Справедливо подмеченная склонность евразийских

Бердин А.Т., историк, канд. филос. н.,
ст. преподаватель (БашГУ)
Евразийство и империализм
Валидовские чтения — не только дань памяти выдающемуся башкирскому политику и мыслителю, но и хороший повод вспомнить идейные дискуссии его
времени, времени, по отношению к которому «наша эпоха является в идейном
плане во многом паразитарной»1. Именно в период его жизни, в России и в эмиграции, оформлялись столь разные течения, как российский либеральный консерватизм и евразийство, большевизм и национал-большевизм, — парадигмы, до
сих пор во многом определяющие идейное развитие нашего общества. Несколько
мягче оценка Л.Н.Гумилева, определявшего наше время для России как период
«золотой осени», когда общество переосмысливает и интерпретирует пройденный путь, пользуясь его плодами, но, не внося ничего принципиально нового.
Концепции Ахметзаки Валиди, формально развивавшиеся в русле демократического национализма, не умещаются в прокрустово ложе европоцентричного
демократического универсализма (достаточно вспомнить его работы о земельном вопросе в башкирском национальном строительстве, выдержанные отнюдь
не в универсально-либеральном ключе). Здесь кажется уместной аналогия с
большевиками, которые, формально являясь ортодоксальными марксистами,
восприняли многие тенденции народничества, принципиально несовместимого с
Марксом. Эта аналогия тем притягательнее, что скрывавшаяся в СССР аргументация Н.А.Бердяева и Р.Пайпса об эклектическом синтезе марксистских и народнических идей в ленинизме (позже — в сталинизме), ныне возрождается вновь
— но теперь «с положительным знаком» (С.Г.Кара Мурза).
В русле данной тенденции выделим одну, весьма актуальную, на наш взгляд,
проблему, — проблему современного нам состояния евразийства и идентификации в его русле понятия «империализм». А.Валиди впервые обратил внимание на
проблему империализма как определяющего компонента идеологии как «красных» так и «белых». Эта тенденция тщательно маскировалась советской историографией, которая изображала гражданскую войну исключительно как идеологическое противоборство «революционеров» и «контрреволюционеров». В
настоящее время, напротив, распространена интерпретация Гражданской войны
в России как столкновения «двух революций» — либерально-демократической и
интернационал-коммунистической (С.Г.Кара Мурза). Но не менее правомерно
рассматривать ее как столкновение «двух империализмов». Старого, монархического, разрушаемого извне и изнутри дивергентным потенциалом, накопленным
за столетия. И нового, большевистского, который не только уничтожал старый,
обращая, тем самым, себе в союзники многие дивергентные силы (сепаратизм,
социальный и национальный протест, вплоть до криминала: «грабь награбленное!»). Но и привлекал к себе силы, направленные на консолидацию, объединение привычного организма империи, пусть и под другими лозунгами, в том числе «антиимпериалистическими». Это явление ярко проявилось и в службе стотысячной части старого офицерского корпуса в Красной армии, и в «Смене вех», и
в потоке «возвращенцев». (Вспомним письмо А.Н.Толстого Н.В.Чайковскому2,
1
или его трилогию «Хождение по мукам»). И, что интересно для нашей темы — в
идеях национал-большевизма (Н.В.Устрялов3) и евразийства (П.Н.Савицкий,
Е.Н.Трубецкой и др.). Лично А.Валиди и башкирскому национализму в целом
были враждебны оба вида империализма (точнее, империалистические тенденции в обоих лагерях, между которыми были вынуждены лавировать башкирские
политики и повстанцы). Но осуществить, пусть частично, свои национальные чаяния было возможно только путем договорного соглашения с одной из этих сил,
императивных в определении будущего всей страны.
Более того, сам факт такого соглашения открыл возможность аналогичного
решения проблемы со многими национальностями России. И, следовательно, использование их силы стороной, осуществившей подобный договор. Последнее
было немаловажно в бифуркационный период Гражданской войны и всей истории России, когда силы обеих враждующих сторон были максимально ослаблены
и, по выражению С.Г.Мурзы, напоминали «драку двух дистрофиков». Значение
приобретал каждый армейский корпус, каждая дивизия. Особенно это касалось
дисциплинированных народов Балтии, и многочисленных и воинственных мусульман России (башкирские дивизии, формирования татар, народов Ср.Азии и
Сев.Кавказа). Для будущих СССР и РФ образование Башкирской Республики
было столь же судьбоносным актом, как добровольное присоединение и дальнейшая инкорпорация Башкортостана — для Московского царства. Осмысление
этих процессов еще ждет своего исследователя. Мы же вкратце сформулируем
их суть как прецедентность в бифуркационной точке развития единого российско-евразийского этносоциального организма. Причем прецедентность, осуществленную как в юридическом, так и в реальном — политическом и военном
плане.
Добавим, что модель соглашения Валидов — Сталин имела принципиальное
отличие от поздней модели СССР, предложенной Лениным и Троцким. Последняя линия возобладала в силу господства в большевизме того времени интернационально-коммунистического утопичного экспансионизма, нацеленного на
Всемирный Союз Республик. Модель автономизации предполагала ограничение
рамками бывшей территории России, то есть изначально несла в себе идею ее
геополитического единства, а также ограничение тенденций, восстановивших
против СССР весь остальной, «свободный мир» жупелом «Советской угрозы».
Именно по этой причине, после распада СССР, существование национальногосударственных образований в составе России сохранило свою жизнеспособность, как форма, выработанная самой историей. Конечно, декларативность
АССР в советскую эпоху, создание множества искусственных автономных республик, скорее символических, чем жизнеспособных, но обладающих юридически равными правами с «историческими» автономиями породило немало проблем. Эти меры были предприняты властью с целью дискредитации самой идеи
политической автономии в образованиях, реально способных ее осуществить.
Но именно крушение Российской империи, и ее регенерация в виде СССР,
воспринятые вне идеологических рамок, послужили стимулом к системному
анализу этносоциальных и цивилизационных общностей, который является одним из главных достижений не только евразийства, но и российской мысли в целом (И.А.Ильин, П.А.Сорокин и др.). Для нашей темы важно, что понятие «им2
перия» было переведено из идеологического в культурно-цивилизационный аспект, что позже привело к созданию этнологической (Л.Н.Гумилев) и социокультурной динамики (П.А.Сорокин, А.С.Ахиезер), к идеям отказа от европоцентризма (что приветствовали в евразийстве, например, П.Б.Струве и И.А.Ильин) и
осознанию цивилизационного единства и преемственности этносов Евразии.
Кроме того, евразийство обусловило плодотворное исследование принципиальных различий между «континентальными», «евразийскими» империями, развивающимися по принципу суперэтнического единства, и империями «морскими»,
построенными по принципу «колония — метрополия». Последнее характерно
для современного «геополитического» варианта евразийства.
Если представления традиционного евразийства восходят к построениям
Н.Я.Данилевского и К.Леонтьева, то традиция, развиваемая современным «геополитическим» евразийством, в русской философии ближе к историософии
А.С.Хомякова, с его делением исторических архетипов человечества на «иранский» (включающий Россию) и «кушитский» (в том числе Запад). Так,
А.С.Панарин4 обращался к противостоянию континентального, евразийского, и
«пиратского», западного архетипа, итогом развития которого он считал экспансию идеологии модерна и финансово-коммуникационную агрессию в форме
трансфертного перераспределения мировых богатств. Патриотическую миссию
евразийства Панарин видел в защите естественной многополярности мира и в
преодолении всемирного социокультурного кризиса, провоцируемого глобальной агрессией «пиратского» архетипа (трактовка, близкая к И.А.Ильину)5.
Архетипное направление евразийства гиперболизировано в построениях
А.Г.Дугина и, на наш взгляд, неудачно политизировано. Интересно, что этому
автору принадлежит блестящий анализ конспирологии, как теории и практики
мировых заговоров, где он раскрывает их историографию, генезис и мифотворческую сущность6. Но сам Дугин нередко склонен к мифологизированной форме
передачи своих идей, что не может не сказаться на их содержании. История
представляется им, вслед за К.Шмиттом, как противостояние двух типов цивилизационного развития – «морского» (Запад, «Новый Карфаген») и «континентального» (Евразия, «Новый Рим»). В основу их развития заложены абсолютно разные ментальности, способы хозяйствования, управления и быта. И, соответственно, различная мораль, право и символические идеологемы. Последние он
определяет как «власть крови» и «власть почвы». По его мнению, для «Нового
Карфагена», т.е. Запада, приоритетна «власть крови», т.е., кровное, расовое родство, мало зависящее от территории обитания. Для «Нового Рима», т.е. России —
«власть почвы», т.е. места традиционного проживания, а не этнической принадлежности. История, в том числе СССР и РФ, интерпретируются им через борьбу
этих составляющих. Причем все персонажи недавних исторических событий характеризуются как сторонники, какой либо из указанных им тенденций. Это могло бы остаться оригинальной исторической метафорой, если бы не предложенные Дугиным выводы из своих построений, которые он относит к евразийству.
Дихотомия Моря и Суши, заимствованная Дугиным у К.Шмитта, восходит к
манихейской логике, конфронтационно дуалистичной, противопоставляющей
Свет и Тьму. Рецидивами манихейского сознания, по нашему мнению, являются,
«секты мироотрицания» (Л.Н.Гумилёв), «протестантская этика» (М.Вебер) и рус3
ское «интеллигентское сознание» («Вехи»). Напомним, что, например, китайское
мировоззрение, которое бесспорно относится к «континентальному» архетипу,
также дуалистично. Но в отличие от манихейской логики, даосский дуализм диалектичен, черты «света» и «тьмы» в ней взаимозаменяемы и не могут быть
навечно привязаны к одному и тому же объекту. Тем более, к одной цивилизации
или народу, которые постоянно изменяют свои характеристики во времени, что
неоднократно подчеркивал П.Б.Струве в дискуссии с евразийцами7. Кроме того,
«стихийных» составляющих в китайской традиции не две, как у Дугина, а пять
(«И-Цзин»), также находящихся в беспрерывном взаимодействии друг с другом.
То есть, по сравнению с китайской, мифологема Дугина отнюдь не отличается
многообразием характеристик, а главное, остается пусть остроумной, но мифической аллегорией, весьма уязвимой для критики. Этой мифологичностью оригинально воспользовался, например, Х.-А.Нухаев, для обоснования провиденциальной роли чеченского сепаратизма, на международной межконфессиональной
конференции, созванной по инициативе А.Г.Дугина. К стихиям Моря и Суши он
добавил архетип Гор, олицетворенный Чечней, воплощающий, по его мнению,
весь конструктивный потенциал традиционализма и духовности. Суша, олицетворяемая Россией-Евразией, в его интерпретации явилась лишь промежуточным
архетипом по отношению к Горам или Морю, и должна либо признать духовное
лидерство Гор, либо капитулировать перед разлагающим натиском Моря8.
В традицию Нового Рима Дугиным включается и СССР, без критической
оценки советского строя (по крайней мере, в работах «националбольшевистcкого» цикла А.Г.Дугина), о необходимости которой предупреждал
евразийцев П.Б.Струве. При исторической связи некоторых евразийцев с национал-большевизмом, цивилизационной доминантой для России-Евразии нередко
провозглашался социализм, что мы и видим сегодня, например, у А.Г.Дугина.
И возрождение России, как глобального фактора, противостоящего разлагающему мир засилью Запада, виделось Дугиным в привычной форме возрождения
несколько откорректированного Советского Союза. Либерализм оценивается как
форма, пришедшая с Запада, и гибельная не только для Советской России, но и
для России-Евразии вообще. Отсюда — поиски Дугиным «нового социализма»
для России, дающие повод причислить его к «национал-большевизму»9. Точнее,
к традиции именно того варианта евразийства, который, который подвергся
столь резкой критике П.Б.Струве. Справедливо подмеченная склонность
евразийских суперэтносов, и, прежде всего, российского народа, к коллективизму, коммюнотарности, означает лишь неприятие ими крайнего индивидуализма,
характерного для этносов Запада. Но не более того. Это качество отнюдь не
означает врожденной предрасположенности россиян к социализму.
Подобным образом представляли себе русский менталитет народники, и историческим подтверждением их ошибочности был полный провал «хождений в
народ», и попыток внедрить социалистические идеи в массы, вплоть до революции 1905-07 гг. Притом, что вторая половина XIX века была в остальной Европе
периодом расцвета социалистических идей. Социализм утвердился в России
прямо противоположно прогнозам К.Маркса, через большевизм, оседлавший
стихию «русского бунта, бессмысленного и беспощадного» (А..С.Пушкин), хотя
попытки воплощения его идей при Советском режиме были формально без4
упречны; утвердился не в период «наивысшего развития производительных сил»,
но, наоборот, во время ослабления и развала экономики и государственности,
под влиянием не только внутренних, но и внешних причин (I Мировая война
etc.).
Насаждался он, так же, не снизу, но сверху, при помощи коллективизации, ход
которой никак не подтверждает тягу русского народа к социализму (Р.Конквест).
Склонность к коллективизму не означает еще склонности к коллективизации.
Попытки распространить этнологическую характеристику российского менталитета на социальные категории чреваты скатыванием евразийства в русло «неонародничества» и «национал-большевизма», что уже приводило к кризису политческое евразийство 1930-х гг., подтвердив опасения П.Б.Струве. В этом случае к
«евразийству относится все, что было сказано о национал-большевизме» Уязвимость последнего для критики в науке давно определена и аргументирована10.
Подобные построения игнорируют исследования Л.Н.Гумилева, социокультурную динамику и системный подход вообще, т.к. возлагают на Россию задачи
и претензии, совершенно не соответствующие возможностям ее современной фазы развития. Такие установки называются «имперскими амбициями». Мы не
склонны разделять истеричную интеллигентскую критику «русского империализма». «Российская империя стала судьбой русского народа»11, самоидентификацией способа его существования, и во многом — славной судьбой. Поэтому
избежать ломки национальной идентичности при естественной трансформации
евразийского пространства, сохранить с наименьшими потерями евразийскую
культурно-цивилизационную преемственность — очень актуальная, сложная и
деликатная задача, о которой задумывался еще Г.П.Федотов. И, все же, «амбиции», в том числе имперские, — т.е. несовпадение требуемого и возможного, —
болезненное состояние, которое крайне нежелательно при решении этой задачи.
Амбиции, шовинистические либо этно-националистические, только расшатывают единство евразийского пространства, на котором появляются новые силы,
способные осознать необходимость и естественность этого единства, если не
навязывать им статусно-ролевого положения, не соответствующего более ни их
стремлениям, ни возможностям центра. Амбиции отпугивают друзей и радуют
врагов, отвлекая здоровые силы, необходимые для консолидации, на мелочные
статусно-ролевые конфликты. Подобное поведение уже погубило Белое движение, призванное спасти страну от большевистского безумия, что отмечал
А.Валиди и многие современники (В.В.Шульгин, Г.ПФедотов).
Кроме того, при таком подходе «метафизически порочным» (термин
П.Б.Струве) становится понятие самого народа. Менталитет и поведение народа
жестко детерминируются географическими, историческими, и иными константами, приписываемыми евразийцами России-Евразии. Это гипотетически лишает
народ, а, значит, личностей, из которых он состоит, свободы выбора, и, главное
— ответственности за этот выбор в каждой конкретной исторической и политической ситуации. Ответственность перекладывается на эти константы, и народ
обрекается на служение какой-либо, якобы детерминируемой ему идее. Последнее в корне противоречит всей либеральной философии, которая, несмотря на
справедливую критику тех радикальных форм, которые она принимает в некоторых отечественных кругах, в целом является мощной и укорененной силой в
5
идейной жизни России. Евразийство, по нашему убеждению, должно быть парадигмой консолидации, а не дивергенции, силой, открытой для диалога и синтеза.
Поскольку евразийство является широким социокультурным мировоззрением,
его элементы могут присутствовать среди сторонников самых различных партий.
Но превращение евразийства в партийную идеологию одной политической организации способно дискредитировать его как мировоззрение. Наглядный пример
— полемика А.Г.Дугина, как председателя партии «Евразия» с председателем
другой одноименной партии А.Раджабовым, с выяснением животрепещущего
вопроса о том, какая же из этих организаций отражает «истинно евразийские
ценности». Этот комический эпизод приводит на память аналогичные прения об
«истинно арийских ценностях» — в обоих случаях налицо вульгарная политизация научных, в данном примере — этнологических, понятий. Приведенную аналогию не следует понимать буквально или делать какие-либо далеко идущие выводы на том, например, основании, что К.Шмитт, на которого часто и некритически ссылается Дугин, был весьма популярен в гитлеровской Германии. Нацизм
образца ХХ века в России, по нашему мнению, не актуален, именно в силу ее
евразийской природы. Но сам метод вульгарной политизации научных разработок в данном случае, по нашему мнению, аналогичен. Что ведет к профанации
этих понятий, и должно вызывать осторожное отношение, прежде всего в среде
самих последователей евразийства. (Причем профанации не в смысле этических
оценок — они индивидуальны по определению, а именно в научном смысле, когда культурологические и этнологические допущения (гипотезы) превращают в
идеологизированный миф, весьма уязвимый для строго научной критики).
Следует оговориться, что работы Дугина позднего, собственно «евразийского»
периода его творчества, гораздо свободнее от мифологических импровизаций,
более научны и заслуживают самого серьезного отношения12.
Евразийство действительно предоставляет возможность органичной самоидентификации истории «туранских» народов в русле истории России, и, шире —
Евразии. Следовательно, и идейную основу для их активного и ответственного
участия в построении будущего для нашего общего Отечества. Сказанное подтверждается бурным интересом к евразийской проблематике, и появлением целой плеяды исследователей-«евразийцев», например, в Башкортостане —
Р.Р.Вахитова, В.В.Исламова, Р.Г.Кузеева, З.А.Нургалина, А.Г.Шайхулова,
Р.Г.Якупова. Претворение в жизнь творческого потенциала евразийства возможно только при его развитии, как сложной, внутренне дифференцированной и
конструктивной традиции, но не в качестве очередного набора идеологизированных мифов, обслуживающих конъюнктурные политические тенденции.
Панарин А.С. Прагматизм рынка и космизм человека // Российская Федерация. 1998. № 23. С. 48.
Толстой А.Н. Открытое письмо Н.В.Чайковскому. Собр. соч. в 10 томах. Т.10. С.38.
3 Устрялов Н.В. В борьбе за Россию. Сборник статей. Прага, 1921.
4 Панарин А.С. Глобальное политическое прогнозирование. М, 2000. Он же. Искушение глобализмом. М., 2003.
5 Бердин А.Т. Российский либеральный консерватизм и духовное возрождение России. Монография. Уфа, 2004. С.146.; Бердин А.Т. Общее и особенное в концепциях российского либерального консерватизма и «евразийства» // Евразийство и национальная идея. Материалы межрегиональной научно-практической конференции. Уфа, 2005.
6 Дугин А.Г. Конспирология. М., 1993.
7 Струве П.Б. Избранные сочинения. М., 1999. С.336.
8 Исламская традиция и «Новый мировой порядок». Выступление лидера межтейповой ассоциации «Нохчи Латта Ислам»
Хож-Ахмед Нухаева (Чечня) // Угроза ислама или угроза исламу? Материалы международной конференции. М., 2001. С.32-37.
9 Дугин А.Г. Тамплиеры пролетариата. М., 1997.
10 Струве П.Б. Размышления о русской революции. Избранные сочинения. М. 1999. С.281.
1
2
6
11
12
Буровский А.М. Крах империи. Курс неизвестной истории. М. 2004. С.452.
Дугин А.Г. Евразийский путь как национальная идея. М., 2002.
7