Солнечная машина

МОДУСЫ УТОПИИ И АНТИУТОПИИ В РОМАНЕ В. ВИННИЧЕНКО «СОЛНЕЧНАЯ МАШИНА»
Писатель, драматург, публицист, известный политик и общественный деятель,
известный за пределами Украины, – таковы черты яркой и многогранной личности
Владимира Винниченко (1880-1951). Еще при жизни писателя его проза переводилась на
другие языки, пьесы ставились на сценах европейских театров. Первый рассказ вызвал
одобрительные отзывы таких корифеев, как Иван Франко и Леся Украинка, а в конце 20-х
годов творчество Винниченко удостоилось внимания выдающихся критиков и
литературоведов А.И.Белецкого и Н.К.Зерова. В связи с отъездом писателя в эмиграцию
его имя несколько десятилетий почти не упоминалось, а творчество исследовалось
представителями украинской диаспоры за рубежом (Г.Костюк, И. Лисяк-Рудницкий). В
настоящее время в украинской филологии художественному наследию В.Винниченко
посвящены многочисленные статьи, диссертации, монографии, проводятся конференции.
Современное винниченковедение создано работами таких исследователей, как Г.Баран,
А.Гожик, Г.Сиваченко, Т.Гундорова, В.Панченко, С.Наумович, Л.Мороз и рядом других.
В целом творчество писателя органически вписывается в литературный контекст эпохи
своим экспериментаторским характером, широким спектром философских и поэтических
поисков.
Роман «Солнечная машина», написанный в эмиграции в 1922-1924 гг., вызвал
широкий интерес современников и неоднозначные оценки критики. Он отражал
кризисный и переходный характер эпохи, социальный опыт автора и эволюцию его
мировоззрения, а также знаменовал новый этап в творчестве В.Винниченко. Этот новый
этап был обусловлен разочарованием в социал-демократических убеждениях, обращением
к философской рефлексии и поисками способов совершенствования человека. О
значимости «Солнечной машины» в творческом наследии В.Винниченко свидетельствуют
многочисленные параллели между романом и дневником писателя, своего рода
самоцитирование.
С момента выхода романа до сих пор нет единого подхода к жанровому статусу
этого произведения. Его называют и научно-фантастическим, и социальным, и социальнофантастическим, и утопическим, и антиутопическим романом, обоснованно прибавляя к
двум последним определениям «первый в украинской литературе». Такой широкий
диапазон объясняется как объективным фактором – подвижностью жанровых границ в
названных аспектах, так и субъективным – связью содержания «Солнечной машины» с
указанными жанровыми тенденциями при том, что ни одна из них не является
единственной структуро- и смыслообразующей. На наш взгляд, научно-фантастическим
роман назвать нельзя. Во-первых, открытие Рудольфа Штора - превращение зелени
(травы, веток) в удивительно вкусную и полезную еду при взаимодействии солнечных
лучей, стекла с гелионитом и человеческого пота – дано вне научного контекста, без
научного описания, комментариев, без использования специальной терминологии. Вовторых, в научно-фантастическом романе развитие науки и техники обеспечивает
качественно новый, более высокий уровень освоения мира и Вселенной, здесь же этого не
только не происходит, но и начинается движение вспять, деградация. Наконец, авторский
замысел связан с изменениями социума и человека, а не с научно-техническим
прогрессом. Социальная составляющая в «Солнечной машине» очень значима, но
занимает то же место, что и в любой утопии или антиутопии, выполняет те же функции:
прогностические, упреждающие и т.д., то есть она не самостоятельна, а производна от
утопических или антиутопических компонентов, потому что и утопии, и антиутопии
всегда социоцентричны. Тогда утопия или антиутопия? Жанр антиутопии появился позже
утопии, – собственно, антиутопия есть следствие сбывшейся утопии. «Солнечная
машина» уникальна совмещением двух начал – утопического и антиутопического, при
этом утопические и антиутопические тенденции находятся в диалогических и причинноследственных отношениях, следовательно, можно говорить об этом романе как о
квазиутопии. Если же определять соотношение этих двух начал, то утопическое
проявляется в более широком спектре, чем антиутопическое (очевидно, сказался и
кризисный характер эпохи – в этот период всегда востребованы утопии, - и личностные
установки автора, а именно его поиски средств, способных совершенствовать и
осчастливить человечество).
Время действия в произведении – 70-80-е годы XX века. Основное место действия
– Германия, но впоследствии историческая арена социальных потрясений расширяется,
(планетарная масштабность утопических и социальных идей – реальная примета эпохи!)
и охватывает Европу, Америку, страны Востока. Почему Германия? Возможно,
В.Винниченко, хорошо знавший Европу, выбрал наиболее развитую капиталистическую
страна с высокой упорядоченностью всех сфер жизни и потому наиболее подходящую
для прогностического замысла автора. Еще могли сказаться и германофильские
настроения того времени.
В романе представлены модусы разных утопий, импульсом которых является
мотив неудовлетворенности. Основная утопическая идея и ее воплощение связаны с
изобретением и планами гениального химика Рудольфа Штора: солнечная машина
способна накормить все человечество, следовательно, подневольного труда ради еды
больше не будет, наступит царство свободы и равенства (кстати, идея использования
энергии солнца реализована в нескольких романах начала 20 века). Это классическая
утопия, так как она характеризуется, во-первых, разрывом с реальностью, во-вторых,
коллективной поддержкой, - подавляющее большинство считает, что солнечная еда
изменила все к лучшему. Другой вариант утопии, связанной с солнечной машиной,
представлен рассуждениями Труды. Для нее изобретение Рудольфа – залог свободы
человека, освобождения его от всех наложенных обществом обязательств, возможность
заниматься тем, что доставляет удовольствие, даже если человек становится схож с
животным. Лишения, которые потерпят миллионы, оправданы, ибо обретена свобода:
«Рада Спiлки виробляє цiлий план. Ах, Елiзо, як може бути гарно, прекрасно жити. Ви
уявить собi, що коли ми будемо працювати всього по двi обов'язкоi години на день –
усього по двi години! – то ми всi, всi без найменшого вийнятку, будемо мати, перше –
прекраснi! помешкання, друге – чудовi, зручнi, розкiшнi меблi, третє - в кожнiй кiмнатi
буде кiно, екран, телефон, кiногазета, радiофотографiï з усього свiту, четверте – всi ми
будемо носити найтонше полотно, шовки, найкращi матерiï, п'яте – в кожного буде авто,
аеро и всяких систем, шосте – ми зможемо лiтати з одного кiнця землi на другий, нiяких
кордонiв, нiяких нудних урядовцiв, урядiв, нiяких цих нацiй, рас – усi народи – просто
люди й бiльше нiчого! Елiзонько, дух же забиває? Ïй богу, менi просто дух забиває! I це ж
буде! Буде неодмiнно, через якийсь рiк уже буде» (1, 541).
В утопические тона окрашен финал романа: это некий общенародный подъем, в
котором соединяются трудовой порыв масс, организованных Свободным Союзом
Творческого Труда, театрализованный праздник Весны и отражение агрессия союза
Восточных государств, чествование Рудольфа Штора и победное повсеместное
распространение солнечной машины. Открытый финал. До возвращения утраченного
уровня жизни еще далеко-далеко, и общество не настолько однородно, чтобы можно было
говорить о наступившей гармонии.
Утопический модус «Солнечной машины» создается различными способами. В
романе есть ряд героев, чьи мечты, планы носят ограниченно утопический характер.
Представители старой аристократии надеются, что история может повернуть вспять, и они
снова обретут привилегии, могущество, богатство. Мертенс претендует на мировое
господство. Сусанна смысл жизни видит в красоте: «Поза красою нема нiчого, то все –
нереальне, несправжнє. Вiчне тiльки краса. Соцiалiзми, партiï, справедливiсть, наука,
газети, фабрики – все це часове, мiнливе, i все тiльки засоби для осягнення краси. I
багатство теж. Але без багатства не може бути краси…» (1, 83). Ганс Штор убежден, что
неизменный Порядок – залог благополучия общества: «Все на свiтi має своє мiсце i свою
функцiю, не виключаючи самого господа бога. Функцiя бога - бути всемогутнiм,
усезнаючим, усеблагим, уседобрим i так далi. Функцiя диявола – бути злим спокусником,
ворогом бога й людини й так далi. Те ж саме в людському громадянствi. Функцiя пана –
панувати, слуги – служити, купця – торгувати; рабiтника – працювати. Купець,
переставши торгувати, перестає бути купцем. Бог, переставши робити добро й бути
всеблагим, перестає бути богом. I нiхто не смiє нарушувати цей Вiчний Порядок» (1, 14).
Члены тайного общества «ИНАРАК» убеждены, что путь к счастью масс лежит
через террор: «I одречеться батька, матерi, жiнки, коханки, роздасть маєтки своï,
одмовиться вiд особистих радощiв своïх, вiзьме хрест свiй i пiде з Iнараком». Так стоïть у
передмовi статуту. Нi родиннi, нi особистi зв'язки й вiдносини членiв Iнараку не можуть
стояти на перешкодi у виконуваннi ïхнього органiзацiйного обов'язку й дисциплiни» (1,
70). Принц Георг уповает на помощь союза Восточных государств. Коронка Зигфрида
приобретает символическую и даже мифическую ценность для Элизы: «Вона несе на шиï
коронку Зiгфрiда, емблему влади кращих, благословення вiкiв, символ вищостi,
вибраностi, вiдзначеностi перстом вищих сил» (1, 31).. Антиисторизм, разрыв с
реальностью, частично – социальный уклон роднит с утопией мировидение этих героев,
но, с другой стороны, никто из них не мечтает о счастье и благоденствии всего общества,
ничто из желаемого не сбывается, поэтому «антиутопической фазы» быть просто не
может. Следовательно, назвать утопическими элементы мировидения этих героев можно
с большой долей условности, так как они носят частный характер. Неосуществимые
замыслы в быту называют утопией, но в романе они проявляются комплексно и находятся
в поле действия и воплощения классической утопической идеи, что сказывается на их
восприятии.
В.Винниченко смог создать диалог утопии и антиутопии в рамках одного
произведения. Умозрительные утопии героев оборачиваются антиутопией реальности.
Действительность жестоко развеяла иллюзии Рудольфа Штора: как только людям стала
доступна бесплатная и вкусная еда, они оставили работу, предались безделью и
развлечениям, стремительно наступила нравственная и материальная деградация –
общество скатилось на несколько веков назад. «На тротуарах то там, то тут випущенi
кишки бога Бахуса: побитi пляшки вiд вина, розтрощенi бочки, бляшанки з консервiв,
виïденi й вилизанi псами. Бiля банок цiлi купи подертих паперiв i грошових банкнотiв.
Тисячнi, десятитисячнi бiлети валяються, потоптанi ногами, - шматки непотрiбного
паперу. Всi магазини порозчинюванi навстiж, з побитими вiкнами й дверима, з голими
полицями й купами подертого шаперу, трiсок, соломи.
На вулицях часом тягнуться позриванi телефоннi дроти, стоять покинутi авто, з
яких поздирано шкiряну обивку – мокрi, пообгризуванi кiстяки – iногдi валяється труп
коня, напiвз'ïдений собаками й котами. Коли-не-коли попадаються люди на двоколесах
старовинного типу, що крутяться ногами. Вони задоволено поглядають на нещасних
пiшоходiв, готовi до бою за свiй привiлей з усяким, хто б хотiв одяяти його в них.
Церкви розчиненi, але порожнi, з них часом виходять собаки з пiдiбганими пiд себе
хвостами, здичавiлi, лякливi й лютi. Недобудованi будiвлi розвалюються, загрожуючи
зватитьсь i завалити всю вулицю.
Людей на вулицi мало. Нема ïм куди йти, нема куди поспiшати» (1, 372).
«Iнаракiсти висадили в повiтря лондонську бiржу. Загинуло тисячi мирних людей.
Вибух був такоï страшноï сили, що на кiлька кiлометрiв навкруги повисипалися з вiкон
шибки. У вiкно одного помешкання (пiвкiлометра вiд мiсця вибуху) влетiла в кiмнату
вiдiрвана голова жiнки, вбивши дiвчинку» (1, 184).
Утопия в этическом и социальном измерении превратилась в свою
противоположность – антиутопию. Это – первый этап диалога утопии и антиутопии.
Второй связан с образом Труды, которая вначале воспринимает солнечную машину
с восторгом, как возможность для человека вернуться к естественной жизни, пусть даже
близкой к животному миру. Задумывается она лишь тогда, когда ей некуда отнести в
починку разорвавшийся башмак, но эта антиутопическая реальность не отрезвляет ее, и
вскоре Труда с энтузиазмом организует Свободный Союз Творческого Труда, чтобы по
крупицам восстанавливать разрушенное: добывать уголь, освещать и отапливать дома и
т.д. Она одержима новой утопией: «Земля стане райським садом, де не буде бiльше нi
влади, нi насильсва, нi каторги, нi обману, де не буде бiльше дерев добра й зла, грiха й
святостi, де буде вiчне свято творчостi, працi, кохання, радостi, краси, спiву. I нiякий
серафим нiколи не вижене людство з того саду. Тiльки переповненi силами, тiльки
сповненi буйним цвiтом, радiстю, тiльки любовнi до працi – нам товаришi» (1, 461-462). С
одной стороны, в этом организованном труде признак антиутопии: порядок выше
свободы. С другой стороны, отсутствует элемент принуждения.
Антиутопический модус «Солнечной машины» создается не только сюжетом и
идеологией героев, но и использованием типичных для антиутопии категорий. Так, роман
В.Винниченко обладает рядом особенностей, совокупность которых позволяет
определить их как черты менниппеи в бахтинском понимании этого жанра. Авторское
моделирование действительности сочетает смелый фантастический вымысел с
постановкой важнейших проблем человеческой сущности: нравственно-этических,
психологических, социальных, эстетических, экологических. Мощный сатирический
модус повествования, пародийность антиутопических картин, сочетание романтического
и прагматического, лирического и бытового, многоплановость структуры также
характерны для «Солнечной машины». Конечно, труд М.М.Бахтина о Ф.Рабле вышел
значительно позднее работы В.Винниченко над романом – но есть «память жанра»,
конечно, нет заглавной фигуры мениппейного рассказчика, – но совокупность
вышеназванных признаков генерируется в авторских интенциях, поэтому представляется
возможным говорить о содержательно-формальных элементах мениппеи в «Солнечной
машине», что вписывает роман в контекст мировой литературы. В основе мениппеи
лежит острая неудовлетворенность действительностью, отсюда ярко выраженное
сатирическое ее освещение. Именно с него и начинается роман В.Винниченко
Элементы псевдокарнавала проявляются в период победы «солнцеистов» в обмене
местами социального «верха» и «низа», в немотивированной амбивалентности мышления
и поведения отдельных героев, в атмосфере массового веселья и единодушного
эмоционального подъема. «Псевдо», потому что время настоящего карнавала ограничено,
его участники настроены прожить в своих амплуа всего несколько дней, а в «Солнечной
машине» «солнцеисты» намерены, а «трупоеды» вынуждены оставаться в
перевернувшемся мире неограниченно долго. «Псевдо» еще и потому, что не хватает
всеохватности и опоры на традиции.
Сатира и ирония пронизывают художественную ткань романа В.Винниченко, при
этом сарказм проецируется на изображение социальных верхов, ирония - на образы
простых людей или героев, пользующихся симпатией автора. Вот как, например, автор
описывает вечер в семье Наделя, в которой нет покоя, потому что сыновья увлеклись
разными политическими идеями: «Анархо-натуралiст спить на постелi детектива, а
неокомунiст учить недавнього голову мiтингу складати з вирiзаних iз газети лiтер слова. I
на столi лежать уже два слова: «хай живе…»; для третього пiдбираються вiдповiднi
лiтери. Вже три лiтери «нео» готовi, але очi старого Наделя вiд них не стають менше
теплими. Коли такий «нео», як сьогоднi, то хай живее вiн на вiки вiчнi!» (1, 65).
Театрализация органично входит в антиутопический дискурс и является
характерной чертой повествования в «Солнечной машине».
Очевидно, взаимодействием утопического и антиутопического начал в романе
объясняется амбивалентность героев В.Винниченко. Они динамичны и противоречивы в
этой динамике, непоследовательны, зачастую мотивы их поступков не эксплицированы,
им ближе сфера иррационального. В начале романа Элиза жестоко убивает преданного ей
пса, демонстрирует готовность пойти на все ради достижения амбициозных целей, даже
на человеческие жертвы, в финале – отказывается от всего ради любви к Рудольфу.
Мертенс мечтает о власти над всем миром. Он не только не замечает отдельного человека,
но и себя называет цифрой, только цифрой. А потом отказывается видеть в деньгах и
власти ценности жизни и находит их в самоотверженном труде на благо страны.
Внутренние противоречия характерны для Макса Штора. В частности, он разделяет
любовь на животное удовлетворение инстинктов и высокое человеческое чувство. Автор
(а это и его позиция тоже) использует для этого два слова, означающих по сути одно и то
же: «кохання» (более традиционное для украинского языка и не содержащее никакого
негативного смысла) и «любов» (с тем же значением, но более редкое в украинской речи).
Герой рассуждает: «I знаєш, через що ще не прийду до Тебе? Через те, що кохання не є
любов, Сузанно. Кохання – це зойк кровi, це – бездумний, хижий голод тiла, це – наказ
вiчностi, яка не допускає опору собi. Але кохання саме себе пожирає, як вогонь, i, коли
задоволене, лишає по собi нудний, непотрiбний попiл. Любов – це iнше лице вiчностi, але
це – вростання, вгорання одноï iстоти в другу. Любов приходить пiзно, за коханням, пiсля
його оргiй, пiсля жадних крикiв i лютого, дикого шепоту жаги. Вона ходить тихо,
безшумно, з уважним поглядом, з загадковою посмiшкою. Вона приходить в одязi великих
страждань, буденних клопотiв, геройськоï саможертви i дрiбних, порохнявих пригод. Вона
приходить непомiтно, але стає всевладною господинею…» (1, 99).
Многократно повторяющиеся детали внешнего облика героев создают негативное
впечатление, но с изменением приоритетов или мировидения эти детали внешности
утрачиваются. Так, в портрете Элизы неоднократно используется сравнение ее головы с
маленькой головкой золотистой гадючки, которое потом исчезает по мере преображения
ее в женщину, для которой любовь становится выше власти и богатства. Аналогичную
тенденцию наблюдаем и в описании внешности Мертенса: отталкивающие черты
характерны для жестокого и амбициозного героя: «Черевата потвора з вузенькою
крихiтною голiвкою самозакоханого кретина, з масними одвислими вiд самовпевненостi
губами й вузлуватими руками професiйного ката» (1, 21). Далее эти черты исчезают в
Мертенсе, отдающем все силы для восстановления страны и даже готовом пожертвовать
своей жизнью.
Литература
Винниченко В. Сонячна машина: роман // Володимир Винниченко. – К.: Сакцент
Плюс, 2005. – 640 с.