Полифония в русской духовной музыке

Часть II.Полифония в русской духовной музыке
Глава 1. Тайнопись знаменного распева.
На протяжении нескольких веков русское церковно-певческое искусство, так же, как и
иконопись, пребывало в русле традиций, восходящих к Византии. Некоторые напевы
перенимались буквально, другие подвергались трансформации, а иные возникали в
результате срастания греческих и славянских корней. Мы не будем вдаваться в
подробности этой генеалогии, хорошо изученной отечественными специалистами.
Коснемся только особых свойств древнерусского распева, которые представляют интерес
с точки зрения содержащегося в нем полифонического потенциала.
Славянские народы, воспринимая у греков канву мелодического мышления, постепенно
переосмыслили, творчески «переплавили» ее существенные черты. Заметный снаружи
вектор этой трансформации подобен тому, что происходило в иконописи. Сравнивая
шедевры Феофана Грека и Андрея Рублева, мы ясно видим различие в интерпретации
общих основ. Суровая напряженность смягчена плавной текучестью. Насыщенная
детализация прояснена гармоничной простотой. Так же и в пении.
В первой главе «Экскурса» мы рассматривали нотный пример – типичную византийскую
мелодию. Ее рисунок непрост, соединяя в себе глубоко противоположные начала.
Преобладание спокойного диатонического движения – и напряженность хроматических, а
то и микротоновых интонаций. Ровная поступь общего ритма – и обилие изощренной
орнаментации в деталях. Это сам Восток с его пламенной страстностью, таящейся в
недрах созерцательного покоя. Вот почему там совершенно необходим исон. Убери этот
«балласт» – и корабль рискует стать игрушкой стихии. Да и петь основная масса
молящихся в этой ситуации способна только исон. Звуковая каллиграфия – удел
избранных… Практика таких форм искусства возможна только в высокоразвитом
государстве, выделяющем немалые средства на содержание и развитие
профессиональной школы. Славяне подобных условий не имели. Но нет худа без добра.
Принятие христианства знаменовало собою для русичей как бы новый возрастной этап.
Подобно юноше, народ наш был впечатлен величием открывшихся ему достижений
взрослой цивилизации. Вспомним известный рассказ послов князя Владимира о
византийском богослужении. Среди многих ошеломивших их вещей они упоминают и
неслыханной красоты пение.
Изучить в тонкостях греческую премудрость было немыслимо. А подражать, вероятно,
очень хотелось. И вот тут на выручку пришло одно из замечательных свойств русского
менталитета. Способность брать в чужой культуре семя, и не просто переносить на свою
почву, а, взращивая, трансформировать и получать плод небывалый. Вглядимся
пристальнее в прихотливые изгибы византийской мелодии:
Что в ней – зерно? Под мелкой рябью – волна большая. Богато расшитый узор скрывает
основу ткани – неспешное вращение вокруг стержня. Хроматические интонации
обостряют чувство тяготения, но не нарушают диатонический ладовый каркас. Нельзя ли
выявить суть и воплотить ее в более простой форме?
Можно:
Приведенный фрагмент – образец нотной расшифровки наиболее строгой формы
знаменного распева – столпового.
Из греческой манеры письма заимствованы вьющийся рисунок мелодии с преобладанием
секундового движения и опора на диатонический звукоряд.
Но есть существенные отличия.
Диапазон сужен до квинты, размашистые скачки отсутствуют, даже терцовые ходы
встречаются редко, да и те могут быть мысленно заполнены проходящими секундами.
Хроматизм исключен полностью.
Мелодия не гуляет на широком просторе, а нанизывается на осевой звук с совершенно
визуальной наглядностью.
Поэтому буквальный исон оказывается излишним.
При поверхностном восприятии музыка эта может показаться примитивной – монотонное
чередование трех-четырех нот с обилием повторяющихся типичных попевок.
Но на самом деле все не так просто. Вот пример.
Двоичный код содержит всего два символа – единицу и ноль. С помощью их чередования
отображаются огромные массивы информации, моделируются сложнейшие объекты и
процессы, оживают персонажи компьютерных игр. Но если заглянуть в изнанку –
числовой код – любая программа, анимация, фильм, игра – предстанет скучным набором
нулей и единиц.
Почему? А дело в двух моментах.
Во-первых, глядя на голый код, человек не знает алгоритма, по которому эта цифровая
рябь должна превращаться в нечто внятное.
А во-вторых, даже если знает (допустим, он крутой программист) – считывание ряда
чисел для получения простенькой картинки в темпе человеческого восприятия растянется
на многие часы. И свести эти данные воедино не поможет даже феноменальная память.
Итак, предположение автора этой статьи состоит в том, что наши предки-славяне,
позаимствовав у греков основы мелодической техники, создали на этом фундаменте
символический язык принципиально иного уровня.
Гениальность их открытия вот в чем: отказавшись от витиеватой пестроты
иероглифического письма, можно получить азбуку!
Если все это действительно так, легко понять трудности современного слушателя.
Вернемся к нашей аналогии с двоичным кодом.
Слушая знаменный распев, мы, не укорененные подсознательно в основах его
символики, не чувствуем алгоритма превращения множества элементарных ходов
мелодии в единый живой образ. Что услышит человек, не владеющий азбукой Морзе, в
транслируемой на ней радиопередаче? Монотонно-убаюкивающий ряд точек и тире…
И нам катастрофически не хватает созерцательной ясности ума, внимательного терпения
и памяти, чтобы интуитивно синтезировать широко распростертый во времени,
неспешный ряд простых звуковысотных перемен. Слаб в этом плане горделивый
интеллект человека нашей эпохи. Хотите убедиться? Вот простое задание. Закройте
глаза и попробуйте мысленно пройти хорошо знакомый маршрут (например, от подъезда
до ближайшего магазина). Но шаг за шагом, не перескакивая и не упуская детали…
Получилось?
Вот почему у многих распев вызывает прямо-таки аллергическое раздражение, впрочем,
как и серьезная полифония.
А что обычно слышат и ценят в «знамени» его поверхностные любители и ярые
противники «партеса»?
Монотонную умиротворенность (ее часто путают со смиренномудрием), нейтральный
фон, не отвлекающий от слов. Но в таком случае подобострастное слушание
неразборчивой скороговорки псаломщика или механическое «вычитывание» непонятных
молитв – вообще вершина «смирения»!
А если высшая задача – удобно преподносить словесный текст, зачем тогда столь долгое
распевание гласных на некоторых участках мелодии? Неопытный слушатель в такой
ситуации порой вообще теряется и перестает слова понимать.
И мало кто догадывается, что знаменный распев – одна из форм полифонии.
Сверхобъемный образ сакрального пространства, вытянутый в ниточку с нанизанными на
нее бусинками-четками.
А при восприятии должно происходить обратное. Неупустительный перебор этих четок
трезвенным умом созерцателя подобен… проигрыванию компакт-диска.
Луч лазера (сознательное внимание) непрерывно скользит по ниточке нулей и единиц
(ткань распева); процессор (ум) передает информацию в память (подсознание) и на
основе ее обновленного содержания проецирует на экран (чувства) суммарную объемную
картину – звуковой иконописный лик.
По той же причине мы не находим и в традиционной иконописи буквального
(иллюзорного) изображения объемной перспективы. Она была бы там таким же
излишеством, как для того же компакт-диска третье измерение. Священный простор мира
горнего, недоступный нашим иллюзорным представлениям, изображается не разгулом
призрачной трехмерной перспективы, а точным ритмом ограниченного набора цветовых и
пластических форм, строго вмещаемых в единую плоскость. Как и распев – в единую
мелодическую нить.
Итак, имеем следующие предположения.
1. Знаменный распев – язык, в основе которого – не пестрота иероглифической вязи, а
ритм символической азбуки – информационного кода.
2. Элементами кода являются не только типовые попевки (которым обычно придается как
раз буквально-изобразительный, иероглифический смысл), а на более глубоком уровне –
отдельные, «атомарные» интонации-шаги относительно опорного тона – оси координат.
3. Суммирование памятью линейно изложенного кода на достаточно протяженном
участке распева порождает объемный образ. Поэтому мы можем охарактеризовать
распев как свернутую (интегральную) форму полифонической архитектуры.
4. Адекватное осмысление знаменной речи блокируется:
– неведением основ языка;
– рассеянностью внимания;
– неверным масштабом линейки психологического времени (попросту – нетерпением).
Успешное преодоление этих препятствий, согласно личному опыту автора, возможно в
порядке, обратном их перечислению.
Постепенно, с помощью Божией при внимательном слушании (пении, мысленном
прохождении текста) меняется скорость течения внутреннего времени (вплоть до
замедления ритмов жизнедеятельности).
Приходит ясность памяти и концентрация ума, способность перебирать четки мелодии
без отвлечения и пропуска бусинок.
И, наконец, пробуждается интуитивное понимание…
В том числе и того, что ты понял только самую-самую малость.
Творцы знаменного распева были воистину люди «не от мира сего».
И созданный ими язык во многом превосходит полифоническое мышление Запада.
Рассмотренные в нашем «Экскурсе» основы этого мышления – геометрическая
комбинаторика, фрактальность, гармония симметрии и асимметрии, взаимосвязь начал
непрерывности и дискретности – присутствуют и в распеве.
Но в творениях даже лучших мастеров-полифонистов, какими были великие
нидерландцы, «архитектурная кухня» хорошо видна, ее приемы достаточно наглядно
различимы если не на слух, то при внимательном чтении партитур.
И если сравнить этот конструктивный уровень с арифметическим исчислением, то
знаменный распев представляется структурой интегральной. Как известно, сам принцип
интегрального исчисления в математике основан на суммировании ряда дискретных
значений плавно меняющейся величины. А звуковая ткань как будто специально
организована так, чтобы инициировать у внимательного слушателя именно этот процесс.
Для желающих попробовать серьезно вникнуть во все вышесказанное, приводим целиком
Херувимскую песнь столпового распева – образец, идеальный для постановки
неспешного созерцательного внимания, переводящего ум от временной суеты к
лицезрению вечных логосов, запечатленных знаменной тайнописью.