В историю русской общественной мысли П.Я. Чаадаев вошел как один из авторов так называемой «русской идеи» – комплекса размышлений об исторической судьбе России, ее месте в пространстве и времени всемирной истории. Некоторые исследователи называют его «первым русским, попытавшимся вслед за немецкими мыслителями более четко понять и сформулировать сущность философии истории и истории вообще», что было «необходимо именно русским для ориентирования в начинающейся европеизации» Специфика авторского дискурса Петра Чаадаева сформировала особый стиль русской историософии. В ней глубокие философские обобщения были тесно связаны с ответами на практически значимые проблемы обустройства России. Чаадаева можно считать основоположником так называемого междисциплинарного подхода в отечественной гуманитарии: одним из первых отечественных религиозных мыслителей XIX века он поставил вопрос о необходимости «философской истории» как соединения религиозной метафизики и исторического нарратива. Подобно большинству своих современников, он признавал особое место истории в развитии общественного и национального сознания. Однако он скептически оценивал возможности современной ему исторической науки, полагая, что историческое знание не должно сводиться к чистому нарративу. Творческим кредо историка должно стать, по его мнению, подчинение историографии историософии, стремление к осмыслению исторического процесса с позиций метатеории, роль которой у самого П.Я. Чаадаева выполняла религиозная метафизика. По мнению Чаадаева, новая философия истории будет существенно отличаться от прежней своими задачами, методами и значением в системе современного знания. Она осуществит величайшую ревизию прежних оценок прошлого, развеет ложные мифы, подвергнет тщательной проверке незаслуженную славу и репутации, произведет неумолимый суд над прошлым, сделав его основой прогнозирования будущего.Важной задачей историософии должно стать формирование национального самосознания посредством уяснение смысла исторического пути каждого народа и его миссии в мировой истории. Чаадаев полагал, что величественным предназначением исторического знания должно стать выявление единого божественного замысла, придающего человеческому миру стройность и законченность. Именно философия истории способна отыскать проявление единого плана развития человечества, и тем самым подняться до норматива научного познания – постижения всеобщих законов бытия. Одним из таковых русский мыслитель считал прогрессивное развитие человечества по пути «великого апокалиптического синтеза» – слияния всех народов и наций в единое целое. Апокалипсис, по Чаадаеву, продолжается во все века и начался с самого происхождения мира. Исходя из этого «идея о совершенстве, красоте, гармонии, добродетели, любви есть только изменение идеи о вечном сохранении». Для Чаадаева «истинная смерть находится в самой жизни», она означает потерю сознания жизни. Это состояние он определяет как ад, проклятие и отчуждение. Проистекающая из такого мировоззренческого синтеза концепция всемирной истории Чаадаева была последовательно европоцентристской и прогрессистской. По его мнению, смена географической ориентации исторического процесса с Востока на Запад реализовала в мировой истории различные стороны человеческой природы – созерцательность, пассивное подчинение необходимому порядку, свойственные восточным народам, и человеческую активность, стремление к претворению божественных заповедей в реальные свершения и социальные преобразования, характерные для европейцев. Идеальным «историческим» сообществом Чаадаев считал христианскую Европу. Единая Европа представлялась ему духовным, мировоззренческим единством, определившим все стороны общественной жизни ее народов. Именно христианская вера обеспечила, по мнению Чаадаева, церковное и политическое единство Запада, содействовала его социальному прогрессу на базе общих ценностей справедливости, права и порядка, объединила отдельные народы в громадную «европейскую семью». Следуя своей исторической методологии, Россию он оценивал, как страну исторически ничтожную - без народности, истории,идей. Демонстративнее всего эта оценка проявилась в “Первом философическом письме.” Остановимся подробнее на основных аспектах его антироссийской критики: 1.Принятия православия от Византии. Оно, по мнению П.Я. Чаадаева, вырвало Россию из вселенского братства европейских народов. Православная вера оказалась в России фактором культурной изоляции, способствуя консервации и самосохранению социального организма, но препятствуя его последующему прогрессивному развитию : “В то время, когда среди борьбы между исполненном силы варварством народов Севера и возвышенной мыслью религии воздвигалось здание современной цивилизации, что делали мы? По воле роковой судьбы мы обратились за нравственным учением, которое должно было нас воспитать, к растленной Византии, к предмету глубокого презрения этих народов” Воспринятое от Византии христианство было приспособлено к воззрениям духовно неразвитого общества, а потому русские истолковали его односторонне аскетически – как практику индивидуального душеспасения, оттеснив на периферию массового сознания и творчества базовые принципы христианства, – начала развития и прогресса. Кроме того, политический сервилизм воспринятого Россией византийского православия препятствовал формированию гражданской ответственности русских, независимого от государственной власти общественного мнения, низким социальным стандартам и антиинтеллектуализму русского общества. 2. Отсутствие периода формирования мощного культурного базиса. Чаадаев считал, что Россия в отличии от других стран не прошла период национального становления: “ У всех народов есть период бурных волнений, страстного беспокойства, деятельности без обдуманных намерений. <…>Это пора великих побуждений, великих свершений, великих страстей у народов. Все общества прошли через такие периоды, когда вырабатываются самые яркие воспоминания, свои чудеса, своя поэзия, свои самые сильные и плодотворные идеи. Мы, напротив, не имели ничего подобного. ” Не пройдя нормальный процесс развития, русское национальное сознание остается юношески-неполноценным, потому ему неведомы идеи долга, справедливости, права, порядка, сформировавшие социальную историю Запада - русской ментальности недостает методичности, логической последовательности, дисциплины сознания. Незрелость национального сознания обуславливает след. пункт: 3.Слабость исторической памяти России. Ее “историософское” младенчество. Эти черты делали объективно невозможным историко-культурную идентификацию России и определение ее места в мировой истории. “Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя. И если мы иногда волнуемся, то не в ожидании или не с пожеланием какого-нибудь общего блага, а в ребяческом легкомыслии младенца, когда он тянется и протягивает руки к погремушке, которую ему показывает кормилица.“ По мнению Чаадаева, нетвердость национального характера привела к тому, что Россия оказалось неспособной создавать значимых для мира идей – только копировать чужие, при этом извлекая из них только самые пагубные черты: “Когда-то великий человек вздумал нас цивилизовать и для того, чтобы приохотить к просвещению, кинул нам плащ цивилизации; мы подняли плащ, но к просвещению не прикоснулись. (имеется ввиду Петр 1) В другой раз другой великий монарх, приобщая нас к своему славному назначению, провел нас победителями от края до края Европы(Александр 1); вернувшись домой из этого триумфального шествия по самым просвещенным странам мира, мы принесли с собой одни только дурные идеи и гибельные заблуждения, последствием которых было неизмеримое бедствие, отбросившее нас назад на полвека.” Примером такого ложного приобщения русской интеллигенции к западным ценностям П.Я. Чаадаев считал декабристов с их ограниченной политической интерпретацией европейского прогресса. Наконец, как следствие слабой исторической памяти: 4. Индивидуальная и общественная идеологическая неустойчивость. “Всем нам не хватает какой-то устойчивости, какой-то последовательности в уме, какой-то логики.В наших головах нет решительно ничего общего, все там обособлено и все там шатко и неполно. Я нахожу даже, что в нашем взгляде есть что-то до странности неопределенное, холодное, неуверенное, напоминающее отличие народов, стоящих на самых низших ступенях социальной лестницы.” Повторение пройденного Европой пути Чаадаев считал единственным способом приобщения к мировому прогрессу страны, которая никогда прежде не владела исторической инициативой, не участвовала в коллективном творчестве общечеловеческой культуры: “Если мы хотим подобно другим цивилизованным народам иметь свое лицо, необходимо как-то вновь повторить у себя все воспитание человеческого рода” Однако не стоит воспринимать оценку Чаадаева как категоричный антипатриотизм и радикальное западничество: философ сам неоднократно подчеркивал, что его критицизм в отношении России объясняется религиозным пониманием всемирной истории как развития единого христианского сообщества народов. Универсализм и космополитизм христианства как единой и всеобщей истины определяет, по признанию автора, то единственно объективное суждение о мировой истории, которое не может быть искажено национальными пристрастиями, ограниченностью задач и методов познающего ее ученого. П.Я. Чаадаев полагал, что как исследователь он оказался в ситуации, когда обнаруженная им истина оказалась в непримиримой оппозиции к общественному мнению: «Прекрасная вещь – любовь к отечеству, но есть нечто еще более прекрасное – это любовь к истине. Не через родину, а через истину ведет путь на небо» Философской мысли Чаадаева не свойственна ригидность и он действительно следует девизу любить истину прежде всего: его творчество эволюционирует по ходу приобретаемого им опыта – если в разобранном нами первом философическом письме Чаадаев изложил точку зрения«отрицательного патриотизма», то в течении последующего десятилетия она постепенно трансформируется в направлении к «положительному» под влиянием происходящих с Чаадаевым событий. В первую очередь на изменение его взглядов повлияло переживание опыта европейских революций 30-40- х гг. ХIХ в.: Оно породило у П.Я. Чаадаева сомнения в нормативности западного исторического процесса. Определенную роль сыграла также критика со стороны славянофилов. В результате он пересмотрел свою старую оценку России и пришел к выводу, что Провидение повернулось лицом к нашей стране , избрав ее средством для выполнения специального религиозного задания, и именно поэтому прежде удерживало ее в стороне от сообщества христианских народов. Мировая миссия России обосновывалась автором теологически, как задание стране, лишенной чувства национальной исключительности и самодовольного эгоизма. В «Апологии сумасшедшего» 1837 года Чаадаев писал: «...у меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество... мы... предназначены быть настоящим совестным судом... пред великим трибуналом человеческого духа...» В свете всемирного призвания России все недостатки ее прежнего развития (историческая молодость, неразвитость сознания, национально-религиозный партикуляризм) обращались в достоинства, обретая особый религиозный смысл. Изолированность от Запада, ранее считавшаяся главной причиной замедленного развития страны, теперь оценивалась Чаадаевым как разумное дистанцирование от потрясений, отбросивших революционную Европу «в грязь плачевной посредственности» и «самодовольного благополучия». Не вступив еще в новую эпоху мировой истории – эпоху торжества среднегосословия с его культом материального достатка и самоуверенного эгоизма, Россия по-настоящему свободна в своем выборе исторического пути, достойного христианской страны. Недостаточность исторического опыта и сравнительная молодость России делали ее свободной от рокового давления прошлого и его интеллектуальной традиции, придавая силы для осуществления своей преобразовательной вселенской миссии. В контексте мессианского видения российской истории даже отечественный антиинтеллектуализм, ранее порицавшийся Чаадаевым как виновник разрывов и тупиков российской истории, оказывается положительным явлением. То, к чему Европа шла в атмосфере свободы, Россия придет с лучшими результатами в обстановке общественной мобилизации, благодаря усилиям верховной власти. Россия может преодолеть свою отсталость и стать авангардом европейского прогресса посредством одного единственного акта государственного преобразования. Чаадаев верил, чтотаким образом Провидение вернется в Россию и затем проявится в положительном религиозном призвании страны и обретении позитивной цели русского исторического процесса: Россия выполнит миссию завершения европейского развития. В 1837 г. Чаадаев разочаровался в своих идеях о мессианском призвании России, а ее провиденциальное задание вновь стало для него неопределенным. Пессимизм автора относительно исторической судьбы России усилился в период Крымской войны. Экспансионистский характер внешней политики николаевского правительства мыслитель объяснял реакцией на европейскую революцию 1848 г. и превратным истолкованием мирового призвания России как спасительницы Запада.Тем самым, в конце жизни мыслитель вернулся к тому же неутешительному выводу о месте России в мировой истории, что и в первом «философическом письме. Страна виделась ему средоточением рабства и угрозой свободе других государств. П.Я. Чаадаев утверждал: “Россия – целый особый мир, покорный воле, произволу, фантазии одного человека, именуется ли он Петром или Иваном, не в том дело: во всех случаях одинаково это – олицетворение произвола”.
