Допрос во дворце Ирода Великого (Анализ эпизода из главы 2

95. Допрос во дворце Ирода Великого
(Анализ эпизода из главы 2 части 1 романа
М.А.Булгакова «Мастер и Маргарита»)
Роман Михаила Афанасьевича Булгакова «Мастер и Маргарита» по праву считается
не только величайшим произведением литературы, но и кладезем удивительных по своей
глубине философских мыслей. Книга состоит как бы из двух частей. Первая – это роман о
Мастере, вторая – пересказ библейской истории, написанной самим Мастером. Главный
герой булгаковского произведения создал книгу огромной психологической
выразительности, основываясь на историческом материале. Этот «роман в романе» далек
от известных нам трактовок библейской темы.
Повествование о Понтии Пилате, пятом прокураторе Иудеи, начинается со второй
главы. По объему она достаточно велика, а по смыслу и содержанию занимает
значительное место в романе. Понтий Пилат известен нам как человек, приговоривший
Иисуса Христа к распятию. Это знакомая всем библейская история… Но Булгаков видит
эти события по другому. Делать перекличку с «книгой книг» позволяют нам многие
факты. Например, имена героев и место разворачивающихся событий: Понтий Пилат,
Каифа, Иуда – библейские персонажи; Иешуа – Иисус, Ершалаим – Иерусалим и так
далее. Но где же различия?
Во-первых, с самого начала перед нами вырисовываются непривычно живые герои.
Пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат не «свирепое чудовище», а несчастный человек,
ненавидящий город, которым он правит, и замученный страшной болезнью
«гемикранией». Иешуа Га-Ноцри предстает перед нами не как «божественное явление», а
как всего лишь «человек, одетый в старенький и разорванный голубой хитон. Голова его
была прикрыта белой повязкой с ремешком вокруг лба, а руки связаны за спиной. Под
левым глазом у человека был большой синяк, в углу рта – ссадина с запекшейся кровью.
Приведенный с тревожным любопытством глядел на прокуратора…» Булгаков прежде
всего стремиться показать нам живое существо из плоти и крови. Он отнюдь не
бесстрашен, его лицо пронизывается ужасом, когда ему грозит физическая расправа. Это
обычный человек… и в то же время необычный.
«Злых людей не бывает на свете» - говорит бродячий философ Иешуа Га-Ноцри. Он
простой мыслитель, шагающий по миру и делящийся своими идеями со встречными
людьми. Именно так все и было, а тот «добрый человек», который стал его
последователем, просто неверно все записывал: «Но однажды я заглянул в этот пергамент
и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там записано, я не говорил…». «Я вообще
начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И все из-за
того, что он неверно записывает за мной». Вот они, важнейшие фразы! Вот булгаковское
понимание Библии! Христос действительно жил на этом свете, но его последователи
видели в нем то, что хотели видеть, а не то, что он являл собой на самом деле. В этой
путанице во многом виноват бывший сборщик податей Левий Матвей, в котором мы без
труда узнаем того самого евангельского Матфея, от чьего лица и открывается Новый
Завет.
Хорошо, «добрые люди», следовавшие за Иешуа, многое напутали, но ведь сам ГаНоцри был не только простым философствующим бродягой. Несмотря ни на что, на нем
явственно прослеживается печать Господа. Памятен момент, когда всемогущий игемон,
не способный более сопротивляться страшной болезни, мучающей его, малодушно
помышляет о яде, а душевнобольной бродяга вылечивает его. Что это? Откуда у простого
оборванца такой дар? Автор пока не раскрывает нам этого секрета.
Иешуа смеет не только указывать прокуратору на его бесконечное одиночество,
замкнутость и скудость жизни, но и спорить по поводу своей дальнейшей судьбы. Это
бред сумасшедшего философа или откровение знающего истину человека? «Согласись,
что перерезать волосок уж наверно может лишь тот, кто подвесил».
И всемогущий Пилат втягивается в беседу с бродягой, и вот он уже проникается к
нему симпатией и хочет спасти от страшной, мучительной смерти… Но Иуда, как и в
Писании, предал своего учителя. Пилат слишком труслив, чтобы позволить Га-Ноцри
вольные мысли о невечности власти кесаря. И снова понеслась булгаковская дьяволиада:
«… померещилось ему, что голова арестанта уплыла куда-то, а вместо нее появилась
другая. На этой плешивой голове сидел редкозубый золотой венец; на лбу была круглая
язва, разъедающая кожу и смазанная мазью; запавший беззубый рот с отвисшей нижней
капризною губой.…». Игемон чувствует свое приближающееся проклятие: «мысли
понеслись короткие, бессвязные и необыкновенные: «Погиб!», потом: «Погибли!…»» Он
ощущает дыхание бессмертия на своем лице. Но здесь слово «бессмертие» равносильно
вечным страданиям. Прокуратор уже не может спасти Иешуа, ему мешают страх,
трусость, он боится в дальнейшем оказаться на месте философа. Здесь Булгаков очень
ярко показал противоречивость Пилата. Он жаждет спасти Га-Ноцри не только потому,
что он безвредный умалишенный, но и потому, что чувствует: если он не сделает этого,
будет проклят навеки. Но его положение и боязнь осуждения Синедрионом заставляет
игемона пойти против голоса совести.
Последнюю слабую попытку отвести страшную смерть от Иешуа прокуратор делает
в разговоре с Иосифом Каифой. В честь великого праздника пасхи один из приговоренных
к распятию должен быть спасен. Вар-равван, бунтарь и убийца, или Иешуа Га-Ноцри,
умалишенный философ? Синедрион принимает решение освободить Вар-раввана.
Великий прокуратор Иудеи Понтий Пилат больше не в силах что-либо сделать. С
неотвратимым ощущением совершения непоправимой ошибки, он объявляет решение
Синедриона толпе. «Бессмертие… Пришло бессмертие… Чье бессмертие пришло? Этого
не понял прокуратор, но мысль об этом загадочном бессмертии заставила его похолодеть
на солнцепеке». Высшие силы обрекли его на вечные страдания.
Кстати, очень символичен в этой главе образ толпы. Любопытство людей, их
равнодушие сменяются ужасом перед возможностью кровавого зрелища, радостью за
спасенного, сочувствием к мучаемым.
В одну главу Михаил Афанасьевич Булгаков вместил не только множество
философских размышлений, но и начал вести свою трактовку всем известной библейской
истории. Также главы «вставного» романа очень важны в связи с явными перекличками с
Москвой двадцатых годов. Многие герои имеют своих «двойников»: Мастер похож на
Иешуа, Берлиоз – на Каифу, Иван Бездомный – на Левия Матвея, Алоизий – на Иуду.
Таким образом, синтез этих двух миров служит явным ключом к пониманию всего
бессмертного произведения.