Разбойник

РАЗБОЙНИК
Был конец марта. Влажная мгла весенней ночи густой пеленой повисла над небольшим
городком, и в сыром тумане ее теряли предметы ясности своих очертаний. Дома, строения и прочие
предметы казались темными, бесформенными массами.
По тротуарам одной из окраинных улиц осторожно и не спеша двигалась рослая фигура, какогото человека. Он явно не хотел быть кем-либо замеченным, потому что все время жался как можно
плотнее к стенам и заборам окраины и тщательно избегал мало-мальски освященных мест. Время и
обстоятельства ему благоприятствовали: все жители города сидели дома, а улицы, освященные
редкими, еле мерцающими в тумане желтоватыми пятнами, были пусты.
Жители ждали первого удара колокола, когда он властно позовет их к светлой заутрени.
Скоро человек вышел на большую базарную площадь, заставленную постоянными навесами и
ларями торговцев.
Пробираясь между ними, он перешел на другую сторону площади и остановился, прячась в тени
и глядя на небольшой большой деревянный домик, три окна которого были ярко освящены и бросали на
мостовую полосы желтого расплывчатого света.
Фигура скользнула к дому и пропала, слившись с его густой черной тенью. На несколько
мгновений она еще раз мелькнула перед одним из окон, и если бы кто-нибудь был здесь в это время, до
слуха его донесся бы сдавленный и хриплый, полный дикой радости шепот: «Самого нет! То-то удача.
Ну, да ладно. Обрадую я его…»
Через полчаса из дома, в тени которого скрывалась таинственная фигура, вышла женщина, повидимому, горничная, и в рассеянности оставила дверь не запертой.
Как молния, скользнул незнакомец в дом и очутился в передней. Осмотревшись, он, словно
призрак бесплотный, прошел в дальний угол, загороженный поставленным сюда шкафом, и стал
невидим, забившись еще в не убранные зимние шубы, висевшие на вешалке.
А в соседней комнате, служившей столовой, слышались голоса, и происходила такая сцена: две
девочки-погодки лет шести-семи, и маленький трехлетний мальчик ужинали. Их мать, совсем еще
молодая женщина с красивым лицом, на котором сияла добрая улыбка, вся насквозь пронизанная
счастьем материнства, была тут же, ухаживая и кормя детей.
В тот момент, когда незнакомец прятался в темной передней, одна из девочек подняла голову и
сказала:
– Тише!
– Ты что, Люба? – спрашивает мать.
– Кажется, вошел кто-то. Скрипнула дверь, и зашуршало что-то в передней…
Все притихли. С минуту длилась мертвая тишина.
– Нет, Любочка, тебе показалось. Видишь, никто и не идет, стала успокаивать мать.
Ужин кончился. Мама и говорит:
– А теперь, детки, скоренько раздевайтесь и ложитесь спать. А я пойду в церковь, помолюсь за
вас Боженьке. А завтра будет ПАСХА. Я вам дам по яйцу. По красненькому яйцу…
Все перебежали в рядом находящуюся спальню.
– А вдруг, мамочка, это воры забрались к нам, – сказала вторая дочка, увидев в прихожей
темноту.
– Детка милая, что же у нас воровать? – засмеялась мать, целуя ее.
– Я так боюсь спать, когда папа уезжает… Противные дела! – капризно воскликнула Люба, – изза них папа даже ПАСХУ с нами не встретит завтра.
– Чего же ты боишься, Любочка? – спросила мать.
– А разбойников!
– Разбойников? – удивилась мать. – За что же будут нападать на вас разбойники? Они грабят и
убивают только богачей, у кого денег много. К нам разбойники не придут…
– Разбойник – гадкий, разбойник – проклятый! – совершенно неожиданно заявил все время
молчавший Сережа. Его самого убить надо.
– Сережа! – укоризненно воскликнула мать. – Как тебе не стыдно!.. Разве можно хотеть когонибудь убить, или желать кому-нибудь смерти, и вообще, всякого несчастья? Кто тебя научил таким
мыслям и словам.
Ребенок сконфуженно молчал.
– Разбойник – злой человек, но не проклятый! Никого нельзя проклинать, даже разбойников, мой
мальчик. Это – жалкие, несчастные люди, у которых злоба потемнила ум и загрязнила душу. Они –
большие грешники, делают очень много зла окружающим. Но если разбойник раскается, то Боженька
простит и его. Надо не проклинать разбойников, а молиться за них, молиться и просить Бога, чтобы Он
вразумил их и просветил их души и сердца.
– Боженька тоже не любит разбойников, – проговорил Сережа.
– Он не любит их, пока они убивают и обижают людей, – наставительно сказала мать. – Когда
одного разбойника распяли вместе со Христом, помните, дети, я вам третьего дня читала об этом? Он
покаялся, и Господь сказал ему, что он будет после смерти в раю.
Пока шел этот разговор – дети уже разделись. Сережа стоял в кроватке на коленках, в белой
длинной рубашке, с белокурыми, золотистыми кудрями, напоминая собой и своим чистым, невинным
личиком херувима. Он читал обычную молитву, которой, едва только стал он говорить, научила его
глубоко верующая мать:
– Господи, помилуй папу, маму, Любочку, Соню, Сережу и всех людей. – На минуту ребенок
остановился. – И разбойника. – Добавил он, крестясь и укладываясь в постельку.
– Славный мой мальчик, прелесть моя дорогая! – осыпала мать Сережу поцелуями. – Так всегда
делай, молись за всех, даже и за разбойников. Им молитва даже нужнее, чем прочим людям: они больше
грешат.
Слыша слова матери и похвалы Сереже, обе девочки последовали его примеру, и к словам
молитвы прибавили трогательное: «…и разбойника!»
В тишине комнаты святой чистотой и любовью звучала эта кроткая детская мольба.
Прошло около часа.
Давно были потушены лампы, давно спали дети, давно, послушная зову колокола, ушла к
заутрене мать, когда, наконец, зашевелился темный угол у вешалки. Оттуда вышел спрятавшийся там
человек. Скользя в темноте, неслышной тенью подошел он к детской и остановился в дверях.
В противоположном углу перед большим, потемневшем от времени образом Спасителя в
терновом венце ярко горела лампада. Свет ее осветил стоявшего в дверях человека. Лохматые волосы и
густая, черная всклокоченная борода придавали ему вид суровый и страшный. В руке его блестел
большой, острый нож.
Но лицо этого неизвестного, который вошел в дом для убийства, не было свирепым. Наоборот,
все мускулы его дрожали и подергивались какой-то страдальческой судорогой, а в черной бороде
искрились остановившиеся там крупные серебряные капли: он плакал неслышными слезами.
Долго человек стоял на пороге и, наконец, решился войти в эту комнату, которую казалось,
защищал и охранял Сам Скорбящий Страдалец. А войдя, упал ниц перед Его образом, захлебываясь
беззвучными рыданиями и сдерживая рвавшиеся наружу крики.
Где-то ударил колокол.
Человек торопливо поднялся и подошел к кроватке Сережи. Наклонившись, он часто-часто
крестил его. Ребенок спал спокойно, одна ручка, выбившись из-под одеяла, свесилась с постели вниз, и
к ней, как к святыне, приложился губами человек.
Несвязный шепот пролетел по комнате и потонул в тишине. Обойдя и перекрестив остальных
детей, человек снова вернулся к Сереже, сунул ему что-то под подушку и, увидев на столе карандаш,
написал при слабом свете лампадки несколько слов на оборотной стороне переплета лежавшего тут
Евангелия.
И снова упал перед образом. Конвульсивно вздрагивало большое, рослое тело, капали на пол, как
свинец, тяжелые, горькие слезы, и сливались с радостным, ликующим перезвоном колоколов глухие,
надрывные стоны.
А с образа дивной радостью и божественной любовью сияли глаза Скорбящего Страдальца и
смотрели на этого кающегося разбойника так же кротко и милосердно, как некогда, почти две тысячи
лет тому назад, смотрели со Креста на другого разбойника. В эту ночь, вместе с воскресением Христа,
воскресла и темная душа этого человека для новой, лучшей жизни.
***
– А у меня, мамочка, золотые копеечки есть! – картавил радостно Сережа, встречая входившую
утром в детскую мать.
– Что ты, бутуз, выдумываешь? Какие такие золотые копеечки у тебя?
- А вот, посмотри…
В руках Сережи звенело несколько крупных золотых монет. Мать хотела что-то сказать, как
вдруг увидела на столе развернутое Евангелие и строки, написанные на обороте переплета: «Доброй
матери этих чудных детей на память от разбойника, которого спасли чистые детские молитвы от
страшного злодеяния». Прочла она вслух и… зашаталась, догадавшись от части, что было здесь ночью.
Еще секунда… Взор ее упал на забытый перед иконой на полу громадный нож… Потрясенная
мать, слабо вскрикнув, упала без чувств.
***
Через три месяца в Петербург, на имя министра того ведомства, где служил отец
Сережи, пришла крупная сумма денег и объемистое письмо с заграничным штемпелем.
Вот несколько строк из этого письма:
«Единственный сын очень состоятельных родителей. С детства я был очень избалован
в высшей степени. Я не знал противодействия – не привык к нему. Малейшие желания мои
исполнялись беспрекословно, ни один мой каприз не встречал отказа. Рано начавший жить, я с
головой окунулся в грязный омут кутежей, оргий и карточной игры. После смерти родителей,
когда все довольно крупное состояние перешло в мои руки, я, конечно, образа жизни не
изменил. Скоро, состояние мое пошатнулось, а потом совсем было растрачено. Убийство
ростовщика, который грозил протестом векселей, было достойным завершением этой
беспутной и порочной жизни. Меня судили и сослали на каторгу. Несколько лет пробыл я там,
теша себя мыслью о мести тому следователю, который обнаружил мое преступление и
которого поэтому я считал виновником и причиной постигшей меня суровой, но (теперь я это
сознаю) справедливой и вполне заслуженной кары. Бежав, наконец, с каторги, я пробыл
некоторое время на золотых сибирских приисках. Там мне повезло: в глухой тайге открыл я
богатую золотоносную жилу и скоро стал обладателем порядочного состояния. Но мечты о
мести меня не покидали. Я решил продать прииск, убить своего мнимого врага и скрыться за
границу. Первое и третье исполнено: прииск давно продан; сам я, как видно по штемпелю – в
Англии».
Дальше неизвестный описывает, как он разыскал следователя, как шел к нему ночью,
как забрался в квартиру и решил перерезать всю семью: жену и детей.
«Такая месть мне очень улыбалась. Это было гораздо лучше, чем убить его самого. Но
– Боже! В то время как я сжимал уже нож в руке и со свирепой радостью представлял себе
предсмертные судороги и конвульсии своих жертв и горе их отца и мужа – мать учила детей
молиться за разбойника. И дети молились!.. Их молитва возносилась и за меня, потому что и я
тоже был разбойником!.. Я не знаю, что сделалось со мной… Я переродился в эту святую
ночь. Из зверя и негодяя стал человеком. Наверно дошла детская молитва до Престола
Всевышнего, и он, Милосердый Судья миров, дал мне слезы раскаяния, и принял эти слезы и
рыдания мои, как принял некогда молитву распятого на кресте с Сыном Божиим
разбойника…».
Письмо заканчивалось просьбой переслать прилагаемую сумму отцу Сережи на
воспитание детей.
Внизу стояла короткая подпись: «Разбойник».
Деньги и письмо министром были отправлены по назначению.