Щавелев С.П. ГОРОД КУРСК В ЖИТИИ СВ. ФЕОДОСИЯ

ГОРОД КУРСК В ЖИТИИ СВ. ФЕОДОСИЯ ПЕЧЕРСКОГО 1
Щавелев С.П.
докт. филос. н., докт. ист. н., проф.,
зав. кафедрой философии КГМУ (г. Курск)
Было время, процветала
В мире наша сторона:
В воскресение бывала
Церковь божия полна;
Наших деток в шумной школе
Раздавались голоса,
И сверкали в светлом поле
Серп и быстрая коса.
А.С. Пушкин.
Пир во время чумы
Исследователи «Жития» Феодосия обращали внимание на присущий
этому произведению урбанистический дух, на отражение в нём прежде всего
городского пространства древней Руси. «Город — та авансцена жития, на
которой разыгрываются все значимые для его содержания действа» [1, 228].
Для специально обсуждаемой мной темы генезиса Курска стоит обратить
внимание на структурно-функциональное единство, однотипность Курска и
остальных городов, фигурирующих в биографии святого, вплоть до самой их
метрополии — Киева. Различия между ними — «мегаполисом»-столицей, с
одной стороны, и «малым» городом, провинциальным центром, и даже
окружающими последний «градами»-«спутниками» — с другой, — выглядят
количественными, а не качественными.
Безусловно городской статус современного юному Феодосию Курска
вырисовывается со всей отчётливостью уже в исключительно пёстрой и
обширной галерее его жителей. Кого тут только нет! Перед читателем жития
действуют или легко угадываются по описываемым результатам своих
действий, по крайней мере, следующие персонажи:
• «властелин» (посадник ?) и «вельможи» (бояре ?);
• их «отроки» — «слуги», готовящие торжественные трапезы-пиры в
«палатах властелина», и полифункциональные служащие, собирающие подати,
оглашающие судебные решения, выполняющие прочие поручения своих
господ;
• «рабы», трудящиеся на пашне;
• воины, готовые по звуковому сигналу занять свои места на
оборонительных сооружениях города;
• священники, рядовые и старшие (пресвитеры);
1
Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, проект № 14-33-01018
«Духовная практика как философская проблема: онтологические, эпистемологические,
аксиологические аспекты».
• прихожане храмов — многочисленные посетители ежедневных
церковных служб;
• ремесленники, в том числе — кузнецы и портные, работающие на
рынок и по индивидуальным заказам на разного рода железные изделия и
«светлые одежды»;
• торговцы зерном и его покупатели на бойком рынке, как видно,
розничном;
• купцы-транзитники, везущие издалека оптовые партии товаров;
• конюхи, разводящие скакунов и ухаживающие за ними; погонщики
тяглового скота;
• учители грамоты; дети, учащиеся в школах и играющие на улицах;
• нищие, клянчащие на паперти;
• странники — паломники из Палестины 2; среди них, должно быть,
находились своего рода гиды — проводники по столь длительному и сложному
маршруту, которые сделали организацию паломничества своим заработком;
• некие целители, способные врачевать травмы, принимать роды (что
подразумевается курской частью жития).
В целом курское житие демонстрирует нам все основные слои населения
древнерусского города, который представлял из себя вполне самостоятельный
«организм» с полным набором функций:
• экономических (сельское хозяйство, ремесло, торговля);
• политических (внутреннее управление, включая суд и исполнение его
решений; правоохрана и оборона от внешнего врага);
• идеологических (религия, просвещение).
«За кадром» несторова жития остаётся древнерусская деревня с её
общиной смердов. Не исключено, что в таком перекосе социальноэкономической структуры «Курской страны» феодосиево житие вольно или
невольно отразило ситуацию сравнительно недавнего покорения Посеймья
Русью. Согласно предположениям археологов (А.В. Кузы, А.В. Григорьева, к
которым затем в этом вопросе присоединялись все, кому не лень) киевские
войска на рубеже X–XI вв. разорили практически все роменские поселения по
Десне и Сейму, а ту часть их жителей, что не погибла и не сбежала на север,
согнали в новые центры своего властвования над покорённой территорией.
Этих новых центров оказалось на порядок меньше, чем роменских посёлков и
2
В одном из феодосиевых поучений специально отмечается: «… Лучше ведь нам от
трудов своих кормить убогих и странников, а не пребывать в праздности, переходя из келии
в келию» («Слово о терпении, и о любви и о посте»). Здесь трудолюбие соотнесено с
благотворительностью — как самые богоугодные занятия монахов и вообще верующих.
Косвенно этот призыв свидетельствует о значительном количестве как деклассированных
элементов, так и паломников в составе древнерусского социума — раз и те, и другие не
могут просуществовать за собственный счёт и, соответственно, систематически задают
работу своим благотворителям. Повышенное число «сирых и убогих» — верный показатель
недавних войн, как внешнеполитических, так и гражданских, И о тех, и о других на Руси
рубежа X–XI вв. живописно повествуют летописи.
хуторов. Именно эти центры, уже подконтрольные Руси, и упоминаются
житием в качестве «градов страны той», т.е. курской.
Те «сёла», что упоминаются тем же литературным памятником в округе
Курска, носят явно владельческий характер и, судя по всему, представляют из
себя первые элементы того самого «государственного феодализма», о котором
применительно к домонгольской Руси писали наиболее реалистично
мыслившие о «формационной принадлежности» Древней Руси советские
историки — Л.В. Черепнин, А.Д. Горский, Л.В. Милов и др.
Хотя только что мной отмеченное как первое упоминание «сёл» в
древнерусских источниках действительно первое, это известие нельзя считать
чем-то из ряда вон выходящим или же анахронистическим. В том же
агиографическом произведении встречается ещё один пассаж с упоминанием
того же самого типа земельного владения. А именно, когда уже в Киеве, в 1068
г. оттуда был изгнан братьями князь Изяслав, игумен Феодосий отказался
легитимизировать этот государственный переворот своим присутствием в
великокняжеской резиденции. На угрозы заточить его в тюрьму за
строптивость «железный игумен» отвечал своим радетелям в таком духе, что
ему, дескать, нечего терять на свободе: «Или опечалит меня разлука с детьми и
утрата сёл моих?» [2, 421].
Такая формула как синоним «благоденствия и богатства» явно не
случайна. Она точно означает обычное для элиты русского общества той эпохи
состояние — наследственное пожалование сельских владений (земли вместе с
«сидящей» на ней сельской общиной либо помещёнными сюда «рабами») тому
или иному феодалу при условии его службы сюзерену (боярские дети и сёла в
одной смысловой связке). Но при учёте возможности отнять у потомков
определённой семьи эти самые земельные пожалования его, пожалования,
источником — властью князя, как видно из приводимого литературного
контекста, верховного собственника и земель, и сёл на этих землях.
Так что житийные «сёла с рабами» ещё раз подтверждают
типологическую схожесть провинциального Курска и столичного Киева по
структуре
их
социально-экономического
пространства.
Уже
не
тезаврированные богатства, собранные в полюдье или захваченные на войне,
как в раннем, дружинном государстве, а подвластные земли и люди
обеспечивают элиту нового государства — феодализирующейся «империи
Рюриковичей».
В собственных литературных произведениях Феодосия — поучениях
христианским добродетелям и молитве за всех христиан содержится
дополнительный ряд образов-фигур, вполне вероятно навеянных не только
киевскими, но ещё курскими впечатлениями их автора. Так, в «Поучении о
терпении и милостыни» он сравнивает образцового монаха с
профессиональным воином. Как воина призывает на бой с врагом боевая труба,
так инок восстает на духовное сражение вслед за звуками монастырского била:
«Рати бо надлежащи и трубе воиньстей трубящи, никтоже можеть спати: и
воину Христову лепо ли есть ленитися?» [Цит. по: 3, 201].
Такое сравнение очень близко предвосхищает известный пассаж «Слова о
полку Игореве» о «курянах — сведомых кметях», кои в свою очередь «под
трубами взлелеяны». Факт акустической подачи воинского сигнала
засвидетельствован и на летописных миниатюрах, некоторые персонажи
которых трубят в (берестяные?) трубы в боевой обстановке.
Стоит отметить, что в приведённой аналогии Феодосий не был
оригинален — он следовал изначальной христианской традиции. А именно:
«переведённая на язык Евангелия, военная атрибутика у апостола Павла,
предельно насыщенная символами и сравнениями, связанными с бытом
римских легионеров, заняла важное место в идеологии и сознании
раннехристианской общины» [4, 66]. Процитированный автор убедительной
концепции воинской культуры русского Средневековья в контексте
религиозного менталитета объясняет ратно-казарменную терминологию
древних христианских текстов условиями борьбы первых христиан за
выживание во враждебном окружении. Антимилитаристская идея Христа
располагалась в иной плоскости, нежели практическая психология борьбы за
верность его учению. Не случайно термин для одного из центральных догматов
христианской литургики — поста как ожидания Евхаристии был заимствован
прямо из устава караульной службы (римское выражение vigila как бдение
караульного на посту). Антивоенные проповеди отдельных раннехристианских
авторов находились в идейном отношении «на обочине» по сравнению с
«основной традицией евангельской экзегезы» [4, 68]. Уподобление же духовной
аскезы воинскому подвигу повторялось на каждой новой территории
христианизации.
Так что в устрожении монастырского устава Феодосий просто следовал
этой магистральной тенденции завоевать победу в церковной борьбе с
языческим противником — мало христианизированным социумом. Среди
самых ранних материальных свидетельств христианизации Восточной Европы
нередки сочетания оружия (меча, боевого топора, копья) и креста. Вот и наш
Феодосий ещё не раз сравнивает богомольца как с писателем, так и воином:
«Трость [писало] ведь не пишет сама, если не будет пишущего, и не
прославится секира без секущего» [5, 156].
Стоит отметить, что предметы вооружения, в особенности клинкового
оружия, со славной репутацией широко представлены в сюжетах северных саг.
Хотя этот мотив прославления оружия общедружинный, воинский, в
древнерусскую литературу он явно проник с Севера, при посредстве варягов. У
восточных славян накануне их встречи с северной дружинной «русью» оружия
такого рода поначалу просто не было, и прославлять поэтому было нечего.
Славянские топоры, судя по их археологическим формам, использовались в
первую очередь как рабочие инструменты, а уже как исключение — в качестве
оружия.
Ратная, точнее прямо дружинническая нота в умонастроениях вождя
монахов — не исключение, а правило для древнерусской идеологии и
психологии. Сохранение отдельных викингских идеологем отмечается на Руси
довольно поздно, вплоть до XII в. Например, Андрей Боголюбский (около 1111
– 1174) известен как набожный строитель церквей (включая Успенский собор
во Владимире и церковь Покрова на Нерли) и монастырей. Он же приказал
совершить обряд погребения своего почившего коня (!), насыпать над ним
курган — «жалуя комоньство его» (конь спасал хозяина в бою). Погребения
лошадей в полной сбруе археологически известны среди язычников — и у
кочевников южнорусских степей, и у скандинавов, включая варягов (вспомним
хотя бы знаменитую Чёрную могилу, курганы в новгородском урочище Плакун
и другие большие курганы на Руси X в., сопровождавшиеся конскими
погребениями). Как видно, первые этапы христианизации осознавались её
сторонниками как завоевание опасного языческого пространства, что и
отразилось, в частности, произведениями Феодосия.
Между прочим, военно-служебная коннотация сопровождает христанское
священство всегда, до сих пор, даже во вполне мирных условиях. По
авторитетному отзыву, «священник — как солдат. … Все люди работают и
только духовенство и военные служат. Священник не принадлежит самому
себе» [6, 526].
Навыки пограничного гарнизона, чьё выживание прямо зависело от
неукоснительного соблюдения дисциплины, ассоциируются скорее с Курском и
соседними с ним заставами верхнесеймского порубежья, чем со столичным
Киевом. Столицу после окончательного разгрома печенегов в 1034 г. осаждали
куда реже пограничных крепостей. С 1051 по 1074 гг., пока Феодосий жил в
Киеве, тут имели место только эпизоды гражданских войн между князьями, с
участием киевлян, но не было осад внешним врагом. С другой стороны, и на
курских страницах феодосиева жития война и военные прямо не отразились 3.
Литературная ли случайность тому причиной, результат ли это восточной
политики Мстислава и Ярослава Владимировичей, на время разграничившей
печенежскую и половецкую угрозы Руси с юга 4, сказать трудно. Если
следовать летописному контексту, Феодосий лично не мог присутствовать при
осаде русских городов «погаными». Хотя вряд ли эта мирная передышка
заметно снизила уровень милитаризации русского общества, как в столице, так
и особенно в юго-восточных провинциях.
Присутствие же курян других социальных рангов и мирных профессий
ощутимо читателям этого «Жития» косвенно. Взять хотя бы трудовые умения и
навыки главного героя повествования; инструментарий, находящийся в его
распоряжении. Он собственноручно:
• мелет зерно с помощью ручных жерновов;
• носит воду (надо полагать, в деревянных бадейках, скреплённых
железными обручами);
3
Некая битва, в которой войска киевского князя Изяслава с трудом, но победили
своих противников, описана в киевской части жития, применительно к чудесному спасению
боярина этого князя Климента. Должно быть, это битва 1067 г. на р. Немиге, в которой
объединённые силы братьев Ярославичей («наши», согласно житийному обозначению)
победили Всеслава Брячиславича, полоцкого князя, правнука Владимира I.
4
С 1034 г. летопись не отмечает нападений кочевников на Русь лет тридцать.
Половцы впервые воевали где-то в русских пределах в 1061 г.
• рубит дрова (топором?) и таскает их вязанки на плечах (должно быть,
при помощи верёвки или ремня);
• разводит огонь (для чего нужны огниво-кресало, кремень, трут);
• готовит пищу, включая замес теста и выпечку хлеба разных сортов
(конечно, с использованием керамической посуды и печи);
• обрабатывает ниву (лопатой, либо мотыгой); выращивает овощи;
сохраняет урожай на зиму (в хозяйственных ямах или же погребах); запасает их
семена на очередную посевную;
• прядёт шерсть (надо полагать, кем-то состриженную с разводимых в
составе пригородного стада овец с помощью пружинных ножниц);
• вяжет из шерсти носки-«копытца» и головные уборы-клобуки;
• латает одежду (имея иголки и нитки, обычно хранимые в специальном
игольнике, чаще всего изготовленном из трубчатых костей птиц);
• мастерит различные инструменты и поддерживает их в рабочем
состоянии (с помощью других инструментов вроде ножа, оселка и прочих);
• городит забор и строит монастырские здания (деревянная лопата с
железной оковкой, топор — минимальный инструментарий тогдашнего
строителя);
• выкапывает пещеры в земле; обустраивает подземные помещения для
круглогодичного обитания там людей; где не обойтись без каких-то шкур или
полотна для утепления постелей (ведь в подземельях прохладно даже летом);
• ведёт счёт деньгам, мелким и крупным, планирует бюджет и согласует
работу большого коллектива людей;
• читает книги и обсуждает их содержание с другими книжниками;
соотвественно, имеет большую или меньшую библиотеку пергаментных
рукописей; инструменты для письма на пергаменте и восковых дощечкахцерах;
• заготавливает материалы для переписки и переплёта этих книг;
пополняет монастырскую библиотеку;
• осуществляет полный чин церковных служб; располагает необходимым
набором церковной утвари, связанной с пастырским «окормлением» массы
прихожан.
Налицо практически исчерпывающий цикл хозяйственных и бытовых
занятий рядового члена средневекового социума, включающий земледелие,
скотоводство и разного рода промыслы; домашние и рыночные ремёсла;
местную и дальнюю торговлю; воспитательную и религиозную практику.
Если учесть, что сразу по прибытии в Киев Феодосий надолго и наглухо
затворился в пещере и обросшем её монастыре, то получается, что всему
вышеуказанному он явно выучился ещё в Курске, ставшем его настоящей
родиной; у тех, кто стали называть себя курянами.
«Не стены, а люди создают города», — гласит библейская притча.
Исторически точнее говоря, города образуют всё-таки люди, впервые
укрывшиеся от разного рода напастей более или менее надёжно только за
городскими стенами и башнями. А потому превратившиеся в общину особого
типа, с отличным от сельского укладом жизни, своими собственными
коллективными интересами и особым мироощущением. Ментальная природа
урбанизма, особый дух рынка и агоры, храма и административных зданий,
отличающий обитателей городского пространства от селян, сублимирует все
остальные объективные и субъективные функции средневекового города, в том
числе древнерусского его вида. А именно, экономические, политические,
духовно-религиозные ипостаси «градов» нашей Начальной летописи.
Разумеется, отделение города от деревни никогда не было абсолютным,
тем более на востоке средневековой Европы. Первые города Руси сохраняли
как собственные аграрные функции (пашни, огороды, сады и пастбища рядом
со стенами), так и тесные связи со своей сельско-деревенской округой. Тем не
менее и образ жизни, и духовный облик горожан уже тогда начинали
отличаться от сельского психотипа, чему «Житие» Феодосия-курянина служит
одним из свидетельств.
Литература
1. Дворниченко А.Ю. Жизнь и житие (к вопросу о житии как
историческом источнике) // Проблемы археологии. Вып. 4. СПб., 1998.
2. Библиотека литературы Древней Русь. Т. I. XI–XII вв. СПб., 1997.
3. Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. 2-е изд. Л.,
1971.
4. Мусин А.Е. Milites Christi Древней Руси. Воинская культура русского
средневековья в контексте религиозного менталитета. СПб., 2005.
5. Златоструй. Древняя Русь. X–XIII вв. / Сост. А.Г. Кузьмин, А.Ю.
Карпов. М., 1990.
6. Александрова Т.Л., Суздальцева Т.В. Русь уходящая. Рассказы
митрополита Питирима. СПб., 2007.