Кузнецова Лидия Витальевна Умозрения и подступы к концепции сапиентемы (по кн.: Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. «Язык и культура») Центральная идея последней и, можно сказать, итоговой работы Е. М. Верещагина и В. Г. Костомарова – это «всеобъемлющая, оригинальная и дискуссионная концепция сапиентемы – (отчасти метафизическое) умозрение, которое, по мнению авторов, наконец-то позволяет исследовать "место встречи" априорного (и невербального) и апостериорного (и вербального) опыта»[1:4]. В этой фразе из аннотации содержится вся суть и характеристика книги. Сложность, терминологичность, отсутствие однозначного понимания, но одновременно с этим интрига и гипнотически-неистовое желание дойти до этого «места встречи», почувствовать и постичь то, что все время лишь обещается. Такова ускользающая правда о сапиентеме. Вся книга написана о ней и ради нее. Однако идея не воплотилась бы в столь значительном и весомом фолианте, не будь она вершиной предыдущих концепций, трудов и подходов, подготовивших почву авторам для ее создания, а читателям для осмысления. Сапиентема – итог развития разных наук, но, прежде всего, конечно же, лингвострановедения. Основой для лингвострановедческого подхода к преподаванию РКИ в свое время послужило выделение кумулятивной или накопительной функции языка, которая определялась как способность языковых единиц отражать, фиксировать и сохранять в себе некоторую дополнительную информацию, накапливаемую этими единицами в процессе своего функционирования. Мысль о том, что в слове, кроме лексического понятия, существует еще "что-то", обусловила постепенное появление таких терминов, как лексический фон, культурный компонент слова, национально-культурные семантические доли, фоновая лексика, безэквивалентная лексика. По сравнению с лексическим понятием этому "что-то" свойственна большая динамичность, из-за чего его трудно определить и трактовать однозначно. Этот компонент оказывается воспринимаем по-разному у разных носителей языка, но он всегда значим и не может быть проигнорирован. Далее идея лингвистов стала все более отрываться от формального воплощения: появились понятия, не равные слову, фразеологизму или синтаксической конструкции. Углубился интерес к "туманному нечто" С. А. Аскольдова-Алексеева, переросшему в "сгусток культуры в сознании человека" Ю. С. Степанова – концепту. Кто считал подобный "концептуальный" подход слишком "нелингвистическим", мог придерживаться иных терминов – языковая константа, лингвокультурема и, наконец, логоэпистема, введенная в научный оборот В. Г. Костомаровым и Н. Д. Бурвиковой в 1996 году «для обозначения языкового выражения закрепленного через общественную культурную память следа отражения действительности в сознании носителей языка, что является результатом постижения ими духовных ценностей отечественной и мировой культур. За логоэпистемой стоит некоторый когнитивный смысл, некоторое знание, некоторая информация»[2:141]. Примерами логоэпистем являются словосочетания типа «Все смешалось в доме Облонских», «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день» «Куликовская битва», «Илья Муромец», «А Васька слушает да ест», «И ты, Брут», нуждающиеся для своего понимания в лингвострановедческом и культуроведческом анализе и комментариях. Все эти понятия объединяет то, что они созданы для того, чтобы фиксировать и осмыслять отражение национально маркированного образа культуры в языке носителя этого языка, но с разной степенью полноты и абстракции. Появление данных терминов после выхода в свет обсуждаемой монографии Е. М. Верещагина и В. Г. Костомарова можно считать лишь предварениями и подступами к рождению самого абстрактного и трудно осмысляемого понятия – сапиентемы. Так что же такое сапиентема? Вопрос этот не только труден для создания какоголибо ясного и сравнительно краткого определения, но даже (по концепции самих авторов) и не предполагает однозначного ответа. С одной стороны, при объяснении сапиентемы соавторы ссылаются на предложенный ими ранее термин логоэпистема, который, как отмечается в книге, оказался очень удачным, был достаточно быстро воспринят и подхвачен другими исследователями и уже имеет традицию употребления. Тем не менее, Е. М. Верещагин и В. Г. Костомаров считают, что за недолгий период своего существования «термин логоэпистема оказался наполнен иным содержанием по сравнению с тем, который нужен для настоящей монографии. Посоветовавшись, соавторы решились – и это далось им небезболезненно – на дальнейшее отказаться от термина логоэпистема и предложить новое именование, еще не имеющее традиции употребления.<…> Таким образом, да обратит читатель внимание на перемену термина ради устранения омонимии. Обычно термины меняют явочным порядком, как говорится, stillschweigend; мы же заявили открыто и ясно»[1:829]. С другой стороны, у знатоков или просто поклонников научного творчества Е. М. Верещагина и В. Г. Костомарова, знающих хоть немного их предыдущие идеи, явно возникнет сомнение о тождестве двух концепций. Книга «Язык и культура» – вовсе не обобщение предшествующих публикаций этих ученых, а новая теория, которую еще только предстоит начать осмыслять. Можно привести вполне заслуживающие стать афоризмом слова самих же авторов книги: «Подытожить – не то же самое, что повторить»[1:951]. Предложенные ими ступени градации смысла от двух полюсов абстракции "сапиентема → лингвосапиентема" никогда не отмечались у логоэпистемы. Новая концепция такова: сапиентема как некая обобщенная идея, содержащая в себе программу развертывания смыслов и этических оценок, способна к этому самому развертыванию или конкретизации. На разных стадиях или ступенях этой конкретизации идея все более кристаллизуется в сознании, вербализуется и становится лингвосапиентемой. На огромном количестве примеров, растянувшихся на тысячестраничный фолиант, даны примеры разных ступеней абстракции и, наоборот, вербализации смысла. Авторы пишут, что это «развертывание онтологически является, вероятно, плавным, но в исследовательских целях (по промежуточным итогам развертывания) приходится усматривать в нем ряд шагов» [1:953]. Итак, сапиентема – это не логоэпистема. Может быть, более сходным и отчасти синонимичным термином для сапиентемы является концепт? В 1997 году академик Ю. С. Степанов ввел в научный оборот термин концепт для обозначения единицы культурологии – понятия в виде слова (предложения, текста), отражающего образ культуры носителя языка. Нетрудно заметить сходство в толковании понятий сапиентема и концепт. Эти термины входят в область социокультурной или межкультурной компетенции, показателем владения которой является правильность речи не только с точки зрения норм изучаемого языка, но и с точки зрения культурного контекста на основе сравнения разных культур. Исходная форма (этимология), сжатая до основных признаков содержания история, современные ассоциации и оценки, свойственные, по Ю. С. Степанову, концепту, обнаруживаются и здесь. О самом близком сходстве концепта с выдвигаемой идеей сапиентемы говорят и сами авторы «Языка и культуры». Они пишут: «Поскольку термин концепт – это латинское наименование понятия (и Ю. С. Степанов сам подчеркивает "однопорядковость" концепта и понятия), а для нас лексический фон – не только не понятие, но и явления, по функции противоположное понятию, для дальнейшего самоговорящий ("намекающий") термин сапиентема своей внутренней формой представляется более пригодным. По сути же наши теоретические взгляды и исследовательская методика чрезвычайно близки подходу Ю. С. Степанова»[1:427428]. Следует отметить только, что "самоговорящий" по отношению к термину Е. М. Верещагина и В. Г. Костомарова это, наверное, громко сказано, а вот "намекающий" – это очень даже подходит. Sapientia в переводе с латыни дословно обозначает "благоразумие, рассудительность, ум; мудрость, философию". Можно только догадываться, что имели в виду из этого списка авторы. Ответ на вопрос о соотношении концепта и сапиентемы дает сам Ю. С. Степанов, который, кстати, является редактором и автором послесловия к монографии. Его ответ прост: это единица более высокого уровня абстракции, это сверхконцепт! Он пишет: «Подошедшая к завершению книга представляет собой попытку свести многообразие фактов взаимодействия языка и культуры к каузальному единству путем постулирования сверхконцепта (лингво)сапиентемы, включающего в себя соположенные концепты лексического фона и рече-поведенческой тактики»[1:1036]. «Рече-поведенческая тактика – это предпосылка (программа) речевого и неречевого поведения, которая присуща носителям языка»[2:301]. Можно сказать, что совокупность лексического фона и концептов рече-поведенческих тактик, сложившихся вследствие развертывания одной и той же идеи, образует сложное объединение нескольких концептов – сверхконцепта или сапиентемы. Таким образом, идея сапиентемы оказывается самым общим и абстрактным понятием. Она синтезирует и помогает обобщить все: статику и динамику, смысл и оценку, возможные толкования, т.е. виды информации. В известной работе И. Р. Гальперина «Текст как объект лингвистического исследования» были выделены, помимо содержательно-фактуальной информации, еще два уровня: подтекстовая и концептуальная содержательная информация. Разграничение двух дополнительных уровней текста всегда вызывало сложности у грызущих гранит науки студентов, а также у некоторых других не менее скрупулезно читающих эту замечательную книгу людей. Эти два вида информации представляют собой как бы скрещение статики и динамики в одном явлении. Подтекстовая информация программируются пишущим, наиболее очевидна живущим в эпоху создания текста. Она соответствует дивинационному методу понимания и интерпретации текста Фридриха Шлейермахера, предполагающему вживание, "вчувствование" в автора, отождествление себя с ним. Цель этого статистического подхода – увидеть произведение глазами создателя и, таким образом, постичь все его тайны. Противоположный динамический подход Ганса Георга Гадамера, соответствующий концептуальной информации, основывается на том, что с течением времени мы можем увидеть больше и понять глубже, нежели предполагалось сначала. Каждая эпоха может породить свою концепцию. Работает кумулятивная функция языковых единиц. Накапливаются разные уровни постижения и интерпретации явлений, которые чувствует носитель языка. Трудно разграничить в своем "чувсвовании" то, что принадлежит динамике, а что статике, трудно определить, в какой момент смысл и информация переходят в оценку и ощущение. Это действительно то, что уже словами не выразишь. И только при таком некристаллизованном обобщении можно говорить о сапиентеме. Сапиентема представляет собой не что иное, как пополнение учения Платона об идеях. Это программа развертывания смыслов и этических оценок. «Это подлинный гносеологический субъект (или, иначе, самодвижный механизм), т. е. «генератор», «продуцент» познания и фиксации познанного» [1:969]. Это сопряжение двух идей: онтологической и этической (знание и этическая установка), априорное и невербальное врожденное сознание. «Сапиентема тесно сопряжена как с щадящей, так и со строгой этикой: она допускает двоякие и троякие оценки» [1:954]. Путь осмысления сапиентемы предполагается только один. «Мы решили следовать путем постепенной индукции» [1:832]. Практически без всяких определений дается множество примеров, каждый из которых по отдельности никак не может иллюстрировать это сложное понятие. Но в сочетании друг с другом они помогают почувствовать через свою сумму, разность, синтез общую идею, стоящую за ними. Главы строятся по принципу приближения к осознанию: «Первый предварительный подступ к умозрению сапиентемы», «Второй предварительный подступ…» и т. д. Еще во введении авторы обосновывают свою стратегию такими словами: «Что имеется в виду под именем сапиентемы, сейчас даже и намекнуть затруднительно: скажем только, ибо отчасти метафизический концепт принципиально не раскрывается посредством родо-видовой дефиниции; приходится пробуждать у читателя интуицию, использовать процедуру наведения на смысл, а она требует много места» [1:32]. Е. М. Верещагин и В. Г. Костомаров постоянно настаивают на том, что примеров должно быть ровно столько, сколько есть, и меньше написать без утраты адекватности своим идеям никак было нельзя. Единственной помощью для желающих отыскать что-либо конкретное в этой монографии может служить прилагаемый к ней диск (поставляется не со всеми экземплярами). Покупайте книгу с диском или спрашивайте его отдельно! На нем содержатся научные биографии авторов и все возможные указатели, которые в "бумажном" варианте могли бы потянуть на второй том труда: именной, предметнотематический, лексики, фразеологии и даже афористики. Если ориентироваться в книге по диску, то тогда все встает на свои места. Тогда даже начинаешь интуитивно понимать единственное краткое определение сапиентемы в конце книги: «Сапиентема есть умозрительная сущность или безусловный образ бытия, совпадающий с безусловным образом мышления (яснее сказать невозможно)» [1:953]. В заключение все-таки хочется настроить читателей столь спорной, но, судя по всему, очень значимой монографии на оптимистичный лад следующей цитатой: «Излагаемые воззрения на феномен сапиентемы как кардинальной категории речемысли ничуть не призваны ни поразить кого-либо, ни эпатировать. Они не суть плод игры ума или теоретизирования ради теоретизирования. Они не экстравагантны; может быть, они непривычны, но ни сознательной, ни подсознательной установки на экстравагантность у авторов книги не было. Напротив, нам представляется, что концепция сапиентемы принадлежит к числу ясных, отчетливых, здравых воззрений, так что непредвзятый и скептичный читатель вполне сможет, если пожелает, в нее вникнуть» [1:874]. Литература 1. Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. Язык и культура. М., 2005. 2. Азимов Э. Г., Щукин А. Н. Словарь методических терминов (теория и практика преподавания языков). СПб., 1999.