Участник №90

Антонио Табукки
ЧЕШИРСКИЙ КОТ
1.
Да ерунда все это. Просто сердце бьется чуть быстрее, скажем так. Хотя сердцебиение
это уже симптом, но допустим. И никакого страха нет, просто волнение, вот и все. Он
приоткрыл окно и высунулся наружу. Поезд начал останавливаться. В дрожащем
раскаленном воздухе показалась крыша станции. Жара ужасная, но когда же ей еще и
быть-то, как не в июле? Прочел название станции «Чивитавеккья» и опустил шторку.
Послышались голоса, затем свисток станционного смотрителя и стук задвигаемых окон.
Подумал, что если притвориться спящим, то никто в купе не подсядет, закрыл глаза и
сказал сам себе: да не хочу я об этом думать. И тут же: а ведь придется, потому что это
просто бессмыслица какая-то. Но отчего же все непременно должно иметь смысл? Нет,
должно, конечно, но смысл скрытый, который не сразу и постигаешь, а то и совсем не
постигаешь, но он должен быть – их, вещей, свой собственный смысл, который иногда нас
совсем не касается, даже если кажется обратное. Взять хотя бы телефонный звонок.
«Привет, Кот, это Алиса, я вернулась, сейчас не буду рассказывать, у меня всего пара
минут на это сообщение...» (несколько секунд тишины) «...Надо увидеться, надо
обязательно увидеться, мне это просто необходимо, я постоянно думала об этом все эти
годы», (опять молчание) «Как поживаешь, Кот, у тебя все та же манера смеяться, как и
раньше? Прости, это глупый вопрос, конечно, но так трудно говорить, зная, что твой голос
записывается, нам надо встретиться, это очень важно, пожалуйста» (снова пауза).
«Послезавтра, пятнадцатого июля, в пятнадцать ноль-ноль, я буду ждать тебя на
платформе в Гроссето, поезд отправляется из Рима около часу дня». Щелчок.
Приходишь домой – а там такое вот сообщение на автоответчике. Не прошло и года,
что называется. Все перемололо время: тот период, тот город, друзей, все-все-все... И само
слово «кот», что ассоциируется с улыбкой кота, которому она принадлежала –
Чеширского кота – тоже изрядно потрепано годами. Алиса в стране чудес. Чудесное было
время. Да было ли? Она была Алисой, а он был Чеширским котом – просто развлекались,
ничего особенного. Но кот вскоре исчез, прямо как в книжке. Улыбка, может, и осталась,
но только она одна, без лица ее хозяина. Ведь время не проходит бесследно, один образ и
остается. Он встал и посмотрел в зеркало, что над средним креслом. Улыбнулся. В зеркале
отражался сорокалетний мужчина – худощавый, со светлыми усиками и смущенной
улыбкой, принужденной, как и все улыбки, адресованные зеркалу: ни двусмысленности в
ней нет, ни ни хитрости, ни азарта, ни лукавства человека, который живет играючи.
Самый настоящий Чеширский кот.
В купе нерешительно вошла синьора. Свободно? Конечно свободно, никого же нет. Это
была пожилая синьора с подкрашенными голубым седыми волосами. Она достала вязание
и застучала спицами. Круглые очки на цепочке делали ее похожей на героиню рекламного
ролика. «Вы тоже в Турин едете?», - спросила она тут же. Обычные дорожные разговоры.
Он ответил, что нет, выходит раньше, но не уточнил где именно. Гроссето. Какой в этом
смысл? И вообще, почему именно Гроссето, что Алиса делает в Гроссето, почему она
позвала его туда? Он услышал частые удары своего сердца и опять ощутил страх. Страх
чего? Я волнуюсь, подумал он, страх чего, давай же, страх чего? Страх времени,
Чеширский Кот, времени, которое все уничтожило, в том числе и улыбочку твою
алисиного Кота из страны чудес. А она возьми и вернись, Алиса твоя расчудесная,
пятнадцатого июля в пятнадцать ноль-ноль, типичные игры с числами, которые она так
всегда любила и мысленно коллекционировала всякие заковыристые даты. Типа: Извини,
Кот, больше не могу. Я тебе все объясню в письме. 10/10, 10:00 (за два дня до открытия
Америки). Алиса. Это была прощальная записочка, она прилепила ее на зеркало в ванной.
Письмо пришло почти год спустя, объяснения были весьма туманными, то есть на самомто деле она вообще ничего не объясняла, а просто рассказывала как идут дела, не вдаваясь
особо в подробности. Потому он и выкинул письмо. Записку же все это время таскал в
бумажнике. Он вытащил ее и перечел. Бумага пожелтела на сгибах, а в середине даже
порвалась.
2.
Он хотел было открыть окно, но подумал, что синьоре это может не понравиться. Да и
металлическая табличка просила не открывать окон, дабы кондиционеры не работали
впустую. Он встал и вышел в корридор. Прежде чем поезд неторопливо завернул, он
успел увидеть светлое пятно зданий Тарквинии. Каждый раз проезжая Тарквинию, он
думал о Кардарелли. И что Кардарелли был сыном железнодорожника. А потом на ум
всегда приходило стихотворение «Лигурия». Некоторые вещи из школьной программы
отчего-то застревают в памяти наглухо. Он вдруг обнаружил, что вспотел. Тогда он
вернулся в купе и взял небольшую дорожную сумку. В туалете побрызгал подмышками
дездодорантом и переоделся в чистую рубашку. Может, надо было бы и побриться – так,
время убить. Особой надобности в бритье пока не было, но слегка освежиться не
помешает. Он захватил туалетные принадлежности и электробритву – подсознательно
расчитывая ночевать не дома. Он очень аккуратно побрился, строго против роста
волосков и сбрызнулся афтершейвом. Затем почистил зубы и причесался. Во время
причесывания снова попробовал улыбнуться и ему показалось, что вышло получше, не
так глупо, как в первый раз. Он сказал себе: версии, версии давай. Но только мысленно
ничего не получалось: идеи, обращаясь в слова, переплетались и путались в голове.
Он вернулся в купе. Его попутчица задремала, с вязанием на коленях. Он сел и вынул
записную книжку. При желании он мог бы изобразить даже алисин почерк. Решил
написать записку так, как это могла бы сделать она, обращаясь к нему самому – с
присущими ей невообразимыми вариантами. Написал так: Стефен и малышка разбились
насмерть в аварии под Миннесотой. Не могу больше жить в Америке. Пожалуйста, Кот,
поддержи меня в этот тяжелый период моей жизни. Трагическая версия, Алиса
сломлена болью и поняла, что все в этой жизни зависит от случая. А вот вариант с Алисой
расслабленной и непринужденной, с долей цинизма: Жизнь стала адом, невыносимой
тюрьмой, о малышке позаботится Стефен, они одного поля ягоды, прощай Америка. Или
же сентиментальная на грани патетики записка в лучших традициях дамских романов:
Время бессильно: ты в моем сердце навсегда. Не могу больше жить без тебя. Вечная
раба твоей любви Алиса.
Он вырвал страничку из записной книжки, скатал из нее шарик и кинул в пепельницу.
Посмотрел в окно и увидел стаю птиц над зеркалом воды. Орбетелло проехали, значит это
была уже зона Альберезе. До Гроссето оставалось совсем немного. Сердце снова ушло в
пятки и он почувствовал, что опять мандражирует. Поезд шел чет-ко по расписанию, а он,
находясь внутри этого поезда, тоже, выходит, не опаздывал. Просто он не ожидал, что так
быстро приехали, его внутренние часы слегка отставали. В сумке лежали льняной пиджак
и галстук, но ему показалось глупым сходить с поезда столь прилизанным, одной рубашки
хватит за глаза, тем более по такой жаре. Поезд вздрогнул на стрелке и вагон тряхнуло. В
хвосте это чувствуется всегда сильнее, да и вообще это всегда не самое приятное
ощущение, но на вокзале в Риме он сел именно в последний вагон: не было никакого
желания бежать через весь перрон, да и подумалось, что народу в хвостовом вагоне
обычно меньше. Попутчица согласно кивала головой, словно бы поддакивая, но это
только казалось из-за качки, поскольку дама по-прежнему мирно дремала. Он убрал
записную книжку, расправил пиджак, который слегка примялся, еще раз тронул расческой
волосы и закрыл сумку. В корридорном окне замелькали первые здания Гроссето и поезд
начал замедлять ход. Он попытался представить себе алисин внешний вид, но уже не было
времени строить гипотезы, надо было заниматься этим раньше, хоть время провел бы
повеселее. Волосы, подумал он, что у нее сейчас с волосами? Раньше они были длинными,
но ведь она могла и остричь их, да нет, точно, она наверняка подстриглась, длинные
волосы уже никто не носит. И еще почему-то подумалось, что она будет вся в белом.
3.
Поезд въехал на станцию и остановился. Он встал и чуть приспустил шторку.
Посмотрел в образовавшуюся щель, но поезд был еще слишком далеко от платформы, так
что ничего тольком разглядеть не удалось. Он достал галстук и неторопливо повязал его, а
затем надел пиджак. Глянул в зеркало и широко улыбнулся. Вышло еще лучше. Услышал
свисток дежурного по станции и шум закрывающихся окон. Тогда он поднял шторку,
опустил стекло и выглянул в окно. Перрон медленно пополз назад – поезд тронулся и он
высунулся из окна, чтобы лучше разглядеть людей на платформе. Пассажиры, только что
сошедшие с поезда, спускались в подземный переход, под козырьком платформы остались
лишь старушка в темном, мальыш, держащий ее за руку, носильщик, присевший на
тележку, и мороженщик в белой куртке со своим ящиком через плечо. Он подумал, что
этого не может быть. Не может быть, чтобы там, под козырьком, не было ее, в белом и с
короткими волосами. Он выскочил в корридор, чтобы выглянуть из другого окна, но поезд
уже набирал скорость, покинув платформу, лишь мелькнула вдали табличка с названием
станции. Не может быть, опять подумал он, она наверняка в привокзальном кафе. Жарко
же стоять, она не выдержала и пошла в кафе, уверенная в том, что я приехал. Или в
подземный переход и стоит там, прислонившись к стенке, со обычным своим
отсутствующим и одновременно ошарашенным видом вечной Алисы в стране чудес,
длинные волосы слегка растрепались, на ногах те голубые босоножки, которые он купил
ей тогда на море и она сказала бы ему: я оделась как тогда; знаю, что тебе это было бы
приятно.
Он побежал по коридору в поисках контролера. Тот в первом купе разбирал документы
– судя по всему, только что вышел в смену и еще не начинал проверку билетов. Он
заглянул в купе и спросил у контролера, когда будет ближайший поезд назад. Контроллер
недоуменно взглянул на него и спросил: куда назад? Я имею в виду обратно, ответил он, в
Рим. Контролер полистал расписание. Должен быть один до Кампильи, но не знаю,
успеете ли на него. Или же... Посмотрел внимательнее и спросил: вам экспресс или
электричка тоже сойдет? Он сразу не ответил, задумавшись. Ладно, сказал контролер,
потом скажете, время есть.