О СПЕЦИФИКЕ ЗАПАДНОЙ МОДЕЛИ ВЛАСТИ

О СПЕЦИФИКЕ ЗАПАДНОЙ МОДЕЛИ ВЛАСТИ
Принято считать, что преимущество западноевропейской модели государственного
устройства перед российской моделью заключается в исторически сложившейся на Западе
практике ограничения единоличной верховной власти методами парламентаризма.
Формально это так. Но за любой формой всегда стоит не видимое на первый взгляд
сущностное содержание, далеко не совпадающее со своими внешними проявлениями.
В России, как известно, проблема власти достаточно рано была решена в пользу
концепции неограниченной монархии, то есть такой монархии, в которой структуру
земской самоорганизации венчал не ограниченный никакими законодательными (а только
совещательными) органами самодержец – гарант неприкосновенности порядков земского
самоуправления. Причём неограниченность власти самодержца подразумевала не право
на его произвол по отношению к земству, а право на произвол по отношению к любому
внутриземскому сословию, вознамерившемуся присвоить себе полномочия самодержца
(например, оправданием опричнины Ивана IV служила необходимость пресечения
подобных поползновений со стороны родовитого боярства). А можно сказать и так, что в
основе концепции неограниченной монархии лежала идея юридического равенства всех
сословий перед самодержцем при цементирующем влиянии и на сословия, и на
самодержца православной веры. Это отметил даже такой откровенный недоброжелатель
Московской Руси, как Георгий Федотов: «От царского дворца до последней курной избы
Московская Русь жила одним и тем же культурным идеалом, одними идеями», что и
сообщало «Московскому типу государства его необычайную устойчивость».
Цементирующее влияние на средневековое русское общество одного и того же
культурного идеала – предмет отдельного разговора. Но и без него ясно, что вне
господствовавшей в стране общей духовной атмосферы не могла бы возникнуть и та
специфика русского государственного устройства, которая всегда бросалась в глаза
иностранным наблюдателям: «Среди особенностей, резко отличавших русское
государство от Западной Европы, известная школа исторического и политического
направления мысли отмечает и подчёркивает отсутствие классовых делений <…>
Подобное явление действительно существует <…> Очевидно, что в этой стране, как и во
всех других, были богатые и бедные, земледельцы и торговцы, городские и сельские
жители – все эти различные социальные элементы».1 Однако юридически всё оформлено
иначе: «Прочтите Судебник 1497 года, изданный дедом Грозного Иваном III. В нём нет ни
малейшего следа всех этих (наследственно-аристократических. – С. Г.) прав и привилегий.
Всё население, за исключением духовенства, разделяется на две категории, где нет ни
малейших признаков социального деления и различия, созданного историческими
условиями. Судебник знает только “служилых” и “неслужилых” людей, – вот и всё!» 2.
Данную особенность средневекового русского политического устройства следует
рассматривать в качестве его отличительной специфики, что подтверждается, в частности,
историческими наблюдениями А. С. Пушкина. Известно, что в допетровской истории
государственного строительства поэт больше всего ценил именно принцип Единоличной
Верховной Власти; в «Исторических заметках» он с удовлетворением сравнивает
московского самодержца с «божеством», перед которым равны абсолютно все сословия,
включая духовенство.3 И этот же принцип он одобрял в послепетровской истории, что
видно опять-таки из «Исторических заметок»: «Аристократия <...> неоднократно
замышляла ограничить самодержавие; к счастью, хитрость государей торжествовала над
честолюбием вельмож и образ правления оставался неприкосновенным. Это спасло нас от
Валишевский К. Иван Грозный. СПб., 1912. С. 16–17.
Там же.
3
Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л.: Наука, 1977-1979. Т. VIII. С. 93.
1
2
1
чудовищного феодализма, и существование народа не отделилось вечною чертою от
существования дворян».4
В Западной же Европе исторически сложилась принципиально иная концепция
политического устройства, внешне выражавшаяся обычно в тех или иных формах
ограничения института Единоличной Верховной Власти, а по внутренней своей сущности
сводившаяся – опять-таки в тех или иных своих формах – к власти аристократической
элиты. Возможно, такая структура власти была вызвана к жизни характером империи
Карла Великого, с её господством малочисленного германского (франкского) феодального
элемента над завоёванным многочисленным галло-римским элементом. А возможно, она
проистекала как следствие из признания единственными языками высшей культуры
латинского и греческого – тех, которыми широкие народные массы не владели. В любом
случае на всём протяжении средних веков, начиная с эпохи «кулачного права» в Германии
и вплоть до Реформации, феодальный порядок создавал дистанцию огромного размера
между «верхами» и «низами» европейского общества того времени. Реформация же лишь
укрепила идею привилегии для немногих посредством культивирования представления о
«предопределённости» – представления, содержащего в зародыше концепцию
«избранности» и лежащего в основе всех европейских расовых и социальных доктрин
(«высшей» и «низшей» расы, расы «бедных» и «богатых» и т. д.).
Как следствие, монархии в Европе достаточно рано оказались ограничены сословнопредставительными органами, каковые, естественно, вплоть до ХVII–ХVIII вв.
формировались из представителей одного только аристократического сословия (ссылки на
английскую Великую Хартию Вольностей 1215 г. или на французские Генеральные
Штаты 1302 г. как на признаки народовластия вызывают у серьезных историков лишь
улыбку). И даже «абсолютный» монарх был в Европе не столько стоящим над всеми,
сколько первым среди равных (в аристократическом ряду). А в постсредневековой
Европе, с её парламентаризмом и республиканизмом, привилегии родовой аристократии
растворились в привилегиях аристократии финансовой, где легитимировали себя
посредством правовой казуистики (при том, что сохранилась и сама родовая
аристократия: «90% властительных фамилий средневековой Европы остаются у власти и
сегодня»5).
Тем
самым
элитарно-аристократический
характер
власти
в
западноевропейском обществе оказался надёжно закамуфлирован «под демократию»
формально-юридической процедурностью.
Камуфляж тут необходим и неизбежен: ведь «в теории демократия предусматривает
стирание различий между правителем и подданными, однако на практике атрибуты власти
оказываются в руках небольшой группы специалистов – юристов, судей, полицейских и т.
п.»6. Неудивительно, что важнейшей функцией такой модели власти оказывается теория и
практика «двойных стандартов». И хотя «нестерпимое тиранство» и «отвратительный
цинизм» того, что принято называть «западной демократией» и «её правовым полем», для
российской интеллектуальной элиты никогда не были секретом,7 до сих пор
евроцентристская пропаганда не прекращает попыток выдать сложившийся на Западе
«тип отношений <…> между цивильными гражданами (между «своими») за якобы
всеобщий, фундаментальный тип межчеловеческих отношений»8.
Что конкретно здесь имеется в виду, объясняет книга американского историка
Кристофера Лэша «Бунт элит», проливающая свет на природу современных
антигражданских сообществ. «Капитализм эпохи постмодерна, – говорит К. Лэш, –
характеризуется профессиональной элитой, которая формируется, будучи полностью
Там же. Т. VII. С. 90.
Винников В. Из неолита – в ноолит (репортаж с VIII Глобального стратегического форума) // «Завтра»,
декабрь 2008. № 51 (787). С. 3.
6
Тойнби А. Цивилизация перед судом истории. М., 2003. С. 64.
7
Пушкин. Т. VII. С. 298.
8
Кара-Мурза С. Манипуляция сознанием. М., 2000. С. 200.
4
5
2
отделённой от гражданских и национальных интересов <…> Этот привилегированный
класс (в Америке он достигает 20%) сделал себя независимым от <…> всяких
общественных служб в целом». Отстранившись от общественной жизни и гражданских
обязанностей, он всё более и более открыто заявляет: “Мы вкладываем наши деньги в
личные, замкнутые анклавы. Наши дети посещают частные школы. Мы имеем
собственную систему здравоохранения, полицию и даже мусорники. Почему же мы
должны оплачивать общественные службы, если мы ими не пользуемся?”» И общий
вывод К. Лэша: «Речь идёт о “космополитической элите не-граждан”, которые не
разделяют ни истории, ни культуры, ни судьбы своей страны»9.
Если быть ещё более точным, то речь идёт о специфике западной модели власти, не
совпадающей с её государственной моделью. Дело в том, что для Запада всегда была
характерна повышенная роль внегосударственных учреждений, от религиозных и военных
орденов до международных торговых компаний и банкирских домов, составлявших по
своему
организационному
потенциалу
успешную
конкуренцию
структурам
государственной власти. Естественным развитием и законченным следствием этой чисто
западной тенденции и является та, сложившаяся на сегодняшний день, расстановка сил на
современной политической сцене, где главными «героями» являются уже не государства с
их функцией социальной защиты населения, а надгосударственные транснациональные
корпорации – самые мощные из всех существующих ныне организаций. В корне
ошибочно рассматривать их как продукт усовершенствования государственных
управленческих структур, – на самом деле это явление всегда сосуществовало
параллельно с последними, эволюционируя вполне самостоятельно. Оно-то и является
гнездом «элиты не-граждан» со свойственным ей заниженным уровнем ответственности
перед обществом.
Именно так рассматривается ситуация в отечественной политологии. «Когда говорят
о глобальном мире, на самом деле имеют в виду не мир народов, а мир элит, неожиданно
вышедших из-под системы национального контроля и принимающих решения за спиной
местного населения. Мы никогда не разберёмся ни в причинах крушения СССР, ни в
механизмах приватизации, если не поймём, что главной характеристикой новой
политической, экономической и интеллектуальной элиты, захватившей позиции в августе
1991 г., является то, что она мыслит и действует не как национальная, а как глобальная,
связавшая свои интересы и судьбу не с собственным народом, а с престижной
международной средой, куда в обход этого народа стремится попасть.
Глобализация означает в первую очередь выход элит из гражданского консенсуса:
разрыв не только с национальной культурной традицией, но и с теми решениями и
компромиссами, на которых держались гражданский мир и согласие. Главным условием
гражданского консенсуса между предпринимательской элитой и национальным
большинством было социальное государство. Меньшинству давалось право обогащаться
посредством свободной экономической инициативы, большинству гарантировались меры
социальной защиты и цивилизованный минимум жизненных благ. Этот консенсус
складывался нелегко: более 150 лет было потрачено в Европе на то, чтобы
социализировать дикий капитализм, пришив ему недостающую социальную и
национальную ответственность. И вот теперь, воспользовавшись банкротством мирового
социалистического эксперимента, современная экономическая элита решила подвергнуть
ревизии еле сложившийся гражданский консенсус, заявив, что более не намерена
содержать и терпеть обременительное социальное государство и всё то, что ему
сопутствует в области культуры и морали – защиту и покровительство слабым <…>
Никто ещё, кажется, не продумывал с должной тщательностью все последствия этого
небывало откровенного и сознательного разрыва элит с собственными нациями»10.
9
10
Карри П. Макиавелли для начинающих. Ростов-на-Дону, 1998. С. 98–99.
Панарин А. Народы без элит: кто нами правит? // Моst. 2003. № 24. С. 73, 76.
3
Необходимо учитывать и то, что «над-гражданская элита» располагает
собственными высокопрофессиональными силовыми структурами, способными
«организовать “оранжевую революцию”, вооружённый захват власти в третьих странах,
накалить обстановку в крупных регионах мира, спровоцировать конфликт государств и
даже существенно повлиять на результаты конкурентной борьбы между
транснациональными синдикатами»11.
Наконец, важно понимать, что целям социальной маскировки «над-гражданской
элиты» служит практика «приватизации» самих структур государственной власти – с
сохранением фикции «выборов» и даже усилением её зрелищной функции.
Нужно ли добавлять, что на звание главного представителя «гражданского общества
западной демократии» претендует именно и только эта «элита не-граждан»? И нужно ли
специально объяснять, что её привилегированное положение в обществе было бы
невозможно без соответствующего идеологического обеспечения – без пропаганды
рыночного социал-дарвинизма, закамуфлированного под «демократию» в её
евроцентристской трактовке? (К слову сказать, сегодня именно эта идеология и выдаётся
повсеместно за «деидеологизацию».)
Феномен «элиты не-граждан» – это последнее, законченное выражение
олигархического принципа, издавна присутствовавшего в западном способе
жизнеустройства и всегда подспудно определявшего его истинное лицо на уровне
общественной ментальности (без опоры на которую не были бы возможны ни создание
колониальных империй XVI – XIX вв., ни новейший экономический неоколониализм
«золотого миллиарда» с его высоким стандартом потребления за счёт стран третьего
мира). А суть феномена «элиты не-граждан» – в тенденциозном деления мира на его
«цивилизованную» («свободную», «просвещённую», «демократическую» и т. п.) и
«варварскую» («рабскую», «неполноценную», «тоталитарную» и т. п.) части, где вторая
часть объявлена всегда не правой по определению. То есть перед нами то самое явление,
которое по лицемерной исторической инерции, идущей от рабовладельческих Афин,
продолжает называться «демократией», но которое на самом деле таковой никогда не
являлось и не является.
С. В. Горюнков
11
Ивашов Л. Тайные армии // Литературная газета. 2008. 12–18 нояб. № 46 (6198). С. 3.
4