В защиту Земли - WordPress.com
реклама
Серия: Охрана дикой природы Киевский эколого-культуpный центp, 2003 В защиту Земли (Defending the Earth) Диалог между М. Букчиным и Д. Форменом. Сокращенный перевод Киевского эколого-культурного центра. Defending The Earth: A dialogue between Murray Bookchin and Dave Foreman, 1991, ed. St.Chase, Boston, South End Press - 120p. ©Киевский эколого-культурный центр СОДЕРЖАНИЕ Предисловие: Полемика переходит в диалог. Дэвид Левайн Часть I: Диалог --- зима 1989 года 1. В поисках общей платформы Мюррей Букчин и Дейв Формэн 2. Экология и левые Пол МакАйзек, Дейв Формэн и Мюррей Букчин 3. Радикальные взгляды и стратегии Линда Давидов, Дейв Формэн и Мюррей Букчин 4. Расизм и будущее экологического движения Джим Хоутон, Дейв Формэн и Мюррей Букчин Часть II: Заключительные главы --- год спустя 5. Размышления эко-воина (пост скриптум) Дейв Формэн 6. Мои позиции сегодня Мюррей Букчин Предисловие ПОЛЕМИКА ПЕРЕХОДИТ В ДИАЛОГ Дэвид Левайн Основатель и директор Учебного Альянса Эта небольшая, но важная книга выросла из "Большой Полемики". Так - за много месяцев до её начала - многие активисты природоохранного движения по всей стране называли первую открытую встречу теоретика социальной экологии Мюррея Букчина и активиста глубинной экологии Дейва Формэна. Этих дебатов, организованных в ноябре 1989 года Учебным Альянсом - альтернативной образовательной организацией и центром природоохранной деятельности, - с нетерпением ожидали, предвидя шумный политический фейерверк. Политическую полемику, постоянно возникавшую между приверженцами "социальной экологии" и сторонниками "глубинной экологии", всегда отличали конфронтационные дискуссии и нелицеприятные споры, поэтому ожидания, что и эта встреча высечет искры, были вполне понятны. В последние годы радикальное экологическое движение раздиралось острыми идеологическими разногласиями. Одним из наиболее серьёзных споров, получивших самый широкий отклик в средствах массовой информации, был спор между "глубинной" и "социальной" экологией: между "биоцентрической" философией, ставящей во главу угла защиту дикой природы, считая её благополучие важнейшей задачей человечества, и философией "экологического гуманизма", основная идея которой сводится к тому, что радикальные социальные преобразования являются важнейшим ключом к защите природы Земли. Осознавая всю серьёзность и важность этой постоянно текущей и часто весьма горячей полемики, Учебный Альянс организовал встречу "лицом к лицу" между Букчиным, основателем Института социальной экологии и влиятельным философом международного зелёного движения, и Формэном, основателем "Земли - прежде всего!" и, достаточно продолжительное время, самым значительным её представителем. В последние годы как Букчин, так и Формэн были среди наиболее активных и часто выступающих противников в полемике между социальной и глубинной экологией. Однако Учебный Альянс ни в коей мере не имел намерения превратить это мероприятие в "спор" в любом общепринятом смысле этого слова. Напротив, его целью было провести конструктивный диалог между двумя ярко выраженными представителями двух различных направлений относительно небольшого, но потенциально мощного радикального природоохранного движения. Мы добивались такого диалога, который бы выявил общую платформу и различия, дополняющие друг друга, а также тщательно рассмотрел серьёзные разногласия. Мы искали нового смысла философского понятия "единство противоположностей" и рассчитывали на более высокий уровень политической дискуссии внутри движения. Мы, члены Учебного Альянса, убеждены в том, что радикальное экологическое движение не может позволить себе тратить своё время и энергию на непродуктивную внутреннюю борьбу, сеющую рознь и разногласия, особенно в свете постоянного притеснения нашего движения Федеральным бюро расследования. Несмотря на то, что мы считаем необходимым со всей серьёзностью рассматривать наши существенные разногласия в вопросах философии, общего подхода, видения и стратегии, мы всё же убеждены, что это следует делать в ситуациях взаимного уважения и сотрудничества, где и когда только это возможно. Пусть некоторые из наших разногласий действительно являются противоречивыми, но при этом многие другие дополняют друг друга и могут, по существу, усилить наше движение, если принять их с уважением и оценить должным образом. Более того, некоторые из них можно разрешить ко взаимной пользе, вместо того, чтобы бесконечно спорить о них. Поэтому целью, которую мы ставили перед собою, организуя эту встречу, было создание форума, основанного на принципах взаимопонимания и сотрудничества, для проведения таких острых дискуссий. Благодаря духу благородства и доброжелательности, проявленному как Букчиным, так и Формэном, это мероприятие увенчалось полным успехом. Букчин, выступивший первым, задал тон примирения и взаимного уважения, заявив, что он "стоит плечом к плечу с каждым членом "Земли - прежде всего!", борющимся за сохранение дикой природы". Формэн, в свою очередь, отметил, что жадность международных корпораций и мощь стран и наций, находящихся в постоянной конкурентной борьбе за место на мировом рынке, угрожают социальной справедливости, человеческому достоинству и эволюционной целостности природной среды. Повторяя мысль Букчина, он подтвердил, что наши разнообразные движения, какими бы ни были их приоритеты, должны направлять, принимать во внимание, или, по меньшей мере, уважать, и борьбу за процветание рода человеческого, и обеспечение выживания и благополучия всех прочих видов. "Независимо от наших приоритетов, враг у нас один", - подчеркнул Формэн. Действительно, и Формэн, и Букчин убеждены в том, что, поскольку основой нашего общества являются иерархические общественные отношения, вряд ли есть надежда построить равноправное экологическое общество, которое не будет стремиться к господству над Землёю и её эксплуатации. Оба они также были согласны и в том, что защита дикой природы, воспитание нового экологического мышления и заботы о других видах являются насущной задачей, которую уж нельзя больше ни игнорировать, ни откладывать. Это, пока ещё хрупкое, но всё же вполне реальное единство взглядов Формeна и Букчина, а также чётко высказанное ими уважение к разнообразию внутри природоохранного движения являются важным достижением. Такое единство принципов весьма важно именно теперь, когда тысячи людей начинают активно бороться за устойчивое и экологически здоровое будущее, - будь то организованное противодействие токсичным выбросам, создание центров переработки отходов, потребление только "зелёной продукции", участие в мероприятиях "Дня Земли", взносы в природоохранные организации или протест против корпоративного разорения природной среды. Хотя эти первые усилия часто далеки от современного уровня осознания проблем и необходимых действий, всё же они представляют собою важный шаг вперёд. Они являются тем фундаментом, на котором в конце концов может быть построено массовое радикальное экологическое движение. Однако чтобы добиться этого, современные радикальные экологи должны направить острие своей критики не друг против друга, а против тех институциональных сил, которые являются главной причиной деградации окружающей среды и которые пытаются в настоящее время кооптировать и направлять массовое низовое природоохранное движение, возникающее ныне в нашей стране и во всём мире. В эффективном движении в защиту земли, несомненно, есть место для разнообразных философских и стратегических подходов, однако в нашем движении не может быть места лесозаготовительным компаниям, провозглашающим, что "Каждый день должен стать "Днём Земли"", и в то же время осуществляющим сплошные вырубки огромных лесных массивов Северо-запада. В нём нет места химическим компаниям, производящим опасные для здоровья человека и природы ядовитые материалы, и утверждающим при этом, что они производят теперь экологически безопасную продукцию, просто переупаковывая её в зелёные бутылки. Нет в нём места и для других корпоративных и политических сил, заявляющих, что их хищническая политика полезна для здоровья Земли или её населения. Экологическое движение должно означать совсем иное. Негативное влияние этих корпоративных и государственных "активистов охраны природы" уже ощущается достаточно сильно. Значительное число крупных природоохранных организаций уже имеет в своём руководстве, в правлениях, среди своих финансовых спонсоров корпоративные и политически консервативные голоса. Естественным результатом этого является их всё более и более компромиссная политика, всё более и более робкая стратегическая позиция и, в конечном счёте, всё менее и менее эффективная деятельность. Примеров, к сожалению, слишком много - от крупнейших традиционных природоохранных организаций, допускающих внедрение разрушительных проектов "освоения" природных территорий по требованию деловых кругов, входящих в их состав, до групп, ратующих за "ответственные" законодательные меры в защиту одного или двух видов, находящихся под угрозой, и в то же время не высказывающих ни малейшего протеста против уничтожения тропических лесов и жизненно важных территорий и артерий исконного местного населения. К счастью, как показывает дискуссия между Мюрреем Букчиным и Дейвом Формэном, в последнее время растёт мощное сопротивление этим корпоративным "экологам". Всё быстрее множатся и распространяются различные более радикальные природоохранные школы, философии и направления деятельности, включая глубинную экологию, социальную экологию, эко-феминизм и биорегионализм, коренных американцев традиционалистов, эко-социалистов и "Зелёных". Эти небольшие группы имеют возможность привлечь внимание широкой общественности и развивающегося массового природоохранного движения своими образовательными программами, а также путём принятия на себя определённых полномочий, что, в свою очередь, может способствовать преобразованию сегодняшнего реформистского движения за охрану природы в движение широких масс населения за коренные преобразования. Я уверен, что будущее нашей планеты существенным образом может зависеть от того, насколько эффективно сегодняшние радикальные активисты охраны природы смогут работать вместе над организацией такого движения. Я считаю преступным допустить, чтобы сегодняшние пионеры радикального природоохранного движения вели между собою принципиальные политические споры, вырождающиеся во вздорные перебранки и взаимные бичевания. Таким путём невозможно организовать успешное общественное движение. Если радикальные экологи будут продолжать рассматривать различия между собою таким деструктивным, агрессивным образом, то их деятельность, весьма вероятно, окончится враждою со всё возрастающей частью общества, начинающей осознавать реальность экологического кризиса, - а отнюдь не её обучением. К счастью, диалог между Букчиным и Формэном, воссозданный и подробно изложенный в данной книге, ясно и убедительно доказывает, что принципиальное единство противоположностей вполне возможно. В Главе 1, как и в начале их устного диалога, Букчин и Формэн начинают совместное рассмотрение своих отличающихся, но часто и пересекающихся, взглядов на широкий спектр различных проблем: натурфилософию, экологическую этику и этику охраны природы, общественные теории, стратегию социальных перемен. В Главе 2, в значительной степени основанной на вопросах и комментариях Пола МакАйзека, старого активиста природоохранного движения и репортёра Национального государственного радио, Формэн и Букчин обсуждают свои взгляды на то, что радикальное природоохранное движение может или чего не может почерпнуть из опыта левых радикальных традиций. В Главе 3 Линда Давидов, исполнительный директор Нью-йоркского городского парка, вызывает Формэна и Букчина на откровенный разговор об их негативном отношении к стратегиям социальных реформ и о том, как же каждый из них представляет себе эффективную реализацию своих более радикальных взглядов и стратегий в условиях существующего здесь и сейчас политического мира, далёкого от совершенства. В Главе 4 Джим Хоутон, лидер группы чёрной общины Гарлема "Отпор Гарлема", разжигает важную дискуссию между Формэном и Букчиным, подняв особенно острый вопрос о расизме в экологическом движении и о том, как он влияет на будущее планеты. В результате всех этих обсуждений и дискуссий выяснилось, что между ними существует поразительно много общего, хотя имеются и важные различия (часть которых рассмотрена в Главах 5 и 6, написанных Формэном и Букчиным год спустя после их диалога специально для этой книги). Эти различия, наряду с некоторыми другими, необходимо исследовать далее, и, если возможно, разрешить. К достоинствам этой книги следует отнести то, что она указывает этот дальнейший путь. Данная книга не только полна вызывающих, дерзких идей и взглядов, но и является примером того, как следует поднимать и разрешать сложные политические разногласия внутри движения. Если это могут сделать Букчин и Формэн, то отчего же этого не может каждый из нас? Эта книга убедительно доказывает, что всегда существуют творческие возможности для наведения мостов, создания объединений и установления связей внутри сообщества, проблемы, расы, рода, класса или политического направления. Если сама природа показывает нам необходимость мирного сосуществования разных видов в любой среде обитания, то мы, род человеческий, тоже обязаны понять настоятельную потребность объединения через различия, единства противоположностей. Борьба, которая ведётся в нашей стране и во всём мире за более значимые сообщества, учреждения, образ жизни, - это нелёгкая борьба. Она потребует сотрудничества всех тех, кто решается вставать перед бульдозерами, разрушающими дикую природу, кто борется против расизма в условиях нашей городской экологии, кто разрабатывает и внедряет альтернативные технологии, кто непосредственно бросает вызов крупнейшим грабителям и разрушителям природы, кто старается оживить и активизировать деятельность организаций, имеющих соответствующие полномочия, и массовые демократические процессы, и, наконец, тех, кто способствует более глубокому духовному осознанию мира природы и человеческого сообщества. Часть I: Диалог --- зима 1989 года Глава 1 В ПОИСКАХ ОБЩЕЙ ПЛАТФОРМЫ Мюррей Букчин: Я принимаю участие в различных общественных движениях вот уже 55 лет. В 1930-х - 40-х годах я был организатором радикальных профсоюзов, был глубоко поглощён движением за гражданские права, именовавшим себя "Новые Левые", а также контркультурным движением 1960-х и 1970-х годов. На протяжении вот уже долгого времени я являюсь активистом экологического движения. Мне, например, приятно отметить, что Родерик Нэш в своей книге "Права природы" официально утверждает, что я был на фронте экологической борьбы уже много лет назад, когда ещё и само слово "экология" не имело широкого хождения. Мало кому известен тот факт, что я был в первых рядах борьбы за охрану природы ещё в далёком 1952 году. В то время я боролся против применения пестицидов и пищевых добавок. В 1954 году я организовывал кампании против ядерных испытаний и выпадения радиоактивных осадков. Я также выступал с протестами против проблем радиоактивного загрязнения, связанного с "мирным атомом", ставших достоянием гласности после инцидента на атомной электростанции Виндскейл в Великобритании в 1956 году, а также позднее, в 1963 году, в связи с попыткой Кона Эдисона построить крупнейший в мире атомный реактор в самом сердце Нью-Йорка. С тех пор я принимал активное участие во многих противоядерных альянсах, таких как Клемшелл и Шед и их предшественники, в частности, "Экологические акции на востоке". Позднее я делал всё, что в моих силах, состоя членом "Берлингтонских Зелёных" в Вермонте, а также помогал созданию и становлению "Сети левых зелёных" на континенте, которая работает в данное время в рамках "Зелёных комитетов по переписке". Уже многие годы моей целью является создание по-настоящему радикального Североамериканского зелёного движения, которое сможет гармонизировать взаимоотношения между отдельными людьми, обществом и биосферой. Однако я никогда не ограничивал свою деятельность только организационными усилиями и выступления. Я давно и серьёзно занимаюсь экологической философией и теорией общественного развития. Думаю, невозможно переоценить важность и ценность глубокого, творческого подхода к вопросам защиты Земли. Нам нужны идеи, хорошие идеи, которыми могла бы руководствоваться наша практическая деятельность. Именно это всегда подчёркивалось в Институте социальной экологии, основанном мною совместно с Дэном Чодорковым в 1974 году и активно работающем в данное время. В только что процитированной мною книге Родерик Нэш утверждает обо мне, что "едва ли найдётся хотя бы несколько человек", которые провели бы "столько же времени на передовых рубежах радикальной теории охраны природы". Хочется думать, что он прав. Не желая показаться слишком нескромным, смею всё же утверждать, что я действительно нахожусь "на переднем крае" экологической политической мысли. Начиная с 1952 года я написал более тринадцати книг по социальной/экологической теории, в том числе "Нашу синтетическую окружающую среду", вышедшую на год раньше книги Рейчел Карсон "Безмолвная весна - путь к экологическому обществу. Экология свободы. Современный кризис". Совсем недавно вышла моя последняя книга "Перестройка общества: дороги к зелёному будущему". Кроме того, я обучил в нашем институте более 2 000 студентов, много ездил с лекциями и сообщениями. Поэтому я всегда прошу: пожалуйста, если вам хочется критиковать мои идеи, - и я думаю, это следует делать, - будьте так добры, прочтите сначала то, что я написал, и послушайте, что я хочу сказать вам. В данное время я получаю достаточно много критических материалов от толпы академической профессуры, основанных исключительно на паре моих статей или, хуже того, иногда просто на слухах. Я вовсе не собираюсь просить вас прочесть всё мною написанное, - только необходимый минимум, чтобы иметь соответственное суждение и дать обоснованную, справедливую критику. Если прочесть мои работы, нетрудно обнаружить, что я не только был профсоюзным организатором в литейных цехах и на автомобилестроительных заводах в нескольких крупных промышленных городах, не только являюсь левым революционером вот уже более 55 лет, но и разделяю значительную часть экологических представлений с моими друзьями - активистами охраны природы из группы "Земля - прежде всего". Это удивляет? Честно, на очень многие вещи я смотрю точно так же, как и активисты этой группы. Мне кажется, они вместе с Дейвом Формэном делают много замечательных дел. Я испытываю глубочайшее восхищение их многосторонней деятельностью в защиту дикой природы. Они вовсе не террористы, как пытается вас заверить ФБР. Они делают очень важное дело, дело, которое я поддерживаю всей душой. Хотя что все мои работы и выражают поддержку защите дикой природы, возможно, не все понимают, что я "фанат дикой природы". Не всю свою жизнь я провёл в пикетах или на митингах, в моём офисе или в библиотеках. Но страсть к дикой природе, к диким животным я испытываю всю свою жизнь. С раннего детства, когда в Бронксе ещё существовали небольшие островки первозданного леса, я любил исследовать мир дикой природы. Я побывал почти в каждом национальном лесу и парке США и во многих европейских, от Олимпийского и Смокиз до Чёрного леса в Германии. Я прошёл Аппалачи от самого Вермонта на севере до Теннесси на юге. Между этими двумя точками я исходил их все. Бoльшую часть тех двух лет, что я провёл в Нью-Джерси, работая преподавателем, почти каждый выходной я отправлялся в горы Рамапо. Я нежно люблю эти горы. Самые замечательные мгновения моей жизни связаны с зимними походами в лесную глушь в одиночку, когда такая мелочь, как растяжение связки, могла привести к моей гибели на морозе. Сейчас, в свои 70 лет, страдая острым остеоартритом, больше всего я сожалею о том, что не могу более отправляться в дальние походы по глухомани. Теперь мне приходится любить её издалека. Если б я только мог, я бы физически встал плечом к плечу с каждым активистом "Земли - прежде всего!", чтобы защитить дикую природу. Здесь у нас с Дейвом Формэном нет никаких противоречий, абсолютно никаких. Наше общество должно научиться жить в мире со всей планетой, с остальной биосферой. В этом важнейшем пункте наши мнения полностью совпадают. Мы живём сейчас под постоянной угрозой того, что мир жизни нашей будет необратимо подорван обществом, свихнувшимся на своей идее роста, обществом, заменяющим органическое неорганическим, почву - бетоном, леса - оголённой землёй, разнообразие форм жизни упрощёнными, обеднёнными экосистемами. Короче говоря, наше общество поворачивает вспять эволюционные часы, возвращаясь к раннему, более неорганическому, более минеральному миру, неспособному поддерживать сложные, многообразные формы жизни, включая и человеческую. Необходимо защитить весь мир жизни, в том числе и те немногие, но восхитительные уголки дикой природы, которые нам удалось ещё уберечь. Более того, зоны дикой природы необходимо расширять. По этому поводу у нас с Дейвом нет разногласий. Я согласен также и с тем, что нам следует предложить рациональное решение проблемы роста численности народонаселения Земли. Численность человечества должна быть приведена в устойчивое равновесие с "несущей способностью" нашей планеты. Рано или поздно нам придётся иметь дело с неограниченным, нерегулируемым распространением по планете человеческих существ. Однако чрезвычайно важно прежде определить значения таких терминов, как "перенаселённость" и "несущая способность". Соображения некоторых глубинных экологов вот по этому поводу пугают меня. Нам необходимо такое понимание этой проблемы, которое не имеет ничего общего с газовыми камерами или расизмом. Я знаю, что нам придётся столкнуться ос всеми трудностями программы "контроля народонаселения". Все мои родственники в Европе мертвы. Они погибли во время нацистского Холокоста. Они были казнены во имя решения "проблемы перенаселённости". Гитлер считал, что мир будет "перенаселён", если хоть один еврей останется в живых. Я никогда не считал членов "Земли - прежде всего!" фашистами. Однако я побаиваюсь некоторых позиций и заявлений, напоминающих мне иногда кое-что из слышанного мною пятьдесят лет назад, когда во всём мире расширялось фашистское движение, использовавшее "натуралистические" мальтузианские аргументы для обоснования расистских методов "контроля народонаселения". И это извращение понятия "перенаселение" не является просто далёкой исторической реминисценцией. Искажение проблемы народонаселения достаточно широко распространено и сейчас. Достаточно посмотреть на то, что пытаются творить в третьем мире люди Рокфеллера. Это исключительно опасный вопрос, который подлежит тщательному и разумному рассмотрению и обсуждению, если мы хотим противостоять расизму, дискриминации женщин и геноциду. Даже глубинные экологи, скажем, Уорвик Фокс, соглашаются, что это чудовищно - считать СПИД мерой регулирования численности населения или отказывать в помощи детям Эфиопии, "чтобы природа могла обрести равновесие". Поэтому я убедительно прошу всех вас, всех, кто принимает участие в природоохранном движении, - пожалуйста, будьте очень осторожны с вопросом о численности народонаселения. Не дайте ввести себя в заблуждение тем, кто говорит о целях его регулирования. Я пережил 30-е годы. За расистскую, империалистическую войну и политику массового уничтожения мы заплатили тогда высокую цену - шестьдесят миллионов человеческих жизней. Такого рода вещи - вовсе не радикальная экология. Мы обязаны внимательно исследовать эту проблему, уважая совершенно обоснованные опасения женщин и людей иного цвета кожи, уже испытавших на себе в прошлом программы регулирования численности народонаселения. Нам необходимо найти гуманное и экологически здоровое решение этой проблемы. Нам необходимо отделить социальные аспекты этой проблемы от чисто биологических и разобраться в том, как эти два аспекта проблемы взаимодействуют друг с другом. Пожалуйста, давайте будем очень осторожны. Можем мы прийти к соглашению по этому вопросу? Позвольте теперь перейти к следующему, который также тревожит меня. "Земля - прежде всего!" считает своей важнейшей моральной целью призвать нас всех защитить природный мир от нашего экологически пагубного общества, то есть, некоторым образом, от нас самих. Но позвольте спросить, кто же такие эти "мы", от которых необходимо защитить всё живое? Это тоже важный вопрос. Это "человечество"? Или сам человеческий "вид"? Или люди, как таковые? Или это наше конкретное общество, наша конкретная цивилизация с её иерархическими общественными отношениями, которые противопоставляют мужчин женщинам, привилегированных белых - угнетаемым цветным, элиту - массам, работодателей - рабочим, Первый мир - Третьему миру, и, наконец, индустриальную капиталистическую экономическую систему, растущую, как раковая опухоль, в соответствии с её основным принципом "расти - или умри" - всему природному миру и другим формам жизни. Разве распространённое убеждение в том, что природа есть не более чем объект потребления, имеющий ценность только в качестве "источника ресурсов", не коренится в самой основе нашего социального устройства? Слишком уж часто либеральные активисты охраны природы, да и многие глубинные экологи, говорят нам о том, что "мы" как человеческий вид в целом, или, по крайней мере, "мы" как множества "антропоцентрических" индивидов, ответственны за разрушение единой сети жизни. Вспоминаю "природоохранную" выставку, организованную Музеем естественной истории в Нью-Йорке в 70-х годах. На ней была представлена длинная серия экспонатов, каждый из которых отражал те или иные случаи загрязнений или экологических бедствий. Последний экспонат назывался ошеломляюще: "Самое Опасное Животное на Земле". Он представлял собою огромное зеркало, просто отражавшее человека, стоявшего перед ним. Я помню чёрного малыша, стоявшего перед этим зеркалом, в то время как его белый учитель пытался пояснить смысл того, что намерены были выразить этим экспонатом его самоуверенные авторы. Заметьте, там не было ни одного экспоната, изображающего совет директоров корпорации, намеревающейся обезлесить склон горы, или представителей правительственных кругов, действующих в сговоре с нею. Одной из важнейших проблем такого асоциального образа мысли, базирующегося на "человечестве как виде", является то, что он клеймит жертву. Ну вот, скажем, если вы заявляете, что чёрный парнишка из Гарлема столь же виновен в экологическом кризисе, как и президент корпорации Экссон, вы отпускаете с крючка последнего и клевещете на первого. Такие идеи и заявления экологов практически сводят на нет возможность создания коалиции массовых природоохранных групп и движений. Угнетённые массы хорошо знают, что человечество имеет иерархическую организацию, которой можно пренебрегать только на собственный страх и риск. Цветные хорошо это понимают, когда пытаются противостоять белым. Бедные хорошо понимают это, когда пытаются противостоять богатым. Третий мир хорошо понимает это, когда пытается противостоять Первому миру. Женщины хорошо знают это, когда пытаются противостоять мужчинам патриархального уклада. Радикальное природоохранное движение тоже должно это понять. Такое вольное толкование этого понятия "мы" скрывает реалии социального устройства и соответствующих учреждений. Оно маскирует тот факт, что силы, которые рвут на части планету, - это те же самые социальные силы, которые унижают женщину, людей иного цвета кожи, рабочих, да и всех простых граждан. Оно маскирует тот факт, что существует историческая связь между отношением людей, как общественных существ, друг к другу, и их отношением к остальной природе. Оно маскирует тот факт, что наши экологические проблемы суть глубоко социальные проблемы и требуют глубоких социальных перемен. Вот что я имею в виду, говоря о социальной экологии. Существует большая разница между отношением к природе людей, живущих в мире и согласии, сотрудничестве и взаимопонимании, неиерархическим, децентрализованным сообществом, и тех, которые живут в иерархическом, классовом, авторитарном обществе. Точно так же и воздействие на природу науки, технологии, человеческого интеллекта в огромной степени зависит от типа общественных отношений, в которых всё это формируется и используется. Однако, пожалуй, самым важным вопросом, на который должно удовлетворительно ответить радикальное природоохранное движение, является вопрос о том, что же такое "природа". Если мы берём на себя обязательство охранять природу, нам следует чётко определить, что мы под этим словом понимаем. Может быть, природа - это реальный мир, в значительной степени остатки изначальной биосферы Земли, существовавшей ещё до появления на ней человека, которая в наши дни быстро сокращается и отравляется в результате присутствия "враждебного" человеческого вида? Или природа - это то, что мы видим, любуясь безлюдным пейзажем с вершины горы? Или это - космический порядок вещей, застывший в какой-то момент вечности, которому следует приниженно поклоняться, возносить молитвы и сохранять в неприкосновенности? Или природа - это значительно более широкое понятие? Быть может, природа - это эволюционный кумулятивный процесс, включающий и человеческие существа? Природоохранное движение будет бесполезным, если не будет понята та простая истина, что человеческий вид является продуктом естественной эволюции не менее чем синезелёные водоросли, киты или медведи. Концептуально отделять человеческие существа и общества от природы, рассматривая их как изначально неприродные силы - значит привести философскую мысль либо к "антропоцентризму", враждебному природе, либо к мизантропическому неприятию человеческого вида как такового. Давайте смотреть правде в глаза, - такая мизантропия просматривается в философии определённых экологических кругов. Даже Арне Несс признаёт, что многие глубинные экологи "выступают так, словно рассматривают людей как самозванцев, случайных пришельцев в мир прекрасной природы". Мы - часть природы, продукт долгого экологического развития. В определённой мере в нашей крови течёт первобытный океан. И в очень значительной степени мы всё ещё проходим процесс внутриутробного развития, биологической эволюции. Естественной эволюции вовсе не противоречит и не является враждебным тот факт, что природный вид, называемый человеческими существами, возник и начал развиваться миллиарды лет назад, вид, способный к самому утончённому мышлению. Наш ум, наша нервная система не возникли в одночасье; они имеют длинную цепь предшествующих форм в естественной истории. Истоки того, чем мы более всего гордимся, как неотъемлемой частью человечества, - наша необычайная способность размышлять на самых сложных концептуальных уровнях, - прослеживаются в нервной системе примитивных беспозвоночных, ганглиях моллюсков, спинном мозге рыб, мозге земноводных, коре головного мозга приматов. Нам необходимо понять, что в процессе эволюции человеческий вид развился в удивительно творческую социальную форму жизни, способную создать для себя место обитания, а не просто адаптироваться к остальной природе. Человеческий вид, различные его общества, его огромная мощь и способность изменить окружающую среду не были изобретены группой идеологов, именуемых "гуманистами", решивших, что природа была "сотворена", чтобы служить человечеству и удовлетворять его нужды. Эти выдающиеся способности человечества формировались в течение миллионов лет эволюционного развития и столетий культурного развития. Однако эти замечательные способности и мощь налагают на нас огромную моральную ответственность. Мы можем содействовать увеличению разнообразия, плодородия и богатства природного мира, - я называю его "первой природой", - более осознанно, чем любое другое живое существо. Или наши общества, - "вторая природа" - могут использовать в своих целях всю сеть жизни и ободрать планету, как липку, самым хищническим образом, разрастаясь на ней, как раковая опухоль. Будущее, ожидающее мир жизни, в конечном счёте зависит от того, какое общество, или "вторую природу", мы сумеем создать. От этого, более чем от какого-либо другого отдельно взятого фактора, будет зависеть то, как мы будем взаимодействовать в будущем с миром "первой природы" и вмешиваться в его существование. И не может быть двух мнений относительно того, что будущее "первой природы" - предмета основных забот сторонников заповедного дела - зависит от результатов этого взаимодействия. Нашей сердцевинной проблемой на сегодня является то, что социальная эволюция "второй природы" приняла неверное направление. Общество отравлено. Его отравляли тысячелетиями, задолго до бронзового века. Оно подавлялось властью старейшин, патриархатом, военной силой, разного рода иерархиями, что привело в конечном счёте к нынешней ситуации в мире, находящемся под угрозой конкурирующих, оснащённых до зубов ядерным оружием корпоративных капиталистических стран Запада, и не менее экологически пагубной, хотя и разваливающейся ныне, бюрократической капиталистической системой стран Востока. Нам необходимо создать экологически-ориентированное общество, отличное от ныне существующего анти-экологического. Если нам удастся изменить направление социальной эволюции нашей цивилизации, человечество сможет содействовать созданию поистине "свободной природы", где все наши лучшие человеческие качества - интеллектуальные, социальные, коммуникативные - будут поставлены на службу природной эволюции, чтобы сознательно увеличивать разнообразие биоты, свести к минимуму страдания, способствовать дальнейшей эволюции новых, экологически ценных форм жизни и снизить отрицательный эффект природных катастроф или болезненные последствия слишком резких перемен. Наш вид, самой естественной эволюцией одарённый способностью к творчеству, может сыграть роль самосознания всего природного мира. Вопрос из аудитории: Простите, мне хотелось бы знать, что вы можете сказать о такой технологической проблеме, как генная инженерия. Я вот тут слышу, что вы считаете другие виды, других животных как бы подчинёнными моментами в эволюции человеческого сознания. Мне кажется, если мы примем такую точку зрения в отношении всех прочих организмов, тогда нет оснований бороться против генной инженерии и создания других организмов для удовлетворения наших потребностей. Какого рода духовные перспективы ожидают нас в этом случае? Мюррей Букчин: У меня есть для вас одна удивительная новость. Я вовсе не считаю, что человек - властелин природы, и что другие животные или другие формы жизни являются второстепенными, подчинёнными ему. Ещё раз умоляю вас, - пожалуйста, внимательно читайте написанное мною и слушайте то, что я вам говорю. Многие годы я выступаю за этику комплиментарности. Комплиментарность, в отличие от господства, предполагает новое ощущение - чувство уважения ко всем иным формам жизни самим по себе, независимо от их полезности для человека, ощущение своего симбиоза с природой и творческой, любящей поддержки её. Позвольте изложить это совсем просто. Я не доверю современным научным учреждениям зубочистку изготовить с помощью генной инженерии, не говоря уж о тaкой сложной штуке, как медный таз. Я убеждён, что всему этому хламу нужно немедленно положить конец. Сегодняшнее социальное устройство доказывает, что научные круги в настоящее время морально не способны заниматься биотехнологиями. Дело в том, что при существующей организации и структуре технологических инноваций почти всё, что наука создаёт, так или иначе используется во зло. Я не поддерживаю точку зрения, одобряющую "природную инженерию". Природный мир, как я неоднократно подчёркивал в своих работах, слишком сложен для того, чтобы человеческая мысль, наука, технология могли его контролировать и регулировать. Мои анархические наклонности развили во мне любовь к естественности, спонтанности, будь то человеческое поведение или природное развитие. Природную эволюцию нельзя лишить её собственной спонтанности и продуктивности. Вот почему одно из направлений нашей борьбы - всегда защищать и расширять зоны дикой природы. Далее, давайте раз и навсегда положим конец инсинуациям в отношении того, что я одобряю жестокое отношение к животным. Отметим, что, конечно же, хотелось бы мне, поелику возможно, видеть лекарства против рака, иных болезней, причиняющих боль, но, поверьте мне, пытки над животными во имя изобретений чудовищны. Этому нужно положить конец. Я только что посмотрел документальный фильм об опытах над животными. Невозможно выразить словами, что проделывает над животным студент, пишущий магистерский диплом, для того только, чтобы доказать, что животное чувствует боль. Что, необходимо делать такие "открытия"? Вот уж действительно - великие умы за работой! Необходимо лишить исследователей права мучить животных. Нынешнее положение вещей ужасает. Поймите пожалуйста, что при том, как обстоят дела сегодня, я практически луддит. Я должен сказать об этом прямо. Наше общество настолько аморально, что нельзя доверить изобретать ничего до тех пор, пока мы не будем способны сесть и решить сообща, как социально ответственное, экологически сознательное сообщество, каким образом мы намерены создавать и использовать наши технологии. Это не значит, что я против исследований или развития технологии, но наше общество морально не созрело для того, чтобы решать, что необходимо, а что - нет. Конечно, возможен и другой путь. Эко-технологии могут и должны развиваться. Последние двадцать пять лет в этом направлении ведётся интересная работа. Я лично веду экпериментальную работу с различными эко-технологиями вот уже с 1974 года в Институте социальной экологии. Мы устанавливаем солнечные батареи, ветровые генераторы, экологически спроектированные здания; мы работаем с водными культурами и экологически чистыми сельскохозяйственными технологиями, используя различные инструменты и методы. Другие организации, например, Институт новой алхимии, работают над этим ещё более интенсивно, чем мы. Я убеждён, что такие спасительные экотехнологии возможны. Хочется надеяться, что вы все с этим согласны. Если люди внимательно читают мои работы, мы можем также отвести обвинение в том, что моё мировоззрение анти-духовно. Это обвинение совершенно абсурдно. Любой, кто будет читать мою книгу "Экология свободы", найдёт там многочисленные призывы к новому экологическому мироощущению, к новой духовности. Я совершенно согласен с тем, что необходима духовная связь с природным миром. Единственно, в чём мы, возможно, расходимся, так это в вопросе о том, должно ли быть это экологическое духовное мироощущение по своей ориентации естественным или сверхъестественным. Поскольку духовность предполагает порядочное, по-настоящему здоровое и благотворное восприятие природы в целом и её тончайших взаимосвязей, очень важно не дать экологическому движению свести эту концепцию к требуемым или ожидаемым от нас атавистическим, примитивным формам поклонения природе, населённой богами, богинями, и, в конце концов, новой иерархией жрецов и жриц. Люди, полагающие, что решением экологического кризиса может стать создание новой "зелёной религии" или возрождение древних верований в богов и богинь, духов деревьев и пр., просто затемняют всей этой мистикой необходимость социальных перемен. Именно такая тенденция, которую я наблюдаю среди многих глубинных экологов, эко-феминисток и "зелёных" "Нового века", тревожит меня. То, что мне удалось провести разграничение между необходимой естественной, природной духовностью и ненужной, а потенциально и вредной сверхъестественной "зелёной религией", кажется мне важным вкладом. Позвольте мне в заключение сказать, что у нас с Дейвом Формэном есть очень много общего. Как я уже говорил, мы должны оказать всемерную поддержку "Земле - прежде всего!" и её кампаниям прямых действий, направленных на защиту того, что осталось от нашей дикой природы. Дейв находится в первых рядах борцов за её сохранение и заслуживает вместе со всеми остальными членами "Земли - прежде всего!" нашей полной поддержки, особенно сейчас, когда они подвергаются нападкам со стороны ФБР. Мы не должны допустить, чтобы ФБР марало честное имя радикального природоохранного движения клеймом "террористы". Я посвятил радикальному политическому движению прямых акций всю свою жизнь. И я знаю, что это такое - быть преследуемым ФБР. Я знаю, что это за банда сумасшедших. Люди, серьёзно занимающиеся защитой Земли, скоро обнаружат, что им приходится бороться против мощных предприятий, огромных корпораций, частных детективных агентств, местных департаментов полиции и ФБР. И я мечтаю только о том, чтобы быть физически способным принять непосредственное участие в отважных ненасильственных кампаниях прямых акций, таких как Лето Секвойи. Ещё мне хочется сказать, что многие из наших с Дейвом политических различий взаимно дополняют друг друга. Дейв и "Земля - прежде всего!" борются за сохранение дикой природы; я со своими единомышленниками стараюсь внедрять новые низовые муниципальные политические методы, новую экономику сотрудничества, новые формы научной деятельности, новые современные технологии, которые бы шли в ногу с прямыми акциями, демонстрациями, ралли, маршами протеста и другими выступлениями в защиту дикой природы. Мы должны понять, что мы - просто различные аспекты единого движения. Ещё нам нужно научить дружелюбно разрешать те принципиальные политические различия, которые действительно существуют между нами. Вероятно, существуют какие-то крупные разногласия, которые нам ещё предстоит исследовать. И всё же, если даже мы и не сумеем полностью в них разобраться, нам следует научиться эффективнее работать вместе над тем, в чём мы согласны друг с другом. От этого зависит наше будущее. Дейв Формэн: Я согласен со всем только что сказанным Мюрреем, и у меня такое ощущение, что мне остаётся просто сесть на своё место. Не уверен, что мне есть что добавить к сказанному им, - по крайней мере, что-либо значительное. То, что я с ним согласен, может показаться несколько странным тем, кто начинал свою политическую карьеру сразу по окончании колледжа с кампании по выборам Барри Голдуотера в 1964 году. И всё же это так, - я с ним согласен. Позвольте мне начать с краткого обзора моей собственной работы в природоохранном движении и моих взглядов. Оставим пока в стороне рассказ о моей краткой, но страстной увлечённости голдуотеризмом. Всё, что я могу сейчас сказать в свою защиту, - это то, что я ещё не знал в то время о его параноидной поддержке антикоммунизма и раболепии перед большим бизнесом. Я думал, он говорит о возврате к либерализму, джефферсоновой демократии. Как бы то ни было, к началу 1970-х годов я уже грузил мулов и подковывал лошадей в глубинке, на севере Нью-Мексико, всё больше и больше знакомясь с тем, что там творилось с национальными лесами. В конце концов, я решил вернуться в Альбукерк и попытаться защитить диплом по биологии, чтобы начать заниматься природоохранным делом. Я сразу принял участие в осуществлении программы "Обзор и оценка бездорожных лесов Службы леса США" (RARE - US Forest Service's first Roadless Area Review and Evaluation), которая оказалась жутким фарсом. Кроме того, в то время я изучал герпетологию; предполагалось, что в конце семестра мы отправимся на отлов пятидесяти змей и ящериц. Я, собственно, изучал герпетологию, потому что любил змей и ящериц, поэтому кончилось дело тем, что к середине первого семестра я бросил институт и с тех пор я - профессиональный демагог в рядах борцов за охрану дикой природы. В начале 1973 года я стал работать за 250 долларов в месяц в Обществе дикой природы их представителем в Нью-Мексико и постепенно прокладывал свой путь наверх, пока в конце 70-х не оказался в Вашингтоне в качестве их главного лоббиста. Пережив процесс противостояния администрации Картера, когда мы подвергались лоббированию гораздо больше, чем сами лоббировали их, и когда казалось, что чем более влиятельными и пробивными мы становились, тем больше мы вынуждены были идти на уступки, многие из нас начали спрашивать себя, что, собственно, происходит с природоохранным движением. В то время газеты и телевидение набирали новых журналистов, специализирующихся на охране природы, потому что природоохранное движение стало вялым и скучным. Кроме того, тревожило то, что природоохранные организации становились неотличимыми от корпораций, с которыми, как предполагалось, они должны были бороться. Мне кажется, если ваша организация имеет корпоративную структуру, то вы и мыслить начнёте в понятиях корпорации. Люди, когда-то пришедшие в природоохранное движение молодыми активными добровольцами, теперь были больше озабочены собственной карьерой, чем экологическими бедствиями. Они больше не хотели раскачивать лодку, чтобы не упустить своего шанса стать когда-нибудь в будущем административным помощником сенатора или вторым секретарём министерства внутренних дел. Принимая во внимание наше разочарование в традиционном природоохранном движении, несколько единомышленников, работавших в Обществе дикой природы, Сьерра Клубе, группе "Друзья Земли" начали поговаривать о том, как бы вдохнуть в него новую жизнь. Мы хотели вернуться к основам, заложенным Джоном Мюром и Олдо Леопольдом. И вот однажды в турпоходе по мексиканской пустыне, в лагере у костра, мы решили перестать жаловаться на то, как плoхи стали наши дела, и предпринять, наконец, что-нибудь дельное. Мы основали "Землю - прежде всего!". Возможно, все мы как раз переживали психологический кризис среднего возраста. Не знаю. Конечно, нам доставляло удовольствие развлекаться, имитируя трещину в плотине Глен Каньона. Это была одна из первых наших акций. Мы, пожалуй, немножко взбрыкивали копытами и играли в койотов природоохранного движения. Мы старались делать серьёзные вещи, не теряя чувства юмора. Господь его знает почему, но большинству движений за социальные перемены не хватает чувства юмора. Нам очень хотелось внести его в нашу работу. Возможно, благодаря именно этому "Земля - прежде всего!" становилась популярной гораздо быстрее и лучше, чем кто-либо из нас мог ожидать. По мере развития "Земли - прежде всего!" мы начали исследовать методы радикальной организации. Изначально "Земля - прежде всего!" вышла из рядов традиционного природоохранного движения, в котором и мои корни, к которому мне до сих пор легче всего обращаться, пытаясь оказать влияние. Мне кажется, самым большим достижением и самой сильной стороной "Земли - прежде всего!" является то, что нам удалось задать новые параметры общегосударственной полемики в отношении охраны природы. Ещё в начале деятельности администрации Рейгана Сьерра Клуб называли бандой экологических экстремистов. Что ж, наша "Земля - прежде всего!" положила всему этому конец. В те дни спектр этой полемики был достаточно широким: на одном его конце находились мастера грабить и насиловать нашу Землю, на другом - "Большая десятка" традиционных природоохранных организаций. Однако, стараясь соблюсти приличия, заслужить доверие и уважение, деятели охраны природы скатывались всё ближе к этим самым мастерам грабителям Земли, ещё прежде, чем мы успевали открыть рот. Конечным результатом всего этого было, естественно, сужение спектра полемики, что было весьма на руку и очень нравилось крупным промышленникам. И вот мы в нашей организации, "Земле - прежде всего!" старались застолбить участок на самом дальнем конце этой полемики для радикального природоохранного мировоззрения. Заняв позицию непримиримых, бескомпромиссных любителей и защитников дикой природы, активистов прямых действий и эко-саботажа, мы, мне кажется, тем самым дали возможность Сьерра Клубу и другим организациям как никогда прежде усилить свои позиции и выглядеть при этом более умеренными. Сейчас это несколько изменилось - теперь их сравнивают с нами. Я думаю, что роль авангардной группы состоит в том, чтобы огласить идеи, отвергаемые в начале большинством как абсурдные или смешные, но которые, в конце концов, становятся достоянием традиционных организаций и, со временем, принимаются большинством. Мы были первыми людьми, провозгласившими необходимость сохранения всех первичных лесов. До нас ни одна природоохранная группа даже не упоминала о старолесье. Теперь за это борются Общество Одубон и Федерация дикой природы. Мы были первыми, кто начал выступать с кампаниями подлинно прямых действий в защиту тропических лесов. А нынче это стало одним из основных направлений деятельности традиционных организаций. И всё же с самого начала нам было достаточно ясно, что мы не являемся радикальным природоохранным движением. Мы видели себя, как один только слой этого движения. Я точно знаю, что у меня нет общего, однозначного, полного и абсолютного решения проблемы экологического кризиса, в котором мы находимся. Мой путь - не то чтобы правильный путь; просто это путь, который мне подходит. Я думаю, существуют многие десятки других методов, подходов и идей, которые потребуются нам, чтобы выйти из существующего экологического кризиса. Нам необходимо это разнообразие в нашем природоохранном движении. "Земля - прежде всего!" имеет тенденцию заниматься тем, в чём мы более всего сильны: охраной дикой природы и видов, находящихся под угрозой уничтожения. Это вовсе не означает, что другие проблемы менее важны; это значит просто, что мы говорим, главным образом, о том, о чём знаем больше всего. Мы работаем над тем, что нас особенно трогает. Опять-таки, это вовсе не значит, что мы представляем собою всю организацию или что мы занимаемся всеми основополагающими вопросами. Нам необходимы все подходы, все методы, все точки зрения. Я хочу подчеркнуть следующее: то, что я занимаюсь вещами, которые знаю лучше всего, теми вопросами, которые трогают меня наиболее глубоко, вовсе не значит, что социальные проблемы, упомянутые Мюрреем, безразличны мне, или что я не сочувствую им. Чёрт, я шесть раз был арестован за то, что стоял в пикетах перед бульдозерами, или лесовозами, или иным способом боролся против корпораций, разрушающих наши национальные леса и парки. Мне кажется, что моя книга "Экозащита: полевой справочник по тактике гаечного ключа" - один из самых эффективных когда-либо написанных кратких антикапиталистических трактатов. Я знаю, что здесь мы обсуждаем радикальные антикапиталистические социальные перемены. Одна из проблем, мешающих мне донести в полноте моё обращение, связана с тем, что у меня не хватает терпения наблюдать, как многие из тех, кто вечно толкует о социальной справедливости, даже не пытаются увидеть происходящую вокруг экологическую катастрофу, осознать проблему или принять на себя заботу о гибнущих видах. Давайте посмотрим в лицо этой печальной правде: в настоящее время мы находимся в величайшем кризисе уничтожения целых видов, какого не знала история Земли за все три с половиной миллиарда лет существования жизни на этой планете. Реймонд Десмен как-то сказал, что Третья мировая война уже началась, и что ведут её международные корпорации против планеты Земля. Из-за их алчности в ближайшие 20 лет мы можем потерять треть всех существующих на Земле видов. Я глубоко озабочен тем, что происходит с людьми всего мира. Но, в отличие от многих левых, меня также очень тревожит и то, что происходит с миллионом других видов, обитающих на планете, которые вовсе не вызывали на себя эту эко-катастрофу. И я ощущаю свою очень глубинную, очень страстную связь со всеми этими видами. Я чувствую своё настоящее родство с ними, не менее близкое, чем со своим собственным видом. И мне кажется, как подчёркивал и Мюррей, что эти две тревоги трудно отделить друг от друга. Или, по крайней мере, должно быть трудно. Независимо от наших предпочтений, независимо от того, звучит ли нам симфония в крике диких гусей, пролетающих в небесах, или в шуме и разнообразии толп людей в самой оживлённой части Нью-Йорка, я думаю, нам следует признать, что мы находимся по одну стороны баррикад. К моему глубокому сожалению, когда вы видите этот эко-кризис, что происходит вокруг вас, и реагируете на него, и начинаете предполагать, какие события могут случиться, если мы не поумнеем и не изменим свой образ жизни на этой планете, ваши идеи могут быть поняты так, словно вы приветствуете какие-то из этих событий. У вас может получиться "должно быть" вместо "есть". Мне кажется, проблема Кассандры заключается в том, что она предсказывала нежелательное будущее, то, чему она хотела воспрепятствовать, хотела разбудить людей. Не в том, конечно, дело, что вы посмеиваетесь над любым страданием. Вы сострадательны. Вы встревожены. Вы на стороне всех людей, которые являются жертвами международного империализма во всём мире. Это, вероятно, недостаточно ясно показано во всех предшествующих моих работах и дискуссиях на экологические темы. Или не так ясно, как бы мне хотелось. Но для меня это абсолютно реально, и меня это очень тревожит. Вопрос из публики: Мистер Формэн, если бы вы хоть немного старались связать вопросы социальной справедливости с вопросами экологической деградации и найти какую-то общую платформу для их разрешения, как бы вы сопоставили этот ваш новый тон с неоднократно повторявшимися вами заявлениями в журнале "Земля - прежде всего!" о том, что для охраны экологии США мы должны военным путём закрыть нашу границу с Мексикой и насильственно удерживать тех, кого вы именуете "латиноамериканскими ордами" от вторжения в нашу страну? Дейв Формэн: Мне кажется, вы никогда не читали ничего из написанного мною! Мне приходилось неоднократно слышать комментарии в духе того, что вы сейчас высказали. Эд Эбби говорил нечто подобное, но я-то никогда не писал о закрытии границы в военном порядке. Слушайте, я живу на Юго-Западе. Вся моя родня со стороны сестры - испанцы. Я провёл в Мексике много времени, и меня беспокоят многие проблемы стран Латинской Америки. Я поддерживаю идею двуязычного образования и законодательства. Я активно поддерживаю сандинистскую революцию в Никарагуа и борюсь против агрессивной политики США в этом регионе. При всём при этом, однако, я думаю, что наступает время задать несколько сложных вопросов о том, будут ли в дальнейшем достаточно эффективными наши стандартные политические решения. Я наблюдаю, что происходит с людьми в Аризоне и теми, кто появляется там с южной стороны границы, какой жестокой эксплуатации подвергаются они со стороны крупных корпораций. Я вижу, что открытая граница служит предохранительным перепускным клапаном, чтобы избавиться от инакомыслящих в Латинской Америке и обеспечить источник дешёвой рабочей силы, не защищённой профсоюзами, для этих самых крупных корпораций здесь, у нас. И я спрашиваю себя, что можно решить таким способом? Я думаю, мы просто обманываем себя, притворяясь, что открытая граница как-нибудь поможет нам решить все проблемы в Латинской Америке. Я не говорю: закройте наглухо эту границу. Не думаю, что это сработает. Чёрт, я же глубоко сочувствую и симпатизирую общественному движению в Центральной Америке. Я вижу репрессии и полицейский режим, которые пограничный патруль вводит нынче на калифорнийской границе. Но, опять же, я думаю, мы обманываем себя, пытаясь решать сложные проблемы простыми мерами. Дело не в закрытии границы и не в её открытии. Я думаю, нам придётся решать более глубокую проблему на значительно более многостороннем уровне. Во-первых, она, по-видимому, потребует изменения внешней политики США. Если мы хотим помочь решить социальные и экологические проблемы Латинской Америки, нам следует забрать оттуда наше ЦРУ; нам следует увести оттуда нашу "Юнайтед Фрут Компани"; мы должны настоять на том, чтобы правительство США не поддерживало изо всех сил диктаторов, когда их собственный народ вышвыривает их прочь. Наше правительство оказывало всемерную поддержку диктаторам в Гватемале, в Чили, и сейчас пытается делать то же самое в Никарагуа. Вот это - ядро большинства проблем. Как я уже неоднократно заявлял прежде, я был бы счастлив присоединиться к тем из вас, кто будет пикетировать в точках высадки наших войск, когда они начнут вторжение в Никарагуа. Ведь эта страна - поистине наиболее прогрессивная страна Латинской Америке с наиболее чистой и хорошо охраняемой природной средой, несмотря даже на то, что правительство США прилагает все усилия для того, чтобы получить там концессии. Мы все - участники борьбы за жизнь, против прибылей. Мы все боремся за равноправную, свободную жизнь, против жизни алчной, империалистической. У нас общий враг. Мы участники одной и той же битвы, независимо от того, что мы считаем наиболее важным в ней. Гиффорд Пинчот, первый руководитель Службы леса США, высказал мысль о том, что на Земле есть только две вещи: люди и природные ресурсы. Мне кажется, Дональд Трам и Джордж Буш внесли бы в это заявление поправку, сказав, что существует единственная вещь на Земле: природные ресурсы. Простые люди стали для крупных империалистических воротил не более чем ещё одним "природным ресурсом". Мюррей абсолютно прав. Мы ведём одну и ту же битву. Я должен, однако, сказать, что из-за моего интеллектуального понимания империализма я вынужден был непосредственно противостоять репрессивной власти ФБР, и, проведя определённое время под его опекой в федеральной тюрьме, я очень хорошо прочувствовал страдания людей во всём мире. Прямо скажем, если сам почувствуешь, как живётся человеку, задавленному репрессивной мощью державы, станешь гораздо больше симпатизировать угнетённым во всём мире. С тех пор, как меня навестило ФБР, я, несомненно, чувствую гораздо более глубокое сочувствие к человеческим страданиям. Помнится мне, первая атака ФБР началась 30 мая 1989 года около пяти утра. В соседнем дворе залаял доберман, и мне пришлось заткнуть уши вкладышами, чтобы ещё поспать. Часа через два жена вынуждена была открыть дверь, готовую развалиться под ударами шести дюжих парней в пуленепробиваемых жилетах, вооружённых пистолетами Магнум .357. Блеснув своими эмблемами, они оттолкнули её с дороги и ринулись в дом. Промчавшись через гостиную, они направились прямиком в спальню - каким-то образом они уже знали, где она находится. Тут, наконец, я начал просыпаться, поскольку услышал всё-таки незнакомый мне, но властный голос, выкрикивавший моё имя. Я открыл глаза, - но вкладыши всё ещё были у меня в ушах. В мае в Таксоне очень жарко, и я спал голым. И вот я просыпаюсь, - а вокруг моей кровати стоят трое парней в пуленепробиваемых жилетах, с направленными на меня Магнумами .357. У такого будильника нет кнопки "стоп", и ты не можешь вздремнуть ещё пяток минут. Сначала я подумал, не снимают ли меня скрытой камерой? Но быстро понял, что эти парни настроены очень серьёзно. Потом я вспомнил о нападениях ФБР на Чёрных пантер, о том, как ФБР и чикагская полиция убили Фреда Хамптона прямо у него дома, когда он спокойно спал в своей постели. Я был вполне готов к тому, что они начнут сейчас стрелять в меня. Но поскольку я всё-таки был славным представителем мужского пола среднего класса, они не решились проделать со мною эту штуку так же легко, как это было с Фредом или с любым из коренных жителей резервации Пайн Ридж в начале 70-х годов. Поэтому они просто стащили меня с постели и даже дали мне возможность надеть шорты, после чего поволокли меня на улицу. Я узнал, за что меня, собственно, арестовали таким образом, только через шесть часов, когда встретился с судьёй. Как мы выяснили позднее, произошла, в общих чертах, вот какая история: ФБР потратило три года и два миллиона долларов на то, чтобы упечь за решётку каких-то молодчиков из организации "Земля - прежде всего!", пытающихся организовать заговор с целью нанесения ущерба государственной собственности. Теперь мы уже знаем, что ФБР засылало своих информаторов и провокаторов в группы "Земли - прежде всего!" по всей стране. Эти люди пытались вовлечь активистов нашей организации в противозаконные действия. Они накопили 500 часов магнитных записей наших собраний, наших личных бесед и телефонных разговоров. Более того, в нескольких штатах они врывались в наши дома и офисы и пытались запугать наших людей допросами и расследованием Большого жюри. Остальные предполагаемые заговорщики - три безоружных активиста - были схвачены и арестованы накануне в пустыне, у одной из опор линии электропередач. В этой операции принимали участие 50 вооружённых агентов ФБР - пеших и конных, - а также два вертолёта. Этих активистов охраны природы привёл туда, прошу заметить, агент ФБР, проникший в нашу организацию. И вся эта эскапада была, главным образом, его идеей. Только он один говорил о применении взрывчатки. Меня, естественно, там и близко не было, но ФБР всё равно разрисовало меня как "лидера, гуру, человека, который финансирует, направляет и организует всю эту деятельность". Меня сравнили с "боссом мафии", а остальных троих назвали моими "крестниками". С этим агентом ФБР, "просочившимся" к нам, я встречался всего пару раз, да и то очень коротко. Я не мог даже вспомнить его фамилии. Мы никогда не планировали делать чтолибо сообща. Но для ФБР всё это не имеет никакого значения. Тогда, в начале 70-х, ФБР издало памятку для своих сотрудников, в которой указывалось, что в случае борьбы с диссидентской группой их не должно смущать отсутствие каких-либо доказательств или фактов. Действуйте, проводите грандиозные, шумные аресты, выносите самые дикие обвинения, проводите пресс-конференции, а пресса всё это подхватит и распишет. Это - для "новостей". Ущерб группе нанесен. А обвинения против неё всегда можно подобрать и попозже. Не проблема! Они, как правило, привлекают уже гораздо меньше внимания. Большая ложь, выдвинутая ФБР на пресс-конференции, проведенной им на следующий день после моего ареста, сводилась к тому, что мы - банда террористов-заговорщиков, намеревавшихся разрушить высоковольтные линии электропередач, ведущие к атомным станциям в Пало Верде и Каньоне Дьявола, поставив под угрозу безопасность, жизнь и здоровье людей. Нам тут важно понять, что Федеральное бюро расследования, основанное сразу же после рейдов Пальмера, с самого начала создавалось с целью пресечения политического инакомыслия внутри страны. Они редко преследуют преступников. Они - полиция мысли. И, - что греха таить, - таково и всё наше правительство. Первый закон Формэна о правительстве гласит, что цель государства и всех составляющих его элементов - защита экономической элиты и общепринятой философской мысли. К счастью, существует дополнение к этому закону - правительства не всегда достаточно умны и компетентны, чтобы соблюдать свои установления. В нашем случае, как мне кажется, правительство США допустило крупную тактическую ошибку, поскольку даже наши обычно такие сговорчивые средства массовой информации не клюнули на эту историю. Мы получили удивительно объективную оценку прессы. Кроме того, я недавно выступал на международной ассамблее Сьерра Клуба, и реакция её была потрясающей. Люди просто не принимают эту историю. Поэтому я очень надеюсь, что нам удастся её преодолеть, хотя, несомненно, в будущем мы ещё услышим кое-что о ФБР. Прежде чем я закончу, позвольте мне ещё вот что сказать. Я согласен с Мюрреем в том, что деформированная социальная эволюция нашей цивилизации выработала в нас какой-то весьма странный взгляд на реальность. Я совершенно согласен с мнением Дейва Эренфельда о том, что доминирующая философия современного мира сделала человеческие существа мерой всех ценностей; она полагает, что человечество может разрешить все проблемы - либо технологическими средствами, либо социальными средствами; в ней принято считать, что все ресурсы либо неисчерпаемы, либо имеют неисчерпаемые заменители; она полагает также, что прогресс человеческой цивилизации будет продолжаться, а сама она будет существовать вечно. По моему глубокому убеждению, это совершенный бред, буйное помешательство. Я не вижу никакой причины, божественной или любой другой, по которой человечество, если, конечно, оно не проснётся, - не придёт к самоуничтожению. Страшное сумасшествие творится вокруг нас. Джулиан Саймон, к примеру, экономист-республиканец, заявил недавно, что нашему экономическому росту нет пределов, поскольку, видите ли, мы скоро научимся превращать любой элемент в любой другой элемент. Следовательно, объём поставок, скажем, меди ограничивается только весом всей вселенной. Я не способен даже начать подобный разговор с кем бы то ни было. То есть мы не только говорим на разных языках, мы живём на разных планетах в разных измерениях. И это тот тип всеобщего сумасшествия, который я считаю глубоко иррациональным. Я много говорю о неразумности, о том, что надо быть разумными и пользоваться всеми отделами своего мозга, в том числе и старой доброй корой, доставшейся нам ещё от рептилий. Но, мне кажется, нет ничего более рационального, ничего более разумного и осмысленного, чем попытка не забывать того, что Олдо Леопольд называл первым правилом умного жестянщика: сохраняй все куски. Мы не сохраняем все куски. Виды и целые ареалы их обитания уничтожаются такими темпами, каких не знала история Земли. Это как если бы мы проехались бульдозером по сложным швейцарским часам. Моя личная реакция на всё это - нечто типа странного, ковбойского варианта дзен буддизма. Я больше не верю в реформирование системы. Я верю в её саботаж, я верю в её разрушение, в то, что нужно помочь ей упасть лицом в грязь, используя против неё ту самую энергию, которую она накопила. Когда люди говорят со мною о разрушении собственности, о том, что поломка бульдозеров - это зло, я могу ответить только, что бульдозер сделан из железной руды. А она - часть нашей Земли. Бульдозер - это Земля, таинственным образом обращённая в монстра, уничтожающего самого себя. Разрушая его посредством нашей тактики гаечного ключа, мы высвобождаем его кармическую природу и возвращаем её Земле. В моём понимании мы с Мюрреем, атеисты, каковыми мы, повидимому, являемся, пытаемся разными способами помочь индустриальной цивилизации найти её собственную кармическую природу и стать более эгалитарным, более родовым обществом, которое бы стало снова уважать людей и уважать Землю. Глава 2 ЭКОЛОГИЯ И ЛЕВЫЕ Пол МакАйзек: Те из вас, кто читает журнал "Земля - прежде всего!" и работы Мюррея, или посещает конференции "зелёных", наверняка заметили, что в последние годы внутри радикального природоохранного движения существуют резкие противоречия, иногда переходящие в достаточно грубые споры. Мюррей и Дейв играют в этой полемике значительную роль. И мне кажется очень важным, что сейчас они оба присутствуют здесь, на этой сцене, и что они достигли такого единодушия в своих выступлениях, открывающих нашу дискуссию. Теперь уже мы можем приступить к плодотворному рассмотрению тех различий в их воззрениях, которые обсуждались в их предшествующих беседах и работах. Вот сейчас мне хотелось бы остановиться только на одном различии и попросить их рассказать, чем отличаются их взгляды на роль в экологическом движении того общественного явления, которое я, за неимением лучшего термина, называю левым. Будучи в Орегоне, я присутствовал на обеде с представителями "Земли - прежде всего!", и между ними возник этот спор. Одна из женщин, Джуди Бари, родом с Восточного побережья, долгое время была активистской левого рабочего движения. Приехав в Калифорнию и оказавшись в конце концов в Орегоне, она стала членом "Земли - прежде всего!". Сейчас она очень активный и успешный организатор её деятельности в этом регионе. Интересно отметить, как она использует свои левые традиции. Она обратилась к огромному опыту деятельности Индустриальных рабочих мира на Северо-западе, чтобы понять, что они делали, как они работали, и нельзя ли извлечь из их деятельности какиелибо полезные уроки для современного радикального природоохранного движения. Рассматривая организацию работы "Земли - прежде всего!" с точки зрения радикально настроенного рабочего класса, она пришла к осознанию того, что, если мы уменьшим потребление древесины, прекратим её экспорт в Японию и другие страны тихоокеанского бассейна, и если мы прекратим рубки первичных лесов, мы создадим ситуацию, требующую переобучения целой армии рабочих и даже вообще создания экономики нового типа. Она считает, что в такой ситуации "Земля - прежде всего!" обязана обратиться к рассмотрению вопросов рабочего контроля и создания децентрализованной отрасли лесного хозяйства, которая бы работала в гармонии с природой. Это значит, что необходимо подумать о рабочих местах для рабочих и об их опасениях. Слушая Джуди, я заметил, что глаза другого члена организации, сидевшего с нами за столом, стали заволакиваться неким туманом, стоило ей начать этот разговор. В ходе нашей дальнейшей беседы стало ясно, что он не понимал или не хотел иметь дела ни с какими левыми традициями и не чувствовал себя в своей тарелке, присутствуя при всех этих разговорах о рабочем классе. Рабочие, на его взгляд, были просто аморальной, антропоцентрической массой, являясь такой же частью экологической проблемы, как и сами лесозаготовительные компании. И вот я хочу спросить вас обоих: может ли традиционное левое рабочее движение предложить что-нибудь полезное радикальному экологическому движению? Я знаю, Дейв Формэн сказал когда-то, что радикальная левая традиция - это язык, образ мыслей, образ действий, которых нам следует избегать, если мы хотим двигаться вперёд. Мюррей же, наоборот, представляет то крыло левого движения, которое выражает чаяния и волю к свободе широких народных масс. Он называет себя эко-анархистом. Он является активным сторонником левых традиций и призывает к этому других. Не так давно он содействовал созданию "Сети левых зелёных", призванной чётко и осознанно выражать левые тенденции внутри более широкого природоохранного движения. Что каждый из вас может сказать по этому поводу? Какова ценность левой традиции для радикального природоохранного движения? Дейв Формэн: Хочу отметить, что я начинал совсем с другой традиции, активно настроенной против левого движения. Как я уже упоминал, я начал с организации избирательной кампании Барри Голдуотера в 1964 году. Для воспитанника Военно-воздушных сил это было совершенно естественно. Кроме того, в 60-е годы я был председателем организации "Молодые американцы - за свободу" (МАС) в Нью-Мексико. Однако я состоял в её анархической фракции. Мы ненавидели Вильяма Бакли, этого елейного язвительного коротышку. Даже тогда, даже ещё когда я был девятнадцатилетним панком в рядах МАС и жил в общежитии Университета Нью-Мексико, - уже тогда я не выносил Вильяма Ф.Бакли. Меня от него просто выворачивало наизнанку. И всё же в те времена я купился на их большую ложь в годы холодной войны, ложь о том, что существует всемирный коммунистический заговор, покушающийся на нашу свободу. Больше всего привлекали меня выступления Голдуотера в защиту свободы. Вас бы, несомненно, удивило количество студентов колледжей, работавших на Голдуотера, впоследствии ставших радикалами. Война во Вьетнаме поколебала мою веру, однако я начал задавать себе достаточно серьёзные вопросы только после окончания колледжа в 1968 году. В те времена вы либо записывались в армию, либо вас исключали. Поэтому я поступил в Школу кандидатов в военно-морские офицеры в Квантико. Я учился там одновременно с Олли Нортом. Однако мы никогда с ним не сталкивались. В этой школе я провёл всего шестьдесят один день. Из них тридцать один - в одиночном заключении на гауптвахте. Командир этой школы в Квантико сказал, что я - самый никчемный кандидат в военноморские офицеры за всю историю школы. Теперь мне это кажется неплохим комплиментом. Беда была в том, что я очень быстро обнаружил - и сама школа, и Военно-морской флот, и война во Вьетнаме не имели никакого отношения к нашей свободе, к идеям Джефферсона. После исключения я вернулся в Нью-Мексико - к великому огорчению своего отца. Он предпочёл бы, чтобы я умер во Вьетнаме, нежели опозорил семью (впрочем, мы уже давно восстановили наши дружеские отношения). В Университете Нью-Мексико я стал активистом борьбы против войны во Вьетнаме и произнёс несколько речей, протестуя против войны и вербовки ЦРУ. Для университетских левых это было довольно крупное достижение - заполучить в свои ряды бывшего лидера ястребов, вернувшегося из Морской школы и перешедшего на их сторону. С тех пор я частенько не очень ловко танцевал с левыми. Я разделяю с ними многие их убеждения, однако я подхожу к своей деятельности с несколько иной стороны. В течение достаточно долгого времени я придерживался политических и философских убеждений традиционного природоохранного движения США. Мои герои - Генри Дэвид Торо, Джон Мюр, Олдо Леопольд и Боб Маршалл. На все обвинения, предъявляемые мне по поводу моего невежества в отношении левых идей, могу сказать, что очень многие левые никогда всерьёз не интересовались идеями этого движения. Наши традиции, безусловно, во многом совпадают, однако есть и различия. Я родом с широких просторов Нью-Мексико, а не из городов Востока, где левые традиции настолько сильнее, чем на Юго-Западе. Не могу сказать, чтобы я хорошо понимал, что такое левые традиции. Представители левого движения часто говорят на несколько ином языке, чем я. Это вовсе не значит, что мы должны бороться. Это только значит, что мы исходим из разных прерогатив. Я, по правде сказать, думаю, что нам есть чему поучиться друг у друга. Я вовсе не называю себя левым. Прежде всего, я не хочу, чтобы это движение порочили в связи с моим именем. Но я во многом сочувствую этому движению и продолжаю извлекать уроки из моих часто неуклюжих танцев с левыми. Когда мы создавали "Землю - прежде всего!" в 1980 году, мы сознательно старались изучать стратегию и тактику многих левых общественных движений. Наиболее привлекательным для нас было движение Индустриальные рабочие мира (ИРМ). Я даже опубликовал сборник песен, назвав его "Маленький зелёный песенник" - в честь "Маленького красного песенника" ИРМ'а. Я говорил со многими старыми участниками этого движения, и мне действительно нравится то, что они рассказывают. Им есть что сказать. В таких местах, как Орегон, где мы наблюдаем деятельность гигантских международных корпораций, широко практикующих методы сплошной вырубки без дальнейшего восстановления лесов, добрая доза антикапиталистического анализа с левых позиций помогает глубже понять сложившуюся ситуацию. В своей одержимой гонке за прибылями эти компании ни в грош не ставят общественную стабильность и занятость. Они планируют покинуть эти места через десять лет, после того как полностью вырубят леса Северо-Запада, и переместить свои капиталы куда-нибудь, где они могут выращивать сосны, как пшеницу в Айове. Я совершенно согласен с тем, что нам необходимо отозвать крупный капитал из лесозаготовительной промышленности и передать эту отрасль в руки малых предпринимателей. Я выступал с таким предложением на Тихоокеанском Северо-Западе четыре или пять лет назад. Моё предложение сводилось к тому, что следует запретить рубки в национальных лесах, оставив это право только за малыми предприятиями, принадлежащими местным владельцам, лучше всего - самим рабочим. Далее, этот план потребовал бы определённого числа рабочих мест на миллион футов доски - как в лесу, так и на лесопильнях. Мы валим сейчас столько же леса, как и прежде, однако занятость, т.е. количество людей, делающих это, составляет приблизительно половину прежнего количества. Причина - автоматизация: ведь таким путём крупные компании могут увеличить свои прибыли. В настоящее время мы валим в национальных лесах приблизительно одиннадцать двенадцать миллиардов досковых футов древесины в год, но из этого объёма крупные компании отсылают в Японию около десяти миллионов футов древесины, едва подвергнутой распиловке. Иными словами, почти весь объём древесины, добываемой в национальных лесах, отправляется в Японию не распиленной и не обработанной. Эти компании экспортируют вместе с нашим лесом и рабочие места. Поэтому, если хочешь понять эту ситуацию, тебе нужен анализ международного капитализма, анализ движения капитала и его влияния на наше общество. Что касается наших рабочих на Тихоокеанском Северо-Западе, то более всего меня не удовлетворяет "классовая несознательность" большинства из них. Это - большая проблема. Слишком многие обвиняют активистов охраны природы в том, что мы лишаем их рабочих мест. Однако кто лишает их рабочих мест? Вовсе не природоохранное движение, пытающееся сохранить наши первичные леса, а алчность международных корпораций. Мы вполне могли бы обеспечить и большую занятость, и большую общественную стабильность на Тихоокеанском Северо-Западе, полностью прекратив рубки первичных лесов. Но как вы вдолбите это в головы большинства рабочих, забивших себе в подсознание, что компании - за них; что активисты охраны природы - против них; что если они будут хорошими, если они будут послушными, если будут сопротивляться нашей деятельности, то всё будет хорошо? История ИРМ и других профсоюзных движений левого крыла, несомненно, содержит много поучительного для нас. У них мы должны учиться, как организовывать свою деятельность совместно с рабочим классом. С другой стороны, у меня были большие трудности из-за тенденции левых романтизировать рабочих и рассматривать их только как жертвы. Лесорубы являются жертвами несправедливой экономической системы, это верно, но это вовсе не освобождает их от ответственности за всё, что они делают. Из огромной вины капиталистов вовсе не вытекает, что рабочие вовсе не виновны в нанесении ущерба природе. Я думаю, мы должны признать тот факт, что индустриальные рабочие, в общем и целом, несут часть вины за происходящее ныне разрушение Земли. Я бы хотел, чтобы рабочие больше сопротивлялись, стали более воинствующими, а не такими преданными и истовыми рабами крупных корпораций; чтобы они перестали слепо верить без конца каждому слову их пропаганды. Слишком многие рабочие легко перенимают мировоззрение своих хозяев, убеждающих их в том, что Земля неисчерпаемый "шведский стол" разнообразных ресурсов - подходи и бери. Действительно, иногда именно этот неотёсаный деревенский парень - трудяга, простой и мужественный представитель пролетариата, громко воспетого их знаменитым профсоюзом ИРМ, именно он является носителем самого необузданного, самого разрушительного отношения к природному миру (а заодно и к тем, кто пытается защищать его). Не думаю, что это разумно - помещать рабочий или любой другой угнетённый класс на пьедестал и ограждать его от каких бы то ни было вопросов или критики. Самый сложный мой вопрос к левым касается, конечно, их безразличия к природным системам, дикой природе, диким животным. Наше общество, наша цивилизация не имеют какого-то божественного мандата или права покорять, брать под контроль, мостить, застраивать, использовать, эксплуатировать каждый квадратный дюйм этой планеты. Левые же, в лучшем случае, если и обращают хоть сколько-нибудь внимания на экологию, то делают это затем только, чтобы защитить водосборную площадь и обеспечить воду ниже по течению реки для сельского хозяйства, бытовых нужд или производственных потребностей. Они делают это затем, чтобы обеспечить славное место для очистки наших мозгов от паутины, что заволакивает их за долгую неделю у станка на автозаводе или у телеэкрана. Они делают это затем, чтобы сохранить возможности добычи полезных ископаемых для будущих поколений людей, или, быть может, потому что какое-нибудь неприметное растение может в будущем стать панацеей от рака. Они делают это, потому что природа чрезвычайно полезна человеку. Абсолютное большинство левых до сих пор не способно воспринимать природу как важнейшую часть замкнутого кругооборота жизни, заслуживающую непосредственного морального отношения к ней как таковой, совершенно независимо от какой бы то ни было реальной или воображаемой полезности её для человеческой цивилизации. Большинство левых выступает за экологические цели, такие как охрана дикой природы или биологического разнообразия, только при условии, что достижение таких целей возможно без малейшего ущерба для материального "уровня жизни" любой группы человеческих существ. В их представлении, в их размышлениях Земля всегда на втором месте, отнюдь не "прежде всего". Поэтому большинство левых - ненадёжные союзники в экологических баталиях. Достаточно простой факт - то, что удовлетворяет сиюминутные интересы человечества, или какой-нибудь его части, или просто отдельных личностей, может иногда стать гибельным для здоровья биосферы - в ближайшее время или в дальней перспективе (а зачастую даже, в конечном счёте, и для благополучия всего человечества). Левые, - в той мере, в какой они отказываются призывать людей изменить свой образ жизни и сделать его более совместимым с жизнью всего живого сообщества нашей планеты, - являются скорее частью проблемы экологического кризиса, чем частью её решения. Это яснее всего, пожалуй, из того, что большинство левых отказывается признать существование проблемы планетарного демографического кризиса и необходимость снижения прироста народонаселения в долгосрочном плане. Левые сводят проблему дефицита ресурсов к неправильному их распределению и продажности и алчности международных корпораций. Это, конечно, в значительной степени верно. Существует бессовестно несправедливое распределение благ и жизненно важных ресурсов между людьми, и это необходимо преодолеть. Однако если нам и удастся решить проблему справедливого и равного распределения, то всё равно, существование пяти миллиардов, семи миллиардов, одиннадцати миллиардов людей, превращающих природный мир в материальные блага, в товар и пищу ставит под вопрос дальнейшую устойчивость человеческого общества. Очень многие левые не могут понять этот простой экологический факт. То есть, некоторые из них, конечно, это понимают. "Зелёные" положили проблему дальнейшего устойчивого существования человеческого общества во главу угла своего политического мировоззрения. Однако, с моей точки зрения, этого недостаточно. Я считаю, что проблема не сводится к простому вычислению демографического прироста, который привёл бы народонаселение земли к уровню, позволяющему его дальнейшее устойчивое существование при равном и справедливом потреблении материальных благ. Я уверен, что экологическое сообщество ценно для нас не только тем, что оно может дать человеческим существам. Другие живые существа, - животные, и растения, и даже так называемые "неодушевлённые" объекты - реки, горы, места обитания диких животных - имеют извечную собственную ценность, их существование важно само по себе, а не для удобства человеческого вида. Следовательно, если мы ставим вопрос о создании экологического общества серьёзно, нам нужно будет найти гуманные пути достижения такого глобального уровня народонаселения, который не препятствовал бы благополучию и процветанию медведей и кроликов, слонов и тигров, мангровых лесов и других ещё сохранившихся ареалов дикой природы, так же как и человеческих существ. Это, безусловно, потребует снижения существующего уровня прироста народонаселения, которое, если даже нам удастся преодолеть нищету и диспропорцию в распределении благ, будет продолжать истощать естественное разнообразие биосферы, что происходит вот уже три с половиной миллиарда лет. Я полностью подписываюсь под заявлением глубинных экологов о том, что "процветание человеческой жизни и культуры возможно только при существенном снижении прироста народонаселения, и жизнь всей остальной природы также требует этого". Левые далеки от того, чтобы взять на вооружение этот принцип. До тех пор, пока они не сделают его частью своего мировоззрения, они будут оставаться сомнительным благом для экологического движения, внося как свою проницательность и опыт, так и заблуждения и иллюзии. Мне также видятся проблемы и в самом организационном стиле левых. Многие радикальные активисты кажутся мне лицемерными, непреклонно-строгими личностями с полным отсутствием чувства юмора. По временам они кажутся мне слишком уж рационалистичными. Не поймите меня превратно. Рациональность, здравый смысл - это полезный и ценный инструмент, но это именно инструмент, один из способов анализа дел и ситуаций. Не менее важной является интуиция, инстинктивное восприятие и понимание. Часто можно более глубоко заглянуть в суть вещей, размышляя в одиночестве на лоне природы, чем сидя за книгами в библиотеке. Чтение книг, логические рассуждения, накопление цифр и фактов, - всё это необходимо и важно, однако это не единственный путь познания мира и понимания нашей жизни. Далее, давайте вспомним эту старую грустную историю о том, как левые организуют команду для осуществления расстрела: они становятся в круг и стреляют внутрь этого круга. Я вот думаю, как жаль, что вместо того, чтобы бороться с Бушами и Экссонами, мы так часто боремся с людьми нашего уровня или ниже нас - ведь это кажется нам гораздо проще. "Земля - прежде всего!" в своих лучших проявлениях предлагает путь вперёд, которому левым разумно было бы поучиться. Мы не восстаём против системы из-за того, что недовольны жизнью. Мы боремся за красоту, за жизнь, за радость. Мы в восторге кувыркаемся, празднуя день дикой природы, мы улыбаемся цветку, колибри. Мы смеёмся. Мы смеёмся над нашими оппонентами - и над собою. Нам хочется, чтобы самые лучшие черты нашей философии проявились в наших действих, а не в бесконечных спорах о нашей программе. Мы хотим действовать сейчас, делать ошибки, учиться в пути. В общем, я думаю, в радикальном экологическом движении нам необходимо более здоровое уважение к природному разнообразию, так же как и к различным традициям, существующим в нашем движении, чтобы учиться у них всех. У наших общих воззрений достаточно большое основание, чтобы строить на нём разнообразные проекты и выделять разные направления. Я согласен с тем, что есть многое, чему мне следует поучиться у левых. Да, но я также считаю, что и левым есть чему поучиться у меня, у "Земли - прежде всего!" и у более широкого спектра природоохранных организаций. Давайте учиться друг у друга. Мюррей Букчин: Слушайте, я принимал участие в левом движении задолго до того, как стал активистом охраны природы. Уже в 1934 году я был членом Лиги юных коммунистов. Я был частью как раз того "международного коммунистического заговора", который так сильно напугал Дейва. И, добавлю, не без определённых оснований. Сталинизм - порочная, жестокая идеология, да и ленинизм немногим лучше. Мои первые сомнения, как и у Дейва, начались с ужасной войны, которая заставила меня поставить под вопрос мои прежние политические убеждения. Для моего поколения роль войны во Вьетнаме сыграла Гражданская война в Испании, или, как я теперь предпочитаю её называть, Испанская анархистская революция. Тогда мы этого не знали - коммунисты представляли Гражданскую войну в Испании просто как героическую борьбу либерально настроенной демократии левого толка с фашистской военщиной. Но на самом деле ситуация заключалась, как я узнал позднее, в том, что попытка испанских рабочих и крестьян ответить на военный переворот Франко была, наверное, наиболее обширной и глубокой из всех известных анархистских революций. Эта история даже сегодня известна немногим. С 1936 по 1939 год, вплоть до окончательной победы Франко, во многих городах, включая и Барселону, Валенсию и Алькой, была организована система рабочего самоуправления. Повсюду фабрики, заводы, коммунальные услуги, транспорт, даже предприятия розничной и оптовой торговли были захвачены и управлялись рабочими комитетами и союзами. Крестьяне Андалузии, Арагона, Леванта организовали системы общинного владения землёю, в некоторых случаях были даже отменены деньги для внутренних сделок; были созданы свободные системы производства и распределения; принятие решений осуществлялось народными собраниями на основе прямой демократии лицом к лицу. Мы тогда ещё не знали всей правды об этой революции, но я, среди прочих, начал постепенно узнавать, что коммунистическая партия Испании, по указаниям Сталина, манипулировала материальной помощью Советского Союза, продавая и предавая борьбу испанского народа против фашизма, поскольку коммунисты боялись революционного анархистского движения гораздо больше, чем победы Франко. Не стану утомлять вас подробностями, но многие участники левого радикального движения моего поколения, к ужасу своему, обнаружили, что сталинизм, в конечном счёте, был контрреволюционен. Меня на некоторое время это сделало троцкистом. Троцкисты были тогда единственной революционной левой группой в Нью-Йорке, которая, казалась, могла серьёзно противопоставить себя сталинизму, по крайней мере, насколько я мог судить. В конце концов, я, конечно, стал анархистом. Я увидел в анархизме цельную новую революционную философию и стратегию. Если революционеры-марксисты всё своё внимание сосредоточивали на фабриках и заводах, пытаясь "индустриализовать" и "пролетаризировать" крестьянство, считая это важнейшей частью своей программы, то анархисты следовали совсем другим путём. В Испании, например, они стремились к восстановлению докапиталистических, общинных отношений в деревнях, опираясь на то, что было в них здорового и жизненного, развивали их революционные потенциальные возможности, такие как взаимопомощь и самоуправление, учили крестьян бороться со слепым повиновением, иерархической ментальностью и авторитарным мировоззрением, активно формировавшимся индустриальной системой. Этот направление мыслей очень быстро привело к левому движению, которое значительно больше соответствовало североамериканской революционной традиции. Подумайте на минутку, что могло бы произойти в этой стране, если бы победила демократическая концепция городского народного собрания, а не иерархические тенденции аристократии; если бы главное внимание было уделено политической свободе, а не свободной экономике; если бы этическим идеалом стал индивидуализм, а не застывший собственнический эготизм; если бы республика Соединённых Штатов была бы постепенно преобразована в конфедеративную демократию; если бы концентрации капитала воспрепятствовали кооперативы и малые предприятия, контролируемые рабочими; и если бы средний класс объединился с рабочим классом в едином народном движении, чего пытались добиться популисты. Если бы эта североамериканская версия анархического общества вытеснила европейскую социалистическую идею национализированной, плановой, централизованной экономики и государства, трудно предсказать, какое инновационное направление могло бы предложить американское левое движение. Я призываю радикальных экологов внимательно изучать именно эту левую, освободительную традицию, творчески черпать в ней вдохновение, и, конечно, развивать её. Однако я убеждён, что даже эта традиция недостаточна для идеологии зелёных и её воплощения в жизнь. Мы всё ещё не создали по-настоящему экологическое мировоззрение. В этом отношении Дейв прав. Я с ним совершенно согласен в этом вопросе. Мы больше не можем осмысленно говорить о "новом", "радикальном" обществе, не "скроив" новых общественных отношений, учреждений и технологий, удовлетворяющих большему, экологическому сообществу, внутри которого существует наше человеческое общество. Наиболее непреодолимым различием между социальной экологией и левыми является то, что последние - сознательно или подсознательно - традиционно считают "господство над природой" объективным, исторически сложившимся императивом. Согласно марксовой теории, большинство левых полагает, что "угнетение человека человеком" является, или, по крайней мере, являлось неизбежным злом, вытекавшим из объективной человеческой потребности "покорять природу". Либералы, социалисты- демократы, марксисты и многие классические анархисты восприняли доминанту нашей современной цивилизации, сводящуюся к тому, что природа "слепа", "нема", "жестока", "скупа", и что в ней "выживает сильнейший". Меня здесь тревожит само ощущение того, что человечество противостоит чему-то враждебно "чуждому", что необходимо покорить своим трудом и изощрённой хитростью, для того чтобы подняться над "царством необходимости" в "царство свободы". Именно этот взгляд на природу позволил Марксу с одобрением писать о капитализме как прогрессивной исторической силе. Маркс считал капитализм прогрессивным этапом истории, потому что он толкнул человечество вперёд, от "обожествления" природы к самодостаточному удовлетворению существовавших потребностей, ограниченных в то время вполне определёнными пределами. Многие активисты левого движения и по сей день считают капитализм - сознательно или нет - исторической предпосылкой освобождения человечества. Постараемся не ошибиться на этот счёт: Маркс, как и многие современные теоретики социализма, был уверен, что для достижения свободы человечеству необходимо, чтобы весь природный мир стал просто "объектом человеческого потребления, приносящим пользу обществу", чтобы он стал простым источником удовлетворения "человеческих потребностей". При таких идеологических предпосылках нечего удивляться тому, что большинство левых, интересующихся вопросами охраны природы, делают это исключительно из утилитарных соображений. Эти люди полагают, что наша тревога и забота о природе проистекает единственно из наших личных интересов, а не из ощущения единства со всем сообществом жизни, частью которого мы являемся, пусть и совершенно особенном, уникальном пока что ощущении. Такая крайняя тупость и ограниченность свидетельствуют о серьёзном извращении нашего этического восприятия, нарушении нашей способности сопереживать. Естественно, при таких аргументах наши этические взаимоотношения с природой ничуть не лучше и не хуже того, что мы называем успехом, - когда мы разоряем природный мир, нисколько не чувствуя при этом душевной боли. Я категорически не приемлю такого подхода. Социальная экология - это левое, освободительное мировоззрение, которое не может подписаться под таким пагубными, фатальными представлениями. Вместо них социальная экология призывает к созданию чисто экологического общества, к развитию экологического мировосприятия, глубокого уважения ко всему природному миру и творческого подхода к естественной эволюции. Мы не хотим подорвать природный мир и естественную эволюцию, даже если и будут найдены "реально эффективные" или "адекватные" синтетические, механические ли заменители существующих форм жизни и экологических взаимосвязей. Опираясь на значительное число антропологических данных, социальные экологи утверждают, что современный взгляд на природу как на нечто враждебное, скупое, "чуждое" исторически вырос из простой проекции искажённых, иерархических общественных отношений на весь остальной природный мир. Ясно, что неиерархические, органичные, племенные сообщества обычно воспринимали природу как плодородный источник жизни и благополучия, то есть как сообщество, к которому принадлежит и человек. Такое восприятие создавало совсем иную экологическую этику, сильно отличающуюся от той, что проистекла из наших стратифицированных, иерархических общественных отношений. Отсюда понятно, почему социальные экологи постоянно настаивают на необходимости по-новому гармонизировать их, считая это фундаментальной частью разрешения экологического кризиса в любом глубинном и долговременном смысле. Это существенный элемент восстановления дружественных этических взаимоотношений человечества со всем остальным природным миром. И давайте внесём ясность вот в какой вопрос. Мы не просто говорим о прекращении классовой эксплуатации, чего требуют большинство марксистов, как бы важно это ни было. Мы говорим об искоренении всех форм иерархии и господства, во всех сферах общественной жизни. Безусловно, капитализм является непосредственной причиной экологического кризиса, но социальные экологи добавляют к этому более глубинную проблему, лежащую в самом сердце нашей цивилизации - существование иерархий и иерархического менталитета или культуры, предшествовавшее возникновению экономических классов и классовой эксплуатации. Первые активисты радикального феминистического движения 1970-х годов, поднявшие вопрос о патриархате, ясно понимали это. Мы можем многое почерпнуть из анти-иерархической идеологии феминисток и социальных экологов. Нам нужно заглянуть в глубины давно узаконенной системы насилия, принуждения и покорности, существующей и ныне, но возникшей задолго до возникновения экономических классов. Иерархия не всегда возникает по причинам экономического характера. Мы должны рассмотреть внеэкономические формы господства, - формы, установленные культурной традицией, существующие в семье, между поколениями, полами, расами, этническими группами, во всех учреждениях политического, экономического, социального управления, что очень важно для нашего ощущения реальности как единого целого, включая и всю остальную природу, окружающую человека. Я убеждён, что сегодня цвет радикализма - не красный, а зелёный. Я могу даже понять, учитывая экологическую безграмотность многих традиционных левых, почему многие активисты зелёного движения считают себя "ни левыми, ни правыми". Сначала мне хотелось работать под этим лозунгом. Я не знал, были ли мы "впереди", как утверждает этот лозунг, но мне, по крайней мере, хотелось двигаться вперёд к чему-то новому, к чему-то, что традиционные левые едва ли даже ожидали: немногие тогда были так бескомпромиссны в своей критике привычной социалистической "парадигмы", как я. Однако со временем я стал понимать, что нам очень важно сознательно развивать левое зелёное мировоззрение. Конечно, зелёное движение поступает правильно, отказываясь от традиционной левой ортодоксальности, приукрашенной парой современных природоохранных метафор, но всё же я считаю огромной ошибкой сознательное пренебрежение левыми освободительными, народническими традициями, в частности, экоанархизмом. Отказываясь от близости к этим традициям, левые тем самым отрезают себя от важного источника понимания, мудрости, социального опыта. Скажем, сегодня зелёное движение США не способно даже единогласно заявить, что оно против капитализма. Некоторые из местных Зелёных Комитетов США состоят из умеренных республиканцев и либеральных демократов, которые любят поговорить о "подлинно свободных рынках", "зелёном капитализме", "зелёном консьюмеризме" как вполне достаточных мерах для контроля деятельности международных корпораций. Они толкуют об организации семинаров для руководства корпораций, где их следует научить экологически здоровой этике бизнеса. Левое освободительное зелёное мировоззрение пробивается через этот мелкий, пустой, реформистский и к тому же очень наивный образ мыслей. Радикальное левое мировоззрение является необратимо антикапиталистическим. Важнейшее, чему зелёным следует научиться у левого освободительного экологического движения, - это осознание того, что капитализм по самой глубинной своей сути антиэкологичен. Рано или поздно рыночная экономика, законом жизни которой являются конкуренция и накопительство; система, основным постулатом которой является "расти или умри", - из жизненной необходимости вынуждена будет разорвать нашу планету в клочья, отбросив все морально-этические и культурные факторы. Это синтетическая, а не только этическая проблема. Международный корпоративный капитализм - раковая опухоль биосферы - хищно подрывает работу, проделанную естественной эволюцией в течение миллиардов лет, работу, в результате которой были созданы основы существования сложных жизненных форм на этой планете. Экологическое движение ничего не достигнет, если не посмотрит прямо в лицо этому очевидному факту. К чести "Земли - прежде всего!" следует отметить, что она пошла значительно дальше других природоохранных групп в его осознании. Далее, я считаю, что отсутствие развитого левого освободительного зелёного мировоззрения делает слишком многих участников экологического и феминистического движений легко подверженными влиянию "антипросветительских" настроений, которые всё шире проникают в западную культуру вообще. Растущее отрицание общих ценностей Просвещения, таких как гуманизм, натурализм, доводы рассудка, наука и технология вполне можно понять в свете того, как эти человеческие идеалы извращены раковыми националистическими, расистскими, капиталистическими, бюрократическими обществами. Однако общее некритическое отрицание драгоценных для нас достижений и идеалов Просвещения приводит в конечном счёте к тому, что мы выплескиваем вместе с водою и ребёнка. То, что наше общество исказило лучшие идеалы Просвещения, приведя здравый смысл и рассудок к примитивному, грубому рационализму, который ставит во главу угла не одухотворённый интеллект, а продуктивность; то, что оно использует науки, чтобы исчислить мир и отделить мысль от чувства; то, что оно применяет технологию для эксплуатации природы, в том числе и человеческой, - всё это вовсе не должно приводить нас к свержению этих идеалов. Нам следует многое воспринять от старой естественной традиции западной философии, начиная с Гераклита и далее, к почти эволюционной диалектике Аристотеля, Дидро и Гегеля. Нам следует многому поучиться у Петра Кропоткина с его эко-анархическим анализом, и - конечно! - у Карла Маркса с его радикальными экономическими взглядами, у революционных гуманисток, борцов за права женщин Луизы Мишель и Эммы Голдман, у Пола Гудмена, Е.Ф. Гуткинд, Льюиса Мамфорда с их общинным образом мысли. Эти новые анти-просветительские настроения, провозглашающие всех этих мыслителей неуместными или ещё хуже, очень меня пугают. Они потенциально чрезвычайно опасны. Жутковато строить движение к новому обществу на основе таких антигуманистических, сверхъестественных, атавистических, узко местнических настроений, отрицающих к тому же разум и здравый смысл. Подобное мировоззрение слишком легко может привести к таким крайностям, как политический фанатизм или полная социальная пассивность. Они легко могут стать реакционными, холодными и жестокими. Я видел, как это происходило в 30-е годы. Именно поэтому я и утверждаю, что сегодня опасность возникновения эко-фашизма в рядах нашего движения вполне реальна. Именно поэтому я подверг критике некоторые мизантропические заявления, опубликованные в журнале "Земля - прежде всего!". Именно поэтому я осудил тех немногих членов этой организации, что пели, стоя вокруг костра, "Долой всех человеков!". По этой же причине я выразил свой ужас, когда философы глубинной экологии - Арне Несс, Билл Диволл и Джордж Сешнс оставили без ответа недопустимые заявления некоторых экстремистов "Земли - прежде всего!" о СПИДе, иммиграции и голоде. Я согласен с Дейвом, - мы должны уважать разнообразие в нашем движении, но нам не следует путать его с неприемлемыми противоречиями. Такие воззрения являются, в лучшем случае, не необходимыми, а в худшем - приведут к обратным или даже очень опасным результатам. Неужели гуманистической этике действительно нет места в нашем движении? Действительно нет места разуму и здравому смыслу? Неужели в нём действительно нет места для экологически здоровой технологии, способной удовлетворить важнейшие человеческие нужды, не требуя от него каторжного труда, оставляя людям время и энергию для прямого демократического самоуправления, глубокой общественной жизни, тонкого восприятия природы и удовлетворения культурных стремлений? Нет места для естественных наук? Нет места для общечеловеческих интересов? Неужели экология допускает повсеместное унижение человечества и его гуманных идеалов? И действительно ли мы должны заменить натурализм каким-то новым "супернатурализмом", который нынче входит в моду? Безусловно, Дейв прав в том, что чувство удивления и восхищения, чувство прекрасного должны занимать главное место в человеческом восприятии рядом со здравым человеческим разумом. Однако давайте постараемся не допустить, чтобы очень распространённое ныне подобное восприятие мира превратилось, как это часто сейчас происходит, в анти-рационализм. Постараемся не допустить, чтобы такое восхваление природы выродилось в мизантропический анти-гуманизм. Постараемся не допустить, чтобы восприятие духовных традиций древних племён выродилось в реакционное, сверхъестественное, антинаучное, анти-технологическое мировоззрение, призывающее к полному "уничтожению цивилизации" и возвращению вспять, к охоте/собирательству как единственно допустимым формам существования человеческого общества на Земле. Я призываю всех активистов природоохранного движения встать на защиту естественного, природного подхода и гуманизма в широком, экологическом понимании этого слова. Это один из важнейших уроков, который я извлёк из левого освободительного движения, откуда я, собственно, и вышел. Если мы намерены создать свободное, экологическое общество, нам придётся освоить этот урок и противостоять анти-просветительским настроениям, которые охватили уже слишком многих из наших потенциальных союзников. Мы должны прилагать решительные усилия, чтобы пресекать превращение экологических движений в социальные; чтобы поставить под вопрос законные корпоративные и политические интересы, которые мы должны назвать надлежащим именем - капитализм; чтобы проанализировать, исследовать и подвергнуть резкой критике любые иерархии как реальность, а не как интуитивное понятие. Мы обязаны понять и признать потребности людей Третьего мира; действовать политически, а не как какой-то религиозный культ; отдать должное человеческому виду и человеческому уму в естественной эволюции, а не считать человечество "раковой опухолью" биосферы; исследовать и экономические, хозяйственные вопросы, и "души". Нам необходимо создать здоровую экологическую этику, а не ударяться в схоластические споры о "правах" патогенных вирусов. Ведь до тех пор, пока радикальное экологическое движение не объединит экологические идеи с давно уже существующими идеями левого освободительного движения - что, собственно, всё это время пытаются делать социальные экологи, - наши движение будет кооптироваться, подрываться или превращаться в нечто тягостное и гнетущее. Я рад, что Дейв изъявил желание покопаться в мусоре вековых традиций левого движения, чтобы выбрать из него какие-нибудь полезные взгляды и идеи. Это стоит осуществить, несмотря на разнообразные ограничения и проблемы, обычные среди левых. Я только беспокоюсь, как бы он и другие мыслители глубинной экологии не стали по-прежнему заимствовать какие-то отдельные программные предложения левой традиции, игнорируя или сводя на нет лежащую в их основе освободительную, естественную, гуманистическую логику. Давайте скажем прямо: ведь все специфические предложения, такие как децентрализованные мелкомасштабные сообщества, местная автономия, взаимопомощь, коммуны, заимствованные глубинными экологами типа Сешнса или Диволла у экоанархистов, скажем, у Петра Кропоткина или у меня, - они же сами по себе не несут ни экологических, ни освободительных идей. Мы воспринимаем их таковыми исключительно в том социальном и философском контексте, в который мы эти программы помещаем. Немногие общества в истории человечества были более разобщёнными, децентрализованными, чем европейский феодализм, представлявший собою мелкомасштабные общинные образования, основанные на взаимопомощи и общинном владении землёю. При этом немногие же были такими иерархическими и деспотичными. В средневековой мелкопоместной экономике придавалось огромное значение "самодостаточности" и духовности. А угнетение при этом иногда было просто невыносимым, и огромные массы людей, принадлежавших к тогдашнему обществу, жили в полной покорности более знатным особам, чем они сами. Ясное, творческое, вдумчивое восприятие левой традиции поможет нам избежать такой участи. Оно предлагает нам логичную, гармоничную философскую структуру, или контекст, в рамках которого мы можем избежать моральной ограниченности, бесчувственности, расизма, дискриминации женщин, мизантропии, авторитарности и социальной безграмотности, которые всплывают иногда в кругах глубинных экологов. С другой стороны, такое восприятие обеспечивает надёжную альтернативу традиционно левому пренебрежению экологическими вопросами, или его более современному варианту чисто утилитарному, реформистскому природоохранному мышлению. Я совершенно убеждён в том, что нам придётся "сделать более зелёными левых и более левыми - зелёных", если мы хотим действительно эффективно защитить Землю. Поэтому я считаю этот диалог таким важным. Глава 3 РАДИКАЛЬНЫЕ ВЗГЛЯДЫ И СТРАТЕГИИ Линда Давидов: Меня, как я понимаю, направили сюда, чтобы представлять "традиционное" природоохранное движение в этой важной дискуссии. Я согласна с Мюрреем и Дейвом в том, что экологический кризис действительно очень серьёзен, но не уверена, что приму предлагаемые ими стратегические подходы для осуществления перемен. Прежде всего, потому, что я убеждена в преимуществах избирательной системы, реформ и работы в рамках этой системы. Мне посчастливилось принимать участие здесь, в Нью-Йорке, в создании коалиции, именуемой "Окружающая среда'90". Мы занимаемся созданием единой платформы в рамках нынешней избирательной кампании по избранию мэра. Мы считаем, что альтернативные кандидаты и их платформы должны повлиять на то, как пойдут дела в нашем городе в будущем году. Поэтому мы объединили группы и отдельных людей, борющихся за улучшение экологических условий, и пытаемся предложить консенсус относительно того, что должно происходить в результате перемен в правительстве. Последние двенадцать лет или чуть больше городом Нью-Йорком руководили люди, считавшие, что для преодоления нашего фискального кризиса мы должны продавать, продавать, продавать всё, что возможно, тому, кто предложит больше всех, чтобы поддержать нашу налоговую базу. Что же мы, главным, образом, можем продавать, продавать, продавать в нашем Нью-Йорке? Землю и разрешения строить на ней. Вот группы, подобные моей, вместе с другими природоохранными и общественными активистами, и ведут тяжёлую борьбу в администрациях, в судах, в газетах, на телевидении. Борьбу за общественное мнение по поводу высоты возводимых зданий, по поводу плотности застройки, по поводу минимальных расстояний между зданиями, насколько они могут возвышаться друг над другом, насколько можем мы "обетонить" одеть в бетон - этот город, в котором мы должны жить и выживать. Нам кажется, что эти вопросы имеют существенное значение, и что нам стоит собираться вместе, чтобы выработать широкую и реалистическую платформу, которая будет приемлемой и комфортной для жителей нашего города. Мы надеемся, что нам удастся вдохновить ряд собраний, митингов и дискуссий, что приведёт к созданию программы на первые сто дней правления новой городской администрации. Вероятно, Мюррей и Дейв подумают: какая пассивная, скушная возня! Оба они, похоже, считают, что наше общество, собственно, вся наша цивилизация, "прогнили насквозь" и что реформы уж тут не помогут. По правде говоря, я не уверена, что наше общество "прогнило насквозь". Конечно, оно несправедливо. Оно эксплуататорское. Как юридическая сущность, оно принимает неумные решения. Его институциональные части ещё не полностью представляют все общественные интересы, и нам нужно это изменить. Но мы живём в невероятно устойчивом обществе, которое изменяется очень медленно и неохотно. Я что-то не вижу пока, чтобы нас за углом ожидала революция - экоанархическая или иная какая-нибудь. Поэтому лучше уж мы возьмёмся хорошенько за старый добрый реформизм. Тот, что может внести реальные перемены здесь и сейчас. Я помню, как мы боролись против кандидата в президенты, жаждавшего разбомбить Вьетнам, не оставив там камня на камне - вернуть его в каменный век. Я же боролась за кого-нибудь, кто не был готов зайти так далеко. Особенного выбора не было, нам предложили единственного такого кандидата, и, как мне кажется, это оказало своё действие. Важно было бороться за меньшего "разрушителя". Потому что в конечном счёте, те из нас, кто хотел остановить войну во Вьетнаме прежде, чем будут полностью уничтожены его общество и культура, должны были оказывать эффективное давление на правительство, чтобы ограничить его разрушительное действие. И мы этого добились. В конце концов, мы войну прекратили. В конце концов мы убедили людей, занимающих высокие посты в нашем обществе, обратить внимание на наше мнение и реагировать позитивно. Я думаю, в этом кроется ключ к политической эффективности. Имеется полная возможность работать в доступных для нас учреждениях, чтобы добиваться желательного для нас поворота дел. Весь фокус в том, чтобы иметь желание эффективно использовать доступные существующие правительственные механизмы, донести наши идеи до широкой общественности и до официальных лиц, принимающих решения, не сделав их своими врагами. Разговоры о революции, использование языка, "прогнившего насквозь", отказ принимать участие в выборах, политических партиях, средствах массовой информации, судах, лоббировании кажется мне непродуктивным и даже вредным. Приведу более недавний и более местный пример. На недавнем собрании "Вестсайдского бюро" - органа, осуществляющего планирование застройки города и штата, было объявлено, что Бюро изменило своё печально известное "Предложение Вествей", которое заключалось в том, чтобы засыпать часть реки Гудзон, провести под ним туннель, выстроить там несколько высотных домов и в качестве кости для активистов охраны природы даже отвести место для парка. Руководитель Бюро объявил собравшимся - а там было не менее сотни людей, в том числе много журналистов, - что бюро решило начать строительство городской свалки. По комнате пробежал шёпот - люди стали спрашивать друг у друга, как могло случиться, что строительство свалки уже не рассматривается в общепринятом порядке как часть застройки западного берега Манхэттена. Вот это "как могло случиться" обеспокоило некоторых местных жителей. Они не могли согласиться с этим. Они были невероятно настойчивы, они посвятили всё своё время, чтобы денно и нощно бороться против этого плана, используя все доступные им официальные механизмы принятия решений, - открытые слушания, прессу, суды. Вот пример того, как люди разумно используют аппарат власти и государственные учреждения, чтобы предотвратить нежелательные действия или события - в данном случае, засыпку реки Гудзон. Что ж, нам удалось остановить этот проект, и, я думаю, у нас даже есть возможность провести переговоры с Бюро относительно создания скромного бульвара и очаровательного парка в составе проекта "Зелёной дороги реки Гудзон", которые могут стать одним из великих памятников предприимчивости горожан и охране природы в нашем обществе. Поэтому я полагаю, что мы можем защитить Землю, используя для этого механизмы власти в нашем обществе, а также желание искать компромиссов по тем или иным вопросам. Мы вовсе не против городской застройки как таковой, мы против самых разрушительных, самых худших её аспектов. Это не значит, что мы всегда ведём себя мирно и послушно. Иногда мы бываем настроены очень воинственно. Иногда мы излагаем наши предложения весьма решительно. Но что, по-моему, нам следует понять, - так это то, что наше общество очень стабильно, и движется оно очень медленно, и что мы можем изменить его только при условии, если будем очень, очень тщательно разрабатывать действенные, реалистические стратегии, имеющие определённые шансы на успех; и это лучше, чем преследовать утопические мечты. Я хочу спросить Дейва и Мюррея: почему бы вам не попытаться поработать внутри системы? Почему вы так убеждены, что наше общество "прогнило насквозь"? Почему вы считаете ваши радикальные стратегии более реалистическими? Что плохого в прагматической реформистской стратегии? Дейв Формэн: Я думаю, что есть множество способов, которыми мы можем защищать Землю, как, впрочем, и что бы то ни было другое. Я вовсе не рекомендую людям делать только вот это, применять только определённую тактику или только один подход. Одним словом, меня совершенно не заботит, каким способом люди предпочитают защищать Землю - писать ли письма издателю, или собирать макулатуру для переработки, вывешивать ли лозунги за кандидата - активиста охраны природы, или участвовать в блокаде ядерной электростанции вместе с тысячами других людей, или в одиночку "шиповать" деревья и ломать бульдозеры в древних глухих лесах. Но меня очень заботит, чтобы люди оторвали зад от своих диванов перед телевизорами и начали что-нибудь делать. Пора взять на себя ответственность за свою жизнь - и за весь мир. Пора хоть что-нибудь сделать, чтобы заплатить за привилегию пожить на этой прекрасной, живой, голубой и зелёной планете, на Земле. Чем больше людей оторвут свой зад и что-нибудь предпримут, тем больше шансов будет у нас, чтобы выжить на Земле и защитить её и множество её обитателей. Однако я не думаю, что все выбираемые нами цели и стратегии одинаково ценны и эффективны. Нам следует не только оторвать зад от дивана, но и хорошенько подумать о том, какие цели и стратегии лучше всего могут защитить Землю. Честно говоря, у меня по этому поводу гораздо больше вопросов, чем ответов, и всё же некоторые вещи кажутся мне достаточно ясными. Прежде всего, я думаю, что умеренный и так называемый прагматический подход, так чётко описанный Линдой, является ограниченным, а часто и вредным. Я никогда не позволю себе заявить, что активному участию в предвыборной политической борьбе, использованию юридических методов, лоббирования более совершенного законодательства нет места в нашем движении. Я думаю, такая тактика может быть эффективной, и её не следует сбрасывать со счетов. Как я уже говорил, я работал координатором лоббистов Общества охраны дикой природы в Вашингтоне. При Картере, в 1976 году, я был председателем Общества охраны природы в Нью-Мексико. Несмотря даже на то, что политика Картера в отношении государственных земель привела к созданию "Земли - прежде всего!", он всё-таки сделал несколько дельных вещей, пока занимал президентский пост. Этого нельзя отрицать. Кроме того, я провёл много часов за столом переговоров со Службой леса США и принимая участие в открытых слушаниях, бывших одним из этапов её процесса планирования. Но, покончив со всем этим, я убедился, что эти тактики просто недостаточно действенны или практичны, чтобы защитить зоны нашей нетронутой пока ещё природы, находящиеся сегодня в такой опасности. Вам кажется, что движению за охрану государственных земель, как минимум, следует добиваться, в качестве важнейшей цели, недопущения индустриальной "цивилизации" в пределы тех немногих ареалов дикой природы, которые у нас ещё остаются. А между тем наши традиционные природоохранные организации стали такими преданными придворными льстецами в общепринятом индустриальном устройстве, что они не могут эффективно добиться даже этой ограниченной цели. Уже в 1957 году мы могли видеть образцы их нынешней стратегии, когда они пошли на компромисс в Законе о водохранилищах на реке Колорадо, добившись отмены строительства огромной плотины на реках Зелёной и Ямпа в Национальном памятнике природы "Динозавр", но дав согласие на строительство таковой в Глен Каньоне на реке Колорадо. Сегодняшняя стратегия традиционного природоохранного движения - защищать всё уменьшающиеся центральные участки дикой природы, отдавая взамен гигантские её площади. Это ни к чему нас не ведёт. Конечно, усилия традиционных природоохранных организаций - предвыборная политическая деятельность, лоббирование, судебные баталии - замедляют процесс вторжения, однако не останавливает его, не говоря уж о повороте вспять. Посмотрим правде в глаза: наша представительная демократия сломалась. Наше правительство представляет, прежде всего, интересы денежных воротил, и подтасовывает карты в борьбе против реформистских движений. Игра только по их правилам ограничивает ваши возможности. Поэтому реформистское природоохранное движение не смеет и думать о том, чтобы сохранить все оставшиеся ареалы дикой природы в нашей стране, не говоря уж об их расширении путём экологической реконструкции. Пытаясь приспособиться, не выглядеть слишком радикальными или экстремальными, всегда искать компромисс, вы становитесь чертовски легко управляемыми. Не удивительно, что традиционное природоохранное движение терпит неудачи последние пятнадцать лет - его нетрудно перехитрить, таким смирными стали его тактика и взгляды. Например, ранней весной 1977 года Служба леса США начала инвентаризацию и оценку оставшихся бездорожных и неосвоенных ареалов дикой природы в национальных лесах, длившиеся полтора года. Материалы готовились для рассмотрения в Конгрессе с целью принятия решения о том, какие из этих земель могут быть защищены как резерваты дикой природы. В общей сложности в национальных лесах оказалось около 80 миллионов акров, сохранявших ещё значительную степень нетронутости и природного разнообразия Вместе с национальными парками и памятниками, национальными убежищами диких животных, существующими ареалами дикой природы и некоторыми землями штатов эти бездорожные территории составляли весь фонд дикой природы США. Эти места поддерживают целостность и единство Северной Америки, они содержат генетическую информацию жизни, они представляют естественный здравый смысл и нормальный рассудок в круговороте индустриального помешательства. Теперь нам следует вспомнить, что с самого начала своего создания Служба леса США рассматривала национальные леса как арену рубок в промышленных масштабах, добычи полезных ископаемых, развития гидроэнергетики, строительства дорого, выпаса скота и автотуризма. Не стоит поэтому удивляться, что в январе 1979 года служба леса объявила следующие результаты своей оценки: из 80 миллионов оставшихся акров неосвоенных земель в национальных парках только 15 миллионов акров было рекомендовано оставить нетронутыми в качестве резерватов дикой природы, запретив в них лесоповал, строительство дорог и прочее "освоение". В сильно залесённом штате Орегон, к примеру, было предложено заповедать всего 370 000 акров из 4,5 миллионов акров бездорожного, ещё не тронутого топором леса. Большинство земель, предложенных к охране на государственном уровне, оказались слишком засушливыми, либо слишком крутыми, слишком высокими или слишком холодными, чтобы быть полезным "ресурсом" для лесозаготовителей, шахтёров или скотоводов. А те, ещё неосвоенные, земли, на которых произрастали бесценные для нас первозданные леса, были пущены под топор. Крупный ареал распространения медведей-гризли на севере Скалистых гор был отдан на разграбление нефтяной и лесозаготовительной промышленности. Фанатики внедорожного автотуризма и скотоводы получили в своё распоряжение земли на Юго-западе. К сожалению, природоохранное движение в ответ не стало призывать к защите всех этих последних оставшихся неосвоенными государственных земель в их целостности и полноте, или использовать любую законную тактику, имеющуюся в их распоряжении, для защиты этих земель и борьбы против вторжения туда правительства и корпораций. Нет, вместо этого природоохранное движение решило быть реалистичным и искать компромиссов, отдавая бoльшую часть этих земель за предельно малое увеличение площадей, подлежащих законной защите. Благодаря чрезвычайной ограниченности их целей, их тактика в конечном счёте сработала и им удалось решить поставленную задачу, но и то путём крупных баталий. Следует, однако, помнить, что это достижение вряд ли является серьёзной победой в деле охраны дикой природы. Более того, после этого Служба леса выдвинула план, эффективно блокирующий любые традиционные попытки расширения площадей охраняемой дикой природы в национальных лесах в будущем. Вообще говоря, только бездорожные земли в национальных лесах могут рассматриваться на предмет их возможной защиты. Поэтому в 80-е годы Служба леса разработала и начала внедрять 15-летний план строительства 75000 миль дорог в национальных лесах, чтобы избавиться от таких бездорожных территорий. Эта гигантская сеть дорог (ими можно было бы трижды опоясать земной шар по экватору) будет стоить американским налогоплательщикам более трёх миллиардов долларов, - и всё для того только, чтобы обеспечить крупным лесозаготовительным компаниям доступ к древесине, оцененной всего в каких-нибудь 500 миллионов. Но что более важно, это нанесёт серьёзный ущерб биологической целостности остающихся в нашей стране ареалов дикой природы и разрушит их способность поддерживать жизнь и благополучие огромного разнообразия видов растений и животных. Может показаться, что парни из Службы леса США сознательно и намеренно сели и спросили сами себя: "Как бы нам отвязаться от этих чёртовых природоохранников с их клятыми предложениями по охране дикой природы?" И, похоже, их планы отлично работают. Своей массовой кампанией по строительству дорог Служба леса сегодня систематически разрушает незащищённые бездорожные территории. Каков же результат? Действенность защиты ареалов дикой природы путём традиционного лоббирования и политической работы в избирательных кампаниях испаряется, и через полдесятка лет пила, топор, бульдозер и буровые установки опустошат большую часть того, что ныне ещё является дикой, но незащищённой природой. Битва за дикую природу традиционными средствами подходит к концу. Быть может, три процента территории США будут более или менее защищены; на всё остальное будет объявлен открытый сезон. По иронии судьбы, традиционные политические методы, которые Линда называет нашим сильнейшим, наиболее действенным, наиболее практичным орудием для осуществления реформ здесь и сейчас, не могут защитить даже тех немногих природных ландшафтов, что ещё остались в нашей стране - отстоять самую минимальную цель, с моей точки зрения. Вот поэтому я считаю, что подлинно действенная стратегия защиты дикой природы должна включать большую дозу бескомпромиссных, ненасильственных прямых акций и сопротивления. Я думаю, что избирательная политика, законодательство, все эти традиционные методы могут по-прежнему играть серьёзную роль, но и ненасильственные прямые действия также должны стать важным средством защиты дикой природы. Слушайте, давайте искать в нашей системе самые слабые места и там находить решения этой проблемы - закинув ли деревянный башмак (сабо) в шестерёнки механизмов (саботаж), надев ли наручники и отобрав власть у агентств, совершающих неправомочные действия. Нам необходимо организовывать кампании сопротивления там и тогда, где и когда умирающая индустриальная империя попытается вломиться в сохранившиеся пока ареалы дикой природы. Мы должны бороться, мы должны мешать и ставить палки в колёса существующей системе всеми доступными нам средствами. Естественно, сюда относится и подача судебных исков, апелляций, и принятие законов, которые бы связали руки корпорациям и агентствам типа Службы леса США. Но всё же, чтобы по-настоящему выполнить эту работу, нам потребуются и демонстрации, и массовое ненасильственное гражданское неповиновение, и, честно говоря, нелегальная тактика "гаечного ключа" и саботажа проектов, направленных на разорение дикой природы. Настало время и мужчинам, и женщинам, в одиночку и малыми группами или крупными общественными выступлениями, развивать широко разветвлённое, стратегическое массовое движение ненасильственного сопротивления опустошению дикой природы по всей земле. Я уверен, что такие массовые кампании сопротивления могут стать действенным средством, чтобы прекратить рубки леса, строительство дорог и плотин, перевыпас скота, добычу нефти, газа и других природных ресурсов, езду на автомобилях без дорог, развитие лыжных инфраструктур, охоту с капканами и любые другие формы разрушения и опустошения ареалов дикой природы, не говоря уж о ракообразном наступлении городской застройки. Я уверен, что такие кампании могут быть эффективными, поскольку они настигают насильников природы повсюду, где они находятся, где живут и действуют. Многие проекты, покушающиеся на дикую природы, экономически нецелесообразны. Такая деятельность может принести минимальную прибыль, однако есть большой риск превышения сметной стоимости. Службе леса, лесозаготовительным компаниям, нефтяным компаниям, горнодобывающим компаниям дорого достаются эти "ресурсы" в труднодоступных ареалах дикой природы. Широкое и мощное сопротивление может ещё увеличить затраты, быть может, сделать их недопустимо высокими. Возрастающая стоимость ремонтов, различные препятствия, отсрочки, простои, вызванные сопротивлением "на местах", а также потеря общественной поддержки, массовые бойкоты потребителей, забастовки и другие выступления местных жителей в защиту дикой природы могут быть значительно более действенными, чем любые мероприятия в Конгрессе. Такие "экстремальные" и "бескомпромиссные" акции вовсе не являются бессмысленно "утопическими". Они имеют глубокий стратегический смысл. Они прагматичны. Хотя, надо признать, такие методы требуют гораздо большей личной вовлечённости и риска, чем работа по традиционным каналам. Нужно иметь мужество, чтобы сделать своё тело преградой между мощной техникой и дикой природой, встать непосредственно перед цепной пилой, бульдозером или ФБР. Многим из нас нужно учиться этому у таких, как Вэлери Райт, которая вскарабкалась на вершину древней 80-футовой сосны Дугласа, чтобы не дать её спилить, или Хови Уолк, выдернувшей все геодезические вешки разбивки дороги, которую предполагалось построить в крупном ареале обитания лосей. Конечно, обе эти активисты подвергали свою жизнь серьёзной опасности, и обе попали в тюрьму. Но мне вот напомнили знаменитую историю с Генри Давидом Торо, которого посадили в тюрьму за то, что он отказался платить подушный налог в знак протеста против войны с Мексикой. Когда Ральф Уолдо Эмерсон пришёл, чтобы вызволить его оттуда под залог и крикнул ему в открытое окошко: "Ральф, что ты там делаешь?", Торо спокойно ответил: "Ральф, а что ты делаешь там?". Сегодня нам необходимы такое мужество и такая моральная сила духа. Традиционные усилия по проведению реформ, безусловно, безопаснее, и в определённом смысле, они лучше вознаграждаются. Действуя в общепринятом русле и общепринятым правилам, вы вряд ли подвергаете себя риску серьёзных политических репрессий. Более того, вас скорее похвалят, чем осудят и очернят. Однако же такая похвала приводит в результате к ослаблению действенности всего природоохранного движения. Думается мне, что это желание быть признанным тем социальным окружением, в котором вы находитесь, заложено в глубинах человеческой натуры. Нам больно, когда "судьи", призванные высказать общественное суждение, отправляют вас с ярлыками "террорист", "экстремист", "сумасшедший", или просто "башка дурная". Наверное, это желание быть "умеренным", "прагматичным", легитимным в значительной степени проистекает из вполне понятной потребности иметь доверие прессы, политических и экономических лидеров, правящих в данный конкретный момент нашим обществом. Американская политическая система способна очень эффективно кооптировать и смирять диссидентов, оказав им внимание, а затем убедив быть более "благоразумными", чтобы к ним относились "более серьёзно". Выступление в вечерних новостях или на слушаниях в Конгрессе, предоставление работы в каком-нибудь правительственном учреждении - вот некоторые из множества методов, применяемых нашим истеблишментом для того, чтобы склонить инакомыслящего принять главные идеи доминантного мировоззрения и войти в комнату переговоров, где его убедят пойти на компромиссы с сумасшедшими, рушащими всё чистое и прекрасное. Взгляните только на большую часть активистов традиционного природоохранного движения. Политические воззрения большинства этих реформаторов включает, как минимум, население планеты - минимум, десять - двенадцать миллиардов человеческих существ, нации и государства, международные корпорации, личный автомобиль и людей в деловых костюмах на каждом континенте. Такое ограниченное мышление не может вдохновить и повести за собою движение за создание свободолюбивого общества, одухотворённого любовью к дикой природе. На самом деле такое ограниченное мировоззрение не имеет будущего. Современное общество - неуправляемый автомобиль, мчащийся со скоростью 90 миль в час вниз по тупиковой аллее, упирающейся в кирпичную стену. Мы вовсе не живём с стабильном обществе. Мы - самое неустойчивое из всех обществ, когда-либо существовавших на этой планете. Я думаю, что алчность, всеобщее помешательство, господство над природой и людьми, всё это сумасшествие назрело, как нарыв. В не таком уж далёком будущем начнётся такое, что нынешний социальный и экологический кризис покажется нам добрыми старыми временами. На данном отрезке времени пытаться изменить ситуации только путём "реалистических" реформ, используя только традиционные методы - значит сдаться, прекратить борьбу. Реформы, которые можно считать реалистичными при существующем распределении власти, просто не могут повести нас отсюда туда, куда нам нужно. "Земля - прежде всего!" во многих отношениях представляет фундаментальное возрождение движения за охрану дикой природы, диких животных, возвращение к первоосновам и противодействие кооптированию и компромиссам реформистов. За последние несколько десятилетий, сделавших природоохранное движение таким знаменитым, ныне общеизвестная "Этика Земли" Олдо Леопольда была постепенно заменена "политическим прагматизмом", что резко сузило политическое мировоззрение этого движения. Оно теперь считает сложнейший вопрос охраны дикой природы в целом и биологического разнообразия просто делом прагматического уравновешивания интересов каждой из заинтересованных групп и выработки компромисса между гигантскими экономическими притязаниями и претензиями энтузиастов отдыха на природе. Наша же организация, "Земля - прежде всего!", считает сохранение дикой природы делом этики, вопросом морали. Его нельзя сводить к традиционной политической валюте, именуемой "интересами общества", ни даже к более гуманистической идее устойчивого развития человечества. Как частенько говаривал Эд Эбби, человеческие существа имеют право быть здесь, но отнюдь не везде, не все разом, и не все в одном месте. Человеческое общество переступило черту, нарушив эти границы: мы сейчас разрушаем уже непосредственно сами процессы жизни. Дикая природа - это не прелестные маленькие парки для прогулок с рюкзачком в малоосвоенных или даже и вовсе неосвоенных зонах. Ареалы дикой природы представляют собою арену естественной эволюции и должны поэтому иметь площади, достаточно большие для свободного царствования природных сил. В каждом биорегионе должны быть такие обширные площади, запретные для человеческого обитания и экономической деятельности. Эти площади необходимо просто оставить в покое для продолжения важной работы спонтанной естественной эволюции. Это - вне всякого сомнения, радикальное мировоззрение, и оно ставит под вопрос многие нынешние социальные убеждения. Однако любая разумная деятельность, учитывая уровень разрушения дикой природы на настоящий момент, требует значительно большего, нежели просто сдерживание вторжения "цивилизации" в существующие государственные природные резерваты. Как защитники земли, мы должны - и в этом заключается наша работа - вернуть к естественному состоянию землю, покрытую асфальтом, бесплодные поля, опустошённые леса, умолкшие горы. Одним из центральных мест в платформе каждой экологической группы должна занять программа защиты или создания основного, сердцевинного ареала дикой природы в каждом биорегионе. Кроме такого резервата большой площади, должны создаваться и другие, более или менее значительные, зоны дикой природы, подлежащие защите, а также связывающие их коридоры дикой природы для свободного перетока генетического материала от одного резервата данного биорегиона к другому, а также между ними. Конечно, потребуется руководство и вмешательство человека, чтобы помочь природе вернуть достаточно большие площади в каждом биорегионе к первозданному состоянию, по меньшей мере, по миллиону акров. Если те или иные животные, характерные для данной экосистемы, были истреблены полностью, их нужно будет интродуцировать заново. В наши государственные леса должны вернуться, если это ещё возможно, их исконные обитатели: гризли, волк, пума, ягуар, бизон, лось, американский лось, выдра, росомаха. Если есть необходимость очистки ручьёв, где когда-то плескался лосось, или облесения сплошных вырубок, восстановления прерий, ликвидации дорог - всё это должно стать важнейшими задачами экологического восстановления. Это - воистину революционное экологическое мировоззрение. Чтобы надлежащим образом действовать в условиях экологического кризиса, каждое по-настоящему эффективное движение должно будет организовывать повсеместные кампании ненасильственного сопротивления, включая стратегические акции "гаечного ключа", с целью защиты от опустошения возможно бoльших ареалов дикой природы. Мы также должны будем потребовать, чтобы правительство, корпорации, весь народ поняли наши этическое и моральное вuдение. Но, честно говоря, и этого недостаточно. Радикальное экологическое движение должно также делать важную работу по созданию нового экологического общества, которое возродится из пепла старой индустриальной империи. Какая-то часть этой работы может даже на первый взгляд не выглядеть ни радикальной, ни революционной, однако она таковой является. Я, к примеру, думаю, что люди, изобретающие сейчас всякие дешёвые и простые штучки типа солнечной печки, делают самую лучшую работу на нашей планете. Эти люди экономят и сохраняют деревья в лесах третьего мира, снижая потребность в древесине на топливо. Я считаю эту работу глубоко революционной ещё и потому, что она доказывает: большое - не обязательно значит лучшее, что нам не нужно гигантские техно-решения огромных корпораций или правительства, и что часть своих проблем люди способны решить сами. Мы многим обязаны движению за альтернативные технологии, которое вот уж много лет экспериментирует с "низкими технологиями": биотуалетами, выращиванием овощей без применения каких-либо искусственных химических материалов, различными ремёслами, вторичным использованием отходов, солнечными батареями, ветровыми генераторами, солнечными печами. Но эти люди, так же, как и я, - только один фрагмент головоломки. Если представители высоких технологий не посмотрят в корень вопроса, то и мастера "низких технологий" не смогут сами сделать эту работу. Мы должны также непосредственно испытать политический и экономический уровень нынешних общественных учреждений. Например, мы должны добиться того, чтобы так называемые развитые страны прекратили рассматривать народы и земли Третьего Мира просто как источник ресурсов, подлежащий эксплуатации. Мы, народ США, безусловно, должны взять на себя обязанность бороться с попытками правительств стран Первого Мира заставить общества Третьего Мира выращивать сельхозпродукцию на экспорт для обогащения вместо того, чтобы производить её для пропитания местного населения. Это не просто вопрос социальной справедливости, это важнейшее условие преодоления глобального экологического кризиса. Обширные монокультурные плантации значительно более пагубны для природного мира, чем мелкомасштабное, поликультурное сельское хозяйство, производящее продукты питания для местного и регионального потребления. Это только один из многих примеров того, какую фундаментальную реорганизацию нам следует провести, чтобы наладить жизнь на небольшой части той планеты, жителями которой мы являемся. Наиболее вдохновляющей новостью в Северной Америке в последнее время, помимо возникновения "Земли - прежде всего!", является биорегиональное движение. Биорегионализм очень глубоко занимается вопросами вторичного заселения земли децентрализованным, равноправным и экологически здоровым образом. Это концепция, весьма далёкая от типичного в настоящее время образа жизни почти во всех пригородах, городах, на фермах нашего континента. Новое заселение предполагает творческую адаптацию человеческого сообщества к природному региону, в котором оно обитает, а не единоличное приспособление места своего обитания для нужд эксплуататорского человеческого общества. Это значит сознательно и уважительно стать частью пищевых цепей, круговорота воды, частью окружающей среды конкретного природного региона, вместо того, чтобы устанавливать там же исключительно антропоцентрический, глобальный индустриальный порядок. И вот, пока я делаю всё, что в моих силах, чтобы воспрепятствовать этой сумасшедшей молотилке - умирающему индустриальному миру - разрушить всё прекрасное на этой земле, есть люди типа Мюррея в зелёном движении, в биорегиональном движении, люди, занимающиеся такими проектами, как "Программа зелёного города" в Сан-Франциско, которые уже сейчас стараются создать новое общество, идущее нам на смену. Это их работа. Она так же важна, как и моя. Моя работа - более ограниченная. Я стараюсь защитить как можно больше природы от доллара, от разрушения индустриальным обществом в последние дни его существования. Мне кажется, Мюррей и другие, в свою очередь, отложили в сторону свои концепции и занимаются конкретными практическими сторонами устойчивого экологического общества, которое, возможно, придёт после него. В заключение позвольте мне ещё выразить своё полное согласие с Мюрреем: наше общество действительно прогнило насквозь. Я думаю, оно настолько глубоко разрушительно, что его уже невозможно реформировать ни в каком традиционном смысле этого понятия. Я просто не смогу попасть отсюда туда, куда мне нужно, с помощью тех стратегических подходов, которые описала нам Линда. Они, возможно, не смогут доставить нас даже до того пункта, в котором мы могли бы рассчитывать на дальнейшее существование большинства населяющих землю видов, включая и человеческий. Подлинно радикальное мировоззрение и методы могут тоже не успеть, но я убеждён, что это самый лучший выбор, какой у нас есть. Мюррей Букчин: Я абсолютно согласен с Дейвом. Несомненно, между нами всё ещё есть существенные разногласия. Однако, что касается этих вопросов о нашем мировоззрении и стратегии, мы, мне кажется, в значительной степени единодушны. Прежде всего, я разделяю ощущение безотлагательности. Капиталистическое общество, будь то западная корпоративная его форма или восточная бюрократическая, фундаментально деструктивно. Разрушительная энергия этого общества достигла беспрецедентного в истории человечества уровня, - и эта энергия, эта мощь используется почти систематически для уничтожения мира жизни и его основной материальной базы. Почти в каждом регионе воздух и водотоки загрязняются разнообразными отходами, почвы смываются, земля пересушивается, дикие животные уничтожаются. Прибрежные зоны и даже глубины океанов подвержены вездесущему антропогенному загрязнению. Но ещё более важно в более широком плане то, что базовые биологические циклы - углерода и азота, - от которых зависит существование и возобновление жизни всех живых существ на Земле, нарушаются до состояния необратимости. Быстрое распространение ядерных реакторов в США и во всём мире - к 2000 году их будет около 1000, если будущие власти станут продолжать в том же духе, - подвергли бесчисленные миллионы людей и других живых форм самым канцерогенным и мутагенным агентам из известных до настоящего времени. Часть этих веществ, представляющих страшную угрозу для всего живого, например, радиоактивные отходы, - будут с нами на протяжении сотен тысяч лет. К этим радиоактивным отходам мы должны ещё прибавить долгоживущие пестициды, соли свинца, тысячи ядовитых или потенциально ядовитых химических веществ в пище, воде, воздухе; быстрый рост городов и их перерастание в гигантские мегаполисы, обширные пояса городской застройки, с плотной концентрацией населения, сравнимого по количеству с целой нацией; всё возрастающий уровень шумового фона; стрессы, вызываемые массовыми скоплениями людей, теснотой и массовыми манипуляциями; немыслимо гигантские скопления отбросов, отходов производства, брака, стоков; всё более плотные сети автодорог и городских улиц с напряжёнными транспортными потоками; безнравственное, бесхозяйственное расточительство в отношении невозобновимых природных ресурсов; бесконечные увечья, наносимые земле застройщиками - спекулянтами недвижимостью, баронами нефтедобывающей и лесозаготовительной индустрии и бюрократами автодорожного строительства. Смертельные удары, наносимые биосфере, только в течение жизни одного поколения довели её разрушение до уровня, превышающего нанесенный ей ущерб в течение тысячелетий жизни человечества на этой планете. Как подумаешь об этих темпах разрушения, страшно становится строить какие-либо предположения относительно того будущего, которое ожидает на ней грядущие поколения. Перед лицом такого кризиса борьба за перемены неизбежна. Простые люди всей земли принимают всё более активное участие в кампаниях за запрещение ядерных электростанций и оружия, против загрязнения воды и воздуха, за ограничение применения пестицидов и пищевых добавок, сокращение транспортных потоков в городах и на автомагистралях, за более здоровую атмосферу городов, против попадания в атмосферу радиоактивных отходов, за охрану и расширение ареалов дикой природы и зон обитания диких животных, за защиту животных от человеческого мародёрства. Однако единственным самым важным вопросом, стоящим сегодня перед природоохранным движением, является вопрос о том, будут ли все эти усилия кооптированы и ограничены узкими институциональными рамками "разумных" возражений и реформизма, или они окрепнут и превратятся в мощное движение, которое добьётся фундаментальных, поистине революционных перемен в нашем обществе и нашем мировоззрении и мировосприятии. Я уже давно доказываю, что мы обманываем себя, считая, будто мир, ориентированный на жизнь, может полностью или хотя бы частично развиться из общества, ориентированного на гибель. Общество США, такое, каким оно представляется сегодня, с его патриархией и расизмом, оседлало весь мир, - и не только как потребитель его благосостояния и ресурсов, но и как препятствие к какому бы то ни было самоопределению, и дома, и за рубежом. Его неотъемлемыми, глубинными целями являются производство ради производства, сохранение иерархии и тяжкого труда в масштабах всего мира, манипулирование и управление массами, осуществляемые централизованными государственными учреждениями. Такого рода общество жёстко противостоит обществу, ориентированному на жизнь. И если экологическое движение не направит в конце концов свои усилия на проведение революции во всех сферах жизни - общественной и природной, политической и личной, экономической и культурной, - то оно постепенно выродится просто в предохранительный клапан для существующего порядка. Проведение традиционных реформ, в лучшем случае, замедлит, но не может остановить сокрушительную деструктивную инерцию нашего общества. В худшем же случае оно убаюкивает людей, давая им ложное ощущение безопасности. Наши государственные учреждения играют с нами в игры, которые способствуют этой пассивности. Оно одаривает нас подолгу откладываемыми, фрагментарными, вопиюще неадекватными реформами, чтобы отвлечь наше внимание от своих крупномасштабных разрушительных действий. Впрочем, в конечном счёте важнейшая проблема, связанная с "прагматической" политической стратегией бесконечной торговли, компромиссов и решений по принципу "что меньше зла принесёт", заключается не в том, что эта стратегия не приведёт нас туда, куда мы хотим. Всё зло заключается в том, что она понуждает нас идти туда, куда мы не хотим. Этот "прагматический" подход неоднократно уже приводил к смертельным последствиям в ходе нашей современной истории. Фашизм проложил свой путь к власти в Германии отчасти благодаря тому, что радикальное профсоюзное движение умерило свои революционные притязания и старалось быть более "эффективным", оказывая содействие кандидатам партий "меньшего зла". Таким образом движение сдало свои позиции, инициативу и руководящую роль. Следуя этим "реалистическим" путём, который казался в своё время таким целесообразным, немецкие рабочие сначала оказались перед "реалистическим" выбором между умеренными левыми и толерантным центром, затем между толерантным центром и авторитарными правыми, и в конце концов - между авторитарными правыми и тоталитарным фашизмом. Причём этот моральный регресс неизбежно проходил на уровне парламента; жестокая диалектика политического вырождения и морального разложения подточила и само рабочее движение Германии. То, что когда-то воинственно настроенный, хорошо организованный немецкий рабочий класс допустил этот политический дрейф от одного "меньшего зла" к другому, не оказывая никакого непосредственного сопротивления, является, пожалуй, самым мрачным, удручающим фактом во всей его истории. Природоохранные движения поступают немногим лучше, возлагая свои надежды на стратегии "меньшего зла" и государственных реформ. Скажем, европейские "зелёные" стали даже членами парламентов, однако, как правило, они добиваются всего лишь немного большего общественного внимания к своим самодостаточным депутатам парламента, но не достигли пока чего-нибудь существенного в плане прекращения разрушения природы. Как очень убедительно рассказал нам Дейв, активисты охраны природы с такими добрыми намерениями и стратегиями "меньшего зла", не видящие за деревьями леса, проторговали целые огромные леса за символические отдельные деревья. За относительно небольшие национальные парки были отданы обширнейшие ареалы дикой природы. Прибрежные низины и заболоченные земли гигантской протяжённости они обменяли на чистые пляжи площадью в несколько акров. Это - неизбежный результат "работы внутри системы", когда эта система в самом своём основании анти-экологична, элитарна и направлена против вас. Скажем, коалиция немецких "зелёных" с социально-демократическим правительством в провинции Гессе, бесславно завершившаяся в середине 80-х годов, не только запятнала лучшие принципы этого движения компромиссами благодаря усилиям "реалистического крыла" партии зелёных, но и сделала эту партию более бюрократической, управляемой и "профессиональной". Результат? Когда-то массовое, радикальное зелёное движение изменилось кардинально, а положение дел, которое они хотели изменить - нисколько. В настоящее время немецкие "зелёные" очень далеки от своих прежних намерений осуществлять чисто экологическую, деятельную политику. Позвольте мне уточнить мою мысль. Противопоставляя природоохранные реформы и возможность подлинно экологического движения, я вовсе не имею в виду сказать, что мы не должны выступать против строительства атомных станций или автомагистралей, а сидеть в сторонке сложа руки и ждать наступления экологического тысячелетия. Наоборот, мы должны крепко, настойчиво удерживать существующий плацдарм по всем возможным направлениям. Мы должны стараться спасти то, что у нас ещё осталось, чтобы перестраивать общество в условиях как можно менее загрязнённой и как можно менее повреждённой природы. Но для того, чтобы наши действия были эффективными, мы должны оторваться от привычного, традиционного реформизма и энергично перейти к значительно более мощному ненасильственному сопротивлению путём прямых выступлений. Более того, пора уж нам прекратить латать и штопать дыры существующей государственной системы, общественных отношений, технологий, ценностей и начать фундаментальную их трансформацию. Это не значит, что мы не должны осуществлять минимальную программу с чёткими непосредственными критериями и целями, или что нам не следует даже принимать участие в местных выборах. Я писал о таких мерах в своих статьях и книгах, посвящённых свободному самоуправлению. Однако это значит, что непосредственные цели, которых мы добиваемся, и применяемые нами для этого средства должны быть направлены к осуществлению необходимых радикальных фундаментальных перемен, а не к кооптации и сдерживанию в рамках существующей, непоправимо разрушительной системы. Я убеждён, что нам не удастся удержать нашу политическую платформу и избежать кооптации, если мы не создадим единого - открытого и бескомпромиссного - вuдения подлинно экологического будущего. Сегодня наиболее реалистический подход может быть достигнут, только если конструктивно смотреть вперёд, в будущее, каким оно должно быть, не зацикливаясь на существующем положении дел. Мы немного добьёмся, если будем основываться на том, чего можно добиться в рамках существующих хищнических социальных систем. Это не даст нам возможности выработать мировоззрение, желательное или достаточное для нас. Мы не можем себе позволить удовлетвориться такими изначально компромиссными программами. Масштабы наших решений должны соответствовать масштабу проблемы. Нам нужно набраться мужества и выработать такое радикальное вuдение, которое на первый взгляд покажется "утопическим" нашему приручённому и запуганному политическому воображению. Мы сегодня располагаем потрясающим ассортиментом новых идей, планов, технологических решений и рабочих данных, которые могут дать нам наглядную картину необходимых очертаний устойчивого экологического общества. Дейв уже нарисовал нам половину этой картины, говоря о восстановлении значительных ареалов дикой природы по всему континенту. А как насчёт тех ареалов, на которых по-прежнему должны обитать люди? Как они могут быть организованы экологически? Уж конечно, они не могут оставаться под властью расползающихся неудержимо городов, массовой индустриализации, и гигантских корпоративных ферм, работающих как фабрики по производству пищи. Такие учреждения не только провоцируют разрушительные социальные конфликты, приводят к полному обезличиванию человека и централизации власти; они, кроме того, ложатся невыносимым бременем на местные водные ресурсы, на все основные природные свойства ареалов, которые мы населяем; они загрязняют воздух, которым мы дышим. Одной из наших главных целей должна стать радикальная децентрализация наших индустриальных городских территорий, превращение их города и посёлки, соизмеримые с человеческими масштабами и искусно спланированные таким образом, чтобы соответствовать несущим способностям тех экологических сообществ, внутри которых они будут размещаться. Нам необходимо превратить существующую модель густо заселённых городов, неуправляемо расползающихся во все стороны, в федерации значительно меньших городов и посёлков, окружённых небольшими фермами, производящими разнообразную экологически чистую сельхозпродукцию исключительно для местных жителей и связанными друг с другом лесополосами, пастбищами и лугами. Холмистые или горные ландшафты, земли с крутыми уклонами следует оставить залесёнными для предотвращения эрозии, охраны и экономии воды и поддержания жизни диких животных. Более того, каждый город и посёлок должен иметь много садов и огородов, красивых уголков, парков, прудов и ручьёв, где бы водилась рыба и водоплавающая птица. В таких условиях сельские ландшафты будут не только непосредственно примыкать к городу, но и входить в него. Значительные площади дикой природы, расположенные относительно неподалеку, будут спокойно сосуществовать с человеческим жильём, и люди буду осторожно "направлять" их жизнь, чтобы способствовать их эволюционно целостности, разнообразию и стабильности. Децентрализовав наши населённые пункты, мы, кроме того, сумеем избавиться от устрашающе разрушительного пристрастия современного общества к ископаемому топливу и атомным электростанциям. Одна из ключевых причин неустойчивости наших гигантских городов заключается в том, что они изначально не могут обходиться от немыслимых объёмов опасных и невозобновимых природных ресурсов. Чтобы поддерживать жизнь большого, густо населённого города, требуется неизмеримые количества угля, нефти или ядерной энергии. По всей вероятности, безопасные и возобновимые источники энергии, каковыми являются водная, ветровая, солнечная, не смогут пока что полностью удовлетворить потребности гигантских городских территорий, даже если внедрять всемерную экономию энергии, сокращать количество автотранспорта и наименее важных производств. В отличие от угля, нефти и атомной энергии, энергию солнца, воды и ветра и других альтернативных источников мы до сих пор получали малыми "порциями". Однако, хотя солнечные батареи, ветровые турбины или гидроэнергоустановки не смогут, наверное, иллюминировать сегодня остров Манхэттен, такие источники энергии, собранные воедино в экологически чистую энергоустановку, основанную на естественных возможностях конкретного региона, вполне могут удовлетворить жизненные потребности небольших, децентрализованных городов и посёлков. Промышленное производство, так же как и сельское хозяйство, должно быть децентрализовано, и его технологии радикально переработаны и приспособлены для творческого использования местных ресурсов мелкомасштабными, многофункциональными предприятиями, не требующими изнурительного, монотонного труда, не загрязняющими окружающую среду, с оборотными циклами и без ядовитых отходов. Таким образом относительно автономные сообщества, средства существования которых со всею очевидностью будут зависеть от окружающей их природной среды, вероятно, научатся новому уважению к естественным взаимосвязям, являющимся основой их устойчивости. В конечном счёте, попытки добиться локальной или хотя бы региональной автономии и самообеспечения окажутся более эффективными, чем расточительное, неоколониальное разделение труда, преобладающее сегодня. Хотя, несомненно, многие сообщества будут иметь одинаковые мелкие производства и ремёсла, однако близость каждой группы к местной природе т её экологические корни приведут к более разумному и любовному пользованию её благами. При ближайшем рассмотрении такая перспектива кажется вполне радикальной. Но я должен подчеркнуть, что мои призывы к децентрализации и "альтернативным" технологиям сами по себе ещё недостаточны для создания гуманного, экологического общества. Не следует обманываться: никакие перемены в демографии, снабжении, проектировании или масштабах сами по себе не приведут нас автоматически к изменению нашей общественной жизни или духовного восприятия. Децентрализация и сложные альтернативные технологии, конечно, могут помочь. Описанный мною тип децентрализованных человеческих сообществ может способствовать открытию новой эры прямой демократии, предоставляя людям больше свободного времени и социальной удобопонятности, что, в свою очередь, поможет простым гражданам управлять делами общества без посредства правящих классов, гигантского бюрократического аппарата или элитарного класса профессиональных политических функционеров. Однако, чисто экологическому мировоззрению в конечном счёте потребуется найти ответы на такие извечные, наболевшие вопросы, как "кто чем владеет?" и "кто чем управляет?". Ответы, которые мы дадим на эти вопросы, способны в огромной мере сформировать наше будущее. Я убеждён, что лучшей формой правления в экологическом обществе будет прямое демократическое самоуправление; что лучшей формой владения производственными предприятиями и ресурсами будет общинная собственность на муниципальном уровне, а не корпоративная и не государственная; что лучшей формой экономического управления будет общинное самоуправление. При таком устройстве и широкие политические, и конкретные решения, касающиеся жизни коммуны, сельского хозяйства, промышленного производства, будут приниматься, насколько это возможно, активными гражданами на общих собраниях "лицом к лицу". Помимо прочих очевидных преимуществ, такое демократическое, кооперативное содружество будет прививать своим членам неиерархический, недеспотический образ мысли, который, в конечном счёте, повлияет на отношение человечества к остальному природному миру. Уточню: несомненно, продвижение от сегодняшнего капиталистического общества, основанного на гигантских индустриальных и городских центрах, в высшей степени химизированном сельском хозяйстве, централизованной и обюрокраченной власти, неимоверной гонке вооружений, массовых загрязнениях и эксплуатации трудящихся, к экологически совершенному обществу, которое я только что начал описывать, потребует очень сложной и трудной стратегии переходного периода. У меня нет готовых простых формул для осуществления такой революции, хотя кое-что кажется мне вполне ясным. Следует разработать новые политические подходы, избегающие ловушек кооптации, расставляемых системой, рушащей как общественную жизнь, так и жизнь природы. Нам необходимо такое общественное движение, которое смогло бы эффективно бороться с государственным и корпоративным капитализмом и в конечном счёте заменить его, а не такое, которое ограничивает свои цели "улучшением" существующей системы. Прямое ненасильственное сопротивление, безусловно, является важным элементом такой новой политики. Замечательным духом антиядерных коалиций 70-х годов было вот это интуитивное ощущение необходимости оторваться от существующей "системы" и сформировать сильную независимую оппозицию. В значительной степени они взяли на вооружение стратегию ненасильственных прямых акций, поскольку все предшествующие попытки прекратить строительство атомных электростанций путём политической деятельности внутри "системы" провалились. Бесконечные месяцы, а то и годы, судебных тяжб, слушаний, принятия местных предписаний, обращений с призывами, письмами и петициями, кампании по организации всенародных воззваний к парламентариям, - всё это было впустую: остановить строительство новых атомных станций этими методами не удалось. Для этого требовались более мощные, действенные меры. Но я считаю даже более важной чертой прямых акций то, что они являются решительным шагом к восстановлению личного влияния на жизнь общества, личной власти над собственной жизнью, которые узурпировала у людей централизованная, чрезмерно властолюбивая бюрократия. Тактика прямых действий - это опыт, который перебрасывает мостик к будущему обществу, основанному на прямой всенародной демократии. Подобным образом и общинная организация является ключевым элементом радикально новой политики, особенно те её формы, когда люди встречаются лицом к лицу, выясняют свои общие проблемы, и решают их на основе взаимопомощи и добровольных общинных услуг. Такая общинная организация воспитывает общественную солидарность, доверие членов общины друг у другу и личную инициативу. Общинные сады и огороды, клубы, совместная ответственность за землю, кооперативы по строительству жилья, детские учреждения, обслуживаемые самими родителями, альтернативные школы, потребительские и производственные кооперативы, сети обмена продукцией и услугами, общинные театры, учебные группы, местные газеты, телестудии со свободным общественным доступом - всё это удовлетворяет самые непосредственные нужды населения, которыми обычно пренебрегают. Но, кроме того, они в большей или меньшей степени служат школами демократии. Участвуя в таких мероприятиях, мы будем становиться более социально ответственными людьми, будем учиться искусству демократической дискуссии и демократического же решения важных социальных вопросов. Однако, - и это может шокировать наиболее традиционных анархистов, - я думаю также, что нам нужно изучить возможности всенародной избирательной политики. Безусловно, невозможно отрицать, что в большинстве случаев участие в избирательных мероприятиях служит только узаконению государственной системы с её неизменной бюрократией и ограниченным участием граждан в управлении; но мне всё же кажется важным и возможным, чтобы активисты из народных масс вмешивались в местную политику и создавали новые типы местных структур, к примеру, инициативы на основе голосования (жеребьёвки), общинные собрания (ассамблеи), городские собрания, советы общин, которые смогли бы всё в большей степени брать на себя прямой демократический муниципального правления. Успех такого освободительного движения за самоуправление будет зависеть от его способности с течением времени демократизировать постепенно одну общину за другой и устанавливать между ними конфедеративные региональные отношения. Если мы всерьёз хотим бросить вызов государственным и международным корпорациям, нам нужны будут такие географические, политические и экономические базисные образования. Нам нужно будет создать такую двойственную власть, чтобы вырвать из рук существующих властей нити управления самыми важными, самыми насущными сферами жизни общества и немедленно передать их новым формам правления. Не вижу никакой иной альтернативы создания подлинно экологического общества. Такая революция, естественно, не может совершиться в одночасье, единым огромным, спонтанным, яростным порывом. Новая жизнь, за которую я ратую, вырастает почти на клеточном уровне, - это процесс естественного, органического размножения и дифференциации, как развитие зародыша в матке. Помимо конфронтационной борьбы, как ныне, так и в будущем, экологическая революция требует также и терпеливой, неторопливой работы с дальним прицелом по организации общинной жизни и творческой политической работы масс. Вот это то, что я называю зелёной стратегией. Цель её - не просто "представлять" растущее движение граждан, занимая места в существующем политическом аппарате на муниципальном уровне, не говоря уж об уровне штата или государства. Её цель - создать или возобновить городские митинги, общинные собрания или даже общинные советы наиболее активных граждан как основу местного управления. Кандидаты от радикального экологического движения должны принимать участие в местных выборах, выступая с платформой, фундаментально ориентированной на организацию таких собраний граждан и легальную перестройку управленческих структур с основным акцентом на широком политическом участии граждан, совместном обсуждении общественных дел и полной подотчётности депутатов, избранных в более широкие, конфедеративные советы, а также тех, кто служит в чисто административных органах. Эти общинные собрания (ассамблеи) можно начинать организовать ещё до того, как они будут признаны юридически. Ведь такие неофициальные собрания граждан могли бы создать "теневой", "параллельный" городской совет из избираемых ими делегатов от каждой общины, которые могут быть и отозваны. Такие "теневые" советы, хотя и не имеющие поначалу законной власти, могли бы оказывать очень действенное моральное влияние на официальные городские власти, пока не получат легальную власть в своих городах. Они могли бы подробно отслеживать повестку дня и деятельность официальных городских советов, предлагать необходимые реформы и подвергать обсуждению любые законодательные меры, которые они сочтут несоответствующими общественным интересам, превращая таким образом людей во всё более действенную политическую силу. По мере того, как будет официально устанавливаться прямая политическая демократия, на многих уровнях можно по-прежнему принимать отдельные, частичные меры для перевода экономики на самоуправление. Не покушаясь на права собственников небольших розничных магазинов, предприятий бытового обслуживания, мастерских ремесленников, малых ферм, местных производственных предприятий, владельцев собственного жилья, этот новый тип самоуправления может начать скупать более крупные предприятия, особенно те из них, которые находятся на грани закрытия, но могут управляться более эффективно собственными рабочими, чем предпринимателями или корпорациями, главной целью которых является максимизация прибыли. Значительное место в муниципальных экономических программах может занять организация земельных трастов, не только как средство обеспечения надлежащего жилищного строительства, но и для содействия развитию малых кустарных промыслов. Муниципальные фонды могут быть использованы для ускорения создания кооперативов, общинных садов и огородов, фермерских рынков под растущим вниманием общественности, и эти мероприятия могут больше способствовать потребительскому доверию, чем по отношению к крупным доходным корпоративным предприятиям. В таком политическом и экономическом контексте экологическое восстановление муниципальных земель и окружающей местности может начать быстро и прочно укореняться. Общественные земли можно расширять и восстанавливать. Фермерам можно оказать финансовую поддержку для перевода их хозяйств на диверсифицированную, экологически чистую продукцию, призванную удовлетворять местные и региональные нужды. Развитие корпоративного сельского хозяйства будет всё в большей мере ограничиваться. Могут быть задействованы программы реконструкции и заселения сельской местности горожанами, которые хотели бы создать свои собственные новые общины. Безопасные и эффективные программы контроля рождаемости должны стать доступными - бесплатными или недорогими. Переработка отходов будет вменена в обязанность. Местные производственные и бытовые кодексы могут быть ориентированы на поощрение существенной экономии энергии и постепенного перехода на безопасные, возобновимые источники энергии. Может начаться переход на экологически безопасные производственные технологии. И, наконец, - мы не можем рассчитывать на осуществление этой перспективы в одном округе, посёлке или городе. Всё наше общество должно стать конфедерацией, основанной на координации муниципалитетов администрацией, организованной по принципу снизу вверх, в отличие от ныне существующей системы управления государства и штатов, действующей по правилу сверху - вниз. Независимо от того, будет ли самоуправление организовано по округам или биорегионам, наши новые муниципалитеты должны объединяться конфедеративными советами, каждый из которых будет состоять из всенародно избранных "депутатов", которых легко может отозвать избравшая их община. Конфедерацию, имеющую долгую, хотя и почти забытую собственную историю, не следует путать со штатом, который всегда конфликтовал с конфедеративными структурами под предлогом "эффективности" и, - что очень типично - "сложности" нашего современного общества. Такие заявления - чушь чистой воды. Меня сегодня очень беспокоит то, что многие радикалы принимают эту трескучую бессмысленную болтовню о "сложности" современного общества, и редко отдают себе отчёт в том, что города с населением восемь, десять или двенадцать миллионов человек, уже не являются собственно "городами", а представляют собою бесФормэнные, неуправляемые кляксы, остро нуждающиеся в децентрализации, как физически, так и организационно. Конечно, все эти идеи левой освободительной стратегии организации самоуправления суть не более, чем общие очертания минимальной программы перехода к социальной и экологической гармонии. Но этот общий стратегический подход поможет решить значительное число насущных, безотлагательных проблем и указать нам направление более фундаментальных социальных перемен. Он поможет нам начать создание основу двойственной власти, откуда мы сможем эффективно противостоять власти корпораций и государства - штата. Вполне вероятно, что вокруг каждого из элементов этой минимальной программы будут формироваться успешные альянсы, поскольку её задачи коренятся в общечеловеческих интересах, не ограничивающихся интересами класса, нации, этнической общности или пола. Эти всеобщие цели могут быть сформулированы так, чтобы объединить абсолютное большинство людей - мужчин и женщин, людей разного цвета кожи, бедняков, рабочих промышленных предприятий и сферы обслуживания, специалистов - профессионалов, представляющих средний класс, а также представителей элиты - тех немногих из наших оппонентов, в которых, быть может, проснётся сознание. И всё же я согласен с Линдой в одном важном пункте. Если зелёное движение, претендующее на роль носителей новой экологической политики в нашей стране, позволит себе настроения типа "ненавижу Америку", или станет думать и говорить непримиримо негативным или непонятным большинству американских граждан языком, это будет непростительным провалом их политического творчества. Десятки лет радикалы обращались к народу Северной Америки на языке немецкого марксизма, русского ленинизма, китайского маоизма, или, реже, - испанского анархизма, то есть, как видим, на каком угодно, но только не на том, что вырос из собственно американской революционной традиции, с его вниманием к общине, децентрализации, индивидуальности и прямой демократии, в противоположность концентрации власти штата, государства или корпораций, империалистической торговле и необузданной алчности. Нам нужно сознательно возродить старый образ "американской мечты", идеализировавший общину, демократический и утопический, каким бы несовершенным он ни был во всех прочих отношениях. Хотя существующая система и "прогнила насквозь", она всё же сохраняет ещё остатки прежних, часто более свободомыслящих учреждений, которые с большим трудом вписывались в существующие. Давайте же строить на этих учреждениях и традициях. Воспользуюсь лозунгом, который я отшлифовал в последние годы: "Мы должны демократизировать республику, а затем радикализовать демократию". Глава 3 РАДИКАЛЬНЫЕ ВЗГЛЯДЫ И СТРАТЕГИИ Линда Давидов: Меня, как я понимаю, направили сюда, чтобы представлять "традиционное" природоохранное движение в этой важной дискуссии. Я согласна с Мюрреем и Дейвом в том, что экологический кризис действительно очень серьёзен, но не уверена, что приму предлагаемые ими стратегические подходы для осуществления перемен. Прежде всего, потому, что я убеждена в преимуществах избирательной системы, реформ и работы в рамках этой системы. Мне посчастливилось принимать участие здесь, в Нью-Йорке, в создании коалиции, именуемой "Окружающая среда'90". Мы занимаемся созданием единой платформы в рамках нынешней избирательной кампании по избранию мэра. Мы считаем, что альтернативные кандидаты и их платформы должны повлиять на то, как пойдут дела в нашем городе в будущем году. Поэтому мы объединили группы и отдельных людей, борющихся за улучшение экологических условий, и пытаемся предложить консенсус относительно того, что должно происходить в результате перемен в правительстве. Последние двенадцать лет или чуть больше городом Нью-Йорком руководили люди, считавшие, что для преодоления нашего фискального кризиса мы должны продавать, продавать, продавать всё, что возможно, тому, кто предложит больше всех, чтобы поддержать нашу налоговую базу. Что же мы, главным, образом, можем продавать, продавать, продавать в нашем Нью-Йорке? Землю и разрешения строить на ней. Вот группы, подобные моей, вместе с другими природоохранными и общественными активистами, и ведут тяжёлую борьбу в администрациях, в судах, в газетах, на телевидении. Борьбу за общественное мнение по поводу высоты возводимых зданий, по поводу плотности застройки, по поводу минимальных расстояний между зданиями, насколько они могут возвышаться друг над другом, насколько можем мы "обетонить" одеть в бетон - этот город, в котором мы должны жить и выживать. Нам кажется, что эти вопросы имеют существенное значение, и что нам стоит собираться вместе, чтобы выработать широкую и реалистическую платформу, которая будет приемлемой и комфортной для жителей нашего города. Мы надеемся, что нам удастся вдохновить ряд собраний, митингов и дискуссий, что приведёт к созданию программы на первые сто дней правления новой городской администрации. Вероятно, Мюррей и Дейв подумают: какая пассивная, скушная возня! Оба они, похоже, считают, что наше общество, собственно, вся наша цивилизация, "прогнили насквозь" и что реформы уж тут не помогут. По правде говоря, я не уверена, что наше общество "прогнило насквозь". Конечно, оно несправедливо. Оно эксплуататорское. Как юридическая сущность, оно принимает неумные решения. Его институциональные части ещё не полностью представляют все общественные интересы, и нам нужно это изменить. Но мы живём в невероятно устойчивом обществе, которое изменяется очень медленно и неохотно. Я что-то не вижу пока, чтобы нас за углом ожидала революция - экоанархическая или иная какая-нибудь. Поэтому лучше уж мы возьмёмся хорошенько за старый добрый реформизм. Тот, что может внести реальные перемены здесь и сейчас. Я помню, как мы боролись против кандидата в президенты, жаждавшего разбомбить Вьетнам, не оставив там камня на камне - вернуть его в каменный век. Я же боролась за кого-нибудь, кто не был готов зайти так далеко. Особенного выбора не было, нам предложили единственного такого кандидата, и, как мне кажется, это оказало своё действие. Важно было бороться за меньшего "разрушителя". Потому что в конечном счёте, те из нас, кто хотел остановить войну во Вьетнаме прежде, чем будут полностью уничтожены его общество и культура, должны были оказывать эффективное давление на правительство, чтобы ограничить его разрушительное действие. И мы этого добились. В конце концов, мы войну прекратили. В конце концов мы убедили людей, занимающих высокие посты в нашем обществе, обратить внимание на наше мнение и реагировать позитивно. Я думаю, в этом кроется ключ к политической эффективности. Имеется полная возможность работать в доступных для нас учреждениях, чтобы добиваться желательного для нас поворота дел. Весь фокус в том, чтобы иметь желание эффективно использовать доступные существующие правительственные механизмы, донести наши идеи до широкой общественности и до официальных лиц, принимающих решения, не сделав их своими врагами. Разговоры о революции, использование языка, "прогнившего насквозь", отказ принимать участие в выборах, политических партиях, средствах массовой информации, судах, лоббировании кажется мне непродуктивным и даже вредным. Приведу более недавний и более местный пример. На недавнем собрании "Вестсайдского бюро" - органа, осуществляющего планирование застройки города и штата, было объявлено, что Бюро изменило своё печально известное "Предложение Вествей", которое заключалось в том, чтобы засыпать часть реки Гудзон, провести под ним туннель, выстроить там несколько высотных домов и в качестве кости для активистов охраны природы даже отвести место для парка. Руководитель Бюро объявил собравшимся - а там было не менее сотни людей, в том числе много журналистов, - что бюро решило начать строительство городской свалки. По комнате пробежал шёпот - люди стали спрашивать друг у друга, как могло случиться, что строительство свалки уже не рассматривается в общепринятом порядке как часть застройки западного берега Манхэттена. Вот это "как могло случиться" обеспокоило некоторых местных жителей. Они не могли согласиться с этим. Они были невероятно настойчивы, они посвятили всё своё время, чтобы денно и нощно бороться против этого плана, используя все доступные им официальные механизмы принятия решений, - открытые слушания, прессу, суды. Вот пример того, как люди разумно используют аппарат власти и государственные учреждения, чтобы предотвратить нежелательные действия или события - в данном случае, засыпку реки Гудзон. Что ж, нам удалось остановить этот проект, и, я думаю, у нас даже есть возможность провести переговоры с Бюро относительно создания скромного бульвара и очаровательного парка в составе проекта "Зелёной дороги реки Гудзон", которые могут стать одним из великих памятников предприимчивости горожан и охране природы в нашем обществе. Поэтому я полагаю, что мы можем защитить Землю, используя для этого механизмы власти в нашем обществе, а также желание искать компромиссов по тем или иным вопросам. Мы вовсе не против городской застройки как таковой, мы против самых разрушительных, самых худших её аспектов. Это не значит, что мы всегда ведём себя мирно и послушно. Иногда мы бываем настроены очень воинственно. Иногда мы излагаем наши предложения весьма решительно. Но что, по-моему, нам следует понять, - так это то, что наше общество очень стабильно, и движется оно очень медленно, и что мы можем изменить его только при условии, если будем очень, очень тщательно разрабатывать действенные, реалистические стратегии, имеющие определённые шансы на успех; и это лучше, чем преследовать утопические мечты. Я хочу спросить Дейва и Мюррея: почему бы вам не попытаться поработать внутри системы? Почему вы так убеждены, что наше общество "прогнило насквозь"? Почему вы считаете ваши радикальные стратегии более реалистическими? Что плохого в прагматической реформистской стратегии? Дейв Формэн: Я думаю, что есть множество способов, которыми мы можем защищать Землю, как, впрочем, и что бы то ни было другое. Я вовсе не рекомендую людям делать только вот это, применять только определённую тактику или только один подход. Одним словом, меня совершенно не заботит, каким способом люди предпочитают защищать Землю - писать ли письма издателю, или собирать макулатуру для переработки, вывешивать ли лозунги за кандидата - активиста охраны природы, или участвовать в блокаде ядерной электростанции вместе с тысячами других людей, или в одиночку "шиповать" деревья и ломать бульдозеры в древних глухих лесах. Но меня очень заботит, чтобы люди оторвали зад от своих диванов перед телевизорами и начали что-нибудь делать. Пора взять на себя ответственность за свою жизнь - и за весь мир. Пора хоть что-нибудь сделать, чтобы заплатить за привилегию пожить на этой прекрасной, живой, голубой и зелёной планете, на Земле. Чем больше людей оторвут свой зад и что-нибудь предпримут, тем больше шансов будет у нас, чтобы выжить на Земле и защитить её и множество её обитателей. Однако я не думаю, что все выбираемые нами цели и стратегии одинаково ценны и эффективны. Нам следует не только оторвать зад от дивана, но и хорошенько подумать о том, какие цели и стратегии лучше всего могут защитить Землю. Честно говоря, у меня по этому поводу гораздо больше вопросов, чем ответов, и всё же некоторые вещи кажутся мне достаточно ясными. Прежде всего, я думаю, что умеренный и так называемый прагматический подход, так чётко описанный Линдой, является ограниченным, а часто и вредным. Я никогда не позволю себе заявить, что активному участию в предвыборной политической борьбе, использованию юридических методов, лоббирования более совершенного законодательства нет места в нашем движении. Я думаю, такая тактика может быть эффективной, и её не следует сбрасывать со счетов. Как я уже говорил, я работал координатором лоббистов Общества охраны дикой природы в Вашингтоне. При Картере, в 1976 году, я был председателем Общества охраны природы в Нью-Мексико. Несмотря даже на то, что политика Картера в отношении государственных земель привела к созданию "Земли - прежде всего!", он всё-таки сделал несколько дельных вещей, пока занимал президентский пост. Этого нельзя отрицать. Кроме того, я провёл много часов за столом переговоров со Службой леса США и принимая участие в открытых слушаниях, бывших одним из этапов её процесса планирования. Но, покончив со всем этим, я убедился, что эти тактики просто недостаточно действенны или практичны, чтобы защитить зоны нашей нетронутой пока ещё природы, находящиеся сегодня в такой опасности. Вам кажется, что движению за охрану государственных земель, как минимум, следует добиваться, в качестве важнейшей цели, недопущения индустриальной "цивилизации" в пределы тех немногих ареалов дикой природы, которые у нас ещё остаются. А между тем наши традиционные природоохранные организации стали такими преданными придворными льстецами в общепринятом индустриальном устройстве, что они не могут эффективно добиться даже этой ограниченной цели. Уже в 1957 году мы могли видеть образцы их нынешней стратегии, когда они пошли на компромисс в Законе о водохранилищах на реке Колорадо, добившись отмены строительства огромной плотины на реках Зелёной и Ямпа в Национальном памятнике природы "Динозавр", но дав согласие на строительство таковой в Глен Каньоне на реке Колорадо. Сегодняшняя стратегия традиционного природоохранного движения - защищать всё уменьшающиеся центральные участки дикой природы, отдавая взамен гигантские её площади. Это ни к чему нас не ведёт. Конечно, усилия традиционных природоохранных организаций - предвыборная политическая деятельность, лоббирование, судебные баталии - замедляют процесс вторжения, однако не останавливает его, не говоря уж о повороте вспять. Посмотрим правде в глаза: наша представительная демократия сломалась. Наше правительство представляет, прежде всего, интересы денежных воротил, и подтасовывает карты в борьбе против реформистских движений. Игра только по их правилам ограничивает ваши возможности. Поэтому реформистское природоохранное движение не смеет и думать о том, чтобы сохранить все оставшиеся ареалы дикой природы в нашей стране, не говоря уж об их расширении путём экологической реконструкции. Пытаясь приспособиться, не выглядеть слишком радикальными или экстремальными, всегда искать компромисс, вы становитесь чертовски легко управляемыми. Не удивительно, что традиционное природоохранное движение терпит неудачи последние пятнадцать лет - его нетрудно перехитрить, таким смирными стали его тактика и взгляды. Например, ранней весной 1977 года Служба леса США начала инвентаризацию и оценку оставшихся бездорожных и неосвоенных ареалов дикой природы в национальных лесах, длившиеся полтора года. Материалы готовились для рассмотрения в Конгрессе с целью принятия решения о том, какие из этих земель могут быть защищены как резерваты дикой природы. В общей сложности в национальных лесах оказалось около 80 миллионов акров, сохранявших ещё значительную степень нетронутости и природного разнообразия Вместе с национальными парками и памятниками, национальными убежищами диких животных, существующими ареалами дикой природы и некоторыми землями штатов эти бездорожные территории составляли весь фонд дикой природы США. Эти места поддерживают целостность и единство Северной Америки, они содержат генетическую информацию жизни, они представляют естественный здравый смысл и нормальный рассудок в круговороте индустриального помешательства. Теперь нам следует вспомнить, что с самого начала своего создания Служба леса США рассматривала национальные леса как арену рубок в промышленных масштабах, добычи полезных ископаемых, развития гидроэнергетики, строительства дорого, выпаса скота и автотуризма. Не стоит поэтому удивляться, что в январе 1979 года служба леса объявила следующие результаты своей оценки: из 80 миллионов оставшихся акров неосвоенных земель в национальных парках только 15 миллионов акров было рекомендовано оставить нетронутыми в качестве резерватов дикой природы, запретив в них лесоповал, строительство дорог и прочее "освоение". В сильно залесённом штате Орегон, к примеру, было предложено заповедать всего 370 000 акров из 4,5 миллионов акров бездорожного, ещё не тронутого топором леса. Большинство земель, предложенных к охране на государственном уровне, оказались слишком засушливыми, либо слишком крутыми, слишком высокими или слишком холодными, чтобы быть полезным "ресурсом" для лесозаготовителей, шахтёров или скотоводов. А те, ещё неосвоенные, земли, на которых произрастали бесценные для нас первозданные леса, были пущены под топор. Крупный ареал распространения медведей-гризли на севере Скалистых гор был отдан на разграбление нефтяной и лесозаготовительной промышленности. Фанатики внедорожного автотуризма и скотоводы получили в своё распоряжение земли на Юго-западе. К сожалению, природоохранное движение в ответ не стало призывать к защите всех этих последних оставшихся неосвоенными государственных земель в их целостности и полноте, или использовать любую законную тактику, имеющуюся в их распоряжении, для защиты этих земель и борьбы против вторжения туда правительства и корпораций. Нет, вместо этого природоохранное движение решило быть реалистичным и искать компромиссов, отдавая бoльшую часть этих земель за предельно малое увеличение площадей, подлежащих законной защите. Благодаря чрезвычайной ограниченности их целей, их тактика в конечном счёте сработала и им удалось решить поставленную задачу, но и то путём крупных баталий. Следует, однако, помнить, что это достижение вряд ли является серьёзной победой в деле охраны дикой природы. Более того, после этого Служба леса выдвинула план, эффективно блокирующий любые традиционные попытки расширения площадей охраняемой дикой природы в национальных лесах в будущем. Вообще говоря, только бездорожные земли в национальных лесах могут рассматриваться на предмет их возможной защиты. Поэтому в 80-е годы Служба леса разработала и начала внедрять 15-летний план строительства 75000 миль дорог в национальных лесах, чтобы избавиться от таких бездорожных территорий. Эта гигантская сеть дорог (ими можно было бы трижды опоясать земной шар по экватору) будет стоить американским налогоплательщикам более трёх миллиардов долларов, - и всё для того только, чтобы обеспечить крупным лесозаготовительным компаниям доступ к древесине, оцененной всего в каких-нибудь 500 миллионов. Но что более важно, это нанесёт серьёзный ущерб биологической целостности остающихся в нашей стране ареалов дикой природы и разрушит их способность поддерживать жизнь и благополучие огромного разнообразия видов растений и животных. Может показаться, что парни из Службы леса США сознательно и намеренно сели и спросили сами себя: "Как бы нам отвязаться от этих чёртовых природоохранников с их клятыми предложениями по охране дикой природы?" И, похоже, их планы отлично работают. Своей массовой кампанией по строительству дорог Служба леса сегодня систематически разрушает незащищённые бездорожные территории. Каков же результат? Действенность защиты ареалов дикой природы путём традиционного лоббирования и политической работы в избирательных кампаниях испаряется, и через полдесятка лет пила, топор, бульдозер и буровые установки опустошат большую часть того, что ныне ещё является дикой, но незащищённой природой. Битва за дикую природу традиционными средствами подходит к концу. Быть может, три процента территории США будут более или менее защищены; на всё остальное будет объявлен открытый сезон. По иронии судьбы, традиционные политические методы, которые Линда называет нашим сильнейшим, наиболее действенным, наиболее практичным орудием для осуществления реформ здесь и сейчас, не могут защитить даже тех немногих природных ландшафтов, что ещё остались в нашей стране - отстоять самую минимальную цель, с моей точки зрения. Вот поэтому я считаю, что подлинно действенная стратегия защиты дикой природы должна включать большую дозу бескомпромиссных, ненасильственных прямых акций и сопротивления. Я думаю, что избирательная политика, законодательство, все эти традиционные методы могут по-прежнему играть серьёзную роль, но и ненасильственные прямые действия также должны стать важным средством защиты дикой природы. Слушайте, давайте искать в нашей системе самые слабые места и там находить решения этой проблемы - закинув ли деревянный башмак (сабо) в шестерёнки механизмов (саботаж), надев ли наручники и отобрав власть у агентств, совершающих неправомочные действия. Нам необходимо организовывать кампании сопротивления там и тогда, где и когда умирающая индустриальная империя попытается вломиться в сохранившиеся пока ареалы дикой природы. Мы должны бороться, мы должны мешать и ставить палки в колёса существующей системе всеми доступными нам средствами. Естественно, сюда относится и подача судебных исков, апелляций, и принятие законов, которые бы связали руки корпорациям и агентствам типа Службы леса США. Но всё же, чтобы по-настоящему выполнить эту работу, нам потребуются и демонстрации, и массовое ненасильственное гражданское неповиновение, и, честно говоря, нелегальная тактика "гаечного ключа" и саботажа проектов, направленных на разорение дикой природы. Настало время и мужчинам, и женщинам, в одиночку и малыми группами или крупными общественными выступлениями, развивать широко разветвлённое, стратегическое массовое движение ненасильственного сопротивления опустошению дикой природы по всей земле. Я уверен, что такие массовые кампании сопротивления могут стать действенным средством, чтобы прекратить рубки леса, строительство дорог и плотин, перевыпас скота, добычу нефти, газа и других природных ресурсов, езду на автомобилях без дорог, развитие лыжных инфраструктур, охоту с капканами и любые другие формы разрушения и опустошения ареалов дикой природы, не говоря уж о ракообразном наступлении городской застройки. Я уверен, что такие кампании могут быть эффективными, поскольку они настигают насильников природы повсюду, где они находятся, где живут и действуют. Многие проекты, покушающиеся на дикую природы, экономически нецелесообразны. Такая деятельность может принести минимальную прибыль, однако есть большой риск превышения сметной стоимости. Службе леса, лесозаготовительным компаниям, нефтяным компаниям, горнодобывающим компаниям дорого достаются эти "ресурсы" в труднодоступных ареалах дикой природы. Широкое и мощное сопротивление может ещё увеличить затраты, быть может, сделать их недопустимо высокими. Возрастающая стоимость ремонтов, различные препятствия, отсрочки, простои, вызванные сопротивлением "на местах", а также потеря общественной поддержки, массовые бойкоты потребителей, забастовки и другие выступления местных жителей в защиту дикой природы могут быть значительно более действенными, чем любые мероприятия в Конгрессе. Такие "экстремальные" и "бескомпромиссные" акции вовсе не являются бессмысленно "утопическими". Они имеют глубокий стратегический смысл. Они прагматичны. Хотя, надо признать, такие методы требуют гораздо большей личной вовлечённости и риска, чем работа по традиционным каналам. Нужно иметь мужество, чтобы сделать своё тело преградой между мощной техникой и дикой природой, встать непосредственно перед цепной пилой, бульдозером или ФБР. Многим из нас нужно учиться этому у таких, как Вэлери Райт, которая вскарабкалась на вершину древней 80-футовой сосны Дугласа, чтобы не дать её спилить, или Хови Уолк, выдернувшей все геодезические вешки разбивки дороги, которую предполагалось построить в крупном ареале обитания лосей. Конечно, обе эти активисты подвергали свою жизнь серьёзной опасности, и обе попали в тюрьму. Но мне вот напомнили знаменитую историю с Генри Давидом Торо, которого посадили в тюрьму за то, что он отказался платить подушный налог в знак протеста против войны с Мексикой. Когда Ральф Уолдо Эмерсон пришёл, чтобы вызволить его оттуда под залог и крикнул ему в открытое окошко: "Ральф, что ты там делаешь?", Торо спокойно ответил: "Ральф, а что ты делаешь там?". Сегодня нам необходимы такое мужество и такая моральная сила духа. Традиционные усилия по проведению реформ, безусловно, безопаснее, и в определённом смысле, они лучше вознаграждаются. Действуя в общепринятом русле и общепринятым правилам, вы вряд ли подвергаете себя риску серьёзных политических репрессий. Более того, вас скорее похвалят, чем осудят и очернят. Однако же такая похвала приводит в результате к ослаблению действенности всего природоохранного движения. Думается мне, что это желание быть признанным тем социальным окружением, в котором вы находитесь, заложено в глубинах человеческой натуры. Нам больно, когда "судьи", призванные высказать общественное суждение, отправляют вас с ярлыками "террорист", "экстремист", "сумасшедший", или просто "башка дурная". Наверное, это желание быть "умеренным", "прагматичным", легитимным в значительной степени проистекает из вполне понятной потребности иметь доверие прессы, политических и экономических лидеров, правящих в данный конкретный момент нашим обществом. Американская политическая система способна очень эффективно кооптировать и смирять диссидентов, оказав им внимание, а затем убедив быть более "благоразумными", чтобы к ним относились "более серьёзно". Выступление в вечерних новостях или на слушаниях в Конгрессе, предоставление работы в каком-нибудь правительственном учреждении - вот некоторые из множества методов, применяемых нашим истеблишментом для того, чтобы склонить инакомыслящего принять главные идеи доминантного мировоззрения и войти в комнату переговоров, где его убедят пойти на компромиссы с сумасшедшими, рушащими всё чистое и прекрасное. Взгляните только на большую часть активистов традиционного природоохранного движения. Политические воззрения большинства этих реформаторов включает, как минимум, население планеты - минимум, десять - двенадцать миллиардов человеческих существ, нации и государства, международные корпорации, личный автомобиль и людей в деловых костюмах на каждом континенте. Такое ограниченное мышление не может вдохновить и повести за собою движение за создание свободолюбивого общества, одухотворённого любовью к дикой природе. На самом деле такое ограниченное мировоззрение не имеет будущего. Современное общество - неуправляемый автомобиль, мчащийся со скоростью 90 миль в час вниз по тупиковой аллее, упирающейся в кирпичную стену. Мы вовсе не живём с стабильном обществе. Мы - самое неустойчивое из всех обществ, когда-либо существовавших на этой планете. Я думаю, что алчность, всеобщее помешательство, господство над природой и людьми, всё это сумасшествие назрело, как нарыв. В не таком уж далёком будущем начнётся такое, что нынешний социальный и экологический кризис покажется нам добрыми старыми временами. На данном отрезке времени пытаться изменить ситуации только путём "реалистических" реформ, используя только традиционные методы - значит сдаться, прекратить борьбу. Реформы, которые можно считать реалистичными при существующем распределении власти, просто не могут повести нас отсюда туда, куда нам нужно. "Земля - прежде всего!" во многих отношениях представляет фундаментальное возрождение движения за охрану дикой природы, диких животных, возвращение к первоосновам и противодействие кооптированию и компромиссам реформистов. За последние несколько десятилетий, сделавших природоохранное движение таким знаменитым, ныне общеизвестная "Этика Земли" Олдо Леопольда была постепенно заменена "политическим прагматизмом", что резко сузило политическое мировоззрение этого движения. Оно теперь считает сложнейший вопрос охраны дикой природы в целом и биологического разнообразия просто делом прагматического уравновешивания интересов каждой из заинтересованных групп и выработки компромисса между гигантскими экономическими притязаниями и претензиями энтузиастов отдыха на природе. Наша же организация, "Земля - прежде всего!", считает сохранение дикой природы делом этики, вопросом морали. Его нельзя сводить к традиционной политической валюте, именуемой "интересами общества", ни даже к более гуманистической идее устойчивого развития человечества. Как частенько говаривал Эд Эбби, человеческие существа имеют право быть здесь, но отнюдь не везде, не все разом, и не все в одном месте. Человеческое общество переступило черту, нарушив эти границы: мы сейчас разрушаем уже непосредственно сами процессы жизни. Дикая природа - это не прелестные маленькие парки для прогулок с рюкзачком в малоосвоенных или даже и вовсе неосвоенных зонах. Ареалы дикой природы представляют собою арену естественной эволюции и должны поэтому иметь площади, достаточно большие для свободного царствования природных сил. В каждом биорегионе должны быть такие обширные площади, запретные для человеческого обитания и экономической деятельности. Эти площади необходимо просто оставить в покое для продолжения важной работы спонтанной естественной эволюции. Это - вне всякого сомнения, радикальное мировоззрение, и оно ставит под вопрос многие нынешние социальные убеждения. Однако любая разумная деятельность, учитывая уровень разрушения дикой природы на настоящий момент, требует значительно большего, нежели просто сдерживание вторжения "цивилизации" в существующие государственные природные резерваты. Как защитники земли, мы должны - и в этом заключается наша работа - вернуть к естественному состоянию землю, покрытую асфальтом, бесплодные поля, опустошённые леса, умолкшие горы. Одним из центральных мест в платформе каждой экологической группы должна занять программа защиты или создания основного, сердцевинного ареала дикой природы в каждом биорегионе. Кроме такого резервата большой площади, должны создаваться и другие, более или менее значительные, зоны дикой природы, подлежащие защите, а также связывающие их коридоры дикой природы для свободного перетока генетического материала от одного резервата данного биорегиона к другому, а также между ними. Конечно, потребуется руководство и вмешательство человека, чтобы помочь природе вернуть достаточно большие площади в каждом биорегионе к первозданному состоянию, по меньшей мере, по миллиону акров. Если те или иные животные, характерные для данной экосистемы, были истреблены полностью, их нужно будет интродуцировать заново. В наши государственные леса должны вернуться, если это ещё возможно, их исконные обитатели: гризли, волк, пума, ягуар, бизон, лось, американский лось, выдра, росомаха. Если есть необходимость очистки ручьёв, где когда-то плескался лосось, или облесения сплошных вырубок, восстановления прерий, ликвидации дорог - всё это должно стать важнейшими задачами экологического восстановления. Это - воистину революционное экологическое мировоззрение. Чтобы надлежащим образом действовать в условиях экологического кризиса, каждое по-настоящему эффективное движение должно будет организовывать повсеместные кампании ненасильственного сопротивления, включая стратегические акции "гаечного ключа", с целью защиты от опустошения возможно бoльших ареалов дикой природы. Мы также должны будем потребовать, чтобы правительство, корпорации, весь народ поняли наши этическое и моральное вuдение. Но, честно говоря, и этого недостаточно. Радикальное экологическое движение должно также делать важную работу по созданию нового экологического общества, которое возродится из пепла старой индустриальной империи. Какая-то часть этой работы может даже на первый взгляд не выглядеть ни радикальной, ни революционной, однако она таковой является. Я, к примеру, думаю, что люди, изобретающие сейчас всякие дешёвые и простые штучки типа солнечной печки, делают самую лучшую работу на нашей планете. Эти люди экономят и сохраняют деревья в лесах третьего мира, снижая потребность в древесине на топливо. Я считаю эту работу глубоко революционной ещё и потому, что она доказывает: большое - не обязательно значит лучшее, что нам не нужно гигантские техно-решения огромных корпораций или правительства, и что часть своих проблем люди способны решить сами. Мы многим обязаны движению за альтернативные технологии, которое вот уж много лет экспериментирует с "низкими технологиями": биотуалетами, выращиванием овощей без применения каких-либо искусственных химических материалов, различными ремёслами, вторичным использованием отходов, солнечными батареями, ветровыми генераторами, солнечными печами. Но эти люди, так же, как и я, - только один фрагмент головоломки. Если представители высоких технологий не посмотрят в корень вопроса, то и мастера "низких технологий" не смогут сами сделать эту работу. Мы должны также непосредственно испытать политический и экономический уровень нынешних общественных учреждений. Например, мы должны добиться того, чтобы так называемые развитые страны прекратили рассматривать народы и земли Третьего Мира просто как источник ресурсов, подлежащий эксплуатации. Мы, народ США, безусловно, должны взять на себя обязанность бороться с попытками правительств стран Первого Мира заставить общества Третьего Мира выращивать сельхозпродукцию на экспорт для обогащения вместо того, чтобы производить её для пропитания местного населения. Это не просто вопрос социальной справедливости, это важнейшее условие преодоления глобального экологического кризиса. Обширные монокультурные плантации значительно более пагубны для природного мира, чем мелкомасштабное, поликультурное сельское хозяйство, производящее продукты питания для местного и регионального потребления. Это только один из многих примеров того, какую фундаментальную реорганизацию нам следует провести, чтобы наладить жизнь на небольшой части той планеты, жителями которой мы являемся. Наиболее вдохновляющей новостью в Северной Америке в последнее время, помимо возникновения "Земли - прежде всего!", является биорегиональное движение. Биорегионализм очень глубоко занимается вопросами вторичного заселения земли децентрализованным, равноправным и экологически здоровым образом. Это концепция, весьма далёкая от типичного в настоящее время образа жизни почти во всех пригородах, городах, на фермах нашего континента. Новое заселение предполагает творческую адаптацию человеческого сообщества к природному региону, в котором оно обитает, а не единоличное приспособление места своего обитания для нужд эксплуататорского человеческого общества. Это значит сознательно и уважительно стать частью пищевых цепей, круговорота воды, частью окружающей среды конкретного природного региона, вместо того, чтобы устанавливать глобальный индустриальный порядок. там же исключительно антропоцентрический, И вот, пока я делаю всё, что в моих силах, чтобы воспрепятствовать этой сумасшедшей молотилке - умирающему индустриальному миру - разрушить всё прекрасное на этой земле, есть люди типа Мюррея в зелёном движении, в биорегиональном движении, люди, занимающиеся такими проектами, как "Программа зелёного города" в Сан-Франциско, которые уже сейчас стараются создать новое общество, идущее нам на смену. Это их работа. Она так же важна, как и моя. Моя работа - более ограниченная. Я стараюсь защитить как можно больше природы от доллара, от разрушения индустриальным обществом в последние дни его существования. Мне кажется, Мюррей и другие, в свою очередь, отложили в сторону свои концепции и занимаются конкретными практическими сторонами устойчивого экологического общества, которое, возможно, придёт после него. В заключение позвольте мне ещё выразить своё полное согласие с Мюрреем: наше общество действительно прогнило насквозь. Я думаю, оно настолько глубоко разрушительно, что его уже невозможно реформировать ни в каком традиционном смысле этого понятия. Я просто не смогу попасть отсюда туда, куда мне нужно, с помощью тех стратегических подходов, которые описала нам Линда. Они, возможно, не смогут доставить нас даже до того пункта, в котором мы могли бы рассчитывать на дальнейшее существование большинства населяющих землю видов, включая и человеческий. Подлинно радикальное мировоззрение и методы могут тоже не успеть, но я убеждён, что это самый лучший выбор, какой у нас есть. Мюррей Букчин: Я абсолютно согласен с Дейвом. Несомненно, между нами всё ещё есть существенные разногласия. Однако, что касается этих вопросов о нашем мировоззрении и стратегии, мы, мне кажется, в значительной степени единодушны. Прежде всего, я разделяю ощущение безотлагательности. Капиталистическое общество, будь то западная корпоративная его форма или восточная бюрократическая, фундаментально деструктивно. Разрушительная энергия этого общества достигла беспрецедентного в истории человечества уровня, - и эта энергия, эта мощь используется почти систематически для уничтожения мира жизни и его основной материальной базы. Почти в каждом регионе воздух и водотоки загрязняются разнообразными отходами, почвы смываются, земля пересушивается, дикие животные уничтожаются. Прибрежные зоны и даже глубины океанов подвержены вездесущему антропогенному загрязнению. Но ещё более важно в более широком плане то, что базовые биологические циклы - углерода и азота, - от которых зависит существование и возобновление жизни всех живых существ на Земле, нарушаются до состояния необратимости. Быстрое распространение ядерных реакторов в США и во всём мире - к 2000 году их будет около 1000, если будущие власти станут продолжать в том же духе, - подвергли бесчисленные миллионы людей и других живых форм самым канцерогенным и мутагенным агентам из известных до настоящего времени. Часть этих веществ, представляющих страшную угрозу для всего живого, например, радиоактивные отходы, - будут с нами на протяжении сотен тысяч лет. К этим радиоактивным отходам мы должны ещё прибавить долгоживущие пестициды, соли свинца, тысячи ядовитых или потенциально ядовитых химических веществ в пище, воде, воздухе; быстрый рост городов и их перерастание в гигантские мегаполисы, обширные пояса городской застройки, с плотной концентрацией населения, сравнимого по количеству с целой нацией; всё возрастающий уровень шумового фона; стрессы, вызываемые массовыми скоплениями людей, теснотой и массовыми манипуляциями; немыслимо гигантские скопления отбросов, отходов производства, брака, стоков; всё более плотные сети автодорог и городских улиц с напряжёнными транспортными потоками; безнравственное, бесхозяйственное расточительство в отношении невозобновимых природных ресурсов; бесконечные увечья, наносимые земле застройщиками - спекулянтами недвижимостью, баронами нефтедобывающей и лесозаготовительной индустрии и бюрократами автодорожного строительства. Смертельные удары, наносимые биосфере, только в течение жизни одного поколения довели её разрушение до уровня, превышающего нанесенный ей ущерб в течение тысячелетий жизни человечества на этой планете. Как подумаешь об этих темпах разрушения, страшно становится строить какие-либо предположения относительно того будущего, которое ожидает на ней грядущие поколения. Перед лицом такого кризиса борьба за перемены неизбежна. Простые люди всей земли принимают всё более активное участие в кампаниях за запрещение ядерных электростанций и оружия, против загрязнения воды и воздуха, за ограничение применения пестицидов и пищевых добавок, сокращение транспортных потоков в городах и на автомагистралях, за более здоровую атмосферу городов, против попадания в атмосферу радиоактивных отходов, за охрану и расширение ареалов дикой природы и зон обитания диких животных, за защиту животных от человеческого мародёрства. Однако единственным самым важным вопросом, стоящим сегодня перед природоохранным движением, является вопрос о том, будут ли все эти усилия кооптированы и ограничены узкими институциональными рамками "разумных" возражений и реформизма, или они окрепнут и превратятся в мощное движение, которое добьётся фундаментальных, поистине революционных перемен в нашем обществе и нашем мировоззрении и мировосприятии. Я уже давно доказываю, что мы обманываем себя, считая, будто мир, ориентированный на жизнь, может полностью или хотя бы частично развиться из общества, ориентированного на гибель. Общество США, такое, каким оно представляется сегодня, с его патриархией и расизмом, оседлало весь мир, - и не только как потребитель его благосостояния и ресурсов, но и как препятствие к какому бы то ни было самоопределению, и дома, и за рубежом. Его неотъемлемыми, глубинными целями являются производство ради производства, сохранение иерархии и тяжкого труда в масштабах всего мира, манипулирование и управление массами, осуществляемые централизованными государственными учреждениями. Такого рода общество жёстко противостоит обществу, ориентированному на жизнь. И если экологическое движение не направит в конце концов свои усилия на проведение революции во всех сферах жизни - общественной и природной, политической и личной, экономической и культурной, - то оно постепенно выродится просто в предохранительный клапан для существующего порядка. Проведение традиционных реформ, в лучшем случае, замедлит, но не может остановить сокрушительную деструктивную инерцию нашего общества. В худшем же случае оно убаюкивает людей, давая им ложное ощущение безопасности. Наши государственные учреждения играют с нами в игры, которые способствуют этой пассивности. Оно одаривает нас подолгу откладываемыми, фрагментарными, вопиюще неадекватными реформами, чтобы отвлечь наше внимание от своих крупномасштабных разрушительных действий. Впрочем, в конечном счёте важнейшая проблема, связанная с "прагматической" политической стратегией бесконечной торговли, компромиссов и решений по принципу "что меньше зла принесёт", заключается не в том, что эта стратегия не приведёт нас туда, куда мы хотим. Всё зло заключается в том, что она понуждает нас идти туда, куда мы не хотим. Этот "прагматический" подход неоднократно уже приводил к смертельным последствиям в ходе нашей современной истории. Фашизм проложил свой путь к власти в Германии отчасти благодаря тому, что радикальное профсоюзное движение умерило свои революционные притязания и старалось быть более "эффективным", оказывая содействие кандидатам партий "меньшего зла". Таким образом движение сдало свои позиции, инициативу и руководящую роль. Следуя этим "реалистическим" путём, который казался в своё время таким целесообразным, немецкие рабочие сначала оказались перед "реалистическим" выбором между умеренными левыми и толерантным центром, затем между толерантным центром и авторитарными правыми, и в конце концов - между авторитарными правыми и тоталитарным фашизмом. Причём этот моральный регресс неизбежно проходил на уровне парламента; жестокая диалектика политического вырождения и морального разложения подточила и само рабочее движение Германии. То, что когда-то воинственно настроенный, хорошо организованный немецкий рабочий класс допустил этот политический дрейф от одного "меньшего зла" к другому, не оказывая никакого непосредственного сопротивления, является, пожалуй, самым мрачным, удручающим фактом во всей его истории. Природоохранные движения поступают немногим лучше, возлагая свои надежды на стратегии "меньшего зла" и государственных реформ. Скажем, европейские "зелёные" стали даже членами парламентов, однако, как правило, они добиваются всего лишь немного большего общественного внимания к своим самодостаточным депутатам парламента, но не достигли пока чего-нибудь существенного в плане прекращения разрушения природы. Как очень убедительно рассказал нам Дейв, активисты охраны природы с такими добрыми намерениями и стратегиями "меньшего зла", не видящие за деревьями леса, проторговали целые огромные леса за символические отдельные деревья. За относительно небольшие национальные парки были отданы обширнейшие ареалы дикой природы. Прибрежные низины и заболоченные земли гигантской протяжённости они обменяли на чистые пляжи площадью в несколько акров. Это - неизбежный результат "работы внутри системы", когда эта система в самом своём основании анти-экологична, элитарна и направлена против вас. Скажем, коалиция немецких "зелёных" с социально-демократическим правительством в провинции Гессе, бесславно завершившаяся в середине 80-х годов, не только запятнала лучшие принципы этого движения компромиссами благодаря усилиям "реалистического крыла" партии зелёных, но и сделала эту партию более бюрократической, управляемой и "профессиональной". Результат? Когда-то массовое, радикальное зелёное движение изменилось кардинально, а положение дел, которое они хотели изменить - нисколько. В настоящее время немецкие "зелёные" очень далеки от своих прежних намерений осуществлять чисто экологическую, деятельную политику. Позвольте мне уточнить мою мысль. Противопоставляя природоохранные реформы и возможность подлинно экологического движения, я вовсе не имею в виду сказать, что мы не должны выступать против строительства атомных станций или автомагистралей, а сидеть в сторонке сложа руки и ждать наступления экологического тысячелетия. Наоборот, мы должны крепко, настойчиво удерживать существующий плацдарм по всем возможным направлениям. Мы должны стараться спасти то, что у нас ещё осталось, чтобы перестраивать общество в условиях как можно менее загрязнённой и как можно менее повреждённой природы. Но для того, чтобы наши действия были эффективными, мы должны оторваться от привычного, традиционного реформизма и энергично перейти к значительно более мощному ненасильственному сопротивлению путём прямых выступлений. Более того, пора уж нам прекратить латать и штопать дыры существующей государственной системы, общественных отношений, технологий, ценностей и начать фундаментальную их трансформацию. Это не значит, что мы не должны осуществлять минимальную программу с чёткими непосредственными критериями и целями, или что нам не следует даже принимать участие в местных выборах. Я писал о таких мерах в своих статьях и книгах, посвящённых свободному самоуправлению. Однако это значит, что непосредственные цели, которых мы добиваемся, и применяемые нами для этого средства должны быть направлены к осуществлению необходимых радикальных фундаментальных перемен, а не к кооптации и сдерживанию в рамках существующей, непоправимо разрушительной системы. Я убеждён, что нам не удастся удержать нашу политическую платформу и избежать кооптации, если мы не создадим единого - открытого и бескомпромиссного - вuдения подлинно экологического будущего. Сегодня наиболее реалистический подход может быть достигнут, только если конструктивно смотреть вперёд, в будущее, каким оно должно быть, не зацикливаясь на существующем положении дел. Мы немного добьёмся, если будем основываться на том, чего можно добиться в рамках существующих хищнических социальных систем. Это не даст нам возможности выработать мировоззрение, желательное или достаточное для нас. Мы не можем себе позволить удовлетвориться такими изначально компромиссными программами. Масштабы наших решений должны соответствовать масштабу проблемы. Нам нужно набраться мужества и выработать такое радикальное вuдение, которое на первый взгляд покажется "утопическим" нашему приручённому и запуганному политическому воображению. Мы сегодня располагаем потрясающим ассортиментом новых идей, планов, технологических решений и рабочих данных, которые могут дать нам наглядную картину необходимых очертаний устойчивого экологического общества. Дейв уже нарисовал нам половину этой картины, говоря о восстановлении значительных ареалов дикой природы по всему континенту. А как насчёт тех ареалов, на которых по-прежнему должны обитать люди? Как они могут быть организованы экологически? Уж конечно, они не могут оставаться под властью расползающихся неудержимо городов, массовой индустриализации, и гигантских корпоративных ферм, работающих как фабрики по производству пищи. Такие учреждения не только провоцируют разрушительные социальные конфликты, приводят к полному обезличиванию человека и централизации власти; они, кроме того, ложатся невыносимым бременем на местные водные ресурсы, на все основные природные свойства ареалов, которые мы населяем; они загрязняют воздух, которым мы дышим. Одной из наших главных целей должна стать радикальная децентрализация наших индустриальных городских территорий, превращение их города и посёлки, соизмеримые с человеческими масштабами и искусно спланированные таким образом, чтобы соответствовать несущим способностям тех экологических сообществ, внутри которых они будут размещаться. Нам необходимо превратить существующую модель густо заселённых городов, неуправляемо расползающихся во все стороны, в федерации значительно меньших городов и посёлков, окружённых небольшими фермами, производящими разнообразную экологически чистую сельхозпродукцию исключительно для местных жителей и связанными друг с другом лесополосами, пастбищами и лугами. Холмистые или горные ландшафты, земли с крутыми уклонами следует оставить залесёнными для предотвращения эрозии, охраны и экономии воды и поддержания жизни диких животных. Более того, каждый город и посёлок должен иметь много садов и огородов, красивых уголков, парков, прудов и ручьёв, где бы водилась рыба и водоплавающая птица. В таких условиях сельские ландшафты будут не только непосредственно примыкать к городу, но и входить в него. Значительные площади дикой природы, расположенные относительно неподалеку, будут спокойно сосуществовать с человеческим жильём, и люди буду осторожно "направлять" их жизнь, чтобы способствовать их эволюционно целостности, разнообразию и стабильности. Децентрализовав наши населённые пункты, мы, кроме того, сумеем избавиться от устрашающе разрушительного пристрастия современного общества к ископаемому топливу и атомным электростанциям. Одна из ключевых причин неустойчивости наших гигантских городов заключается в том, что они изначально не могут обходиться от немыслимых объёмов опасных и невозобновимых природных ресурсов. Чтобы поддерживать жизнь большого, густо населённого города, требуется неизмеримые количества угля, нефти или ядерной энергии. По всей вероятности, безопасные и возобновимые источники энергии, каковыми являются водная, ветровая, солнечная, не смогут пока что полностью удовлетворить потребности гигантских городских территорий, даже если внедрять всемерную экономию энергии, сокращать количество автотранспорта и наименее важных производств. В отличие от угля, нефти и атомной энергии, энергию солнца, воды и ветра и других альтернативных источников мы до сих пор получали малыми "порциями". Однако, хотя солнечные батареи, ветровые турбины или гидроэнергоустановки не смогут, наверное, иллюминировать сегодня остров Манхэттен, такие источники энергии, собранные воедино в экологически чистую энергоустановку, основанную на естественных возможностях конкретного региона, вполне могут удовлетворить жизненные потребности небольших, децентрализованных городов и посёлков. Промышленное производство, так же как и сельское хозяйство, должно быть децентрализовано, и его технологии радикально переработаны и приспособлены для творческого использования местных ресурсов мелкомасштабными, многофункциональными предприятиями, не требующими изнурительного, монотонного труда, не загрязняющими окружающую среду, с оборотными циклами и без ядовитых отходов. Таким образом относительно автономные сообщества, средства существования которых со всею очевидностью будут зависеть от окружающей их природной среды, вероятно, научатся новому уважению к естественным взаимосвязям, являющимся основой их устойчивости. В конечном счёте, попытки добиться локальной или хотя бы региональной автономии и самообеспечения окажутся более эффективными, чем расточительное, неоколониальное разделение труда, преобладающее сегодня. Хотя, несомненно, многие сообщества будут иметь одинаковые мелкие производства и ремёсла, однако близость каждой группы к местной природе т её экологические корни приведут к более разумному и любовному пользованию её благами. При ближайшем рассмотрении такая перспектива кажется вполне радикальной. Но я должен подчеркнуть, что мои призывы к децентрализации и "альтернативным" технологиям сами по себе ещё недостаточны для создания гуманного, экологического общества. Не следует обманываться: никакие перемены в демографии, снабжении, проектировании или масштабах сами по себе не приведут нас автоматически к изменению нашей общественной жизни или духовного восприятия. Децентрализация и сложные альтернативные технологии, конечно, могут помочь. Описанный мною тип децентрализованных человеческих сообществ может способствовать открытию новой эры прямой демократии, предоставляя людям больше свободного времени и социальной удобопонятности, что, в свою очередь, поможет простым гражданам управлять делами общества без посредства правящих классов, гигантского бюрократического аппарата или элитарного класса профессиональных политических функционеров. Однако, чисто экологическому мировоззрению в конечном счёте потребуется найти ответы на такие извечные, наболевшие вопросы, как "кто чем владеет?" и "кто чем управляет?". Ответы, которые мы дадим на эти вопросы, способны в огромной мере сформировать наше будущее. Я убеждён, что лучшей формой правления в экологическом обществе будет прямое демократическое самоуправление; что лучшей формой владения производственными предприятиями и ресурсами будет общинная собственность на муниципальном уровне, а не корпоративная и не государственная; что лучшей формой экономического управления будет общинное самоуправление. При таком устройстве и широкие политические, и конкретные решения, касающиеся жизни коммуны, сельского хозяйства, промышленного производства, будут приниматься, насколько это возможно, активными гражданами на общих собраниях "лицом к лицу". Помимо прочих очевидных преимуществ, такое демократическое, кооперативное содружество будет прививать своим членам неиерархический, недеспотический образ мысли, который, в конечном счёте, повлияет на отношение человечества к остальному природному миру. Уточню: несомненно, продвижение от сегодняшнего капиталистического общества, основанного на гигантских индустриальных и городских центрах, в высшей степени химизированном сельском хозяйстве, централизованной и обюрокраченной власти, неимоверной гонке вооружений, массовых загрязнениях и эксплуатации трудящихся, к экологически совершенному обществу, которое я только что начал описывать, потребует очень сложной и трудной стратегии переходного периода. У меня нет готовых простых формул для осуществления такой революции, хотя кое-что кажется мне вполне ясным. Следует разработать новые политические подходы, избегающие ловушек кооптации, расставляемых системой, рушащей как общественную жизнь, так и жизнь природы. Нам необходимо такое общественное движение, которое смогло бы эффективно бороться с государственным и корпоративным капитализмом и в конечном счёте заменить его, а не такое, которое ограничивает свои цели "улучшением" существующей системы. Прямое ненасильственное сопротивление, безусловно, является важным элементом такой новой политики. Замечательным духом антиядерных коалиций 70-х годов было вот это интуитивное ощущение необходимости оторваться от существующей "системы" и сформировать сильную независимую оппозицию. В значительной степени они взяли на вооружение стратегию ненасильственных прямых акций, поскольку все предшествующие попытки прекратить строительство атомных электростанций путём политической деятельности внутри "системы" провалились. Бесконечные месяцы, а то и годы, судебных тяжб, слушаний, принятия местных предписаний, обращений с призывами, письмами и петициями, кампании по организации всенародных воззваний к парламентариям, - всё это было впустую: остановить строительство новых атомных станций этими методами не удалось. Для этого требовались более мощные, действенные меры. Но я считаю даже более важной чертой прямых акций то, что они являются решительным шагом к восстановлению личного влияния на жизнь общества, личной власти над собственной жизнью, которые узурпировала у людей централизованная, чрезмерно властолюбивая бюрократия. Тактика прямых действий - это опыт, который перебрасывает мостик к будущему обществу, основанному на прямой всенародной демократии. Подобным образом и общинная организация является ключевым элементом радикально новой политики, особенно те её формы, когда люди встречаются лицом к лицу, выясняют свои общие проблемы, и решают их на основе взаимопомощи и добровольных общинных услуг. Такая общинная организация воспитывает общественную солидарность, доверие членов общины друг у другу и личную инициативу. Общинные сады и огороды, клубы, совместная ответственность за землю, кооперативы по строительству жилья, детские учреждения, обслуживаемые самими родителями, альтернативные школы, потребительские и производственные кооперативы, сети обмена продукцией и услугами, общинные театры, учебные группы, местные газеты, телестудии со свободным общественным доступом - всё это удовлетворяет самые непосредственные нужды населения, которыми обычно пренебрегают. Но, кроме того, они в большей или меньшей степени служат школами демократии. Участвуя в таких мероприятиях, мы будем становиться более социально ответственными людьми, будем учиться искусству демократической дискуссии и демократического же решения важных социальных вопросов. Однако, - и это может шокировать наиболее традиционных анархистов, - я думаю также, что нам нужно изучить возможности всенародной избирательной политики. Безусловно, невозможно отрицать, что в большинстве случаев участие в избирательных мероприятиях служит только узаконению государственной системы с её неизменной бюрократией и ограниченным участием граждан в управлении; но мне всё же кажется важным и возможным, чтобы активисты из народных масс вмешивались в местную политику и создавали новые типы местных структур, к примеру, инициативы на основе голосования (жеребьёвки), общинные собрания (ассамблеи), городские собрания, советы общин, которые смогли бы всё в большей степени брать на себя прямой демократический муниципального правления. Успех такого освободительного движения за самоуправление будет зависеть от его способности с течением времени демократизировать постепенно одну общину за другой и устанавливать между ними конфедеративные региональные отношения. Если мы всерьёз хотим бросить вызов государственным и международным корпорациям, нам нужны будут такие географические, политические и экономические базисные образования. Нам нужно будет создать такую двойственную власть, чтобы вырвать из рук существующих властей нити управления самыми важными, самыми насущными сферами жизни общества и немедленно передать их новым формам правления. Не вижу никакой иной альтернативы создания подлинно экологического общества. Такая революция, естественно, не может совершиться в одночасье, единым огромным, спонтанным, яростным порывом. Новая жизнь, за которую я ратую, вырастает почти на клеточном уровне, - это процесс естественного, органического размножения и дифференциации, как развитие зародыша в матке. Помимо конфронтационной борьбы, как ныне, так и в будущем, экологическая революция требует также и терпеливой, неторопливой работы с дальним прицелом по организации общинной жизни и творческой политической работы масс. Вот это то, что я называю зелёной стратегией. Цель её - не просто "представлять" растущее движение граждан, занимая места в существующем политическом аппарате на муниципальном уровне, не говоря уж об уровне штата или государства. Её цель - создать или возобновить городские митинги, общинные собрания или даже общинные советы наиболее активных граждан как основу местного управления. Кандидаты от радикального экологического движения должны принимать участие в местных выборах, выступая с платформой, фундаментально ориентированной на организацию таких собраний граждан и легальную перестройку управленческих структур с основным акцентом на широком политическом участии граждан, совместном обсуждении общественных дел и полной подотчётности депутатов, избранных в более широкие, конфедеративные советы, а также тех, кто служит в чисто административных органах. Эти общинные собрания (ассамблеи) можно начинать организовать ещё до того, как они будут признаны юридически. Ведь такие неофициальные собрания граждан могли бы создать "теневой", "параллельный" городской совет из избираемых ими делегатов от каждой общины, которые могут быть и отозваны. Такие "теневые" советы, хотя и не имеющие поначалу законной власти, могли бы оказывать очень действенное моральное влияние на официальные городские власти, пока не получат легальную власть в своих городах. Они могли бы подробно отслеживать повестку дня и деятельность официальных городских советов, предлагать необходимые реформы и подвергать обсуждению любые законодательные меры, которые они сочтут несоответствующими общественным интересам, превращая таким образом людей во всё более действенную политическую силу. По мере того, как будет официально устанавливаться прямая политическая демократия, на многих уровнях можно по-прежнему принимать отдельные, частичные меры для перевода экономики на самоуправление. Не покушаясь на права собственников небольших розничных магазинов, предприятий бытового обслуживания, мастерских ремесленников, малых ферм, местных производственных предприятий, владельцев собственного жилья, этот новый тип самоуправления может начать скупать более крупные предприятия, особенно те из них, которые находятся на грани закрытия, но могут управляться более эффективно собственными рабочими, чем предпринимателями или корпорациями, главной целью которых является максимизация прибыли. Значительное место в муниципальных экономических программах может занять организация земельных трастов, не только как средство обеспечения надлежащего жилищного строительства, но и для содействия развитию малых кустарных промыслов. Муниципальные фонды могут быть использованы для ускорения создания кооперативов, общинных садов и огородов, фермерских рынков под растущим вниманием общественности, и эти мероприятия могут больше способствовать потребительскому доверию, чем по отношению к крупным доходным корпоративным предприятиям. В таком политическом и экономическом контексте экологическое восстановление муниципальных земель и окружающей местности может начать быстро и прочно укореняться. Общественные земли можно расширять и восстанавливать. Фермерам можно оказать финансовую поддержку для перевода их хозяйств на диверсифицированную, экологически чистую продукцию, призванную удовлетворять местные и региональные нужды. Развитие корпоративного сельского хозяйства будет всё в большей мере ограничиваться. Могут быть задействованы программы реконструкции и заселения сельской местности горожанами, которые хотели бы создать свои собственные новые общины. Безопасные и эффективные программы контроля рождаемости должны стать доступными - бесплатными или недорогими. Переработка отходов будет вменена в обязанность. Местные производственные и бытовые кодексы могут быть ориентированы на поощрение существенной экономии энергии и постепенного перехода на безопасные, возобновимые источники энергии. Может начаться переход на экологически безопасные производственные технологии. И, наконец, - мы не можем рассчитывать на осуществление этой перспективы в одном округе, посёлке или городе. Всё наше общество должно стать конфедерацией, основанной на координации муниципалитетов администрацией, организованной по принципу снизу вверх, в отличие от ныне существующей системы управления государства и штатов, действующей по правилу сверху - вниз. Независимо от того, будет ли самоуправление организовано по округам или биорегионам, наши новые муниципалитеты должны объединяться конфедеративными советами, каждый из которых будет состоять из всенародно избранных "депутатов", которых легко может отозвать избравшая их община. Конфедерацию, имеющую долгую, хотя и почти забытую собственную историю, не следует путать со штатом, который всегда конфликтовал с конфедеративными структурами под предлогом "эффективности" и, - что очень типично - "сложности" нашего современного общества. Такие заявления - чушь чистой воды. Меня сегодня очень беспокоит то, что многие радикалы принимают эту трескучую бессмысленную болтовню о "сложности" современного общества, и редко отдают себе отчёт в том, что города с населением восемь, десять или двенадцать миллионов человек, уже не являются собственно "городами", а представляют собою бесФормэнные, неуправляемые кляксы, остро нуждающиеся в децентрализации, как физически, так и организационно. Конечно, все эти идеи левой освободительной стратегии организации самоуправления суть не более, чем общие очертания минимальной программы перехода к социальной и экологической гармонии. Но этот общий стратегический подход поможет решить значительное число насущных, безотлагательных проблем и указать нам направление более фундаментальных социальных перемен. Он поможет нам начать создание основу двойственной власти, откуда мы сможем эффективно противостоять власти корпораций и государства - штата. Вполне вероятно, что вокруг каждого из элементов этой минимальной программы будут формироваться успешные альянсы, поскольку её задачи коренятся в общечеловеческих интересах, не ограничивающихся интересами класса, нации, этнической общности или пола. Эти всеобщие цели могут быть сформулированы так, чтобы объединить абсолютное большинство людей - мужчин и женщин, людей разного цвета кожи, бедняков, рабочих промышленных предприятий и сферы обслуживания, специалистов - профессионалов, представляющих средний класс, а также представителей элиты - тех немногих из наших оппонентов, в которых, быть может, проснётся сознание. И всё же я согласен с Линдой в одном важном пункте. Если зелёное движение, претендующее на роль носителей новой экологической политики в нашей стране, позволит себе настроения типа "ненавижу Америку", или станет думать и говорить непримиримо негативным или непонятным большинству американских граждан языком, это будет непростительным провалом их политического творчества. Десятки лет радикалы обращались к народу Северной Америки на языке немецкого марксизма, русского ленинизма, китайского маоизма, или, реже, - испанского анархизма, то есть, как видим, на каком угодно, но только не на том, что вырос из собственно американской революционной традиции, с его вниманием к общине, децентрализации, индивидуальности и прямой демократии, в противоположность концентрации власти штата, государства или корпораций, империалистической торговле и необузданной алчности. Нам нужно сознательно возродить старый образ "американской мечты", идеализировавший общину, демократический и утопический, каким бы несовершенным он ни был во всех прочих отношениях. Хотя существующая система и "прогнила насквозь", она всё же сохраняет ещё остатки прежних, часто более свободомыслящих учреждений, которые с большим трудом вписывались в существующие. Давайте же строить на этих учреждениях и традициях. Воспользуюсь лозунгом, который я отшлифовал в последние годы: "Мы должны демократизировать республику, а затем радикализовать демократию". Часть II: Заключительные главы --- год спустя Глава 5 РАЗМЫШЛЕНИЯ ЭКО-ВОИНА (ПОСТ СКРИПТУМ) Дейв Формэн Как активист природоохранного движения я считаю своей важнейшей задачей защищать интересы природы вокруг нас. В войне против природы, которую ведёт индустриальное общество, я вместе с Джоном Мюром решительно принимаю сторону медведей. Но это вовсе не значит, что я ненавижу людей. Из этого вовсе не следует, что меня не трогают человеческие страдания, экономическая несправедливость, империализм или ущемление человеческих прав. Это верно, я не считаю себя левым по всем тем причинам, которые я приводил; однако я разделяю многие левые, освободительные идеи по многим социальным вопросам. И я, конечно же, признаю необходимость более тесных связей между социальными интересами левых и моими многолетними, выстраданными экологическими тревогами. Критика Мюррея Букчина на многое открыла мне глаза, и я признаю свои прошлые ошибки и недоработки. Зачастую я не констатировал, а иногда и не изучал, социальных составляющих таких проблем как перенаселённость, нищета, голод, пытаясь ограничиться только их биологическими аспектами. И я не всегда чётко излагал своё неприятие человеческих унижений и страданий, связанных с этими бедствиями. Я был недостаточно чуток, хоть и ненамеренно, за что смиренно прошу у всех прощения. Позвольте мне привести всего два примера. В 1986 году профессор Дик Диволл, соавтор глубинной экологии, интервьюировал меня для австралийского журнала "Простая жизнь". В этом интервью я сделал два заявления, о которых теперь сожалею: одно - о голоде в Эфиопии, другое - о латиноамериканской иммиграции в США. В первом заявлении - оно было частью достаточно длинного обсуждения проблем голода и перенаселённости - я сказал, что "худшее, что мы можем сделать для Эфиопии - это предоставить ей помощь, а лучшее - дать возможность природе достичь естественного баланса, дать людям просто вымереть от голода … альтернативой чему является наше вмешательство, спасение этих полумёртвых детей, которые не смогут прожить долгую, полноценную жизнь. Их развитие будет ущербным. И что же случится не более чем через десять лет? Вдвое больше людей будут обречены на страдания и смерть". По вопросу о нелегальной иммиграции я заявил, что "сделать Америку аварийным клапаном для решения проблем Латинской Америки - не значит решить эти проблемы. Это не решит ни одной из них. Мы только подвергнем ещё большему прессингу те природные ресурсы, которыми располагают США". Хоть я и считаю не очень-то справедливым и уместным отрицать ценность всего, что я говорю и делаю, на основании этих двух цитат, и называть меня по этой же причине расистом и фашистом на манер Дэвида Дьюка, всё же я согласен с тем, что оба эти заявления были и несколько упрощёнными, и нечуткими. Выдернутые из контекста всего, о чём я пишу и говорю, что меня тревожит, эти заявления, конечно, звучат шовинистически. Однако что касается первого из них, в нём я не выразил точно того, о чём действительно намерен был сказать, что же до второго, то я сейчас отрицаю то, что мне казалось верным в то время. После того, как я внимательно прослушал всю критику по моему адресу, я многое передумал и изменил свой взгляд на нелегальную иммиграцию. Правда, я и сейчас считаю массовую и неограниченную иммиграцию серьёзной проблемой, однако я мне не по душе усиление пограничного контроля и других сил, которые прилагают все усилия к тому, чтобы не допустить в нашу страну латиноамериканцев. Не думаю, чтобы это было реалистическим или этическим подходом к решению глубинной проблемы. Как я уже говорил, я давно и глубоко симпатизирую движению за неприкосновенность убежища. Я всегда был против попыток правительств Рейгана-Буша поддержать доморощенные cabаllero juntas на юге и свергнуть прогрессивные правительства, как, скажем сандинистское правительство в Никарагуа. И я давно поддерживаю усилия движения солидарности в США оказывать помощь и содействие проведению реформ и революционному движению в странах Центральной Америки. Я думаю, нам нужно расформировать ЦРУ и запретить другим правительственным агентствам США открыто или скрыто вмешиваться в дела стран Третьего Мира. Я уверен, что не было бы ни земельной реформы, ни демократии, ни конца репрессиям и командам смерти, если бы латиноамериканский средний класс, деревенские campesinos, городская интеллигенция не объединились в порыве гнева и не провели подлинных реформ революционным путём, как в случае свержения Сомосы в Никарагуа. И всё же, несмотря ни на что, мне хочется задать честный вопрос: придерживаясь либеральной догмы о неограниченной иммиграции, не препятствуем ли мы активному развитию движений за эффективные реформы или осуществлению революций в Латинской Америке? Это может стать одной из издержек превращения США в аварийный клапан для неуправляемого, озлобленного, экономически несостоятельного и политически активного населения Латинской Америки, не говоря уж об негативном экологическом воздействии. Помните, Эд Эбби рекомендовал возвращать домой каждого пойманного здесь нелегального беженца, вооружив его ружьём и пятью комплектами боеприпасов? Быть может, это звучит несерьёзно и непрактично, но в самом духе его есть безусловно рациональное зерно, игнорируемое многими либералами и абсолютным большинством левых. Поэтому, хоть я и сожалею о том, как мои взгляды на нелегальную иммиграцию были изложены в интервью "Простой жизни", всё же я не могу избавиться от своих назойливых вопросов в отношении неограниченной иммиграции. Несмотря на всю свою симпатию, приязнь и сочувствие народу Мексики или Центральной Америки, несмотря на отвращение к искусственно созданным государственным границам, несмотря на антипатию к пограничному патрулю, я не могу убедить себя в том, что неограниченная иммиграция из Латинской Америки или откуда угодно сможет фундаментально разрешить существующие проблемы там или тут. Где-то в глубине моего мозга маленький тролль всё шепчет и шепчет мне назойливые вопросы. Кому мы помогаем этой нелегальной иммиграцией? Устойчива ли она? Исчерпывает ли она в действительности социальные и экологические проблемы у нас или в Латинской Америке? И какими должны быть по-настоящему эффективные и гуманные решения реальных, коренных проблем в этой трагической ситуации? Подобным образом и реакция на всё возрастающие проблемы Третьего Мира в виде привычной "гуманитарной помощи" вызывает у меня сомнения и вечно тревожащие вопросы. Именно их я пытался выразить в своём интервью, говоря о голоде в Эфиопии. Однако в том пресловутом замечании я не сумел чётко сформулировать свою мысль. Действительно, в этом сыром, расплывчатом, небрежном высказывании я хотел только подчеркнуть то обстоятельство, что голод - это чисто биологический вопрос избытка людей и недостатка природных ресурсов, не имеющий никакого отношения к социальной организации, экономической эксплуатации или международным отношениям. Кроме того, я имел в виду, что наилучшей возможной нашей реакцией было бы не предпринимать ничего, не предлагать никакой помощи и позволить голодающим умирать. Я очень сожалею о том, как я сформулировал это. Отдельно, вне контекста, они звучат совершенно бессердечно. Мысль, которую я пытался высказать, и которая, по-моему, становится достаточно чёткой, если рассмотреть всё интервью целиком, сводится к тому, что эта доброжелательная гуманитарная помощь США или Западной Европы может не принести ожидаемых результатов, и более того, может даже иметь противоположные последствия. Конечно, какую-то положительную роль мы можем сыграть, хотя ответы не всегда мне ясны, а проблема очень сложна и имеет глубокие корни. И у меня всё ещё есть откровенные вопросы относительно этой хвалёной помощи, предпринятой во время голода в Эфиопии в середине 80-х годов. Мне кажется, эти вопросы крайне необходимо исследовать. Действительно отправка пищи в Эфиопию облегчила их страдания? Или такая помощь только затягивает страдания или откладывает их на короткое время, даже не касаясь основной, глубинной проблемы? Что делает сейчас масса этих жалких калек, выживших благодаря тому продовольствию, которое было направлено им в 1980 - 86 годах? Здоровы ли они физически и умственно, или навсегда остались инвалидами или психически больными? Если верно последнее, не станут ли эти несчастные непосильным грузом для Эфиопии, мешая ей решать и без того очень сложные проблемы? Я знаю, это жуткие и тяжкие вопросы, но, мне кажется, нам следует хотя бы принять их во внимание, поскольку следующий голод уже маячит на горизонте этой земли, всё более превращающейся в пустыню. Мы должны тщательно проанализировать конкретные результаты этих очень искренних - а иногда героических - усилий. Из того, что мне удалось прочесть, вытекает, что удалось сделать очень немного, и что эфиопская хунта использовала присланную провизию в качестве политического оружия, чтобы ублажить тех, кто оказывал поддержку центральному правительству, и наказать тех, кто поддерживал повстанцев во время гражданской войны. В этом случае нечего спорить: больше всего выиграли от этих попыток оказать помощь (кроме, конечно, эфиопской военной хунты) сами западные поставщики, получавшие моральное удовлетворение от своих либеральных, добрых дел, отворачиваясь от глубоких, массовых несправедливостей, творимых Первым Миром по отношению к третьему, не требуя к ответу империализм транснациональных корпораций или финансовые учреждения типа Мирового банка, и уж во всяком случае не пытаясь изменить свой чрезмерно расточительный образ жизни. Я думаю, можно убедительно доказать, что такая некритичная, одноразовая помощь по существу разработке и осуществлению тщательно продуманной, долговременной программе оказания помощи местным земледельцам снова подняться на ноги с теми орудиями и сельхозкультурами, пригодными для их конкретных экологических условий и общественных потребностей. В самом деле, следовало бы спросить, - и отмечу сразу, вопрос этот очень тяжек, - не может ли такая помощь в последний момент, дающая возможность человеческой популяции, сильно превышающей несущую способность своей земли, продлить своё существование ещё на пару лет, способствовать в то же время значительному снижению этой самой несущей способности, поддерживающей жизнь людей и прочих живых существ? Опять этот маленький тролль в глубине моего ума. Не причиняют ли такие либеральные, гуманитарные усилия больше вреда, чем пользы как людям, так и земле? Конечно, всё большему числу активистов радикальных общественных движений становятся известны многие из приведенных мною проблем. Но, к сожалению, многие левые (как, впрочем, и правые) до сих пор объясняют трагедии, подобные эфиопской, весьма упрощённо, поскольку им нужно выдвинуть как можно более тяжёлые обвинения против конкретного политического деятеля, которому отводится главное негативное место в их общественной идеологии. Кроме того, они часто сбрасывают со счетов экологические или биологические факторы, зачастую являющиеся определяющими причинами проблемы голода. Пожалуйста, давайте будем реалистами и признаем существование несколько различных, но взаимосвязанных злых демонов, провоцирующих такое стихийное бедствие как голод, что избыток населения является одним из таких демонов, и что этот вопрос остро необходимо рассмотреть серьёзно. Я, безусловно, согласен, что к проблеме перенаселённости можно подойти с узко-националистических, расистских, фашистских позиций, однако я категорически возражаю против идеи, что все наши экологически обоснованные тревоги, связанные с чрезмерным человеческим населением, являются расистскими и фашистскими. Разве можно назвать расистским и фашистским, скажем, предложение о том, чтобы сделать методы и средства контроля рождаемости, в том числе французские противозачаточные таблетки и стерилизацию, доступными для любой женщины и любого мужчины, желающих их применить? Я не намерен принуждать умолкнуть этого еретического тролля в глубине моего ума ради того, чтобы традиционные левые признали меня "политически правильным". Сейчас я вижу проблему перенаселённости более ясно и отчётливо, чем тогда, в 1986 году. Благодаря Мюррею я понял, что те из нас, кто действительно тревожатся о последствиях демографического взрыва, должны обосновать свои утверждения как можно более тщательно и осторожно. Мы должны признать, что, наравне с биологическими, существует и множество социальных, культурных, экономических причин роста народонаселения, и что нам следует организовывать кампании протеста против несправедливого распределения земли, продуктов и питания и других предметов первой необходимости, за экономическую справедливость, так же как и за гуманное и долгосрочное снижение человеческой популяции на земле. Такова моя позиция в отношении народонаселения. Если кто-нибудь желает бросить в меня по этому поводу камень, хорошо, я не против, но, пожалуйста, критикуйте эту мою позицию, а не импровизированные заявления пятилетней давности, к тому же вырванные из контекста, которые отнюдь не представляют точно моей взвешенной и обдуманной точки зрения. Сомневаюсь, однако, что эти мои старательные уточнения и извинения удовлетворят всех моих критиков. Многие из них охвачены, как мне кажется, какой-то слепой, догматической яростью, делающей их неспособными начать разумный диалог со мною, чтобы вместе рассмотреть наши позиции и различия в подходах. Мюррей представляет собою исключение, которое я очень высоко ценю. Печально, что те, кто перекрикивают меня во время моих публичных дискуссий, громко скандируя "расист" или "фашист", или снова и снова так же громко выкрикивают свои обвинения в прессе, сделали из меня соломенное пугало. Но это пугало гораздо больше представляет их фантазии и страхи, чем меня или мои позиции. Однако ещё более печально то, что те, кто травят меня - эти озлобленные и плохо информированные крикуны - являются просто марионетками в руках провокаторов ФБР. ФБР чётко сделало меня своей мишенью и надеется заткнуть меня не только привычным для них путём нарушения прав и ложных обвинений в уголовных преступлениях, но и используя свои незаурядные таланты в прекращении массовых низовых движений (отточенных во времена реализации знаменитой программы COINTELPRO против Чёрных Пантер, Мартина Лютера Кинга младшего и Движения американских индейцев). Для этой цели им очень удобно соломенное пугало с биркой "расист". Мне нередко случалось быть полностью списанным со счетов людьми, знакомых с моими политическими воззрениями исключительно только по этим двум коротким пресловутым цитатам, выдернутым из контекста огромного объёма всего написанного и сказанного мною. Неправильно цитировать меня - тоже дело обычное. Но, пожалуй, более всего сводят меня с ума люди, приписывающие мне "вину по ассоциации". К сожалению, слишком часто многие из моих критиков, исходя из того, что я обожал Эда Эбби и много лет был его другом, полагают, что я согласен с каждым его мнением по любой из тем, которую он выбирал для своих книг или выступлений. Кроме того, пока я был редактором журнала "Земля - прежде всего!", меня обвиняли по поводу любой напечатанной в нём строки. Лично я хотел бы встретиться хотя бы с одним редактором журнала, всегда согласного с каждым словом каждой статьи, которую он или она согласились опубликовать в своем журнале. Такие "обвинения по ассоциации" я считаю просто абсурдными. Однако я знаю, что представляемые мною личные убеждения, выработанные на основе идей глубинной экологии, некоторым ортодоксам наиболее левых, либеральных убеждений кажется настоящей ересью. Маленький тролль в глубине моего мозга тоже меня беспокоит. Почему бы и другим не обеспокоиться теми вопросами, которые он поднимает? Пожалуй, больше всего я отличаюсь от Мюррея своим значительно более глубоким пессимизмом в отношении нашего будущего. Я совершенно не уверен в том, что у нас ещё есть достаточно времени для того, чтобы сделать правильный поворот прежде, чем весь мир будет охвачен голодом, геноцидом, войной, тоталитаризмом, чумой и экономическим крахом. Заглядывая в будущее, я редко вижу там прелестные сценки бережно хранимой дикой природы, процветающие фермы, преобладание щадящих технологий и улыбающихся детей. Я надеюсь на это. Я работаю на это будущее. Но мне всё это кажется слишком общим, неконкретным. Я ценю своего маленького тролля, потому что, вопрос, суждено ли нам повернуть в нужную сторону, целиком зависит нашей способности преодолеть стоящие перед нами трудности. Реальной надежды на такой поворот не может быть до тех пор, пока достаточно многие из нас правильно осознают корень проблем экологического кризиса. Эти коренные проблемы, несомненно, включают социальные, и политические, и экономические аспекты, но в не меньшей степени важны и экологические, и биологические реалии тоже. Нам необходимо по-новому обдумать и перестроить нашу социальную этику и политику по всем экологическим направлениям. Вот тут-то мой маленький тролль очень пригодится. Ведь осознание коренных экологических причин наших бедствий возможно, главным образом, путём постановки трудных и болезненных вопросов об ограниченной несущей способности биосферы нашей Земли. Такие вопросы трудны для людей, усвоивших мифы о роге изобилия современной индустриальной системы и об исторически бесконечном триумфальном марше материального прогресса. И они особенно трудны либералам и левым, многие из которых убеждены в том, что единственный путь успешного преодоления нищеты и несправедливости лежит через экспоненциальный рост доступного экономического прибавочного продукта к созданию общества всеобщего изобилия, забывшего о нищете и нехватках, где практически нет нужды бороться за больший кусок экономического пирога, настолько огромен этот пирог. Сама концепция экологического дефицита и несущей способности Земли ставит все эти "утопические" проекты под вопрос. Интересно отметить, что само по себе понятие несущей способности воспринимается большинством людей вполне спокойно, когда речь идёт о домашнем скоте или, скажем, слонах, за исключением, пожалуй, безрассудного скотовода или страстного любителя природы с мечтательными очами "не от мира сего". Но нам очень не хочется признавать, что мы, человеческие существа, тоже ведь животные, и что поэтому несущая способность биоценоза и нас касается самым непосредственным образом. Возможно, самым еретическим из моих заявлений можно считать именно вот это - о реалиях дефицита экологических ресурсов. Это, пожалуй, самая резкая разделительная черта между мною и большинством моих критиков слева (и справа). Любое такое соображение сразу именуется мальтузианством и с негодованием отвергается, в лучшем случае, как давно дискредитированное и псевдонаучное, а в худшем, - как империалистическая расистская пропаганда. Томас Мальтус, конечно, - очень лёгкая мишень для нападок. Жуткие предсказания экономического краха и глобального голода, сделанные им в самом начале 19 в., не осуществились так, как он предполагал. Приводимый им аргумент, что, мол, человеческая популяция растёт в геометрической прогрессии, а количество продуктов питания - только в арифметической, тоже представляется несколько упрощённым. Однако к чести его следует сказать, что он был прав в главном: человеческие общества существуют только в определённом экологическом контексте, предполагающем определённые естественные ограничения, которые человечеству следует осознать и адаптировать к ним свою жизнь, либо, в противном случае, оно придёт к различным формам общественного или экологического крушения. Природа наших экосистем предоставляет нам, человеческому виду, богатые и разнообразные возможности, но она также налагает и серьёзные биологические не зависящие от нашей воли пределы, которые можно игнорировать лишь временно. К сожалению, отрицая эту экологическую реальность, мы оставляем вне нашего поля зрения те социальные тенденции, которые толкают наше общество к катастрофическому превышению несущей способности Земли. Такое невежество, заставляющее нас прятать голову под крыло, вместе с другими социальными силами, вероятнее всего приведёт нас к жестокому будущему - к свирепствующим повсюду эпидемиям, голоду, разрухе, экономическому крушению, войнам, геноциду и тоталитаризму. В той мере, в какой движение за социальную справедливость игнорирует вопрос превышения человечеством несущей способности Земли в целом, оно неизбежно вносит свою лепту в увеличении вероятности такого будущего для всех и каждого. Мальтуса-то ещё можно считать оптимистом по стандартам конца 20 в., поскольку он говорил только о тех ограничениях, которые налагает на рост экономики и населения Земли только ограниченность продуктов питания. Учёный-политик Уильям Офалс подчёркивает, что "Помимо простых мальтузианских страхов перенаселённости и голода, нам теперь приходится беспокоиться ещё и о нехватке широкого диапазона энергии и минеральных ресурсов, необходимых для работы всех промышленных производств, о загрязнениях и других вопросах, касающихся пределов выносливости экосистем, о таких физических ограничениях, как законы термодинамики, о сложных проблемах планирования и администрирования, и ещё о целой куче других факторов, которые Мальтусу даже и не снились". Я очень советую каждому активисту борьбы за охрану природы и социальную справедливость прочесть и освоить книгу Уильяма Кэттона "Превышение: экологические основы революционных перемен". В этой книге автор предлагает наилучшее и наиболее информированное обсуждение отношения несущей способности к человеческим обществам. Максиму Мальтуса он перефразирует в экологических терминах следующим образом: "Биотический потенциал любого вида превышает несущую способность ареала его обитания". Человеческих существ это касается в той же мере, как леммингов или слонов. Это книга может совершенно изменить ваши взгляды на мир. Я согласен с мнением коренного американца, учёного Вайна Делориа младшего, написавшего на обложке книги Кэттона, что это "одна из наиболее важных книг, прочитанных мною за всю мою жизнь". Впрочем, сам по себе предложенный Кэттоном способ оценки того, насколько успешно мы вписываемся в пределы несущих способностей биосферы, для нас недостаточен. Есть несколько возможных образов жизни, каждый из которых не превышает несущей способности земли на глобальном уровне. Часть из них нравственны и приносят пользу всему сообществу, а другие - нет. Абсолютно устойчивый "ресурс-фашизм" представляет собою более чем просто один из возможных вариантов воображаемого будущего. Он вполне может стать и путём наименьшего сопротивления. Поэтому нам необходимо мощное этическое основание, какой тип экологически состоятельного и устойчивого общества мы должны развивать. Мы должны, в конечном счёте, ясно понять, что не только экологическая несущая способность налагает ограничения на наше поведение. Нам необходимо исследовать и этические пределы, которыми мы должны, по слову Олдо Леопольда, ограничить свою "свободу действий в борьбе за существование". Освободительное левое движение может сказать много хороших вещей относительно этических ограничений нашего поведения, когда речь идёт о социальных взаимоотношениях между членами человеческого сообщества. Гуманистическая социальная этика выдвигает прекрасное видение общества равенства, демократии, уважения друг к другу всех членов такого сообщества. Лично я полностью подписываюсь под значительной частью этих идей. Однако они ведь очень ограниченны. К сожалению, абсолютное большинство левых, даже экологически ориентированных, почти ничего не может сказать о природоохранной этике, помимо крайне антропоцентрических обязательств обеспечить устойчивое, нетоксическое и эстетически привлекательное окружение для всех человеческих существ. На мой взгляд, этот левый антропоцентризм представляет полную несостоятельность нравственного воображения и приведёт в конечном счёте, если преуспеет, к миру, где Большая Глушь и значительное биологическое разнообразие будут утеряны навсегда. Всё во мне восстаёт против этой грубой, морально несостоятельной точки зрения. Я совершенно уверен, что медведица гризли, вынюхивающая что-то вместе с парой своих медвежат у ручья Пеликанов в Йеллоустонском национальном парке имеет ничуть не меньше прав на существование, чем любой человек - на своё. Все живые существа имеют свою глубинную ценность, изначальное достоинство. И эта ценность, это достоинство вовсе не определяются ни тем, на сколько долларов наличными увеличат они валовый национальный продукт, ни тем, насколько они эстетически привлекательны человеческим существам. Они просто есть. Они прошли тот же самый эволюционный путь длиною в три с половиною миллиарда лет, что и мы. Они живут сами по себе, ради самих себя, независимо от какой бы то ни было реальной или воображаемой их ценности для человеческой цивилизации. Их ни в коем случае, никогда нельзя считать просто средствами для наших целей, поскольку они, точно так же, как и мы, сами по себе являются целью. Если бы мне пришлось выбирать единственную книгу по природоохранной этике, это была бы книга Олдо Леопольда "Календарь песчаного графства". Олдо Леопольд, кажется мне, думал о природе и наших с нею взаимоотношениях больше, чем кто бы то ни было другой в Америке двадцатого века. Лесной смотритель, егерь, один из первых экологов, университетский профессор, Леопольд всегда был на переднем крае борьбы за охрану природы. Его "Календарь …", опубликованный уже после его смерти, является одной из самых замечательных дискуссий, посвящённых природоохранной этике. В сущности, по моему глубокому убеждению, это самая важная, самая очаровательная, самая мудрая из всех когда-либо написанных книг. Он сделал еретиками тысячи людей, но, честно говоря, наше время требует хорошей дозы радикально-экологической ереси. Я убеждён, что внутренне присущая всем живым существам ценность требует непосредственного нравственного пересмотра организации нашего общества. Я полностью не приемлю антропоцентризма и считаю, что помимо своих социальных обязательств, мы должны ещё отдавать должное нашим моральным обязанностям перед той большей экологической общностью, к которой мы принадлежим. У нас есть моральная обязанность уберечь дикую природу и биологическое разнообразие, развивать уважительное и симбиотическое отношение к той части биосферы, в которой мы обитаем, и не причинять вреда и зла никаким видам жизни вокруг нас. Более того, я уверен, что эти моральные обязательства зачастую бывают важнее, чем внутренние интересы человечества. Благополучие людей жизненно важно для меня, но оно не является конечной этической ценностью. Я согласен с утверждением Олдо Леопольда, что в конечном счёте "правильно то, что способствует целостности, стабильности и красоте всего биотического сообщества". Чтобы социальная этика стала экологически обоснованной, её следует согласовать с этим более широким экологическим моральным императивом. Вот почему я - за "Землю - прежде всего!" Такое экологическое восприятие, безусловно, радикальна, но отнюдь не нова. Во все исторические времена оно в той или иной форме было характерно для философских взглядов большинства первобытных народов. Однако только сейчас его начали серьёзно осознавать граждане наших индустриальных держав. Многих шокирует необходимость расстаться с теми идеями, к которым они были приучены с детства, со всем, во что они так привыкли верить. В данное время мы наблюдаем буквально взрыв всей области знаний, представляемой природоохранной этикой, поскольку всё больше и больше людей пытаются облечь плотью, конкретизировать своё почти интуитивное не антропоцентрическое тяготение к хорошо обоснованной, полезной этике, способной правильно ориентировать человеческое взаимодействие с остальным природным миром. Я окрестил эти свои незрелые ещё идеи биоцентризмом, Уорвик Фокс называет их подход экоцентризмом. Мюррей Букчин именует своё мировоззрение "этикой комплиментарности". Безусловно, все эти не антропоцентрические подходы в значительной мере совпадают. Существуют и некоторые серьёзные разногласия по поводу того, что считать морально допустимыми взаимоотношениями между человеком и остальным природным миром. Эти разногласия требует дальнейшего обсуждения. Значительные различия существуют даже между теми, кто называет себя биоцентристами. Философ Пол Тейлор, например, написал глубокий трактат о биоцентрическом мировоззрении, и хоть я и ценю его усилия, значительную часть его идей принять не могу. Биоцентризм вряд ли можно считать монолитным. Совершенно очевидно, что для большинства из нас поиск мудрости Земли ещё только-только начинается. Арне Несс отметил наличие трёх отчётливо выраженных тенденций в глубинном и долговременном экологическом движении: "природная", "социальная" и "духовная". В силу своего характера я принадлежу к первой. Я - "природник". Моя главная забота - природоохранная биология и защита дикой жизни. Однако политически меня всё больше привлекают "социалы" с их главным акцентом на фундаментальной перестройке человеческого общества по не-иерархическим социальным и экологическим направлениям. Такой подход, конечно же, необходим, если мы вознамерились разрешить всё поглощающий экологический кризис, сотрясающий нашу планету. В лучшие дни я пытаюсь творчески синтезировать все эти подходы в одно обобщённое, логически связанное и гармоничное мировоззрение, которое будет направлять наше движение, даже если активисты радикальной экологии будут продолжать специализироваться в интересующих их конкретных областях. Поэтому я горжусь тем, что мне удалось принять участие в этом диалоге с Мюрреем Букчиным, одним из пионеров социальной экологии. Я опасаюсь, однако, что этот синтез в конечном счёте не укоренится, а просто одна из этих трёх тенденций возобладает над остальными, и все жизненно важные положения остальных будут сведены к минимуму или утеряны. Это тревожит меня, потому что, как мне кажется, это сделает наше общее движение даже более слабым, чем в нынешних условиях, когда мы разрознены по разным направлениям, но все они, по крайней мере, живы и благополучны со своими ограниченными подходами. По этому поводу я считаю самой ответственной установкой, чтобы каждый активист, причастный к любой из этих тенденций, понял и ценность, и ограниченность своего подхода. Мы должны открыто принимать чужую критику, чтобы совершенствовать и оттачивать своё мировоззрение. С другой стороны, мы должны быть готовы оттачивать мировоззрение других направлений нашего движения, внося свои собственные критические замечания в текущие диалоги и споры. И мы обязаны проявлять терпимость и уважение к тем, кто в этих спорах имеет точку зрения, отличную от нашей. Как мы сможем создать человеческое общество, основанное на толерантности и уважению к каждому его члену, если мы не можем создать движение, в котором мы относились бы к с терпением и уважением к нашим оппонентам? Ограниченность социально-ориентированной экологии больше всего беспокоит меня потому, что она слишком легко стать чересчур социальной и недостаточно экологической. Я наблюдаю эту тенденцию у многих социальных экологов, когда они убеждают нас в том, что мы должны "стараться по-новому гармонизировать отношения человечества с природой путём перестройки и гармонизации общественных отношений человека с человеком". Эта стратегическая аксиома, по-моему, подчёркивает традиционные общественные убеждения освободительного левого движения в ущерб каждодневной борьбе за охрану дикой природы, развитию экологической восприимчивости, или перестройке взаимодействия нашего общества с природным миром здесь и сейчас. Здесь, на мой взгляд, мысль сводится к тому, что если общественные отношения людей будут все разрешены, то экологическое сознание расцветёт само собою, и надлежащие экологически состоятельные перемены в отношениях нашего общества с природой произойдут автоматически. Конечно, не все социальные экологи находятся в приятном заблуждении, что наши экологические проблемы могут дожидаться, пока освободительная, демократическая социальная революция победит. Многие из них, если не большинство, ясно понимают, что это для нас непозволительная роскошь, даже если бы мы её и хотели. К чести Мюррея следует сказать, что он чётко и неоднократно говорил о необходимости организации вокруг как социальных, так и экологических вопросов, существующих здесь и сейчас. Однако то, как многие группы социальных экологов формулируют и часто повторяют этот лозунг, выдаёт лёгкую тенденцию многих социально-ориентированных экологов девальвировать ценность важной (хотя, по общему признанию, и ограниченной) деятельности "природников". Подозреваю, что эта тенденция заимствована из антропоцентрической идеологии, всё ещё широко распространённой среди левых и активистов борьбы за социальную справедливость. Как ни странно, такую тенденцию можно заметить сегодня даже среди членов "Земли прежде всего!", бывшей когда-то оплотом не-антропоцентрической "природной" тенденции. Я всё в большей степени чувствую себя дискомфортно оттого, что в нашу организацию приходят новые люди, более привычные и склонные к традиционному мировоззрению движений за социальную и экономическую справедливость, чем к радикальному. Мне кажется, их привлекает в ней прежде всего то, что она находится в центре внимания средств массовой информации с репутацией конфронтационной организации прямых, бескомпромиссных действий. Честно говоря, я побаиваюсь, что такая эволюция отражает не творческий синтез, а слабую, но всё усиливающуюся тенденцию пренебрежения к очень ценным воззрениям первых "природников" - основателей "Земли - прежде всего!" Прошу принять во внимание, что эти различия между "старой" и "новой гвардией" "Земли прежде всего!", как правило, являются честными разногласиями между порядочными людьми, уважающими друг друга. Более того, я чувствую, что этой её новой генерации предстоит ещё сделать большую и важную работу. И всё же, из-за своих взглядов бескомпромиссного любителя дикой природы, "природника", я ощущаю потребность работать в новой организации, открыто и чётко исповедующей биоцентризм и упорно сосредоточивающей свою деятельность на выявлении, охране и восстановлении ареалов дикой природы. По этой немаловажной причине я ушёл из "Земли - прежде всего!" и вместе с несколькими единомышленниками начал исследовать возможности для создания новой организации. Надеюсь, что такая новая организация, с одной стороны, дополнит работу многих разнообразных групп в природоохранном движении, а с другой, будет и дальше ясно выражать взгляды "природников" в рядах более широкого природоохранного движения, поскольку ведь мы все трудимся во имя того, чтобы найти общую, единую платформу, которая преодолеет ограниченность каждой радикальной экологической тенденции, сохранив при этом их жизненно важные взгляды. Глава 6 МОИ ПОЗИЦИИ СЕГОДНЯ Мюррей Букчин Прошёл год с тех пор, как Дейв Формэн и я обсуждали проблемы и будущее экологического движения вместе с Полом МакАйзеком, Линдой Давидов и Джимом Хоутоном в большой аудитории в Нью-Йорке. В течение этого года я не видел причин, по которым я должен был бы изменить что-нибудь из сказанного мною тогда. С Дейва до сих пор ещё не снято обвинение, как я понимаю, раздутое ФБР с целью запугать природоохранное движение. Я оказываю всемерную поддержку его попыткам защитить свои гражданские права - и не позволить правительственным и корпоративным силам клеймить природоохранное движение как "террористическое". Кроме того, благодаря этому диалогу я начал уважать Дейва как замечательного собеседника и человека. В процессе нашего диалога мы с Дейвом нашли общий язык. Впрочем, как охотно соглашается и сам Дейв, важные политические различия всё-таки существуют. Например, в прошлом году несколько групп "Земли - прежде всего!" из Северной Калифорнии, а может быть, и некоторых других, резко изменили курс до такого уровня общественной деятельности, что стали гораздо ближе к социальной, чем к глубинной экологии, даже с учётом внесенных в неё Дейвом в последнее время изменений и дополнений. Как отмечает организатор "Лета Секвойи" Джуди Бари, "Земля - прежде всего!" не является больше "только природоохранным движением, она стала также и движением за социальные перемены". Я аплодирую такому генеральному направлению идеологического сдвига. Что же касается Дейва, то он покинул "Землю - прежде всего!", чтобы основать более узко направленную организацию, ориентированную на защиту дикой природы. Это, конечно, серьёзное политическое разногласие. Мне жаль, что так мало активистов "Земли - прежде всего!", которую я обожаю с момента её создания, открыто признают, что этот идеологический сдвиг произошёл de facto. Спор между глубинными и социальными экологами настроил против социальной экологии столь многих благонамеренных граждан, что, видимо, моральные обязательства заставляют членов "Земли - прежде всего!" называть себя "глубинными экологами" и критиковать "левых" и "социальную экологию" несмотря даже на то, что на деле-то они ведут себя как социальные экологи, и что многие из них имеют явно левое прошлое. Даже Джуди Бари при всём её длительном опыте работы профсоюзным организатором в МРМ (Международные рабочие мира), отрицает свою причастность к "левым" и доказывает, что никакая "левая теория" никогда не заявляла о необходимости создания экологического общества. Кроме того, она продолжает излагать мои мысли в искажённом виде. Я был шокирован, прочтя недавно её совершенно беспочвенное заявление о том, что я поборник антропоцентризма и считаю "человеческие существа высшей формой жизни". Эта бесконечно длящаяся враждебность по отношению к социальной экологии вызывает вопрос: что лежит в основе спора между глубинной экологией и социальной экологией? Если позволите, я начну с наиболее труднопреодолимого препятствия на пути к ясному пониманию этого спора. Один мой друг сказал мне, что многие считают весь этот спор глубоко личным, просто "эгоизмом" или "самобичеванием" с моей стороны. Так вот это совершенно не тот случай. Я был в очень хороших отношениях с Биллом Диволлом и рядом других выдающихся глубинных экологов вплоть до 1987 года, несмотря на мои сомнения в отношении некоторых трактовок их учения. В 1986 году я даже получил от Билла Диволла поздравительную открытку такого содержания: "Счастливого зимнего солнцестояния! Надеюсь, мы сможем продолжить наши беседы, и я чувствую, что мне есть много чему поучится от вас". "Глубинная экология" Диволла и Сешнса содержит массу похвал моей книге "Экология свободы". До самого 1987 года у меня просто не было причин для личной враждебности к любому из видных глубинных экологов - мыслителей или деятелей. А со стороны глубинного эколога Кристофера Мейнса, мне кажется, уж просто мелко предполагать в своей последней книге "Зелёная ярость", что причиной моего критического отношения к глубинной экологии является чувство личной зависти, с которым я отношусь к уменью глубинных экологов "трогать сердца людей", в то время как "социальная экология преуспела только в подметании полов Института социальной экологии". В свои семьдесят лет я не могу тратить ни энергию, ни время на то, чтобы завидовать кому бы то ни было и в чём бы то ни было, и менее всего - по поводу успехов в экологическом движении. Дело моей собственной жизни, в основном, выполнено, и я с полным основанием удовлетворён им. Моя тревога по поводу растущей популярности глубинной экологии политическая, а не личная. В отличие от Билла Диволла, который удовлетворён тем, что глубинная экология становится хорошо организованной системой идей, воинственно направленной против современного истеблишмента, я нахожу, что она, на самом деле, стала в наши дни очень модной и шикарной. Она вовлекла в свои ряды не только большое число учёных с громкими именами, но и множество журналистов и даже членов королевской семьи, принца Филиппа Английского, к примеру, а также разных других знаменитостей из элитных "экологических" влиятельных кругов. Хочу спросить: что, эти новобранцы глубинной экологии стали радикальными социальными критиками, или их традиционные, а иногда и реакционные, социальные воззрения близки по духу глубинной экологии? Каковы бы ни были достоинства глубинной экологии, но факт остаётся фактом: она, более чем любое другое направление экологической мысли и деятельности, обвиняет в экологическом кризисе "Человечество" как таковое, особенно же рядовых "потребителей" и "воспитателей детей", игнорируя, как правило, крупные корпорации, буквально разоряющие планету. Этот социально нейтральный аспект глубинной экологии, кажется, очень привлекателен власть предержащим. По-моему, с этом кроется главная причина того, почему из всех возможных школ "радикальной" экологической мысли, глубинную экологию больше всех расхваливают в популярных журналах, газетах, по телевидению и в других средствах массовой информации. Если даже такой выдающийся писатель и такой преданный обществу глубинный эколог как Гэри Снайдер мог написать, что "человечество стало вредителем на своей планете, наподобие саранчи", я остаюсь в недоумении, что же такого "радикального" есть в этой глубинной экологии. Может ли человек, примкнувший к этой толпе, позволять себе роскошь называться "радикальным экологом"? Тогда давайте-ка оставим в стороне личности и вопросы собственного "эго"; будем придерживаться только политики, в самом деле имеющей непосредственное отношение к нашему спору. Не следует забывать такой строго политический факт, что покойный Эд Эбби, так глубоко почитаемый многими самозванными глубинными экологами, называл "традиции и идеалы" Соединённых Штатов "продуктом североевропейской цивилизации" и предостерегал нас против "латинизации" нашей страны. Таким же строго политическим фактом является и то, что он называл латиноамериканских иммигрантов "голодными, безграмотными, неумелыми и вообще культурно-морально убогими людьми". И вот ещё один строго политический факт: некто "Мисс Энн Тропия" (мне признался один из членов "Земли - прежде всего!", что это не кто иной, как Кристофер Мейнс) приветствовал эпидемии СПИДа как "необходимое решение" "проблемы пренаселённости" (щедро присоединив к ним войну, голод, обнищание) и писал: "Перефразируя Вольтера, если бы эпидемии СПИДА не существовало, радикальным экологам пришлось бы его изобрести". Строго политическим фактом является также и то, что сам Дейв заявлял в своём интервью Биллу Диволлу для журнала "Простая жизнь", о котором он нынче сожалеет: "самое худшее, что мы можем сделать в Эфиопии, - это предоставить ей помощь; лучше всего будет дать возможность природе достигнуть естественного баланса, оставив людей просто умирать с голоду". Я мог бы почти бесконечно цитировать такие высказывания и говорить о том нездоровом нравственном климате, который они создали. Но я уверен, что людей от них тошнит, - меня так уж точно. Я привожу их здесь снова просто для того, чтобы напомнить людям о той атмосфере, которая послужила причиной моей критики глубинной экологии в 1987 году. Всё это слишком часто полностью игнорируется. Даже такой уважаемый и глубоко образованный глубинный эколог как Уорвик Фокс настойчиво повторяет мои резкие высказывания 1987 года, вырывая злые отрывки из моей статьи "Социальная экология и глубинная экология", не давая своим читателям ни малейшего представления о тех резко мизантропических заявлениях, которые, прежде всего, и послужили их причиной. Я должен с сожалением сказать, что такой подход вызывает во мне сомнения в нравственной чистоте многих моих критиков из числа глубинных экологов. Эти сомнения сильно укрепились тем фактом, что более образованные глубинные экологи начали (часто очень мягко) выдвигать хоть какие-нибудь возражения против упомянутых мною жутких мизантропических заявлений не ранее, чем через полгода после моей резкой отповеди их авторам, именующим себя "глубинными экологами". И даже тогда эти возражения излагались таким странным образом, что, хотя предположительно они содержали критический комментарий по поводу заявлений глубинных экологов, вызвавших мой гнев, но оскорблениями осыпали меня. Последние несколько лет многие из моих критиков глубинных экологов систематически искажают мои взгляды, называя их "антропоцентрическими", изображают меня врагом дикой природы, или, как Диволл, даже травят меня, называя "красным", "злоумышленником", готовящимся руководить действиями "анархистов-левых-марксистов" в совместном "нападении" на радикальное экологическое движение. Наверное, не следует удивляться тому, что такой гигантский рупор высшего эшелона власти как New York Times тоже не прочь поиграть в эти игры, широко цитируя эти искажения. В этой газете, в частности, приводилось якобы моё заявление о том, что "Земля прежде всего!" - фашистская организация. (Впоследствии я направил Times резкое письмо, категорически отрицая этот навет и высказывая свою поддержку Дейву в его попытках отстоять свои гражданские права от посягательств ФБР). Ещё более беспокоит меня то, что многие из критикующих меня глубинных экологов сами выдвинули абсурдную мысль, что я, мол, выступаю против целей охраны дикой природы, выдвигаемых активистами "Земли прежде всего!", или что я считаю этих активистов "эко-фашистами". Дейв - один из немногих глубинных экологов, дискутировавших со мною принципиально и уважительно. Я высоко ценю его открытость и порядочность. Однако, на мой взгляд, по-настоящему должны волновать нас следующие вопросы: случайны ли мизантропические взгляды, высказываемые наиболее резкими, и, повидимому, самыми экстремальными глубинными экологами? Возникают ли они из каких-то личных соображений или коренятся в самой идеологии глубинной экологии? Мы должны серьёзно задуматься над этими вопросами, оставив в стороне всю бурю и ярость наших прежних споров. Во время нашего диалога Дейв Формэн чётко и ясно дал понять, что он отступает с жестоких и опасных позиций, выраженных им прежде от имени движения глубинной экологии. Однако, если основной принцип глубинной экологии - "биоцентризм" - учит, что человеческие существа ничем не отличаются от леммингов в смысле "внутренне, изначально присущей им ценности" и нашего нравственного отношения к ним, и если человеческие существа подчиняются "законам природы" точно так же, как любой другой вид, тогда и вышеприведенные "экстремальные" заявления логически вытекают из философии глубинной экологии. Часть глубинных экологов, например, Уорвик Фокс, в резких словах осудили старые взгляды Дейва на голод в Эфиопии. Но если человек последователен в своём "биоцентризме", он легко может прийти к убеждению, что детишек в Эфиопии следует оставить умирать с голоду так же, как вымер бы любой другой природный вид, исчерпавший свои естественные пищевые ресурсы. И так же легко человек таких убеждений может уверовать в то, что с помощью СПИДА природа "берёт реванш" за "чрезмерный" рост народонаселения, разорение природы и т.п. По "законам природы", если увеличивается пищевой базис леммингов, их популяция тоже возрастает до таких размеров, что значительно повышается степень риска их вымирания. Подобным образом, с точки зрения "биоцентризма", если пища имеется в избытке, то человеческая популяция сильно возрастёт автоматически до таких объёмов, что в конце концов люди начнут вымирать оттого, что сами разрушат свою природную среду, и она не сможет больше поддерживать их существование. Именно такое направление мысли дало Дейву основание делать заявления типа "пусть природа сама найдёт равновесие" и "пусть народ Эфиопии умирает от голода". Если "биоцентризм" служит человеку основным руководством для освоения азов экологической премудрости, то, по-видимому, это и есть "естественный" взгляд на вещи. В таком случае никого не должно удивлять то, что Билл Диволл не нашёл ничего странного в выводах Дейва об эфиопских детях, - ни во время его интервью для "Простой жизни", ни после того, как я так неловко ввязался в спор, - или что к ним с такой лёгкостью отнеслись, не подвергнув серьёзной критике, Арне Несс, Джордж Сешнс или другие ведущие апологеты глубинной экологии. Всё это - просто логическое продолжение идей "биоцентризма". Но вот тут как раз лежит камень преткновения: Действительно ли люди - только биологические сущности? Подвержены ли они точно тем же самым флуктуациям размера популяций, что и весь животный и растительный мир? Я вовсе не хочу отрицать, что в определённых экологически регионах и экономических условиях такие стихийные бедствия как плохая погода, нашествие вредителей, экологически безграмотное поведение людей могут привести к массовой смертности людей. Но люди - ещё и культурные сущности в значительно большей степени, чем любой другой из известных мне видов животных на нашей планете. Возникнув в результате долгого эволюционного процесса, часто подвергаясь так называемым "законам природы" в той фазе этой эволюции, которую мы можем назвать "первой природой", люди создали своё собственное культурное и общественное направление эволюции. Это направление эволюции, основанное на в высшей степени организованных человеческих обществах, я назвал "второй природой". Далее, существование "второй природы" вовсе не означает, что человеческие существа менее "естественны" или меньше похожи на животных, чем лемминги. Но к телам приматов и, возможно, врождённой коммуникабельности добавилось очень сложное ядро экономических отношений, символических форм общения, иерархий, классов, систем подавления и эксплуатации, политических органов, городов, технологий и распределения ролей между полами, которые в огромной степени определяют рост народонаселения и общее воздействие на окружающую среду. Несмотря на то, что значительная часть человеческой истории, на мой взгляд, была ужасно, мы не можем игнорировать тот волнующий факт, что человеческий вид - сам являющийся продуктом эволюции - не является более просто субъектом воздействия "законов природы". Человек может оказывать потрясающе разрушительное воздействие на окружающий его живой мир, но по той же причине, он может быть и глубоко конструктивным. Это не предопределено "законами природы". Точно так же люди могут оказывать потрясающе разрушительное или глубоко конструктивное воздействие на свои собственные экономически отношения, формы взаимоотношений, политические учреждения, города, технологии. Они могут создать экологическое общество - или легко разрушить своё место обитания на планете. Эта дополнительная "культурная" составляющая принципиально отличает человеческие существа от всех животных в смысле их образа жизни и воздействия на природный мир. Скажем, в отличие от леммингов, человеческие существа могут перераспределять свои продукты питания или накапливать их для привилегированного меньшинства, оставляя голодными угнетаемое большинство. Кроме того, они могут устанавливать кодексы поведения полов, определяющие рост народонаселения, или изменять социальные условия, побуждающие людей иметь много детей. Нравится нам это или нет, но эта совершенно новое направление социальной эволюции - вторая природа - оказывает широчайший, всеобъемлющий эффект на всю биологическую эволюцию, включая и саму первую природу. Раз это верно, мы не можем одним нашим желанием ликвидировать всё социальное развитие как таковое и "вернуться" к дикой эре плейстоцена или в мягкий, благоприятный для жизни неолит. А что нам следует сделать, так это честно спросить самих себя: Каким образом человеческое развитие можно вписать в экологически здоровую картину? Должны ли мы отделить наши экологические проблемы от наших социальных проблем? Должны ли мы рассматривать флуктуации человеческого народонаселения просто как следствие "законов природы"? Должны ли мы игнорировать человеческие страдания, тем самым неосознанно делая себя невосприимчивыми и к страданиям других живых форм вокруг нас? Конечно, я не хочу сказать, что все глубинные экологи придерживаются тех же взглядов, которые я здесь изложил. Дейв, например, безусловно, изменил часть своих воззрений очень существенным образом. Некоторые глубинные экологи даже говорили нам, что он не менее общественно сознательны, чем социальные экологи. Но это - единичные случаи, и когда их спрашиваешь, как их общественная сознательность соотносится с экологическими проблемами, они обычно, в лучшем случае, начинают колебаться. Мне кажется, одной из самых неудачных черт глубинной экологии является то, что её учёные апологеты, в результате недостаточной осведомлённости в вопросах социальной теории (хотя многие и являются учёными - социологами), предложили идею "биоцентризма", согласно которой человеческое общественное развитие играет вторичную роль по отношению к естественному развитию, - если вообще имеет для него хоть какое-то значение; которая трактует рост населения исключительно в терминах биологических факторов; и которая сводит человеческие страдания на один уровень со страданиями животных или других живых форм, выражая их почти в зоологических терминах. Поскольку я считаю, что "биоцентризм" ошибочен в своих концептуальных основах, мои оппоненты - глубинные экологи называют меня "антропоцентристом". Но суть в том, что я вовсе не хочу опорочить борьбу за сохранение или даже расширение ареалов дикой природы, или борьбу за защиту лесов от лесозаготовительных компаний и застройщиков, или борьбу за сохранение видов дикой природы и увеличение биологического разнообразия. Я многие годы выступаю этих позиций, защищая их. В самом деле, это просто позорная клевета - заявлять, что я не поддерживаю борьбу "Земли - прежде всего!" и её эко-воинов. И теперь я должен спросить у тех, кто объявляет меня "антропоцентристом": почему меня принуждают выбирать между "биоцентризмом" и "антропоцентризмом"? Я никогда не считал, что Земля "создана" для эксплуатации её человеком. Вообще говоря, как атеист до корней волос, я и не считал никогда, что она была "создана". И я вовсе не считаю, что люди должны господствовать над природой - абсолютная невозможность этого положена в основу социальной экологии. Долгие годы я восхищаюсь чудесами естественной эволюции и - да, и дикой природы тоже; так какая же мне нужда в "биоцентризме", который отвлекает меня от социальных корней экологического кризиса? Я считаю, что человечество и окружающая его природная среда так же неразрывно связаны друг с другом, как желудочки нашего сердца с его предсердиями, и что оба эти мира - как человеческий, так и окружающий его природный - заслуживают нравственного отношения. "Антрпоцентризм", основанный на религиозной догме, что Земля была "сотворена", чтобы "Человечество" владело её, так же далёк от моих воззрений, как и "биоцентризм", обращающий человеческое общество просто в ещё один вид животных. Мне кажется, нам нужно гораздо более совершенное мировоззрение. Сохраним ли мы хоть какие-то ареалы дикой природы, выживут ли хоть какие-нибудь дикие животные на этой планете через сотню лет, будет зависеть исключительно от того, какое общество мы создадим, а не от того, будем ли мы упрекать человечество в его ошибках, называть его "раковой опухолью" планеты или чемнибудь ещё похуже, или же превозносить прелести плейстоцена или неолита. Это будет зависеть не только от нашего отношения к природе, но также и от того, в какой мере мы допустим социальное угнетение, заставляющее крестьян вырубать леса, чтобы выжить, и разрушающее их привычный уклад ради чужой наживы. Даже более фундаментально, - а нам следует добраться до корней, если мы хотим быть "радикальными" в подлинном смысле этого слова, - будет ли существовать дикая природа и дикие животные через сотню лет, зависит от того, продолжится ли развитие нашей экономики по принципу "расти - или умри" (будь то корпоративный капитализм свободного рынка или бюрократический государственный капитализм), при котором предприятие или страна, не растущие экономически, пожираются конкурентами на внутреннем рынке или на международной арене. До тех пор, пока люди не реализуют свой эволюционный потенциал как в высшей степени творческие и экологически-целенаправленные существа, антагонизм, порождаемый всеми видами социального угнетения во всех его формах, будет буквально разрывать планету на части, включая в равной степени и человеческие сообщества, и весь природный мир вокруг них. Винить технологию как таковую за ужасные искажение развития второй природы; рассматривать проблему роста народонаселения, так словно на неё не оказывают никакого влияния именно культурные факторы; сводить основные социальные факторы, приведшие к нынешнему экологическому кризису, к чисто биологическим - значит отвлекать внимание от того факта, что в основе наших экологических неурядиц лежат, главным образом, социальные неурядицы. Сама идея "господства над природой" коренится в угнетении человека человеком - в иерархиях, которые требуют, чтобы молодёжь подчинялась правлению старейшин, чтобы женщины подчинялись мужчинам, простые люди милитаристам, рабочие - капиталистическим или бюрократическим системам эксплуатации, и так далее. Разумеется, нам необходимы глубинные культурные перемены и новое мироощущение, которое научит нас уважать всё живое вокруг нас; которое создаст новые ценности в сфере производства и потребления товаров; которое будет способствовать развитию новых созидательных, а не разрушительных, технологий; которое устранит конфликты между человеческим населением и окружающей его природой; и которое будет стимулировать биологическое разнообразие и эволюционное развитие. Я писал об этом на многих и многих страницах своих книг и статей. Но кто может всерьёз думать об этих переменах в обществе, которое сталкивает людей друг с другом как покупателей и продавцов, эксплуататоров и эксплуатируемых, покорителей и покорённых на всех уровнях и во всех сферах жизни? Отвлекать наше внимание от этих важнейших социальных вопросов с помощью "биоцентризма", который, по существу, игнорирует их в лучшем случае, а в худшем обвиняет неопределённое "Человечество" во всех бедах, вызванных прогнившей социальной системой, - значит заводить экологическое движение в идеологический тупик. Нам не нужен ни "биоцентризм", ни "антропоцентризм", и никакой другой "центризм", и никакая другая идеология, отвлекающая внимание общества от социальных корней нашего экологического кризиса. Рискуя повториться, подчеркну всё-таки, что ограниченное, а иногда и искажённое социальное восприятие глубинной экологии объясняет, почему из всех "радикальных" природоохранных направлений именно она наиболее приемлема для современной правящей элиты. Она обвиняет в экологическом кризисе наши человеческие "ценностные" ориентации, не вдаваясь в их социальные причины. Она осуждает чрезмерный рост народонаселения, не пытаясь объяснить, почему угнетаемая беднота размножается в таких немыслимых количествах, или какие социальные перемены могли бы гуманно стабилизировать народонаселение. Она обвиняет технологию, не задаваясь вопросами, кто и для чего её создаёт. Она осуждает потребителей, не входя в обсуждение экономики "расти - или умри", которая использует гигантские возможности средств массовой информации, чтобы понудить людей к бесконечному материальному потребительству - чудовищной замене культурно и духовно значимой, полноценной жизни. Не потрудиться исследовать эти вопросы, дать разумные, логичные объяснения их причин или чёткое направление их разрешения - значит полностью пренебречь коренными проблемами, встающими сегодня перед экологически мыслящими людьми. Это значит отделить экологическое движение от борьбы женщин за полное равенство с мужчинами, борьбы людей цветной кожи - за расовое равенство, бедных - за экономическое равенство, представителей субкультур, скажем, геев или лесбиянок - за социальное равенство, всех угнетённых - за человеческое равенство. Характерно, что большинство глубинных экологов в своих работах практически не уделяют внимания случаям отравления свинцом в гетто. Они редко обращают внимание на загрязнение производственной окружающей среды, на особые экологические беды, с которыми сталкиваются женщины, этнические меньшинства и жители городов. Как ни похвальна любовь к дикой природе и диким животным, но то, что глубинная экология не обеспечивает надлежащей радикальной социальной ориентации, зачастую делает её последователей просто служителями культа дикой природы. Далее, её абсолютно неуместные нападения на "Человечество" отчуждают от неё многих сочувствующих её идеям активистов, уважающим дикую природу, но не желающих иметь дело с мизантропией и ненависть к самим себе. За ограниченностью объёма этой работы я не могу привести всех моих соображений, почему я считаю глубинную экологию отнюдь не "глубинной". Я должен подчеркнуть, что она не является ни "биоцентрической", ни "антрпоцентрической". Скорее всего, она натуралистична. Благодаря своей ориентации на природу социальная экология ничуть не менее озабочена такими проблемами, как, скажем, целостность ареалов дикой природы и охрана диких животных, чем "биоцентристы". Как турист, как эколог, и более всего как натуралист, благоговейно почитающий в свободу, я могу так же страстно рассказывать о тропах, по которым я бродил, прекрасных ландшафтах, которыми любовался, или парящими ястребами, за которыми я мог часами наблюдать с горных вершин и обрывистых скал. Но социальная экология натуралистична, или естественна, ещё и в том очень важном смысле, что она подчёркивает глубинные корни человечества и общества в естественной эволюции. Отсюда и термин "вторая природа", который я применяю, чтобы акцентировать внимание на развитии общественной жизни человечества из глубин природного мира. Этот второй аспект натуралистического воззрения социальной экологии не только бросает вызов мизантропии; он также бросает вызов и всей традиционной теории социального развития. Философия социальной экологии отрицает возможность полного разделения - не говоря уж о противопоставлении - человеческой эволюции и эволюции природы. Как натуралисты, мы отдаём должное тому факту, что человеческие существа эволюционировали из первой природы - из млекопитающих и приматов - и образовали совершенно новую сферу, включающую разнообразные учреждения, технологии, ценности, способы общения. Социальная экология признаёт, что мы являемся как социальными, так и биологическими существами. Более того, социальные экологи внимательно анализируют важные аспекты человеческой истории, приведшие не только к стравливанию людей друг с другом, но и, что очень важно, всего человечества с окружающей природной средой. В течение веков, как я уж много раз говорил раньше, социальные конфликты способствовали развитию иерархий и классов, основанных господстве и эксплуатации, когда подавляющее большинство людей эксплуатировалось так же беспощадно, как и сама природа. Социальная экология, тщательно изучая историю общества, обнаружила, что сама мысль о господстве над природой коренится в социальном господстве человека над человеком. Иерархический менталитет и система возникли как продолжение социального господства - в частности, господства над молодыми, над женщинами, цветными, да, и над мужчинами тоже, чаще всего рабочими и подчинёнными - в царство окружающей природы. Поэтому, в отличие от большинства социальных экологов, социальные экологи понимают, что до тех пор, пока мы не осуществим программу освобождения людей от господства и иерархии, а не только от экономической эксплуатации и классового правления, как считают ортодоксальные социалисты, - наши шансы спасти ареалы дикой природы и диких животных, в лучшем случае, сомнительны. Следовательно, радикальное экологическое движение должно разработать программы ликвидации угнетения, причиняемого человеку, даже если кое-кто из нас больше озабочен ущербом, причиняемым дикой природе и диким животным. Мы никогда не должны упускать из виду, что перспектива освобождения человека стала теперь экологической перспективой, и наоборот - задачи охраны Земли стали социальными задачами. Социальная экология как форма эко-анархизма объединяет обе эти перспективы, во-первых, органическим образом мысли, который я называю диалектическим натурализмом; во- вторых, опираясь на обобщённую социальную и экологическую этику, которую я именую этикой комплиментарности; в третьих, применяя новые технологии, которые я называю эко-технологиями; наконец, создавая новые формы объединения людей, которые я называю эко-общинами. Вовсе не случайно я посвящал свои работы и городам, и экологии; и утопиям, и загрязнениям; и новой политике, и новым технологиям; новому экологическому мировоззрению и новой экономике. Последовательная и гармоничная экологическая философия должна охватывать все эти вопросы. К сожалению, сегодня многие участники массовых природоохранных движений не видят никакой разницы между эко-анархизмом и деспотическим индустриальным кошмаром сталинизма, или между натурализмом и "антропоцентризмом". Вследствие этого они отрезаны от жизненно важных идей, которые могут быть почерпнуты из экологическинаправленной, левой освободительной философии. Даже Джуди Бари с её опытом работы в левом движении, кажется, затрудняется в распознавании этих различий. В открытом письме Дейву после его выхода из "Земли - прежде всего!" она утверждала, что эта организация не имеет ничего общего с левыми, в следующих выражениях: "Мы слишком непочтительны, и у нас слишком сильное чувство юмора, чтобы считаться левыми". Я вынужден напомнить Бари тот несложный факт, что чувство юмора и шутливость всегда были неотъемлемой частью левого движения. Не все же левые являются сталинистами или маоистами с каменными лицами, или лишёнными воображения сторонниками либеральных реформ. Кто, как не славная организация Индустриальные рабочие мира (ИРМ), в основном анархо-синдикалистского толка, именовавшая себя Wobblies, подготовила и выпустила самый развесёлый песенник в истории рабочего движения, чьи буйные куплеты приводили в бешенство традиционных профсоюзных деятелей, и чьи легко запоминающиеся лёгкие шутки сформировали, быть может, и подсознательно, дух самой "Земли - прежде всего!"? Разве не "Новые левые" Парижа в мае - июне 1968 года размалевали весь город очаровательными лозунгами типа "Воображение - власти!", "Будь реалистом! Требуй невозможного!" "Я превращу свою мечту в реальность, потому что верю в реальность своей мечты!"? И, в конце концов, разве не анархистка Эмма Голдман сказала, что она не хочет участвовать в таком революционном движении, в котором она не может танцевать? В заключение хочу ещё раз повторить, что данный спор или диалог не является предметом личных амбиций, по крайней мере, что касается моего участия в нём. Речь идёт об очень реальных политических вопросах, касающихся того, куда идёт экологическое движение. Как бы я ни любил дикую природу, с каким бы острым восторгом ни вспоминал бы величественные ландшафта или безмолвное чувство свободы, которое всегда приходит ко мне в лесу, - я не могу игнорировать социальные причины и человеческие страдания, лежащие в основе нашего экологического кризиса и отсутствия тонкого экологического восприятия. Я не мог бы быть в числе учёных мужей, заседающих в башне из слоновой кости, или мизантропическим энтузиастом защиты дикой природы, чтобы встать и выступить против презренного "Человечества" во славу довольно расплывчатой абстракции, именуемой "Природа". Для меня природа совершенно конкретна и реальна - живая, изменчивая, поразительная, прекрасная, - так же как и вполне реальные продукты её эволюции - человеческие существа. Я не хочу окружать ореолом таинственности ни "природу", ни "человечество" - одну за счёт другого во имя упрощённой, однобокой пары этических альтернатив, именуемых "биоцентризмом" и "антропоцентризмом". Я считаю, что нет никакой нужды делать выбор между такими абстракциями, не представляющими никакой ценности. Я заявляю своё право быть и натуралистом, и левым, морально возвышающимся над обоими неясными и упрощёнными понятиями и связывающим экологические неурядицы с социальными неурядицами именем социальной экологии. Одна их моих важнейших целей - способствовать развитию неиерархической этики комплиментарности во взаимоотношениях между людьми и между человечеством и природой. Она должна стать краеугольным камнем, непоколебимой общей платформой для всего радикального экологического движения. Пожалуй, самым значимым результатом этого диалога между Дейвом Формэном и мною является понимание того, что, если мы все примем её в качестве нашей единой платформы, мы сможем работать совместно и независимо от наших разногласий - плодотворно учиться друг у друга. В этом, я полагаю, состоит надежда экологического движения.
