Нажмите сюда для того, чтобы файл Selskaya_nov87
реклама
КЛУБ ИНТЕРЕСНЫХ ВСТРЕЧ ВАЛЕРИЙ ЛЕОНТЬЕВ: МОЙ ПЕРВЫЙ КОНЦЕРТ БЫЛ НА СЕЛЬСКОЙ СЦЕНЕ Сегодня в нашем клубе — Валерий Леонтьев. Вряд ли нужно пространно представлять его: Леонтьев — артист чрезвычайно популярный. Каждое выступление его на концертной площадке, по телевидению, на радио — это событие для любителей эстрадной музыки. Сильный, свободно льющийся голос, пластичные движения, экспрессия, живость, умение установить тесный контакт с залом... Эти качества и сделали его звездой эстрады первой величины. Не случайно в редакционной почте столько писем с просьбой рассказать о Леонтьеве. Но, не будем скрывать, встречаются и письма иного рода. Есть люди, которым чужда манера артиста, непонятен его сценический образ, раздражает его поведение на сцене. «Ну, чего он кривляется?» — возмущается один из наших читателей. «И кричит больно громко, будто на микрофон не надеется»,— вторит другой. Ну, что ж, как говорится, на вкус и на цвет... Большинство авторов подобных писем — люди среднего возраста и старше. Это понятно: они воспитывались на иных образцах, их музыкальные вкусы формировались под влиянием Клавдии Шульженко, Леонида Утесова, Марка Бернеса. Пели они по сравнению с нынешними звездами эстрады куда тише, и сопровождение музыкальное было куда скромнее, но как душевно, глубоко, проникновенно звучали их песни! Впрочем, и сегодня, в наше стремительное, динамичное время, среди известных и любимых публикой артистов есть немало сторонников такой, назовем ее условно, «негромкой песни». Вспоминаю слова Эдиты Пьехи из моего интервью с ней: «Категорически отказываюсь выступать на стадионах, в огромных залах типа Дворцов спорта. Не станешь же кричать через все футбольное поле: «Я те-бя люб-лю!» О любви хочется говорить вполголоса, глядя в глаза...» — Разделяете ли вы эту точку зрения, Валерий? — Преклоняюсь перед популярнейшей нашей певицей, перед ее редкостным дарованием. Но, тем не менее, придерживаюсь другого мнения. Мне кажется, что петь можно и на маленькой сцене сельского клуба, и на огромном стадионе. Дело не в размерах зала, благо техника теперь такая, что певца услышат во всех уголках. Важно другое: как петь, доходит ли песня до сердца каждого, кто пришел на концерт. — Ваш путь на большую эстраду не был гладким, признание пришло к вам уже после тридцатилетнего рубежа, а сейчас за плечами 38... Не хотелось бы вам» если бы это было возможно, что-то изменить в своей прошлой жизни, что-то облегчить, чего-то избежать? — Пожалуй, нет. Хотя жизнь меня и правда, не очень-то баловала. В детстве наша семья жила «на колесах»: отец, ветеринар по специальности, лечил стада северных оленей. Приходилось много ездить, а семья кочевала вслед за ним... Только впоследствии осели в городе Юрьевне Ивановской области, там я и школу закончил. Мечтал поступить в ГИТИС, даже документы уже подал, но сам забрал их обратно: невероятно «окал», как все северяне-поморы, понял, что с таким говором актером мне не быть. Работал откатчиком вагонеток на кирпичном заводе, тесемщиком-смазчиком на текстильной фабрике, трудился на шахте, поступил в горный институт. И всюду, где бы ни работал или учился, участвовал в художественной самодеятельности. Наконец, понял ясно: это моя судьба. Закончил Московскую студию эстрадно-циркового искусства. Жаль, конечно, что поздно, только в 25 лет нашел себя, вышел на профессиональную сцену. Но рабочая закалка дала мне многое: она научила трудиться с полной отдачей. — Расскажите, пожалуйста, о своем первом концерте. — Он проходил в деревенском клубе. Есть неподалеку от Сыктывкара такое местечко — Лойма. Собственно говоря, клуба там не было, под него приспособили старую церковь, а дело было зимой. Мы сами натопили промерзшее здание, но так волновались, что про вьюшки забыли. Набралось полно дыма, пришлось открыть настежь двери, но зрители пришли, и хлопали, и просили петь еще и еще... Позже мы с ансамблем «Эхо» изъездили весь северный край. И никогда не обходили стороной сельскую сцену, самую для нас счастливую, самую благодарную. — Лауреат премии Ленинского комсомола Валерий Леонтьев очень популярен! у ленинградских поклонников эстрады. Здесь даже создано, как теперь принято говорить, «неформальное объединение — клуб «Верооко», куда входят ярые почитатели вашего таланта. Члены клуба устраивают лекции, диспуты о вашем творчестве. А во время ленинградских гастролей в этом году, говорят, вам ежедневно преподносили не только традиционные букеты и корзины цветов, но и красивый, праздничный торт. Со стороны посмотреть — просто «сладкая жизнь»... — Ну, это действительно, если «со стороны»... Не буду говорить о нелегком, подчас изнурительном труде артиста — он остается «за кадром», зрители видят только внешнюю, парадную сторону его и вряд ли представляют себе, сколько сил нужно потратить, сколько пота пролить, чтобы песня на сцене звучала впечатляюще, чтобы движения артиста соответствовали музыке, настроению... Не буду скрывать, сегодня меня больше волнует другое: медленно, «со скрипом» идет перестройка на нашей эстраде. Это относится и к нам, артистам, и к административному аппарату, ведающему концертами, гастролями. Боимся нового, непривычного. Мы, например, предложили сделать наш коллектив хозрасчетным, перевести на самоокупаемость. Это было бы хорошо для артистов, выгодно для государства. Коллектив получал бы проценты от сборов, на эти деньги можно было бы приглашать художников, которые бы делали нам костюмы, декорации, режиссеров, может быть, иногда даже зарубежных: у них большой опыт постановки эстрадных шоу. Хозрасчет стал бы и своего рода «госприемкой»: на концерт певца, который плохо поет, люди не идут — пусто в кассе, пусто на стадионе. И так раз, второй... На третий раз обанкротившийся артист просто вынужден будет поменять работу и уступить свое место у микрофона другим, более талантливым. А сейчас в эстраде царит «уравниловка»: собираешь ты зрителей или поешь в полупустом зале — заработок у солистов одинаков. Разве это справедливо? Сейчас Леонтьева осаждают корреспонденты с просьбами об интервью, одно за другим следуют приглашения на телевидение и киносъемки. А ведь еще не так давно все было иначе. ...Ялта, 1979 год. Леонтьев получает призовое место на фестивале эстрадных коллективов социалистических стран. Награда досталась нелегко, в честной борьбе. Однако местные власти дают команду «своему» отделу культуры: «Этого, ну, с ужимками — к нам больше не пускать!» И в течение шести лет в Ялте «не существовало» эстрадного артиста Валерия Леонтьева. Да что там Крым! В столичном театре эстрады в 1981 году какая-то комиссия опять что-то такое усмотрела в Леонтьеве. И снова команда: «Не пускать!» Потому, мол, что слишком раскованно держится на сцене. Можно было бы вспомнить еще немало случаев несправедливого отношения к талантливому певцу. Но, пожалуй, самым обидным стал для него тот, что произошел в конце 1980 года. В новогоднем телевизионном «Огоньке» Леонтьев пел ставшую впоследствии очень популярной «Песню дискжокея» Давида Тухманова. Но эта часть передачи так и не попала в эфир: «бдительный» телечиновник, просмотрев видеозапись перед самой передачей, скомандовал: Леонтьева «вырезать». Мотивы? «Жокей!.. Мы что — лошади, что ли?» Комментарии, как говорится, излишни. Как хорошо, что сегодня чиновничья ограниченность, единоличные волевые решения отступают под бурным натиском новых жизнетворных веяний. Меняется, хотя и не так быстро, как хотелось бы, и положение дел на эстраде, в телевидении, убираются шлагбаумы, закрывавшие раньше выход на сцену многим молодым талантам. Теперь Валерий Леонтьев выступает в самых престижных концертных залах страны. И попрежнему ведет себя на сцене свободно, раскованно — так, как подсказывает ему собственный вкус, его эстетические пристрастия и, конечно, желание нравиться зрителю. — По-видимому, опять к неудовольствию своих критиков? — Кажется, наш разговор сворачивает на наезженную колею. Теперь вы спросите, свои ли у меня кудри, сам ли шью себе костюмы. Извините, что я — вот так, резко, но отвечу, на всякий случай загодя: волосы вьются от природы; прежде шил костюмы сам, теперь нашел модельераединомышленника. Все, что видит на мне зритель, сотворено московской художницей Ириной Ялышевой... — Однажды вы признались, что Леонтьев в жизни ничего общего не имеет с Леонтьевым на сцене. Что побудило вас принять такой сценический образ? — Мне думается, все началось со школьного хора: во время пения, в особенно трудных местах, когда надо было взять высокую ноту, я старался как-то помочь себе — жестом, движением. Но, конечно, решающую роль сыграли мои представления о путях развития современной эстрады. Убежден: на сцене надо быть стремительным, необычным, ярким, запоминающимся. В самой природе красочного, праздничного искусства эстрады — будоражить зрителя, заражать настроением, приподнимать над повседневностью. Самобытность певца, конечно, прежде всего проявляется в песне. Но ему нужны и неординарная внешность, эффектный костюм, умение легко и непринужденно двигаться. Для меня, например, сущая мука стоять на сцене без движения... А вне сцены, дома, я, действительно, другой. Могу часами лежать с книгой. Очень люблю Булгакова, Маркеса, Цветаеву, Пушкина, конечно. Получаю большое удовольствие от чтения фантастики. — В чем вы находите отдых после концерта? — В той же музыке. Могу без конца слушать оперы Верди, из русских композиторов мой любимый — Чайковский. Приток свежих сил и эмоций дает работа над новыми вещами. Сейчас, например, увлечен рок-оперой ленинградского композитора Лоры Квинт «Джордано Бруно» на стихи московского поэта Владимира Кострова. — Сами ставите оперу? — Нет, ставить будет другой режиссер. Я ведь и так три партии взялся исполнять, загружен до предела. Да, Валерий Леонтьев работы не боится. Когда готовилось это интервью, он буквально метался между залом «Октябрьский» и аудиториями Ленинградского института культуры имени Н. К. Крупской — сдавал госэкзамены и защищал диплом на звание режиссера массовых зрелищ и представлений. Тем не менее, выкроил время, чтобы встретиться с журналистом. Все, кому довелось беседовать с Леонтьевым, говорят о его обязательности, пунктуальности и полном отсутствии «звездного» чванства. — Как вы относитесь к зарубежным гастролям? — Смотря к каким. Не так давно довелось выступать перед нашими ребятами, выполняющими свой интернациональный долг в Афганистане. Есть сцена, нет — пел в любых условиях, испытывая огромный душевный подъем. В ближайшее время предстоит приятная, не скрою, поездка в Финляндию. Буду представлять на телевидении выпущенную там пластинку с моими записями. Оттуда опять в дорогу — пригласили на Кубу для участия в фестивале латиноамериканских стран. — Как вы отбираете песни? Что принимаете, что отбрасываете? — В начале своей эстрадной биографии я был вынужден петь все, что «под руку попадется», выбирать не приходи* лось. Понимаете, система такая: если ты известный певец — имеешь право на выбор, а если еще не оперившийся — бери, что дают, и радуйся, как манне небесной. — Ну, теперь-то вам грех обижаться! — Согласен. Я пою сейчас только то, что мне нравится, что отвечает моим вкусам, если хотите, потребностям души. Но дело в том, что эти вкусы и потребности меняются, как меняется и само наше восприятие жизни. — И все-таки кто кем руководит? Кто, так сказать, "правит бал" — вы с микрофоном или мы, зрители, из зала? — Я уже говорил: меняется наш вкус, наши эстетические запросы. Это касается и артистов, и зрителей, тут процесс взаимный. Скажем, исполнитель включает в свой репертуар песню, считая ее хорошей, претендующей на признание слушателей. Поет вдохновенно я чувствует: публике песня нравится, созвучна настроению зала. Этот успех побуждает артиста продолжать работу в избранном направлении. Но бывает и по-другому: артист вынужден идти за зрителем. Поешь, а песня оставляет зал равнодушным. Кого винить? Себя? Композитора? Автора текста? Казалось, и поэтический материал был добротный, и музыка талантливая, и исполнитель проявил вкус, артистичность — а зритель песню не принял! Некоторые песни я пел долго и упорно, пытаясь «переубедить» публику, но, в конце концов пришлось от них отказаться. Вообще же, выбор репертуара — дело сложное и тонкое. Кое-кто из моих коллег свои неудачи пытается списать на репертуарный голод: мол, дайте мне настоящую песню — тогда я развернусь, покажу! Но ведь настоящий художник должен искать сам: режиссер — пьесу» актер — роль, певец — песню. Этот поиск создает творческие стимулы, привносит в нашу жизнь большую активность. — А как вы сами считаете: ваша лучшая песня уже спета? — Эдита Станиславна Пьеха, о которой мы нынче уже вспоминали, одну из своих недавних программ назвала: «Но песня лучшая моя — еще не спета...» Это и мой ответ на ваш вопрос. — А своей нынешней программой вы удовлетворены? — На мой взгляд, она удачна. В ней собраны песни очень разные. Одни — в плане варьете, «Кабаре» например. Другие — исповедального характера. — Вы имеете в виду «Белую ворону», «Я просто певец», «Бал»? — Да. Хотелось бы еще упомянуть песню о метро. Помните: «Полуночное метро... Это поздний спектакль, где Ромео с Джульеттою, это все — за пятак, я проехать советую». И вдруг совершенно неожиданный поворот, последняя, бьющая точно и верно строка: «О ночное метро, ты — надежда, прибежище, но не дай тебе бог стать вдруг бомбоубежищем...» — Будь вы сейчас молодым человеком, пошли бы за кем-либо из "неформальных" — за металлистами, например, или брейкерами? — Трудно сказать. В брейке есть музыкальность плюс умение владеть своим телом, пластика. В тяжелом роке, у металлистов во всем этом грохочущем месиве тоже есть какие-то привлекательные стороны. Если бы я был сегодня моложе, думаю, что-нибудь да выбрал бы. Во всяком случае — не остался бы в стороне от новых течений. Ведь молодые всегда рассуждали максималистски: ничего не хочу, кроме джаза, ничего — кроме битлов, ничего — кроме рока! Хотя я считаю, что такая односторонность, однобокость, что ли, наносит определенный ущерб духовному развитию, истощает. Однако и силой навязывать те или иные вкусы, в том числе и в музыке, по-моему, бессмысленно. — Одна из ваших прошлых программ называлась «Бегу по жизни». А куда? Что вы имели в виду? — Ни в коем случае не поверхностное отношение к жизни, не отказ углубляться в тысячи проблем, которые она ставит. Это название, скорее, отражает одну из характерных примет современности: темпы, ритмы ускорения. Для меня «бежать по жизни» — значит стремиться идти в ногу с веком. И еще — сохранять жизнерадостность, молодость души. Без этого нет артиста. Беседу вел В. НЕСТЕРЕНКО
