Томас Бертельман, Посол Швеции в России ДОВЕРИЕ
реклама
Томас Бертельман, Посол Швеции в России ДОВЕРИЕ - ключевое слово в процессе перемен Страна – это люди. При мысли о Швеции сразу вспоминаются такие выдающиеся личности, как естествоиспытатель Карл Линней, астроном и физик Андерс Цельсий, химик Альфред Нобель, не говоря уж о том, каким знаковым смыслом наделены в российской культуре духовидец и теософ Эммануил Сведенборг, оказавший немалое влияние на русскую философскую мысль, писатель Август Стриндберг, чье творчество высочайшим образом оценивал Горький и о ком Александр Блок писал, что у него «не может быть никаких наследников, кроме человечества», не говоря уж о том, что в ХХ веке целые поколения детей нашей страны зачитывались книгами Сельмы Лагерлёф и Астрид Линдгрен, а любители кино ждали, как откровения, каждого нового фильма, снятого Ингмаром Бергманом. Нас так многое объединяет и в истории, и в культуре, о чем, порою, в повседневности мы забываем, что разговор с господином Послом Швеции в России показалось уместным начать с культурной составляющей современного шведскороссийского диалога. - Как Вы сегодня смотрите на взаимодействие России и Швеции, прежде всего, в культурном, гуманитарном аспекте. Хотелось бы, чтобы узнавание шло не только по линии экономики, бизнеса, есть ощущение: сегодня Швеция - некая «терра инкогнита», знаем шведские фирмы, марки, бренды, а духовная составляющая отнесена как-то на задний план. - Уместный вопрос. Очевидно, об этом посольство должно заботиться больше. Однако, замечу, мир стал более открытым, возникли разные уровни взаимодействия. Между нами, к примеру, есть много связей в области науки, но они теперь завязываются помимо посольства, в чем я вижу, скорее, знаки нормализации отношений, показатель нашего успеха. Можно сказать, мы делаемся в этом процессе несколько лишними. Посмотрите, между скандинавскими странами существуют самые тесные контакты, а посольства там играют скромную роль, сами общества тесно переплетены. Вы правы в том, что в ваших СМИ, в культуре Швеция ныне не так ярко представлена. Но это объясняется еще и тем, что Россия как великая страна естественно фиксирует свое внимание на других великих странах. Швеция небольшая страна, и мы не стремимся быть доминирующим явлением, но стараемся, если использовать терминологию бокса, выступать в более высокой весовой категории, хотя, разумеется, все относительно. Если говорить о присутствии российской культуры в Швеции, то здесь выделяется область литературы и театра. Наверное, нет сезона, когда бы не ставилась русская классика на шведской сцене. У нас очень высоко ценятся классическая русская культура, музыка. Но вы правы в том, что о современной российской культуре мы знаем намного меньше. И все же вот факт: сейчас третий язык на стокгольмских улицах русский, после шведского и английского - так много у нас российских туристов! А это тоже соединяет в каком-то смысле наши страны, это хорошая примета. В посольстве есть пост советника по культуре, и мы активно стараемся работать в направлении того, чтобы в сознании вашего общества культура Швеции присутствовала более заметно, хотя так уж сложилось исторически, что мы и теперь представлены шире, чем большинство небольших стран. - В России недавно отмечался юбилей Полтавской битвы, что вызвало, в частности, интерес к историческому пути построения «шведской модели», ведь именно тогда, когда Швеция завершила завоевания, она начала свою модернизацию. Что в шведском опыте может стать для нас уроком, желаемым образом? - Разговоры о «шведской модели» - это явление XX-го века, связанное с социалдемократическим движением. Но можно сказать,, что социал-демократические и рабочие движения в ХХ веке стали выражением факторов, существовавших давно. Каких именно? Например, идеи о том, что можно создать приблизительно равные условия для всех граждан страны, то есть - стремление к равенству. Во-вторых, сложилась достаточно сильная вера в то, что государство обеспечит развитие, что это институт, который делает добро для людей. Такое доверие к государству развивалось задолго до того, как появилось рабочее движение и политические партии. Именно эти социально-культурные в комбинации с весьма благоприятными экономическими предпосылками, которые начали складываться в начале ХХ века, заключали в себе большие положительные возможности для дальнейшего развития. Но самое главное, что я бы выделил, говоря о нашей модернизации: момент доверия населения к крупным политическим системам, структурам, возникающим в ходе этого процесса. Мы, конечно, следим за дебатами, какие сейчас происходят в России, и замечаем, что здесь ощущается определенное сопротивление такому классическому капиталистическому термину как «созидательное разрушение». Но если имеется отрасль промышленности, производства, проявляющая признаки архаики, надо от нее избавляться. И чем раньше это будет сделано, тем лучше для экономики, для страны в целом. Считалось, что именно в этой готовности быстро примириться с таким «созидательным разрушением», в способности понять, что новое может произрастать только там, где убрали старое, и находится сила шведской модели. Она помогала вовремя свертывать и «освобождаться» от производств, которые в перспективе будут нерентабельными. В 1960-е годы основная часть традиционной текстильной промышленности уехала за рубеж, в 1970-е свернули большую часть судостроительной отрасли (Швеция была одной из самых крупных судостроительных стран мира). Тяжело было смотреть, как взрывают и сносят гигантские краны на судоверфях, но профсоюзы стояли за этими решениями. В 1980-е исчезла большая часть более простой металлургической и часть перерабатывающей промышленности. После внутреннего банковского кризиса в начале 1990-х годов в стране было ликвидировано каждое четвертое рабочее место в промышленности. Народ принимал изменения, полагаясь на то, что они приведут к положительным результатам и жизнь улучшится. Сила шведской модели в том, что система на социальном уровне постоянно подтверждает идею о социальной справедливости, ей удалось создать у населения доверие, а в свете такого доверия можно проводить достаточно глубокие и даже болезненные реформы. - И не было ни разу срыва доверия? - Конечно, бывали моменты… В первой половине ХХ в. у нас были большие стачки, в обществе существовали острые политические противоречия. Можно сказать, до 30-х годов, когда началось стабильное развитие. Шведский опыт вообще представляет собой уникальную смесь благоприятных предпосылок, относительного везения, умелого использования различных возможностей, но также, в определенной мере, самонадеянности, потери чувства скорости движения и утраченных шансов. Когда все складывалось наилучшим образом, с 1930-х по 1960-е годы, много говорилось о «шведской модели», как об особой и очень успешной комбинации пар противоположностей «обновление и разрушение», «экономический рост и равенство» и «риск и защищенность». В 1930-е годы в США вышла знаменитая книга под названием «Sweden the Middle Way» («Швеция – путь по середине»). Впоследствии это стало обычным явлением, когда наш опыт использовался как аргумент-оружие в политических дебатах в других странах о капитализме и социализме и предъявлялся или как образец, или как устрашающий пример. Понимаю, что интерес «Вестника» касается взаимодействия между государством, обществом и компаниями, и вопроса о том, каким образом государственная политика может способствовать модернизации. Дискуссии вокруг «шведской модели» во многом касались именно этих вопросов. Но для лучшего понимания нашего опыта, пожалуй, необходимо несколько расширить горизонты дальше в историю, а также учесть глубинные социально-культурные факторы. К ним относится уникальное сочетание ранней европейской государственности и существования класса свободных крестьян, никогда не жившего в условиях феодализма и всегда игравшего определенную роль в управлении страной, даже в эпоху самодержавной королевской власти. В XVII веке эта власть сдерживала дворянство и опиралась именно на свободных крестьян. Иными словами, представления о государстве как защитнике и институте, творящем справедливость, имеет глубокие и давние корни в наших традициях. Сильная позиция крестьян способствовала раннему созданию системы общего образования и распространению грамотности. А в дальнейшем, в связи с резким ростом спроса на международных рынках на лесоматериалы и железо, во второй половине XIX века и в результате инвестиций иностранного капитала, началось бурное развитие: в течение 100 лет, примерно с 1870-х и по 1970-е годы, ВВП Швеции в среднем рос на 5 процентов ежегодно, что не имело аналогов в Европе. После того, как мы перестали заниматься войнами на континенте (после Полтавы), страна за 150 лет накопила достаточные ресурсы для создания системы высшего образования и научно-технических исследований, а в XIX веке было сделано много новаторских изобретений, послуживших основой для успешно работающих крупных предприятий, быстро включавшихся в процесс интернационализации и вышедших на международные рынки (летом 1914 года руководство телефонной компании Эрикссон приняло решение перевести главный офис из Стокгольма в Санкт-Петербург, поскольку компания к этому временеи наняла вдвое больше сотрудников в России, чем в Швеции, и там увидели рынки будущего …). Кроме того, Швеции удалось избежать участия в обеих мировых войнах. К 1945 году промышленность страны подошла с не разрушенным производственным комплексом, выпускавшим именно такие товары, в каких нуждалась разоренная Европа. Скажете, нам повезло, но страна умело воспользовалась этим везением и накопленной научно-технической компетенцией. Социально-политической моделью, развивающейся начиная с 1930-х годов и ставшей носителем развития, явилась сильная социал-демократическая власть с тесными связями со сплоченными профсоюзными организациями, которые, однако, самостоятельно вели переговоры с централизованными организациями работодателей, без посредничества государства. Стороны рынка труда сообща согласовывали правила игры, в результате чего трудовые конфликты стали немногочисленными. Налоговое бремя возрастало по мере расширения властью системы социального страхования и общественного сервиса для населения, но в то же время правительство заботилось об облегчении условий работы крупных промышленных предприятий, в частности, путем налоговых льгот для инвестиций в промышленности и проведения целенаправленной государственной политики в области науки, политики, также формировавшейся при взаимодействии с промышленностью. Такое относительно гармоническое и успешное взаимодействие правительства как с профсоюзами, так и с крупными предприятиями, стабильный экономический рост, повышение уровня социального обеспечения населения при сохранении конкурентоспособности на международных рынках - способствовало тому, что «шведская модель» оказалась привлекательной и стоящей подражания. Но успех легко приводит к самонадеянности, а самая серьезная ошибка 1950х и 1960-х годов заключалась в непонимании шведским правящим истеблишментом того факта, что успехи не основывались на какой-то данной от природы выдающейся способности нации, а объяснялись конъюнктурными обстоятельствами, которые стали меняться в результате того, что другие страны к концу 1960-х начали нас догонять. Больше социализма и более развернутые реформы системы социальной защиты населения, то есть постоянно возрастающий общественный сектор, становились уже важнее экономического роста. Мы продолжали верить, что мы уникальны, и можем позволить себе все более высокие заработные платы, все больше льгот за счет постоянно увеличивающихся налогов без каких-либо отрицательных последствий. Естественно, конкурентоспособность начала падать, и мы были вынуждены в 1970-е и 1980-е годы проводить целую серию девальваций. Стало расти недовольство и модель начала давать трещины. 1970-е годы ознаменовались забастовками, нефтяным кризисом и стагфляцией. Магия испарилась, и социалдемократы потеряли власть на выборах 1976 года, отчасти из-за программы социализации промышленных предприятий в стране. Естественно, есть разные мнения относительно того, что случилось. Одно критическое видение ситуации концентрирует внимание на том, насколько все могло бы быть лучше, если бы у нас было поменьше надменности, если бы мы были менее «волюнтаристами-социалистами» и менее утопистами. Защитники шведского пути развития, может быть, согласны с тем, что временами и заработная плата, и налоговое бремя росли слишком быстрыми темпами, но они прежде всего подчеркивают, что основополагающие идеи и принципы, поддерживающие модель, были здоровыми и остаются релевантными по сей день, что они-то и продолжают подпитывать способность шведской экономики справляться с переменами и адаптироваться ко все новым вызовам времени. Это относится как к обновлению отдельных компаний, так и к пропорциям между различными отраслями экономики. Может быть, стоит добавить, что нынешнее развитие происходит в условиях открытой и интернационализированной экономики. Сегодня мы вывозим более половины всего нашего ВВП, что делает относительно небольшое количество стран. Экспорт услуг вырос до одной трети общего экспорта. Это значит, что мы постоянно находим новые отрасли, новые ниши, где наши знания и наш сравнительно высокий уровень заработной платы могут отстаивать свои позиции. Несмотря на наш значительный экспорт легковых и грузовых машин (Volvo, Scania, Saab), во всяком случае, десять лет тому назад, отмечался факт, что, например, добавленная стоимость нашего экспорта музыки была выше, чем экспорта автомашин. - Каким образом в «шведской модели» коррелировались в процессе модернизации интересы профсоюзов, государства и работодателей? - Основополагающей линией в политике профсоюзного движения было требование о равной заработной плате за определенный вид работы, независимо от того, где выполняется данная работа. Это значит, что они не требовали больше денег у прибыльных предприятий, или сдерживали свои требования к предприятиям, или в отраслях, которые показывают плохие результаты. Этот принцип привел к увеличению прибыли для предприятий, работающих хорошо, и к ускорению проблем на тех предприятиях, которые оказались на пути к нерентабельности в международном сравнении. Таким образом, применяемая модель установления заработной платы двигала реструктуризацией промышленности, или модернизацией экономики страны, если хотите. Даже предприниматели обычно признают, что требования рабочих о «справедливой заработной плате» в целом способствовали модернизации экономики и продвижению экономического роста, пусть они и оказывались болезненными для отдельно взятого предприятия. Важно и то обстоятельство, что системы социальной защищенности населения способствуют отсутствию у людей страха перед неизвестным или новым, готовности попробовать себя на новых поприщах. Страх потерять работу, естественно, присутствует, особенно в маленьких населенных пунктах, где вариантов трудоустройства мало. Но существует связь между, с одной стороны, экономической защищенностью людей, и их склонностью к переменам, с другой - к переходу с одного предприятия на другое, из одной отрасли в другую, или к переезду из одного города в другой; в целом, как профсоюзы, так и отдельные люди в Швеции оказывались более готовыми принимать перемены, чем во многих других европейских странах. Меньше подозрительности и страха, и больше веры в то, что существующие общественные системы защищенности поспособствуют разрешению возникающих проблем. Это может оцениваться, как несколько наивная вера в «доброе государство» или в «добрый общественный сектор», но это факт, что такая вера имеет давние традиции, и система работала успешно. Таким образом, мы избавлялись от многих предприятий, которые воспринимались как «национальные драгоценности», а затем нам удавалось снова «изобретать себя» в каком-то новом и более рентабельном образе. Есть популярный анекдот о том, как делегация промышленников из США в 1960-е годы посетила одно шведское предприятие и в одном из цехов задали вопрос одному рабочему: но вы не боитесь рационализации производства и внедрения новой техники и новых машин, которые ликвидируют столько рабочих мест? А он ответил: нет, чего мы рабочие боимся, так это устаревшей техники и старых машин … Другими важными составляющими были, с одной стороны, весьма активная политика на рынке труда, помогающая населению как в поиске новой работы, так и в виде выплаты пособий при переквалификации работника, иногда и при переезде на другое место работы, а также, с другой стороны, выделения значительных средств на научно-исследовательские работы, как со стороны государственных и муниципальных органов, так и на предприятиях, а также налоговых льгот с целью поддержания инвестиций предприятий на высоком уровне. В настоящее время идет обсуждение вопроса, насколько все эти факторы на самом деле были такими эффективными, но немногие стали бы спорить о том, являются ли они составными элементами «модели». Может показаться, что я даю несколько приукрашенную картину, но у меня нет такого намерения. Многое из того, что здесь может представляться положительным, на самом деле было спорным и подвергалось критике со стороны оппозиции, которая считает, что более «нормальная европейская модель» на самом деле намного эффективнее справилась бы с управлением теми чрезвычайно хорошими предпосылками, которыми располагала Швеция в 1950-е годы. Критики также обращают внимание на некоторые специфические недостатки, к которым привела эта модель (помимо всевозможных неосуществимых идей о социализации, это неприемлемое налоговое бремя в 1970-е и 1980-е годы, приведшее к утечке капиталов и талантов из страны). Один из критических взглядов, в частности, состоит в том, что, несмотря на то, что данная модель способствовала переменам, она в то же время не могла не иметь некоторого искажающего и консервирующего эффекта. Речь прежде всего о том, что она благоприятствовала успешно работающим предприятиям, которые имели значительный политический вес, а также могли повлиять на разработку правил и норм в свою пользу. В результате Швеция стала страной с необычно большим количеством успешно работающих транснациональных корпораций для такой малой страны, но также и с необычно малым числом средних и малых предприятий. Естественно, в базе пирамиды предпринимательства присутствует множество небольших предприятий, но в среднем слое, среди предприятий средних размеров, где происходит значительная доля внедрения инноваций, их меньше. Функционирование налоговой системы также приводило к замораживанию прибылей в успешно работающих отраслях, но поскольку факторы успеха меняются быстро, не было возможности перекачки денег в совершенно новые отрасли экономики. Многие из систем, созданных в общественном секторе, также подвергались критике за высокие затраты и за неэффективность, за то, что они вытесняют частные сбережения, которые необходимы для процесса создания новых компаний. - Можно сделать вывод, что «модель» несла в себе потенциалы позитивного и негативного свойства … - Да, к концу 1980-х и в начале 1990-х годов некоторые отрицательные особенности модели стали взаимодействовать и в результате шведская экономика произвела на свет собственный внутренний финансовый пузырь, лопнувший в 1992 году и имевший последствия худшие, чем проявились в международный кризис 2008 года. В итоге у нас приступили к работе по исправлению части фундаментальных изъянов «модели». Перед центральным банком страны была поставлена единственная цель по поддержанию инфляции на уровне двух процентов, снизили долю общественного сектора от ВВП, и установили для него «лимит расходов». В работе с госбюджетом поставлена цель достичь профицита бюджета в течение одного конъюнктурного цикла. И система заработала хорошо, сегодня состояние госфинансов Швеции лучше, чем в любой стране зоны евро. Предполагается, что государственный бюджет возвратится к профициту уже в следующем году. Мы также понимаем, что наша самодисциплина – это обязательное требование и цена, которую приходится платить за неучастие в системе евро. Общее налоговое бремя также уменьшено, хотя оно остается одним из самых высоких в мире. Но следует подчеркнуть, что Швеция сегодня – одна из немногих стран, где упразднили и налог на имущество, и налог на наследство, и налог на недвижимость, то есть те виды налогов, которые вынуждали многих состоятельных граждан уезжать за границу. Ставка налога на доходы от капиталов составляет ныне не более 20 процентов. Так что значительные капиталы возвращены в страну. Одновременно проведена приватизация многих государственных монополий, и внедрена определенная мера конкурентности в таких сферах, как образование, здравоохранение, дошкольное воспитание и уход за престарелыми, а также общественный транспорт. Общественный сектор остается значительным (и таким хотят его видеть шведские избиратели), но некоторая его «окостенелость» смягчена. Большая часть той работы по оздоровлению системы, на чем долгое время настаивала буржуазная оппозиция, социал-демократическое правительство претворяло в жизнь в период 1995-2006 годы. А буржуазное правительство, которое пришло к власти в 2006 году, со своей стороны, отказалось от внесения поправок в важные сегменты трудового законодательства страны, обеспечивающие сильную защиту от увольнений, и сохранение которых является непременным требованием социал-демократов. Однако предстоит сделать многое для повышения конкурентоспособности Швеции в условиях ускоряющейся глобализации. Сколько сегодня осталось от классической шведской «модели» - это, может быть, уже спорный вопрос. До сих пор существуют четкие идеологические разграничительные линии между правительством и оппозицией, в частности, по вопросу налогового бремени, и нельзя исключить, что при возвращении социал-демократов к власти этой осенью при поддержке левой партии и партии защиты окружающей среды, последует повышение налогов. С другой стороны, есть многое, что объединяет все шведские политические партии. Это, например, понимание того, что Швеция как маленькая страна и как экономика, весьма зависимая от международных рынков, должна разработать свою политику таким образом, чтобы сохранить международную конкурентоспособность. Это означает, что мы не только должны быть в состоянии продавать то, что делаем сегодня, но также уметь адаптироваться к тем требованиям, которые будут предъявляться завтра. Во многих странах неуверенность в завтрашнем дне вызывает обеспокоенность и подозрительность (что и эксплуатируют антиглобалисты в Европе). Возможно, это пережитки успешной «шведской модели» (или проявления той же старой самонадеянности?) придают шведам достаточно большую самоуверенность и оптимизм относительно наших возможностей справиться с этим. Мы уже свыше 100 лет участвуем в процессе глобализации и убедились в том, какие огромные преимущества это нам дает. Широкое единогласие в стране в плане того, что мы должны сделать все необходимое, чтобы и в будущем участвовать в этом процессе, - может быть, самая важная из оставшихся составляющая старой «шведской модели». Когда раньше в других странах обсуждалась «шведская модель» в качестве образца для подражания или устрашения, всегда возникал вопрос: можно ли обобщать какую-нибудь часть этого опыта? Особенно в больших странах обычно любят подчеркивать, что маленькая страна (с населением всего в 9 миллионов человек) может себе позволить такие вещи, которые просто нереальны в масштабах крупной страны. В этом, безусловно, есть доля истины. Традиционный однородный состав населения Швеции и давнее доверие к «доброму государству» также, несомненно, способствуют выработке единогласных решений. И многие коммерческие успехи нашей экономики базируются на стратегиях поиска «ниш», которые явно не подходят для более крупной страны с требованиями о более универсальной структуре своей экономики. Но вывод о том, что сделать какие-либо обобщающие заключения нельзя, вряд ли сегодня вызывает разочарование в Швеции. Мы уже экспортируем нечто другое, нежели нашу модель. Были времена, когда мы думали, - как элемент той же самонадеянности, которая и привела к краху модели, - что остальные должны следовать нашему примеру. Наши серьезные и длительные сомнения в отношении членства в ЕС отчасти связаны с ощущением, что мы являлись носителями уникального опыта. Но после 15 лет членства в ЕС, думаю, можно сказать: наша тоска по уникальности миновала. К своему удивлению, мы обнаруживаем, как приятно находиться среди других членов одного клуба, что веселее быть членом команды, чем стоять боком или над ней. Хотя некоторые шведские политики до сих пор лишь с трудом готовы признать, что мы стали «нормальными» европейцами… Естественно, я далек от мысли сказать читателям «Вестника», что пресловутая «шведская модель» применима на практике в условиях России. Но поскольку вопрос поставлен, и поставлен на фоне современной задачи модернизировать российскую экономику, хотелось бы подытожить опыт процесса модернизации Швеции следующими словами: Мысль о том, что возможно каким-то уникальным образом сочетать принципы справедливости и экономического роста, и, по крайней мере, частично устранить противоречие между ними, - была сутью притягательной силы «шведской модели». Однако речь на самом деле шла скорее об эффективном использовании весьма благоприятных обстоятельств, пока они существовали, чем о каком-то истинно оригинальном рецепте. Но один обобщающий вывод все же состоит в том, что существует связь между, с одной стороны, способностью системы видоизменяться и своевременно отказываться от устаревшего, и основанной на доверии к политическим решениям готовностью отдельных людей принимать перемены, а также вере в общественные системы защищенности, с другой стороны. Та модель окажется наиболее успешной, которая наилучшим образом облегчит последствия почти перманентных адаптаций и перемен, чего дальнейший процесс глобализации потребует от всех стран. Помимо доверия, существенным моментом является также предсказуемость условий для предприятий и отдельных людей. В этом очевиден, скорее, отрицательный урок шведской модели, которая строилась на наличии очень крупного общественного сектора, из-за чего немалая доля правил игры оказалась в ведении сферы политики, и потому менялась время от времени, отчасти в результате смены правительств, но чаще - в связи с чрезмерной жаждой активности со стороны политических деятелей. Наверное, другой важный урок заключается в том, что можно измениться либо просто отказаться от принятой модели, когда она изжила себя, или потому, что изменились условия. Открытие для себя факта, что ты уже не уникален, тоже может стать движителем процесса модернизации. А понимание того, что специфические модели вряд ли работоспособны, и ты поставлен точно в такие же условия, как и другие, что комфортно существовать среди других, также важные ингредиенты модернизационной работы. - Как у вас решается проблемы занятости и иммиграции. Вот вы говорили - компании уходят, а куда уходят работающие там люди? - Для начала хотел бы сказать несколько слов относительно занятости. Сам я родился на юге-западе Швеции, в маленьком городке Бурос ходил в школу, в 50-е - это центр классической шведской текстильной промышленности, мощная была отрасль. Меня окружали огромные фабричные корпуса, рабочий класс составлял основу населения. В начале 60-х эти предприятия стали переводить производство, в частности, в страны южной Европы, и практически через пару лет фабрики остановились, цеха опустели. А сегодня в этом же городе в отраслях текстильной промышленности занято больше людей, чем тогда, но уже на совершенно другом уровне! Город стал международным центром дизайна, там открылся университет, выпускающий продвинутых дизайнеров. Конечно, остались кое-какие производства, но очень специализированные, эксклюзивные. Значит, эти изменения, которые казались тогда катастрофой, открыли такие возможности, о каких никто и не подозревал. По вопросу иммиграции нельзя сказать, что нам удается решать все сопутствующие этому процессу проблемы. В Швецию устремлен достаточно большой поток иностранцев, беженцев, в основном, из стран Ближнего Востока,, Ирака, Ирана и Африки, и политика нашей страны, которая проводится в этой сфере, в плане адаптации, устройстве этих людей, пока не слишком удачна. Выявляется, в частности, тенденция, когда люди одной национальности стараются жить компактными сообществами, причем уровень безработицы среди них достаточно высок. Сказываются и определенные изъяны нашей сильной системы соцзащиты, она имеет тенденцию превращать подобных людей из субъектов в объекты. Трудовое законодательство страны амбициозно, но одновременно осложняет вхождение беженцев на рынок труда. Правда, сейчас эта проблема стала лучше осознаваться, речь о том, чтобы как можно быстрее этих людей социализировать, дать им работу. И тут обнаруживается еще одно обстоятельство: оказывается, в лице многих иммигрантов мы получаем бесценный клад, так как в этих группах имеются люди с высшим образованием, дипломированные инженеры, врачи, артисты, есть даже ученые. Весь вопрос заключается в знании языка. Но жизнь «землячествами» препятствует скорейшему его овладению, и бороться с этим непросто, хотя существуют программы интеграции. Безусловно, факт иммиграции изменил и меняет облик Швеции, еще пятьдесят лет тому назад шведское население было весьма однородно по своему национальному составу. Сегодня каждый третий житель Стокгольма родился за рубежом нашей страны. - Насколько сегодня Россия является привлекательной страной для шведских компаний, для инвестиций? - Россия - огромный рынок, средний класс здесь отличается высокой покупательной способностью и потому потребность в инвестициях очень высока. С 2007 по сентябрь 2009 года прямые инвестиции Швеции в Россию оцениваются приблизительно в 12 миллиардов шведских крон. Эта статистика ставит Швецию в десятке самых крупных среди иностранных прямых инвесторов. Даже кризисные времена не помешали нашим экономическим связям. Volvo в Калуге разворачивает крупномасштабный завод по производству грузовиков, цель – 10 тысяч машин ежегодно и еще пять тысяч легких грузовиков. Совсем недавно открылся целлюлозно-бумажный комбинат недалеко от Тулы, в Твери строится предприятие, производящее шарикоподшипники, автобусы известной марки Scania выпускаются под СПетербургом. Активно работает на российском рынке Stenbeck – компания- владелец и оператор телекоммуникационной сети Tele2, а также такие фирмы, как Oriflame, Ericsson, TeliaSonera, SCA, SKF, Sandvik. Наше сотрудничество носит долгосрочный характер. Главное, что в России есть хорошо подготовленные кадры, много образованных молодых людей, готовых активно работать и зарабатывать, царит здоровый предпринимательский дух. В области инфраструктуры существуют, правда, нерешенные вопросы, и нет пока полного доверия к судебной системе, что провоцирует некоторую неуверенность у наших бизнесменов. Многие из них считают, что в течение ближайших пятидесяти лет кое-какие риски останутся. А если брать более отдаленную перспективу, 20-50 лет, то ни у кого нет никаких сомнений в успехе расширения экономического сотрудничества. Могу добавить, что в отношении РФ в Европе идут постоянные дискуссии, где участвуют дипломаты, политики, журналисты, в том числе люди, которые заботятся о защите прав человека, которые высказываются достаточно скептически о положении в России, но у европейских предпринимателей более оптимистический взгляд на перспективы сотрудничества, они уверены, что Россия предложить им самые благоприятные условия для работы. Поэтому наши предприниматели, как правило, готовы сегодня брать на себя определенные риски. - Над чем сегодня работает посольство Швеции в области российскошведских контактов? - Здесь у нас много работы. Мы все еще восстанавливаемся после напряженной деятельности в качестве председателя Европейского Союза, и, надо сказать, эти последние шесть месяцев отмечены немалыми успехами. Удачно прошел саммит Евросоюза и РФ, в начале марта в Москву с рабочим визитом приезжал наш премьер-министр, который встречался с президентом Медведевым и с премьер-министром Путиным. Подчеркну, у нас всегда был большой торговоэкономический обмен с Россией, но мы смотрим в будущее. Пока разрабатывается так называемое партнерство по модернизации между Евросоюзом и РФ, мы думаем решать подобные вопросы в двустороннем режиме, непосредственно между Швецией и Россией. Тут есть несколько составляющих, о чем хотелось бы сказать отдельно. Мы подписали договор о сотрудничестве в области так называемой энергоэффективности. Ведь возможности экономии в сфере энергоресурсов у вас огромны. Есть и еще один интересный пункт программы сотрудничества. В Стокгольме существует бизнес-школа, высшая школа по подготовке менеджеров, управленцев. Она уже очень успешно работает, а сейчас, в рамках партнерства по модернизации есть конкретные планы по созданию бизнес-школы в России, в Санкт-Петербурге для получения полной подготовки на уровне магистра. Это будет весьма продвинутое учебное заведение. Уже есть соглашение о совместной работе с Российской Экономической Школой. Стокгольмская школа – единственная в своем роде, вошедшая в рейтинги ста самых престижных газеты «Financial Times». Данный проект осуществляется не на уровне правительств, это делается по инициативе учебных заведений двух стран, хотя оба правительства и Владимир Путин лично уже выразили поддержку этому начинанию. Речь идет о первоклассной международной программе подготовки специалистов, выпускники этой школы будут создавать свои структуры контактов, продвигать российские модернизационные процессы. Для создания полноценной программы подготовки нужна финансовая математика и в этой области российская сторона сильна, но требуются навыки эффективного управления, а здесь высокие позиции занимает Стокгольмская школа, поэтому эти две стороны хорошо дополняют друг друга. Интервью вела Л. Лаврова
