Продержались, выжили, смогли! Детям, пережившим ту войну, Поклониться нужно до земли! В поле, в оккупации, в плену, Продержались, выжили, смогли! (Валентин Салий) Дети войны…. Дети, пережившие страшные времена той войны, прошедшие оккупацию, голод, разлуку с близкими…Дети войны – это самая незащищенная часть человечества, побывавшая в экстремальных ситуациях. А что мы о них знаем? Не знаю почему, но размышляя об этом я вспомнил свою Гульфизе битай. Я знаю, что поколения. моя бабушка представитель этого До этой минуты мне казалось, что о своей любимой бабушке я знаю, если даже не все, но очень многое. Бабушка Гульфизе, а если точнее Гульфизе битай, это мама моей мамы. Я, как и все нормальные дети, помню ее примерно с трех лет. Я не помню случая, когда бы она повысила на меня голос, отсчитала бы меня за какойлибо проступок, и даже мимикой лицо показала бы мне свое недовольство. Всегда улыбчивая, своим мягким, ласкающим слух голосом, она знакомила меня с крымскотатарскими народными песнями, детскими играми, которыми ее поколение забавлялось в детстве. Я очень люблю бывать у нее дома. В комнатах очень много интересных вещей: старые книги, статуэтки, картины. В раннем детстве мне казалось, что я нахожусь в каком-то сказочном мире. Мне все разрешалось трогать руками. Всякий раз бабушка обязательно угощала меня чем-то вкусненьким. Она великолепная хозяйка, ее фирменным блюдом в семье считаются слоеные пирожки (янтыхи). Как же, оказывается, я люблю свою бабушку. И мне вновь в эту секунду захотелось оказаться у нее в гостях, услышать до боли родной, ласковый голос, поцеловать ей руки, поделиться новостями. Она отличная рассказчица, но еще больше замечательный слушатель. Она искренне радуется моим успехам и наравне со мной переживает мои неудачи. Через некоторое время мне вновь посчастливилось оказаться в гостях у бабушки. Она живет в одном поселке с нами, на улице Кренкеля, что расположена за железнодорожным вокзалом. В этот раз я шел к ней с кучей вопросов, которые не давали мне покоя эти несколько дней. Мне хотелось узнать: как выживала она и ее сверстники во время оккупации, как они ждали освобождения Крыма от немецких захватчиков, работали ли школы во время войны, как происходила депортация, как пережили первые годы высылки? О чем мечтали, думали? Ведь во время депортации биташке было всего лишь 7 лет. Когда я рассказал ей о своих намерениях - узнать о ней больше, она вдруг стала серьезной, улыбка сошла с ее лица, а затем битай сказала: - Сынок, я тогда была совсем маленькой, и мало что успела запомнить, но кое-что у меня в памяти сохранилось. - Битай, расскажи. Для меня это очень важно, - попросил я. Бабушка глубоко задумалась, некоторое время она смотрела куда-то далеко вдаль, что-то сосредоточенно вспоминала, а затем из её уст полился грустный рассказ. - Я помню, как через нашу деревню проходили последние колоны отступающих наших красноармейцев, - начала битайка свой рассказ, - как в деревню вошли немецкие части, это были грязные немецкие танки и грузовики (на дворе стояла глубокая осень). Фашисты не гнушались ничем, врывались в любой дом, могли взять любую вещь из предмета обихода или продукты. Вот тут мы впервые осознали всю тягость оккупации. Мы были никем и звали нас никак. Человеческая жизнь не стоила и ломанного гроша. Однажды на наше подворье, - продолжает Гульфизе битай, - вошли румынские солдаты и офицер. На них, разрывая цепь, отчаянно залаяла наша собака Кокман. Тогда один из румынских солдат схватился за винтовку, намериваясь застрелить ни в чем неповинное животное. На защиту верного друга стал мой брат Бахтияр, который начал прикрывать собаку своим телом. В это время мама бросилась спасать Бахтияра, едва она его оттащила от животного, раздался выстрел, и собака замолкла навечно. Очень часто в нашей деревне немецкие части сменяли румынские подразделения. Румынские солдаты, вновь прибывшие в нашу деревню, устраивали так называемые «обыски», искали партизан, а на самом деле рыскали по дому в надежде найти что-нибудь съестное. Нужно было что-то придумать. Одна из моих сестер, - продолжает битай, - предложила такую идею. При появлении в деревни румынских и немецких солдат мы с ней быстро бежали домой, ложились в свои постели, высунув слегка оголенные ноги, и натирали их золой. Ноги принимали синеватый цвет, напоминающий ноги умирающего человека. Оккупанты, входившие в дом, недоуменно смотрели на нас, а в это время мать, утирая слезы, тихо шептала немцам: «crank» (тиф). Это на немцев действовало как команда: спасайся, кто может. С выкриками «О, майн год!» быстро выбегали со двора, солдаты бросали все награбленное и убирались восвояси. Вот так они боялись тифа, а нам приходилось прибегать к этой хитрости. Нужно сказать, они потом долго не появлялись на нашем подворье. С каждым днем жить становилось все труднее и труднее: приходилось экономить на всем. Боялись лишний раз выйти на улицу. Негде было купить спичек и соли. Выручал приусадебный участок. Все ждали освобождения от фашистского гнета, почти все мужчины нашего села были на фронтах Великой Отечественной войны. И этот день настал. Уже в апреле Крым был почти весь освобожден, под гитлеровским сапогом оставался Севастополь. В том году мне исполнилось семь лет, - продолжает свой рассказ Гульфизе битай, - уже в первых числах апреля мы встречали передовые части Советской армии. Счастью не было предела, люди плакали, обнимались. Выносили и угощали советских солдат молоком, яйцами, рыбой, домашним вином. Мы, дети, громче всех кричали «Ура!». Казалось, что все самое страшное осталось позади. Все ждали вестей от своих близких, которые находились в рядах действующей армии. Связь с ними только-только налаживалась: из армии стали приходить письма от воинов, ушедших в сорок первом на фронт. Ничто не предвещало беды, но она как черный коршун кружилась в небе Крыма. 18 мая в четыре часа утра, - продолжала Гульфизе битай, - к нам домой кто-то громко постучался в двери. Это началась депортация. Офицер, вошедший в наш дом, грозным строгим голосом зачитал указ о выселении и дал на сборы пятнадцать минут. Я помню как сейчас, - продолжала битай, утирая слезы, - мама лихорадочно начала перебирать вещи, металась из угла в угол, не зная, что взять с собой в дорогу. Мы, ее дети, совсем маленькие, увидев растерянные глаза матери, поняли, что пришла беда. Бегая вокруг нее и ухватив за подол ее платья, мы громко плакали, мешая ей сосредоточиться. Не смотря ни на что, мать успела кое-что собрать в дорогу. Бедная моя мамочка, - продолжала Гульфизе битай, - сколько же ей пришлось пережить. Весь удар 18 мая она практически приняла на себя. Когда мы выходили из дома, на пороге нас встретил наш сосед цыган Сейдамет. У него в руках был бубен (даре). Его лицо искрилось радостью, которую он не скрывал. Ехидно улыбаясь, Сейдамет кричал: «А-а-а-а! Есть правда на земле! Нас за людей не считали, а выселят вас!». И хотя мама его за всю жизнь ни в чем не оскорбила, она молчала. Ей сейчас было не до него. Бедняга Сейдамет и не знал, что его и всех его соплеменников выселят из Крыма уже через месяц. Бабушка, еще долго утирая слезы, рассказывала мне о тяжелейших первых днях депортации, о сотнях умерших от всяческих заразных болезней, о горькой чужбине, о непосильной работе на хлопковых плантациях. Когда ее мать, моя прабабушка, в сорокоградусную жару целый день, с тяжелой мотыгой отработав на поле, бережно несла домой заработанные пол лепешки и чашку так называемого супа, в котором редко когда попадались картошина или репа. Этот «суп» выливала в кастрюлю, добавляла воду, кипятила и, накрошив туда лепешку, разливала поровну всем в миски. И, конечно же, меньше всего оставляла себе. Вот так мы выживали. Бабушка грустным голосом рассказывала мне все это, а по щекам катились слезы. Как тяжело ей доставались эти воспоминания. Слушая ее рассказы, на моих глазах появились слезы, вместе со мной плакала и моя биташка. В эти мгновения ближе ее, роднее ее у меня никого не было. Смотря на ее уставшее лицо, на ее глаза, я ловил себя на мысли, как же я люблю свою Гульфизе битай. Я теперь точно знаю, откуда в ней столько доброты, милосердия, человечности, понимания и толерантности. Спасибо тебе за то, что ты у меня есть. Я шел домой и думал, что вскоре детям войны должны поставить памятник на самой большой, красивой площади страны.