Кошкарева Синтаксические структуры и их семантика в уральских языках

На правах рукописи
Кошкарева Наталья Борисовна
ТИПОВЫЕ СИНТАКСИЧЕСКИЕ СТРУКТУРЫ
И ИХ СЕМАНТИКА
В УРАЛЬСКИХ ЯЗЫКАХ СИБИРИ
Специальность 10.02.20
«Сравнительно-историческое, типологическое
и сопоставительное языкознание»
АВТОРЕФЕРАТ
диссертации на соискание ученой степени
доктора филологических наук
Новосибирск – 2007
Работа выполнена в Секторе языков народов Сибири Института
филологии Сибирского отделения РАН.
Официальные оппоненты
доктор филологических наук,
профессор
Скрибник Елена Константиновна
доктор филологических наук,
профессор
Быконя Валентина Викторовна
доктор филологических наук
Болдырев Борис Васильевич
Ведущая организация
ГОУ ВПО «Югорский
государственный университет»
Защита состоится 12 ноября 2007 г. в 15.00 на заседании диссертационного совета Д 003.040.01 по защитам диссертаций на соискание
учёной степени доктора филологических наук по специальности
10.02.20 «Сравнительно-историческое, типологическое и сопоставительное языкознание» при Институте филологии СО РАН по адресу:
630090, г. Новосибирск, ул. Николаева, д. 8.
Тел. (383) 330 84 69
Факс (383) 330 15 18
e-mail: turk@philology.nsc.ru
С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института истории СО РАН по адресу: г. Новосибирск, ул. Николаева, д. 8.
Автореферат разослан 10 октября 2007 г.
Ученый секретарь
диссертационного совета,
кандидат филологических наук
А. А. Мальцева
2
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Реферируемая работа посвящена сравнительно-сопоставительному
описанию синтаксического строя двух уральских языков Сибири −
хантыйского (финно-угорского) и ненецкого (самодийского). Названные языки характеризуются большой диалектной раздробленностью,
поэтому для сопоставления были выбраны по два диалекта каждого
языка, относящиеся к разным диалектным массивам. Хантыйский язык
в данном исследовании представлен материалами по казымскому и
сургутскому диалектам, относящимся к западному и восточному ареалам соответственно; ненецкий – тундровым (преимущественно говорами п-ва Гыдан) и лесным.
На начальном этапе исследования было выполнено первичное синтаксическое описание каждого из диалектов, а затем проведено сравнение диалектов между собой, выявлены общие для изучаемых языков
черты и диалектные особенности. На этой основе осуществлено сопоставление синтаксического строя хантыйского и ненецкого языков. В
дальнейшем для сравнительно-сопоставительного анализа привлекались данные русского и тунгусо-маньчжурских языков.
Носители хантыйского и ненецкого языков проживают на смежных
(часто на одних и тех же) территориях северной части Западной Сибири и находятся в постоянных контактах. Между представителями лесных ненцев и сургутских и казымских хантов очень высок процент
смешанных браков, что приводит к широко распространенному хантыйско-ненецкому двуязычию, которое способствует взаимному влиянию этих языков друг на друга. Сравнительно-сопоставительное изучение хантыйского и ненецкого языков оправдано, с одной стороны,
их предполагаемым генетическим родством, а с другой стороны, интересно с точки зрения ареальных контактов, результаты которых своеобразно преломляются в диалектах и говорах, находящихся в разных
контактных зонах.
Выбор для сопоставления тунгусо-маньчжурских языков обусловлен тем, что они, как и уральские языки, принадлежат к уралоалтайской типологической общности, однако географически значительно удалены друг от друга: уральские языки занимают крайний западный ареал распространения урало-алтайских языков, тогда как тунгусо-маньчжурские – восточный, поэтому специфика исследуемых
уральских языков на фоне тунгусо-маньчжурских проявляется наиболее ярко.
Русский язык, не являющийся ни генетически родственным, ни типологически близким языкам урало-алтайской общности, оказывает
существенное влияние на языки коренных народов Сибири, так как
представляет собой язык межнационального общения. Привлечение к
3
анализу данных русского языка обусловлено процессами адаптации,
которые происходят между разными языками, функционирующими на
территории Сибири.
Теоретической и методологической базой исследования послужили труды отечественных и зарубежных лингвистов по структурному, семантическому, функциональному синтаксису и когнитивной семантике: Ю. Д. Апресяна, Н. Д. Арутюновой, Л. Г. Бабенко, В. А. Белошапковой, Р. Ван Валина, М. В. Всеволодовой, В. Г. Гака, Т. Гивона,
А. Голдберг, С. Дика, Г. А. Золотовой, С. Д. Кацнельсона, У. Крофта,
Р. Лангакера, Т. П. Ломтева, И. А. Мельчука, А. Мустайоки, Е. В. Падучевой, А. Ф. Прияткиной, Ф. де Соссюра, Л. Талми, Л. Теньера,
Ч. Филлмора, Н. Ю. Шведовой, Е. Н. Ширяева, Т. В. Шмелевой и др.
Диссертация выполнена в традициях новосибирской синтаксической школы. В ней на материале уральских языков Сибири развиваются теоретические взгляды Е. И. Убрятовой, М. И. Черемисиной,
Т. А. Колосовой на природу простого и сложного предложения в языках разных систем.
Реферируемая работа базируется на представлении о том, что
предложение являет собой двусторонний языковой знак, обе стороны
которого – план выражения и план содержания – взаимно обусловливают друг друга. Элементарное простое предложение (ЭПП) и полипредикативная конструкция (ППК) представляют собой две основные
знаковые единицы синтаксического уровня, предикативным значением
которых является выражение «отношения».
Средствами ЭПП передается отношение между предметными участниками ситуации, выразителем которого является предикат (глагольный или именной): система его валентностей структурирует описание ситуации. К обязательным компонентам ЭПП относятся предикат и его обязательные распространители: подлежащее, прямое дополнение, некоторые косвенные дополнения, а при пространственных
предикатах (глаголах бытия, местонахождения, движения, перемещения) также и обстоятельства места. Состав обязательных компонентов
ЭПП варьирует в зависимости от типа предиката. Определения и обстоятельства являются факультативными членами предложения, их
наличие (или отсутствие) существенно не влияет на обобщенную семантику предложения, хотя в аспекте актуального членения может
быть необходимым. Они являются средством свертывания пропозиций, вносят в предложение дополнительные смыслы, переводящие его
в разряд неэлементарных. План содержания ЭПП соответствует одной
пропозиции. Между типом пропозиции и прототипическим способом
ее выражения имеется определенное соответствие. Все компоненты
ЭПП выражаются изосемически, и ни один из них не может быть развернут в самостоятельную предикативную единицу. Морфологическая
4
природа предиката и его валентностные потенции чаще всего предопределяют тип предложений, в которых они могут использоваться.
Однако синтаксические структуры обладают собственной семантикой,
которая может отличаться от лексического значения предиката.
ППК является знаком отношений между двумя событиями или явлениями действительности. Отношения между предикативными частями ППК эксплицируются при помощи показателя связи.
Способом репрезентации ЭПП и ППК как единиц языка является
модель – метаязыковой знак, символически отображающий их структуру и отношения между компонентами. Модели ЭПП и ППК представляют собой единство семантических, морфологических и синтаксических свойств целого и его составляющих.
Возможность сравнительно-сопоставительного анализа синтаксических систем исследуемых языков и диалектов обеспечивается введением понятия «типовые синтаксические структуры» (ТСС). ТСС представляют собой устойчивые синтаксические построения с прототипическими значениями, своего рода «синтаксические примитивы» – базовые простейшие конструкции.
Набор ТСС невелик и для языков номинативно-аккузативного
строя в целом одинаков. Для ЭПП он соответствует основным типам
пропозиций и представлен двумя разновидностями в соответствии с
характером передаваемой информации и способом ее выражения:
1) событийные пропозиции (бытийно-пространственные, акциональные и статальные), описывающие положение дел в реальной действительности. Изосемическим способом их выражения являются ТСС
с глагольными предикатами;
2) логические пропозиции (характеризации и реляции), отражающие умозаключения о наблюдаемых признаках и свойствах субъектов
в форме ТСС с именными предикатами.
1. ТСС, являющиеся репрезентациями событийных пропозиций.
1) ТСС NExNOM NiLoc/DF/DS VfEx/Mot с семантикой бытия / местонахождения и движения, где NExNOM – субъект-экзисциенс в форме основного падежа; NiLoc/DF/DS – обязательная позиция локализатора, которая
может выражаться морфологически разными способами, на что указывает нижний дескриптор «i»; при глаголах местонахождения – это статический локализатор-локатив, указывающий на местонахождение
субъекта в пределах определенного локума, при глаголах движения –
динамический локализатор, обозначающий начальную (директивстарт) или конечную (директив-финиш) точку движения; VfEx/Mot – глагол бытия, местонахождения или движения.
2) ТСС NAgNOM NPatACC VfAct с семантикой акционального воздействия. Обязательными компонентами являются агенс NAgNOM (активно
действующий субъект) и пациенс NPatACC (испытывающий воздействие
5
объект), грамматически различающиеся при помощи номинатива и
аккузатива, а также акциональный глагольный предикат VfAct.
3) ТСС NExpNOM VfStat с семантикой состояния, в состав которой
входят позиции субъекта-экспириенцера и статального предиката.
Наиболее характерной реализацией пропозиции состояния является
ТСС с глагольным одновалентным предикатом. Однако в зависимости
от типа субъекта (лицо или окружающая среда) и разновидности претерпеваемого состояния способы выражения данной пропозиции варьируют в широких пределах: позицию субъекта может занимать имя в
форме одного из косвенных падежей, а длительное пребывание в некотором состоянии может грамматически интерпретироваться как характеризация и выражаться при помощи именных предикатов.
2. ТСС, являющиеся репрезентациями логических пропозиций.
1) ТСС NDescrNOM ADJ/NQual (cop) с семантикой характеризации, где
NDescrNOM – позиция субъекта-дескриптива, ADJ/NQual (cop) – позиция
предиката-квалитатива, который выражается именем прилагательным
в случае качественной характеризации и именем существительным при
таксономической (вписывание в класс) характеризации. Компонент
(cop) символизирует факультативную позицию вспомогательного глагола – выразителя предикативных категорий модальности, темпоральности и персональности.
5) ТСС NRel1NOM NRel (cop) NiRel2 с семантикой реляции (отношения
субъекта к другим субъектам или отношения между разными номинациями одного и того же субъекта) включает обозначения двух участников ситуации – релянтов (NRel1NOM и NiRel2) и реляционного предиката NRel (cop).
ЭПП является изосемической реализацией определенной ТСС. В
зависимости от лексического наполнения одна и та же ТСС может
быть репрезентацией элементарного либо неэлементарного простого
предложения. Переходу элементарного предложения в неэлементарное
способствует замещение актантных позиций словами абстрактной семантики, а также процессы метафоризации: преломление типовой ситуации в психической, интеллектуальной, эмоциональной или социальной сферах приводит к сдвигу в семантике и ее усложнению.
На основе ЭПП путем компрессии, редукции и др. механизмов упрощения или усложнения структуры и семантики предложения образуются неполные речевые реализации простых предложений, а также
неэлементарные простые, осложненные и сложные предложения. В
данной работе используется термин «полипредикативная конструкция». Он трактуется как родовой по отношению к предложениям, за
которыми в европейской терминологической традиции закреплены
6
термины «осложненные» 1 и «сложные» предложения. И те, и другие
выражают отношения между событиями и явлениями действительности, но противопоставляются друг другу на формальном основании –
использовании разных стратегий кодирования нередко одних и тех же
отношений.
Использование термина «полипредикативная конструкция» способствует актуализации представления о том, что независимо от
структурных особенностей и сложные, и осложненные предложения
предназначены для выполнения одной и той же синтаксической функции – экспликации определенного типа отношения между предикативными частями.
Применение теории полипредикативного синтаксиса мотивировано
также спецификой грамматического строя уральских языков Сибири, в
которых основным способом оформления отношений между предикативными частями являются монофинитные конструкции. Финитное
выражение в них получает только сказуемое главной предикативной
единицы (ГПЕ), сказуемое зависимой (ЗПЕ) принимает инфинитную
форму причастия, деепричастия, имени действия, супина и др. Собственно сложные (бифинитные) предложения с финитными сказуемыми
в главной и зависимой частях и аналитическим показателем связи между ними мало употребительны.
При нейтральном порядке следования частей ЗПЕ находится в
препозиции по отношению к ГПЕ. Инфинитная форма, занимающая
конечную позицию в составе ЗПЕ, содержит синтетический показатель
связи, который формально принадлежит этой форме, но функционально служит выразителем отношений между частями. Этому способствует и его промежуточное расположение на границе между ГПЕ и ЗПЕ,
подобно тому, как аналитический показатель связи в нейтральных бифинитных конструкциях формально принадлежит ЗПЕ, но занимает в
ней инициальную позицию – также между ГПЕ и ЗПЕ.
Для ППК набор основных ТСС соответствует трем функционально-семантическим типам:
1) ТСС [(NSNOM/GEN) Tv=PART=//]ЗПЕ [SUBST … (NSNOM) Vf]ГПЕ предназначена для выражения атрибутивных отношений в релятивных
(относительных, определительных) ППК. ЗПЕ относится к субстантиву (SUBST) в составе главной части, который в ГПЕ может выполнять
разные роли – субъекта, прямого или косвенного объекта, сирконстанта. Сказуемое ЗПЕ изосемически выражается причастием (PART), ко1
Говоря об осложненных предложениях в данном контексте, мы имеем в виду предложения с обособленными причастными, деепричастными, инфинитивными, разного
рода субстантивными оборотами, оставляя в стороне предложения, осложненные вводными словами и вставочными конструкциями, обращениями, а также однородными
членами, связанными между собой сочинительной связью.
7
торое может получать лично-числовое оформление (=//), однако при
определенных условиях возможны и другие инфинитные формы глагола. Факультативную позицию субъекта ЗПЕ занимает имя в форме
основного или родительного падежей.
2) ТСС [(NSNOM/GEN) Tv=PART/VN=ACC/NOM=//]ЗПЕ [LEXОИ …
S
(N NOM) Vf]ГПЕ используется в модус-диктумных (изъяснительных)
ППК, в которых ЗПЕ относится к лексеме оперирования информацией
(LEXОИ) и замещает одну из ее актантных валентностей (подлежащего
или дополнения). Сказуемое ЗПЕ выражается либо причастием, либо
именем действия (VN) в форме винительного или основного падежей.
3) ТСС
[(NSNOM/GEN) Tv=PART/VN=CASE=//]ЗПЕ [(NSNOM) Vf]ГПЕ
является основной, но далеко не единственной в блоке диктумдиктумных (обстоятельственных) ППК, при помощи которых передаются разнообразные сирконстантные отношения – темпоральные, каузальные, сравнительно-сопоставительные. Сказуемым ЗПЕ выступает
одна из инфинитных форм глагола – причастие, деепричастие, имя
действия, супин, инфинитив и др. Изосемическим средством мы признаем формы, способные изменяться по падежам (CASE), так как падежный показатель явно указывает на тип отношения, тогда как деепричастия в уральских языках Сибири передают отношения между
событиями в самом недифференцированном виде, лишь указывая на
зависимость одного события от другого, никак не дифференцируя ее
разновидности. Для хантыйского и ненецкого языка изосемическими
для данной ТСС мы признаем причастие и имя действия. Они могут
оформляться показателями локальных падежей (например, дательного,
местного, исходного и др.), которые в системе предикативного склонения в результате процесса метафоризации приобретают способность
обозначать отношения времени или обусловленности.
Системы моделей ЭПП и ППК в конкретных языках индивидуальны и насчитывают десятки единиц. Каждая система обладает уникальными дифференциальными признаками. В наши задачи входит описание только ядра этой системы, которое, по нашим представлениям,
является более или менее универсальным, что позволяет проводить
сопоставление языков на уровне синтаксических систем.
Использование понятия «типовая синтаксическая структура» делает сопоставимым многообразие синтаксических построений в каждом
конкретном языке и предопределяет структурно-семантический подход к описанию синтаксического строя изучаемых языков.
В качестве объекта исследования используются тексты на казымском и сургутском диалектах хантыйского языка и лесном и тундровом диалектах ненецкого языка.
Предметом исследования является моделирование структуры и
семантики предложения как единицы языка, выявление универсальных
8
для исследуемых языков ТСС, сходств и различий в их функционировании.
Цель работы – описание семантики ТСС, сопоставление возможностей ТСС для выражения определенных типов отношений в уральских языках Сибири в сопоставлении с тунгусо-маньчжурскими и русским.
Для достижения этой цели решались следующие задачи:
1) определить состав ТСС и критерии их выделения;
2) выявить возможности морфологического выражения компонентов ТСС в каждом из исследуемых языков и продемонстрировать их
структурные различия в зависимости от объема морфологических парадигм;
3) обнаружить возможности парадигматического варьирования
предложений в рамках одной ТСС;
4) установить возможности метафорических переносов значения
каждой ТСС;
5) проследить пути осложнения семантики ТСС каузативными, модусными, дополнительными диктумными смыслами;
6) сопоставить семантику однотипных ТСС в уральских и тунгусоманьчжурских языках и вскрыть различия с опорой на лексические,
морфологические, синтаксические особенности конкретных языков;
7) выявить сходства и различия исследуемых языков в области
синтаксического строя простого и полипредикативного предложений;
8) проследить тенденции адаптации синтаксического строя изучаемых языков и их диалектов под воздействием окружения: хантыйско-ненецкие параллели в разных контактных зонах, а также проявление влияния русского языка.
Положения, выносимые на защиту.
1. Элементарные простые предложения и полипредикативные конструкции как две основные синтаксические единицы языка базируются
на типовых синтаксических структурах, представляющих собой предикативное выражение элементарных синтаксических смыслов. Набор
ТСС невелик и соответствует основным типам пропозиций для ЭПП
(бытия и местонахождения, движения, состояния, акционального воздействия, характеризации и реляции) и основным типам отношений
между предикативными частями в ППК (релятивные, модусдиктумные и диктум-диктумные).
ЭПП является доминантной реализацией ТСС: в нем представлено
прямое однозначное соответствие между пропозицией и способом ее
выражения. ТСС могут иметь неэлементарные реализации, в которых
типовая семантика осложняется модусным, каузативным, дополнительным диктумным смыслами. В любом языке имеются специфич9
ные, уникальные системы моделей ЭПП и ППК, в основе которых лежат универсальные ТСС.
2. Исследуемые в работе языки урало-алтайской общности характеризуются тенденцией к предикатному выражению каждой пропозиции. В сфере ЭПП это проявляется в том, что подавляющее большинство реализаций ТСС представляют собой ЭПП, модусные смыслы
выражаются при помощи морфологических категорий глагола эвиденциального типа. Поэтому лексемы с модусной и абстрактной семантикой в хантыйском и ненецком языках немногочисленны. Этим исследуемые языки принципиально отличаются от русского, в котором многие реализации ТСС являются неэлементарными, могут передавать
разнообразные модус-диктумные отношения, служить средством свертывания нескольких пропозиций. В позицию предиката в таких ТСС
выдвигается обозначение интерпретации события, а не самого события, которое номинализируется и выражается девербативами или существительными абстрактной семантики. Русскому языку присущ
также широкий спектр модус-диктумных ППК с разнообразными и
многочисленными модусными глаголами. В уральских языках Сибири
модус-диктумные отношения средствами ППК выражаются значительно реже. Тем самым основная нагрузка в выражении модусдиктумных отношений в русском языке ложится на синтаксические и
лексические средства, тогда как в уральских языках – на морфологические.
3. ЭПП и ППК как единицы языка имеют парадигмы, объем которых зависит от состава грамматических категорий в каждом конкретном языке. К предикативным категориям предложения мы относим:
модальность; темпоральность; персональность – определенность (1-е,
2-е, 3-е) / неопределенность / обобщенность лица / безличность; утвердительность / отрицательность; вопросительность; аспектуальность;
определенность / неопределенность предметных участников ситуации;
их одушевленность / неодушевленность и др. Эти категории могут выражаться средствами глагольной и именной морфологии. Например, на
определенность объекта в хантыйском и ненецком языках указывает
особый тип спряжения глагола, а в тунгусо-маньчжурских языках –
возможность оформления объектной позиции разными падежами.
4. ТСС допускают метафоризацию, направления которой в целом
универсальны для разных языков. В системе ЭПП перенос осуществляется с физической сферы на социальную, психическую, интеллектуальную и эмоциональную, в области ППК – с физической сферы на
темпоральную и каузальную.
Реализация выявленных возможностей метафоризации доступна не
для всех ТСС изучаемых языков. При сходстве прототипического значения однотипных конструкций в разных языках каждая из них обла10
дает разным потенциалом для развития переносных смыслов. На базе
одной и той же ТСС регулярно возникает разветвленная система полисемантов и омонимов.
Возможности и степень вторичной метафоризации ЭПП и их парадигматического варьирования определяются объемом падежной парадигмы: чем более разветвленной является система склонения, тем
меньше парадигматических и семантических вариантов имеет каждое
ЭПП, и наоборот. Особое место среди изучаемых уральских языков
занимают западные диалекты хантыйского языка, которые характеризуются самой свернутой из всех финно-угорских языков падежной
системой. В приуральском диалекте в нее входит всего два, а в казымском и шурышкарском – три падежа (ср. 8 падежей в склонении имен
существительных и 10 падежей в склонении личных местоимений в
сургутском диалекте хантыйского языка, 7 падежей в ненецком языке;
обширные падежные системы в других финно-угорских языках, в частности в генетически наиболее близком венгерском). Вероятно, это
объясняется субстратным влиянием. Свернутая падежная система является причиной небольшого количества ТСС в казымском диалекте
хантыйского языка. Многим из них свойственна широкая полисемия.
Говоры лесного диалекта ненецкого языка, непосредственно соприкасающиеся с казымским диалектом хантыйского языка, приобретают
аналогичную ареальную черту: в них также утрачивается ряд падежных аффиксов. В сургутском диалекте хантыйского языка и в ненецком языке ТСС в большей степени специализированы на выражении
определенных типов отношений.
5. Для ППК наиболее типичен монофинитный принцип построения, при котором финитным является только сказуемое ГПЕ. Сказуемое ЗПЕ выражается инфинитной формой глагола (причастием, деепричастием, глагольным именем и др.). Таким образом в текстах маркируется разграничение событий, представляющих основную линию
повествования, и сопутствующих обстоятельств их совершения.
Отношения между событиями выражаются преимущественно синтетически: либо показателем самой инфинитной формы, либо падежным аффиксом, входящим в состав причастия или глагольного имени,
либо при помощи послелога. В тунгусо-маньчжурских языках используется большое количество синтетических конструкций с деепричастиями узко специализированной семантики, тогда как в уральских
языках деепричастные конструкции имеют самое широкое недифференцированное значение, а в построении ППК прослеживается тенденция к аналитизму. В частности, в казымском диалекте хантыйского
языка используются в основном причастно-послеложные конструкции,
а также насчитывается большое количество бифинитных построений с
аналитическими показателями связи. Соответственно, в восточном
11
ареале распространения языков урало-алтайской типологической общности преобладает синтетический способ выражения отношений между частями ППК, тогда как в западном намечается тенденция к их аналитическому оформлению.
Во всех исследуемых в работе языках наблюдается системное разграничение трех структурно-семантических типов ППК: релятивных
(относительных, определительных), модус-диктумных (изъяснительных, актантных) и диктум-диктумных (обстоятельственных, сирконстантных). Оно находит свое выражение в структуре ЗПЕ: а) в способах выражения субъекта ЗПЕ; б) в составе инфинитных форм в позиции сказуемого ЗПЕ и особенностях их личного и падежного оформления.
6. В связи с развитием средств массовой информации и публицистического стиля в уральских языках Сибири происходят процессы
адаптации их структуры к новым задачам, в том числе приспособление
ТСС для передачи новых смыслов, а также появление аналитических
бифинитных ППК для выражения отношений, не свойственных традиционным сферам функционирования хантыйского и ненецкого языков.
Прямое заимствование средств выражения отношений между двумя
событиями в целом не характерно, инновации развиваются на базе исконных грамматических средств и представляют собой закономерный
этап развития данных языков, обусловленный расширением сферы их
функционирования.
Актуальность исследования определяется тем, что хантыйский и
ненецкий языки относятся к языкам, находящимся под угрозой исчезновения: количество носителей данных языков, в полной мере владеющих их лексическими и грамматическими ресурсами, неуклонно
сокращается. В связи с этим одной из неотложных задач лингвистики
является документация данных языков, создание подробных лексикографических и грамматических описаний. Кроме того, ни хантыйский,
ни ненецкий языки до сих пор не имеют грамматик академического
типа. Несмотря на то, что интерес к этим языкам велик как в России,
так и за рубежом, их описания по-прежнему остаются фрагментарными. Имеются фундаментальные исследования фонетики хантыйского
языка, морфологии ненецкого языка, синтаксис изучен в значительно
меньшей степени. Это приводит к тому, что статус изучаемых лингвистических объектов как диалектов одного языка или самостоятельных языков все еще не ясен. И лесной диалект ненецкого языка, и сургутский диалект хантыйского языка настолько специфичны, что неоднократно предлагалось считать их самостоятельными языками. Приведенные в диссертации материалы могут способствовать уточнению их
места на карте языков коренных народов Сибири, а также прояснению
путей формирования лингвистического ландшафта данной территории.
12
Новизна исследования состоит в комплексном подходе к изучению синтаксического строя двух уральских языков Сибири. Оно ориентировано на выявление и описание разных типов предложений в
единстве их структуры и семантики с учетом особенностей функционирования в речи, на установление соответствия между определенными ТСС и свойственными им типовыми значениями. В работе реализован подход к предложению как знаку языка, между планом выражения
и планом содержания которого устанавливается мотивированная взаимосвязь. Впервые проводится системное описание синтаксического
строя данных языков в сравнительном освещении, которое последовательно осуществляется на уровне сопоставления диалектов, языков,
языковых семей. В научный оборот вводятся новые материалы по малоизученным языкам Сибири, полученные в полевых условиях.
Основным методом является метод моделирования структуры и
семантики предложения, позволяющий представить множество фраз
(речевых реализаций предложений как языковых единиц) в виде абстрактного образца, объединяющего как структурные, так и семантические свойства данного множества. В работе использовались также методы первичного лингвистического наблюдения и описания, компонентного анализа, сравнительно-сопоставительный, трансформационный, классификационный.
Теоретическая значимость работы заключается в дальнейшей
разработке теории предложения как двустороннего языкового знака.
Такое понимание сущности предложения последовательно реализовано на примере двух малоисследованных уральских языков Сибири.
Выработана методика, позволяющая проводить сравнительносопоставительный анализ синтаксического строя языков разных систем с опорой на понятие типовых синтаксических структур.
Практическая значимость и внедрение результатов исследования. Предложенная в работе модель представления простого и полипредикативного предложения в уральских языках Сибири может быть
распространена на описание аналогичных объектов в других языках.
Результаты исследования используются при чтении спецкурса «Уральские языки» для студентов-филологов гуманитарного факультета Новосибирского государственного университета, а также при разработке
курсов, посвященных синтаксису хантыйского языка, в Югорском государственном университете.
Апробация работы. Результаты работы неоднократно обсуждались на заседаниях Сектора языков народов Сибири Института филологии СО РАН и кафедры общего и русского языкознания Новосибирского государственного университета, а также были представлены на
научных конференциях, симпозиумах и семинарах:
13
– международных: 7-й, 8-й, 9-й Международные конгрессы финноугроведов (1990 г., Дебрецен, Венгрия; 1995 г., Ювяскюля, Финляндия;
2001 г., Тарту, Эстония), «Shamans – Epics and Ecology» (1999 г., Тампере, Финляндия); «Variierende Markierung von Nominalgruppen
unterschiedlichen Typs» (1999 г., университет г. Ольденбурга, Германия); «Shamanhood: The endangered language of ritual» (1999 г.,
Norwegian Academy of Science and Letters, Center for Advanced Study,
Осло, Норвегия); «The minor Languages of Russia» (1999 г., университет г. Лейдена, Нидерланды); «Cognitive Syntax and Semantics» (2000 г.,
Дубровник, Хорватия); симпозиум по синтаксису ненецкого языка
(2001 г., отделение финно-угроведения, университет г. Хельсинки,
Финляндия); «Русский язык: исторические судьбы и современность»
(2001 г., филологический факультет МГУ, Москва, Россия); «A
workshop and conference on Role and Reference Grammar (2001 г., LSA
Summer Institute at the University of California, Santa Barbara, USA);
«International Semposium on Deixis and Quantification in Languages
Spoken in Europe and North and Central Asia» (2001 г., Удмуртский государственный университет, Ижевск, Россия); «Язык и общество на
пороге нового тысячелетия: итоги и перспективы» (2001 г., Институт
языкознания РАН, г. Москва, Россия); «Uralic Languages today: A
linguistic and cognitive approach» (2002 г., университет Сорбонна IV,
Париж, Франция); «6th Seoul International Altaistic Conference.
Researches on Endangered Altaic Languages» (2004 г., университет
г. Сеула, Корея); «Создание нового поколения учебников для высших
учебных заведений по языкам коренных народов Сибири» (2004 г.,
Институт филологии СО РАН, г. Новосибирск, Россия); «Три столетия
академических исследований Югры: от Миллера до Штейница»
(2005 г., г. Ханты-Мансийск, Россия); LENCA-3 «Грамматика и прагматика сложных предложений в языках Европы и Северной и Центральной Азии» (2006 г., Томский государственный педагогический
университет, Томск, Россия);
– всероссийских: «Сложное предложение: традиционные вопросы
теории и проблемы описания» (2001 г., Русский учебный центр, Москва, Россия); «Проблемы интерпретации в лингвистике и литературоведении. Третьи филологические чтения» (2002 г., Новосибирский государственный педагогический университет, г. Новосибирск, Россия);
«75 лет Ямало-Ненецкому автономному округу: итоги, уроки, перспективы» (2005 г., г. Салехард, Россия);
– региональных: «Языки народов Сибири и сопредельных регионов» (2001 г., Институт филологии СО РАН, г. Новосибирск, Россия);
«Фольклор коренных народов Югры и Ямала: общее и особенное»
(2006 г., г. Березово, Ханты-Мансийский АО, Россия); Второй Сибирский лингвистический семинар руководителей научных школ и проек14
тов
(2006 г.,
Новосибирский
государственный
университет,
г. Новосибирск, Россия); и др.
Материалом для исследования послужили все доступные нам
публикации на изучаемых диалектах хантыйского и ненецкого языков,
анкетные материалы и собственные полевые записи бытовых и фольклорных текстов, полученные в 16 экспедициях в места проживания
хантов и ненцев:
– по лесному диалекту ненецкого языка: 2000 г. – пос. Варьёган и
стойбище Ю. К. Вэлла (аганский говор); 2001 г. – пос. Варьёган (аганский говор); 2002 г. – пос. Тарко-Сале и Харампур, стойбища Военто и
Медвежья Гора (пуровский говор); 2003 г. – пос. Тарко-Сале (пуровский говор); пос. Варьёган (аганский говор); 2004 г. – пос. Варьёган
(аганский говор); 2005 г. – пос. Нумто (нумтовский говор); 2006 г. –
пос. Казым (нумтовский говор);
– по тундровому диалекту ненецкого языка: 2006, 2007 гг., пос.
Лаборовая (п-ов Ямал, приуральский говор) и пос. Антипаюта (п-ов
Гыдан, тазовский говор);
– по сургутскому диалекту хантыйского языка: 1989, 1990, 1991 гг.
– экспедиции к тром-аганским ханты (стойбище И. С. Сопочина на
р. Воки рэп ягун); 2000, 2001, 2004 гг. – экспедиции к аганским ханты
(пос. Варьёган);
– по казымскому и шурышкарскому диалектам хантыйского языка:
1984 г. – г. Ханты-Мансийск; 1985 г. – пос. Казым; 1987 г. – пос. Полноват, Ванзеват, Тугияны; 1989 г. – пос. Теги, Восяхово, УстьВойкары, Шурышкары, Мужи, Питляр и др.
Структура работы обусловлена целью, задачами, проблематикой
и методологией исследования и состоит из введения, двух глав, заключения и списка литературы. Первая глава посвящена описанию ЭПП,
вторая – ППК. Главы имеют симметричное строение, каждая состоит
из двух параграфов: в первом вводятся основные термины и понятия
описания ЭПП и ППК соответственно, формулируются теоретические
предпосылки исследования, во втором анализируются основные ТСС
уральских языков Сибири, являющиеся реализациями ЭПП и ППК.
СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ
Во Введении выделяется объект и раскрываются предмет, цели,
задачи исследования и методы их решения, обосновывается актуальность работы, определяется ее новизна, теоретическая и практическая
значимость, называются источники материала, формулируются положения, выносимые на защиту; дается характеристика современной социолингвистической ситуации в местах проживания носителей казымского и сургутского диалектов хантыйского языка, а также ямальских
15
и гыданских говоров тундрового диалекта и лесного диалекта ненецкого языка; приводится краткая типологическая характеристика исследуемых языков.
Глава первая «Структура и семантика элементарных простых
предложений в уральских языках Сибири» состоит из двух параграфов.
В первом параграфе описываются особенности структурносемантического устройства элементарного простого предложения и
теоретические подходы к его исследованию. Сравниваются признаки и
основания определения предложения как единицы речи, представленного в «Русской грамматике» 1954 г., и определения предложения как
единицы языка в единстве его плана выражения и плана содержания,
которое последовательно вырабатывалось на протяжении второй половины ХХ в. в трудах таких отечественных лингвистов, как
А. И. Смирницкий, Т. П. Ломтев, Н. Ю. Шведова, В. А. Белошапкова,
М. И. Черемисина, Т. А. Колосова, Г. А. Золотова, М. В. Всеволодова и
др. Раскрывается представление о многоплановом устройстве предложения и разных способах его репрезентации в трудах зарубежных ученых Ф. Данеша, Л. Теньера, Ч. Филлмора, Н. Хомского, Р. Ван Валина,
У. Крофта и др.
В части, посвященной описанию плана выражения предложения
как знака языка, рассмотрены подходы к установлению необходимого
структурного минимума предложения: концепция минимальных
структурных схем как отражение грамматических признаков предикативного узла (Н. Ю. Шведова); представление о расширенных структурных схемах как отражении номинативного минимума предложения
(В. А. Белошапкова); структурная схема предложения как отражение
системы валентностей предиката («Русская грамматика», изданная в
1979 г. в Праге; работы Ю. В. Фоменко, А. Л. Мальчукова и др.). Анализируются также работы представителей такого направления зарубежной лингвистики, как «грамматика конструкций» (construction
grammar), – Ч. Филлмора, А. Голдберг, У. Крофта и др.
Концепция семантики предложения базируется на понятии пропозиции. В данной работе принято определение пропозиции как семантического инварианта, общего для всех членов парадигмы предложения (Н. Д. Арутюнова), так как оно учитывает возможности парадигматического варьирования предложения, а тем самым неразрывно связано с формой, в которую облекается определенное содержание. Выделение ТСС базируется на типологии пропозиций и свойственных их
компонентам семантических ролях, разработанных Т. В. Шмелевой,
М. В. Всеволодовой и др. В этой части диссертации рассматриваются
подходы к выделению семантических моделей предложений Г. А. Золотовой, Л. Г. Бабенко и др.
16
Как любая единица языка, ЭПП имеет парадигму. Вопрос об объеме парадигм ЭПП разных типов и составе грамматических категорий,
по которым возможно варьирование ЭПП в разных языках, все еще
является предметом научных дискуссий. В «Грамматике современного
русского литературного языка» 1970 г. объем парадигмы основывается
на морфологических категориях глагола и включает в себя варьирование в аспекте модальности и темпоральности. В. В. Виноградов к числу парадигматических категорий предложения относил также и категорию персональности. Эти три категории – модальность, темпоральность и персональность – формируют ядро предикативной парадигмы
предложения и, вероятно, являются универсальными. Другой аспект
интерпретации парадигмы предложения связан с синтаксическими
категориями сказуемого, такими как отрицание, фазисность, эмотивность, оценочность, аспектуальность, эвиденциальность, пространственность и др. специфические для разных языков категории. Их статус
и отнесение к числу парадигматических категорий предложения зависит от способа их выражения (лексического, морфологического или
синтаксического) и уникальны для каждого языка. Так, в некоторых
языках аспектуальность может рассматриваться как морфологическая
категория глагола, в других – как синтаксическая категория сказуемого, в третьих – как семантическая предикативная категория предложения (работы Т. П. Ломтева, М. И. Черемисиной, Т. В. Белошапковой,
Р. Ван Валина и др.). Другой аспект варьирования предложения отражен в представлениях о деривационном (В. А. Белошапкова) и коммуникативном (М. В. Всеволодова) типах парадигм. Наше представление
о парадигме предложения отражает широкий подход к трактовке синтаксических категорий, которые не исчерпываются категориями сказуемого, но проявляются в том числе и в возможностях варьирования
актантных позиций, а также в ряде категорий, присущих предложению
в целом.
Описанию ТСС, которые являются реализациями разных типов
простых предложений в хантыйском и ненецком языках, посвящен
второй параграф первой главы. В каждом языке в соответствии с его
морфологическими особенностями выделены ТСС, служащие изосемическим средством выражения бытийно-пространственных, акциональных, статальных, характеризующих и реляционных пропозиций,
рассмотрены возможности заполнения каждой позиции лексемами
разной семантики, пути метафоризации, ее возможности и ограничения.
17
1. ТСС – репрезентации событийных пропозиций.
1) Бытийно-пространственный блок ЭПП формируется оппозицией статических и динамических моделей.
Статические модели описывают бытие или местонахождение
предмета в пределах определенного локума. В состав пропозиции бытия / местонахождения входит три компонента: субъект-экзисциенс,
экзистенциальный предикат и локализатор-локатив, обозначающий
пространство, в пределах которого существует или находится субъект.
Изосемическим способом выражения этой пропозиции мы считаем
ТСС NNOMEx NiLoc VfEx с типовой семантикой «бытие / местонахождение субъекта в пределах определенного локума». Позицию субъектаэкзисциенса занимает имя существительное или его субститут в форме
основного падежа, позиция локализатора может выражаться самыми
разными способами: наречиями, падежными формами имен, послеложными сочетаниями в зависимости от степени конкретизации локализации. Основным средством выражения позиции локализатора, по
нашим наблюдениям, является имя в форме того падежа, который в
конкретном языке передает статические локативные отношения. В
уральских языках это местный (местно-творительный падеж), в тунгусо-маньчжурских – дательный. Возможность различного заполнения
этой позиции в записи ТСС демонстрирует символ «i», который применительно к каждому языку конкретизируется. Позицию предиката
могут занимать глаголы бытия, местонахождения, направленного и
ненаправленного движения. Круг возможных предикатов в каждом из
исследуемых языков различен.
Данная ТСС предназначена для выражения отношений бытия, наличия и местонахождения, разграничение которых регулируется коммуникативными задачами и актуальным членением. В конкретных высказываниях это проявляется в закономерностях порядка слов: рематическую позицию, которая в уральских языках располагается непосредственно перед предикатом, занимает либо субъект (в предложениях бытия), либо локализатор (в предложениях местонахождения). В
настоящем времени позиция предиката – глагола бытия остается не
заполненной. В предложениях наличия позиция предиката, будучи
рематической, становится обязательной в любом времени и наклонении. Ср. примеры из казымского диалекта хантыйского языка:
– бытийное высказывание: {Кто находится на пастбище?} śăχtr=n
(пастбище=LOC) wŭλeŋtλam ‘На пастбище два моих оленя’;
– предложение местонахождения: {Где была твоя игла?} Jintpen ma
namt=em=n (игольница=POSS/1Sg/Sg=LOC) wqs ‘Твоя игла была на
моей игольнице’;
18
– предложение наличия: Pqšasn wŭλet wqλλtt? Pa χŏti, pqšas=n (загон=LOC) wŭλet wqλ=λ=tt (быть=Pr=SUBJ/3Pl) ‘В загоне олени есть?
Конечно, в загоне олени есть’.
В уральских языках основной формой выражения позиции статического локализатора является имя в форме местно-творительного падежа, например:
хант. каз. Săχen kar λŭŋk=ən (гвоздь=LOC) t’cjijəλ ‘Твоя шуба на
гвозде висит’; ненецк. лесн. Hамы тя=хана=нта (местность=LOC/Sg=POSS/3Sg/Sg) шичаlи вайсы'ку татя тилимай ‘На
какой-то земле только двое мужчин жили’.
Соответственно, в уральских языках ТСС бытия / местонахождения имеет вид NNOMEx NLOCLoc VfEx. Позицию предиката могут замещать глаголы с семантикой бытия, местонахождения и ненаправленного движения, например:
хант. каз. Tăm ńańem păsan=ən (стол=LOC) ŏλ, tŏm anem nŏrəm=n
(полка=LOC) cmtsλ ‘Этот хлеб на столе лежит, та чашка на полке стоит (букв. сидит)’; Jiŋk=ən (вода=LOC) miλəλ χcwijλ ‘В воде плавает его
шапка’; хант. сург. Лÿк ики рäп пăй=нə (вершина=LOC) cуцəzтəz
‘Глухарь на вершине горы похаживает’; ненецк. лесн. Куки тэна" тоh
lаhк=хана (берег=LOC/Sg) вы"ны" кукэй ви'=кня (вода=LOC/Sg)
lямпhа" ‘Некоторые олени лежат на берегу озера, а некоторые в воде
плавают.’
Возможности метафоризации в рамках данной ТСС в уральских
языках ограничены. В хантыйском языке допускается только прямое
пространственное значение. Фразы типа Išńij=n (окно=LOC) tŭt ‘В
окне свет’, где субъект-экзисциенс выражен именем абстрактной семантики, осознаются носителями языка как искусственные. В ненецком языке возможно совмещение статической пространственной пропозиции с пропозицией характеризации, например:
ненецк. лесн. Хыl hыlна hамэ&хэма пыlиче ‘Подо льдом что-то
темнеет’ (> подо льдом что-то есть, оно темное).
В тунгусо-маньчжурских языках для выражения статических пространственных отношений используются два падежа – дательный и
местный, ср.:
ульчск. Ti omo pərəg=du̩=ni (дно=DAT=POSS/3Sg) hac-hac səu̩rə
pasini вicini [Петрова 1936: 82] ‘На дне того гнезда разные шелковые
кусочки были’; ульчск. Ti hagdun tikən mu̩ə=lə (вода=LOC) вin [Петрова 1936: 85] ‘Основание того дома было в воде’.
ТСС NNOMEx NDATLoc Vf предназначена для выражения отношений
бытия и местонахождения, например:
19
эвенк. Тар хуюкурду амуты=л=ду (озеро=Pl=DAT) чатырэл ачир
[Колесникова 1966: 73] ‘На тех маленьких озерах песцов нет’ (букв.:
На тех маленьких озерах песцы нет); негид. Мудухэ хули=ду (берег=DAT) оча [Цинциус 1982: 43] ‘Выдра у берега оказалась’; нанайск.
Тавашкизиа тэй кайлан наму=ду (море=DAT) балзини [Герасимова
2003] ‘С тех пор черепаха живет в море’.
Если позицию локализатора занимает личное имя или местоимение, данная ТСС передает отношения обладания, например:
нанайск. N’oan=doa=ni (он/а=DAT=POSS/3Sg) cirim golbo bijem
‘[Она говорит, что] у нее есть бронзовая лодка’ (обладание).
Таким образом, в рамках данной ТСС метафорический перенос направлен в социальную сферу: отношения бытия переосмысляются как
отношения обладания.
В ТСС NNOMEx NLOCLoc Vf позиция локализатора замещается именем в местном падеже. Позицию предиката могут занимать глаголы
местонахождения, а также направленного движения, указывающие на
то, что движение по направлению к конечной точке или из начальной
точки закончилось / началось внутри локума, например:
негид. Гев мэгдин хойон=дула=н (вершина=LOC=POSS) есча,
тэγэтча [Цинциус 1982: 44] ‘Мой товарищ до верха обрыва добрался,
сидит’.
Ср. примеры из нанайского языка, в которых имя в местном падеже обозначает либо место, в котором субъект пребывает в движении,
либо конечную точку, которой он достигает, либо начальную точку,
изнутри которой начинается движение:
Тотара кайлан наму=ла (море=LOC) энэхэни ‘Так, черепаха поплыла по морю’; Sihgere omo=la=n' (нора=LOC=POSS/3Sg) cu:l
i:guxeni ‘Мышка юркнула прямо в свою норку’; Тотара
туhгэн=дулэ=и (грудь=LOC=POSS/REFL) уликсэкэмбэ лоап тоанда,
Адинду бухэни [Нанайский фольклор 1996: 74] ‘Так, он [лось] вырвал
кусок мяса из груди и отдал его лососю’.
ТСС с дательным и местным падежами конкурируют между собой
в выражении отношений местонахождения, однако обладают разными
возможностями метафоризации: значение обладания развивается в
ТСС с дательным падежом на основе бытийного компонента значения;
основным значением ТСС с местным падежом является значение местонахождения внутри локума, которое актуализируется и при глаголах движения. Семантика конструкции, которая задается статическим
значением падежа, преобладает над динамическим лексическим значением глагола.
По сравнению с тунгусо-маньчжурской, уральская модель бытия / местонахождения характеризуется четким пространственным
20
значением и не допускает переосмысления пространственных отношений как отношений обладания в социальной сфере, ср. хант. каз. {Где
мой олененок?} Ma χŏś=am=a (у=POSS/1Sg/Sg=DAT) pεšijen ‘У меня
твой олененок’ (твой олененок находится у меня временно). Подобное
высказывание может появиться в контексте неочевидного знания (Разве ты забыл? Неужели ты не знал?). Это экспрессивное высказывание,
в котором рематическая позиция локализатора занимает инициальное
место. Интерпретации подобных примеров как предложений с семантикой обладания препятствует отсутствие местно-творительного падежа в системе склонения личных местоимений. В данном случае значение местонахождения передается при помощи послелога χŏśa ‘у’, в
составе которого вычленяется аффикс, восходящий к дательнонаправительному падежу, имеющему в хантыйском языке значение
направления к конечной точке. Это динамическое значение подчеркивает временное нахождение предмета в сфере одушевленного лица, но
не обладание им постоянно.
В современном русском языке отношения экзистенции и локализации передаются рядом предложно-падежных форм, обозначающих
конкретные пространственные ориентиры (у NРод.п., на NПредл.п., за NТв.п.
и др.). Падежа, который указывал бы на статические пространственные
отношения в самом общем виде, в русском языке нет. Разные варианты
ТСС NExNOM VfEx prep NiLoc в русском языке в комплексе допускают
широкий спектр переносных значений в любых сферах: У меня жар
(физиологическая); У меня галлюцинации (психическая); У меня провалы в памяти (интеллектуальная); У меня радость (эмоциональная); У
меня много друзей (социальная). Возможно также осложнение пропозитивного слоя данной ТСС путем компрессии двух пропозиций – бытия / местонахождения и характеризации, например: На горизонте
розовели облака; Неподалеку шумела река; а также при заполнении
позиции предиката модусным глаголом, а позиции субъектаэкзисциенса лексемой абстрактной семантики, данная ТСС передает
модус-диктумные отношения, например: В большинстве исследований
… отмечается присутствие взаимосвязи между показателями данного теста и уровнем интеллектуального развития (> В большинстве
исследований отмечается, что между показателями данного теста и
уровнем интеллектуального развития присутствует взаимосвязь).
Таким образом, самые широкие возможности развития переносных
значений имеет ТСС с семантикой бытия / местонахождения в русском
языке, где перенос значения осуществляется в любой сфере, а также
допустимо свертывание диктум-диктумных и модус-диктумных отношений. В хантыйском же языке данная ТСС имеет узко специализированное собственно пространственное значение. В тунгусоманьчжурских языках две синонимичные ТСС актуализируют разные
21
аспекты типовой ситуации: в ТСС с дательным падежом преобладает
значение бытия в физической и социальной сферах; в ТСС с местным
падежом – местонахождение, которое тесно переплетается с движением.
Для выражения динамических пространственных отношений –
движения по направлению к конечной точке или из начальной точки
используются ТСС NNOM NiDF Vf («кто-то движется куда-то») и
NNOM NiDS Vf («кто-то движется откуда-то»), которые могут свободно
комбинироваться между собой, а также включать указание на трассу и
средство перемещения, например:
хант. каз. Λǔw śŏχal wǔs ewtλt kawrtm jiŋki kew pǔta śiw esλtmtts
‘Он спрыгнул из отверстия для чувала (директив-старт) в котел с горячей водой (директив-финиш)’.
Пропозиция движения предполагает наличие двух раздельных точек пространства – директива-старта (начальной точки движения) и
директива-финиша (конечной точки движения), соединенных между
собой трассой. При маркировании адлокативных и делокативных отношений представление о пересечении границы локума может либо
выражаться грамматически, либо не выражаться.
В казымском диалекте хантыйского языка и в ненецком языке обнаруживается первый вариант ситуации, при котором представление о
границе нивелируется: одна и та же конструкция может обозначать
ситуацию, когда движение направлено к конечной точке, но она не
достигнута, но также и такую ситуацию, в которой движение завершилось достижением локума и даже проникновением в него, например:
ненецк. тундр. Нябиюм' тэта=н' (хозяин=DAT/Sg) хая. … Хов,
тэта=н' (хозяин=DAT/Sg) тэвы' [Ненецкий фольклор 1960: 99] ‘Другой отправился к богачу. … Вот пришел он к богачу’; хант. каз. Wŏχsar
χcp=a (лодка=DAT) wanamts… Wŏχsar χcp=a (лодка=DAT) nawtrmts
‘Лиса приблизилась к лодке… Лиса прыгнула в лодку’.
При втором варианте грамматической интерпретации подобной ситуации используются две разные конструкции для обозначения, с одной стороны, движения по направлению к конечной точке и, с другой,
– достижения конечной точки.
В сургутском диалекте хантыйского языка для этого используются
два динамических падежа, имеющие направительное значение, – дательный и общенаправительный:
хант. сург. Икилиhки йărə=нам (дом=LAT) мəн ‘Мужичок домой
пошел’; Мähк ики rот=а (дом=DAT) чи lăh ‘В дом менка зашел’.
В тунгусо-маньчжурских языках функцию аналогичного разграничения двух типов ситуаций выполняют падежи динамической и статической семантики, ср.:
22
негид.
Тихэмден
эхинин
омун
инэңду
амин=тихи=й
(отец=LAT=POSS/3Sg/Sg)
эввэн,
аминми
ǯо=ла=н
(дом=LOC=PossPers/3Sg) ийен [Цинциус 1982: 87] ‘Затем старшая сестра однажды идёт к отцу, входит в отцовский дом’.
Тем самым ситуация достижения локума в результате предшествующего движения грамматически интерпретируется как ситуация
местонахождения, тогда как в сургутском диалекте хантыйского языка
использование двух направительных падежей акцентирует динамический аспект ситуации, т. е. в целом ситуация грамматически маркирована как ситуация движения. В тунгусо-маньчжурских языках возникает конфликт между динамическим значением глагола движения и
статическим значением локализатора, т. е. в ТСС NNOM NLOC Vf грамматическая форма локализатора указывает на статичный характер ситуации в целом, который может быть как стабильным, неизменным во
времени, так и являться результатом предшествующей динамической
ситуации.
В хантыйском языке аналогичные отношения кодируются противоположным образом. Ситуация местонахождения, которая возникает
в результате предшествующего движения, выражается ТСС
NNOM NDAT Vf, основным значением которой является значение движения, например:
хант. каз. Śi χct=a (дом=DAT) śi χŏλijewe wqλmətsət ‘Так все в этом
доме (букв.: в этот дом) прижились (букв.: зажили)’; ненецк. тундр.
Мядо" hадь я=н' (земля=DAT/Sg) няхар" нгарка мя", мя" hэсовы" [Терещенко 1990: 123] ‘На видном от наших чумов месте (букв.: на видное место) три больших чума, чума остановились’; ненецк. лесн. Лампа Шату'тэй веша lампи" ниня, хыlа=н (снег=DAT/Sg) тёхоlя веша
lампи" ниня ‘Лампа Шату'тэй на железных лыжах в снегу (букв.: в
снег) скрылся, лыжи ведь железные’.
Таким образом, в ситуации местонахождения в результате предшествующего движения в уральских и тунгусо-маньчжурских языках
акценты расставляются по-разному: в уральских языках глагол направленного движения требует динамического локализатора, маркируя
развитие события во времени; в тунгусо-маньчжурских языках, наоборот, глаголы направленного движения допускают статический локализатор, при котором центр внимания в ситуации смещается на достигнутый в процессе движения результат – пребывание в определенной
точке пространства.
В тунгусо-маньчжурских языках представление о границах локума
релевантно и для способа обозначения директива-старта: выбор падежного аффикса зависит от того, где началось движение – изнутри
директива-старта или от его внешних границ. В эвенкийском это раз23
личие выражается двумя падежами – отложительным и исходным соответственно, в нанайском – исходным и местным, ср.:
эвенк. Асаткан дю=гит (юрта=ELAT) hэнэдерэн [Лебедева и др.
1979: 58] ‘Девочка идет из юрты’; Бэел моса=дук (лес=ABL) суручэтын [Лебедева и др. 1979: 56] ‘Мужчины ушли из леса’.
И в уральских, и в тунгусо-маньчжурских языках пропозиция движения может реализоваться не только в физической, но и в эмоциональной, ментальной и социальной сферах, предложение в целом приобретает переносный смысл.
При переходных и непереходных глаголах развитие пространственной синтаксической метафоры осуществляется в целом в одних и
тех же направлениях, хотя дает несколько отличные друг от друга результаты. Одно из них – это направление в сферу осмысления мира
(ментальная сфера), описание рефлексии по поводу окружающей действительности при помощи пространственных конструкций. Другое
направление – на субъект: то, что с ним происходит, описывается также средствами пространственных конструкций. При непереходных
глаголах метафоризация направлена внутрь субъекта, затрагивает его
чувства и переживания (эмоциональная сфера), так как при непереходном глаголе он является единственным действующим лицом в ситуации. При переходных глаголах метафоризация направлена вовне – в
сферу взаимодействия субъекта с другими людьми (социальная сфера).
Движение в психической сфере представляет собой перемещение
зрительного, слухового, чувственного внимания к новой точке, которая грамматически выражается так же, как и директив-финиш. Ср. в
казымском диалекте хантыйского языка и в ненецком языке, как и в
предложениях движения, используется Дат. п.:
хант. каз. Ma tqrm=a (небо=DAT) aŋktrtstm ‘Я взглянул на небо’;
ненецк. тундр. Ирия=н' (луна=DAT/Sg) сырhа [Терещенко 1959: 108]
‘(Он/а) смотрит на луну’; хант. каз. Măn=em (1Sg=DAT) χqλmts
‘(Он/а) меня слушала’; ненецк. тундр. Маня' нянда (3Sg/DAT) инзелеhгува' [Алмазова 1961: 163] ‘Мы его будем слушать’; ненецк. тундр.
Мя=т' (чум=DAT/Sg) тёриhадм' [Терещенко 1990: 255] ‘Крикнул в
чум’. Аналогично и в предложениях с семантикой эмотивной реакции:
хант. каз. Λqχts=λaλ=a (друг=POSS/3Sg/Sg=DAT) amtts ‘(Он/а) обрадовался своему другу’; ненецк. тундр. Hамгэ=н' (что=DAT) письhан?
[Алмазова 1961: 127] ‘Чему ты смеешься?’; ненецк. тундр. Пыдар hани' няни (мне.DAT) ир вомыню'! [Ненецкий фольклор 1960: 99] ‘Ты,
оказывается, опять на меня обиделся’.
В тех языках, в которых в рамках динамической пространственной
ситуации для обозначения конечной точки движения используется два
24
падежа, выбирается тот, который обозначает общее направление по
отношению к конечной точке, но не проникновение внутрь нее:
хант. сург. Rомəлrи=нам (жучок=LAT) ньăвмиləl… ‘(Лиса) жучку
говорит…’; Өпиl=нам (сестра=LAT) пытəмтəz ‘На сестру рассердился’.
В тунгусо-маньчжурских языках для этих целей также используется направительный падеж:
нанайск. Tey-teni erdehgesimi Soli=ci (лиса=LAT) ayi: icezei ‘И она
с удивлением внимательно посмотрела на лису’; нанайск. Mahgazi
tagdaxani xere=ci (лягушка=LAT), tey muexembeni ‘Он очень рассердился на лягушку, потому что она его победила’.
В русском языке имеется единственный аналог рассмотренных
конструкций: модус-диктумные неэлементарные простые предложения, в которых эмотивные глаголы с семантикой радости управляют
именами в форме Дат. п.: Кто-то радуется кому-то / чему-то.
Итак, ТСС NNOM NDFDAT Vf в казымском диалекте хантыйского и в
ненецком языках имеет самое широкое значение и допускает метафоризацию в психической и эмотивной сферах. В сургутском диалекте
хантыйского языка и в тунгусо-маньчжурских языках для выражения
отношений адлокации используются два падежа. Метафорическое переосмысление допускают те ТСС, в которых употребляется направительный падеж, обозначающий движение по направлению к конечной
точке, граница которой не пересекается.
ТСС NNOM NACC NiDF Vf («кто-то перемещает что-то / кого-то кудато») и NNOM NACC NiDS Vf («кто-то перемещает что-то / кого-то откудато») со значением перемещения являются каузативными производными от конструкций движения.
В уральских языках в рамках ТСС NNOM NACC NDAT Vf объединяются предложения разной семантики благодаря инвариантному значению каузации различных видов деятельности: от перемещения в пространстве до «перемещения» результата или намерения говорящего
заставить другое лицо совершить то или иное действие.
В казымском диалекте хантыйского языка в рамках данной ТСС
возможен широкий круг переносных значений на основе исходного
значения каузации движения в физической сфере, например:
– перемещение в физической сфере: Śi χǒšap ma wqnši nǒw=a (ветка=DAT) iχttsem ‘Эту коробку я на ветку сосны повесил’;
– перемещение в социальной сфере, в которой конечной точкой
является одушевленное лицо: Năŋ măn=em (я=DAT) λajtm mija ‘Ты
мне топор дай’; Λŭw aptlneŋtλ ikij=a (мужчина=DAT) măλλe ‘Он
младшую сестру замуж отдает’;
25
– при перемещении в интеллектуальной сфере перемещаемым объектом является информация, а конечной точкой перемещения – одушевленное лицо: Ma in werem ik=em=a (муж=POSS/1Sg=DAT)
pǒttrtsem ‘Я это дело мужу рассказала’;
– перемещение как «передача» результата действия, совершенного
агенсом,
другому
лицу
–
бенефицианту:
Ma
ik=em=a
(муж=POSS/1Sg=DAT) mil λctλem ‘Я куплю мужу новую шапку’;
– каузация различных действий и свойств: Ma λŭwat jiŋk=a
(вода=DAT) partsem ‘Я его за водой отправил’; Jajem eweλ jŏrn jastŋ=a
(язык=DAT) wqnλttsλe ‘Мой брат обучил свою дочь ненецкому языку’.
В уральских языках перемещение материального объекта в физической сфере является исходным значением данной ТСС, на его основе
развиваются разнообразные производные значения каузации действия:
грамматически перемещение выражается точно так же, как и другие
каузативные значения, и не отделяется от значения передачи в социальной и интеллектуальной сферах. Противопоставление типовых значений перемещения и передачи лишено грамматического смысла, так
как уральские языки в целом «безразличны» к таким признакам, как
сфера, в которой происходит перемещение, и тип конечной точки перемещения.
В тунгусо-маньчжурских языках перемещение в разных сферах получает грамматическое выражение при помощи отдельных ТСС, в которых конечная точка перемещения в физической сфере обозначается
либо местным, либо направительным падежами, например в нанайском:
Elcisel Xere zo:k=ci=ni (дом=LAT=POSS/3Sg) iraxaci ‘Слуги принесли лягушку в дом’; Энэме, энэме… мапаwа бāхаn, пэру=л=и
(штаны=LOC=POSS/refl) гiдалахани [Аврорин 1986: 79] ‘Шел, шел,
встретил медведя и засунул его себе в штаны’.
Конечная точка передачи материального объекта в социальной
сфере обозначается дательным падежом, например:
Мин=ду (я=DAT) буриси пиктэси хайду? [Нанайский фольклор
1996: 94] ‘Где та дочь твоя, которую мне отдаешь?’
Конечная точки передачи идеального объекта (информации) в интеллектуальной сфере – направительным падежом, например:
Туи тэргэн=чи (мерген=LAT) унзи… [Аврорин 1986: 39] ‘(Она) говорит этому мергену…’.
При этом пропозиция передачи материального объекта в социальной сфере смыкается с пропозицией местонахождения / обладания.
Богатая система склонения позволяет за каждой сферой закрепить собственное средство выражения, используя в качестве системообразующих признаков три параметра: сферу осуществления действия, тип
26
перемещаемого объекта (материальный / идеальный), специфику конечной
точки
перемещения
(географическое
пространство / одушевленное лицо). Все это приводит к тому, что тунгусоманьчжурские языки не столь богаты грамматическими метафорами в
этой области, как уральские.
2) Акциональный блок. Базовой ТСС для выражения акциональных отношений является схема NNOM NACC (NINSTR) Vf («кто-то на когото / что-то чем-то воздействует»), в состав которой в качестве обязательных компонентов входят субъект, объект, предикат (и инструмент). Универсальной для всех исследуемых языков является семантика данной ТСС – воздействие на объект, которая представлена двумя
разновидностями: 1) воздействие на объект, направленное на его создание или уничтожение; 2) воздействие на объект, существовавший до
начала воздействия и продолжающий существовать после его прекращения, которое сопровождается его трансформацией или же не приводит к изменению его качеств и свойств.
В отличие от русского языка, в котором данная структурная схема
за счет лексического наполнения может передавать разнообразные
модус-диктумные отношения, в языках Сибири она не допускает такого осложнения смысла, так как модусная интерпретация события выражается либо грамматически (глагольными морфологическими категориями эвиденциального типа), либо полипредикативными конструкциями, в которых и модус, и диктум получают эксплицитное выражение.
Данная ТСС в уральских языках Сибири обладает богатыми возможностями парадигматического варьирования.
Во-первых, происходит варьирование структуры предложения в
зависимости от определенности / неопределенности объекта, которое
грамматически выражается формой либо самого объекта, либо предиката.
В эвенкийском языке в предложениях креативного и деструктивного воздействия объектный актант может принимать форму либо винительного неопределенного (ACC IND), либо винительного определенного (ACC) падежей, например:
Тадук пастухил вота=я (ограда=ACC IND) воталипкил [Колесникова 1966: 235] ‘Потом пастухи начинают делать ограду’; Бэе мо=ва
(дерево=ACC) хогран [Горцевская и др. 1958: 291] ‘Человек срубил
дерево’; [Упкаттук молдук удылвэтын лукивка], умунупкивкэ упкат=ва авданнал=ва (все=ACC лист=Pl=ACC) [Алитет Немтушкин: 9] ‘[Со всех деревьев надо снять наряды], собрать все листья’.
В ненецком языке позиция актанта может замещаться именем либо
в именительном (NOM), либо в винительном (ACC) падежах. Варьи27
рование падежного оформления сопровождается меной личного маркирования глагола (субъектное или объектное спряжение):
лесн. Дяlяh дёlьшкана неhаай хэтуlашту, тынунтаhкошту,
дет=∅ (котел=NOM) пиlипё=шту=∅ (варить=HAB=SUBJ/3Sg), калтаhкошту, педёlшту, пепайпёшту [Турутина 2003: 34] ‘А в течение
дня женщины шьют, нитки из жил плетут, кушать варят, стирают, за
дровами ходят, дрова рубят мелко’; тундр. Сюдбя вэсако=м' (старик=ACC/Sg) та' хада=в (убить=OBJ/1Sg/Sg) [Терещенко 1990: 65]
‘Старика-великана тут я убил’.
В именном склонении хантыйского языка Вин. п. отсутствует, поэтому функцию выражения определенности / неопределенности объекта выполняет предикат, который может принимать форму либо субъектного, либо объектного спряжения. На определенность объекта указывает также лично-притяжательное оформление:
каз. {Что случилось? Что произошло?} Mǔŋ λar=∅ (ёрш=NOM)
weλ=s=əw (добыть=PAST=SUBJ/1Pl) ‘Мы добыли ершей’; {Что мы
добыли?} Mǔŋ λar=λam=∅ (ёрш=POSS/1Pl/Pl=NOM) weλsew ‘Мы добыли ершей’ (а не щук).
Указание на определенность / неопределенность объекта в индоевропейских языках выражается лексически (при помощи артиклей, специальных лексем), а в языках урало-алтайской типологической общности грамматически (средствами именной или глагольной морфологии).
В тех языках, где эта оппозиция грамматикализована, есть основания
включать ее в состав предикативных категорий предложения.
Во-вторых, парадигматическое варьирование акциональных предложений может происходить по категории одушевленности / неодушевленности субъекта и объекта. Возможны четыре типа
соотношения субъекта и объекта по этому признаку. Первые три являются каноническими и не вызывают изменений в кодировании актантов, так как иерархические отношения между одушевленным и неодушевленным участниками события не нарушают принципа более
высокого статуса одушевленного субъекта.
S
Одуш.
Одуш.
Неодуш.
Ob
Неодуш.
Одуш.
Неодуш.
Неодуш.
Одуш.
Пример
Мама сварила картошку.
Мальчик ударил девочку.
Пламя уже охватило мостик.
Мостик уже охватило пламенем.
Его ударило током (*Ток ударил
его).
Меня охватило волнение.
NSNOM Vf NObACC
NObACC NFunctINSTR Vf
NEmNOM Vf NObACC
Отклонение от стандартного маркирования позиции субъекта именительным падежом, а объекта винительным падежом возможно, если
28
и субъект, и объект являются неодушевленными. В этом случае выбор
конструкции регулируется актуальным членением. Изменение падежного маркирования обязательно в том случае, когда объектом оказывается одушевленное лицо, испытывающее на себе воздействие внешних
сил. Если в роли функтива – неодушевленного субъекта воздействия –
выступает материальный предмет, стихия или физиологическое состояние, то в русском языке предложения строятся в соответствии с
ТСС NObACC Vf NFunctINSTR, в которой одушевленный объект воздействия маркирован Вин. п., но тем не менее он занимает в предложении
самую высокую позицию в синтаксической иерархии, так как неодушевленный субъект выражается именем в форме Тв. п., например:
[Когда Пекалов ткнулся в валун плечом, послышался шорох,] и Пекалова придавило сползшей с валуна сырой шапкой земли и глины
[Владимир Маканин. Утрата (1984)]; – Совсем было их огнем охватило, – сказала Манефа. – Болотце, слава богу, попалось, кони туда повернули [П. И. Мельников-Печерский. В лесах. Книга вторая (1871–
1874)]; Меня здесь в первые же минуты охватило лихорадочным ознобом [В. И. Немирович-Данченко. Святые горы (1880)].
Если же в русском языке позицию неодушевленного субъекта занимают названия эмоций (например: недовольство, недоумение, волнение, раздражение и под.), то ситуация кодируется в русском языке
стандартным способом, в соответствии с ТСС NEmNOM Vf NObACC, например:
Ее вдруг охватило давнее волнение – желание слиться, вобрать в
себя Никиту [Юрий Мамлеев. Конец света / О чудесном (1975–1999)].
Аналогичные процессы в хантыйском языке получают иную грамматическую интерпретацию. Основную нагрузку по выражению нестандартного распределения семантических ролей берет на себя не
падежная форма имени, а глагол.
В хантыйском языке смещение одушевленного лица в позицию
объекта невозможно, если воздействующей силой являются неодушевленные предметы, к числу которых относятся и животные. В этом случае одушевленное имя сохраняет синтаксически самую высокую позицию в предложении – позицию подлежащего, а глагол принимает
форму страдательного залога. Например:
хант. каз. Ma (я.NOM) ńamaλt=ən (мошка=LOC) tqχəm=s=aj=əm
(укусить=PAST=PASS=SUBJ/1Sg) ‘Меня укусила мошка’ (букв.: Я
мошкой укушен).
Такой стратегии кодирования иерархии одушевленности / неодушевленности субъекта и объекта способствует отсутствие в системе
именного склонения хантыйского языка Вин. п., который однозначно
указывал бы на объект. Кодирование позиций субъекта и объекта одним и тем же – именительным – падежом не создает противоречия при
29
стандартном распределении ролей, при котором от одушевленного
лица естественно ожидать активных действий. Отклоняющаяся от
стандарта ситуация получает специфическое грамматическое выражение, при котором одушевленный пациенс, подвергающийся воздействию со стороны неодушевленного субъекта, сохраняет более высокий
(хотя и относительный) синтаксический статус, как и в русском языке.
Таким образом, в парадигме предложений акционального воздействия должны быть предусмотрены категории, регулирующие выражение также и одушевленности или неодушевленности объекта воздействия. В русском языке к этой парадигме примыкают те разновидности односоставных предложений, в которых описывается ситуация
воздействия на одушевленный пациенс. Тем самым в рамках моделирования структуры и семантики предложения нивелируется граница
между двусоставными и односоставными предложениями, которые
рассматриваются как регулярные проекции одной и той же модели,
обусловленные определенными парадигматическими параметрами.
В языках, в которых в системе склонения имен существительных
отсутствует винительный падеж, основные парадигматические категории выражает глагол. В уральских языках оппозиция субъектного / объектного спряжения связана с выражением категории определенности / неопределенности объекта. В тунгусо-маньчжурских языках эту функцию берет на себя именное склонение, в котором противопоставляются винительный оформленный и винительный неоформленный падежи.
Итак, в состав грамматических категорий, по которым происходит
парадигматическое варьирование ЭПП в уральских языках Сибири,
помимо собственно грамматических, связанных с предикативными
категориями сказуемого (модальность, темпоральность, персональность, отрицание и др.), входят категории, отражающие специфику
актантов – их определенность / неопределенность и одушевленность /
неодушевленность.
В-третьих, в уральских языках коммуникативные варианты получают морфологическое выражение средствами глагольной морфологии.
3) Статальный блок. ТСС NNOM Vf («кто-то / что-то пребывает в
каком-то состоянии»), в первую очередь, предназначена для обозначения состояния одушевленного субъекта, окружающей среды, а также
функционирования механизмов и агрегатов. Однако семантика состояния в разных языках получает самое разное выражение, в том числе и
средствами предложений с именными сказуемыми.
В хантыйском и ненецком языках имеются глагольные морфологические средства для обозначения инактивности субъекта: в хантыйском языке она выражается при помощи страдательного залога, в не30
нецком для этого предназначено рефлексивное спряжение глагола,
например:
хант.
каз.
Яюм
сэхарма=с=ы=∅
(проголодаться=PAST=PASS=SUBJ/3Sg)
‘Брат
проголодался’;
Йошhалам
вот=с=ай=hан (обветрить=PAST=PASS=SUBJ/2Du) ‘Руки=мои обветрились’; Эвэм марэма=с=ы=∅ (соскучиться=PAST=PASS=SUBJ/3Sg) ‘Дочь соскучилась’; ненецк. лесн. Тадя Коньчеей Копа Мэ'та вуlшимя=" (разозлиться=REFL/3Sg) ‘И Коньчеей Копамэта разозлился’;
Тямпмана
нипта
шеlта"
канта
каlса=на=й"
(извиваться=FUT=REFL/3Sg) ‘Если нарту не сделать длинной, она
будет вилять’.
2. ТСС – репрезентации логических пропозиций. ТСС с именными предикатами NNOM NNOM (cop) («кто есть кто») и
NNOM ADJ (cop) («кто есть каков») выражают логические пропозиции
вписывания в класс и характеризации соответственно. Особенностью
ненецкого языка является выражение парадигматических категорий в
рамках данных ТСС, так как именной предикат может принимать показатели лица-числа и времени, например:
ненецк.
лесн.
Пы'ч
хома
не'ша=хан=ш
(человек=SUBJ/2Du=PAST) ‘Вы двое были хорошими людьми’.
Однако при необходимости выразить некоторые модальные значения используется аналитическая форма именного сказуемого, как в
следующем примере, в котором вспомогательный глагол ‘быть’ принимает показатель причастия прошедшего времени с эвиденциальным
значением и верификативную «частицу»:
ненецк. тундр. Хадар мел не hэ=вы=ню (быть=PP=PRTCL) ‘Оказывается, твоя бабушка была искусница (букв.: искусная женщина)’.
Исследуемые языки различаются по возможности использовать
ТСС NNOM ADJ (cop) для выражения отношений состояния: в отличие
от уральских языков, в алтайских и русском данная ТСС обозначает
временное, непродолжительное пребывание в том или ином состоянии,
тем самым расширяется прототипическая семантика характеризации,
которая предполагает описание субъекта по признаку не только его
качественных свойств, но и временного пребывания в том или ином
состоянии.
Глава вторая «Структура и семантика полипредикативных
конструкций в уральских языках Сибири» состоит из двух параграфов.
В первом параграфе описываются структурные принципы организации полипредикативных конструкций, обсуждаются теоретические вопросы полипредикативности и полипропозитивности, дается
характеристика инфинитных форм глагола как морфологической базы
31
ППК в языках Сибири. Описываются основные признаки предикативного склонения инфинитных форм глагола (причастий и имен действий), обозначается круг предикативных падежей и их отличительные
особенности в сфере полипредикативных конструкций в отличие от
простого предложения. Принципы классификации ППК в уральских
языках Сибири основываются на структурных и функциональных параметрах. Среди структурных типов ППК выделяются синтетические
(конструкции деепричастного типа), конструкции причастного типа
(причастно-падежные
и
причастно-внепадежные),
аналитикосинтетические конструкции (причастно-послеложные конструкции,
конструкции типа «имя действия + послелог»), а также аналитические
конструкции.
Во втором параграфе дается характеристика структуры и семантики ППК в уральских языках Сибири. Структура предикативного ядра зависимой предикативной единицы и тип передаваемых отношений
находятся в отношениях взаимного соответствия.
Типы отношений между событиями в ППК сводятся к трем основным: диктум-диктумные, при которых между событиями ГПЕ и ЗПЕ
устанавливаются отношения обстоятельственного типа (темпоральные, каузальные, сравнительно-сопоставительные); модус-диктумные,
служащие для выражения субъективной интерпретации события, названного в ЗПЕ; релятивные, устанавливающие отношение описываемого предмета к другим предметам или явлениям окружающего мира
или к самому себе (характеризация и отождествление).
Языки урало-алтайской типологической общности характеризуются тенденцией к предикатному выражению каждого диктумного события, отношения между которыми передаются при помощи монофинитных ППК, в которых сказуемое ГПЕ выражается финитной формой
глагола, а сказуемое ЗПЕ – той или иной инфинитной формой (причастием, деепричастием, именем действия, инфинитивом).
1. Полипредикативные конструкции с инфинитными формами
глагола в хантыйском языке. Система инфинитных форм глагола
хантыйского языка включает два причастия (настояще-будущего времени с показателем =t и прошедшего с показателем =tm), способных
принимать лично-числовые и падежные аффиксы, а также сочетаться с
послелогами, деепричастие (с показателем =man) и – в некоторых говорах – супин (с показателем =tija). В сургутском диалекте, кроме того, используется каритивное причастие с показателем =λəγ.
Казымский и сургутский диалекты существенно различаются между собой по набору падежных показателей, которые могут присоединяться к причастиям. В казымском диалекте в системе именного склонения насчитывается три падежа (основной =∅, дательнонаправительный =а и местно-творительный =n), все они используются
32
и в системе предикативного склонения причастий, хотя дательнонаправительный падеж вычленяется только в составе комплексного
показателя супина.
В сургутском диалекте, кроме уже перечисленных, к причастиям
присоединяются также аффиксы общенаправительного =nam, отложительного =i падежей, суффикс дательного падежа =а используется
значительно свободнее, обозначая не только цель, но и временные
отношения предшествования.
Таким образом, синтетический способ связи частей ППК в сургутском диалекте представлен значительно шире, чем в казымском.
В хантыйском языке между формой сказуемого зависимой части и
функциональным типом предложения имеется однозначная корреляция.
В казымском диалекте в релятивных предложениях причастие в
ЗПЕ не принимает ни падежного, ни лично-числового оформления.
Структура зависимого предиката имеет вид Tv=PART, например:
хант. каз. Weλptsλtti tăχewtn χct λeśttman.
weλptsλt=ti
охотиться=PrP
tăχ=ew=tn
место=POSS/1Pl=LOC
χct=∅
дом=NOM
λeśtt=man
приготовить=СV
‘Там, где мы охотимся, дом приготовлен.’
Исключение составляют единичные примеры с определяемыми
именами пространственной семантики, при которых причастие может
принимать показатели лица-числа, например:
хант. каз. Lўв омăстаl хот кăнтши мăнтаl [Касум мув моньщатпутрат 2002: 60].
λŭw
она
cməs=t=aλ
сидеть=PrP=3Sg
χct
дом
kăntši
искать
măn=t=aλ
идти=PrP=3Sg
‘Она, оказывается, пойдет искать себе дом.’
В сургутском диалекте оформление причастного сказуемого ЗПЕ в
релятивных ППК значительно более частотно и не ограничивается семантикой определяемого имени, например:
хант. сург. Ма lÿват əxə сäма питмам rатlə нөмlэм [Айпин 2003: 6].
ма
я
lÿват
его
əxə
тоже
сäма пит=м=ам
родиться=PP=1Sg
rатl=ə
нөм=l=эм
день=ABL помнить=Pr=OBJ/1Sg/Sg
‘Я тоже помню его с того дня, когда я родился.’
В модус-диктумных предложениях используются причастия в
форме основного падежа, но они, в отличие от релятивных предложе33
ний, могут оформляться личными аффиксами, выражая тем самым
лицо и число субъекта зависимого действия – Tv=PART=//=∅, например:
хант. каз. Mŏλti tăχijən ńawrem śi χcλλatəλ saśəλ.
mŏλti
tăχij=ən
какой-то место=LOC
ńawrem=∅
ребенок=NOM
śi
так
χcλλa=t=əλ
saśəλ
плакать=PrP=3Sg слышно
‘Слышно, (что) где-то плачет ребенок.’
В сургутском диалекте при выражении определенной разновидности модус-диктумных отношений, в первую очередь при эмотивных
глаголах, причастие может оформляться аффиксом общенаправительного падежа =nam, например:
хант. сург. Нÿh вălтаннам ма xаlиlьтələм.
нÿh
ты
вăl=т=ан=нам
жить=PrP=2Sg=LAT
ма
я
xаlиlьтə=l=əм
сожалеть=Pr=SUBJ/1Sg
‘Я сожалею о том, как ты живешь.’
В диктум-диктумных предложениях используются и причастия, и
деепричастия, морфологические показатели которых являются средством выражения зависимости одной части от другой. Конструкции с
ними передают самые разнообразные обстоятельственные отношения,
например, временные в причастно-падежных Tv=PART=//=LOC и
причастно-послеложных Tv=PART=// + POSTP конструкциях:
хант. каз. Λcw ewtλt iλ wŏχaλmtλtn mŭw kătna λcŋχemts.
λcw
лошадь
kătna
надвое
ewtλt
iλ
wŏχaλ=m=tλ=tn
с
вниз
спускаться=PP=3Sg=LOC
λcŋχem=ts=∅
расколоться=PAST=SUBJ/3Sg
mŭw=∅
земля=NOM
‘Когда он с лошади спускался, земля надвое раскололась.’
хант. каз. Śiti mănttλ kŭttn pcspeλktλ λijtm aŋktλ šqpa χcjts.
śiti
так
aŋktλ
пень
măn=t=tλ
kŭttn
pcspeλk=tλ=∅
идти=PrP=3Sg
когда
рукавица=POSS/3Sg=NOM
šqpa
χcj=ts=∅
за
зацепиться=PAST=SUBJ/3Sg
λijtm
гнилой
‘Пока он так шел, рукавицей за гнилой пенек зацепился.’
Итак, в хантыйском языке трем структурным типам ППК соответствуют три функциональные типа: релятивные, модус-диктумные и
диктум-диктумные.
34
Релятивные предложения противопоставлены всем остальным по
признаку неизменяемости сказуемого зависимой части – причастия: у
них нет ни позиции лично-числового аффикса, ни позиции падежного
форманта, так как в хантыйском языке определение примыкает к определяемому (отдельные исключения из этого правила возникают в переходной зоне между релятивными и диктум-диктумными ППК). В
модус-диктумных и диктум-диктумных предложениях причастие способно принимать лично-числовые и падежные аффиксы. В модусдиктумных предложениях показатель основного падежа нулевой (в
сургутском диалекте грамматически особым образом маркированы
конструкции со значением эмотивной интерпретации диктумного события). В диктум-диктумных предложениях причастие принимает показатель одного из локативных падежей, либо сочетается с послелогом.
Таким образом, основным дифференциальным структурным признаком классификации разновидностей ППК является тип парадигмы
зависимого сказуемого как синтаксическая, а не морфологическая характеристика: а) наличие / отсутствие в структуре словоформы зависимого сказуемого позиции лично-числовых аффиксов, б) тип его падежного оформления. Как морфологическая форма причастие может
принимать и лично-числовые, и падежные аффиксы, но в роли сказуемого релятивной ЗПЕ данная способность хантыйского причастия не
реализуется. Это связано с небольшим количеством инфинитных форм
и отсутствием формы Вин. п. в системе склонения: поскольку причастия вынужденно полифункциональны и употребляются во всех типах
предложений в качестве основного морфологического типа зависимого
сказуемого, единственным средством маркировки их синтаксической
функции оказывается характер словоизменения.
Различия между хантыйскими диалектами касаются объема предикативного склонения причастий: в сургутском оно разработано богаче,
так как богаче именное склонение. Но это не разрушает основных признаков, структурирующих систему зависимой предикации в целом.
2. Полипредикативные конструкции с инфинитными формами
глагола в ненецком языке. В ненецком языке структурно противопоставлены друг другу те же самые функциональные типы конструкций, хотя оформление предикативных узлов в них несколько отличается. Это объясняется тем, что грамматическая система ненецкого языка
богаче: в системе инфинитных форм представлено четыре причастия
(настоящего, прошедшего, будущего времен, а также предназначительное), кроме того, имеются два имени действия, деепричастие, инфинитив, супин. Падежная система включает 8 форм, среди которых
имеются родительный и винительный падежи. Существенных различий между тундровым и лесным диалектом не наблюдается.
35
В релятивных предложениях причастия способны принимать лично-числовые аффиксы, хотя эта позиция в структуре словоформы заполняется не всегда. Структура зависимого сказуемого имеет вид
Tv=PART=//.
ненецк. тундр. Нойм' танзетами малэми серадм' [НЭ: 271].
ной=м'
сукно=ACC/Sg
танзе=та=ми
иметь подкладку=PrP=1Sg
малэ=ми
сера=дм'
малица=POSS/1Sg надеть=SUBJ/1Sg
‘Надел малицу, покрытую суконной рубашкой.’
ненецк. тундр. Сэдорана не харамда ня'ма, хонёда вэсакомда хархана
си'hада [НФ: 80].
сэдора=на
не=∅
хара=м=да
ня'ма=Ø
шить=PrP
женщина=NOM/Sg нож=ACC/Sg=POSS/3Sg/Sg взять=SUBJ/3Sg
хонё=да
вэсако=м=да
хар=хана
спать=PrP
старик=ACC/Sg=POSS/3Sg/Sg
нож=LOC/Sg
си'=hа=да
продырявить=AOR=ОBJ/3Sg/Sg
‘Женщина, которая шила, схватила нож и ножом ткнула спящего
мужа.’
В модус-диктумных предложениях имя действия в личночисловой форме принимает падежный показатель Вин. п. Структура
словоформы имеет вид Tv=VN=ACC=//:
ненецк. тундр. Сэвта hадиво"махад Ёмбо нисянда, небянда танявам'
нидя тене" [НФ: 96].
сэв=та
hадиво="ма=хад
глаз=POSS/3Sg/Sg становиться видимым=VN=ABL/Sg
нися=н=да
небя=н=да
отец=GEN/Sg=POSS/3Sg/Sg мать=GEN/Sg=POSS/3Sg/Sg
ни=дя
тене="
NEG=PrP
помнить=CONNEG
Ёмбо
Ёмбо
таня=ва=м'
иметься=VN=ACC/Sg
‘С тех пор как Ёмбо родился, он не помнит, были ли у него отец и
мать.’
В диктум-диктумных (обстоятельственных) предложениях употребляются разнообразные инфинитные формы (имена действия, причастия, деепричастия и др.). Имена действия и причастия принимают
лично-числовые аффиксы, а также сочетаются с сирконстантными падежами (местным, дательным, отложительным) или послелогами.
Структура зависимого предиката имеет вид: Tv=VN/PART=CASE=//
или Tv=VN/PART=// + POSTP.
ненецк. тундр. Савумдамбвани мальhгана небянда' тёрм' намдбата
мят' нёда' тюн' [НФ: 29].
36
савумдамб=ва=ни мальhгана
небя=н=да'
вылечить=VN=1Sg во время
мать=GEN/Sg=POSS/2Pl/Sg
намд=ба=та
мя=т'
нё=да'
слышать=COND=2Pl
чум=DAT/Sg
NEG=OBJ/2Pl/Sg
тёр=м'
крик=ACC/Sg
тюн='
войти=CONNEG
‘Если вы услышите крик матери, когда я буду её лечить, вы в чум не
входите.’
ненецк. тундр. Тиребяндо' хорокоця' пуданам' hортахандо' яхакондо'
халяда hадимя [НФ: 97].
тиребя=н=до'
хороко=ця='
икра=GEN/Sg=POSS/3Pl/Sg бочонок=END=GEN/Sg
пуда=на=м'
hор=та=хан=до'
быть последним=PrP=ACC/Sg есть=PrP=DAT/Sg=3Pl
халя=да
hади=мя=∅
рыба=POSS/3Sg/Pl стать видимым=PP=SUBJ/3Sg
яха=кон=до'
река=LOC/Sg=POSS/3Pl/Sg
‘Пока ели остатки икры, в речке появилась рыба.’
Субъект ЗПЕ в ненецком языке получает дополнительное выражение своего зависимого статуса: он оформляется показателем родительного падежа.
Итак, в ненецком языке различительных признаков типов ЗПЕ несколько, основными из них являются тип инфинитной формы и характер ее падежного оформления. В релятивных предложениях употребляются в основном причастия, в модус-диктумных – преимущественно имена действия, в диктум-диктумных – разнообразные инфинитные формы. Тип падежного оформления причастий и имен действия однозначно указывает на функциональный тип конструкции: внепадежная форма причастия употребляется в релятивных предложениях, Вин. п. сигнализирует о модус-диктумных конструкциях, другие
косвенные падежи и послелоги – о диктум-диктумных.
Несмотря на различный характер функционирования инфинитных
форм глагола в хантыйском и ненецком языках, особенности их личночислового и падежного оформления, системное разграничение трех
структурно-семантических типов предложений в каждом из языков
прослеживаются последовательно.
Ведущим признаком противопоставления релятивных предложений всем другим типам предложений и в хантыйском, и в ненецком
языках является то, что они находятся вне падежной системы: в них не
только нет, но и не может быть падежного показателя. В функции сказуемого ЗПЕ в хантыйском языке используются только причастия, как
правило, без показателей лица-числа. В ненецком языке причастия
способны принимать показатели лица и числа. Кроме того, состав инфинитных форм в ненецких релятивных ППК шире, чем в хантыйских:
в определенных семантических типах релятивных ППК (в частности,
37
относящихся в определяемому имени с пространственной и темпоральной семантикой) могут использоваться соответствующие имена
действия (глагольное имя места протекания действия и под.), так как
семантика релятивных ППК в уральских языках шире, чем, например,
в русском, и включает в себя отношения характеризации по признаку
пространственной или темпоральной локализации.
В модус-диктумных предложениях сказуемое ЗПЕ принимает
падежный показатель, соответствующий способам выражения
актантных ролей. В хантыйском языке эту функцию берет на себя
основной падеж, а в ненецком – винительный. В хантыйском языке в
качестве сказуемого ЗПЕ используются причастия, при необходимости
принимающие показатели лица и числа, а в ненецком – либо
причастия, либо имена действия в основном или винительном падеже
в зависимости от значения опорного слова в ГПЕ, а также семантики
ЗПЕ (факт ⇔ знание или мнение).
Чем больше глагольных морфологических наклонений специализируется на выражении модус-диктумных отношений, тем меньше таких отношений может быть передано средствами полипредикативных
синтаксических конструкций.
В хантыйском языке монофинитные и бифинитные ППК обозначают только достоверные источники информации, так как на выражение
недостоверности ориентировано глагольное наклонение неочевидного
действия. Аналогично и в ненецком: изосемическая конструкция с
именами действия в Вин. п. передает только смыслы, связанные с оперированием достоверной информацией, хотя и не разграничивая разные типы ее источников. Недостоверность выражается несколькими
наклонениями глагола, среди которых можно назвать аудитив (слуховой источник информации), неочевидное наклонение (информация,
полученная косвенным путем), предположительное наклонение, предположительно-долженствовательное наклонение, наклонение предположения с оттенком утверждения и др. Таким образом, обозначение
недостоверного источника информации, а также персуазивности (неуверенности в достоверности передаваемой информации) не выходит
за рамки простого предложения в этих языках.
Система модус-диктумных отношений в хантыйском языке бинарна: в ней противопоставлены друг другу смыслы достоверности, выраженные синтаксически, и смыслы недостоверности, выраженные
морфологически при помощи одного наклонения неочевидного действия. При этом имеется три типа конструкций, специализирующихся на
выражении трех разных источников достоверной информации – вербального, чувственного и когнитивного.
В ненецком языке эта система троична. В ней противопоставлены
друг другу три типа конструкций, передающие: 1) достоверную ин38
формацию; 2) информацию, достоверность которой сомнительна и не
может быть точно установлена; 3) недостоверную информацию. Последние разработаны наиболее разнообразно в сфере морфологических
наклонений глагола.
Таким образом, один из языков детально дифференцирует отношения достоверности, тогда как другой, напротив, – недостоверности.
Диктум-диктумные отношения в каждом из языков выражаются широким кругом инфинитных форм, а также разнообразными падежами и
послелогами, и это естественно, так как разновидностей диктумдиктумных отношений довольно много (временные, обусловленности
и т. д.).
Диктум-диктумные отношения в каждом из языков выражаются
широким кругом инфинитных форм, а также разнообразными падежами и послелогами, в соответствии с разнообразием разновидностей
диктум-диктумных отношений. В казымском диалекте хантыйского
языка преобладают аналитико-синтетические средства выражения отношений между двумя событиями (причастно-послеложные конструкции), тогда как в сургутском диалекте хантыйского языка и в ненецком
языке ядерными являются синтетические конструкции, в которых
инфинитное сказуемое ЗПЕ принимает определенную падежную
форму. Синтетические конструкции с одинаковыми падежными
формами инфинитных сказуемых ЗПЕ в разных языках могут
передавать различные значения. Различие в семантике предикативных
падежей обусловлено расхождениями в наборе исходных
пространственных функций падежей в системе именного склонения в
кажДля
дом конкретном
тунгусо-маньчжурских
языке.
языков характерно наличие значительного количества специализированных деепричастных форм, выражающих определенные типы диктум-диктумных отношений; использование послеложных конструкций в сфере ППК менее распространено. Тем самым уральские языки (особенно казымский диалект хантыйского языка) характеризуется наибольшей степенью аналитизма в сфере ППК, тогда как тунгусо-маньчжурские языки, наоборот, в качестве
основного избирают синтетический способ выражения отношений между событиями.
Переходный характер в системе изучаемых уральских диалектов
имеет лесной диалект ненецкого языка. Он расположен на границе
между финно-угорским и самодийским ареалами. Это отражается на
специфике данного диалекта. Его артикуляционно-акустическая база
имеет явные угорские черты, тогда как в области морфологии и синтаксиса преобладают самодийские признаки, степень проявления которых различна на разных территориях его распространения. В бассейне р. Пур, в контактной зоне с другими самодийскими языками
(селькупским, тундровым ненецким), в нем в большей мере сохраня39
ются характеристики, свойственные самодийским языкам (наличие
родительного и винительного падежей, использование дательного падежа для выражения одновременности в системе предикативного
склонения и др.). На территории бассейна р. Казым он приобретает
признаки, характерные для угорских языков (в частности, для казымского диалекта хантыйского языка – тенденция к исчезновению родительного и винительного падежей, использование местнотворительного падежа для выражения отношений одновременности в
системе предикативного склонения и др.).
В казымском диалекте хантыйского языка перестройка синтаксической системы в результате адаптации к новым условиям функционирования под влиянием русского языка в наибольшей степени коснулась сферы ППК. Она направлена на развитие аналитических бифинитных конструкций, в которых показателем связи является отдельная
лексема, а сказуемые ГПЕ и ЗПЕ получают финитное оформление.
При этом в наибольшей степени перестройке подвержены модусдиктумные конструкции, которые в исконных текстах встречаются
крайне редко в связи с наличием глагольной категории неочевидного
действия, являющейся морфологическим средством выражения модусдиктумных отношений. В связи с необходимостью определенного указания на источник информации в газетном тексте появляется большое
количество модус-диктумных ППК аналитического типа. Релятивные
ППК пространственной и временной семантики заменяются на аналоги русских отождествительных предложений в связи с расхождением в
объеме смыслов, передаваемых определительными ППК в русском и
хантыйском языке. Наибольшую стабильность сохраняет система временных ППК, в которых аналитическими способами выражаются отношения, ранее не дифференцированные в хантыйском языке (например, отношения близкого следования).
В заключении подводятся основные итоги исследования, формулируются выводы и перспективы дальнейшего изучения синтаксиса
уральских языков Сибири.
Список условных сокращений и обозначений
Вин. п. – винительный падеж; ГПЕ – главная предикативная единица; Дат. п. – дательный падеж; ЗПЕ – зависимая предикативная единица; Им. п. – именительный падеж; каз. – казымский диалект хантыйского языка; лесн. – лесной диалект ненецкого
языка; нанайск. – нанайский язык; негид. – негидальский язык; ненецк. – ненецкий
язык; ППК – полипредикативная конструкция; Род. п. – родительный падеж; сург. –
сургутский диалект хантыйского языка; Тв. п. – творительный падеж; ТСС – типовая
синтаксическая структура; тундр. – тундровый диалект ненецкого языка; ульчск. –
ульчский язык; хант. – хантыйский язык; эвенк. – эвенкийский язык; ЭПП – элементарное простое предложение.
40
ABL – исходный / отложительный падеж; ACC – винительный падеж; ACC DEF –
винительный определенный падеж; ACC IND – винительный неопределенный падеж;
ADJ – прилагательное; Ag – агенс; (cop) – факультативная позиция вспомогательного
глагола; DAT – дательный падеж; Descr – субъект-дескриптив, субъект качественной
характеризации; DF – директив-финиш; DS – директив-страт; Ex – субъект-экзисциенс;
экзистенциальный предикат; Funct – функтив; INSTR – творительный падеж; семантическая роль инструмента; LAT – направительный / общенаправительный падеж; LEXОИ
– лексема оперирования информацией (слово с семантикой речи, мысли, чувства, восприятия); LOC – местный / местно-творительный падеж; локализатор-локатив; N – имя
существительное или его эквивалент; Ni – имя существительное или его эквивалент в
форме одного из возможных в данной позиции падежей; NOM – именительный падеж;
Ob – объект; OBJ – объектное спряжение; PART – причастие; PASS – страдательный
залог; PAST – прошедшее время; Pl – множественное число; POSS – личнопритяжательный аффикс; Postp – послелог; Pr – настоящее время; prep – предлог; PrP –
причастие настоящего времени; PP – причастие прошедшего времени; PRTCL – частица; Qual – предикат-квалификатив; REFL – субъектно-безобъектное спряжение; Rel –
релянт; S – субъект; Sg – единственное число; SUBJ – субъектное спряжение; SUBST –
субстантив, имя существительное или его эквивалент в составе главной части определительного полипредикативного предложения, к которому относится зависимая часть; Vf –
финитный глагол; VfAct – акциональный глагол; VfCaus – каузативный глагол; VfMot – глагол движения; VfStat – статальный глагол; Tv – основа глагола; VN – имя действия.
По теме диссертации опубликованы следующие работы:
Монографии и главы в коллективных монографиях
1. Кошкарева, Н.Б. Очерки по синтаксису лесного диалекта ненецкого языка. – Новосибирск, 2005. – 20 п.л.
2. Кошкарева, Н.Б. Синтаксические средства выражения пространственных отношений (на материале уральских и тунгусоманьчжурских языков Сибири) / Н. Б. Кошкарева // Пути формирования лингвистического ландшафта Сибири: Коллективная монография.
– Новосибирск, 2005. – С. 74-119. – 2,9 п.л.
3. Кошкарева, Н.Б. Способы выражения модус-диктумных отношений в уральских языках Сибири (на материале хантыйского и ненецкого языков) / Н. Б. Кошкарева // Пути формирования лингвистического ландшафта Сибири: Коллективная монография. – Новосибирск,
2005. – С. 169-195. – 1,7 п.л.
Научные статьи, опубликованные в ведущих российских периодических изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ для публикации основных положений докторских диссертаций
1. Кошкарева, Н.Б. Способы выражения модус-диктумных отношений в уральских языках Сибири / Н. Б. Кошкарева // Вестник Новосибирского государственного университета. Серия: История, филоло41
гия. – Том 3. – Вып. 1: Филология. – Новосибирск, 2004. – С. 49-63. –
2,5 п.л.
2. Кошкарева, Н.Б. Метод моделирования структуры и семантики
элементарного простого предложения как единицы языка /
Н. Б. Кошкарева // Вестник Новосибирского государственного университета. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. – Том 4.
– Вып. 2. – Новосибирск, 2006. – С. 64-76. – 1 п.л.
3. Кошкарева, Н.Б. Временные синтетические полипредикативные
конструкции с инфинитными формами глагола в форме местнотворительного падежа в сургутском диалекте хантыйского языка (в
сопоставлении со смежными хантыйскими и ненецкими диалектами) /
Н. Б. Кошкарева // Сибирский филологический журнал. – № 3. – Новосибирск, 2007. – С. 147-162. – 1,2 а.л.
4. Кошкарева, Н.Б. Средства выражения актуального членения в
сургутском диалекте хантыйского языка (в сопоставлении с другими
уральскими языками и диалектами хантыйского языка) /
Н. Б. Кошкарева // Вестник Новосибирского государственного университета. Серия: История, филология. – Том 6. – Вып. 2: Филология. –
Новосибирск, 2007. – С. 34-43. – 0,6 п.л.
Статьи в научных изданиях
1. Кошкарева, Н.Б. Структурно-семантическая классификация причастно-послеложных и причастно-падежных конструкций хантыйского
языка / Н. Б. Кошкарева // Языки народов Сибири: Сб. науч. тр. – Новосибирск, 1986. – С. 26-38. – 0.7 п.л.
2. Кошкарева, Н.Б. К вопросу об инфинитиве в хантыйском языке /
Н. Б. Кошкарева // Морфология глагола и структура предложения: Сб.
науч. тр. – Новосибирск, 1990. – С. 79-92. – 0.9 п.л.
3. Кошкарева, Н.Б. Конструкции с инфинитивными формами глагола в хантыйском языке / Н. Б. Кошкарева // Congressus Septimus
Internationalis Fenno-Ugristarum. – Debrecen, 1990. – С. 320-325. –
0.4 п.л.
4. Кошкарева, Н.Б. Послелоги хантыйского языка (на материале казымского диалекта) / Н. Б. Кошкарева // Языковые единицы в семантическом и лексикографическом аспектах: Сб. науч. тр. – Новосибирск,
1996. – С. 45-61. – 1 п.л.
5. Кошкарева, Н.Б. The case systems of nouns and pronouns in Khanty
/ N. Koshkaryova // Variierende Markierung von Nominalgruppen in
Sprachen unterschiedlichen Typs. Studia Slavica Oldenburgensia 4. –
Oldenburg, 2001. – P. 235-254. – 1.2 п.л.
42
6. Кошкарева, Н.Б. Полипредикативные конструкции с инфинитными формами глагола в казымском и сургутском диалектах хантыйского и ненецком языках / Н. Кошкарева // Congressuss Octavus
Internationalis Fenno-Ugristarum. – Pars V. – Tartu, 2001. – С. 121-133. –
1 п.л.
7. Кошкарева, Н.Б. Синтаксические функции дательного падежа в
уральских языках Сибири (в сопоставлении с тунгусо-маньчжурскими)
/ Н. Б. Кошкарева // Языки народов Сибири: Сб. науч. тр. – Вып. 8. –
Новосибирск, 2002. – С. 32-50. – 1 п.л.
8. Кошкарева, Н.Б. Коммуникативная парадигма хантыйского
предложения / Н. Б. Кошкарева // Языки коренных народов Сибири:
Сб. науч. тр. – Вып. 12. – Новосибирск, 2002. – С. 29-44. – 1 п.л.
9. Кошкарева, Н.Б. Эмотивные модели простых предложений с дательным падежом при непереходных глаголах / Н. Б. Кошкарева //
Принципы моделирования структуры и семантики предложения: Сб.
науч. тр. – Новосибирск, 2004. – С. 28-58. – 1,9 п.л.
10. Кошкарева, Н.Б. Пропозиция и модель (на материале предложений перемещения в языках Сибири) / Н. Б. Кошкарева // Гуманитарные науки в Сибири. Новосибирск, 2004. – Вып. 4. – С. 70-80. – 1 п.л.
11. Кошкарева, Н.Б. Принципы классификации полипредикативных конструкций в уральских языках Сибири (хантыйском и ненецком) / Н. Б. Кошкарева // Языки коренных народов Сибири. – Вып. 14.
– Новосибирск, 2004. – С. 121-131. – 0,6 п.л.
12. Кошкарева, Н.Б. Хантыйская письменность / Н. Б. Кошкарева //
Актуальные проблемы графики и орфографии хантыйского языка: Материалы окружного совещания. – Ханты-Мансийск, 2005. – С.18-37. –
1,2 п.л.
13. Кошкарева, Н.Б. Spatial relationships and case functions in the
Uralic languages of Siberia and Tungusic languages / N. Koshkaryova //
Les langues ouraliennes aujourd’hui: Approach linguistique et cognitive. –
Paris, 2005. – C. 399-413. – 1 п.л.
14. Кошкарева, Н.Б. Ivan Stepanovich Sopochin: Biography of a
Shaman / N. Koshkaryova // Shamanhood: an endagered language. – Oslo:
Novus forlag, 2005. – C. 121-172. – 3,2 п.л.
15. Кошкарева, Н.Б. О языковой ситуации у лесных ненцев /
Н. Б. Кошкарева // Языковая ситуация и коммуникативные стратегии
обучения: Материалы Всероссийской научно-методической конференции. Новосибирск, 29-31 января 2006 г. – Новосибирск, 2006. – С. 116132. – 1 п.л.
16. Кошкарева, Н.Б. Глагольные безличные предложения в составе
функционально-семантического поля статальности русского языка /
Н. Б. Кошкарева // Гуманитарные науки в Сибири. – Серия: Филология. – Вып. 4. – Новосибирск, 2006. – С. 40-45. – 0,5 п.л.
43
17. Кошкарева, Н.Б. Разработка принципов хантыйской графики и
орфографии в работах В. Штейница / Н. Б. Кошкарева // Три столетия
изучения Югры: От Миллера до Штейница. – Ханты-Мансийск, 2006.
– С. 113-126. – 0,6 п.л.
18. Кошкарева, Н.Б. Пути формирования фонда аналитических
скреп в полипредикативных конструкциях хантыйского языка (казымский диалект) / Н. Б. Кошкарева // Языки коренных народов Сибири. –
Вып. 18. Аналитические структуры в простом и сложном предложении: Сб. науч. тр. – Новосибирск, 2006. – С. 50-67. – 1 п.л.
19. Кошкарева, Н.Б. Экспрессивная синтаксическая модель характеризации в русском языке (в сопоставлении с языками коренных народов Сибири) / Н. Б. Кошкарева // Актуальные проблемы лексикологии и словообразования: Сб. науч. тр. – Вып. Х. – Новосибирск: Новосиб. гос. ун-т, 2007. – С. 267-285. – 1,2 п.л.
Публикация тезисов докладов на научных конференциях
1. Кошкарева, Н.Б. The case participle and postposition-participle
constrictions in Khanti (Ostyak) language / N. Koshkaryova // Congressus
Internationalis Septimus Fenno-Ugristarum. – Debrecen, 1990. – С. 119. –
0.1 п.л.
2. Кошкарева, Н.Б. Способы связи частей предложения в хантыйском языке / Н. Б. Кошкарева // Языки, культура и будущее народов
Арктики. Материалы Международной конференции. – Якутск, 1993. –
Часть 2. – С. 15. – 0.1 п.л.
3. Кошкарева, Н.Б. Аналитические средства связи частей предложения в хантыйском языке / Н. Б. Кошкарева // Congressus Octavus
Internationalis Fenno-Ugristarum. – Pars II. – Jyvaskyla, 1995. – P. 139140. – 0.1 п.л.
4. Кошкарева, Н.Б. Subordinate Clause in Khanty / N. Koshkaryova //
Congressus Nonus Internationalis Fenno-Ugristarum. – Pars II. – Tartu,
2000. – C. 124. – 0,1 п.л.
5. Кошкарева, Н.Б. Местоимения в хантыйском языке /
Н. Б. Кошкарева // International Symposium on Deixis and Quantification
in Languages Spoken in Europe and North and Central Asia. – Ижевск:
Удмуртский государственный университет, 2001. – 0.1 п.л.
6. Кошкарева, Н.Б. Subordinate clause in Khanty and Nenets /
N. Koshkaryova // Congressuss Octavus Internationalis Fenno-Ugristarum.
– Tartu, 2000. – 0.1 п.л.
7. Кошкарева, Н.Б. Sentences with ditransitive verbs in Khanty /
N. Koshkaryova // Cognitive Syntax and Semantics. – Dubrovnik, 2000. –
0.1 п.л.
44
8. Кошкарева, Н.Б. Социолингвистическая ситуация в поселке
Варьёган Тюменской области (лесные ненцы и сургутские ханты) /
Н. Б. Кошкарева // Язык и общество на пороге нового тысячелетия:
итоги и перспективы. Тезисы докладов международной конференции.
Москва, 23–25 октября 2001 г. – М.: УРСС, 2001. – С. 233-235. – 0.1
п.л.
9. Кошкарева, Н.Б. Case marking strategies in spatial relations: Uralic
vs. Tungus-Manchurian languages / N. Koshkareva, A. Gerasimova //
Researches on Endangered Altaic Languages. – Seoul National University.
Sept. 8-11, 2004. – P. 259-293 – 2 п.л.
10. Кошкарева, Н.Б. Способы выражения модус-диктумных отношений в уральских языках Сибири (на материале хантыйского и ненецкого языков) / Н. Б. Кошкарева // Грамматика и прагматика сложных предложений в языках Европы и Северной и Центральной Азии:
Международный лингвистический симпозиум. Томск (Россия), 27-30
июня 2006. – Томск, 2006. – С. 59-60. – 0.1 п.л.
Публикация текстов на хантыйском и ненецком языках
1. Кошкарева, Н.Б. Сказки народа ханты (казымский диалект) /
Е. В. Ковган, Н. Б. Кошкарева, В. Н. Соловар. – Санкт-Петербург,
1995. – 14 п.л.
2. Кошкарева, Н.Б. Образцы текстов на лесном диалекте ненецкого
языка / Н. Б. Кошкарева, С. И. Буркова, В. В. Шилова // Языки коренных народов Сибири: Сб. науч. тр. – Вып. 7. – Часть 2. – Новосибирск,
2003. – С. 3-91. – 5,75 п.л.
3. Кошкарева, Н.Б. Сургутский диалект хантыйского языка (тромаганский говор) / Н. Б. Кошкарева // Языки коренных народов Сибири.
Вып. 10. Экспедиционные материалы: Сб. науч. тр. – Новосибирск,
2003. – С. 107-140. – 2 п.л.
4. Кошкарева, Н.Б. Образцы текстов на сургутском диалекте хантыйского языка (тром-аганский говор) / Н. Б. Кошкарева // Языки
коренных народов Сибири. – Вып. 13. Экспедиционные материалы:
Сб. науч. тр. – Новосибирск, 2004. – С. 104-148. – 3 п.л.
5. Кошкарева, Н.Б. Сказки варьёганских хантов / Сост.
Н. Б. Кошкарева. – Ханты-Мансийск: Полиграфист, 2006. – 8 п.л.
45
Публикации в соавторстве
1. Кошкарева, Н.Б. Сложное и осложненное предложение в хантыйском языке / М. И. Черемисина, Н. Б. Кошкарева. – Новосибирск,
1991. – 6 п.л.
2. Кошкарева, Н.Б. Communicative Roles in Ostyak Syntax /
I. Nikolaeva, E. Kovgan, N. Koshkar’eva // Finnisch-Ugrische Forschungen. – Band 51. – Heft 1-3. – P. 125-167. – 2,6 п.л.
3. Кошкарева, Н.Б. Case marking strategies in spatial relations: Uralic
vs Tungus-Manchu languages / N. Koshkareva, A. Gerasimova // ALTAI
HAKPO. Journal of the Altaic Society of Korea. – №15. – Seoul, 2005. –
P. 193-227. – 2 п.л.
46
Кошкарева Наталья Борисовна
ТИПОВЫЕ СИНТАКСИЧЕСКИЕ СТРУКТУРЫ
И ИХ СЕМАНТИКА
В УРАЛЬСКИХ ЯЗЫКАХ СИБИРИ
Автореферат
диссертации на соискание ученой степени
доктора филологических наук
Подписано в печать 26.10.2007.
Печать офсетная.
Заказ №
Формат 60 x 84/16
Уч.-изд. л. 3.
Тираж 100 экз.
Редакционно-издательский центр Новосибирского госуниверситета
630090, г. Новосибирск, ул. Пирогова, 2
47