ХУДОЖНИК КАК ИСТОРИК Неизвестный Розанов
реклама
ХУДОЖНИК КАК ИСТОРИК Неизвестный Розанов Заметки об исторических годовщинах Ç адачи, которые ставят перед собой историк и писатель — во многом разные. Историк смотрит на художественную литературу как на вспомогательную дис циплину, обращается к историческим, политическим, социальным романам как к иллюстративному материалу, помогаю щему понять те или иные аспекты про шлого. Для писателя же история — поле бит вы, на котором «дьявол с Богом борется» за сердце человеческое. История литера туры как прямое продолжение нашей «за комплексованной» историографии, все еще нередко полагает, что в «Мертвых ду шах» Гоголь дал «сатирические осмеяние помещичьей жизни в николаевской Рос сии». Тем самым подразумевается, что и у нас и во всем мире Гоголя или Достоев ского читают главным образом изза не истребимого желания знать, как жили по мещики и разночинцы в те далекие вре мена в России. Несмотря на то, что время действия «Мертвых душ» обозначено довольно определенно (в гостиной Собакевича ви сел портрет Маврокордато, героя грече ской борьбы с Турцией в 1821–1829 гг.), едва ли историческое время играет сколь конибудь существенную роль в романе. Все дело, как сказал Достоевский, в серд це человеческом, в душе человека. Нам легче понять ограниченность историка, взирающего на художественную литерату ру как на пособие, материал к изучению истории, но мы никак не можем понять, что великий художник живописал душу человеческую, а не историческую дейст вительность того или иного времени в ее социальном и политическом контексте. ИÕ Почему социалдемократическая, а за тем советская критика так упорно настаи вала и настаивает на «реализме» Гоголя? Розанов, а за ним Брюсов показали, что Гоголь не Россию изображал, а вечные человеческие страсти и характеры. Роза нов говорил, что «левая» критика не мог ла отказаться от «реализма» Гоголя, ибо он, в ее представлении, оправдывал необ ходимость «слома России» в революцион ных преобразованиях. Так надолго и повелось: классики изобразили «ужас существования» в цар ской России, а Октябрьский переворот «разрешил» этот наболевший вопрос. Недаром в классиках ценилось в совет ские времена прежде всего «срывание всех и всяческих масок», разоблачение «гнусной российской действительности». А что «классики» от Пушкина и Гоголя до Л. Толстого и Чехова раньше всего и прежде всего любили ту царскую Россию, в которой жили, — это всерьез не рас сматривалось. Василий Розанов (1856–1919) как ве ликий мастер слова сочетал в себе дар ис торика и художника. Еще Н. Бердяев от мечал, что «литературный дар его изуми телен, самый большой дар в русской про зе. Это настоящая магия слова» (Бердя ев Н. Самопознание. М., 2003. С. 395). Именно он, Розанов утверждал, что суть литературы — «в потребности сказать сердце» (Розанов В.В. Уединенное. М., 1990. С. 206). Московское издательство «Республи ка» выпускает Собрание сочинений В.В. Розанова в 30 томах (в текущем году выходят 18 и 19 тома). В 2005 году выйдет том статей Розанова 1911 года, не вошед 1×2004 Неизвестный Розанов. Заметки об исторических годовщинах ших в его книги и сборники. Ниже мы публикуем три статьи из этого тома. После революции 1905 года Розанов писал одновременно в консервативном «Новом Времени» и в либеральной газете «Русское Слово» (под псевдонимом В. Варварин). Полувековой годовщине отмены кре постного права посвящены его статьи, появившиеся в этих газетах в один и тот же день — 19 февраля 1911 года. В «Новом Времени» в статье «Великий день нашей истории» в центре всего действия – «мо лодой верящий Царь… Без него — просто ничего нет, ничего бы не было, все было бы невозможно. Молодой, образованный, полный высокого порыва: “Вперед!..”». И в этом историческая правда. Но столь же правомерна и иная точка зрения, по казанная Розановым в статье «Последняя капля», опубликованной «Русским Сло вом»: «Это была великая русская реформа, над которою труди лась и созидала вся Россия, “тьма” умов народных, “мгла” сердец человече ских… “Тьма” и “мгла” в смысле “неисчислимого множества”, поневоле “безыменного”». Как историк и ху дожник Розанов ви дит свою задачу не в том, чтобы противо поставлять эти обе вполне убедительные точки зрения, а в том, чтобы взглянуть на события с разных то чек зрения и понять, всего за несколько лет до катастрофы 1917 года, что для России «сегод няшний наш светлый день» надо беречь. А не уберегли, скатились в «окаянные дни» Октябрьского переворота, как о том свидетельствовали Бунин, Розанов, Куприн, Пришвин, Мережковский, Гип пиус и многие другие лучшие писатели России того времени, — значит, такова судьба народа, принявшего «бесов рево люции» за «ангелов в венчике из роз». В заметке о замечательном историке В.О. Ключевском («Новое Время». 1911. 20 мая) Розанов подчеркивал, что больше всего к великому историку привязались московские художники из Училища жи вописи и ваяния. Духовное сродство ис торика и молодых художников знаменует 1×2004 23 внутреннюю, подчас глубинную сущность науки истории как документального и тем самым художественного отображения жизни народа в веках. Александр Николюкин, главный редактор собрания сочинений В.В. Розанова, доктор филологических наук * * * Великий день нашей истории 19 февраля 1861 г. — 19 февраля 1911 г. Эх, молодость, молодость… Безрассуд на ты, вздорна иногда, а ничего нет тебя краше. И когда в годы бла горазумной старости возвра щаешься к тебе мыслью, возвращаешься воспоми нанием, да наконец воз вращаешься этим самым «рассудительным суж дением», то говоришь: – А черт бы побрал эти «рассудительные суждения», у которых сто костылей и ни од ного крыла. Возьмите от меня мудрость, во зьмите мою осторож ность, избавьте пожа луйста от высоких чи нов: и в обмен дайте мне прыткие ноги, хо рошее пищеварение, мо лодые мускулистые руки и, главное, главное — моло дое воображение, молодое желание, молодую веру в людей и жизнь… Возьмите мое разбитое сердце и вер ните не разбитое… Конечно — сегодня это мысль тысяч людей, возраста пожилого и старого, ко торые боролись если не с крепостным правом (таких «сизых орлов» уже можно по пальцам перечесть), то с многочислен ными, даже с бесчисленными остатками крепостного права, крепостной поры, крепостного быта и крепостной «были»… * * * Все 19 февраля 1861 года укладывается в три строчки Пушкина: ИÕ 24 А. Николюкин Была та славная пора, Когда Россия молодая, В бореньях силы напрягая, — Мужала… Какой порыв в этих строках! И у мно гих, у многих старцев проступят слезы на глазах, когда они почувствуют, что в са мом деле дивный поэт в этих строках, ска занных о другом времени и других лицах, выразил их молодое чувство 60х годов минувшего века, — с тем вместе вечное чувство всего поднимающегося, встающе го, «как один человек», надеющегося… Вся Русь, после сорокалетнего прину дительного «сиденья на месте», вдруг встала и пошла… Нет, встала и побежала на молодых сильных ногах, таких довер чивых, с доверчивой душой, с доверчивой мыслью… Ах, если бы не скоро открыв шиеся «ямки» на пути, — что вот при шлось споткнуться, — встать и «опять упасть»… Если бы не это чертово «плете нье» дороги, в которой вдруг скоро насту пила такая «неразбериха», где «свой свое го начал предавать»… Но это другая, печальная история, — и не сегодня день для этих воспоминаний. Утрем тайную слезу, подавим черную досаду и вернемся и ограничимся первым днем радости. Просто — 19 февраля. Время Николая Милютина, Кавелина, великого князя Константина Николаеви ча, «Современника»… Время молодых, «только что вот высту пивших», Тургенева, Достоевского, Тол стого, Островского, Григоровича… Ну, и в фундаменте всего конечно — молодой верящий Царь… Без него — про сто ничего нет, ничего бы не было, все было бы невозможно. Молодой, образо ванный, полный великого порыва: — «Вперед!..» Молодой весенний дождь обрызгал трон: и вся Россия расцвела. «Царская власть», «царское лицо»: много об этом думано, а еще больше нужно подумать. Ну, вот, подитека создайте 1861 год без «лица, в котором все сосредотачивается», которое чего «хочет» — того «обязана хо теть» вся Россия. Вся Россия оглянулась… Улыбается и видит: среди нее стоит красивый человек, с русыми усами и бакенбардами, в гусар ском ментике и аксельбантах: а лицо та кое суровое, грозное… Сдвинул он брови… Поднялось сердце у всей России: — «Ну, ну?!..» ИÕ Пятьдесят миллионов человек; и ждут, что скажет этот прекрасный человек, с радостью в сердце и грозою в бровях. Нет, господа, это религиозный мо мент, это всемирноисторическая точка, еще неразгаданная! «Точку» эту зачерк нуть в мыслях легко, а вот подитека выра ботайте ее фактически в тысяче лет тер пения, страдания и надежды. «Увидим! Увидим! Когданибудь! Когданибудь!» И пришло 19 февраля 1861 года. «Раз… два… Ну, стоим, ну, дальше?..» Только сердце колотится, уста ничего не умеют сказать. «… три! Повелеваю отныне, чтобы ни один человек в России не смел имено ваться рабом и не был в состоянии раба! По церквам! Молебны! Филарет — пиши грамоту, народ — крестись!» «Хочу и повелеваю. Так угодно…» — «Теперь я устал. Великое слово дано. А вы по моему слову…» И все побежало в разные стороны, дер жась за карманы, кашляя, ковыляя, и… «ямки», «ямки» много «ямок», поехала «телега Руси» — и все в «ямку» да «в ямку», при злобном хихиканьи гдето из канавы поблизости. Но оставим это. Сегодня день радости. Ах, эта «граница» и «неограничен ное»… Откуда эта странная мечта, эта странная тоска, у всех народов, не у хрис тиан одних — создать идею «ангела»… И «дух» и «плоть»… С одной стороны «чистый дух», но — «может воплощать ся». Все религии, а в философии глубо чайшая ее часть — метафизика, нако нец — все сказки, все мифы, да и в самой математике «исчисление бесконечных ве личин» — указывают на вечное тоскова ние человека «в своих пределах», и на ве ликую потребность его — выйти из них и вступить в «бесконечность»… Вот отку да — «ангел», праведная форма ницшев ского грешного «сверхчеловека…» Вот, наконец, основание, что 50 миллионов человек ждут мановения одного, — чтобы сразу и всем одновременно начать чтото делать, одинаково думать и находить упо ение в этом согласии и единогласии. «Так хочет Царь! Так хочет Царь»… Совсем это не то, что «так хочет седов ласый историк С.М. Соловьев», «лучший публицист «NN», «к этому призывает нас знаменитый оратор» такойто. Совсем другое! Что же другое? Тайна. Тайна, ко торую легко разрушить. А вот попробуй тека ее создать, сотворить вновь, сотво рить впервые… Ах, чтобы умертвить чело века, достаточно проколоть булавкой его 1×2004 Неизвестный Розанов. Заметки об исторических годовщинах мозжечок: умрет от этого даже Ньютон, умрет праведник… А вот вы родитека Ньютона, родите праведного человека на землю: пусть постараются отцы и матери, зададут себе «урок»… «Проколоть булав кой» все легко, родить — часто никто не может, не умеет. * * * И все руки со счастьем разжались; Фи ларет охотно написал бумагу; против сво их убеждений написал, как мы знаем, это исторически, и, как исторически же зна 25 «Ныне отпущаеши раба твоего»; и осо бенно после 17 октября они совершенно уже без тревог сойдут в землю, «прило жившись к отцам» своим, «отцам всей Русской Земли», от старых наших Ярос лавов, Андреев, Иоаннов до «теперь». Будем, господа, радоваться сегодня, и беззаботно радоваться. Будем верить в свою историю и в свою Землю! 19 февраля 1911 г. [«Новое Время»] âêîé» à ë ó á ü ò î ë òî íèêòî ñ à «Ïðîêî ÷ — ü ò è ðîä âñå ëåãêî, å óìååò í íå ìîæåò, ем — написал с одушевлением, величест венно и вдохновенно! Вот чудо! Самые души вдруг у миллионов людей перероди лись — и в этом весь секрет… Собствен ники без горечи отошли от своих состоя ний, от своего богатства: чего не мог сде лать за себя только всю жизнь Толстой, такая личность! «Бесконечное лицо» в центре народа, эта «бесконечная величи на» математики, «ангел» религии, мо литв — пришел и захотел: и вдруг все встали и исполнили. Вполне иррациональный момент! 19 февраля, между прочим, оттого нам дорого, что, каково бы оно ни было на иностранную оценку, — для нас, Русских, несомненно, это есть оригинальный и са мобытный факт нашей истории, есть мо жет быть самое великое проявление осо бенностей сложения нашей души, нашего исторического воспитания и нашего госу дарственного мистицизма, переходящего от «обыкновенной политики» к началам «сверхчеловечности», которые всегда лю бил Восток, почитал Восток, верил им Восток… И на Востоке они мерцали, про являлись. Поклонимся и мы этому маленькому «чуду» нашей истории; поклонимся серд цу Александра II, — потом так истерзан ному в чаду земном и грязном, в чаду ед ком и мучительном. Поклонимся всему тогдашнему благородному поколению; поклонимся старейшим сейчас людям на лице русской земли. Они имели свое 1×2004 Последняя капля 19го февраля 1861 года капнула та ка пелька, та драгоценная капелька, ко торую полвека и даже больше вырабаты вал в себе русский организм… Весь орга низм, в целом его составе. Скажем широ кое слово, что эта реформа — безыменная: хотя она, понятным образом, скреплена с определенными именами, как и приуро чена к «дню и часу», но, ведь, все это то лько «манифестовало» работу целой на ции за XIX век, работу уже давно умер ших людей, как и работу безвестных, да леких, глухих краев… «Все давно ждали». А когда произошло, то — «Все радовались». Вот в этом «ждали» и «радовались» и состоит все дело. Но «безыменности», не вольной безыменности «ждавших» и «ра довавшихся» и приписывая решительно все дело им, именно и хочется сказать, что это была великая русская реформа, над ко торою трудилась и созидала вся Россия, «тьма» умов народных, «мгла» сердец че ловеческих… «Тьма» и «мгла» в смысле «неисчислимого множества», поневоле «безыменного». Толстой, в великом подъеме духа пи савший «Войну и мир», когда дошел до размышления о том, «кому же мы обяза ны были изгнанием Наполеона» и «осво ИÕ 26 А. Николюкин бождением Москвы и России», ответил глубоко художественно и мудро: «Вот та самая барыня, которая забира ла своих арапок и собачек и переезжала с ними в тамбовскую деревню, в смутном сознании, что она Бонапарту не слуга, — и была настоящею виновницею освобожде ния России»… «Потому что что же было Наполеону делать в стране, в которой ему вообще никто не хотел повиноваться»… А «Кутузов» и армия, битвы и вся ме ханика войны, — только осязательно очер тили этот узор народной души, в котором все дело, только были служебными и под чиненными великого народного: хочу!! Великое прозрение художника… Да и без него, впрочем, все ясно: конечно, все дело в том, что Россия в лице ее населения и представить не могла себя иначе, как национальнонезависимою, государст веннонезависимою, как свободною и са мостоятельною страною… «На своих но гах стою и своими руками все делаю»… И вот это: «не могу себя иначе чувство вать» — и выперло вон Наполеона, как выпирает тяжесть и масса воды попав шую в нее пробку. «Кто выпирает?» «Ко торые частицы воды?» — Ответ один: все, вся река, весь океан! Выпирает стихия и удельный вес ее! Кто освободил крестьян? Для осязательности и очевидности дела, укажем, что перед решением рефор мы, перед наклонением весов в сторону «да» или «нет» не было сделано подсче тов, вымерений труда, доходностей, госу дарственных налогов… Реформа была «вне расчета» и не «по расчету»… Это явно! Если подобные соображения и при водились иногда и коегде, или если их принимали «тоже во внимание», то лишь в качестве «пособия», «подспорья» для решимости, или «для рассеяния страхов и угроз»! Но ни в каком случае это не вхо дило главным и даже просто очень боль шим мотивом! Сильнее была угроза «бес порядком», опасение «беспорядка»… Из вестное выражение Екатерины II, что в лице поместного дворянства, владеющего «народными душами», она «имеет и рас поряжается несколькими стами тысяч по лицеймейстеров», поставленных над всей Россией густою сетью, — было, в сущно сти, важнейшим мотивом, задержавшим на шестьдесят лет освобождение кресть ян!.. От этого «протест против крепостно го права», в литературе, в обществе, где бы то ни было, также не терпелся и пре следовался с такой же горячностью, с та кой же подозрительностью, с такою же, ИÕ наконец, мстительностью, как позднее протест «против полицейского режима» в пору Тимашева, Шувалова, Толстого, Си пягина и Плеве. «Вдруг настанет анархия, если устранить 100 000 полицеймейстеров» (при Екатерине II), или «если ослабить, вообще, полицейскую систему», «поли цейский авторитет», полицейское «высо кодержавство» в каждом уезде, на каждой улице и в каждом проходном дворе… Это был главный страх, главное запугивание в умелых руках, — которое действовало на власть, слишком еще патриархальную и, от патриархальности, политическинео пытную. Великое, что принадлежит имени Александра II, заключается в преодолении этого довольно естественного беспокой ства, — ибо, конечно, Государь ответстве нен пред будущим и ответственен за страну сейчас. Но он одолел эту тревогу века, смежил глаза на то, чего боялись Екатерина, Александр и Николай! Моло дость и великодушное доверие в прекрас ные черты народной души – дали ему силу ступить в темноту… Он сделал шаг (великая решимость!) — и тотчас дверь распахнулась, и все увиде ли, что страхи пусты: ибо за затворенною дверью сидел измученный человек, а во все не озверевший, не озлобленный пре ступник, «готовый на все»… Как пугали, как опасались предыдущие Государи, как имел все поводы думать и Александр II, просто по инерции вековой мысли, про сто потому, что не было же, до самого 19го февраля не было, очевидных доказа тельств «против»… Вот за это, именно за это одно, вся Россия должна положить сегодня земной поклон Государю Александру II. И тут — его героизм, благородство… Как и все «19е февраля» было актом подъема благородных сил России, напря гавшихся сюда уже целый век. Пушкинское — Увижу ль я, друзья, народ неугнетенный И рабство, павшее по манию Царя — жило, в сущности, в душе всех русских образованных людей, всех русских просто добрых людей! Это было мечтою страны, энтузиазмом страны, за обнаружение ко торого, по мотиву подозрительности, ука занному выше («анархия»), — многие по платились ссылкою, заточением! Это все гда осязательно и очевидно, это не требу ет «дальнейших доказательств». И вот, как «барыня, уезжавшая в тамбовское имение со своими шутами и шутихами, в смутном сознании, что она не слуга Бона 1×2004 Неизвестный Розанов. Заметки об исторических годовщинах парту», спасла национальную целость, свободу и гордость России, — так точно, через пятьдесят лет после этого, узы на родные «пали по манию Царя», по тому, собственно, мотиву, что русская душа «не могла себе представить и выжить и пере нести порядка вещей, по которому один человек владеет душою другого, жизнью его и трудом его», «не купив его», «от рождения своего и навеки»! «Не могу быть зависимым!» — бились сердца. «Не могу иметь рабов»! — бились бла городные сердца. Вот два великие чувства, которые со здали «1812» и «1861 г.». Выперло вон, как пробку море… Правда русской души выперла крепо стное право?.. Чьей души? Всех «Иванов» и «Петров», сколько их ни было тогда в России, в тот 1861 год, и даже более: от 1801 до 1861 года. И время, минута и день поклониться сегодня всему теперешнему нашему по колению, не очень крупному, не очень яркому, не очень великодушному и меч тательному, своим великим предкам XIX века, за то, что они дали всей России и на все времена этот сегодняшний наш светлый день, как вечное воспоминание в роды и роды о великом движении «безы менного сердца» и «безыменной души», которым был весь народ, от которого по плоти и мы, теперешние, родились… «Слава отцам!» Нет, — не все хулить «отцов» и славить «детей», время сказать: – Мы дети честных родителей! И мы гордимся, что происходим именно от та ких отцов, честь которых, на достигнутой высоте, поддержать трудно. Но мы будем усиливаться ее поддержать. [«Русское Слово». 19 февраля 1911 г. Под псевд. В. Варварин] Памятка о Ключевском О В.О. Ключевском долго еще будут думать, писать… Несомненно, что наука «русской истории» и кафедра русской ис тории сейчас находятся под сильнейшим давлением его личности, его письма, его речи, его манеры говорить и судить… Он както оконкретил фигуру «русского ис 1×2004 27 торика»; и как теперь, так и еще долго потом не будут представлять «русского историка» в ином виде, чем Василий Осипович; или будут усиливаться повто рить его в себе, желать увидеть его по вторение на кафедре… Это — сильнейшее влияние личности. Ключевский был ярко выраженная лич ность: это — первое, что о нем следует за помнить. Нельзя забыть его жестов, его фигуры, его голоса, его манер выйти, войти, говорить с собеседником. Напри мер, я ни разу не видал, чтобы он стоял «прямо, как палка», — обычное положе ние нормального человека; чтобы, слу шая, он был «невозмутим, как сонный пруд вечером», — тоже обычная поза слу шающего человека; или чтобы говоря, — он «выпячивал грудь», — тоже довольно обычно. В сравнениях я немножко преу величиваю, чтобы оттенить свою мысль. В.О. Ключевский незабываем между про чим потому, что в самых частях положе ниях человека, в обычных положениях ученого – слушание, своя речь, момент собственного размышления или наблюде ния толпы – он нисколько не походил ни на какого обыкновенного человека. Он весь был гибок, подвижен, необык новенно жив. Живость, величайшая жи вость — вот качество, которое первым в нем бросалось в глаза. «Этот человек не умеет спать», хотелось сказать о нем. Или — «он спит вероятно беспокойно» и постоянно «видит сны». Сумма того, о чем я говорю, свидетельствует о крайнем пе реполнении его жизнью, жизненностью. Это и есть талант. Ключевский был в высшей степени талантливый человек: не профессор, не ученый, но именно — чело век. Из удивительного, на редкость, «та лантливого человека» и вырос замечате льный профессор, ученый. Но это — «приложилось», пришло потом… Если бы судьба выкинула его на совершенно дру гое поприще, если бы школьным учением и средой рождения и воспитания он был выброшен, например, в администра цию — и там он заставил бы «кипеть под собою дело»… Он не мог бы заснуть. Не дал бы заснуть. Богатая и яркая личность, — и именно русская. В нем не было ничего схематиче ского, общечеловеческого. Можно пред ставить Англичанина, Француза и Немца в таком теле, в такой фигуре, с такими манерами, как С.М. Соловьев, П.Г. Ви ноградов… Уже как Тихонравов — такие «Немцы не бывают»; а как Ключевский — совершенно не бывают, окончательно! ИÕ 28 А. Николюкин Как со словами «жид» (без порицания), Продолжу наблюдения, сравнения. «немчура», «французик» мы соединяем Между «Россией» и «Западом» та глав чтото типичноетипичное, колоритное ная разница, что весь Запад «родился в колоритное, «что однажды Господь Бог столице», а Россия «родилась в уезде»; и вырезал, и на все даже, пожалуй, времена», — так «гдето под со «москвич» и даже сенкой». Так это вот именно «мо отсвечивает в ме сквич, пришед лочах и важном. ший из Троице Параллельно Сергиева посада», этой «националь был точно выре ной особенности» зан навеки в Ключевского не «Ключевском». льзя представить, Ничего «схемати чтобы он родился ческого», никакой в Пензе «на глав «отвлеченности»… ной улице». Не Как писали после пременно — «в его кончины, — переулочке». Не больше всего к знаю, но поче нему привязались, муто мне не ка почемуто, питом жется, чтобы он цы московского когданибудь по Училища живопи лучил «золотую си и ваяния. Не медаль». Вообще университета и не в нем была пора духовной акаде зительная «не вы мии (где его тоже ставочность». Из очень любили), но вестно, мы «вы вот эти будущие ставок» не умеем художники. Уве устраивать; и рен, что в этой «монументы» у очевидной стран …будущие художники заприметили в Ключевском нас тоже выходят ности сыграл «изваянную Господом Богом фигурку», фигур нелепые. Не ко свою роль глазок двору… Так и ность которой перелилась в дух, в слово, в ум, в начинающих «ва лекции… Ключевский дол ятелей» и «живо годолго «терся» писцев»… Они за гдето в Трои приметили, как не могли в университете и цеСергиевой лавре; до середины своего в академии — беспримерно «изваянную возраста… И только к концу жизни, без Господом Богом фигурку», — «фигур усилия, без старания, без соперничест ность» которой перелилась и в дух, в сло ва, — решительно «затенил» собою исто во, в ум, в лекции… И отдались ей с вос риков до него. торгом… [«Новое Время». 20 мая 1911 г.] ИÕ 1×2004
