Rung Greko persidskie otnosheniya politika ideologiya propaganda 2009
реклама
РУНГ ЭДУАРД ВАЛЕРЬЕВИЧ ГРЕКО-ПЕРСИДСКИЕ ОТНОШЕНИЯ: ПОЛИТИКА, ИДЕОЛОГИЯ, ПРОПАГАНДА Казань 2009 Рецензенты доктор исторических наук О.Л. Габелко доктор исторических наук, профессор Р.М. Валеев Рунг Э.В. Греко-персидские отношения: Политика, идеология, пропаганда. – Казань. Монография представляет собой первое в отечественной иссториографии обстоятельное исследование различных аспектов греко-персидских отношений со времени возникновения Ахеменидской державы в середине VI в. до н.э. и до её крушения в результате восточных походов Александра Македонского ок. 330 г.до н.э. Работа основывается на комлексном исследовании античных источников (литературных, эпиграфических, нумизматических) и обширной современной историографии. Книга предназначена для специалистов в области антиковедоведения и международных отношений, преподавателей и студентов гуманитарных факультетов вузов, а также для всех, интересующихся историей древнего мира. СОДЕРЖАНИЕ ВВЕДЕНИЕ .............................................................................................................. 5 ЧАСТЬ 1. ПРОБЛЕМЫ ПОЛИТИЧЕСКИХ КОНТАКТОВ ............................. 14 ГЛАВА 1 ГРЕЧЕСКИЕ ТИРАНЫ И ПЕРСИЯ ..............................................................................14 1. Постановка проблемы .....................................................................................................14 2. Тирании Малой Азии: От лидийского к персидскому господству.............................19 3. Греческие тираны и Дарий: Характер отношений .......................................................25 4. Падение проперсидских тиранических режимов .........................................................34 ГЛАВА 2 ФЕНОМЕН ГРЕЧЕСКОГО МИДИЗМА .........................................................................38 1. Постановка проблемы .....................................................................................................38 2. Понятие мидизма .............................................................................................................42 3. Греческая оппозиция мидизму .......................................................................................51 ГЛАВА 3 О ХАРАКТЕРЕ ГРЕКО-ПЕРСИДСКИХ ДИПЛОМАТИЧЕСКИХ КОНТАКТОВ ..............68 1. Постановка проблемы .....................................................................................................68 2. Официальные дипломатические контакты ...................................................................68 3. Неофициальные дипломатические контакты ...............................................................74 4. Пребывание греческих послов в Персидской державе ................................................83 5. Греко-персидские договорные отношения ...................................................................89 ЧАСТЬ 2. АСПЕКТЫ ВОСПРИЯТИЯ ГРЕКАМИ ПЕРСОВ И ПЕРСИИ ..... 94 ГЛАВА 4 ВОСПРИЯТИЕ ГРЕКАМИ ПЕРСОВ КАК МИДЯН .........................................................94 1. Постановка проблемы .....................................................................................................95 2. Зарождение традиции восприятия персов как мидян ..................................................97 3. Персы и мидяне в восприятии греков: От Эсхила до Геродота ................................100 4. Традиция восприятия персов как мидян у Фукидида и Аристофана ......................105 ГЛАВА 5 ПЕРСЫ КАК ВАРВАРЫ В ПРЕДСТАВЛЕНИИ ГРЕКОВ ..............................................115 1. Постановка проблемы ...................................................................................................115 2. Возникновение эллино-варварской поляризации ......................................................119 3. Образ персов и Персии в драматургии Эсхила ..........................................................122 4. Персы как варвары в труде Геродота ..........................................................................134 5. Эллино-варварская поляризация у Фукидида и Аристофана ...................................145 6. Доктрина превосходства эллинов над варварами в IV в. до н.э. ..............................150 ЧАСТЬ 3. РОЛЬ ИДЕОЛОГИИ И ПРОПАГАНДЫ В ГРЕКО-ПЕРСИДСКИХ ОТНОШЕНИЯХ .................................................................................................. 155 ГЛАВА 6 : ИДЕИ ПАНЭЛЛИНИЗМА В МИРОВОЗЗРЕНИИ ГРЕКОВ ...........................................................155 1. Понятие панэллинизма..................................................................................................155 2. Тема Греко-персидских войн в литературной традиции: От Симонида Кеосского до Эсхила .................................................................................................................................158 3. Геродот и его восприятие конфликта греков и персов ..............................................167 4. Идеи панэллинизма в IV в. до н.э. ...............................................................................177 ГЛАВА 7 ПРОПАГАНДА ИДЕЙ И ЛОЗУНГОВ ПАНЭЛЛИНИЗМА В ПОЛИТИКЕ ГРЕКОВ .........189 1.Постановка поблемы ......................................................................................................189 1. «Платейская клятва» как «идеологический» документ .............................................189 2. Вознокновение праздника «Освобождение» (Элевтерия) .........................................194 3. Лозунг возмездия в деятельности Делосского союза ................................................198 4. Панэллинизм в «восточной политике» Агесилая .......................................................200 5. Панэллинские лозунги в политике Филиппа II и Александра Македонского ........203 ГЛАВА 8 ПЕРСИДСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПРОПАГАНДА В ГРЕЧЕСКОМ МИРЕ ....................205 1. Постановка проблемы ...................................................................................................205 2. Пропаганда персидского могущества и идеи возмездия ...........................................205 3. Пропаганда идеи родства с греками и свободы..........................................................209 4. Пропаганда идеи свободы и дружбы с греками ...................................................212 ЗАКЛЮЧЕНИЕ ................................................................................................... 218 СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ ................................................................................. 220 ПРЕДИСЛОВИЕ Данная работа продолжает наше исследование темы греко-персидских отношений, их историю и принципы построения1. Замысел настоящего исследования предполагает обращение в первую очередь к освещению этого взаимодействия греческого мира и Персии, выявление различных аспектов восприятия греками персов и Персии, а также влияние этого восприятия на политику греческих полисов по отношению к Ахеменидской державе. Так, в данном контексте рассматриваются, во-первых, отношение греческих тиранов к персидской монархии, во-вторых, представления греков о персах как о мидянах, и связанный с этим феномен греческого мидизма (персофильства), а, в-третьих, восприятие греками персов как варваров и отражение доктрины панэллинизма в идеологии и политике греков. И вот, пользуясь случаем, хотелось бы поблагодарить всех тех, кто оказывал мне посильную помощь при работе над книгой: среди них моих друзей и коллег, в Институте всеобщей истории РАН – И.Е. Сурикова и С.Г. Карпюка; в Московском государственном университете –И.А. Ладынина; в Санкт-Петербургском государственном университете – заведующего кафедрой истории древней Греции и Рима –Э.Д. Фролова, а также преподавателей этой кафедры, принявимавших участие в обсуждении докладов и докторской диссертации автора – Л.Г. Печатнову, О.В. Кулишову, А.Д. Пантелеева, О.Ю. Климова, М.М. Холода, С.М. Жестоканова и др.; в Казанском государственном университете – заведующего кафедрой истории древнего мира и средних веков – Е.А. Чиглинцева, а также преподавателей кафедры – О.Л. Габелко, Г.П. Мягкова, Н.Ю. Бикееву, Н.С. Алмазову; в Нижегородском государственном лингвистическом университете им.Н.А. Добролюбова – заведующего кафедрой культурологии, истории и древних языков – В.М. Строгецкого; в Новгородском государственном университете им. Ярослава Мудрого – И.В. Пьянкова; в университете г.Ливерпуля (Великобритания) – К.Таплина; в университете им. Мартина Лютера в Галле-Виттенберге – А.Меля и К.Милету. Нельзя не выразить особую признательность моим родным и близким, которые с пониманием и терпением отнеслись к моей работе над книгой – моей супруге Елене и сыну Александру, а также моим родителям – Валерию Александровичу Рунгу и Альфие Хамитовне Валеевой. И конечно, особая моя благодарность моему дяде Габдельвалееву Рашиту, который неизменно поддерживал мое увлечение античностью еще в мои школьные годы. Наконец, моя благодарность адресована семье Курданиных (г. Троицк, Московская область), которые на протяжении многих лет оказывали мне неизменную поддержку во время моих вынужденных командировок в Москву. Рунг Э.В. Греция и Ахеменидская держава: История дипломатических отношений в VI–IV вв. до н.э.. Спб.: Изд-во Санкт-Петербургского университета, 2008. – 472 с. 1 ВВЕДЕНИЕ На протяжении двух столетий Персидская империя Ахеменидов была не только естественным врагом греков, но и их естественным соседом. Греческий мир был самым тесным образом связан с Персией множеством разнообразных связей, политических, экономических, культурных. И все же грекоперсидские отношения являют собой наиболее яркий пример межцивилизационного, межкультурного взаимодействия. Как известно, греки не представляли собой единого политического целого. В ареале Восточного Средиземноморья насчитывались сотни независимых эллинских полисов, стремившихся проводить самостоятельную внутреннюю и внешнюю политику. Даже по отношению к внешней силе, каким была Персидская держава Ахеменидов, каждый греческий полис мог иметь свои традиции во взаимоотношениях (хотя, конечно, следует признать, что позиция к персам ряда ведущих полисов в Греции, какими были, например, Афины, Спарта или Фивы, зачастую определяли основные тенденции развития греко-персидских отношений). В то же время, представляется вполне определенным, что греки образовывали определенную этническую и культурную общность, и это факт позволяет говорить о возникновении и развитии общегреческой идеологии (какой, например, стала для многих представителей греческой интеллектуальной и политической элиты доктрина панэллинизма). Греко-персидские войны сыграли исключительно важную роль в осмыслении греками своего прошлого, в том числе, и взаимоотношений с Персией. С этого времени тема отношений с персами стала неотъемлемой частью произведений греческих историков, поэтов, драматургов и др. Существование репрезентативного корпуса литературных источников преимущественно V в. до н.э. позволяет взглянуть на события Грекоперсидских отношений глазами их современников, которые не могли еще даже предвидеть своеобразный итог этих отношений – походы Александра Македонского и крушение Персидской державы. Для этих авторов отношения с Персией – современная им реальность, и представляется возможным проследить эволюцию восприятия греками «мира персов и Персии» по мере изменения их политических отношений. Первый опыт осмысления отношений греков с Персией демонстрируют греческие поэты и драматурги, которые могли воочию наблюдать персидское завоевание греков Малой Азии и Эгеиды и отражение персидских нашествий на материковую Грецию. Воздействие Греко-персидских войн на общественное мнение греков было столь значительным, что первые афинские драматурги Фриних и Эсхил посвятили их событиям свои «исторические драмы». Первой такой драмой стала трагедия «Взятие Милета», поставленная по следам Ионийского восстания против Персии на афинской сцене около 492/1 г. до н.э. Спустя почти 15 лет, уже после отражения нашествия Ксеркса, в 477/6 г. Фриних поставил другую драму – «Финикиянки» (ее другое название – «Персы»), причем ее хорегом выступал сам Фемистокл (Plut. Them., 5, 5). Поскольку «Взятие Милета» не сохранилось, а от «Финикиянок» дошли только жалкие фрагменты, то первой полностью сохранившейся «исторической драмой» остаются «Персы» Эсхила, сына Эвфориона, которые были поставлены в афинском театре на Великих Дионисиях в 472 г. до н.э., а ее хорегом стал Перикл, тогда только начинающий свою политическую карьеру. Эсхил лично участвовал в сражении при Марафоне 490 г. до н.э., которому он посвятил не сохранившуюся до нашего времени элегию, и в битве при Саламине 480 г. до н.э. В дальнейшем, в период Пелопоннесской войны тема Грекоперсидских войн продолжает привлекать внимание греческих поэтов, к числу которых следует отнести Хирила Самосского и Тимофея Милетского. От главного произведения Хирила – «Персидской истории» () сохранились отрывки, в том числе, представленные на папирусах (последние, однако, дошли до нас в довольно фрагментарном виде) (Choerilus SH. 314– 323; F. 1–27 PEF). Современником Хирила Самосского был поэт Тимофей Милетский, фрагменты поэмы которого «Персы» (788–791 PMG) были обнаружена на папирусах и впервые опубликована в 1903 г. У. фон ВиламовицМеллендорфом. Дата составления поэмы точно не известна; современные исследователи относят ее появление уже к концу V – началу IV в. до н.э. В первые десятилетия после отражения нашествия Ксеркса появляются и собственно исторические произведения, посвященные, в том числе, и отношениям греков с персами. Произведения логографов, наряду с устной традицией и некоторым документальным материалом, стали источником для «отца истории» Геродота. Применительно к нашей работе труд Геродота представляет первейшую ценность в двух аспектах: во-первых, для выявления истоков и эволюции греко-персидских политических отношений в период второй половины VI – начала V в. до н.э., а, во-вторых, для характеристики восприятия греками – современниками «отца истории» персов и Персии. В конце V–IV в. до н.э. в обращении греческих авторов к отношениям с Персией наблюдаются две тенденции: во-первых, продолжается процесс представления эллинами своего прошлого, и, прежде всего, Грекоперсидских войн; во-вторых, в центре внимания греческих авторов оказываются современные им отношения с Персией, которые вновь становятся на повестке для после вступления персов в Пелопоннесскую войну на стороне Спарты. Эти два подхода причудливо перекликаются между собой. Таким образом, отношения с Персидской державой представляли собой такой сюжет, где скрещивалось прошлое и настоящее. И здесь в первую очередь следует назвать Фукидида. Историк, посвятивший свой труд описанию Пелопоннесской войны, неоднократно обращается к истории греко-персидских отношений: в I книге он кратко излагает основные события собственно Греко-персидских войн, а также афинские военные действия против Персии в период пентеконтаэтии; во II–VII книгах историк, преимущественно в речах своих героев и в отступлениях от основного текста повествования, также ссылается на эпизоды войны против Персии; и, наконец, в восьмой книге своего труда, которую он писал, уже находясь в изгнании, после 424 г., он подробно рассказывает об отношениях с персами на заключительном этапе Пелопоннесской войны2. Не подлежит сомнению, что применительно к первым двум обращениям к рассмотрению отношений греков с Персией Фукидид пользовался в основном трудами своих предшественников – логографами и Геродотом, а также устной афинской традицией. Что касается собственно событий, описанных в последней VIII книге, то он был их современником. Другим греческим историком, сообщающим значительные сведения по истории греко-персидских отношений, был Ксенофонт, знатный афинянин, получивший образование в кругу Сократа3. В отличие от своего предшественника Фукидида, Ксенофонт получил возможность хорошо познакомиться с Персией, особенно во время своей службы наемником в войске Кира Младшего, а затем в спартанском войске, которое вело боевые действия против персов в Малой Азии. Поэтому данные, сообщаемые Ксенофонтом в трех произведениях («Анабасисе», «Греческой истории» и памфлете «Агесилай»), имеют особую ценность как свидетельства очевидца событий. Именно так обычно оцениваются сведения, предоставляемые Ксенофонтом. Историк уделяет большое внимание военным и дипломатическим отношениям греков и персов (особенно, в первых пяти книгах и в седьмой книге его «Греческой истории»), свидетелем которых часто был он сам. Произведения других греческих историков первой половины IV в. до н.э. и более поздних периодов – Феопомпа (FGrHist., 115), Эфора (FGrHist., 90), Андротиона (FGrHist., 324), Филохора (FGrHist., 328) и других – дошли до нас в незначительных фрагментах, из которых только немногие имеют отношение к истории контактов греков и персов. Они использовались в трудах более поздних античных авторов. Важное значение для изучения нашей темы имеют также фрагменты греческой истории, обнаруженные в египетском городе Оксиринхе в 1906 г. и опубликованные в 1908 году Б.П. Гренфеллом и А.С. Хантом в лондонском издании Оксиринхских папирусов4. Обнаруженные фрагменты содержат подробное изложение событий начала IV в. до н.э. и уделяют основное внимание предыстории Коринфской войны (особый акцент сделан на объяснение предпосылок войны, походы Агесилая в Малую Азию, действия персидского флота, руководимого Кононом, против спартанцев). Со временем, фрагменты этой греческой истории из Оксиринха пополнились новооткрытыми частями текста. В 1934 г. и в 1975 г. в Оксиринхе были обнаружены другие фрагменСм.: Tzifopoulos Y.Z. Thucydidean Rhetoric and the Propaganda of the Persian Wars Topos // PdP. 1995. Vol. 281. Fs. 1. P. 91ff; см. также: Rood T. Thucydides’ Persian Wars // The Limits of Historiography. Genre and Narrative in Ancient Historical Texts / Ed. by C. Shuttleworth Kraus. Leiden; Boston; Köln, 1999. P. 141–168. 3 О нем см. подробнее: Лурье С.Я. Ксенофонт и его «Греческая история» // Ксенофонт. Греческая история. Л., 1935. 4 Grenfell B.P., Hunt A.S. The Oxyrhynchus Papyri. Vol. 5. L., 1908. Ссылки на Оксиринхскую историю далее даются по новому изданию М. Чамберса (Hellenica Oxyrhynchia / Ed. by M. Chambers. Stuttgart; Leipzig, 1993). Об Оксиринхской истории: Зельин К.К. Из области греческой историографии IV в. до н.э. // ВДИ. 1960, № 1. С. 84–108. 2 ты того же автора, излагающие историю заключительного периода Пелопоннесской войны. Было уже давно предположено, а позднее нашло подтверждение в новооткрытых папирусах, что Оксиринхский историк (как и ряд других греческих историков) выступал продолжателем Фукидида и излагал события начиная с 411 г. до н.э. В V–IV вв. до н.э. греческие историки обращаются к истории Персии, при написании которой они рассматривают отношения с греками, так сказать, «с персидской точки зрения». Примечательно, что почти все авторы «Персидских историй» были «восточными греками» по происхождению. Эти произведения, к сожалению, полностью не сохранились, и во многом представлены только в отдельных фрагментах. В начале IV вв. до н.э. создает свою «Персидскую историю» в 23 книгах Ктесий Книдский, который был придворным медиком при царе Артаксерксе II. Собственно говоря, это первый труд столь значительного масштаба, специально посвященной истории Персии, о котором можно составить определенное представление5. Произведение Ктесия целиком не сохранилось, но его содержание известно, во-первых, благодаря подробной эпитоме в «Исторической библиотеке» Фотия, а, во-вторых, выдержкам из этого труда у более поздних авторов (Плутарха, Николая Дамасского, Диодора). Сам Ктесий заявляет, что он был очевидцем многого из того, что рассказывает, а в чем не был очевидцем, о том узнал от самих персов (Ctesias, FGrHist 688, T. 8 = Phot. Bibl., Cod. 72 Bekk., 36a). Диодор говорит, что Ктесий пользовался материалом царских записей (Diod., II, 22, 5; 32, 4). Тем не менее, историк получил репутацию ненадежного автора еще в период античности. Причина такого отношения к творчеству книдского историка вполне понятна. Ктесий часто дает информацию, отличающуюся от того, что сообщает Геродот о Персии. Правда, справедливости ради следует заметить, что в настоящее время отношение к Ктесию Книдскому как историку меняется в лучшую сторону. Независимо даже от общей оценки труда Ктесия в историографии, его сообщения следует рассматривать каждое по отдельности, по возможности в сравнении с другими свидетельствами. Некоторые сведения Ктесия, хотя не подтверждаются другими источниками, все больше начинает вызывать доверие исследователей. Важные данные по истории греко-персидских отношений можно обнаружить в различных речах афинских ораторов – Горгия, Андокида, Лисия, Исократа, Демосфена, Ликурга, Динарха и т.д. Это прямые аллюзии на события греко-персидских войн, которые служили своего рода exempla при обраО Ктесии Книдском, его жизни и произведениях см.: Jacoby F. Ctesias // RE. 1922. Bd. 11. Sp. 2032–2078; Bigwood J.M. Ctesias as Historian of the Persian Wars // Phoenix. 1978. Vol. 32. № 1. P. 19–41; Brown T.S. Suggestions for a Vita of Ctesias of Cnidus // Historia. 1978, Bd. 29. Ht. 1. Р. 1–19; Eck B. Sur la vie de Ctesias // REG. 1990. T. 103. P. 404–434; Lenfant D. Ctésias et Hérodote ou les reécritures de l’histoire dans la Perse achéménide // REG. 1996. T. 109. P. 348–380; Tuplin C.J. Doctoring the Persians: Ctesias of Cnidus, Physician and Historian // Klio. 2004. Bd. 86. Ht. 2. S. 305–347; Дандамаев М.А., Луконин В.Г. Культура и экономика древнего Ирана. М., 1980. С. 27–29. 5 щении ораторов к прославлению прошлого Афин. Значение сообщений греческих ораторов конца V–IV в. до н.э. достаточно велико преимущественно в двух аспектах. Во-первых, ораторы нередко сообщают факты, которые не сохранила греческая историческая традиция. Во-вторых, сообщения ораторов представляют также ценность как свидетельства в пользу восприятия современниками отношений греков с персами и Персией. Особую ценность среди произведений более поздних авторв представляет «Историческая библиотека» Диодора Сицилийского (I в. до н.э.), которая основывается на данных различных источников преимущественно классического и эллинистического периода и представляет собой изложение «всеобщей истории» с мифических времен и до времени жизни автора, но для нашей темы первостепенную значимость имеют книги с XI по XVII включительно, в которых повествуется о греческой истории со времени Греко-персидских войн и до восточных походов Александра Македонского. Значимость повествования Диодора заключается в том, что историк по ряду важнейших моментов не только дополняет Геродота, Фукидида и Ксенофонта, но зачастую дает в какой-то мере «другой взгляд» на факты, известные из произведений прочих греческих историков. Особенно эти расхождения становятся заметны по отношению к его изложению событий IV в. до н.э., где основными источниками зачастую являются труды Ксенофонта. Важную, хотя и довольно разрозненную, информацию для реконструкции истории греко-персидских отношений представляют жизнеописания Плутарха, которые посвящены описанию деятельности Фемистокла, Кимона, Перикла, Агесилая, Лисандра, Пелопида, Артаксеркса II, а также прочие трактаты (например, «Изречения царей и полководцев», «О злокозненности Геродота» и др). В «Описании Эллады» Павсания, комментариях Дидима к речам Демосфена, обширном труде Помпея Трога «Истории Филиппа», сохранившемся в извлечениях Юстина, биографиях знамениых полководцев Корнелия Непота, «Стратегемах» Полиена содержатся сведения, которые позволяют дополнить и уточнить свидетельства названных авторов. К числу документальных источников относятся, прежде всего, эпиграфические источники. Речь идет главным образом о греческих надписях, обнаруженных как собственно на территории Балканской Греции, так и за ее пределами, например, в Малой Азии. Среди надписей из полисов Балканской Греции в работе использовались эпиграфические документы из Афин, Олимпии, Дельфов, а из малоазийских и островных греческих полисов – надписи из Самоса, Эрифр, Теоса, Галикарнасса, Клазомен и др. Среди эпиграфических источников из Афин также следует упомянуть податные списки Афинского морского союза, которые позволяют получить представление о тех городах Малой Азии, которые были афинскими союзниками в V в. до н.э. Кроме того, в работе были использованы надписи на острака, которые были результатом осуществления афинянами процедуры остракизма – узаконенного изгнания собственных граждан вследствие народного голосования. Надписи на острака дают некоторые сведения о проблеме отношения к Пер- сии во внутриполитической жизни Афин (острака против Аристида, Каллия, сына Кратия и др.). В процесс исследования вовлекались также и персидские документы из Персеполя и Суз. Это, прежде всего, царские официальные надписи, а также надписи на персепольских глиняных табличках. И хотя их информативность об отношениях персов с греками довольно низка (и в этом не могут помочь даже значительные «исторические» надписи, типа Бехистунской надписи), тем не менее, они являются уникальными свидетельствами для реконструкции сущности персидской внешней политики по отношению к окружающему миру, а также для выявления места греков в структуре Персидской державы. Нумизматический материал представлен выпусками монет, свидетельствующими о греко-персидских политических контактах. Здесь, прежде всего, необходимо назвать серебряные монеты с портретами персидских сатрапов Фарнабаза и Тиссаферна, монеты различных греческих полисов. *** Историография по теме греко-персидских отношений крайне обширна (по возможности полный перечень исследовательских работ см. в конце книги). Между тем, даже простого перечисления этих работ достаточно, чтобы обратить внимание на характерное обстоятельство: только несколько монографических исследований специально посвящены изучению отношений греческого мира и Персии. У истоков специализированного изучения греко-персидских отношений стоял немецкий исследователь XIX в. В. Юдайх, который в своей монографии «Малоазийские исследования» рассматривал отдельные вопросы истории взаимоотношений греков и персов в IV в. до н.э.6 Это исследование оставалась единственным обобщающим трудом по истории греко-персидских отношений до появления несколько десятилетий назад монорафии английского историка Д.М. Льюиса7. Работа Д.М. Льюиса во многих отношениях стала новаторской. В ней автор детально рассматривает события в непродолжительный период конца V–начала IV в. до н.э., когда ведущая роль в греко-персидских отношениях принадлежала именно взаимным дипломатическим контактам, и это обстоятельство позволило исследователю отойти от стереотипных представлениях об этих отношениях как перманентной военной конфронтации. С другой стороны, подход к исследованию темы греко-персидских отношений, намеченный Д. Льюисом, все еще не получил всеобщей поддержки в современной историографии, примером чему может быть монография Дж. Коуквелла «Греческие войны. Неудача Персии»8. В ней автор предлагает 6 Judeich W. Kleinasiatische Studien. Untersuchungen zu griechisch-persischen Geschichte des IV Jahrhunderts v.Ch. Marburg, 1892. 7 Lewis D.M. Sparta and Persia. Lectures delivered at the University of Cincinnati, autumn 1976 in memory of Donald W. Bradeen / Cincinnati Classical Studies. № 1. Leiden, 1977. 8 Cawkwell G.L. The Greek Wars. The Failure of Persia. Oxford, 2005. рассматривать греко-персидские отношения на протяжении всего периода их существования с точки зрения беспрерывной череды военных конфликтов. Как видно уже из названия книги, Дж Коуквелл определяет весь более чем двухвековой период истории греко-персидских отношений как «Греческие войны» (Greek Wars): это выражение, по мнению автора, подразумевает «не только враждебные действия в первой половине V столетия до н.э., но также все контакты между Грецией и Персией, как дипломатические, так и военные, завершившиеся анабасисом Александра Великого»9. Много специальных исследований посвящено греческому восприятию персов как варваров, а также возникновению и развитию идеологической доктрины панэллинизма. Между тем, общим местом в этих работах стало утверждение о враждебности греков по отношению к персам и Персидской державе. Квинтэссенцией этих представлений стала новая монография Л. Митчелл, посвященная панэллинизму10. Однако, это мнение, собственно говоря, восходящее еще к периоду V–IV вв. до н.э., не следует абсолютизировать (примером чему является относительно недавняя диссертация К. Аллен11). Ведь, феномен греческого мидизма, также в принципе не обойденный вниманием в историографии, также следует принимать во внимание. В отечественной историографии греко-персидские отношения исследовались также под различными ракурсами: во-первых, в рамках общего труда по истории Ахеменидской державы12; во-вторых, в работах, затрагивающих отношения с персами различных греческих полисов, в частности, Афин, Спарты Дельфов13; в-третьих, в контексте исследования идеологии панэллинизма14 и греческой концепции варварства15. Но ни одна из работ отече9 Ibid. P. 2. Mitchell L.G. Panhellenism and the Barbarian in Archaic and Classical Greece. Swansea, 2007. 11 Allen K.H. Philobarbarism: A Study in Greek Interchanges with the Non-Greeks in the Fourth Century B. C. PhD Diss. Princeton, 2002. 12 Дандамаев М.А. Политическая история Ахеменидской державы. М., 1985. 13 Об отношениях Спарты и Персии: Печатнова Л.Г. 1) Спарта и Персия в конце V в. до н.э. // Проблемы античной государственности, Л., 1982. С. 85–108; 2) История Спарты (период архаики и классики). СПб., 2001; 3) Спарта и Персия: история отношений (середина VI – 413 г. до н.э.) // Проблемы античной истории / Сборник научных статей к 70летию со дня рождения проф. Э.Д. Фролова. СПб., 2003. С. 73–97; О роли Дельфов: Кулишова О.В.: 1) Дельфийский оракул в системе античных межгосударственных отношений (VII–V вв. до н.э.). СПб., 2001. 2) Дельфийский оракул в греко-персидском конфликте // ВДИ. 2001. № 3. C. 17–35; об отношениях Афин и Персии: Строгецкий В.М.: 1) Проблема Каллиева мира и его значение для эволюции Афинского морского союза // ВДИ. 1991. № 2. С.158–168; 2) Полис и империя в классической Греции. Н.Новгород, 1991; 3) Афины и Спарта. Борьба за гегемонию в Греции в V в. до н.э. (478 – 431 гг.). Спб., 2008. 14 См., например: Исаева В.И. 1) Идеологическая подготовка эллинизма // Эллинизм: экономика, политика, культура. М., 1990. С. 59–85; 2) Античная Греция в зеркале риторики. Исократ. М., 1994; Фролов Э.Д. 1) Панэллинизм в политике IV в. до н.э. // Античная Греция: Проблемы развития полиса. Т. 2. М., 1983. С. 157–207; 2) Исторические предпосылки эллинизма // Эллинизм: экономика, политика, культура. М., 1990. C .14–58 15 Фролов Э.Д. Проблема традиционных оппозиций в греческой социальной терми10 ственных исследователей не претендует на разностороннее изучение грекоперсидских отношений. С учетом сказанного, целью моей работы является определение влияния отношений с Персией на общественно-политическую и духовную жизнь греков со второй половины VI в. до н.э. до последней трети IV в. до н.э. (от первых контактов до начала восточных походов Александра Великого). нологии // Социальные структуры и социальная психология античного мира. Доклады конференции. М., 1993. С. 23–30; Маринович Л.П. Возникновение и эволюции доктрины превосходства греков над варварами // Античная цивилизация и варвары. М., 2006. С. 5– 29; Суриков И.Е. Геродот и «похищение Европы». Первый грандиозный этноцивилизационный миф в истории Запада // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. 2007. Вып. 21. С. 149–160. ЧАСТЬ 1. ПРОБЛЕМЫ ПОЛИТИЧЕСКИХ КОНТАКТОВ ГЛАВА 1 ГРЕЧЕСКИЕ ТИРАНЫ И ПЕРСИЯ В период царствования персидского царя Дария I большинство греческих полисов, подвластных персам, находились во власти тиранов. В связи с деятельностью этих проперсидских тиранов возникает следующий вопрос: наблюдаем ли мы здесь преемственность с более ранними тираническими режимами, особенно в полисах Малой Азии и островной Греции, или же речь должна идти о новом возрождении тираний под непосредственным контролем и даже прямым содействием персидской монархии в качестве одного из направлений политики Великого царя и сатрапов. Для разрешения этого вопроса предполагается исследовать следующие проблемы: во-первых, особое внимание уделить происхождению проперсидских тиранических режимов в греческих полисах; во-вторых, рассмотреть основные аспекты взаимоотношения тиранов с персидской царской администрацией и с самим царем; втретьих, проследить судьбы проперсидских тираний в греческом мире. 1. Постановка проблемы До недавнего времени было общепринятым мнение, что персидские монархи второй половины VI – начала V в. до н.э. обеспечивали контроль над подвластными им греческими полисами Малой Азии и островов Эгеиды при помощи назначаемых тиранов, которые были ответственны за сбор подати и набор войск из своих собственных граждан. Эти проперсидские тираны, как полагали, управляли без поддержки демоса или аристократии и таким образом отличались от тиранов архаической эпохи, которые им предшествовали1. Так, например, по мнению Э. Эндрюза, «персидская система контролирования городов посредством тиранов их собственного назначения была простой и не нуждается в долгом объяснении»2. А.Р. Берн говорит о системе персидского управления греческими полисами посредством тиранов3. Г. Берве в своем обстоятельном исследовании феномена греческой тирании также считает тиранов в полисах Малой Азии и в других подвластных персам регионах персидскими ставленниками – «вассальными тиранами» (VasЕсли это мнение признать верным, то проперсидские тираны дают нам первый пример установления в греческих полисах автократических режимов при внешней поддержке – со стороны персов. 2 Andrews A. The Greek Tyrants. Oxford, 1956. P. 123–124; cf. P. 8, 117. 3 Burn A.R. 1) Persia and the Greeks. The Defence of the West. C. 546–478 BC. N. Y., 1962. P. 195; 2) Persia and the Greeks // CHI. 1985. Vol. 2. P. 295. Ср. также аналогичные точки зрения, выраженные в работах: Starr C.G. A History of the Ancient World. Oxford, 1965. P.263; Burstain M.S., Donlan W., Pomeroy S., Roberts J.T. Ancient Greece: A Political, Social, and Cultural History. Oxford., 1999. P. 181. 1 salentyrannen)4. По мнению Н. Лураги, тираны при персах занимали особенное положение в структуре Ахеменидской монархии, в чем-то отличное как от положения как «имперскoго чиновникa», так «местнoго правителя»5. Одни исследователи, которые придерживаются указанной точки зрения, связывают установление тираний в греческих полисах под персидской властью непосредственно с политикой Кира Великого; другие, однако, считают, что тираны были утверждены у власти позднее только Дарием I. Так, например, Дж. Хаксли полагал, что уже при Кире началась персидская политика насаждения тиранов в подчиненных греческих городах6. Однако, П. Джорджес в новейшей работе, посвященной Ионийскому восстанию против Персии, применительно, правда, к Ионии (но это может относится и ко всем грекам Малой Азии) утверждает: «Хотя монархия была универсальной формой правления в восточных частях империи, назначенные тираны не процветали в Ионии при Кире и Камбизе… Век вассальных тиранов начинается с узурпатора Дария, так как тираны были естественным продолжением тех методов, которые он и его окружение применяли в остальной части империи. Эти методы требовали, прежде всего, замену все тех, кто был связан с прежним режимом, людьми, зависимыми от него самого»7. Таким образом, П. Джорджес связывает становление системы проперсидских тираний с политикой Дария, который везде, где, как ему казалось, было необходимым, ставил своих сторонников в Ионии и в других малоазийских греческих полисах. Исследователь видит отличие этих тиранний от тех тиранических режимов, которые существовали в более ранний период: «Прежде в Ионии тирании возникали внутри самих городов в результате соперничества за престиж и власть среди знати. Эти тирании вероятно должны были отражать расстановку социально-политических сил в полисе… Но клиенты Дария нарушили эти правила игры в городах. Взамен привлечения народной поддержки своими благодеяниями и прочими общественными мероприятиями, эти тираны отвечали за совершенно противоположную задачу – сбор подати и выполнение заданий, которые теперь установил Дарий»8. Впервые эту точку зрения оспорил Д. Граф, который полагал, что даже в период персидского господства тираны все еще оставались «обычной и приемлемой формой правления и персы не нуждались в том, чтобы изменить эту систему». Исследователь доказывал, что и на других завоеванных территориях персы предполагали иметь дело с местной системой организации управления9. Это мнение получает все большее принятие в историографии. Berve H. Die Tyrannis bei den Griechen. München, 1967. Bd. I. S. 85, 90; 96, 115; см. русский перевод: Берве Г. Тираны Греции. Ростов-на-Дону, 1997. С. 128, 131, 109–113. 5 Luraghi N. Un Gran Re e I tiranni. Per una volutazione storica delle tirannida in Asia Minore durante il regno dei primi Achemenidi // Klio. 1998. Bd. 80. Ht. 1. S. 22-46. 6 Huxley G.L. The Early Ionians. L., 1966. P. 121. 7 Georges P.B. Persian Ionia under Darius: The Revolt Reconsidered // Historia. 2000. Bd. 49. Ht. 1. S. 19–20. 8 Georges P.B. Persian Ionia under Darius. S. 21. 9 Graf D. Greek Tyrants and Achaemenid Politics // The Craft of the Ancient Historian. 4 Так, например, К. Янг, в соответствии со своей концепцией «партерства» в Персидской империи, замечает: «Со времени завоевания Ионии при Кире царская политика состояла в том, чтобы управлять регионом посредством местных тиранов, которые находились у власти, когда пришли персы. Кир поддерживал этих тиранов не потому, что он особенно одобрял тиранию, но так как персы пытались, где возможно, управлять посредством существующих форм правления»10. Однако К. Янг не называет ни одного тирана, который правил в Ионии к моменту прихода персов; он ни приводит и примеров поддержки Киром каких-либо тираннических режимов в Малой Азии. Это мнение заявлено также в новейшей монографии Дж. Коуквелла, который высказывается в пользу независимого от персидской власти существования тирании в Малой Азии и отдельные известные случаи назначения тиранов он также считает исключением из этого правила11. Несколько иную трактовку взаимоотношениям персидских царей и греческих тиранов предлагает М.М. Остин. Исследователь также подверг критике довольно распространенное мнение о целенаправленной персидской политики поддержки греческих тиранов в Малой Азии и выразил солидарность с мнением Д. Графа, что не было вообще такой политики. Сам исследователь доказывал, что в период от Кира Великого до Дария I отношения греческих тиранов с персидскими царями носили характер личных связей. М.М. Остин полагает, что взаимоотношения, построенные на обмене услугами между царем и его приближенными были присущи социальным институтам Ахеменидской монархии. Таким образом, по мнению М.М. Остина, отдельные греки по своему собственному побуждению искали персидской поддержки для утверждения себя, в обмен на оказанные царю услуги, тиранами в подвластных персам греческих полисах12. З. Арчибальд развивает указанную точку зрения: «Поощряя и поддерживая представителей наследственных правящих семейств, которые были лично лояльны ему, Дарий усиливал связи между центром державы и нижними провинциальными эшелонами независимо от структуры управления сатрапов, которая также зиждилась на принципах личной лояльности»13. Essays in Honor of Chester G. Starr / Ed. by J.W. Eadie & J. Ober. Lanham, 1985. P. 79-123, 99. Примеры прямого назначения персами тиранов, которые замечает Д.Граф, он считает исключениями. 10 Young C.T. The Consolidation of the Empire and Its Limits of Growth under Darius and Xerxes // CAH2.1988. Vol. 4. P. 42f, 68. 11 Cawkwell G.L. The Greek Wars. The Failure of Persia. Oxford, 2005. P. 33–34. 12 Austin M.M. Greek Tyrants and the Persians // CQ. 1990. Vol. 40. № 2. P. 289–306. М.Остин в своем исследовании разделяет основные теоретические подходы, заявленные в монографии Г. Хермана, посвященной личным связям как в греческом мире, так и среди негреков (Herman G. Ritualised Friendschip and the Greek City. Cambridge, 1987). Р. Озборн, очевидно основываясь на выводах М.М.Остина, полагает, что персы были вовлечены во внутренние дела греческих полисов группировками или отдельными лицами, которые рассчитывали при персидской поддержке занять ведущее положение в своем собственном городе (Osborn R. Greek History. L., 2004. P. 78) 13 Archibald Z.H. The Odrysian Kingdom of Thrace: Orpheus Unmasked. Oxford, 1998. В.Б. Горман, как и некоторые другие исследователи, также отрицает существование принципиальной политики персидской администрации по отношению к греческим тиранам, и склоняется к тому, что в основе взаимоотношения тиранов и царей Персии были личные связи. Исследователь полагает, что, в отличие от более ранних греческих тиранов, которые достигли власти при помощи своей группировки или в результате народной поддержки, ионийские тираны в конце VI в. были заняты главным образом тем, что искали расположения персов (with pleasing the Persians) для поддержания своего собственного положения. По мнению В. Горман, неверно будет говорить, что все греческие города под персидским контролем получили тиранов, или что все тираны в этих городах были приведены к власти персами. В свою очередь, она считает вероятным, что персидский царь поддерживал некоторых тиранов в городах, которые уже там правили, или приводил к власти других. Но тот факт,что некоторые города остались свободными от тирании (например, все тот же Эфес), предполагает, что царь по своему собственному усмотрению не изменял управления подвластными ему греческими городами14. Недавно Дж. Андерсон поддержал это мнение, обратив также внимание на отдельные случаи назначения тиранов персами (Силосонт на Самосе, Кой в Митилене), которые он, как и другие исследователи,считает исключениями15. В отечественной историографии обнаруживается неоднозначное восприятие тиранических режимов в подвластных персам полисах. В частности, В.М. Строгецкий называет тиранов персидскими ставленниками и считает, что «в период персидского господства фактически автономия ионийских городов, существовавшая во времена Креза, была полностью уничтожена»16. Иного мнения придерживается М.А. Дандамаев, который утверждает: «Завоевав греческие города Малой Азии, персы не тронули там традиционные институты местного самоуправления и не чинили никаких препятствий экономическому и культурному развитию этих городов»17. Далее исследователь замечает, что такой традиционной формой «местного самоуправления» была тирания: «Когда за сорок с лишним лет до Ионийского восстания персы захватили Малую Азию, в греческих городах преобладающей формой государственного управления была тирания… Персидская администрация, как правило, безразлично относилась к внутреннему политическому устройству покоренных народов в тех случаях, когда им была дарована автономия во внутренних делах. Поэтому персы и в Малой Азии не стали менять традиционные P. 80. 14 Gorman V.B. Miletos, the Ornament of Ionia: A History of the City to 400 B.C.E. Michigan, 2001. P. 132. 15 Anderson G. Before Turannoi were Tyrants: Rethinking a Chapter of Early Greek History // ClA. 2005. Vol. 24. № 2. P. 211. Not. 91. 16 Строгецкий В.М. Ионийское восстание и позиция Спарты // ВДИ. 1973. № 3. С. 130. 17 Дандамаев М.А. Политическая история Ахеменидской державы. М.,1985. С. 112. политические порядки и оказывали поддержку тиранам, а последние постепенно превратились в преданных слуг персидского царя»18. Итак, суммируя вышесказанное, следует заметить, что в современной историографии можно выделить несколько, на мой взгляд, три основных подхода к проблеме взаимоотношения греческих тиранов и персов: тираны были прямыми персидскими ставленниками; тираны правили независимо от персов, будучи таким образом связаны с внутриполитической жизнью в полисах; тираны входили в греческое окружение персидских монархов и их приход к власти определялся личными отношениями с царем. На мой взгляд, несомненно, личностный фактор, о котором говорят М. Остин и ряд других исследователей, имел подчас определяющее значение в отношениях персидских царей и проперсидских греческих тиранов. В связи с этим, необходимо учитывать, что, в большинстве известных случаях тиранами становились представители местной политической элиты, которые действительно по своему побуждению искали подходы к персидскому царю, ибо только таким способом надеялись не только на сохранение своих политических позиций в полисе, но и на дальнейшее укрепление их. В общем, следует заметить, что у аристократических кругов полисов не было другого выбора, как только путь сотрудничества с персами, особенно перед лицом покорения их городов военной силой. Однако, нередко, при персидской поддержке тиранами становились и лица, не имеющие отношения к местной политической элите, даже граждане других полисов, и здесь выбор царя имел решающее значение и определялся также личными отношениями с претендентом на тиранию. Кроме того, объективно, как до Ионийского восстания, так и после него, персы были готовы поддерживать любые автократические режимы в греческих полисах просто на том основании, что они как нельзя лучше вписывались в систему управления сатрапиями в Ахеменидской державе, основанную на строгой вертикали власти. Но принимая этот принципиальный тезис, что персидские цари были заинтересованы в установлении единоличной власти в подвластных им греческих полисах, мы должны допустить, что в целом существовал только один способ утверждения этих тиранов у власти: прямое назначение их персидским царем. Даже в своих попытках завоевания Греции персы делали ставки на автократических лидеров, которые вероятно предназначались на роль персидских наместников на завоеванных территориях (Гиппий, Демарат, Алевады). Поэтому едва ли целесообразно согласиться с мнениями Д.Графа и М.Остина об отсутствии принципиальной персидской политики в отношении тиранов. Когда Д.Граф и другие исследователи доказывают, что персы на подчиненных территориях стремились к сохранению традиционных институтов власти, они, несомненно, правы в этом. Но следует иметь в виду, что в большинстве стран, которые оказались во власти персов, включая Киренаику, Кипр и Карию, эти местные институты власти, во-первых, были представлены наследственными династиями19, а, 18 19 Там же. С. 115. Геродот называет имена многих таких династов, подчинявшихся персам. В Ки- во-вторых, их представители были подчинены персидским чиновниками с достаточно широкими полномочиями. Но, хотя греческие тираны были подчинены царской администрации, они должны были обладать и некоторой степенью самостоятельности в определении внутренней политики полиса20. 2. Тирании Малой Азии: От лидийского к персидскому господству Поскольку персидское господство в Малой Азии в середине VI в. до н.э. сменило собой господство лидийцев, то представляется целесообразным кратко рассмотреть взаимоотношения местных греческих тиранов с лидийскими царями. Определенно, что расцвет тиранических режимов в греческих полисах Малой Азии и прилегающих островах приходился на VIII – первую половину VI в. до н.э. В одних случаях источники сохранили упоминание о единичных тиранах, в других – о целых династиях21. Некоторые исследователи придерживаются мнения, что цари династии Мермнадов проводили политику поддержки тиранов, как позднее делали персы; другие, однако, полагают, что лидийские правители не вмешивались во внутренние дела греческих полисов, которые они стремились поставить под свой контроль. М.М. Остин отмечает: «Лидийцы имели близкие и разнообразные отношения с греческими городами в их сфере влияния… Но поддержка тирании как таковой не была одним из их методов контроля, и, действительно, отдельные греческие тираны находились часто в оппозиции к лидийцам…»22. Несомненно, это мнение следует признать верным, хотя, отчасти и упрощающим ситуацию. Наверняка, существование de facto независимых от царей Лидии тиранических режимов должно было служить препятствием для этих царей в осуществлении их цели – установлению политического контроля над малоазийскими греческими полисами, против которых они предпринимали регуренаике – персам подчинился Арксеилай III из династии Баттиадов (Hdt., IV, 165). На Кипре «отец истории» называет саламинского царя Горга, сына Херсия из местной династии (Hdt., V, 104), Стесенора, тирана Куриона (Hdt., V, 113), солийского царя Аристокипра, сына Филокипра (Hdt., V, 113). В городах Карии и Ликии также правили представители местных династий (о карийских династах V в. до н.э. см.: Hornblower S. Mausolus. Oxford, 1982. P. 21ff; о ликийских династах того же периода см.: Bryce T.R. 1) A ruling Dynasty of Lycia // Klio. 1982. Bd. 64. Ht. 2. S. 329–337; 2) Political Unity of Lycia during the “Dynastic” Period // JNES. 1983. Vol. 42. № 1. P. 33–34; Childs W.A.P. Lycian Relations with Persians and Greeks in the Fifth and Fourth Centuries Reexamined // AnSt. 1981. Vol. 31. P. 55ff; Keen A.G. Dynastic Lycia: A Political History of the Lycians and Their Relations with Foreign Powers, c 545–362 B.C. Leiden, 1998. P. 71–96). 20 Например, в том, что касается назначения своего преемника, однако, и в данном случае ничего не мешает предположить, что делались такие назначения по согласованию с персидской администрацией – вышестоящим сатрапом или даже самим царем Персии. 21 В VIII–VII вв. до н.э. известны тираны во многих полисах материковой и островной Ионии и Эолиды. Подробнее об этих тиранических режимах см.: Berve H. Die Tyrannen bei den Griechen. Bd. I. S. 78–122; Bd. II. S. 565–592; De Libero L. Die archaische Tyrannis. Stuttgart, 1996. S. 235f, 22 Austin M.M. Greek Tyrants and the Persians. P. 294. лярные военные действия. В источниках мы находим соответствующие примеры того, что лидийские правители периодически враждовали с тиранами: свидетельство поэта Алкея о денежных средствах полученных его группировкой от лидийцев для борьбы против тирана Мирсила (Alc. F.69 L–P)23; конфронтация Алиатта с милетским тираном Фрасибулом, правда, после многих лет войны благополучно завершившаяся примирением, – установлением (Hdt., I, 17–22; Polyaen., VI, 47, 1); война Креза против эфесского тирана Пиндара, которая окончилась изгнанием последнего по соглашению с эфесянами (Aelian., III, 26; Polyaen., VI, 50, 1; cf. Hdt., I, 26); наконец, захват Крезом Сидены (памфилийского города Сиды), куда бежал в поисках убежища некий тиран Главкий (Strabo. XIII. 1. 42 p.601). Едва ли отмеченные факты могут быть показателем общей тенденции – целенаправленной борьбы лидийских правителей против тиранов24. Однако, они явно не свидетельствуют о том, что лидийские цари в своей деятельности следовали политике поддержки тиранов в греческих полисах Малой Азии. Наиболее взвешенным может быть объяснение, что отношения лидийской монархии с тираниями определялись своеобразием текущего момента. Если принять эту точку зрения, то возникает вопрос: почему лидийские цари не добились успеха в том, чтобы осуществлять контроль над греческими полисами при помощи своих ставленников, если они действительно могли преследовать такую цель. Ответ очевиден. Лидийские правители династии Мермнадов, в отличие от более поздних персидских Ахеменидов, очевидно, не имели реальной возможности для насаждения в подчиненных им полисах преданных им тиранов, и прежде всего, потому, что они не обладали сравнимым с персами военным потенциалом.Ситуация меняется с приходом персов. В отношении периода первоначального персидского завоевания Малой Азии при Кире Великом отсутствуют необходимые сведения о том, какая форма правления была наиболее распространена в греческих полисах этого региона. Геродот, однако, предоставляет возможность для предположения, что таковыми не были тиранические режимы, а формы правления, которые современники историка определяли как демократии. Последние же могли утвердились после устранения или демосом этих городов, или лидийцами малоазийских тиранов в VII – первой половине VI в. до н.э. Вообще, как говорилось, тирания в Ионии и Эолиде, расцвет которой, приходился вероятно Фрагмент Алкея очень примечателен: поэт удивляется, что лидийцы, безучастные к их бедам, дали им 2000 статеров, чтобы они смогли вступить в священный город, хотя и ничего не получили от них и даже не знали их (о позиции лидийцев в социальнополитической борьбе на Лесбосе см. Bowra C.M. Greek Lyric Poetry from Alcman to Simonides. Oxford, 1936. P. 158ff; Борухович В.Г. Из истории социально-политической борьбы на Лесбосе (конец VII – начало VI в. до н.э. // Античный полис / Под ред. проф. Э.Д. Фролова. Л., 1979. С. 40). 24 Установление родственных связей Алиатта с династией тиранов Эфеса – возможная попытка использовать эти связи для утверждения своего контроля над полисом (таковым мог оказаться Милас, зять Алиатта и отец тирана Пиндара: Aelian., III, 26). 23 на VIII–середину VI вв. до н.э., ко времени персидских завоеваний в середине VI в. до н.э. стала уже вырождаться как явление. Такой вывод проистекает из нескольких факторов. Во-первых, конечно, это argumentum ex silentio. Хотя это и не всегда надежный довод, но в данном конкретном случае имеет некоторый вес: Геродот не упоминает ни одного тирана при своем рассказе о подчинении греков Малой Азии военачальниками Кира Великого – Мазаресом и Гарпагом; он говорит о милетянах (I, 143, 169), кимейцах (I, 157–160), митиленцах (I, 160) хиосцах (I, 160–161, 165), приенцах (I, 161), фокейцах (I, 163–167), теосцах (I, 168), книдянах (I, 174) и др. Во-вторых, это сообщения «отца истории» о решимости граждан ионийских и эолийских городов бороться за свою свободу, проявленной по различным случаям: от посольства в Спарту (I, 141, 152) и решений собрания в Панионии (I, 170), до готовности граждан некоторых полисов покинуть свою родину, чтобы избежать порабощения и ограничения их свободы (фокейцы: I, 163–168; теосцы: I, 168 ), и, наконец, военного сопротивления. Вообще, надо заметить,что политика военного противостояния Персия не была типична для тиранов; но даже, если какие-то известные нам тираны и решились возглавить борьбу своих сограждан против персов, то наверняка, они должны были лишиться не только своей властного положения в полисе, но и жизни. В-третьих,существуют отдельные данные, что в ряде греческих полисов Малой Азии и островов Эгеиды ко времени персидского завоевания не было никакой тираний25. Но способствовала ли возрождению тираний конкретная политика Кира Великого? Можно назвать практически единичные примеры, которые позволяют усмотреть некоторую взаимосвязь общественной жизни в греческих полисах с персидской политикой при Кире. Это эпизод с кизикенцем Пифархом, который сохранился в изложении Афинея (Agathocles FgrHist. 472. F.6 = Athen., I, 54): «Кир Великий своему другу Пифарху, уроженцу Кизика, подарил семь городов, как говорит вавилонец Агафокл26: Педас, Олимпий, Акамантий, В середине VI в. до н.э. в Колофоне не было тирании (Xenophan., fr. 3 DK). На Лесбосе, в Митилене, также не было тирании после сложения с себя полномочий Питтаком в начале VI в. до н.э. и до установления проперсидской тирании Коя, сына Эрксандра в 513 г. (Hdt, V, 11). В Милете, также, после падения тирании в начале VI в. до н.э. начался долгий период гражданских смут до посредничества паросцев, примиривших между собой милетян (Hdt., V, 28–29; Plut. Mor. 298d; См.: Лаптева М.Ю. Плутис и хейромаха. К проблеме социально-политических противоречий в архаической Ионии // Вестник ЛГУ. 1986. Сер. 2. Вып. 3. С. 15–18), и установления проперсидской тирании Гистиея. Хиосская надпись ок. 600–550 гг. до н.э. демонстрирует функционирование в полисе демократических институтов власти, причем, упоминавшиеся в надписи «цари» () представляют собой пережитки аристократического строя (Tod, I, 1 = ML, 8; Фролов Э.Д. Рождение греческого полиса. 2-е изд. Спб., 2004. С. 243–244); в любом случае, надпись не дает возможность усмотреть признаки деятельности тиранов на Хиосе, где к концу VI в. до н.э. установилась продолжительная проперсидская тирания Страттиса (Hdt., IV, 138; VIII, 132). 26 Этот отрывок взят Афинеем из труда Агафокла «О Кизике» ( ); тот же Афиней в другом месте называет Агафокла «Кизикенцем» ( ), написавшим произведение о своей родине ( ) (Athen. XIV. 62). М. Остин называет 25 <Тий>, Скептру, Артипс, Тортиру27. Тот же вследствии гордости и безрассудства, собрав войско, стремился стать тираном над своим отечеством. Кизикенцы выступив против него, поспешили на крик о помощи, и строем бросились в опасность». На этом рассказ обрывается, но судя по всему, попытка захвата власти Пифархом вопреки ожиданию провалилась. Личность Пифарха неоднократно привлекала внимание исследователей28. Для нас важно подчеркнуть несколько моментов. Во-первых, следует обратить внимание,что Агафокл называет Пифарха «другом Кира» (). Это подчеркивает,прежде всего,его социальный статус в окружении персидского царя. То обстоятельство, что Кир обзавелся греческим окружением недвусмысленно подчеркивает Геродот в своем рассказе о переговорах спартанского глашатая Лакрина с персидским царем в Сардах: именно эллинам из своей свиты ( ), по словам «отца истории», Кир задал вопрос: «Что это за люди лакедемоняне и сколь они многочисленны, что осмеливаются говорить такие речи» (Hdt., I, 153). Во-вторых, тот факт, что Пифарх вознамерился стать тираном в Кизике, городе, который, если верить Агафоклу, не входил в число пожалованных ему Киром, с большим основанием может свидетельствовать о непричастности персидского монарха к предприятию своего «друга»; об этом говорит также и использование для захвата власти вооруженной силы – наёмников. Сам Агафокл, как представляется, объясняет неудачную попытку Пифарха захватить власть в своем родном городе Кизике его гордыней и безрассудством ( ), а не персидской поддержкой Можно с некоторой долей вероятности предполагать, что Пифарх действовал по крайней мере с одобрения Кира Великого, но не более того. Несколько определеннее о вмешательстве Кира во внутренние дела греческого полиса может говорить фрагмент Гераклида Понтийского о том, Агафокла «местным эллинистичесим историком» из Кизика (Austin M.M. Greek Tyrants and the Persians. P. 296). 27 Дж. Хаксли обращает внимание, что текст Афинея явно несет на себе следы коррупции. Исследователь следующим образом восстанавливает перечень городов, пожалованных Киром Пифарху: Педас, Асс, Лампоний, Скамандрия, Скепсис, Астира, Гаргар (Хаксли Дж. О городах, переданных Киром Пифарху // ВДИ. 1993 № 2. С. 83–85). 28 Так, часто отмечается, что случай с Пифархом – первый известный пример персидского пожалования греку городов и земель, которые в дальнейшем станут распространенной практикой вознаграждения царями своих приближенных (Об этой персидской практике см.: Briant P. Dons de terres et de villes: l’Asie Mineure dans le contexte achemenide // REA. 1985. T. 87. P. 53–72). Далее, исследователи часто ссылаются на графитти второй половины или конца VI в. до н.э., обнаруженную на скале в известняковом карьере в окрестностях Персеполя – – «я принадлежу Пифарху» (Fornara, 46); возможно чисто совпадение имен, однако, не исключено также, что следы нашего Пифарха таким образом обнаруживаются в одной из столиц Персидской державы (См.: Murray O. The Ionian Revolt // CAH2. 1988. Vol. 4. P. 479; Momigliano A. Alien Wisdom. The Limits of Hellenization. L., 1990. P. 125; возможность отождествления с Пифархом из Кизика см.: Hornblower S. Asia Minor // CAH2. 1994. Vol. 6. P. 213; Хаксли Дж. О городах… С. 84). что этот персидский царь сверг прежнее государственное устройство в Кимах и поместил граждан под управление монарха ( ) (Heraclid. Pont. Peri politeias, 11, 5 = FHG. II, 217). Под монархом несомненно понимается тиран, что вполне соответствует распространенной практике в архаической Греции, когда оба термина были взаимозаменяемые29. К сожалению, никакие особые подробности переворота, как будто бы учиненного Киром в Кимах, нам не известны. Некоторые исследователи называют случай Эфеса в качестве примера, что город был под властью тиранов при Кире Великом, но свободен от тирании при Дарии30. Действительно, лексикон Суды называет эфесских тиранов Афинагора и Кому, которые отправили в изгнание ямбического поэта Гиппонакса, принудив его поселиться в Клазоменах (Suid., s.v. ). Другие сведения об этих тиранах отсутствуют, однако, время жизни Гиппонакса датируется серединой VI в.до н.э.31 Сохранившиеся фрагменты этого ямбографа показывают, что основная часть его жизни проходила в общении с лидийцами (Hipponax. F. 3a, 42, 92, 104 IEG), и, таким же образом, Афинагор и Кома могли застать еще «лидийский» период; что с ними произошло, когда ионийские города оказались во власти персов при Кире невозможно точно установить32. Не исключено, однако, что эти тираны продолжали править в Эфесе уже и при персах; примечательно, что Геродот не упоминает граждан Эфеса среди тех греков, которые оказали сопротивление военачальникам Кира. Так что, Афинагор и Кома могли подчиниться персам без борьбы и тем См.: Высокий В.Ф. Тирания: К вопросу о терминологии // Власть, человек, общество в античном мире. Доклады конференций 1996 и 1997 гг. М., 1997. С. 191сл. 30 Gorman V.B. Miletos. P. 132; Graf D. Greek Tyrants. P. 84. Not. 20. 31 Плиний Старший (NH, XXXVI, 11) датирует Гиппонакса 60-й олимпиадой – 540– 537 гг. до н.э. Если его информация верна, то Гиппонакс был современником персидского завоевания малоазийских греков. Однако, даже в таком случае, первая часть его жизни должна была приходится на «лидийский» период. Возможно, он родился ок. 580 г. до н.э. Об этих тиранах подробнее см.: Лаптева М.Ю. У истоков древнегреческой цивилизации. Иония XI – VI вв. до н.э. Спб., 2008. С. 347, 381-382. 32 Г. Берве и Й. Гофштеттер предполагают, что Афинагор и Кома были утверждены тиранами Киром (Berve H. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I. S. 100. Bd. 2. S. 577; Hofstetter J. Die Griechen in Persien. Prosopographie der Griechen im Persischen Reich vor Alexander. Berlin, 1978. S. 106. № 182a). Однако, по мнению П. Джорджа, свидетельства не заявляют непосредственно об этом (Georges P. Persian Ionia under Darius. P. 19–20. Not.72). Конечно, нам неизвестны подробности правления этих тиранов в Эфесе, но, если данные о том, что они оба изгнали Гиппонакса верны, то следует предположить, что они властвовали одновременно; таким образом, речь должна идти о корпоративной тирании в Эфесе (близки пример такой тирании дают Афины, где после смерти Писистрата власть удерживали вместе Гиппарх и Гиппий). Вообще за период VII – первой половины VI столетия до н.э. Эфес мог пережить несколько тираний. В VII в. до н.э. в Эфесе была тирания Пифагора, в начале VI столетия до н.э. властвовали в полисе сначала Милас, зять Алиатта, а затем его сын Пиндар. Последний был свергнут Крезом в самом начале своего правления, т.е. около 560 г., когда, по данным Геродота (I, 26), он предпринял нападение на Эфес. Остается более 10 лет до прихода персов в Малую Азию и возникновения тирании Афинагора и Комы. 29 самым обеспечили преемственность своей династии. Клемент Александрийский сообщает, что Гераклит Эфесский убедил тирана Меланкому сложить с себя власть (Clem. Alex., Strom., I, 65); к философу обратились эфесцы с предложением составить для них законы (Diog. Laet., IX, 2). Таким образом, после «отставки» тирана в конце VI в. до н.э., в полисе должно было утвердиться демократическое правление. Имя тирана Меланкомы может предполагать, что он относился к той же самой династии эфесских тиранов, что собственно и Афинагор и Кома, или же, как можно также допустить, Кома и Меланкома могли быть именами одного и того же лица. В последнем случае Кома (Меланкома) мог сложить с себя тиранию еще до воцарения в Персии Дария I или же в первые годы его правления, еще до того времени, как этот царь приступил к целенаправленной политике поддержки тиранических режимов в греческих полисах33. Таким образом, возможно, после 520 г. до н.э. в Эфесе уже не было тирании, и, не известно, возродилась ли она в этом полисе в последующий период. Однако, не исключено, что проперсидские тираны не были утверждены в полисе, в таком случае, прежде всего, благодаря установившимся личным взаимоотношениям Гераклита Эфесского и царя Дария. Но пример Эфеса в таком случае может быть исключением из общего правила оказания персами помощи отдельным грекам в утверждении их тиранической власти в ряде полисов. Однако, не удивительно, что в целом Кир лично мог уделять гораздо меньше внимания делам греков, чем, например, последующие цари династии Ахеменидов. Полностью поглощенный своими завоеваниями на Востоке, этот персидский монарх поручил заниматься отношениями с греками двум своим военачальникам – Мазаресу и Гарпагу (Hdt., I, 156–169). Подобным образом впоследствии действовал и Камбиз, делом жизни которого стало завоевание Египта; при нем практически неограниченную власть приобрел Оройт, сатрап Сард, приказавший, в частности, умертвить знаменитого самосского тирана Поликрата (Hdt., III, 120–125)34. И только Дарий I, вплотную занятый административным обустройством Персидской державы, имел возможность обратиться к построению отношений с греками, входившими в состав его государства. В источниках, прежде всего у Геродота, греческие тираны на Востоке ассоциируются с персидской монархией именно применительно ко времени правления Дария. Эти тираны входили в близкое «греческое окружение» царя, и подобно Пифарху при Кире, имели статус «друзей царя» и/или «благодетелей»35. И одним из первых «благодетелей» при Дарии I стал Силосонт, сын Эака, изгнанный брат Поликрата Самосского, утвердившийся в качестве тирана Самоса при прямой персидской военной поддержке уже в 516 г. до н.э. (Hdt., III,139–149). Этот вывод может быть основан на годах правления Гераклита Эфесского. По данным Диогена Лаэртского (IX, 1, 3), акмэ Гераклита приходилось на 69 олимпиаду – 504–500 гг. 34 Об Оройте см.: Vargyas P. Darius and Oroites // AHB. 2000. Vol.14. N 4. P.155–161. 35 О статусе «друзей царя» и благодетелей см.: Briant P. From Cyrus to Alexander. A History of the Persian Empire / Tr. by P.T.Daniels. Winona Lake (Indiana), 2002. P. 308, 348. 33 3. Греческие тираны и Дарий: Характер отношений Пространный перечень проперсидских тиранов впервые появляется у Геродота только при описании Cкифской экспедиции Дария I в 514/3 г.до н.э. (IV, 138): тираны геллеспонтийцев Дафнис из Абидоса, Гиппокл из Лампсака36, Герофант из Пария, Метродор из Проконнеса, Аристагор из Кизика, Аристон из Византия; ионийские тираны Страттис из Хиоса, Эак из Самоса37, Лаодам из Фокеи, Гистией из Милета38; из эолийских тиранов Аристагор из Кимы. «Отец истории» подчеркивает, что он назвал далеко не всех тиранов, а только тех, которые обеспечивали охрану наведенного Дарием моста через Истр [Дунай] (Hdt., IV, 138). В этой связи Геродот делает одно важное замечание: Гистией, тиран Милета, на совещании ионийских тиранов объяснял свой отказ от предложения скифов разрушить мост тем, что «каждый из них в настоящее время является тираном вследствии Дария» ( ). Если же могущество Дария будет сокрушено, то, по словам Гистиея, ни он сам и никто другой уже не сможет сохранить своей власти над городом, поскольку каждый город Эантид, сын Гиппокла, был тираном в Лампсаке, когда туда прибыл изгнанный из Афин Гиппий, сын Писистрата, и пользовался большим влиянием у царя Дария – (Thuc. VI. 59. 2). Эантид стал зятем Гиппия, женившись на его дочери Архедике. Вероятно, сыновья Эантида и Архедики также сохраняли тиранию в Лампсаке, как можно судить по строкам её эпитафии – (Thuc. VI. 59. 3). 37 Эак был сыном Силосонта, тирана Самоса (Hdt., VI, 13). Об Эаке из Самоса см. подробнее: Shipley G. A History of Samos 800-188 B.C. Oxford, 1987. P. 106; Лаптева М.Ю. Посвящение Эака в храм Геры Самосской (проблема интерпретации) // Сборник научных трудов, посвященный памяти профессора Владимира Даниловича Жигунина. Казань, 2002. С. 149–156; Шергина Н.А. Вотивная надпись Эака, сына Брисона // Мнемон. Исследования и публикации по истории античного мира. Спб., 2007. Вып. 6. С. 265–280. 38 Ничего не известно об обстоятельствах, при которых Гистией стал тираном Милета, города, который более полувека не знал тирании. Общепринято считать, что Гистией мог быть местного, милетского происхождения. Так, например, П. Джорджес допускает связь Гистиея и его зятя Аристагора со жречеством храма Аполлона в Дидимах. Это может подтверждать, с одной стороны, посвящение Гистиея в этот храм (Tod, I, 9), а с другой – имя отца Аристагора – Мольпагор (Hdt., V, 30) (производное от «мольпов» – членов жреческого объединения в Милете, которые служили Аполлону Дидимскому) (Georges P.B. Persian Ionia under Darius. S. 11–12, Anm. 47). Наконец, Дж. Коуквелл также пишет, что «Гистией определенно не был назначен персами» (Cawkwell G.L.The Greek Wars. P. 33). Однако, крайне любопытно встретить у одного из раннесредневековых авторов указание на то, что Гистией был родом самосец – (Ps-Nonnus, Schol. Myth., 5, 5). Если предположение о самосском происхождении Гистиея верно, то она может подтверждать, что милетский тиран был прямым ставленником царя Дария I, и, хорошо объясняет мотивы, которые побудили его породниться с одним из влиятельных милетских родов, выдав свою дочь замуж за Аристагора. 36 предпочитает народное правление господству тирана ( )» (Hdt., IV, 137)39. Таким образом, Геродот, очевидно, считал, что известные ему греческие тираны на Востоке зависели от поддержки царя Дария и в особенности страшились её потерять. Надо сказать, что и Корнелий Непот в своей биографии Мильтада (I, 3) на свой манер передает ту же самую традицию о назначении персами греческих тиранов, которую он мог воспринять, в частности, у Геродота: тираны стали благодаря Дарию I бессменными правителями своих городов. Непот замечает, что царь считал, что легче всего удержит в своей власти население Азии, говорящее на греческом языке, вверив надзор за городами своим друзьям, ни имеющим в случае своего поражения ни малейшей надежды на сохранение своего благоденствия (sic enim facillime putavit se Graeca lingua loquentes, qui Asiam incolerent, sub sua retenturum potestate, si amicis suis oppida tuenda tradidisset, quibus se oppresso nulla spes salutis relinqueretur). В некоторых пассажах своего труда Геродот дает непосредственный пример того, каким образом могло происходить утверждение у власти тиранов при Дарии I. В этом отношении обращает внимание пример самосца Силосонта. «Отец истории» рассказывает новеллу о том, что Силосонт оказал услугу Дарию в Египте в то время, когда тот не был еще царем, а находился при Камбизе в качестве телохранителя (Hdt., III, 139). Когда же Дарий взошел на престол, то самосец отправился в Сузы, сел перед воротами дворца и назвал себя царским благодетелем – 40. Дарий предложил ему золото в награду, однако, Силосонт от него отказался, но попросил сделать его тираном Самоса: «Не дари мне, царь, ни золота, ни серебра, но освободи и пожалуй мне родной город Самос, где ныне после убиения Оройтом брата моего поликрата властвует наш раб. Отдай мне этот город, но только без кровопролития и не обращая жителей в рабство» (Hdt., III, 140). Далее Геродот (V, 11) сообщает, что после завершения Cкифского похода, к Дарию в Сарды прибыли Гистией и Кой из Митилены. Гистией, являясь уже тираном Милета, в награду за оказанную услугу (спасение персидского войска при переправе через Истр во время возвращения из Скифского похода) не просил никакой тирании ( По мнению Д. Графа, можно увидеть в речи Гистиея некоторые очевидные анахронистические элементы, которые предполагают политическую атмосферу времени Геродота, в частности противопоставление тирании и демократии (Graf D. Greek Tyrants and Achaemenid Politics. P. 81). Конечно это может быть верным, однако это не ставить под сомнение верное понимание «отцом истории» социально-политической ситуации в полисах Малой Азии и не меняет сути дела: демос по-видимому в основном был враждебно настроен по отношению к любым проперсидским тиранническим режимам. 40 То, что Геродот здесь воспроизводит точное положение Силосонта кажется довольно вероятным. В другом месте, «отец истории» комментирует, что за подвиги в битве при Саламине персы записали в список «благодетелей» царя другого самосца – Филака, сына Гистиея, и наделили земельными владениями в Малой Азии. Далее, Геродот замечает, что по-персидски царских благодетелей зовут «оросангами» (Hdt., VIII, 85). 39 ), а только местечко Миркину в земле эдонян для основания там города41. Однако Кой, который не был еще тираном, а был простым гражданином (во время Скифского похода Дария он служил стратегом митиленцев и подал совет царю сохранить мост через Истр – Hdt., IV, 97), просил сделать его тираном в Митилене ( ). После завоевания Лемноса, как говорит «отец истории», персы поставили правителем ( ) Ликарета, «брата Меандрия, царствовавшего на Самосе» (Hdt., V, 27). Конечно, Ликарет стал тираном лемносцев, однако, термин недвусмысленно подразумевает, что он был прямым персидским наместником42. Характерен пример Феоместора, сына Андродоманта: он стал тираном Самоса после правления Эака, сына Силосонта (Hdt., IX, 90). Геродот говорит, что его поставили персы ( ). Феоместор был одним из командиров ионийского контингента в составе персидского флота в битве при Саламине в 480 г. до н.э. и за проявленные личные качества был награжден тиранией на Самосе (Hdt., VIII, 85). Показательна также история косской тирании. Геродот сообщает, что в 480 г. до н.э. Гелон Сиракузский направил в Дельфы коссца Кадма, сына Скифа ( ) на кораблях, нагруженных сокровищами с дружественным предложением к персидМиркин продолжал принадлежать Милету даже после того, как Гистией отправился в Сузы. Уже в ходе Ионийского восстания в 497/496 гг. Аристагор поручил управление Милетом знатному гражданину Пифагору, а сам также с некоторыми своими согражданами выселился в Миркин, где и погиб при попытке захвата какого-то фракийского города (Hdt., V, 124, 126). 42 См.: LSJ, svv. , где дается два значения слова: 1) subordinate commander, lieutenant; 2) subordinate governor. Геродот использует термин и применительно к персидским сатрапам; историк называет гипархами Сард ( ) Оройта, назначенного Киром (III, 120) и Артаферна при Дарии (V, 25, 73, 123; VI, 2, 30, 42), гипархами Даскилия ( ) Митробата (III, 127) и Мегабаза (VI, 33); Арианда – гипархом Египта ( ) (IV, 166). В ряде случаев «отец истории» называет сатрапов термином , а гипархами именует чиновников более низкого ранга, подчиненных сатрапа (Артаикт, гипарх Сеста: VII, 33; IX, 116). Следует обратить на то обстоятельство, что Геродот ни разу не употребляет термин «сатрап», это при том, что он дважды употребляет слово «сатрапия» (Hdt., I, 192; III, 89). В свою очередь также и Фукидид называет некоторых персидских наместников гипархами: Стаг– гиппарх сатрапа Тиссаферна (VIII, 17, 1); Тамос – гипарх Ионии (VIII, 31, 3; 87, 2); Арсак, наместник в Адрамиттии, – гипарх Тиссаферна (VIII, 108, 4). Демосфен (XIII, 142), сообщая о Филиске, подчиненном сатрапа Ариобарзана, называет его словом , но далее говорит о нем как о «могущественнейшем из гипархов» – .Далее, Кипрофемида, правителя Самоса в 366 г. до н.э., захватившего власть при поддержки перса Тиграна, античные авторы называют фрурархом и гипархом царя (Diod., XV, 9 cum schol.; Harpocr., s.v. ; Phot., s.v. ). 41 скому царю ( ). По мнению «отца истории», Кадм должен был выждать конца войны, и в случае персидской победы, передать царю сокровища, а также землю и воду как символические знаки покорности (Hdt., VII, 163). Геродот (VII, 164) замечает, что Кадм воспринял от отца прочное владычество над Косом ( ). В другом месте историк рассказывает о том, что Скиф, вероятно отец Кадма, пользовался благосклонностью царя Дария I, и, в конечном итоге, после утраты своей тирании в сицилийском полисе Занкле, прибыл в Азию и оказался при дворе этого царя, где он наслаждался великим богатством и умер в глубокой старости (Hdt., VI, 23–24; cf. Aelian. VH., VIII, 17). Вероятно, Скиф мог получить власть над Косом из рук Дария, а затем, вероятно еще при своей жизни, передать ее сыну Кадму43. Таким образом, в этом случае присутствует факт назначения тирана персами на Косе. Данные эпизоды подтверждают правоту тех исследователей, которые полагают, что при возникновении проперсидских тираний решающее значение приобретали личные отношения тиранов и персидского монарха; само назначение тираном кого-либо могло быть царской наградой и представлять собой разновидность обмена услугами между эллинами и царем. Греки, находившиеся при дворе Великого царя и сатрапов оказывались в эпицентре дворцовой жизни. Взаимоотношения царя со своим греческим окружением определенно строились по принципу отношений с подданными, независимо от их этнической принадлежности. Исследователи справедливо считают, что в основе взаимоотношений царя со своими подданными в Персидской державе находился традиционный обычай дарообмена, причем действовал принцип неравноценного обмена дарами и услугами: подарки и услуги коголибо царю заметно уступали тем, которые он получал взамен от царя. На это обстоятельство справедливо обращали внимание Х. Саншизи-Веерденбург и Л. Митчелл в своих работах, посвященных обычаям дарообмена у персов и греков44. В частности, Л. Митчелл замечает: «У греков был установлен равный обмен, у персов неравный. Царь давал больше, чем кто-либо еще, и это создавало дисбаланс во взаимоотношениях, так как получатель был в долгу у царя. Царь доминировал во взаимоотношениях и был способен управлять отношениями… Тот, кто получал дары от царя, получал не только обмен ценПоследовательность событий во многом не ясна и представляет собой тему для дискуссии, которая выходит за рамки нашей работы. См. подробнее: Высокий М.Ф. История Сицилии в архаическую эпоху, Спб., 2004. С. 277–298, 279. Прим. 54 (с дополнительной литературой). Исследователь, однако, на мой взгляд, необоснованно полагает, что Скиф сначала сверг демократию на Косе и установил тиранию, и, только затем стал тираном Занклы (с.280). Представляется вероятным, что он был назначен Дарием тираном на Косе еще до начала Ионийского восстания 500/499 г. 44 Sancisi-Weerdenburg H. Gifts in the Persian Empire // La Tribut dans l'empire perse: Actes de la Table ronde de Paris 12–13 Decémbre 1986 / Ed. par P. Briant et C. Herrenschmidt. Paris, 1989. P. 140–141; Mitchell L.G. Greek bearing gifts. The public use of private relationship in the Greek World, 435–323 BC. Cambridge, 1997. P. 111–113. 43 ностями, но также и статус и это было знаком признания царем и влияния при дворе»45. В этом смысле предоставление царем Персии какому-либо греку управление полисом в качестве тирана сопоставимо с другими почестями, которые греки наиболее часто получали от царя за оказанные услуги: предоставление почетного титула царских эвергетов (Hdt.,. III, 140; VIII, 85; Thuc., I. 129, 3), различные царские дары (Hdt., IV, 88; VII, 117), пожалование дома и жены-персиянки (Hdt., VI, 39). Но среди таких наград особое место занимает предоставление царем «городов и земель» как в управление, так и право получения с них определенной части доходов в свою личную пользу. Уже было упомянуто о предоставлении Киром Великим своему «другу» Пифарху семь городов в Малой Азии (Agathocles FgrHist. 472. F.6 = Athen., I, 54). Геродот сообщает о пожалованиях гороов и земель различным грекам, которые оказывались при царском дворе: Дарий I предоставил вероятно бывшему афинскому тирану Гиппию, сыну Писистрата в дар Сигей, город, тираном которого в свое время Писистрат поставил другого своего сына Гегесистрата (V, 94); этот царь дал также спартанскому царю Демарату, прибывшему к его двору, (Hdt., VI, 70); он предоставил в дар город Алабастру Аминте, сыну Гистии, дочери македонского царя Аминты I, и перса Бубара (VIII, 136). Фукидид (I, 138, 5–6) говорит о том, что царь Артаксеркс I дал Фемистоклу города Магнесию, приносившую пятьдесят талантов «на хлеб», Лампсак – «на вино», Миунт – «на приправу» (Афиней добавляет еще два города – Перкоту и Палескепсис – «на кровать» и «на одежду» – Athen. I. 54). Этот же царь очевидно пожаловал спартиату Павсанию, сыну Клеомброта Колоны в Троаде (Thuc. I. 131. 1; Themistocl. Ep. 14). Согласно Ктесию Книдскому, царь Дарий II дал Ликону, также афинского происхождения, за то, что он, хотя и участвовал во главе греков в восстании сатрапа Писсуфна против царя Дария II после 423 г. до н.э., но затем перешел на сторону царских военачальников (Ctesias FgrHist. 688. F. 15. 53). Некоторые «греческие династии» в Персидской державе сохраняли свои владения еще в IV в. до н.э. (Демаратиды и Гонгилиды: Xen. Hell. III. 1. 6; Anab. VII. 8. 8–19) (таким образом, они благополучно должны были пережить период Афинской архэ) и их судьбу отчасти можно проследить и в эллинистический период (см.: SIG3. I. 381)46. Однако, в чем состояло главное отличие греков, которые владели целыми городами и областями на правах царских пожалований, от проперсидских тиранов, и почему эти «греческие династии» могли сохраняли контроль над своими владениями как минимум в течение столетия, несмотря на различные пертурбации, выпавшие на долю Малой Азии в классический и эллинистический период, а век тиранов, как говорится, был относительно краток? Ответ на эти вопросы следует искать в характере личной власти, с 45 Mitchell L.G. Greek bearing gifts. P. 113. См.: Pareti L. Per la storia di Alcune Dinastie greche dell' Asia Minore // Pareti L. Studi Minori di storia antica. Roma, 1961. Vol. 2. P. 259–277; Hornblower S. Asia Minor. P. 213; Дандамаев М.А., Луконин В.Г. Культура и экономика древнего Ирана. М., 1980. С. 148–150. 46 одной стороны, обладателя «городов и земель», а с другой – греческого тирана. Первые могли обладать статусом персидского чиновника, подчинявшегося сатрапу (чаще всего их греки определяют как ), ответственного за сбор подати, не претендуя на установление тотального личного контроля над общественной жизнью в полисе. Наиболее показателен пример Фемистокла, про которого Фукидид сообщает, что он «властвовал над страной» – (Thuc., I, 138, 5). Едва ли можно согласиться со стремлением П. Бриана и ряда других исследователей поставить под сомнение сведения о том, что Фемистокл осуществлял административные функции в отношении предоставленных царем ему городов47.Как известно, в Магнесии-на-Меандре Фемистокл выпускал монеты от своего личного имени, что, как подчеркивает Г. Берве, не было типично для греческого тирана48. Эмиссии монет были характерны именно для персидских сатрапов и местных династов, и афинский политик в изгнании, нашедший пристанище в Персии, вероятно представлял себя в качестве «восточного правителя», что он также подчеркивал ношением персидской одежды и восприятием персидского языка и персидских обычаев (Thuc., I, 138, 1; Plut. Them., 29). В то же время и Ксенофонт (III. 1. 6) сообщает, что Эврисфен и Прокл – потомки царя Демарата, управляли () городами Тевфранией и Галисарной (они едва ли рассматривались гражданами подвластных городов как тираны); их выпуски монет также известны исследователям49. В отличие от названных греков, тираны конца VI – начала V в. до н.э., насколько известно, не ограничивались осуществлением полномочий персидского чиновника, при котором полисы могли обладать внутренней автономией, а в свою очередь претендовали на подчинение своей воли гражданского коллектива полиса, а, кроме того, некоторые из них утвердились у власти также при прямой персидской военной поддержке (что едва ли сопровождало пожалования царем городов и земель отдельным грекам). Указанные обстоятельства не прибавляли тиранам авторитета среди своих сограждан. Между тем, в основе появления враждебного отношения тиранов к персам следует видеть также личностный фактор. Два известных примера враждебности тиранов к Персии представлены случаями Гистиея и Аристагора – знаменитых лидеров Ионийского восстания. Причем, на примере двух милетских тиранов наглядно проявляется быстрое изменение их личного отношения к персам – от проявлений персофильства до враждебности. Так, Гистией, по данным Геродота (V, 23–24), занятый строительством города во Фракии, получил вскоре приказ оставить Миркину, а также Милет, прибыть ко двору царя и в дальнейшем постоянно находиться в Сузах в каче47 Briant P. Dons de terres et de villes. P. 59. Берве Г. Тираны Греции. С. 219. О монетных выпусках Фемистокла: Hill G.F. Greek Historical Coins. L., 1906. P. 45ff; Debord P. L’Asie Mineure au IVe siecle (412–423 a.C.): Pouvoirs et jeux politiques. Bordeaux, 1999. P. 58. 49 Debord P. L’Asie Mineure au IVe siecle. P. 191. 48 стве царского сотрапезника и советника – 50. Сообщая о тайном письме Гистиея к Аристагору с призывами к восстанию, которое было написано на голове его слуги, Геродот замечает: «А Гистией поступил так, потому что вынужденное пребывание в Сузах было для него великим несчастьем» (Hdt., V, 35). Дело вероятно заключалось в том, что жизнь при дворе Дария I не давала Гистиею возможности в полной мере реализовать свои амбиции, которые он связывал с освоением фракийского региона. И не случайно Геродот сообщает об опасениях Мегабаза, сатрапа Даскилия (которые он сообщил царю), что Гистией, осваивая земли, богатые корабельными лесами и серебряными рудниками, может приобрести могущество и стать предводителем местных эллинов и варваров в войне против персов (Hdt., V, 23). Что касается Аристагора, сына Мольпагора, зятя и двоюродного брата тирана Гистиея51,то Геродот называет несколько причин для его решения поднять восстание, причем, также субъективного свойства: невозможность выполнить свое обещание сатрапу Артаферну захватить Наксос, главным образом, ввиду противодействия его коллеги по командованию, персидского военачальника Мегабата; расходы на содержание войска, которые было нужно оплачивать, и как следствие, тяжелое состояние этого войска; опасение, что он потеряет власть в Милете ввиду его ссоры с Мегабатом (Hdt., V, 35). Понятно, что «отец истории» здесь предлагает читателю свои собственные объяснения причин, по которым оба Возможно Гистией занимал при дворе царя такое же положение, какое занимали Гиппий, Демарат, Фемистокл и некоторые другие именитые грекм (о царских сотрапезниках и советниках см.: Wiesehöfer J. Die “Freunde” und “Wohltater” des Grosskönigs // Studio Iranica. 1980. Bd. 9. S. 7–21; Briant P. From Cyrus to Alexander. P. 308, 348.). 51 Официальное положение Аристагора в Милете после отъезда оттуда Гистиея весьма трудно определить. Геродот (V, 30, 106) называет Аристагора Милета. Дж. Эванс именно так характеризует Аристагора, не употребляя по отношению к нему слова «тиран» (Evans J.A.S. Histiaeus and Aristagoras: Notes on the Ionian Revolt // AJPh. 1963. Vol. 84. № 2. P. 117ff). Д. Граф полагает, что Аристагор с формальной точки зрения не был тираном (Graf D. Greek Tyrants. P. 82). Слово имеет значения: «управляющий», «правитель», «наместник» (Дворецкий И.Х. Древнегреческо-русский словарь. Стк. ). Ср.: LSJ. s.v. , где даются следующие основные значения этого слова: 1) one to whom the charge of anything is entrusted; steward, trustee, administrator; 2) procurator; 3) governor; viceroy; 4) executor… guardian, protector. Таким образом, слово может предполагать, что Аристагор формально не был тираном Милета; таковым все-еще оставался Гистией. Однако, Геродот называет Аристагора и тираном Милета (V, 49, 98). Кроме того, в тексте Геродота слова , могли применятся для обозначения или опекуна царя (I, 65, 108; IV, 76, 147; IX, 10), наместника тирана (VII, 170), персидского сатрапа, т.е. наместника Великого царя Персии (VII, 7, 62). Поэтому, терминология «отца истории» вряд ли помогает сделать вывод о точном статусе Аристагора в Милете. Гораздо более важно, что Аристагор управлял городом во время пребывания Гистиея в Сузах при дворе царя Дария и он мог быть в большей степени , чем тиран, тем более, что Геродот говорит об упразднении им самим тирании в Милете. Впрочем, «отец истории» называет тираном Милета даже Гистия применительно ко времени Ионийского восстания (Hdt., VI, 1–2). 50 милетских правителя решились на восстание, и, насколько эти объяснение адекватны, трудно судить с уверенностью. Однако, то, что именно личные мотивы подтолкнули Гистиея и Аристагора к восстанию против Персии, в этом не может быть сомнения. Однако, в каждом случае это могли быть разные мотивы. Гистией мог тяжело переживать крушение своих планов, а Аристагор – опасаться царской кары52. Особый пример взаимоотношений с персами показывает случай Мильтиада Младшего–тирана на Херсонесе Фракийском. Как известно, его приход к власти произошел независимо от персов. Мильтиад, сын Кимона, стал тираном после гибели своего брата Стесагора около 516 г. до н.э. (Hdt., VI, 39)53. Вероятно, он выразил готовность подчиниться персам сразу же после перехода персидских войск в Европу еще в самом начале скифского похода Дария (ок. 514 г. до н.э.). Об этом, в частности, свидетельствует присутствие Мильтиада на военном совете малоазийских тиранов (Hdt., IV, 137). Впоследствии Дарий наградил оказавшегося в его власти Метиоха, сына Мильтиада, захваченного в плен финикийцами во время бегства его отца с Херсонеса, домом, поместьем и женой-персиянкой (Hdt., VI, 41). Это также предполагает, что персидский царь мог считать самого Мильтада и его сыновей своими подданными. Однако, Мильтиад вероятно считал свое подчинение персам чистой формальностью. Во-первых, он не был связан с персидским монархом никакими личными узами, а во-вторых, чувствовал себя чужим и среди малоазийских тиранов, а, с некоторыми из них мог иметь явно враждебные отношения (например, с лампсакским тираном Гиппоклом). Эти два фактора вполне обоснованно объясняют то обстоятельство, почему Мильтиад занял сразу же открыто враждебную позицию к Дарию в событиях у моста через Истр, и ту реакцию, которую он получил со стороны Гистиея Милетского на свое предложение поддержать инициативу скифов разрушить мост, чтобы тем самым погубить персидское войско и освободить Ионию (Hdt., IV, 137). Поэтому, едва ли следует согласиться с предположением ряда современных исследователей, что Геродот говорит о враждебности Мильтиада к персам в большей мере с учетом его последующих действий, особенно, когда тот снискал славу победителя в битве при Марафоне54. Однако, как сообщает историк (VI, 41,104), Мильтиад покинул Херсонес Фракийский, Дж. Эванс подчеркивает личные мотивы Аристагора в связи с восстанием, однако, он считает их частично эгоистическими, частично идеалистическими (partly selfinterested, partly idealistic). В числе последних исследователь называет защиту Греции против Персии (sic!) со столь высокими идеалами, которые двигали Мильтидом и Фемистоклом (Evans J.A.S. Histiaeus and Aristagoras. P. 119–120). Э. Кивни полагает, что основным импульсом к восстанию Аристагора и Гистиея была ненависть, которую к ним испытывали высшие персидские военачальники. Именно их козни (в случае Гистиея – это Мегабаз, а Аристагора – Мегабат) вынудили двух милетян занять враждебную политику по отношении к персам вообще и отложиться от Дария (Keaveney A. The Attack on Naxos: A ‘Forgotten Cause’ of the Ionian Revolt // CQ. 1988. N.S. Vol. 38. N 1. P. 76–81). 53 О дате см.: Wade-Gery H.T. Essays in Greek History, Oxford, 1958. P. 156. 54 Об этом мнении см., например: Суриков И.Е. Античная Греция. Политики в контексте эпохи. Архаика и ранняя классика. М., 2005. С. 304. 52 преследуемый финикийскими кораблями, и это может быть показателем его опасений мести со стороны персов55. Итак, несмотря на то, что взаимоотношения тиранов с персидской администрацией часто принимали характер личных связей, это не меняет сути дела: как уже говорилось, для демоса этих полисов тираны все равно должны были быть персидскими ставленниками. Понятно, что пребывание тиранов у власти в малоазийских полисах не отвечало интересам широких слоев демоса, которые ранее оказывали прямое военное сопротивление персидским попыткам подчинения их городов. Приход тиранов к власти в некоторых полисах при помощи внешней военной силы (на Самосе: Hd., III, 147; на Лемносе: Hdt., V, 27), разумеется, еще более должен был способствовать их враждебному восприятию демосом как прямых персидских ставленников. Геродот, как уже было замечено, непосредственно в речи Гистиея подчеркивает противоречие между властью тирана, опиравшегося на персидскую поддержку, и демоса (Hdt. IV. 137). Это противоречие подтверждается и приводимым «отцом истории» фактом, что накануне Ионийского восстания против Персии в 500 г. до н.э. милетский правитель Аристагор демонстративно упразднил тиранию в Милете, учредив за место нее тот политический строй, который Геродот называет исономией (Hdt., V. 35). Он также содействовал гражданам других полисов в смещении своих собственных тиранических режимов56. Эта его тираноборческая политика, как признает историк (V, 37–38), была направлена на привлечение массы демоса к восстанию против персов57. Таким образом, отмеченные факты доказывают правоту тех исследователей, которые традиционно видели отличие проперсидских тираний конца VI – начала V в. до н.э. от тираний, кото- Б. Айзек, на мой взгляд, совершенно спаведливо замечает, что «бегство Мильтиада показывает снова, что он проводил антиперсидскую политику» (Isaac B. The Greek Settlements in Thrace Until the Macedonian Conquest. Köln-Leiden-Boston, 1986. P. 175). Частью этой политики, как считает исследователь, были его действия на Лемносе и Имбросе вскоре после подчинения этих островов персами (об этих действиях: Hdt., VI, 137–140). 56 По словам Геродота (V, 37), Аристагор в Ионии одних тиранов изгнал, а других выдал тем городам, чтобы снискать их расположение, откуда тираны были родом. В частности, он передал митиленцам захваченного по его приказу их тирана Коя, которого те вывели за городские ворота и побили камнями; кимейцы отпустили своего тирана, также поступило и большинство других городов (Hdt., V, 38). Дж. Эванс полагает, что Аристагор упразднил не столько свою тиранию, сколько тиранию своего тестя Гистиея, поскольку сам в то время был все-еще его представителем. Также, по мнению исследователя, милетяне восстали не только против Персии, но и против своего тирана Гистиея (Evans J.A.S. Histiaeus and Aristagoras. P. 120–121). Эти два замечания можно прокоментировать следующим образом. В Милете могло быть официально сразу два тирана – Гистией и Аристагор; в том, что Аристагор не был тираном, как уже говорилось, нельзя твердо быть уверенным. Поэтому, существует возможность, что Аристагор сложил с самого себя власть тирана с тем, чтобы занять не менее положение предводителя восстания. 57 Аристагор избегал тех мер, которые не только не были популярными, но могли привести к его отторжению демосом. Вероятно по этим основаниям, он отклонил предложение Гекатея Милетского взять на военные нужды посвятительные дары Креза из святилища Аполлона в Бранхидах (Hdt., V, 36) (Evans J.A.S.Histiaeus and Aristagoras. P. 120). 55 рые возникали в результате политической борьбы в большинстве греческих полисов архаического периода от Южной Италии и Сицилии до Малой Азии. 4. Падение проперсидских тиранических режимов После же разгрома Ионийского восстания в 494 г. до н.э. персидские сатрапы восстанавливали тиранов, устраненных от власти Аристагором. Эти тираны находили убежище у персов и даже участвовали в составе персидского войска в походе против Милета (Hdt., VI, 9). Известно, что была восстановлена тирания Эака, сына Силосонта, на Самосе (Hdt., VI,13–14, 25). Таким образом, греческие тираны в большинстве своем не стали враждебны Персии даже в период Ионийского восстания 500/499–494 гг. до н.э., и позиция Гистиея, Аристагора и Мильтада – в некотором роде исключения, а не правило. О судьбе тиранических режимов Малой Азии после поражения Ионийского восстания дает важную информацию Геродот в связи с рассказом о реформе Мардония, сына Гобрия в 493/2 г. до н.э. Отец истории сообщает: «Мардоний между тем плыл вдоль побережья Азии и достиг Ионии. Здесь то и произошло нечно такое, что я назову самым поразительным событием для тех эллинов, которые не желали верить, будто Отан предложил самим персам ввести демократию в Персии. И действительно, Мардоний низложил всех ионийских тиранов и установил в городах демократическое правление ( , ). Совершив такой переворот, Мардоний поспешил дальше к Геллеспонту» (Hdt., VI, 43). Исследователи обычно принимают это сообщение Геродота, хотя и не обходятся без дополнительных комментариев. По мнению У. Хау и Дж. Уэллса, Геродот приувеличивает и неверно представляет действия Мардония: об этом говорит факт продолжающегося существования тиранов в ряде городов под персидской властью. Установление же демократий, по мнению авторов комментариев к труду «отца истории», может означать не более, чем восстановление местных свобод, приписываемых Диодором Артаферну (Артаферн установил законы для городов и определил подати по возможностям каждого– : Diod., X, 25, 4). Сами же действия Мардония, как считают У. Хау и Дж. Уэллс, продиктованы более недоверием к тирании, чем предпочтением к демократиям58. А.Берн ограничивается следующим комментарием к этому сообщению Геродота: «Заявление явно не относится к каждому ионийскому городу в империи»59. По мнению З. Арчибальд, введение более представительных форм управления в Ионии посредством вмешательства Артаферна и Мардония 58 59 How W.W., Wells J. A Commentary on Herodotus. Oxford, 1912. Vol.1. ad. VI, 43. Burn A.R. Persia and the Greeks: The Defence of the West. P .222. преследолвали цель отделить большое количество греческих граждан от тех аристократических лидеров и семейств, которые довольно цинично подталкивали их к восстанию60. Вообще, следует заметить, что в историографии преобладает точка зрения, что действия персов по устранению тиранов были продиктованы сомнениями в их надежности после свершившегося факта Ионийского восстания. Однако, как я стремился показать, политика Гистиея и Аристагора была скорее исключением из общей тенденции, а далеко не правилом. В основном тираны оставались на стороне персов61. Таким образом, необычность всей ситуации в отношении реформы Мардония заключается в том, что персидский военачальник должен был устранить тех самых тиранов, которые пришли к власти при помощи персов год или два ранее, после поражения Ионийского восстания и, более того, к самому восстанию бывших непричастными и в некотором роде его жертвами. И если все же допустить, что Мардоний действительно устранил тиранов в греческих городах Ионии, поступил ли ли он таким же образом по отношению к греческим полисам, например, Эолиды или Троады62.При этом, все равно остается неразрешенным вопрос о том, в чем была причина «конституционнной» реформы Мардония. С одной стороны, описание событий великого похода Ксеркса против Греции Геродотом показывает, что в ряде ионийских островных полисов Малой Азии продолжали править тираны и в 480–479 гг. до н.э. Так, например, в 480 г. на Хиосе все-еще правил прежний тиран Страттис (Hdt., VIII, 132); на Самосе в то же самое время тираном был назначен Феоместор, сын Андродоманта (Hdt., IX, 90), который не был прямым потомком Эака, сына Силосонта63. Сведения Геродота предполагают, что при Ксерксе некоторые греческие полисы находились под управлением не тиранов, но уже персидских наместников. Здесь следует назвать пример эолийской Кимы, где в 480 г. правит перс Сандок, сын Фамасия в качестве (Hdt., VII, 194). С учетом этих данных можно высказать предположение, что сущность реформы Мардония заключалась в том, что под прикрытием восстановления полисного самоуправления, могла произойти смена власти в городах Ионии и Эолиды: окончательная замена через определенное время прежних тиранов, хотя и лояльных персам, новыми персидскими ставленниками. Смещение же 60 Archibald Z.H. The Odrysian Kingdom of Thrace. P. 81. Scott L. Histoical Commentary on Herodotus Book VI. Leiden; Boston 2005. P. 542. 62 М.Ф.Высокий считает, что реформа Мардония затронула и карийские города; в, частности, он считает, что в этих условиях в изгнание в Сицилию вынужден был отправиться косский тиран Кадм, сын Скифа, который, как полагает исследователь, пришел к власти при персидской поддержке после разгрома Ионийского восстания (Высокий М.Ф. История Сицилии. С. 293). В отношении такой интерпретации событий следует сделать принципиальное возражение. Геродот непосредственно заявляет, что Кадм добровольно передал власть в полисе косскому народу. Надо думать, что если бы в событиях в связи с Кадмом оказались замешены персы, то Геродо не приминул бы упомянуть об этом. 63 Г.Шипли полагает, что прежний самосский тиран Эак умер своей смертью, а не был низложен Мардонием (Shipley G. A History of Samos 800–188 B.C. P. 108). 61 тиранов, в свою очередь, также было одним из мер, для того, чтобы окончательно подавить последние очаги восстания и устранить недовольство в греческих городах Малой Азии как персидской политикой террора, так и собственными тиранами64. Между тем, кажется довольно примечательным, что Геродот не говорит ни о методах смещения Мардонием тиранов Ионии, ни об их дальнейшей судьбе65. Поэтому, следует предположить, что ради сохранения стабильной ситуации в регионе и лояльности местной греческой аристократии к персам смещение тиранов произошло отнюдь не насильственно. Вероятно, Мардоний уготовил тиранам, так сказать, «почетную отставку». Таким образом, бывшие тираны могли, по примеру Гистиея Милетского, отправиться в Сузы, чтобы там занять престижное положение при дворе, а возможно также и получить новые назначения. Падение же режимов проперсидских тиранов в первой половине V в. до н.э. так или иначе связано с теми наступательными действиями против Персии, которые вели греки в рамках Панэллинской лиги, а затем и Делосской симмахии в 479–450 гг. до н.э. Новое возраждение поддерживаемых персами тираний можно с уверенностью отнести даже не к концу V в. до н.э. когда распад на заключительном этапе Пелопоннесской войны Афинской державы и политика Спарты дали возможность персам начать укрепление собственного контроля над греческими полисами Малой Азии. Возрождение тираний с большим основанием следует датировать только периодом после Анталкидова/Царского мира 387/6г.до н.э. *** Итак, подведем некоторые итоги. Рассмотрение взаимоотношения греческих тиранов и персов позволяет прийти к следующим основным выводам. Во-первых, возникновение тираний во второй половине VI – начале V в. до н.э. несомненно связано с персидской политикой. Имеющийся в нашем распоряжении материал практически не дает ни одного примера приемственности доперсидских греческих тираний с тираниями при персах. Напротив, мы имеем довольно много примеров того, что тираны в действительности были персидскими ставленниками. Во-вторых, мнение М.Остина о личностном характере взаимоотношений тиранов и царя Персии,разумеется, находит полное подтверждение в источниках, и прежде всего, в сообщениях Геродота. Для персидского царя греки были такими же подданными, как например, представители восточных народов. Соответственно на греков также распространялись все обычаи, присущие взаимоотношениям подданных и царя в Персидской державе, в том числе, и обычаи Scott L. Histoical Commentary on Herodotus Book VI. P. 542–543. Вероятно Артаферн и Мардоний в полной мере осознали такие настроения эллинов. Геродот (VI, 5) сообщает, что после гибели Аристагора, сами милетяне присекли попытку их тирана Гистиея вернуться в город, так как не желали принимать к себе в страну другого тирана, ибо уже вкусили блага свободы. 65 Л. Скотт, по-видимому, предполагает, что Мардоний сверг тиранов при помощи военной силы (Scott L. Histoical Commentary on Herodotus Book VI. P. 543). 64 дарообмена. Таким образом, предоставление «тирании» греком в ряде случаев (хотя все еще оставались возможны и прямые назначения) были «даром» царя за оказанные услуги и преданность. Это была та разновидность «царского дара», к получению которого, несомненно, должны были стремится многие греки, находящиеся при дворе или контактирующие с царем. ГЛАВА 2 ФЕНОМЕН ГРЕЧЕСКОГО МИДИЗМА Мидизм, под которым общепринято понимать деятельность греков в интересах Персии, получил широкое распространение собственно в балканской Греции,особенно в период Греко-персидских войн1. До недавнего времени феномен мидизма относительно редко привлекал внимание современных исследователей: почти все работы, в которых затрагивалась эта проблематика, появились во второй половине XX века. Интерес к мидизму с этого времени едва ли стал случайным; вероятно, исследователи склонны были проводить параллели между мидизмом греков и коллаборационизмом периода Второй мировой войны. И далеко не случайно, что в ряде работ, специально посвященных этой теме, мидизм характеризуется именно как «коллаборационизм» греков2. Однако, надо думать, что мидизм в греческом мире и современный коллаборационизм не должны расцениваться явления одного порядка, и выявить сходство и различие между этими двумя явлениями можно только подробно исследовав феномен мидизма. 1. Постановка проблемы А. Гомм был одним из первых исследователей, кто специально обратил внимание на феномен мидизма. Он отмечал, что мидизм отдельного грека не был преступлением, если государство этого грека не находилось в войне с персами, и, точно также, договор с царем не считался злом для греческого государства до тех пор, пока Персия не нападала на соседние государства3. Это значение «мидизма» лучше всего описывает выражение - «приверженность мидянам» (Hdt.,VIII,34; Schol.Thuc. I. 95. 5; Suid., s.v., , Phrynich. Attic. s.v. ; Ps.-Zonar., s.v. ), хотя в своей основе субстантивированный глагол , как и существительное , означает не деятельность как таковую, а скорее расположенность к Персии. Поэтому нужно с осторожностью проводить ассоциации мидизма с сотрудничеством или взаимодействием греков с персами, так как последние два понятия предполагают равное участие сторон. Если о мидизме и можно говорить как о сотрудничестве, то необходимо добавлять «в интересах Персии». 2 Gillis D. Collaboration with the Persians / Historia. Einzelschriften. Ht. 34. Wiesbaden, 1979. P. 40; Graf D.F.: 1) Medism. Greek Collaboration with Achaemenid Persia. Diss. Univ. of Michigan. Ann Arbor, 1979, 420 p; 2) Medism: The Origin and Significance of the Term // JHS. 1984. Vol. 104. P. 15; Ungern-Sternberg J. von. Kollaboration von der Antike bis zum 21 Jahrhundert: Ein Diskussionbeitrag // Studia Humaniora Tartuensia. 2000. Vol. 5. B. 2. S. 1–10). Другое определение мидизма, также встречающееся в англоязычной литературе – это выражение «conspiracy with the Persians» – заговор с персами (Hornblower S. A Commentary on Thucydides. Vol. I: Books I–III. Oxford, 1991. P. 141). Однако оно также не вполне адекватно передает тот смысл, который греки могли вкладывать в понятие мидизма, и применим разве только к отдельным случаям, например, когда мидизм ассоциировался непосредственно с предательством. 3 Gomme A.W. Athenian Notes. // AJPh. 1944. Vol. 65. № 4. P. 321 = Gomme A.W. More Essays in Greek History and Literature. Oxford, 1962. P. 91. 1 Таким образом, исследователь, вероятно предполагает, что слово «мидизм» имело более широкое применение и в своем первоначальном значении совсем не обязательно означало предательство. А. Гомм понимал под мидизмом только политическое сотрудничество греков с персами, но некоторые антиковеды были склонны к расширительному толкованию мидизма, видя в нем не только политическое сотрудничество, но и стремление отдельных греков к восприятию персидского образа жизни. Именно против такого «расширительного» толкования высказывался уже Дж. Холлэдэй, который сделал следующий шаг к прояснению названного феномена: «Что касается мидизма, то невероятно, чтобы многие греки испытывали столь большую симпатию к персидскому образу жизни и таким образом желали бы воспринять его, допустить подчинение Персии как государству, которое представляло собой лучшую политическую или культурную систему... Если представители греческих городов время от времени отстаивали хорошие отношения с Персией, то их мотивы должны лежать более в сфере политики или войны. Такими мотивами могли быть страх перед Персией… или желание получить или удержать власть политической группой, которая была слишком слаба, чтобы добиться этого собственными усилиями»4. Между тем, мнение Дж. Холлэдэя не встретило широкой поддержки среди исследователей, и дискуссия о сущности мидизма продолжилась. Д. Граф полагал, что «мидизм» выражал социальные и культурные аспекты обвинения в деятельности в интересах Персии, которые подразумевали, что сотрудничавшие с Великим Царем отвергали особый образ жизни, характерный для греческого мира, в пользу ущербного образа жизни Востока. Это свое заключение исследователь подтверждает, во-первых, ссылкой на употребление античными авторами терминов и , которые «означали говорить или действовать подобно грекам или подобно варварам», а, во-вторых, на описание Фукидидом (I. 95, 128–134) мидизма Павсания, которое, по мнению автора, «дает классическую иллюстрацию этому обвинению»5. Таким образом, работа Д. Графа способствовала дальнейшему развитию понимания мидизма не только как политического сотрудничества греков с Персией, но и как социокультурного явления и эти представления нашли дальнейшее восприятие в историографии6. И.Е. Суриков, замечает по поводу мидизма: «Собственно, слово имело широкое значение и могло означать не только измену как таковую, сотрудничество с “мидянами”, но и, скажем, просто приверженность персидскому образу жизни»7. Holladay J. Medism in Athens 508–480 BC. // G&R. 1978. Vol. 25. № 2. P. 177. Graf D. Medism: The Origin and Significance of the Term. P. 15. 6 К. Мейер, например, употребляет выражения «политический мидизм» и «культурный мидизм» (Mayer K. Themistocles, Plutarch, and the Voice of the Other // Plutarco y la Historia. Actas del V. Simposio Español sobre Plutarco. Zaragoza, 1997. P. 297–304). 7 Суриков И.Е.: 1) Из истории и греческой аристократии позднеархаической и раннеклассической эпох. Род Алкмеонидов в политической жизни Афин VII–V вв. до н.э. М., 2000. С. 72; 2) Политическая борьба в Афинах в начале V в. до н.э. и первые остракофории 4 5 К. Таплин, в частности, изучив случаи употребления терминологии мидизма в античной литературной традиции, пришел тому же заключению, что и Дж. Холлэдэй. По мнению этого исследователя, коннотации слова «мидизм» в подавляющем большинстве случаев политические; подразумевают проперсидские действия, измену, а не просто умонастроение, и тем более, социокультурное поведение8. К. Таплин определяет мидизм как «акт предательского сговора грека против свободы другого грека»9. Именно тогда мидизм мог приобрести, по словам исследователя, то самое «узкое семантическое поле», в рамках которого греки понимали его как антигреческое, направленное против свободы, сотрудничество с Персией10. Однако стремление опровергнуть факт культурного мидизма побуждает К. Таплина прийти к заключению, что принятие греками чужеземных (варварских, персидских) обычаев, одежды и других атрибутов было почти что обычным делом среди граждан греческих полисов (особенно их политической элиты – аристократии) и не могло дать никакого повода к обвинению в мидизме. Нет нужды воспроизводить вслед за К. Таплином и другими исследователями многочисленные примеры греко-персидского социокультурного взаимодействия, факт которого ни у кого не может вызвать сколько-нибудь серьезного сомнения11. Однако утверждение, что подражание персидскому образу жизни никоим образом не могло быть связано с обвинением в мидизме в тот период, когда Персия воспринималась в качестве своего врага во многих греческих полисов, на наш взгляд, является заблуждением. Итак, вопрос, вызывающий расхождения исследователей при попытках дать определение мидизму, довольно ясен: был ли он только политическим или военным сотрудничеством греков с Персией, или сторонники мидизма в греческих полисах стремились к восприятию персидского образа жизни. В данном разделе работы предполагается определить то значение мидизма, которое придавали ему современники, и таким образом выйти на понимание всего феномена в целом. В ходе рассмотрения темы планируется осветить целый комплекс вопросов: к какому времени можно относить возникновение понятия «мидизм»; какое значение греки вкладывали в это слово в наиболее // ВДИ. 2001. № 2. С. 129; 3) Остракизм как политический институт Афинского полиса классической эпохи. Дис. д.и.н. М., 2004. C. 353; 4) Остракизм в Афинах. М., 2007. С. 326. В том же ключе рассуждает и Л.П. Маринович, по мнению которой, , – понятия, имеющие широкое значение, от персофильства, пассивной симпатии к персам, приверженности к персидскому образу жизни, до активного сотрудничества с персами, т.е. прямой измены (Маринович Л.П. Возникновение и эволюции доктрины превосходства греков над варварами // Античная цивилизация и варвары. М., 2006. С. 17). 8 Tuplin C.J. Medism and its Causes // Transeuphratene. Recherches pluridisciplinaires sur une province de l’Empire Achemenide. Gabalda, 1997. Vol. 13. P. 159. 9 Ibid. P. 162. 10 Ibid. P. 163. 11 Такиме примеры см.: Miller M.C. Athens and Persia in the Fifth Century BC.: A Study in the Cultural Reciptivity. Cambridge, 1997. Блаватский В.Д. Античная археология и история. М., 1985. С. 196–197. активный период его употребления, прежде всего – ассоциировался ли мидизм изначально с предательством или это далеко не всегда были явлениями одного порядка; всегда ли мидизм воспринимался только как деятельность греков в интересах Персии или же он мог быть также связан с принятием греками персидских обычаев; было ли восприятие мидизма греками всегда неизменным или оно претерпевало определенную эволюцию с течением времени; каковы были особенности употребления терминологии мидизма различными античными авторами по сравнению друг с другом. Все современные исследования проблематики мидизма могут быть распределены по трем группам: первую составляют несколько работ, так или иначе затрагивающих вопросы терминологии12; вторая главным образом включает работы, посвященные политическому значению мидизма в классической Греции, без какого-либо значимого внимания к терминологическому аспекту темы13; третья объединяет исследования как по мидизму отдельных греческих государств («мидизм полисов и этносов»)14, так и влиятельных политических деятелей («индивидуальный мидизм»)15. Myres J.L. // Greek Poetry and Life: Essays Presented to Gilbert Murray. Oxford, 1936. P. 97–105; Jonkers E.J. // Studia varia Carolo Guiliemo Vollgraff. Amsterdam, 1948. P. 78–83; Gugel H. Medismos // Der Kleine Pauly. Lexikon der alten Welt. München, 1979. Bd. 3. Sp. 1133; Graf D. Medism. P. 5–30; Tuplin C.J.: 1) Persians as Medes // Achaemenid History / Ed. by H.Sancisi-Weerdenburg, A.T.Kuhrt & M.C.Root. Leiden, 1994. Vol. 8. P. 235–256; 2) Medism and its Causes. P. 155–185; Stein-Holskeskamp E. Medismos // Der Neue Pauly. 1999. Bd. 7. Sp. 1001; Schmitt R. Greece. I. Greco-Persian Political Relations // EIr. 2002. Vol. 11. Fasc. 3. P. 300–301. 13 Wolski J.et son importance en Grece a l'epoque des Guerres Mediques // Historia. 1973. Bd. 22. Ht. 1. P. 3–15; Hegyi D. Perzsalbarat iranyzat görögorszaglan i.e. 508–479. Budapest, 1974; Gillis D. Collaboration with the Persians. Passim. 14 Фессалия: Westlake H.D.: 1) The Medism of Thessaly // JHS. 1936. Vol. 56. P.12–25; 2) Thessaly in the Fourth Century BC. Cambridge, 1935. P. 28-31; Keaveney A. The Medisers of Thessaly // Eranos. 1995. Vol. 93. P. 29; Беотия: Buck R.J.: 1) A History of Boeotia. Alberta, 1987. P. 128-138; 2) Boiotians at Thermopylae // AHB. 1987. Vol. 1. № 3. P. 54–60; город Карии в Аркадии: Huxley G. The Medism of Caryae // GRBS. 1967. Vol. 8. № 1. P. 29–32; Vickers M. Persepolis, Vitruvius and the Erechtheum Caryatids: The Iconography of Medism and Servitude // Rev. Arch. 1985. F. 1. P. 3–28; Афины: McGregor M.F. The Pro-Persian Party at Athens from 510 to 480 B.C. // Athenian Studies Presented to W.S. Ferguson. HSCPh. 1940. Suppl. 1. P. 71–95; Holladay A.J. Medism in Athens. P. 174–191; Gillis D. Marathon and the Alcmeonids // GRBS. 1969. Vol. 10. № 2. P. 133–145; Суриков И.Е. 1) Из истории греческой аристократии. С. 72; 2) Политическая борьба в Афинах в начале V в. до н.э. С. 129; Владимирская О.Ю. Алкмеониды и мидизм в Афинах во время Греко-персидских войн // Античное государство. Политические отношения и государственные формы в античном мире / Под ред. проф. Э.Д. Фролова. СПб., 2002.. С. 43–48. 15 Мидизм Павсания: Lippold A. Pausanias von Sparta und die Perser // RhM. 1965. Bd. 108. S. 320ff; Blamire A. Pausanias and Persia // GRBS. 1970. Vol. 11. № 4. P. 295–305; Evans J.A.S. The Medism of Pausanias: two versions // Antichthon. 1988. Vol. 22. P. 1–11; Паршиков А.Е. Павсаний и политическая борьба в Спарте // ВДИ. 1968. № 1. С. 126–137; Строгецкий В.М. Политическая борьба в Спарте в 70-е годы V в. до н.э. // Проблемы античной государственности / Сб. статей под ред. проф. Э.Д. Фролова. Л., 1982. С. 60–85. 12 2. Понятие мидизма Термин «мидизм» должен был возникнуть вслед за появлением обыкновения греков называть персов «мидянами» во второй половине VI в. до н.э., получить наибольшее распространение в период Греко-персидских войн, и также постепенно исчезать из употребления уже на рубеже V–IV в. до н.э. (за тем редким исключением, когда греческие авторы применяли термин «мидизм» при ссылках на события периода Греко-персидских войн, например, позицию тех или иных городов по отношению к Персии или на деятельность Павсания и Фемистокла). В лексиконе «Суда» глагол определяется как – «приверженность мидянам», и чуть далее непосредственно связывается с деятельностью спартанского военачальника Павсания (Suid., s.v., ; ). Примечательно, что и Геродот единожды употребляет выражение в качестве замены обычного для него глагола , что также может свидетельствовать в пользу адекватного понимания термина лексикографами16 Глагол и существительное прочно вошли в греческий лексикон. Д. Граф, К. Таплин и другие исследователи обращали внимание, что в конечном итоге глагол обозначал «делать что-то как мидяне», и отсюда могли проистекать всевозможные коннотации термина – лингвистические, политические, социокультурные17. Но эти возможные коннотации, фактически не В VIII, 34 «отец истории» сообщает, что македонские гарнизоны взяли под охрану беотийские города, желая показать Ксерксу, что беотийцы на стороне персов; ранее Геродот говорит, что . 17 Graf D. Medism. P. 15; Tuplin C.J. Medism. P. 156. Наряду с глаголом , греки в своей речевой практике наиболее часто употребляли такие глаголы на - как , , и крайне редко , идаже и . Производными от них являются существительные со сходными значениями . Некоторые из указанных терминов уже встречаются в текстах греческих авторов классического периода, другие появляются только в произведениях писателей эллинистического и римского периодов. См. употребление терминов в произведениях авторов классической Греции: : Isocr. VIII. 108; Xen., Hell, VI. 3. 14; Hell. Oxy,. XVII, 1; : Thuc., VIII, 87, 1; ., VIII, 108; Xen., Hell., VI, 13; : Thuc,. III, 65, 1; IV, 133, 1; VIII, 38, 3; : Xen., Hell., V, 4, 55; VI, 3, 14; Plato, Prot. 342e; Isocr., IV, 110; VIII, 108; Dem., LIV, 34; LIX, 36; : Xen., Hell., IV, 4, 15; VII, 1, 46; : Xen., Hell., IV, 8, 19; VI, 4, 18; Hell. Oxy., VII, 3; XVIII, 1; Isocr., VIII, 108; XII, 155; Plato, Prot. 342b-c; : Xen., Anab., VII, 3, 25; Aesch., III, 172; Plato, Meno. 82b; :Xen., Anab., IV, 5, 34. Например, глагол в зависимости от контекста мог означать «говорить как житель Аттики» – на аттическом диалекте, или быть на стороне Аттики, т.е. занимать проафинскую позицию; 16 дают возможности прояснить точное значение мидизма. Близкие и синхронные параллели с «мидизмом», однако, образуют глаголы , и . По крайней мере, ясно, что как сторонники афинян в греческих полисах назывались , сторонники спартанцев – , а фиванцев – , так и приверженцы персов обозначались как . Сами же эти определения, указывающие на внешнеполитические ориентиры тех или иных политических группировок в греческих полисах не несут никакой негативной смысловой нагрузки, по крайней мере, они не используются для характеристики «предателей». Самая первая по хронологии ссылка на мидизм присутствует на афинском остраконе, поданном против Габрониха, сына Лисикла, где употреблено слово 18 Габроних вероятно принадлежал к группировке Фемистокла (Hdt., VIII, 21; Thuc., I, 91, 3; Themist., Epist., IV; X), и был кандидатом на изгнании на остракофории в 470-е гг. до н.э. Ни у Эсхила, ни в сохранившихся фрагментах историков – предшественников Геродота, не присутствует упоминание мидизма. И только «отец истории» предоставляет информацию, которая оказывает неоценимую помощь в исследовании феномена. Конечно, Геродот в своем труде никогда не говорит непосредственно о происхождении слова «мидизм», оперируя им как хорошо известным для себя и своих греческих читателей, которые не встретили бы особых трудностей при его истолковании. Кроме того, следует заметить, что в труде Геродота терминология мидизма не встречается ранее IV книги (IV, 144), где сообщается, что после завершения неудачного скифского похода в 513 г. до н.э., Дарий оставил во Фракии Мардония, который «подчинил все полисы на Геллесонте, которые не были на стороне персов». Ключевое значение для понимания смысла пассажа принадлежит фразе , которую Г.А. Стратановский не совсем точно – «говорить как лаконец», лаконично, быть на стороне Лаконики – являться сторонником спартанцев, или следовать спартанским обычаям; – «говорить как грек» или «делать греческим»; – «говорить как варвар» (т.е. неправильно изъясняться погречески) или даже «быть на стороне варваров»; , , – говорить на соответствующих диалектах; и – говорить по-лидийски и по-персидски соответственно и т.д. О значениях терминов: Дворецкий И.Х. Древнегреческо-русский словарь. М., 1958. Т. 1. стт. ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; ; Ср.: LSJ, svv. В лексиконе подражание спартанским обычаям и одежде указывается даже как первое значение глагола (LSJ. s.v.) (Xen., Hell., IV, 8, 18; Plut., Alc., 23: ). 18 Суриков И.Е. Остракизм в Афинах. С. 75, 521. переводит следующим образом: «… он покорил все города, еще не подвластные персам». Однако выражение придает всему пассажу тот смысл, будто Мегабаз в период первого персидского вторжения в Европу покорял греческие полисы, которые отказывались присоединиться к персам без борьбы. Эта особенность текста учитывается в других переводах и комментариях к отрывку Геродота19. В следующий раз «отец истории» использует уже применительно к Аркесилаю III, царю Кирены (Hdt., IV, 165)20. Пример этот не был отмечен К. Таплином, который полагал, что Геродот при обращении к мидизму ссылался «всегда на поведение государства, а не индивидуума, и обычно на его позицию в отношении возможности непосредственной военной угрозы»21. Однако Геродот, упоминая о мидизме Аркесилая, во-первых, приводит его вне какого бы то ни было контекста Греко-персидских войн; во-вторых, он употребляет слово «мидизм» не по отношению к тем или иным полисам, как в предыдущем примере, а применяет его к личности; в-третьих, придает термину политическое звучание утверждением, что Аркесилай выдал Кирену персидскому царю Камбизу и в течение некоторого времени платил ему подать; в четвертых, подразумевает личные связи Аркесилая с персами (Hdt., IV, 165). Геродот употребляет слово «мидизм» применительно к Аркесилаю III в том значении, как его понимали современники, то есть еще не включает в него оттенок политической измены, впервые появившейся в год битвы при Марафоне 490 г. до н.э. Однако и здесь мы находим тот же подтекст: мидизм – подчинение персам без сопротивления22. Далее, на протяжении всего своего труда Геродот неоднократно использует глагол в значениях «перейти на сторону персов» или «быть на стороне персов», а также причастие в различных исторических контекстах, чтобы отметить действия отдельных греческих полисов или отдельных лиц Эллады, занимавших персофильскую ориентацию в период Греко-персидских войн. Геродот наиболее часто употребляет терминологию мидизма именно по отношению к позиции греческих полисов и этносов в период конфликта с Персией – походов персов против В издании Геродота 1890 г. мы встречаем следующий перевод, выполненный Дж. Маколэй: «Megabazus … proceeded to subdue all who did not join the Medes» (Herodotus, The Histories / Tr. By G.C.Macaulay. N.Y., 1890, Repr. 2004. P.238). В другом английском мздании выражение передается как «Megabazus… set about subjugating any settlements which were not collaborating with the Persians» (Herodotus.The Histories. Oxford, 1998. P. 283). 20 По рассказу Геродота, Феретима, мать Аркесилая III, убитого в Барке, бежала в Египет, где припала к ногам сатрапа Арианда с мольбами о помощи, уверяя его, что ее сын погиб из за мидизма ( ) (Hdt., IV, 165). 21 Tuplin C.J. Medism. P. 156. 22 О мидизме Аркесилая III см. подробнее: Mitchell B.M. 1) Cyrene and Persia // JHS. 1966. Vol. 86. P. 99–113; 2) Note on the Chronology of the Reign of Arcesilas III // JHS. 1974. Vol. 94. P. 174–177. 19 балканских греков в 490 и 480 гг. до н.э. (эгинцы: VI, 64; в целом греки: VII, 138–139; фиванцы: 205, 233; IX, 15, 40, 67; в целом беотийцы: VIII, 34; фокидяне: VIII, 30–31; IX, 17, 31; фессалицы: VII, 172; 174; о. Андрос: VIII, 112), и единожды, что весьма примечательно, употребляет фразу (VIII, 106) по отношению ко всем грекам, находившимся на стороне персов в период экспедиции Ксеркса в Грецию в 480 г. до н.э. Однако названных греческих сторонников Персии объединяет одно – все они приняли сторону персов без борьбы. Хотя, с другой стороны, следует заметить, что список перешедших на сторону персов греческих племен и городов, приводимый Геродотом (VII, 132), разумеется, должен был включать как тех, которые заняли персофильскую ориентацию сугубо добровольно (т.е. предоставили землю и воду Ксерксу еще до начала собственно вторжения), так и тех, которые поступили подобным образом под угрозой применения военной силы (причем, как мы уже продемонстрировали, таких должно было оказаться большинство). Поэтому трудно согласиться с мнением К. Таплина о том, что мидизм был сугубо добровольным актом23. То, что эллины в период Греко-персидских войн понимали под мидизмом не только собственно добровольное подчинение персам и дальнейшее сотрудничество с ними, но и подчинение «по принуждению», под угрозой силы, но все же без оказания вооруженного сопротивления, проясняется в других сообщениях Геродота. Эллинская клятва, принесенная накануне вторжения Ксеркса в 481 г. до н.э., предусматривает наказание только добровольных сторонников персов в Элладе, а не тех, которые стали ими по принуждению (Hdt., VII, 132). Таково значение пассивного причастия – «не вынужденные необходимостью»24. Рассуждая о печальной судьбе, которая могла постичь бы греков в случае отказа афинян от участия в войне против Персии, «отец истории» говорит о том, что спартанцы остались бы наедине с врагом, покинутые на произвол союзниками не по доброй воли, а в силу необходимости – (Hdt., VII, 139). Та же самая необходимость – , по мнению Геродота, была основной причиной, побудившей фессалийцев перейти на сторону персов после ухода войск Эллинского союза из Темпейской долины. В данном случае фраза Геродота (VII, 172) – , – наглядно демонстрирует, что даже по отношению к перешедшим на сторону персов «по принуждению» фессалийцам было применимо определение мидизма. Точно так же присоединились к персам и фокидяне, но не по доброй воле, а в силу необходимости– 23 Tuplin C.J. Medism. P. 160. Вообще, следует заметить, что в труде Геродота отводится довольно большое значение при объяснении мотиваций и причин событий и действий тех или иных личностей (Munson R.V. Ananke in Herodotus // JHS. 2001. Vol. 121. P. 30-50, особ. 36–37). 24 (Hdt.,IX,17). Вообще, надо сказать, что среди основных причин мидизма в представлениях Геродота (VII, 138; ср.: VIII, 36) страху греков перед могуществом Персидской империи отводится едва ли не первое место. Помимо этого, мидизм, как это также явствует из свидетельств Геродота, в значительной мере зависел также от традиционных приоритетов во внешней политике, исключавших выработку одинаковых позиций в греко-персидском конфликте теми эллинскими племенами и полисами, которые издавна враждовала между собой. Стародавняя вражда фактически не позволила прийти к общему соглашению фессалийцам с фокидянами (Hdt., VIII, 27–30)25, фиванцам c феспийцами и платейцами (Hdt., VIII, 50), спартанцам с аргосцами (Hdt., VII, 148–152). Среди других причин мидизма полисов и этносов Геродот упоминает персофильскую политику правящей элиты, которая далеко не часто соответствовала позиции основного населения. В редких упоминаниях случаев индивидуального мидизма Геродот называет прежде всего именно представителей полисной аристократии (фессалийские Алевады из Лариссы – Форак и его братья Эврипил и Фрасидей: Hdt., VII, 6; 174; IX, 1, 58; фиванцы Аттагин и Тимегенид: Hdt. IX, 15–16, 38, 86, 88), однако он фактически совершенно игнорирует мотивацию, побудившую тех или иных представителей греческой политической элиты поддержать Персию и очень скупо сообщает о проявлениях их мидизма. Однако можно быть уверенным, что только сугубо «добровольный» мидизм, а не мидизм «по принуждению», мог классифицироваться как предательство. В этой связи, конечно, следует согласиться с уже упомянутым мнением, высказанным еще А. Гоммом о том, что мидизм становился настоящей изменой только в период Греко-персидских войн. Именно после победы греков в войнах с персами в 490 г. и 480–479 гг. до н.э. термин «мидизм» должен был принять гораздо более негативную окраску, чем был прежде, приравнивавшую его к политической измене по отношению не только к гражданам отдельно взятого полиса, но именно ко всей Элладе26. Геродот в ряде случаев проводит недвусмысленные параллели между мидизмом и предательством. Во времена Геродота Греко-персидские войны мыслились как время небывалого патриотического подъема и политической консолидации. Первый случай описания мидизма как предательства Греции встречается у Геродота при обращении к позиции Эгины в 490 г. до н.э. Он сообщает, что согласие эгинцев подчиниться Персии афиняне восГеродот заявлял, что фокидяне исключительно из ненависти к фессалийцам ( ) не перешли на сторону Персии; будь фессалийцы на стороне греков, то фокидяне поддерживали бы персов (VIII, 30). П. Брант предполагал, что фессалийцы надеялись с персидской помощью отомстить фокидянам за недавнее поражение (Brunt P.A. Studies in Greek History and Thought. Oxford, 1997. P. 81). 26 Об этом см., например: Суриков И.Е. Из истории греческой аристократии. С. 72. По заявлению Дж. Холлэдэя, мидизм стал «позорным» термином после того, как произошел серьезный конфликт между греками и персами (сделана ссылка на мнение А. Гомма: Holladay J. Medism in Athens 508-480 BC. P. 174). 25 приняли как подходящий повод к возобновлению враждебных действий против этого полиса и направили своих послов в Спарту с тем, чтобы обвинить эгинцев в предательстве Эллады– (Hdt., VI, 49). Другой пример отождествления мидизма с изменой предстает в ответе фокидян на предложение своих врагов фессалийцев заплатить определенную денежную сумму, чтобы уберечь свою страну от бедствий предстоящего персидского вторжения в 480 г. до н.э. Фокидяне отвергли это предложение, заявив о том, что они могли, если бы захотели, подобно фессалийцам перейти на сторону персов (), но они никогда добровольно не будут предателями Эллады – (Hdt., VIII, 30). Геродот проводит параллели между мидизмом и предательством и при обращении к роли Афин в период Греко-персидских войн. Особенно очевидным это становится при изложении «отцом истории» афинского ответа спартанским послам, опасавшимся заключения договора Афин и Персии в 479 г. до н.э.: «Нет на свете столько золота, нет земли столь прекрасной и плодоносной, чтобы мы ради этих благ захотели перейти на сторону персов и поработить Элладу» ( ). Заключить мир с Ксерксом, по словам афинян, – значит предать кровное и языковое родство с другими эллинами, общие святилища богов, жертвоприношение на празднествах и одинаковый образ жизни, стать предателями ( ) – не благо для афинян (Hdt., VIII, 144). Тенденция вполне ясна, так как и ранее Геродот представлял афинян спасителями Эллады ( ) вследствие их отказа перейти на сторону персов и доказывал, что в ином случае Грецию ожидало бы неминуемое порабощение (Hdt., VII, 139). Однако измена () представляла собой частный случай мидизма27. Геродот иногда сообщает о случаях предательства греками интересов своего родного полиса, но он не связывает их с мидизмом. Среди таких примеров: измена некоторых эретрийцев в 490 г. до н.э. (Hdt., VI, 100); предательство Эпиальта при Фермопилах (Hdt., VII, 213); предательство стратега скионян Тимоксена при осаде персами города Потидеи в 479 г. до н.э. (Hdt., VIII, 128). Впрочем, во всех случаях предательство, очевидно, считалось мидизмом, хотя Геродот не употребляет слова и . В отношении же Тимоксена «отец истории» сообщает, что он намеревался передать Потидею персидскому военачальнику Артабазу и вел с ним тайные переговоры, но его замысел был раскрыт. Далее, историк делает интересное замечание: «Однако было решено не клеймить Тимоксена как изменника ради города скионян, чтобы в будущем скионян вечно не зваОб определении сущности предательства в греческом мире: Chroust A-H. Treason and Patriotism in Ancient Greece // The Journal of the History of Ideas. 1954. Vol. 15. № 2. P. 280–288; Herman G. Ritualized Friendship and the Greek City. Cambridge, 1987. P. 156– 161. 27 ли предателями ( , )» (Hdt., VIII, 128). Это сообщение Геродота можно понимать так: если бы Тимоксен был обвинен в измене, то клеймо мидизма пало на его родной город – Скиону. Оно не оставляет сомнения, что как в период Греко-персидских войн, так и во время Геродота мидизм считался предательством всей Греции. В отличие от Геродота, Фукидид только четырежды обращается к теме мидизма на страницах своего труда, причем, дважды историк сообщает о примерах полисного мидизма (III, 34, 1; 56, 4), и дважды об индивидуальном мидизме (I, 95, 5; 135, 2). Столь незначительный интерес к этой теме со стороны знаменитого афинского историка, очевидно, может быть объяснен тем, что в центре внимания автора были главным образом события Пелопоннесской войны, когда, мидизм уже переставал быть значимым фактором в политической жизни греков (как, собственно, и связанная с ним терминология, которая использовалась античными авторами сугубо к ситуации Грекоперсидских войн). Поэтому три примера мидизма у Фукидида относятся к периоду Греко-персидских войн (мидизм фиванцев, Павсания и Фемистокла), и только один – к событиям 430 г. до н.э. (мидизм в Колофоне). Далее, как уже было замечено, если Геродот, впервые сообщавший о мидизме, понимал его главным образом как феномен политического сотрудничества греков с Персией, то у Фукидида уже можно обнаружить примеры иного понимания мидизма, причем в тех разделах, где говорится о мидизме Павсания (Thuc., I, 95, 5). Историк делает необходимые пояснения по поводу состава его преступления, которые на первый взгляд могут предполагать, что в основе обвинения Павсания лежал «социокультурный мидизм» – подражание персидскому образу жизни. Фукидид замечает: «Не довольствуясь простым образом жизни, Павсаний стал носить мидийское платье ( ) и после отъезда из Византия ехал через Фракию в сопровождении мидийских и египетских телохранителей; он завел роскошный персидский стол ( ), и не будучи в состоянии скрыть свои настроения, уже в мелочах обнаруживал, что можно ожидать от него в будущем» (I, 130, 1). Далее Фукидид продолжает развивать ту же тему: «Тем не менее его образ жизни, несхожий с установленными обычаями, и стремление подражать варварам ( ), давали множество поводов подозревать, что он не желает, как равный, подчиняться спартанским обычаям» (I, 132, 1). Более поздние античные авторы также акцентируют внимание на подражании Павсания персидским нравам (см. напр.: Duris, FGrHist., 76, F. 14: «Павсаний снял с себя отеческий грубый плащ и надел персидскую одежду»; cf. Aelian., VH, VI, 7; IX, 41). Окончательный вывод о том, что обвинение в мидизме могло включать приверженность персидским обычаям, казалось бы, может следовать из за- мечания Афинея, что Алкивиад подражал мидизму Павсания ( - ), и привлек на свою сторону Фарнабаза тем, что оделся в персидскую одежду и выучил персидский язык подобно тому, как Фемистокл(Athen., XII, 49)28. По мнению К. Таплина, Афиней мог самостоятельно несколько расширить смысл термина «мидизм», т.е. придать ему значение, которое не следует из текстов других авторов29. Если дело обстоит таким образом, то неправомерным было бы использовать сообщение Афинея для суждений о «социокультурном» мидизме Павсания. За разъяснениями обратимся опять же к Фукидиду. Историк сообщает, что во время первого суда в Спарте Павсаний был оправдан из-за недостатка доказательств его вины, а его подражание персидским нравам воспринимали просто как нежелание подчиняться спартанским обычаям (), как это следует из приведенной выше цитаты (Thuc., I, 132, 1). Но было ли это достаточным основанием для обвинения в мидизме? Очевидно, нет, если впоследствии у спартанских судей возникла необходимость заполучить более надежные доказательства вины Павсания, которые бы определенно свидетельствовали о конкретных связях регента с персидским царем (Thuc., I, 132, 5; 133; 134, 1). Таким образом, обвинение в мидизме даже после 479 г. до н.э. должно было исходить не из манеры поведения или образа мыслей, а из вполне конкретных действий, направленных на установление и осуществление контактов с Персией в ущерб интересам своего родного города или Эллады в целом. Хотя можно также с большим основанием предположить, что, конечно, подражание врагам-персам в одежде или обычаях могло послужить (и в действительности служило) поводом к подозрению в мидизме, нуждавшемуся на тот момент в дальнейших доказательствах, которые еще не были собраны в период первого суда над спартанским военачальником. Однако, кроме случая Павсания, трудно найти примеры, где явно можно было бы проследить связь обвинения в мидизме с принятием греками персидского образа жизни30. Другие историки и писатели конца V–IV вв. до н.э. не дают ничего нового для осмысления феномена мидизма. Так, Ксенофонт ссылается на мидизм эретрийца Гонгила (Hell., III, 1, 6), Исократ в «Панегирике» говорит о смертных приговорах неким афинянам по случаю их мидизма в период ГреСр. замечание лексикона «Суда» о Павсании, где схожим образом определяется мидизм: «Мидизм начинался с того, что он (Павсаний – Э.Р.) в Византии имел египетских и финикийских телохранителей, употреблял мидийскую трапезу, помышлял о дочери Ксеркса в обмен на Грецию» (Suid., sv. ) Однако, и здесь, наряду с упоминанием «социокультурного» мидизма, свидетельствуется о предательских замыслах Павсания. 29 Tuplin C.J. Medism. P. 160. 30 Не может служить в качестве такого примера и изображение в виде персидского лучника кандидата на изгнание посредством остракизма – Каллия, сына Кратия, так как практически ничего не известно о аспектах его восприятия в Афинах (Суриков И.Е. Остракизм в Афинах. С. 72, 75, 163–165). 28 ко-персидских войн (IV, 157), Демосфен упоминает мидизм фиванцев (LIX, 95) и обвинение в мидизме Фемистокла ( ) (XXIII, 205). Остальные ораторы вообще не сообщают о мидизме. Примечательно, что терминология мидизма не применяется также и комедиографом Аристофаном, хотя он ссылался на «заговоры» некоторых афинян с мидянами и царем» (Ar. Equ., 475–478), т.е. на явление, которое могло хорошо подходить под определение мидизма. Однако парадоксально встретить ссылку на мидизм в ироническом замечании некоего спартанца, что благодаря Анталкидову миру 386 г. до н.э. «лакедемоняне стали сторонниками мидян» ( ), на которое Агесилай отвечал, что «скорее мидяне стали сторонниками лакедемонян» ( ) (Plut. Ages., 23, 2; Artax., 22, 4).В рассказе Плутарха, сохранившего этот довольно распространенный анекдот, с одной стороны, термины «мидяне» и «мидизм» употребляются в не свойственной той эпохе манере, а, с другой, «мидизм» противопоставляется «лаконизму». Это единственная ссылка на мидизм из истории IV в. до н.э., которая непосредственно не относится к событиям Греко-персидских войн. Надо думать, что заключение Каллиева мира афинянами с Персии в 449 г. до н.э., прекратившего непосредственную конфронтацию, а затем подкрепленного Эпиликовым мирным договором после 423 г. до н.э., и, наконец, установление союзнических отношений Спарты и Персии в 412–411 гг. до н.э., несомненно способствовали вытеснению из употребления клише «мидизм» (в противном случае, позорное клеймо мидизма могло быть применено к самой Спарте, однако, мы знаем, что ни о чем подобном не упоминается в источниках). И в этой ситуации довольно необычно встретить ссылку на сотрудничество с Персией среди обвинений, предъявленных спартанцами фиванцу Исмению в 383 г. до н.э. (например, ему в вину вменялось заключение «союза гостеприимства» с персом), хотя примечательно, что Ксенофонт, передающий этот эпизод, избегает вполне уместных для того контекста определений или , но использует их замену в виде глагола (Xen., Hell., V, 2, 35)31 Последнее, думается, не случайно и может свидетельствовать о сознательном нежелании Ксенофонта употреблять термин «мидизм», который, очевидно был сочтен историком неправомерным по отношению к данному случаю – некоторого рода анахронизмом. Собственно говоря, известен еще один пример употреб Г.М. Хэк и Р. Бак считают, что Исмений был обвинен в мидизме (Hack H.M. Thebes and the Spartan Hegemony, 386–382 B C // AJPh. 1978. Vol. 99. № 2. P. 226; Buck R. Boeotia and the Boeotian League 432–371 BC. Alberta, 1994. P. 69), причем первый в особенности обращает внимание на абсурдность этого обвинения (an absurd claim), поскольку, по мнению исследователя,«не было никого, кто бы не угождал мидянину в это время или в период Коринфской войны, и Спарта, а не Фивы в конечном итоге добились персидской поддержки». 31 ления слова в качестве непосредственной замены мидизму – во втором, сохранившемся в довольно фрагментарном виде, письме Александра Македонского на Хиос, предписывалось, чтобы никто из хиосцев в дальнейшем не подлежал преследованию (SEG, XXII, 506; XXX, 1072)32. Некоторые поздние античные авторы (Диодор Сицилийский, Плутарх и др.) уже не употребляли определения «мидизм» и «варваризм», но во всех случаях вместо них используютслово «измена» – . Например, Диодор характеризует греков, занявших сторону Персии в 480 г. до н.э. как , избегая термина во всех разделах своего труда, где он сообщает о персофильстве периода Греко-персидских войн. Историк перечисляет греческие города и племена, которые перешли на сторону персов и называет их (XI, 3, 1). В других пассажах Диодор упоминает обвинение в , выдвинутое против Павсания (XI, 46, 1; 54, 2–3) и Фемистокла (XI, 54, 5; 55, 4, 8; 56, 2), употребляя также глагол (XI, 44, 4; 54, 4). Надо думать, что Диодор в I в. до н.э. не особенно заботился о сохранении оригинальной терминологии, а предпочитал иcпользовать такие определения, которые были более понятны читателям – его современникам. Аристодем (FGrHist., 104, F. 1, 1, 1; 2, 4; 3, 1; 8, 1) и Плутарх (Them., 7, 2; 21, 7; Aristid., 16, 2; 18, 6; 18, 7; см. особенно его сочинение «О злокозненности Геродота», где он следует терминологии «отца истории») пытались сохранить термины своих источников, в том числе и относящиеся к мидизму, однако, едва ли они понимали различия между самим этим явлением и предательством. Аристодем, например, в своей «Эпитоме» 4 раза использовал терминологию мидизма и 7 раз применял слово к деятельности Павсания (F. 1, 4, 1; 6, 2–3; 8, 1–2) и Фемистокла (F. 1, 10, 1) в интересах персов. Плутарх также определяет поведение Павсания как «предательство» (Them., 23, 1; Cim., 6, 2; De Her. malign., 855F). Аналогичным образом поступает и периэгет Павсаний (VII, 10, 2), который даже приводит список тех, которые по его мнению, являются «предателями» ( ) – среди них уже известные по Геродоту эритрейцы Филагр, сын Кинея и Эвфорб, сын Алкимаха, фессалийцы Алевады, фиванцы Аттагин и Тимегенид. 3. Греческая оппозиция мидизму Понятно, что мидизм как феномен подлежал осуждению в Греции. Уже после сражения при Марафоне в 490 г. до н.э. афиняне и спартанцы обратились к наказанию персофилов. Эти попытки привели, с одной стороны, к религиозным и военно-политическим акциям, направленным на наказание по- Об этом: Маринович Л.П. Греки и Александр Македонский (К проблеме кризиса полиса). М., 1994. С. 189. 32 лисов, признанных виновными в мидизме, а с другой, – к первым судебным процессам против отдельных лиц по обвинению в мидизме33. В числе военно-политических акций, предпринятых еще в 490 г. до н.э., можно назвать вторжение спартанского царя Клеомена I на Эгину под предлогом наказания местных персофилов и помещени эгинских заложников в Афинах (Hdt., VI, 49–50, 73; Paus., III, 4, 3)34, а также военную экспедицию Мильтиада Младшего, сына Кимона, на Парос около 489 г. до н.э., предпринятую под предлогом, что паросцы предоставили свои триеры для транспортировки персидского войска к побережью Аттики (Hdt.,VI, 133)35. Одним из первых мероприятий Эллинского союза 481 г. до н.э. было принесение клятвы против тех греков, которые выступили на стороне Ксеркса36. Так, по сообщению Геродота, накануне вторжения Ксеркса, греки, «поднявшиеся на войну с варваром» ( ) принесли клятву, которая гласила: , , - , – «которые передались персу, будучи эллинами, не вынужденные к тому необходимостью, в случае хорошего исхода дел, с тех собрать десятину в пользу бога в Дельфах» (Hdt., VII, 132). Нам уже приходилось затрагивать исторический контекст принесения этой клятвы, а также обращать внимание на то, что она направлена была главным образом против добровольных сторонников персов в Греции, а не тех, которые стали такими «по необходимости». Здесь же представляется вполне уместСм.: Рунг Э.В. Мидизм в период Греко-персидских войн: К вопросу о наказании сторонников персов в Греции в 480–479 гг. до н.э. // AAe. Казань; Саратов; Н.Новгород, 2007. Вып. 2. С. 256–272. 34 Об этих событиях см.: Andrewes A. Athens and Aegina 510-480 // BSA. 1936-1937. Vol. 37. P. 1–4; Helmbold W.C. Athens and Aegina // CPh. 1952. Vol. 47. P. 95–97; Leahy D.M. Aegina and the Peloponnesian League // CPh. 1954. Vol. 49. № 1. P.232–243; Jeffery L.H. The Campaign between Athens and Aegina in the Years before Salamis (Herodotus VI 87–93) // AJPh. 1962. Vol. 83. № 1. P. 44–54; Amit M. Great and Small Poleis. A Study in the Relations between the Great Powers and Small Cities in Ancient Greece. Bruxelles, 1973. P. 23–30. 35 Из многочисленных работ об этой экспедиции, см. особ.: Papalas A.J. The Parian Expedition and the Development of the Athenian Navy // AHB. 2000. Vol. 14. № 3. P. 107–119; Link S. Das Paros-Abenteuer des Miltiades (Hdt. 6, 132–136) // Klio. 2000. Bd. 82. Ht 1. S. 40– 53. Примечательно, что, если доверять Геродоту, Мильтиад, также как и позднее Фемистокл, попытался взыскать деньги с паросцев: он потребовал с Пароса 100 талантов, и обязался, в случае отказа, не снимать осаду до тех пор, пока не захватит город (Hdt. VI. 133). 36 Об Эллинском союзе см.: Brunt P.A. The Hellenic League against Persia // Historia. 1953. Bd. 2. Ht. 2. S. 135–163; Kienast D. Der Hellenenbund von 481 v.Chr. // Chiron. 2003. Bd. 33. S. 43–77; Строгецкий В.М. Панэллинская лига 481 г. до н.э.// Социальная структура и политическая организация античного общества. Л., 1982. С.45–75; . Рунг Э.В. Панэллинская лига 481/0 г. до н.э. // Мнемон. Исследования и публикации по истории античного мира / Под ред. проф. Э.Д. Фролова. СПб., 2008. Вып. 7. С. 23–46. 33 ным определить значение глагола в данном контексте как репрессивной меры, направленной против персофилов37. Еще Дж. Грот предполагал, что десятина означала посвящение имущества и, может быть, каждого десятого из жителей города для пользы Дельфийского бога38. По мнению комментаторов Геродота, У. Хау и Дж. Уэллса, глагол в данном случае означал «полное разрушение городов, включая продажу населения в рабство, и конфискацию всего имущества и земель: из всего этого десятая часть должна была быть посвящена богу»39. П. Брант считал, что посвящение десятины должно означать конфискацию земель тех племен, которые занимали сторону Персии40. Н.Дж.Л. Хэммонд приходит к тому же заключению41. У.К. Притчетт интерпретировал это условие клятвы как то, что «десятина должна быть посвящена Аполлону с продажи всего имущества, людей и земель перешедших на сторону Персии городов (medizing cities)» и связывал с распространенным обычаем греков посвящения десятины как десятой части с военной добычи42. М. Флауер и Дж. Маринкола замечали, что «здесь глагол означает совершенно разрушить город и посвятить богу десятую часть добычи»43. Дж. Микалсон также принимает это мнение, однако, с некоторой осторожностью. Исследователь пишет: «Что понималось под этой десятиной, не определено, но это могло означать полное разрушение перешедших на сторону Персии городов (medizing cities), с продажей их населения в рабство и конфискацией всего имущества и земель. С полученного от продажи дохода десятина должна была быть посвящена богу»44. Такое мнение высказывают и другие исследователи, так что можно закономерно говорить о нем как о communis opinio45. Надо заметить, что ни один греческий автор V–IV вв. до н.э., сообщающей о клятве наложить десятину на персофилов, не сообщает о том, какие действия со стороны поклявшихся требовались для ее исполнения. Сложность в интерпретации этого места клятвы придает то обстоятельство, что Вообще же глагол имеет несколько значений: «собрать десятину», «обложить десятиной», «посвятить десятину». Об этих значениях см.: Дворецкий И.Х. Древнегреческо-русский словарь Т. 1. ст. ; LS J, s.v. 38 Grote G. A History of Greece: From the Time of Solon to 403 BC. L., 2001. P. 233, 297. Not. 48. 39 How W.W., Wells J. A Commentary on Herodotus. Oxf., 1912. Vol. 2. P. 199. 40 Brunt P. The Hellenic League against Persia // Historia. 1953/4. Bd. 2. Ht. 1. S. 137. 41 Hammond N.G.L. The Expedition of Xerxes // CAH2. Vol. 4. 1988. P. 544. 42 Pritchett W.K. The Greek State at War. Part. 5. P. 93. 43 Flower M.A, Marincola J. Herodotus: Histories Book IX. Cambridge,2002.P. 256–257. 44 Mikalson J.D. Herodotus and Religion in the Persian Wars. L., 2003. P. 52. 45 См.: Ehrenberg V. From Solon to Socrates. P. 154; Walbank F.W., Hammond N.G.L. A History of Macedonia. Vol. 3. Oxf., 1988. P. 64; Кулишова О.В.: 1) Дельфийский оракул в системе античных межгосударственных отношений. Спб., 2001. С. 273; 2) Дельфийский оракул в Греко-персидском конфликте // ВДИ. 2001. № 3. С. 28–29. В своей более ранней работе я также присоединился к этому мнению: Рунг Э.В. Феномен мидизма. С. 30–31. 37 глагол довольно редко употребим, и его точное значение часто не определяется в источниках46. Известны случаи посвящения десятины как после разрушения захваченного города47, так и не предусматривающие разрушения города и порабощения населения48. Далее, во всех сообщениях о клятве присутствует именно , а не более распространенные глаголы и , когда речь идет о разрушении того или иного города и порабощения населения, или, по крайней мере, сочетание в случае опустошения страны (в истории Греции такие случаи периодически встречались как в военно-политической практике спартанцев, так и других греков – аргосцев, фиванцев, афинян и др., а также македонян)49. К тому же, если бы клятва действительно подразумевала разрушение городов персофилов, опустошение их земель и порабощение населения, то ее выполнение не только ввергло бы Грецию в бесконечные смуты и раздоры, как верно замечает О.В. Кулишова50, но и вообще добрая половина Эллады оказалась бы разоренной уже после персидского нашествия самими же греками. Между тем, в анонимном жизнеописании Эзопа сообщается об интересующей нас практике греков наложения десятины после захвата города: «Существует древний обычай у эллинов, что если они захватывают город, они посылают десятую часть добычи Аполлону, от ста быков – десять, от коз – то же самое, и от других – то же, а также из денег, от мужчин, от женщин» (Vita Aesopi G. 126). Как замечает Л. Кьюрке, этот «древний В TLG встречается 22 раза, – 16 раз. Большинство случаев употребления приходится на разного рода лексиконы («Суда», Гезихия, Фотия, Псевдо-Зонары, Гарпократиона и т.д.); на втором месте по частоте употребления этого глагола находятся сообщения о клятвах греков против персофилов. 47 Типичный пример посвящения десятины после разрушения города и порабощения населения предоставляет Диодор в своем сообщении о войне аргосцев против Микен около 465 г. до н.э. См.: Diod., XI, 65, 5: «аргосцы, обратив в рабов микенцев, пожертвовали с них десятину, а Микены разрушили» ( - ). 48 Страбон (VI, 1, 6), например, сообщает, что после основания Регия в Италии халкидянами, последние, испытывая голод, по повелению оракула, принесли в Дельфы десятину ( ). 49 : 1) разрушение Платей спартанцами в 427 г.до н.э. (Diod., XII, 56, 6); 2) разрушение Орней аргосцами (Thuc., VI, 7, 2); 3) предложение фиванцев разрушить Афины в 404 г. до н.э.(Plut., Lys., 15, 2; Polyaen. I, 45, 5); 4) разрушение Платей фиванцами ок. 374 г. до н.э. (Diod., XV, 46, 6); 5) решение о разрушении Орхомена ок. 364 г. до н.э., после захвата города фиванцами (Diod., XV, 79, 5); 6) предложение дельфийских амфиктионов разрушить города фокидян в 346 г. до н.э. (Diod., XVI, 60, 2); 7) решение разрушить Фивы после захвата города Александром Македонским в 335 г. до н.э. (Polyb., V, 10, 6; Diod., XVII, 14, 3; Arr., I, 9, 9) и т.д. 50 Кулишова О.В. Дельфийская амфиктиония в политической жизни архаической и классической Греции // Университетский историк. Спб., 2003. Вып. 2.. С. 17. 46 обычай» восходит к известной практике в Греции V и IV столетий до н.э. – разрушении города с посвящением десятины Аполлону Пифийскому51. Однако в приведенном выше отрывке, как ни странно, не говорится о разрушении города и полном порабощении населения, а только о посвящении десятины как части военной добычи, собранной после победы над врагом (Ср. Hdt., I, 89; Suid. s.v. ; Phot. s.v. ; EM. s.v.), – т.е. в ее традиционном понимании (а греки, и в этом не может быть сомнения, предусматривали ведение военных действий против полисов, занимавших сторону Персии). Подобным образом, например, десятину греки посвятили в Дельфы и Олимпию с военной добычи после битвы при Платеях (Hdt. IX. 81; Ср.: IG. I3, 1463 A1-B1 = FD. III. 2,2; IG. I3, 1467), и в надписях посвящение десятой части добычи в Дельфы и Олимпию выступает как итог военной победы в межполисных конфликтах52. Лексикон «Суда», объясняя значение глагола , ссылается на ту же самую клятву греков: . , – «уплатить десятину: дать десятину, в отношении которой греки принесли клятвы. Если победят, то выступить походом и собрать десятину со всех в пользу Пифо» (Suid. s.v. ). Комментарий Суды также предполагает ведение военных действий против персофилов, но не говорит о разрушении городов. Обет собрать десятину с греков, перешедших на сторону Персии, содержится и в версиях клятвы, принесенной перед битвой при Платеях (Lyc. in Leocr. 81; Tod. II. 204 = Rhodes–Osborne. 88), историчность которой, впрочем, поддерживают далеко не все исследователи53. Причем в афинской версии клятвы особо оговаривается требование собрать десятину с фиванцев, которые были злейшими врагами афинян и наиболее последовательными персофилами в период войны с Персией: – «я соберу десятину с города фиван51 Kurke L. Aesop and the Contestation of Delphic Authority // The Cultures within Ancient Greek Culture: Contact, Conflict, Collaboration. Cambridge, 2003. P. 87; Ср.: Parke H.W. Consecration to Apollo // Hermathena. 1948. Vol. 62. P. 82–114. 52 Из этой десятины, как известно, греки посвятили в Дельфы золотой треножник, в Олимпию – медную статую Зевса, на Истме – статую Посейдона (Hdt., IX, 81). О посвящении десятины как части добычи в военной практике греков см. подробнее: Pritchett W.K. The Greek State at War. Part 5. P. 96ff. 53 В пользу подлинности: Raubitschek A.E. The Covenant of Plataea // TAPA. 1960. Vol. 91. P. 178ff; Burn A.R. Persia and the Greece. The Defence of the West. L., 1962. P. 512– 515; Green P. The Greco-Persian Wars. Berkely-Los Angeles-L., 1996. P. 239–241. В пользу фальсификации; Flower M.A, Marincola J. Herodotus: Histories Book IX. P. 323–325; Habicht C. Falsche Urkunden zur Geschichte Athens im Zeitalter der Perserkriege // Hermes. 1961. Bd. 89. Ht. 1. S. 11ff. Дж. Микалсон приводит мнения об аутентичности клятвы, однако, не выражает собственного отношения к ним (Mikalson J.D. Herodotus and Religion in the Persian War. P. 92–93. цев» (сткк. 32–33). На это условие клятвы дважды ссылается Ксенофонт: оба раза он упоминает «старинное решение обложить десятиной фиванцев» ( ) (Xen., Hell., VI, 3, 20; 5, 35). Об этом решении известно Полибию (IX, 39, 5). Аристодем же более определенно сообщает о выполнении эллинами этого места клятвы в отношении фиванцев: «после победы при Платеях эллины установили трофей…, c фиванцев же, в соответствие с клятвой, собрали десятину» ( ) (Aristodem., FGrHist., 104, F. 1, 4). Данные Аристодема более определенно предполагают, что сбор десятины с персофилов не был связан с разрушением их городов и порабощением населения. И только Юстин (XI, 3, 10), рассказывая об осуждении фиванцев после захвата города Александром Македонским в 335 г. до н.э., замечает, что все связали себя клятвой, что после победы над персами разрушат Фивы (iure iurando se omnes obstrinxerint, ut victis Persis Thebas diruerent), и некоторые современные комментаторы полагают, что речь идет о клятвах (omnes) эллинов перед битвой при Платеях54. Впрочем, это единственный текст, где греческий глагол – «собрать десятину» – заменен латинским глаголом diruere – «разрушать»; и потому возникает закономерный вопрос об адекватном понимании Юстином / Помпеем Трогом клятвы. Первые враждебные действия против персидских сторонников в Греции в период вторжения Ксеркса начались уже непосредственно после сражения при Саламине 480 г. до н.э., когда царь Персии, оставив Мардония военачальником в Греции, отбыл в Азию. В этот момент на совещании стратегов Эллинского союза активно обсуждался вопрос о том, целесообразно ли разрушить мосты через Геллеспонт и не дать Ксерксу покинуть Элладу, или же нужно позволить царю уйти из страны (Hdt., VIII, 108). По данным Геродота, Фемистокл во главе флота подверг осаде остров Андрос, потребовав с его жителей денежные средства, но андросцы денег не дали. В связи с этим «отец истории» излагает рассказ о том, что Фемистокл велел передать андросцам, что пришел с двумя великими божествами – Убеждением и Принуждением ( ); однако, андросцы отвечали, что они до крайности бедны землей и два ни на что негодных божества не покидают их остров – Бедность и Беспомощность ( ), поэтому они не смогут уплатить деньги (Hdt., VIII, 111). Фемистокл продолжил осаду города. В связи с этими событиями Геродот замечает, что среди эллинов распространялась информация, будто бы Андрос был осажден из-за мидизма, – (Hdt., VIII, 112). 54 Justin. Epitome of the Philippic History of Pompeius Trogus. Vol. I: Book XI-XII. Alexander the Great / Тr. and app. by J. C. Yardley, comm. by W. Heckel. Oxford, 1997. P. 95–96. Таким образом, перед нами первый случай применения греками репрессивных акций против персофилов. Но это не последний случай. Осада Андроса не принесла успеха (Hdt., VIII, 121), однако под угрозой осады деньги предоставили жители Пароса и Кариста (VIII, 112); тем не менее, хора Кариста была подвергнута опустошению (VIII. 112, 121). Об обстоятельствах, при которых Андрос оказался под властью персов, Геродот ничего не говорит, но, скорее всего, это произошло при Дарии I, во время персидских походов против Греции в 492–490 гг. до н.э. (см. Aesch., Pers., 886). Паросцы, же, как уже говорилось, вероятно, предоставили свои триеры для переправы персов на побережье Аттики к Марафону; именно это очевидно стало поводом для нападения Мильтиада (II) на Парос ок. 489 г. до н.э. (Hdt., VI, 133). Паросские корабли были и в составе флота Ксеркса (VII, 66). Карист был подчинен персами также еще при Дарии I, во время экспедиции Датиса и Артаферна 490 г. до н.э. против Афин и Эретрии: каристейцы первоначально не дали персам заложников, отказывались воевать против соседних городов, и подчинились только после последовавшей осады (Hdt., VI, 99). Таким образом, Фемистокл имел повод обвинить эти островные полисы в мидизме. Геродот сообщает о том, что во время осады Андроса Фемистокл посылал вестников и на другие острова с требованием денег, и далее комментирует: «Заплатили ли деньги и другие острова, я не могу сказать, но думаю, впрочем, что Карист и Парос не были единственными» (Hdt., VIII, 112). «Отец истории» объясняет сбор денег с островов Эгеиды ненасытной алчностью Фемистокла ( ). Геродот заявляет, что паросцы, умилостив Фемистокла деньгами ( ), избежали нападения, а кроме того замечает, что афинский военачальник собирал деньги с островитян втайне от других стратегов ( ) (Hdt., VIII, 112). В общем, создается впечатление, что сбор денег с островов – это всецело личная инициатива Фемистокла, которым двигали исключительно корыстные интересы. Действительно, Фемистокл (как, впрочем, и многие другие греческие военачальники) был готов брать взятки, угрожая осадой городам, которые находились на стороне Персии; предлог был выбран не случайно, а с той целью, чтобы создать видимость того, что греки действуют во исполнение принесение клятвы против персофилов. Вероятно, в ходе этих боевых операций против островитян, под угрозой осады оказался и Родос, родина иалисского поэта Тимокреонта. Родос, как и некоторые другие греческие острова, был захвачен персами также в 490 г. до н.э. Линдская хроника повествует об осаде города Датисом. Осада, однако, была безуспешной (по преданию, из-за вмешательства богини – Афины Линдской) и завершилась установлением дружбы () с гражданами этого города (Chron. Lind., XLII, D, 1–47)55. По данным Диодора, 55 См.: Горлов Ю.В. Родос. Проблемы социально-политического и экономического в составе флота Ксеркса находились корабли с Родоса (Diod., XI, 3, 8). Итак, Родос оказался на стороне персов и также подвергся нападению флота Эллинского союза. Плутарх сообщает об осуждении на изгнание Тимокреонта за мидизм по побуждению Фемистокла – (Plut., Them., 21). В поэме, написанной, судя по всему, спустя уже много лет, Тимокреонт готов приоткрыть еще один аспект отношения греков, точнее, предводителей Эллинского союза, к персофилам. Как обнаруживается, эллинские стратеги не пренебрегали взятками за позволение изгнанным персофилам впоследствии вернуться на родину (а кое-кто из сторонников персов в городах мог так и не отправиться в изгнание) (Timocreon., F. 1 Page ap. Plut., Them., 21). Выясняется, что Фемистокл мог получить три таланта от родосцев за то, чтобы позволил вернуться на родину изгнанным за мидизм56. Таким образом, Тимокреонт, видимо, обманулся в своих ожиданиях и оказался в Персии, при дворе Великого царя, где был радушно принят и вероятно прожил до конца своих дней (Thrasym. Chalc. ap. Athen., X. 9; Sim., XXXVII). Позднее Тимокреонт, узнав об осуждении за мидизм самого Фемистокла, написал по этому поводу эпиграмму, в которой он подтверждает свою приверженность персам (Timocr., F. 3 Page = Plut., Them., 21). После сражения при Платеях в 479 г. до н.э. нападению войска Эллинского союза во главе с Павсанием подверглись Фивы. По данным Геродота (IX, 86), эллинские стратеги после погребения павших при Платеях, решили на совете идти на Фивы и требовать выдачи сторонников персов ( ). В случае же отказа выдать персофилов, решено было не снимать осады города прежде, чем возьмут его ( , ). Это сообщение представляется очень важным для понимания реальной политики греков в отношении города, который наиболее активно сотрудничал с персами. В решении греков ничего не говорится о разрушении этого города; основным условием была выдача лидеров персофильской группировки, и только в случае отказа от этого – осада и захват города. развития. М., 1996. С. 93; текст, перевод и комментарии: Higbie C. The Lindian Chronicle and the Greek Creation of the Past. Oxford, 2003. P. 42–45, 141ff. 56 По наблюдению Н. Робертсона, «предатель» здесь может быть эквивалентом термину (Robertson N. Timocreon and Themistocles // AJPh. 1980. Vol. 101. № 1. P. 69). Однако представляется, что Тимокреонт более акцентирует внимание на своем собственном отношении к Фемистоклу. Об отношениях Тимокреонта и Фемистокла см. также: Stehle E.M. Cold Meats: Thimokreon on Themistokles // AJPh. 1994. Vol. 115. № 4. P. 507–524; McMullin R.M. Aspects of Medizing: Themistokles, Simonides, and Timocreon of Rhodes // CJ. 2001. Vol. 97. № 1. P. 55–67. Вообще, следует заметить, что требование выдачи наиболее активных персофилов, похоже, было постоянным условием, которое греки предъявляли гражданам городов, перешедших на сторону Персии; подобное требование звучало уже после 490 г. до н.э., когда неудачей завершилась первая персидская попытка покорения Греции57. О сборе десятины с фиванцев Геродот, однако, не упоминает, но на этот счет есть указание Аристодема. Павсаний, приступив к осаде города фиванцев, потребовал выдать Тимегенида и Аттагина, лидеров местных сторонников персов (Hdt., IX, 86). Осада продолжалась почти десять дней: греки опустошали хору фиванцев, штурмовали стены города, и, наконец, фиванцы приняли решение выдать персофилов. Между тем Аттагин бежал из города, а его сыновья были приведены к Павсанию, который, освободил их от вины, объявив, что дети не причастны к мидизму своего отца ( ). Другие же сторонники персов рассчитывали добиться оправдания от обвинений и при помощи подкупа спастись от наказания ( ); однако, они просчитались и были казнены в Коринфе (Hdt., IX, 88). По сведениям Геродота (IX, 87), один из лидеров фиванских персофилов Тимегенид предлагал своим согражданам «откупиться» от осаждавших, выдав им деньги из государственной казны ( ), если решение греков не снимать осады, пока не захватят город, было только предлогом для того, чтобы вымогать деньги ( ). Это подтверждает, что военачальники, руководившие силами Эллинского, союза стали нередко прибегать к денежным поборам, используя в своих корыстных целях боязнь граждан персофильских городов возмездия со стороны других греков. После того, как силы Эллинского союза привели к покорности Фивы, они обратились против Фессалии. Руководство походом в эту область взял на себя спартанский царь Леотихид. Дата экспедиции точно не известна, но высказывается предположение в пользу 477 г. до н.э.58 Геродот (VI, 72) кратко упоминает экспедицию при рассказе о судьбе Леотихида. «Отец истории» не сообщает никаких подробностей этого предприятия, кроме, пожалуй, того, что этот спартанский царь был подкуплен большими деньгами ( ). По словам Геродота, Леотихид был застигнут на месте преступления: он сидел в своем собственном стане на мешке, полном серебра. Привлеченный к суду, царь бежал из Спарты в Тегею, где и скончался, а его дом был разрушен (VI, 72). Примечательно, что и в этом случае также фигурирует подкуп персофилами Так, ок. 490 г. до н. э., побужденный афинянами, спатанский царь Клеомен I совершил вторжение на Эгину, взял в заложники представителей персофильской группировки и поместил их в Афины (Hdt., VI, 49–50, 73, 86sqq). 58 Westlake H.D. The Medism of Thessaly. P. 23. Not. 45. 57 (могущественными Алевадами) спартанского военачальника, который также был одним из предводителей Эллинского союза (он, в частности, исполнял должность наварха эллинского флота и осуществлял командование греками в победоносном сражении над персами при Микале: Hdt., VIII, 131; IX, 90, 98, 114). Павсаний в своем «Описании Эллады» повторяет версию развития событий, известную из труда Геродота (Paus., III, 7, 8). Плутарх, однако, полагает, что Леотихид добился успеха: он покончил с правлениями Аристомеда и Ангела (Plut., De Her. malign., 859d). Возможно, Плутарх здесь предоставляет верную информацию, но в этом случае указанные лица были союзниками Алевадов, а не принадлежали к этой династии59. Тем не менее, представляется вполне вероятным, что с этого момента Алевады лишились господствующего положения в Фессалии60. Судьба других городов и территорий, оказавшихся на стороне Персии, не известна, кроме разве только небольшого аркадского городка Карии. Важная информация, предоставленная римским писателем Витрувием (I, 5) при объяснении происхождения Кариатид Эрехтейона, свидетельствует о жестоком наказании полиса, обвиненного в мидизме: «Кария, город в Пелопоннесе, вступил в соглашение с персидским врагом против Греции (Carya, civitas Peloponnensis, cum Persis hostibus contra Greciam consensit). Позднее греки в результате прославленной победы избавились от своей войны, и сообща начали войну против кариатов (communi consilio Caryatibus bellum indixerunt). В результате, захватив крепость, убив мужчин и предав огню город (itaque oppido capto, viris interfectis, civitate deflagrata), они увели женщин в рабство…». И хотя современные исследователи, как правило не принимают связь между наказанием Карии и Кариатидами, тем не менее, они признают достоверным рассказ о судьбе этого пелопоннесского городка, территория которого позднее оказалась присоединенной к Тегее (Paus., VIII, 45, 1; Strabo., VIII, 3, 2)61. Участь этого городка, по-видимому, не была типична, так как других случаев разрушения полисов за мидизм не известно. Едва ли произошедшее с Кариями свидетельствует о том, что патриотические греки уготовили такую судьбу всем персофильским общинам. Правы те исследователи, которые увязывают мидизм Карий с двумя свидетельствами Геродота в отношении предательства среди аркадян. В одном случае «отец истории» упоминает о приГ. Уэстлейк связывает Аристомеда с Ферами на том основании, что известен Аристомед из Феры, время жизни которого приходится на IV в. до н.э. (Westlake H.D. The Medism of Thessaly. P. 23). Личность Ангела идентифицировать пока не удается. 60 Westlake H.D. The Medism of Thessaly. P. 23ff. 61 Huxley G. The Medism of Caryae. P. 29–32; Vickers M. Persepolis, Vitruvius and the Erechtheum Caryatids. P. 5. Однако встречаются мнения и о том, что рассказ Витрувия о расправе над Кариями не соответствует действительности, в доказательство чего приводится сообщение Ксенофонта, что Карии были разрушены спартанцами в 369/8 г. до н.э. (Hell., VI, 5, 25; VII, 1, 28) (об этом мнении: Plommer H. Vitruvius and the Origins of Caryatids // JHS. 1979. Vol. 99. P. 100). На это можно возразить: известны примеры, когда города могли быть восстановлены и вновь разрушены по два и более раза. Примером тому может служить судьба гораздо более известного полиса – Платей (Diod., XII, 56, 6; XV, 46, 6). 59 бытии в 480 г. до н.э. в стан Ксеркса перебежчиков из Аркадии ( ); он объясняет их решение принести пользу персам ( ) нехваткой средств, необходимых для жизни ( ) (Hdt., VIII, 26). Во втором случае, Геродот сообщает, что мантинейцы изгнали своих военачальников, поскольку они опоздали прибыть на помощь грекам под Платеи (Hdt., IX, 77). Подозрение в мидизме мантинейцев объясняет также, почему они не значатся на треножнике, посвященном в Дельфы после сражения при Платеях (из полисов Аркадии только названы Тегея и Орхомен – ML. 27. 3–4). Мантинейцы и прочие аркадяне еще находились среди защитников Фермопил (Hdt., VII, 202). Позднее, после того, как царь Ксеркс уже занял Афины, на Истме собрались, в числе других греков, намеревавшихся защищать Пелопоннес, «все аркадяне» – (Hdt. VIII, 72). Так что мидизм аркадян если и имел место, то только после того, как возникла прямая угроза вторжения персов в Пелопоннес. В наказании Карий ведущую роль, вероятно, должны были играть спартанцы, которые не желали простить измены внутри полисов – членов Пелопоннесского союза (а таковым мог быть этот город). Й. Вольский допускает, что действительной причиной разрушения Карий была враждебная позиция их именно к Спарте, а не столько отношения с персами62. Таким образом, античная традиция сохранила некоторые, хотя и разрозненные сведения о военных действиях патриотически настроенных греков в отношении персофилов в заключительный период войны с персами на территории Греции и после окончательного изгнания персов. Но на этом наши сведения не ограничиваются. Известны также и другие попытки наказания персофилов, которые, однако, не были реализованы. Так, например, Геродот сообщает, что на совещании стратегов Эллинского союза на Самосе в 479 г. до н.э., уже после произошедших в один и тот же день сражений при Платеях и Микале, обсуждался вопрос о защите Ионии от персов. И здесь спартанцы особо настаиваивали на том, чтобы были выселены эллинские племена, которые занимали сторону Персии, вместе со своим имуществом, а их земля была отдана ионийцам для поселения ( ‘ ) (Hdt., IX, 106). Однако принятию этого решения воспротивились афиняне63. Wolski J. . S. 14. Идея переселения ионийцев, надо сказать, отнюдь не нова. По данным Геродота, такой совет подал еще Биант из Приены, вскоре после персидского завоевания Малой Азии в 540-е гг. до н.э. (I, 170). Подробнее о совещании на Самосе в связи с эволюцией Эллинского союза и афино-спартанских взаимоотношений см.: Строгецкий В.М. 1) Истоки афино-спартанского соперничества в V в. до н.э. Совещание Эллинского союза против персов на Самосе в 479/8 г. до н.э. // Проблемы политической истории античного общества. Л., 1985. С. 28–43; 2) Полис и империя в классической Греции. Н.Новгород, 1991. 62 63 Вопрос о наказании за мидизм возник и на совещании членов Дельфийской амфиктионии в 478 г. до н.э.64 Тогда, по сообщению Плутарха, спартанцы предлагали исключить из этого священного греческого объединения те государства, которые не сражались против Персии. Их намерение встретило противодействие Фемистокла, который из-за возможного исключения фессалийцев, фиванцев и аргосцев, опасался укрепления влияния Спарты в амфиктионии (Plut., Them., 20). Вероятно, лишь после этого наступило «примирение» греков с бывшими сторонниками Персии. Приведенные два примера как раз и обнаруживают более жесткую политику именно спартанцев по отношению к персофилам, по сравнению, например, с афинянами, и это обстоятельство может объяснять их расправу над Кариями. Но религиознополитические санкции эллинов по отношению к сторонникам персов, были связаны не только с Дельфами и местной амфиктионией. До нашего времени дошла уникальная в своем роде надпись из Олимпии, обнаруженная П. Зивертом в 1965 г. Надпись датируется первой половиной V в. до н.э. Ее перевод: «Слава Зевсу. Пиррон секретарь… и Хариксен и мастры… в отношении наказаний, которые беотийцам Менандр и Аристолох в пользу афинян присудили… отменили, и в пользу феспийцев одновременно по справедливости они вынесли приговор, чтобы фессалийцев оправдать» (SEG, XXVI, 475; XXVIII, 426; XXXI, 358)65. Итак, судя по документу, некие элейские магистраты, названные по имени, наложили наказание на беотийцев в пользу афинян, и на фессалийцев в пользу феспийцев. В надписи не конкретизируется, что это были за наказания, но a priori можно предполагать, что наверняка это был денежный штраф. Далее, хотя трудно судить определенно о том историческом контексте, который привел к принятию решения в отношении наложения наказаний, все же содержание надписи дает на этот вопрос более или менее определенный ответ, поскольку предполагает связь этого решения с Греко-персидскими войнами. Здесь уместно обратить внимание на следующие обстоятельства. Геродот, как уже упоминалось выше, недвусмысленно предполагает, что фессалийцы перешли на сторону Ксеркса сразу же после того, как войска Эллинского союза оставили Темпейскую долину, т.е. еще до сражения при Фермопилах. Таким образом, фессалийцы фактически должны были участвовать в персидском опустошении С. 77сл. О спартанской идее переселения ионийцев на земли «мидистов» см.: Demand N. Herodotus and Metoikesis in the Persian Wars // AJPh. 1988. Vol. 109. № 3. P. 422ff. 64 Кулишова О.В. Дельфийский оракул. С. 292. 65 () vac. / v vac. / ] / ] vac. / ] / ] v / ] vacat. Публикацию надписи см. Siewert P. Eine BronzeUrkunde mit elischen Urteilen über Boeöter, Thessaller, Athen und Thespiai // X OlympiaBericht. Berlin, 1981. S. 228–248. Феспий (ср. Hdt., VIII, 50). Беотийцы. присоединившиеся к персидскому войску в числе некоторых других племен и полисов сразу же после Фермопил (Hdt., VIII, 66), должны были участвовать в нападении на Аттику и захвате персами Афин. С учетом этих соображений становится вполне понятным упоминание в документе попарно беотийцев с афинянами и фессалийцев с феспийцами. Но что могло послужить формальном поводом для наложения наказаний? П. Зиверт, а за ним и некоторые другие исследователи считают, что наказание было наложено на те греческие государства, выступившие на стороне персов, за нарушение священного перемирия (экехейрии) по случаю Олимпийского праздника летом 480 г. до н.э.66 Предположение, на мой взгляд, вполне вероятное, особенно, если видеть в названных двух элейских магистратах представителей коллегии гелланодиков, а в мастрах – непосредственно ответственных за сбор денежного штрафа. Последующая отмена наказаний также объяснима с учетом тенденции на примирение патриотических эллинов с персофилами после отражения нашествия Ксеркса в 479 г. до н.э. Возможно, надпись имеет некий политический подтекст: элейские должностные лица могли отменить наказания под влиянием спартанцев (поскольку Элида была членом Пелопоннесского союза) или афинян вместе с феспийцами, которые могли выступить с инициативой отзыва предъявленного иска. Это соображения на данный момент представляется мне наиболее адекватно объясняющими обстоятельства появления документа. Видимо, указанные в надписи из Олимпии наказания беотийцам и фессалийцам следует рассматривать в тесной связи с прочими карательными действиями и санкциями греков, направленных непосредственно против персофилов. Эхо мидизма периодически давало о себе знать в последующий период. Даже в начальный период Пелопоннесской войны платейцы, которые как известно, были активными участниками Эллинского союза против Персии, говоря о причинах своей вражды с Фивами, обвиняли фиванцев, в числе прочего, также и в мидизме (Thuc., III, 56, 4). Это происходило по случаю «Платейского дела» – разбирательства, учиненного спартанскими судьями после захвата Платей в 427 г. до н.э., и фиванцы, в свю очередь, оправдываясь от этого обвинения, заявляли, что причина мидизма периода Греко-персидских войн крылась в политике правящих кругов Фив: «Ведь тогда у нас не было ни равноправной олигархии, ни демократии. Наш тогдашний государственный строй являл собой полную противоположность законности и порядку и ближе всего был к тиранническому произволу. Власть находилась в руках самовластной кучки людей ( ). Правители надеялись в случае победы мидянина еще больше укрепить свое личное господ- Об этом мнении см.: Siewert P. Eine Bronze-Urkunde… S. 228ff; Roy J. Thucydides 5.49.1-50.4: The Quarrel between Elis and Sparta in 420 B. C. and Elis' Exploitation of Olympia // Klio. 1998. Bd. 80. N 2. P. 361–363; Евдокимов П.А. Олимпийские игры 480 г. до н.э. и нашествие Ксеркса // AAe. 2007. Вып. 2. С. 241–255. 66 ство, держали народ в подчинении насилием и призвали мидийского царя в страну» (Thuc., III, 62, 3; перевод Г.А. Стратановского). Далеко не случайно, что даже спустя более чем сто лет после завершения Греко-персидских войн другие предводители фиванцев, добивавшиеся расположения персидского царя в новых политических условиях, апеллировали к «старинной» дружбе Фив и Персии. Например, знаменитый полководец Пелопид, победитель спартанцев в битве при Левктре, на переговорах в Сузах 368/7 г. до н.э. напоминал царю Артаксерксу II о прежних «заслугах» фиванцев; в числе прочего, Пелопид указывал на то, что фиванцы одни из всех греков (sic!) сражались на стороне персов в битве при Платеях, и после этого они никогда не выступали против царя (Xen., Hell., VII, 1, 34). Вопрос о прежнем персофильстве фиванцев неоднократно поднимался в IV в. до н.э. теми греками, которые были противниками укрепления фиванской гегемонии как внутри самого Беотийского союза, так и в масштабах всей Греции. Достаточно обратиться к «Платейской речи» Исократа, которая была составлена от имени платейцев, вероятно ок. 373 г. до н.э., под впечатлением от разрушения города фиванцами. Среди набора обвинений против фиванцев налицо и обвинение в персофильстве. Исократ писал, намекая на битву при Платеях 479 г.: «Другие трофеи ( ) означают победу только одного города над другим, а эти памятники воздвигнуты ради всей Элладой ( ), победившей вооруженные силы всей Азии ( ), но фиванцы охотно уничтожают памятники, ставшие тогда позором для них ( )» (Isocr., XIV, 59). Далее Исократ называет фиванцев «рабами варваров» и «предателями эллинов» ( ) (Isocr., XIV, 59, 61–62). Вопрос о мидизме фиванцев возник и во время обсуждения судьбы Фив после захвата города Александром Македонским в 335 г. до н.э. Как сообщает Диодор Сицилийский, основанием для вынесенного решения о разрушении Фив было то, что фиванцы некогда в прошлом злоумышляли вместе с варварами против эллинов: при Ксерксе они пошли на Грецию вместе с персами; только фиванцев, единственных из эллинов, персидские цари почтили титулом благодетелей, и их послам приказано было ставить кресла впереди царских (Diod., XVII, 14; ср. Iust., XI, 3, 9–10)67. Арриан комментирует разрушение Фив таким образом, что спустя Уже Геродот несколько раз ссылается на титул благодетеля () царя, которые получали за заслуги различные греки (Hdt., III, 139–140; VIII, 85; позднее, вероятно, «благодетелем царя» стал также и спартанский военачальник Павсаний: Thuc., I, 129, 3). Геродот обращает внимание, что по-персидски царских благодетелей звали «оросангами» – (Hdt., VIII, 85). Как обычно считают, термин «оросанг» происходит от древнеперсидского *varusanka – «широкопрославленный» (Дандамаев М.А., Луконин В.Г. Культура и экономика древнего Ира67 долгое время фиванцы понесли наказание за свои преступления, в том числе, и за измену эллинам в период Греко-персидских войн (Arr., I, 9, 6-9). В этих событиях перекликалось прошлое и настоящее. И в IV в. до н.э., как это мы уже видели, фиванцы в разных ситуациях стабильно продолжали поддерживать благожелательные отношения с Персией; мидизм же фессалийцев и других греков, если и не был забыт,то по крайней мере более не ставился в вину. Судебный процесс над Павсанием в Спарте демонстрирует первое официально сформулированное обвинение в мидизме, подкрепленное соответствующими доказательствами68. Кроме этого, можно найти несколько подобных примеров, когда мидизм также звучал как официальное обвинение. Среди таковых, можно назвать судебные процессы против Фемистокла и Анаксагора в Афинах, все относимые к периоду после отражения нашествия Ксеркса69. Фемистокл, проведший последние годы своей жизни в качестве изгнанника в Малой Азии, изучил персидский язык, носил персидское одеяние, согласился следовать персидским традициям, даже исполнять проскинесис (Thuc., I, 138, 1; Plut., Them., 27–29). В отношении состава обвинения в мидизме Фемистокла Фукидид не сообщает ничего определенного, замечая только, что оно было сформулировано спартанцами в ходе расследования «дела Павсания» и возбуждено в Афинах уже после изгнания афинского политика посредством остракизма (Thuc., I, 135, 2–3). Другие авторы фактически ничего не прибавляют к отмеченным сведениям (о «мидизме» Фемистокла см. также: Arist. Ath. pol., 25, 3; Dem., XXIII, 205; Plut., Them., 21, 7). Во на. М., 1980. С. 148). Более или менее точный статус оросангов может прояснять фрагмент анонимного ритора, который ссылался на Нимфида Гераклейского: «Нимфид Гераклейский во второй книге “О Гераклее” называет оросангами тех, кто имеет привилегию проэдрии, которые на [нашем] языке называются ксенами царя» (Nymphis ap. Lex. Rhet., p.83). Свидетельство Нимфида как раз и проясняет связь титула эвергета с проэдрией – почетным правом первого места на различных торжественных мероприятиях, о чем говорит в отношении фиванцев Диодор (XVII, 14, 2). Во-вторых, примечательно уподобление Нимфидом царских «благодетелей» оросангов ксенам – гостеприимцам у греков. 68 Можно согласиться с мнением Д. Графа, что в греческом праве (в том числе и в Спарте, где вообще не было писаного права!) обвинение в мидизме было разновидностью обвинения в ; в Афинах, например, такое обвинение подпадало под действие (Dem., XXIV, 144). См.: Graf D. Medism. P. 16. Not. 4 (со ссылками на дальнейшую литературу, посвященную процедуре ). Об исангелии см. также.: Никитюк Е.В. Процедура судебного преследования по в классических Афинах // Проблемы античной истории. Сборник научных статей к 70-летию со дня рождения проф. Э.Д. Фролова / Под ред. А.Ю. Дворниченко. СПб., 2003. С.142–144; Кудрявцева Т.В. Народный суд в демократических Афинах. Спб: Алетейя, 2008. С. 270–331. 69 О последних годах жизни Фемистокла см.: Суриков И.Е. Фемистокл: Homo novus в кругу старой знати // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 8. М., 2002. С.361–364; кроме этой статьи см. также: Forrest W.G. Themistocles and Argos // CQ. NS. 1961. Vol. 10. № 1. P. 221–241; Podlecki A.J. The Life of Themistocles. Montreal, 1975. P.131ff; Lenardon R.J. The Saga of Themistocles. L., 1978. P. 118ff; O’Neil G.L. The Exile of Themistocles and Democracy in the Peloponnese // CQ. 1981. Vol. 31. № 2. P. 335–346. О процессах против Фемистокла и Анаксагора соответственно см.: Кудрявцева Т.В. Народный суд в демократических Афинах. С. 58–62, 70–79. всяком случае, обвинение было выдвинуто еще до прибытия Фемистокла ко двору персидского царя, когда современники получили основания говорить о конкретном проявлении измены афинского политика в пользу Персии (Thuc., I, 138, 2). Плутарх сообщает, как уже упоминалось, об изгнании лирического поэта Тимокреонта, родом из родосского Иалиса, осужденного за мидизм, по обвинению, выставленному Фемистоклом (Plut., Them., 21) Все эти и другие подобные судебные процессы по обвинению в измене, связанные с мидизмом, должны были фактически прекратиться уже вскоре после заключения афинянами Каллиева мира с Персией в 449 г. до н.э., и с этого момента в восприятии греками мидизма должны были произойти изменения: терминология мидизма становилась реликтом прошлого70. Бегство из Афин Анаксагора, приговоренного к смерти по предложению Фукидида, сына Мелесия – политического противника Перикла, по мнению исследователей, было последним известным случаем обвинения, включавшего мидизм, а это событие обычно датируют 440-ми гг. до н.э. (Diog. Laert., II, 12)71. Итак, на основе рассмотрения представлений греков о мидизме можно прийти к следующим основным выводам. Прежде всего, мидизм в понимании греков означал в широком смысле сотрудничество с Персией. Правда, само понятие мидизма определенно видоизменяло свое содержание в различные исторические периоды, причем, в большей степени под влиянием двух событий – Греко-персидских войн и дипломатического сближения греков с Персией в период Пелопоннесской войны. Первое событие внесло негатив в оценки греками мидизма как явления; второе, напротив, поспособствовало фактическому ограничению случаев употребления у греческих авторов самого понятия «мидизм» и ассоциирующихся с ним терминов. Как можно полагать, мидизм мог применяться для обозначения разнообразных явлений греко-персидского взаимодействия, осуществляемых на уровне индивидуумов или всего коллектива граждан (если речь идет о мидизме полисов). В деле коллективного (полисного) мидизма важным являлась персофильская позиция греческих государств по отношению к Персии, проявлявшаяся по различным случаям: от простого изъявления покорности греков (предоставление «земли и воды» с последующей даннической зависимостью) и до открытого участия на стороне персов в военных действиях против греков. В случае же индивидуального мидизма первостепенное значение для определения понятия играли личные связи (союзы гостеприимства), установленные отдельными греками с персами или агитация сторонниками персов сограждан своего государства в пользу Персии. Примечательно, что термин «мидизм» не использовался по вполне понятным причинам к грекам, которые были тесно связаны с Персией в кон. V – нач. IV вв. до н.э. Алкивиад и Конон, побывавшие при дворе царя и сатрапов, были с помпой приняты у себя на родине в Афинах. Об их связях с персами: Mitchell L.G. Greek Bearing Gifts. The public use of private relationship in the Greek World, 435–323 BC. Cambridge, 1997. P. 111–133. 71 Подробнее см.: Никитюк Е.В. Процессы по обвинению в нечестии (асебейе) в Афинах во второй половине V в. до н.э. // Античный мир: Проблемы истории и культуры. СПб., 1998. С. 122слл. 70 Отношение греческих авторов к феномену мидизма определяло их оценку причин этого явления. Так, например, Геродот склонен оправдывать мидизм неоднократными заявлениями, что многие греки вступили на путь сотрудничества с Персией по необходимости, из страха перед персидским могуществом. Предателями, следовательно, могли считаться только те эллины, которые перешли на сторону Персии добровольно. Но даже при оценках мидизма как измены «отец истории» руководствовался представлениями своего времени, которые побуждали его занять оправдательную позицию по отношению к афинским Алкмеонидам или, например, аргосцам, обвинять в мидизме у фессалийцев исключительно политическую элиту,и, напротив, представлять фиванцев последовательными сторонниками Персии. Что касается представлений о мидизме как социокультурном явлении, то текст Геродота, в частности, не показывает подобное восприятие автором мидизма. Однако на основании прочих данных, в частности, предоставленных Фукидидом, можно предполагать, что восприятие персидского образа жизни (причем, исключительно в случае с той или иной конкретной личностью) могло способствовать возникновению подозрения в мидизме, но само по себе едва ли могло быть достаточным для непосредственного обвинения в мидизме. Наконец, данные выводы усиливает наблюдение, что феномен мидизма возник и развивался на фоне существования греко-персидского антагонизма V в. до н.э., но по мере укрепления дипломатических отношений греков с Персией в кон. V – нач. IV в. до н.э. термин «мидизм» стал выходить из употребления (изредка к нему обращались при ссылках к событиям Грекоперсидских войн), и ему не было предложено фактически никакой замены. ГЛАВА 3 О ХАРАКТЕРЕ ГРЕКО-ПЕРСИДСКИХ ДИПЛОМАТИЧЕСКИХ КОНТАКТОВ 1. Постановка проблемы В современной историографии можно выделить несколько теоретических подходов к рассмотрению греко-персидских межгосударственных отношений, которые в свою очередь зависят от того, с какой перспективы, персидской или же греческой, авторы высказывают свои суждения по вопросу. Однако, как антиковеды, так и востоковеды сходятся в признании факта, что греко-персидские взаимоотношения наглядно характеризуют в действии политику «равновесия сил» в античном мире (хотя часто признается отсутствие у греков международной политической теории). И не случайно основное внимание персидскому фактору в межполисных отношениях отводит в своем докладе Пьеро Тревес на XIII конгрессе исторических наук в Москве72. Однако даже в случае исследований, проводимых востоковедами, основные источники по политическим взаимоотношениям греков и персов, как известно, греческие. Поэтому, получается парадоксальная ситуация: мы знаем о том, как персы воспринимали греков со слов самих же греков73. Наконец, существуют работы, стремящиеся объединить два эти подхода и рассматривать греко-персидские отношения комбинируя сведения грекоязычных авторов с данными документов восточного происхождения, но такой подход, если и оправдан при исследовании социо-культурного взаимодействия греческого мира и Ахеменидской империи, но при обращении к межгосударственным отношениям хотя и интересен, но мало результативен74. 2. Официальные дипломатические контакты Дипломатическая деятельность греческих полисов и Персидской державы выражалась в оживленных переговорах, обмене посольствами, созыве конференций, заключении союзных договоров75. Именно дипломатия во мноТревес П. Проблема политического равновесия в классической античности. М., 1970. С. 6–11. 73 П. Картлидж справедливо называет такой подход в греческой историографии эллиноцентризмом (Cartledge P. Agesilaos and the Crisis of Sparta. L., 1987. P. 184–185). 74 Такой подход реализуется в ряде работ современных исследователей (Tuplin C.J. Achaemenid Studies. Historia Einzelschriften. Ht. 99. Stuttgart, 1996; Miller M.C. Athens and Persians in the Fifth Century BC: A Study in Cultural Receptivity. Cambridge, 1997). 75 О роли дипломатии в древнем мире см.: Сергеев В.С. Дипломатия в древние века // История дипломатии / Под ред. В.П. Потемкина. М., 1941. Т. 1. С. 16. О специфике дипломатии древних греков: Mosley D.J. Envoys and Diplomacy in Ancient Greece. Wiesbaden. 1973. P. 1–3; Adcock F., Mosley D.J. Diplomacy in Ancient Greece. L., 1975. P. 9–13; Жигунин В.Д. Международные отношения эллинистических государств в 280–220 гг. до н.э. Казань, 1980. С. 48–59; Кащеев В.И. Эллинистический мир и Рим. Война, мир и дипломатия в 220–146 годах до н.э. М., 1993. С. 199–240. См. также наиболее полное и обстоятельное на сегодняшний день исследование дипломатических миссий в греческом мире: Kienast D. 72 гом способствовала поддержанию своеобразного «равновесия сил», status quo, в греко-персидских отношениях, – от завершения собственно Грекоперсидских войн и до восточных походов Александра Македонского76. Дипломатия выступала важным средством достижения греками и персами своих внешнеполитических целей, которые в свою очередь, зависели от многих факторов, в том числе и от политической ситуации как в самом эллинском мире, так и в Персидской державе. Первые официальные дипломатические контакты греческих полисов с Персией относятся еще ко второй половине VI в. до н.э. Именно к тому времени относятся неудачные попытки афинян заключить союзный договор с персами перед лицом осложнений отношений со спартанцами (Hdt., V, 70)77. Однако,в этот период персидская сторона выставляла неприменным условием любых переговоров с греками предоставление Великому царю земли и воды как знаков подданства; именно это требование сделало невозможным заключение афино-персидской симмахии в 508/7 г. до н.э. Подобные условия предъявляли и персидские глашатаи, которые дважды, по приказу Дария I в 491 г. до н.э. и Ксеркса в 481 г., посетили полисы островной и Балканской Греции78. Убийство глашатаев в Спарте и казнь их в Афинах вполне определенно, как это признавали современники, противоречили международно-правовым традициям того времени79. Между тем, в период Греко-персидских войн официальные дипломатические контакты оказались трудно осуществимыми, и возобновились только Presbeia (), griechisches Gesandschaftswesen // RE. 1973. Suppl. 13 (zum 22 Bd.). Sp. 499–628. 76 О концепции «равновесия сил» в применении к истории древнего мира см.: Тревес П. Проблема политического равновесия. С. 3–30. О равновесии сил в грекоперсидских отношениях см. нашу публикацию: Rung E. War, Peace and Diplomacy in the Graeco-Persian Relations from VIth to IVth century BC. // War and Peace in Ancient and Medieval History / Ed. by Ph. de Souza and J. France. Cambridge: Cambridge University Press, 2008. P. 28–50. 77 Об этих событиях см.: Schachermeyer F. Athen als Stadt des Grosskönigs // GB. – 1973. Bd. 1. S. 211–220; Orlin L.L. Athens and Persia ca 507 B C.: A Neglected Perspective // Michigan Oriental Studies in honor of G.G. Cameron. Ann Arbor, 1976. P. 264; Kuhrt A. Earth and Water // Achaemenid History / Ed. by A. Kuhrt and H. Sancisi-Weerdenburg. Vol. 3: Method and Theory. Leiden, 1988. P. 91–92; Berthold R.M. The Athenian Embassies to Sardis and Cleomenes’ Invasion of Attica // Historia. 2002. Bd. 51. Ht. 3. S. 259ff; Cawkwell G.L. The Greek Wars. The Failure of Persia. Oxford, 2005. P. 53; Суриков И.Е. Два очерка о внешней политике Афин классической эпохи // Межгосударственные отношения и дипломатия в античности. Казань, 2000. Ч. I. С. 103. 78 Об этих миссиях см. наши работы: Рунг Э.В. 1) Персидские требования земли и воды и позиция греков // Историческое знание: Теоретические основания и коммуникативные практики / Материалы научной конференции. М., 2006. С. 338–341; 2) Практика предоставления земли и воды в греко-персидских отношениях // ВДИ. 2007. № 4. C. 3–26; 3) Дипломатическое выражение персидского империализма: Персидские требования земли и воды // Мнемон. Исследования и публикации по истории античного мира / Под ред. проф. Э.Д. Фролова. Спб., 2007. Вып. 6. С. 41–60 79 Wery L.-M. Le meurtre des hérauts de Darius en 491 et l'inviolabilité du héraut // ACl. 1966. Vol. 35. P. 476–477; Bauslaugh R.A. The Concept of Neutrality in Classical Greece. Berkeley; Oxford, 1991. P. 37–38. в полном объеме после Каллиева мира 449/8 г. до н.э. В особенности обмен посольствами и оживленные переговоры интенсифицировались в период Пелопоннеской войны, когда враждующие греческие полисы, Афины и Спарта, стали остро нуждаться в персидской финансовой и военной поддержке. В 440-е и 430-е гг. до н.э. послом в Персию часто оказывался Периламп, друг Перикла (Plut., Pericl., 13), о чем сохранилось упоминание у Платона: «Считалось, что Периламп не имел себе равных по росту и красоте, ни в Персии, при дворе Великого царя, ни на азиатском материке, во всех местах, куда он отправлялся послом» (Plato., Charm., 158a). Уместно предположить, что между Перилампом и персидскими царями существовали узы гостеприимства. Во всяком случае, оратор Лисий (XIX, 25) говорит о том, что Дем, сын Перилампа, получил от персидского царя золотую чашу в качестве – знака гостеприимства80, и не исключено, что эти ксенические связи, как считали современники, были наследственными. Может быть, Периламп уже входил в ту афинскую делегацию послов-автократоров во главе с Каллием, сыном Гиппоника, которая согласовала условия Каллиева мира с Артаксерксом I81, но этого мы не знаем. В комедии Аристофана «Ахарняне», поставленной на сцене в 425 г. до н.э., содержится аллюзия на пребывание в Экбатанах послом Алкмеонида Мегакла (V), которого комедиограф называет сыном Койсиры (Ar., Ach., 613 cum schol.)82. Здесь же представлено возвращение послов в Афины, но при этом отсутствует информация, которая позволила бы более точно идентифицировать это посольство. Аристофан датирует отправления послов из Афин в Персию годом архонта Эвфимена (437/6 г. до н.э.) (Ar. Ach., 65–67). Точные хронологические указания необычны для афинской комедии, поэтому не существует серьезных сомнений в историчности самого посольства. Послам было поручено привезти в Афины персидское золото, однако они, в сопровождении Псевдо-Артаба – «Царского ока»83, возвратились с пустыми руками (Ar. Ach., 94f, 103ff). Вообще же следует отметить, что данные комедиографа представляют собой наиболее раннее свидетельство о заинтересованности афинян в персидской финансовой помощи, и поэтому миссию уместно датировать первыми годами Пелопоннесской войны. Следует обраСм.: Vickers M. Demus’s Gold Phiale (Lysias 19.25) // AJAH. 1984 [1988].Vol. 9. № 1. P. 48–53. Это свидетельство воспринимают как показатель того, что между семейством Перилампа и персидскими царями существовали связи ксении (см. Бивар А.Д.Х. Платон и митраизм // ВДИ. 1998. № 2. С. 3–17; Vickers M. Demus’s Gold Phiale.P. 50). 81 Kienast D. Presbeia (). Sp. 597. 82 Он был сыном Мегакла (IV) и Койсиры. См: Суриков И.Е. Из истории греческой аристократии позднеархаической и раннеклассической эпох. Род алкеонидов в политической жизни Афины VII–V вв. до н.э.. М., 2000. С. 74. Прим. 137; 250 (генеалогическое древо Алкмеонидов); MacDowell D.M. Aristophanes and Athens: An Introduction to the Plays. Oxford, 1995. P. 69. 83 О персидском чиновнике в должности «Царское око» см. Balcer J.M. The Athenian Episkopos and the Achaemenid ‘King’s Eye’ // AJPh. 1977. Vol. 98. № 3. P. 252–263; Shahbazi A.S. Irano-Hellenic Notes. 2. The 'King's Eyes' in Classical and Iranian Literature // AJAH. 1988 [1997]. Vol. 13. № 2. P. 170–189. 80 тить внимание еще на некоторые особенности текста Аристофана. Вопервых, это свидетельство о том, что персидского посланника в Афины сопровождали эллины, одетые в персидские одеяния и представленные комедиографом в виде евнухов (Ach., 116–122) – сама ситуация, однако, вполне возможная, поскольку последние должны были выступать в качестве посредников-переводчиков в афинской экклесии84. Во-вторых, примечательно также сообщение о приглашении афинянами послов от царя на торжественный обед в Пританий (Ach., 124–125): оно свидетельствует, что афиняне видели в персах уже не врагов всей Греции, как это было в первой половине V в. до н.э., а обычных чужеземных послов, посещавших Афины в тот период. Некоторые исследователи полагают, что комедиограф подразумевает афинское посольство Диотима, сына Стромбиха, в Сузы, известное только благодаря упоминанию его современником тех событий историком Дамастом (Damastes FGrHist., 5, F.8 = Strabo, I, 3, 1)85. О времени этой миссии ничего не сообщается. Фукидид относит деятельность Диотима к самому началу Пелопоннесской войны, когда он фигурирует среди двух других афинян, отправленных с эскадрой из 10 кораблей на помощь Керкире в 431 г. до н.э. (Thuc., I, 45). Между тем, отождествление посольства комедии Аристофана с миссией Диотима, на наш взгляд, едва ли правомерно. Дамаст особо подчеркивает быстроту, с которой Диотим прибыл в Сузы, затратив на дорогу только 40 дней; напротив, Аристофан представляет долгое путешествие послов по Азии, когда они четыре года добирались до резиденции царя, и еще восемь месяцев томились в ожидании приема (Ar. Ach., 80f). Непосредственное упоминание об организации спартанцами посольства в Персию относится ко второму году Пелопоннесской войны (430 г. до н.э.). Посольство спартанцев и их союзников в Персию известно по сообщениям Геродота и Фукидида. Геродот рассказывает, что двое из спартанских послов – Николай и Анерист, были сыновьями отправившихся за поколение до этого (вероятно перед 481 г. до н.э.) других послов в Персию – Булиса и Сперфия (Hdt., VII, 134–137). По данным же Фукидида, в составе делегации были спартанские послы Анерист, Николай и Пратодам, которые предполагали побудить персидского царя оказать пелопоннесцам помощь деньгами и участием в войне ( ) (Thuc., II, 67, 1). Вместе со спартанскими послами совершить поездку в Персию имели намерение и послы спартанских союзников: коринфянин Аристей и тегеец Ч. Чиассон пытается доказать, что как Псевдо-Артаб, так и его евнухи в изображении Аристофана должны были быть персами (Chiasson C.C. Pseudoartabas and His Eunuchs: Acharnians 91–122) // CPh. 1984. Vol. 79. № 2. P. 131–136). 85 Breebart A.B. Eratosthenes, Damastes and the Journey of Diotimos to Susa // Mnemosyne. 1967. Vol. 20. P. 422–431; Kienast D. Presbeia. Sp. 597; Lewis D.M. Sparta and Persia. Leiden, 1977. P. 60. Not. 70; Hofstetter J. Die Griechen in Persien. Prosopographie der Griechen im Persischen Reich vor Alexander. Berlin, 1978. S. 53. N 9; Hegyi D. Athen und die Achämeniden in der zweiten Hälfte des 5 Jahrhunderts v.u.Z // Oikumene. 1983. Bd. 4. S. 56; Miller M.C. Athens and Persia in the Fifth Century BC. P. 110. 84 Тимагор. Фукидид сообщает, что к персидскому царю отправился аргосец Поллид, но как частное лицо. Интересно отметить также, что Аргос уже имел ко времени посольства договор о дружбе и союзе с Артаксерксом I (Hdt., VII, 151), и аргосец мог рассчитывать, используя давние связи своей родины с Персией, добиться благосклонности персидского монарха к Спарте, и, возможно получить финансовые средства в помощь местным олигархам86. Поездка афинских послов во главе с Эпиликом в Персию могла иметь место после восшествия Дария II, т.е. после 424/3 г. до н.э. Именно эта афинская делегация в Персию, по данным оратора Андокида (III, 29) согласовала мирный договор с персидским царем «на вечные времена», вскоре, однако, нарушенный обеими сторонами (афиняне поддержали мятежника Аморга, сын Писсуфна, а Дарий II – спартанцев в войне против афинян) 87. Зимой 413/12 г. до н.э. Спарту посетили представители Тиссаферна и Фарнабаза, которые рассчитывали привлечь спартанцев к союзу с персидским царем. Оба сатрапа действовали независимо друг от друга. Более того, между ними, по свидетельству Фукидида, шло откровенное соперничество в вопросе о приоритетах спартанской политики в Малой Азии. Тиссаферн, обещая спартанцам финансовую помощь Персии, пытался сам выступать посредником в договоре между спартанцами и царем и добиться организации спартанской морской экспедиции в Ионию (Thuc., VIII, 5, 5). Прибывшие от Фарнабаза Каллигит, сын Лаофонта, и Тимагор, сын Афинагора, доставили в Спарту 25 талантов. Они рассчитывали с помощью этих денег привлечь спартанцев на сторону Фарнабаза и склонить их к походу на Геллеспонт. В ходе переговоров спартанские власти поддержали инициативу Тиссаферна. Осенью 409 г. до н.э. афиняне, с намерением восстановить дипломатические отношения с Дарием II, снарядили посольство, включавшее Дорофея, Филодика, Феогена, Эвриптолема и Мантифея, которые должны были встретиться с Фарнабазом в Кизике и с наступлением весны отправиться в его сопровождении в Персию88. К афинянам присоединились аргосские послы Клеострат и Пирролох, которые должны были отстаивать перед лицом персидского царя интересы афинян – своих союзников (Xen., Hell., I, 3, 13). Ксенофонт рассказывает также о двух спартанских посольствах, отправившихся в Персию за период 410–408 гг. до н.э. Первое посольство возглавлялось Беотием ( [] Присутствие аргосца в составе посольства полисов Пелопоннесского союза может вызвать удивление. Аргос был традиционным врагом Спарты, а в то время, связанный условиями тридцатилетнего мира, сохранял нейтралитет в Архидамовой войне. Однако Фукидид отмечает, что аргосец отправился в Персию как частное лицо (Thuc., II, 67, 1). 87 Blamire A. Epilycus’ Negotiations with Persia // Phoenix. 1975. Vol. 29. № 1. P. 21– 26; Thompson W.E. The Athenian Treaties with Haliai and Dareios the Bastard // Klio. 1971. Bd. 53. S. 119–124; Рунг Э.В. 1) Эпиликов мирный договор // ВДИ. 2000. № 3. С. 85–96; 2) Афины и мятеж Аморга // SH. 2005. Вып. 5. С. 23–36. 88 См: Amit M. Le traité de Chalcedoine entre Pharnabaze et les stratéges athéniens // ACl. 1973. Vol. 42. P. 436–457. 86 ). Историк упоминает только о возвращении этих послов (весной 408 г. до н.э.), и с их слов стало известно, что спартанцы добились от царя всего того, что им было нужно, и что Кир, младший сын царя Дария, назначен новым сатрапом в Малую Азию (Xen., Hell., I, 4, 2). Второе посольство было сформировано спартанцами в 409 г. до н.э. в составе Пасиппида и других лакедемонян и входило в группу послов из Афин и Аргоса, которые собиралась в сопровождении сатрапа Фарнабаза проследовать к царю весной следующего года (Xen., Hell., I, 3, 13). Не исключено, что намерение послов состояло в том, чтобы помешать афинянам договориться с персидским царем89. Послы во главе с Пасиппидом встретились с Фарнабазом, вероятно в Кизике, и далее сумели добраться до города Гордия в Великой Фригии90. Там они и увидели возвращающегося Беотия и его коллег и узнали о результатах, достигнутых в ходе переговоров с Дарием II (Xen., Hell., I, 4, 2). Мы не располагаем информацией об этом втором спартанском посольстве; но принимая во внимание контекст сообщения Ксенофонта, можно полагать, что спартанские послы возвратились из Гордия назад, отказавшись продолжить свою поездку в Персию. Если бы переговоры представителей греческих полисов состоялись в Персии, то мы имели бы первый пример совместной дипломатической конференции. Однако этого не произошло, и переговоры происходили в рамках двусторонних отношений греков и Персии. В IV столетии до н.э. дипломатические конференции с участием всех заинтересованных сторон, в том числе и представителей Персии, были наиболее распространенной формой дипломатических контактов, в течении которых вырабатывались условия будущих договоров всеобщего мира ( ) для всех греков. Известно о нескольких таких конференциях. В Сардах в 393/2 г. до н.э. спартанский посол Анталкид, Д. Лотце полагал, что упомянутые Беотий и Пасиппид входили в состав одного и того же посольства; Ж. Боммелэр к этому добавляет, что в то время как афинские послы зимовали в Гордии, спартанское посольство проследовало к царю (Lotze D. Lysander und der Peloponnesische Krieg. B., 1964. S. 10; Bommelaer J.-F. Lysander de Sparte. P., 1981. P. 62–65). Н. Робертсон и П. Кренц справедливо отмечали, что едва ли Ксенофонт стал называть сначала одного спартиата, а затем другого во главе послов (Robertson N. The Sequence of Events in the Aegean in 408 and 407 BC. // Historia. 1980. Bd. 29. Ht. 3. S. 290. Anm. 25; Krentz P. Xenophon, Hellenika I–II.3.10. Warminster, 1989. P. 125). О том, что Беотий и Пассипид возглавляли два различных посольства см.: Amit M. Le traité de Chalcedoine. P. 455; Natalicchio A. La tradizione delle offerte Spartane di pace tra il 411 ed il 404: storia e propaganda // RIL. Classi di lettere e sienze morali e storici. 1990. Vol. 124. P. 166. Not. 21. Едва ли спартанские послы, отправившиеся в Персию осенью 409 г. до н.э., оставив афинян зимовать в Гордии, успевали вернуться домой уже весной следующего года. 90 Интересы лакедемонян должны были отстаивать, помимо официальных спартанских послов, – Пасиппида и его коллег, также сиракузяне Гермократ и его брат Проксен, которые, вероятно, отправились в Персию как частные лица. Ксенофонт рассказывает, что Пасиппид бежал из Спарты ввиду обвинения в изгнании лаконофилов из Фасоса (Xen., Hell., I., 1, 32), но П. Кренц считает, что он был уже возвращен ко времени посольства (Krentz P. Xenophon, Hellenika I–II. 3. 10. P. 121). 89 сын Леонта, афинские делегаты Конон, Гермоген, Дион, Каллисфен и Каллимедонт, послы беотийцев, Коринфа и Аргоса вели переговоры с сатрапом Тирибазом о завершении Коринфской войны и заключении договора с участием царя Артакеркса II (Xen., Hell., IV, 8, 12–15). В Спарте в 392/1 г. до н.э. делегаты греческих полисов вновь обсуждали проект мирного соглашения на спартано-персидских условиях (Philoch. FGrHist. 328. F. 149a). Другая дипломатическая конференция в Сардах в 387 г. до н.э. завершилась принесением греческими послами клятв на верность договору Анталкидова мира (Xen. Hell., V, 31, 1). Наконец, в Сузах в 368/7 г. до н.э. спартанский посол Эвтикл, фиванцы Пелопид и Исмений, сын Исмения, афиняне Тимагор и Леонт, аркадянин Антиох, элеец Архидам обсуждали с Артаксерксом II условия нового всеобщего мира в Греции (Xen., Hell., VII, 1, 33–40; Plut., Pel., 30, Artax., 22; Dem., XIX, 137, 191; Suid. s.v. ). Между тем, официальные греко-персидские дипломатические контакты продолжались и в рамках двусторонних отношений. Примером этому является персидская делегация в Афины в 344/3 г. до н.э. с предложением сохранить «отеческую дружбу» Артаксерксом III Охом ( ) – вероятно, аппеляция к договору Анталкидова (Царского) мира 386 г. до н.э. или к одному из его позднейших возобновлений. Афиняне ответили согласием, но при условии, если царь не пойдет войной против греческих городов (Didym. in Demosth., X, 34, col. VIII, 8 = Philoch., FGrHist., 328, F. 157; Androtion., FGrHist., 324, F. 53; Anaximen., FGrHist., 72, F. 28). Даже в период восточного похода Александра по крайней мере две персидские делегации посетили двор персидского царя Дария III, несомненно, с целью координации грекоперсидских усилий против македонского за воевателя (в 333 г. в составе спартанца Эвтикла, фиванцев Фессалиска, сына Исмения и Дионисодора, афинянина Ификрат, сын Ификрата: Arr. Anab. II. 15. 2–5; в 330 г. в составе спартанцев Каллистратида, Павсиппа, Монима, Ономанта и афинянина Дропида: Arr. Anab.,III,24,4; Curt.,III,13, 15). 3. Неофициальные дипломатические контакты Неофициальные дипломатические миссии, в частности, организованные персидской стороной, подлежали специальному рассмотрению лишь единожды – в небольшой работе Д. Льюиса «Персидское золото в греческих международных отношениях», однако задача, поставленная этим исследователем, отличалась от нашей. Она состояла в том, чтобы, во-первых, проанализировать персидское отношение к дарам и различные подходы греков к явлению подкупа; во-вторых, рассмотреть отдельные случаи, при которых использовалась персидская финансовая поддержка, чтобы содержать войска греков или подкупать греческих политиков; в-третьих, определить возможное воздействие золота Персии на денежный оборот греков91. 91 Lewis D.M. Persian Gold in Greek International Relations //L’or perse et l’histoire Обращаясь к роли неофициальной дипломатии в греко-персидских отношениях, следует заметить, что в большинстве рассматриваемых случаев именно Персии (за редким исключением) принадлежит инициатива в налаживании неофициальных дипломатических контактов с греками, будь то путем частных контактов с участниками греческих посольств или путем направления собственных дипломатических миссий в Грецию; греки же часто только оказывались перед выбором принятия или отклонения персидских предложений. Сущность персидской политики в отношении греков американский востоковед А. Олмстэд, перефразируя известное латинское крылатое выражение, охарактеризовал как “devide and conquer”, а его соотечественник Дж. Балсер говорил о стремлении Персии контролировать Грецию дипломатическими средствами, и они выражали общее мнение, неоднократно высказываемое в историографии92. Однако, чтобы сделать вывод о том, что уже античные авторы вполне осознавали политическую роль Персии в делах греков, достаточно сослаться на Фукидида и Ксенофонта. Так, например, Фукидид в VIII книге говорит о том, что Алкивиад убедил персидского сатрапа Тиссаферна, в том, чтобы уравновешивать ( : Thuc. VIII. 46.1; : Thuc. VIII. 57. 2) и истощать ( -: Thuc. VIII. 46. 4; : Thuc. VIII. 56. 2) греков во время их междоусобной борьбы. Подобным образом политику Персии оценивает Ксенофонт (I. 5. 9), сообщая о совете по поводу ведения в войны, который Тиссаферн давал Киру Младшему: . Подобные же соображения о роли Персии в делах Эллады (правда, уже без прямой ссылки к Алкивиаду) можно найти у Исократа (IV. 134, 138-139) и Демосфена (X. 51). Понятно, что такая политика, принятая персами со времени Греко-персидских войн, была уже хорошо понята греками в период Пелопоннесской войны и имела под собой объективные основания, среди которых, прежде всего, следует назвать отстаивание своих собственных интересов в отношениях с греками, но не военными средствами, а средствами диgrecque /Actes de la table ronde du CNRS a Bordeaux du 20 au 22 mars 1989 reunis par Descat Raymond. REA. T. 91. № 1/2. P. 227–235. 92 Olmstead A.T. The History of the Persian Empire (Achaemenid Period). Chicago, 1948. P.343; Balcer J.M. The Greeks and the Persians: The Processes of Acculturation // Historia. 1983. Bd. 32. Ht. 3. S. 257. Обзор других подобных исследовательских точек зрения на проблему роли Персии в межгосударственных отношениях классической Греции (особенно конца V – середины IV в. до н.э.) можно найти в работе: Zahrnt M. Hellas unter Persischen Druck? Die griechisch-persischen Beziehungen in der Zeit vom Abschluß des Königsfrieden bis zur Gründung des Korinthischen Bundes // AKG. 1983. Bd. 65. Ht. 2. S. 251. пломатическими (поскольку на протяжении более двух столетий Персия выступала антагонистом греческому миру). Одним из средств подобной политики Персии была неофициальная дипломатия. Неофициальная дипломатия обеспечивала, с одной стороны, один из путей проникновения в Грецию персидского золота, а, с другой стороны, формирования и поддержания в греческих городах персидских сторонников, получавших финансовую помощь Персии и готовых выступать проводником ее интересов на Балканах. В определении сущности неофициальной дипломатии Персии в отношении греков мы должны учитывать несколько моментов: так, с одной стороны, следует констатировать, что в какой-то момент именно неофициальной дипломатии принадлежала ведущая роль во взаимоотношениях с греками – это произошло после Греко-персидских войн; во-вторых, мы не знаем, было ли это типичным явлением для персидской дипломатии вообще, или только отражало специфику взаимоотношений с греками, впрочем, как и не знаем организацию дипломатической службы Персии. Тем не менее, мы видим миссии, которые можно с полным основанием отнести к неофициальным, но также как бы рассматривая их с позиций греков. Конечно, не всегда возможно провести четкую градацию между официальными и неофициальными миссиями Персии, тем не менее, существуют несколько критериев, которые делают более легким такое разграничение. Первый критерий связан с вопросами терминологии: это неупотребления терминов послы или глашатаи применительно к таким посланцам. Так, следует заметить, что в отношении миссии Александра I, царя Македонии, Геродот не употребляет обычного для него слова применительно к официальным послам, но использует причастный оборот (Hdt., VIII, 140). Точно также фразой о том, что находящийся в Афинах Мардоний начинает свой рассказ Геродот о миссии Мурихида на Саламин, имевшей целью склонить афинян к союзу с Персией (Hdt., IX, 4). Фукидид, как и Геродот, употребляет подобную же конструкцию применительно к миссии Мегабаза в Спарту: (Thuc. I. 109). Однако для Фукидида неиспользование по отношению к Мегабазу технического термина может быть достаточно показательным. Дело в том, что этот термин и его производные (, ), аористное причастие в различных формах,столь же часты у Фукидида, как, например термин и его дериваты у Геродота. По TLG термин в разных грамматических конструкциях встречается у Фукидида 98 раз, 8 раз, -14 раз; -2 раза. То, что Фукидид определенно делал различие между официальными и неофициальными дипломатическими миссиями даже применительно к Пер- сии показывает следующий характерный пример. Историк, рассказывая о переговорах в Спарте зимой 412 г. до н.э. об условиях будущего спартаноперсидского союза, называет представителя Тиссаферна термином (один из немногих случаев употребления этого термина применительно к персидскому представителю), тогда как в отношении посланцев Фарнабаза Каллигита и Тимагора он не употребляет такого определения (его выражение здесь – ) (Thuc. VIII. 6. 1). Это может предполагать, что речь идет об официальном персидском посольстве, направленном в Спарту Тиссаферном, и, наводит на заключение, что посольство от Фарнабаза не было официальным. Еще более убеждает в этом выводе то обстоятельство, что Каллигит и Тимагор названы греческими изгнанниками из Мегар и Кизика, находившимися при дворе сатрапа, посол же Тиссаферна не упомянут по имени, а это может говорить в пользу того, что таковым, скорее всего, являлся перс. Таким образом, Тиссаферн мог выступать на переговорах от имени царя, а Фарнабаз от своего имени. Подобные же словоупотребления мы встречаем и у греческих историков IV в. до н.э. В отношении миссии Тимократа Родосского мы читаем у Ксенофонта (III. 5. 1) о том, что Тифравст , а у Оксиринхского историка - (Hell.Oxy. XVII (XIII).1). И второй критерий – участники неофициальных дипломатических миссий не вели переговоры с официальными властями греческих полисов, и тем самым не подлежали процедуре приема греками чужеземных послов, а имели дело главным образом с частными лицами, и почти во всех случаях – подчеркивается в источниках роль персидского золота. Среди таких лиц – ведущие политики в греческих полисах, лидеры политических группировок. Большинство известных нам неофициальных дипломатических миссий Персии принадлежат именно этому случаю. Однако, если речь идет о персидских послах, направленных царем Персии или сатрапами с поручением довести позицию царя до официальных властных структур греческого полиса, или же о представителях восточных династов, то (независимо от степени подчиненности последних центральной администрации Персии) посланцы вполне могли считаться официальными и наделялись почестями как чужеземные послы. Первые неофициальные дипломатические миссии Персии восходят еще к периоду Греко-персидских войн, и, как можно судить по источникам, имели своей целью распад антиперсидской коалиции, которая, как известно, базировалась на союзе Афин и Спарты. Решающее значение позиции двух этих полисов во время конфликта с Персией несомненно, и это находит выражение у Геродота (VII. 139). Именно Геродот отмечает, что после Саламинского сражения в окружении персидского главнокомандующего Мардония все чаще стали раздаваться голоса об изменении стратегии и тактики ведения войны в Греции, отказа от непосредственных военных действий в пользу дипломатии с особым акцентом на роль финансовых средств в отношениях с греками. Как следует из сообщения Геродота (IX. 2), впервые эту идею вы- сказали Мардонию некоторые фиванцы, занимавшие проперсидскую ориентацию в период Греко-персидских войн: «...Пошли денежные подарки наиболее влиятельным людям в отдельных городах и этим ты внесешь раздор в Элладу. А затем с помощью своих новых приверженцев без труда одолеешь врагов». Эту же мысль Геродот (IX. 41) вкладывает в уста персидского военачальника Артабаза на военном совете накануне сражения при Платеях: «У персов ведь много золота в монете и нечеканного, а также серебра и драгоценных сосудов для питья. Все эти сокровища, ничего не жалея, нужно разослать эллинам, именно наиболее влиятельным людям в городах. Тогда эллины тотчас же предадут свою свободу, и персам вовсе не нужно будет вступать в опасную битву». Но, как считает Геродот, Мардоний не принял предложенный ему план действий, о чем, по мнению «отца истории», может говорить его намерение сражаться с греками. Но отказ Мардония очевидно не был столь категоричным, и персидский военачальник был готов к тому, чтобы использовать, где это было возможно, «дипломатию золота». К указанному периоду принадлежат три известные персидские неофициальные миссии. Прежде всего, следует назвать дипломатическую миссию македонского царя Александра I Филэллина (VIII, 140–144), выступавшего в качестве персидского посланца после победы греков при Саламине. Цель этой миссии, как явствует из рассказа Геродота, заключалась в намерении персов предложить мирные условия Афинам, и тем самым добиться их выхода из войны, а это означало бы распад Панэллинского союза. «Отец истории» рассказывает о том, что посольство в Афины в 479 г. до н.э. направил персидский полководец Мардоний, оставленный Ксерксом в Греции с сухопутным войском (Hdt., VIII, 140). Геродот не упоминает о том, что Мардоний предлагал деньги афинянам. Однако он сообщает, что афиняне дали обеспокоенным спартанским послам ответ, который определенно подразумевает готовность персидской стороны предоставить афинянам значительные финансовые средства: «Нет на свете столько золота, нет земли, столь прекрасной и плодоносной, чтобы мы ради этих благ захотели перейти на сторону персов и предать Элладу в рабство…» (Hdt., VIII, 144). Более определенно о персидском предложении денег афинянам говорит Аристодем, который в своем рассказе мог следовать какой-то иной традиции, отличной от геродотовой. Он отмечает, что Мардоний, направив Александра I в Афины, предложил афинянам в дар 10 тыс. талантов (Aristodem. FGrHist. 104. F. 1= P.Oxy. XXVII. 2469). К 479 г. до н.э. принадлежит также миссия геллеспонтийца Мурихида на Саламин. В последнем случае Геродот также не отрицает возможность использование персидских денег для подкупа одного из членов булэ – Ликида, который подал афинянам совет отнестись со вниманием к предложениям Мурихида, за что и был забит камнями (женщины учинили расправу над семьей Ликида: Hdt., IX, 4–5). Демосфен (XVIII,204) и некоторые составители схолий упоминают об этом случае,но вместо Ликида называют Кирсила. В сообщениях различных античных авторов присутствует рассказ об осуждении афинянами зелеита Арфмия, который доставил персидское золото в Пелопоннес ( ). Рассказ этот, несомненно, отражает реально имевшие место события, и находит свое отражение у афинских ораторов IV в. до н.э., которые уверенно свидетельствуют о существовании стелы с псефизмой против Арфмия, провозглашавшая его атимию (Dem., IX, 41; XIX, 272; Din., II, 24–25; Aesch., III, 258–259). Уже в самой античной традиции не существовало определенного мнения в отношении хронологии дипломатической миссии Арфмия. Так, в некоторых сообщениях схолий можно прочитать, что Арфмий выступал в качестве посла царя Дария I в 491 г. до н.э. и привез «золото варваров» в Афины(Schol. Aesch. Persae, sch. hyp. 15). Другие же схолии относят миссию Арфмия ко времени похода Ксеркса 480 г. до н.э., и сообщают о его посещении Спарты (Schol. Ael. Arist. 3. 327). Нам уже приходилось анализировать указанные версии, в результате чего пришли к выводу, что правильнее относить поездку Арфмия к периоду похода Ксеркса, принимая во внимания два обстоятельства: во-первых, сообщения Геродота об аналогичных персидских миссиях в Афины; во-вторых, свидетельствами в пользу появления афинской псефизмы против Арфмия только после неудачи похода Ксеркса в Грецию93. Несомненно, все эти неофициальные дипломатические миссии Персии еще периода открытого военного конфликта были направлены на поиск политических сторонников Персии в греческих городах – участниках Панэллинского союза. Ведь мы должны учитывать, что в период Греко-персидских войн в Греции ширилось движение медизма, и показательными в этом отношении являются не только примеры Эгины, Фессалии, Фив или Аргоса. Достаточно упомянуть о том, что существовала традиция об участии в битве при Платеях в 479 г. до н.э. на стороне персов до 50 тыс. греков (50 тыс: Plut. Arist. 18.7; 40 тыс.: Aristodem. FGrHist. F.1.2.3 = P.Oxy. XXVII. 2469 s.2). Наличие сторонников персов даже в Афинах представляется вполне определенным, как в период битвы при Марафоне в 490 г. до н.э., так и во время экспедиции Ксеркса. Так, много в литературе было уже написано о пресловутом «мидизме» Алкмеонидов, о персофильстве группировки «друзей тиранов» 94. Кроме того, Плутарх сохранил сведения о заговоре группы афинян накануне сражения при Платеях в 479 г. до н.э., целью которого было свержение демократии и передачи государства персам, упоминая среди заговорщиков Эсхина и Агасия (Plut. Arist., 13). Несомненно и в Спарте должны были находиться сочувствующие персам, вероятно те, кто был связан личными Об этой миссии см. нашу статью с соответствующей литературой: Рунг Э.В. Миссия Арфмия Зелейского в Грецию // Сборник научных трудов, посвященный памяти профессора Владимира Даниловича Жигунина. Казань, 2002. С. 169–182. 94 См.: McGregor M.F. The Pro-Persian Party at Athens from 510 to 480 BC. // HSCPh. Suppl. 1. 1940. P. 71–95; Holladay A.J. Medism in Athens 508–480 B.C. / /G&R. 1978. Vol. 25. P. 174–191; Суриков И.Е. 1) Из истории греческой аристократии позднеархаической и раннеклассической эпох. Роль Алкмеонидов в политической жизни Афин VII – V вв. до н.э. М., 2000. С. 71–73, 173; 2) Политическая борьба в Афинах в начале V в. до н.э. и первые остракофории // ВДИ. 2001. № 2. С. 124–125, 129. 93 узами с бывшим спартанским царем Демаратом, находившимся в стане Ксеркса. Как и следовало ожидать, после побед греков над персами и полного изгнания персов из Греции должна была значительно возрасти активность неофициальной дипломатии Персии. Произошло изменение и в целях такой дипломатической деятельности. Однако, сведений о подобных персидских миссия в период пентеконтаэтии не много, да и их результат также не всегда можно достоверно определить. Так, очевидно, такие персидские посланцы содействовали переписке Павсания с царем Ксерксом, во время после его первого оправдания, и когда он поселился в троадском городе Колонах. Единственный показательный пример – миссия в Спарту перса Мегабаза во время первой Пелопоннесской войны и экспедиции афинян в Египет (в большинстве исследовательских работ она датируется в диапазоне 458-456 гг. до н.э., и мы сейчас не будем подробно вдаваться в вопросы хронологии). Фукидид сообщает о миссии Мегабаза предельно кратко (Thuc. I. 109. 4). Однако, мы можем быть определенны в следующем: во-первых, Мегабаз также доставил в Грецию персидские финансовые средства; во-вторых, персидские власти (Артаксеркс I или скорее даже его сатрапы, возможно, это был Мегабиз, сын Зопира) стремились использовать афино-спартанские противоречия в собственных целях. Так, согласно греческому историку, цель Мегабаза заключалась в том, чтобы побудить пелопоннесцев совершить вторжение в Аттику и тем самым вынудить афинские войска покинуть Египет. Миссию также постигла неудача: «деньги были растрачены напрасно, и Мегабазу с остатком денег пришлось возвратиться в Азию» (Thuc. I. 109.4). Причину неудачного завершения миссии мы видим в том, что власти Спарты были достаточны стойки к попыткам Персии использовать афиноспартанские противоречия в своих собственных целях: эхо Греко-персидских войн все еще давало о себе знать, и любое сотрудничество с персами не способствовало укреплению репутации Спарты в Греции. Но крайне интересно замечание Фукидида о том, что Мегабаз потратил часть своих денег среди спартанцев, что скорее говорит о том, что персидский посланец расходовал средства среди тех, которые мало влияли на внешнюю политику Спарты95. В период Пелопоннесской войны укрепляется влияние Персии на политическую ситуацию в Греции, что объясняется острой необходимостью противоборствующих греческих полисов в персидской поддержке, как финансовой, так и военной. В этот период, как и в последующие годы Коринфской войны, вплоть до Анталкидова мира, мы осведомлены по крайней мере о ряде неофициальных дипломатических миссий, организованных Персией. В отношении миссии Мегабаза: Печатнова Л.Г. Спарта и Персия: история отношений (середина VI – 413 г. до н.э.) // Проблемы античной истории / Сборник научных статей к 70-летию со дня рождения проф. Э.Д. Фролова. Спб., 2003. С. 88–89. Диодор (XI. 74. 6) говорит, что спартанцы не приняли персидские деньги, и, здесь налицо расхождение с данными Фукидида. Расхождение может объясняться видимо тем, что в этом месте Диодор следует иной традиции, отличной от фукидидовой, которая бы представляла дело таким образом, чтобы снять со спартанцев подозрение в принятии золота Персии. 95 Так, в 425 г. до н.э. персидский царь Артаксеркс I направил перса Артаферна с поручением доставить какие-то письма в Спарту, который был перехвачен афинянами (стратегом Аристиппом, сыном Архиппа), и затем сопровождал уже афинское посольство в Персию (последнее, однако, вынуждено было возвратиться назад услышав новости о смерти царя) (Thuc. IV. 50. 1-3). Мы не знаем, был ли Артафрен официальным персидским послом или был отправлен в Спарту неофициально (Фукидид употребляет выражение , что говорит скорее в пользу неофициального характера этой персидской дипломатической миссии). Неофициальным было посещение Пелопоннесса предводителем родосских олигархов Дориеем уже после завершения Пелопоннесской войны (Paus.VI.6.6 = Androtion FGrH 324 F 46). Цель Дориея состояла в ведении антиспартанской пропаганды в городах Греции и здесь можно также предположить персидское соучастие (Дорией казнен в Спарте в 396 г.до н.э.). К весне 395 г. до н.э. относится поездка Тимократа Родосского в Грецию. В результате исследования этого эпизода мы пришли к выводу, что его миссия была организована совместными усилиями персидских сатрапов Тифравста и Фарнабаза, а также при содействии афинянина Конона96. Совершая свой вояж в Грецию, Тимократ должен был доставить персидское золото в размере 50 талантов серебра (10 тысяч дариков) и распределить его среди ведущих политиков в Афинах, Фивах, Аргосе и Коринфе (Xen. Hell. III. 5.1;Hell.Oxy.VII(II).5;Paus.III.9.8;Plut.Ages.15,Artax.20.3,Lys.27, Mor. 211B)97. Однако, политической целью миссии Тимократа было сплотить и активизировать в Греции антиспартанские политические группировки, чтобы они побудили сограждан начать войну со Спартой и тем самым бы воспрепятствовали развертыванию наступления Агесилая в Малой Азии. Очевидно, Об этой миссии см. нашу статью с соответствующей литературой: Рунг Э.В. 1) Персидская дипломатия в начале IV в. до н.э.: миссия Тимократа Родосского в Грецию // Античность: миры и образы / Сборник статей. Казань, 1997.С.8–15; 2) Xenophon, the Oxyrhynchus Historian and the Mission of Timocrates to Greece // Xenophon and His World / Ed. by C.J.Tuplin. Historia. Einzelschrift. Ht. 172. Stuttgart: Franz Steiner Verlag, 2004. P. 413–425. 97 Среди фиванцев, принявших деньги, Ксенофонт называет Андроклида, Исмения и Галаксидора, коринфян - Тимолая и Полианфа, аргосцев - Килона и его единомышленников (Xen. Hell.III.5.1-2). Павсаний перечисляет следующих: в Фивах - Андроклид, Исмений и Амфифемис; в Коринфе - Тимолай и Полианф; в Аргосе - Килон и Содам (Paus. III.9.8). Согласно Оксиринхскому историку, некий персидский посланец ( ), под которым исследователи обычно видят также Тимократа Родосского, появился в Фивах незадолго до вступления в войну Беотии с обещаниями денег от царя беотархам Исмению и Андроклиду, тем самым придав им решимости бороться против Спарты и уверенность в успехе грядущей войны (Hell.Oxy.XVII (XIII).1). И хотя Ксенофонт обходит стороной факт принятия персидских денег афинянами, об этом недвусмысленно свидетельствуют Оксиринхский историк и Павсаний (Paus.III.9.5). По словам Оксиринхского историка, афиняне Эпикрат и Кефал вели переговоры с Тимократом и получили золото ( ) (Hell.Oxy. VII (II). 2). 96 что в данной ситуации мы видим реализацию той самой программы действий, которую безуспешно пытался выполнить Мегабаз полвека ранее (таким образом, миссия Тимократа стоит в одном ряду с миссией Мегабаза, но успех первой объясняется изменившимися ориентирами в политике греков по отношению к Персии, да и в целом в понимании роли Персии в греческом мире). Хотя, конечно, следует заметить, что этот успех был довольно относительным, и вполне закономерно замечание Оксиринхского историка, что не деньги, розданные Тимократом, а враждебная спартанцам позиция лидеров политических группировок в ведущих полисах в конечном итоге привела греческий мир к войне со Спартой в 395 – 386 гг. до н.э. (Hell.Oxy.VII(II).5). После заключения Анталкидова мира в 386 г. до н.э. дипломатическая активность Персии продолжала оставаться на довольно высоком уровне. И хотя мы, разумеется, не осведомлены о всех попытках Персии влиять на политическую ситуацию в Греции дипломатическими средствами, тем не менее в отношении персидских неофициальных дипломатических миссий этого периода известно гораздо больше, чем о предшествующих, и это показательно. Так, прежде всего, указанные миссии по-прежнему были нацелены на поиск наиболее влиятельных политических деятелей в греческих полисах, которые могли бы выступить на защите персидских интересов в Греции и побуждать своих сограждан к принятию решений в пользу Персии. Так, в 370-е гг. до н.э. персидское золото в Грецию в размере 30 тысяч дариков доставил некий Диомедонт из Кизика, который посетил Фивы, пытался подкупить известного фиванского полководца Эпаминонда, а после неудачи этой попытки, направился в Афины, намереваясь вести переговоры с афинским стратегом Хабрием (См.: Nep. Epam. 4; Plut. Mor. 193C). Десятилетие спустя, в 360-е гг. до н.э. некий посланец царя¸ уже персидского происхождения, посетил Спарту, предлагал денежные подарки царю Агесилаю и доставил письмо, призывающее его заключить гостеприимство и дружбу с царем Артаксерксом II. Однако он встретил категоричный отказ, причем изложенный Ксенофонтом ответ Агесилая персидскому посланнику, чтобы тот передал царю, что не следует посылать к нему письма частным образом (), говорит в пользу неофициального характера этой дипломатической миссии перса (Xen.Ages.VIII. 3-4; Plut. Mor. 213E). Попытка навязать грекам выгодные персам решения была предпринята другой неофициальной миссией абидосца Филиска в 369/8 г. до н.э.98 Как сообщают Ксенофонт и Диодор, Филиск посетил Грецию по поручению царя и сатрапа Ариобарзана, также снабженный персидскими деньгами, и пытался влиять на внешнеполитическое положение в Греции, оказывая поддержку Спарте против Фив на созванном им дипломатическом конгрессе в Дельфах (Xen. Hell. VII. 1. 27; Diod. XV. 70. 2). Однако, эти его попытки не принесли ожидаемого результата ввиду сопротивления других греков, и, прежде всего, Об этой миссии см. нашу статью: Рунг Э.В. Филиск – правитель на Геллеспонте // Античность: общество и идеи / Сб. статей. Казань, 2001. С. 46–62. 98 фиванцев, но они еще раз показали приверженность персов своей прежней политики поддержки той воюющей стороны, которая была в более слабом положении (а таковой персы в тот момент могли считать Спарту). Однако, в ходе своей миссии, Филиск, несомненно, вел переговоры и с наиболее влиятельными спартанскими и афинскими политическими деятелями, возможно, именно он обеспечил заключение союза Спарты и Ариобарзана (Xen. Ages. II. 25), и договорился с афинянами о будущем взаимодействии с сатрапом. 4. Пребывание греческих послов в Персидской державе Теперь обратимся к некоторым обстоятельствам пребывания эллинских посольств на территории Ахеменидской державы. Прежде всего речь пойдет об основных маршрутах, принимаемых послами эллинов в их поездках ко дворам сатрапов и самого царя, а также об условиях приема персами послов и особенностей ведения переговоров с персами. Итак, следует назвать по крайней мере три маршрута, которые выбирали послы греческих полисов в своем путешествии вглубь Персидской державы. Первый, «северный» путь лежал через Геллеспонт или Босфор Фракийский, второй, самый «южный» – через Киликию или Финикию; и, наконец, «центральный» – по знаменитой Царской дороге, тянущейся от Эфеса и Сард непосредственно до Суз. Правда, следует обратить внимание, что даже те греческие послы, которые принимали «северный маршрут», так или иначе все равно оказывались на Царской дороге, по которой они далее следовали в Персию. Путешествие по этой дороге в одном направлении Геродот (V, 54) определяет приблизительно в три месяца, если преодолевать каждый день по 150 стадиев (около 30 км)99. Именно этот маршрут по хорошо охраняемой Царской дороге, хотя и один из самых продолжительных, был наиболее безопасным, и, потому, предпочтителен для послов эллинов. «Отец истории» (V, 52) начинает свое описание знаменитой Царской дороги со следующего замечания: «Но всем его протяжении есть царские стоянки и отличные постоялые дворы, и всеь этот путь проходит по населенной и безопасной стране». Однако, не только удобства многодневного путешествия по Азии греческие послы должны были принимать в расчет, но и перспективу посреднических услуг одного из западных сатрапов, который мог предоставить проводников и охрану эллинам. В конечном итоге, маршрут продвижения по Азии мог определяться тем, с каким из сатрапов сумеют греки договориться. Так, в частности, проезд по Царской дороге выбрали афинские послы, которые в сопровождении персидского «эмиссара» Артаферна, прибыли в Эфес в 425 г. до н.э. (Thuc. IV. 50. 3). Поэтому вполне вероятно, что само передвижение по Ионии, а затем и Лидии, по которым пролегала Царская дорога, едва ли было как-то возможно без участия сатрапа Сард, а таковым во время упомянутого посольства был Таким образом «отец истории» говорит о путешествии пешком или же в повозке (именно так вероятно и перемещались греки по Азии). В то же время, учитывая традиционное соотношение дневного пешего и конного перехода как 3:1, то, таким образом, для всадника этот путь мог занимать только один месяц, 99 Писсуфн, сын Гистаспа. Первые известные попытки греков выбрать маршрут через Геллеспонт относятся ко времени Пелопоннесской войны. В 430 г. до н.э. послы ряда полисов Пелопоннеса, в числе которых были собственно и спартанцы, намеревались проследовать в Персию через Босфор. Они рассчитывали воспользоваться посредническими услугами даскилийского сатрапа Фарнака, сына Фарнабаза (Thuc. II. 67. 1). Миссия приходится на время, когда как афиняне, так и спартанцы вели жесткое соперничество за приобретение союза с Персией, и этих обстоятельствах афиняне преуспели в нем, перехватив во Фракии в г. Бисанте и казнив пелопоннесских послов (Thuc., II, 67, 3–4; Hdt., VII, 137). Ближе к концу войны, уже в других политических условиях, как афиняне и их союзники – аргосцы, так и спартанцы решили воспользоваться в своей поездке к царю посредническими услугами сатрапа Фарнабаза, сына Фарнака, причем, афиняне даже заключили особое соглашение с сатрапом в Халкедоне, которое должно было гарантировать то, что послы получат охрану и проводников во время их путешествия по территории Азии (Xen. Hell., I, 3, 13; Plut. Alc. 31)100. Весной 409 г. до н.э. эти послы встретились с Фарнабазом в Кизике, а оттуда вероятно свернули на Царскую дорогу, по которой эллины смогли добраться до фригийского Гордия; там они увидели возвращающееся от царя посланное ранее спартанское посольство во главе с Беотием, которое очевидно заключило новый спартано-персидский договор, сделав дальнейшие переговоры с царем по существу бесполезными (Xen. Hell., I, 4, 2)101. Однако, когда греки особенно нуждались в том, чтобы прибыть к царскому двору как можно быстрее, они выбирали другой маршрут, менее продолжительный по времени, но и более опасный – через Киликию или Финикию. Опасность его заключалась в том, что послы должны были морем прибыть к ближневосточному побережью, при этом не оказавшись в руках пиратов, промышлявших у побережья Карии и Ликии. Именно этим маршрутом прибыло в Сузы афинское посольство Диотима, сына Стромбиха, о котором говорит Страбон со ссылкой на историка Дамаста и географа Эратосфена. «Сам Эратосфен передает один из таких нелепых рассказов Дамаста, который полагает, будто Аравийский залив является озером и что Диотим, сын Стромбиха, будучи во главе афинского посольства, поднялся вверх по реке Кидну из Киликии до реки Хоаспа, которая протекает около Суз и через сорок дней прибыл в Сузы; и Эратосфен говорит, что Дамасту все это рассказа сам Диотим. Затем Эратосфен прибавляет, что Дамаст выражает удивление, как это возможно, чтобы река Кидн, пересекая Евфрат и Тигр, впадала в Хоасп». (Damastes FGrHist. 5. F. 8 = Strabo. I. 3. 1. P.47). Прежде всего, что касается реки Кидн, то она протекала непосредственно через один из крупнейших городов Киликии – Тарс (Xen. Anab. I. 2. 24; Strabo. IV. 5. 10; Arr. Anab. II. 4. Amit M. Le traité de Chalcédoine entre Pharnabaze et les stratéges atheniens. P.436-457. Об этом договоре см. нашу статью (с дальнейшими ссылками на соответствующую литературу): Рунг Э.В. Договор Беотия // Международные отношения и дипломатия в античности. Учебно-методический комплекс. Казань, 2000. Ч. 1. С. 113–135 100 101 7; Steph. Byz. s.v. ), и, таким образом, если доверять данным Дамаста, то Диотим сначала прибыл именно в этот город. Однако, как верно заметил сам Дамаст, река Кидн непосредственно не впадает в Хоасп; так что, Диотим и афинские послы скорее всего должны были после путешествия по Кидну или совершить далекий сухопутный переход до р. Хоаспа, на которой были расположены Сузы (Hdt., V, 49, 52; Strabo. XV, 3, 4. P. 728), или же спуститься по Евфрату до Персидского залива, а затем подняться по реке Хоаспу. Десятилетия спустя, в 360-е гг. до н.э. другое афинское посольство проследовало в Персию через Финикию, в частности, город Сидон, как можно судить по одной афинской надписи, в которой упоминалось о помощи сидонского царя Стратона послам в их поездке к царю Персии (IG. II2. 141. сткк. 14 = Tod. II. 139)102. Трудности длительного путешествия по Азии изображает Аристофан (Ach. 65–82) в строках, в которых в комическом свете представлен отчет афинских послов в народном собрании по своему возвращению из Персии:«Отправили вы нас к царю Великому / Две драхмы в день назначив содержания, / В архонтство Эвфимена <...> / Путем тяжелым, долами Каистрия, / Тянулись мы, укрывшись балдахинами / На колесницах, обложась подушками, / Изнемогая <...> / В гостиницах поили через силу нас / Из чаш хрустальных, золотых и яшмовых / Вином сладчайшим, крепким <...> / На год четвертый мы в столицу прибыли...» (пер. А. Пиотровского с изменениями). Точная датировка события (архонтство Эвфимена – 437/436 г. до н.э.) довольно необычна для Аристофана в принципе. Поэтому, так как годом постановки комедии был 425 г. до н.э., – шестой год Пелопоннесской войны, то указание на время отправления посольства из Афин в Персию в этом контексте имело определенную цель: особо подчеркнуть длительность самой дипломатической миссии – двенадцать лет! Упоминание долины Каистра предполагает, что послы избрали все тот же «обычный», наиболее удобный, но в то же время, и наиболее продолжительный путь – от Эфеса, через Сарды, по «Царской дороге» вплоть до города Сузы. Примечательно, что греческие послы, как мы знаем по различным источникам, чаще всего посещали именно Сузы103. Но почему именно Сузы фигурируют в источниках как наиболее частое место переговоров греков с Великим царем Персии? Согласно, Ксенофонту, персидский царь по обыкновению проводил три весенних месяца в Сузах, два летних месяца в Экбатанах, и остальные семь месяцев в Вавилоне (Xen. Cyr. VIII. 6. 22). Афиней, однако, говорит о том, что царь зимовал в Сузах, лето проводил в Экбатане, осень в Персеполе, а оставшуюся часть года в Вавилоне (Athen. XII. 513f). Несмотря на некоторые 102 Moysey R.A. The Date of the Strato of Sidon Decree (IG2 141) // AJAH. 1976. Vol. 1. P. 185; Miller M.C. Athens and Persia. P. 117; Рунг Э.В. Некоторые аспекты предоставления проксении Стратону, царю Сидона (К интерпретации IG. II2 141=Tod. II, 139) // Античность: эпоха и люди Сборник статей. Казань, 2000. С. 28–38. 103 Сузы посещали послы во главе с Каллием, сыном Гиппоника в 449/8 г. до н.э. (Hdt., VII, 151), спартанец Анталкид в 387/6 г. до н.э., а также участники посольств из различных греческих полисов в 368/7 г. до н.э. противоречия в сообщениях названных античных авторов, представляется вполне вероятным, что конец зимы и весенние месяцы персидский царь проводил именно в Сузах104. Теперь, следует предположить, что формирование посольства в Персию в греческих полисах как раз могло приходиться на конец зимы – начало весны, принимая во внимание, во-первых, климатические условия в это время года, а во вторых, начало сезона навигации, поскольку многие дипломатические миссии греков достигали азиатского побережья именно морским путем. Таким образом, к концу весны греки добирались до Суз, где они могли еще застать персидского царя. В то же время, в источниках не сохранились упоминания о том, что послы греков посещали Вавилон, Экбатаны или же Перспеполь. Возможно, однако, a priori предположить, что некоторые из послов эллинов достигали Экбатан (см. Ar., Ach., 613). При дворах сатрапов и царя греки томились в долгих ожиданиях. Комический поэт IV в. до н.э. Эпикрат в «Антилаиде», например, замечает, что гетерую Лаиду можно было увидеть быстрее, чем Фарнабаза (Epikrates, PCG v. Antilais, fr.3.11-13 = Athen. XIII, 570b) – аллюзия на трудности, возникающие при попытках греков получить доступ ко двору одного из персидских сатрапов – сатрапа Даскилия (Геллеспонтской Фригии). Аристофан говорит о том, что когда греческие послы наконец-то прибыли в одну из персидских столиц, они ожидали царя воемь месяцев, поскольку тот находился с войском в походе (количество месяцев возможно вымышленное, но обстоятельства долгого ожидания очевидно соответствовали действительности) (Ar., Ach., 82). Античные авторы сообщают о процедуре приема персидским монархом греческих послов, который подразумевает, что последние должны были исполнить проскинесис – земной поклон105. Это вполне соответствовало традициям Ахеменидов, поскольку даже в отношениях с эллинами персидский царь отнюдь не считался равноправным партнером, но был в привилегированном положении. Дворцовый ритуал проскинеса был знаком Эсхилу (Pers. 584) и Еврипиду (Orest. 1507), которые считают его одним из существенных элементов восточной системы взаимоотношения царя со своими подданными. Геродот (I. 134) называет проскинесис персидским обычаем приветствия нижестоящим того, кто значительно отличается от него по положению. В греческой же литературной традиции проскинесис обозначает преклонение перед богами. С религиозным ритуалом почитания эллинами и варварами солнца и луны связывает исполнение проскинесиса философ Платон (Plato. Leg. p. 887 E). Это противоречие греческой и персидской традиций проскинесиса отмечает, в частности, уже Геродот (VII, 136), когда сообщает, что См.: Briant P. Le nomadisme du Grand Rois // IA. 1988. Vol. 23. P. 253–273; Miller M.C. Athens and Persians. P. 125; Tuplin C.J. The Seasonal Migration of Achaemenid Kings: a Report on Old and New Evidence // Aspects of Achaemenid History: Essays in memory of D.M.Lewis (AchH 11). Leiden, 1998. P. 63–114. 105 О проскинесисе см.: Taylor L.R. The ‘Proskynesis’ and the Hellenistic Ruler Cult // JHS. 1927. Vol. 47. Pt. 1. P. 53–62; Richards G.S. Proskynesis // CR. 1934. Vol. 48. № 5. P. 168–170; Hall E. Inventing the Barbarian. Greek Self-Definition through Tragedy. Oxford, 1991. P. 96–97. 104 прибывшие в Сузы спартанские послы Сперфий и Булис категорично отказались исполнить ритуал проскинесиса, даже под угрозой силы, ибо, по их словам, не в обычаях эллинов совершать проскинесис человеку. Между тем, далеко не всегда эллинские послы были столь принципиальны в отношении проскинесиса. Проскинесис исполнили некоторые участники греческого посольства в Сузы 368/7 г. до н.э., в частности, Тимагор и Исмений. Что касается Исмения, то среди греков был распространен рассказ о том, как он, не желая претерпеть унижение в связи с исполнением земного поклона, незаметно снял перстень, уронил его, а затем нагнулся и поднял и окружающие персы восприняли этот как совершение проскинесиса (Plut. Artax. 22; Ael. VH.I. 21). Великий царь, восседавшей на своем троне в Вавилоне или Сузах, за несколько тысяч километров от Греции, бывал часто довольно слабо осведомлен о текущем положении дел у своего западного соседа – эллинов, и, отчасти необходимую информацию он получал только во время посещения двора послами греков, или же со слов самих послов. Собственно говоря, слабые географические и политические познания царя в отношении греков признают многие греческие авторы. В труде Геродота описываются первые дипломатические контакты двух полисов Балканской Греции с персами – переговоры спартанцев с царем Киром II Великим и переговоры афинян с сатрапом Артаферном; и те и другие проходили в Сардах, но были отделены друг от друга временным интервалом в 40 лет (переговоры спартанцев датируются ок. 545 г. до н.э., афинян – 508/7 г. до н.э.). Предмет переговоров был тоже различным как в случаев спартанцев, так и афинян. Однако, Геродот сообщает одну общую черту в этих событиях: своеообразную реакцию персов на прибытие представителей греческих городов – распросы греческих послов. Во время переговоров со спартанцами Кир Великий, по данным Геродота, спросил эллинов из своей свиты: «что это за люди лакедемоняне и сколь они многочисленны...» ( ) (Hdt., I, 153). Описывая переговоры афинян с сатрапом Артаферном, «отец истории» замечает: «… Артаферн, сын Гистаспа, сатрап Сард, спросил: “Что это за народ, где обитает, и почему хочет стать союзниками персов”» ( ) (Hdt., V., 73). Наконец, Аристофан в «Ахарнянах» (645–651) дает аллюзию на прибытие спартанских послов ко двору персидского царя (вероятно, Артаксеркса I), и здесь царь также задает вопросы лакедемонянам: «… и царь [персидский], спартанское посольство принимая, / спросил у них прежде кто силен кораблями…» ( ). Это посольство относится к первым годам Пелопоннесской войны, и, несомненно, персидские цари уже имели некоторое, хотя в чем-то и довольно смутное представления о политической географии Греции, в том числе и со слов греков, бывших при царском дворе. Хотя, следует заметить, что строки Аристофана также отражают обычай персидского царя узнавать о ситуа только после прибытия ко двору чужеземного посольства. Посольство из Спарты же, разумеется, было одним из многочисленных делегаций, ежедневно прибывающих в сердце Персидской державы – Вавилон или Сузы. Послы греческих полисов, посещавших царский двор, во-первых, становились участниками торжественной трапезы, которую разделяли очевидно сам царь и его наиболее доверенные приближенные, имевшие статус «сотрапезников». На одной из таких трапез, как сообщают античные историки, Артаксеркс II снял со своей головы венок и послал его спартанскому послу Анталкиду (Athen., II, 31); во-вторых, послы получали дары от царя, которые были обычным выражением дипломатического этикета того времени. В изложении Элиана до нашего времени дошел перечень таких «обычных даров»: «Послов, прибывавших к персидскому царю, были ли они эллинскими или какими другими, царь одаривал так: каждому давал серебряный вавилонский талант в чеканной монете, два серебряных сосуда по таланту ценой... браслеты, кинжал, нагрудную цепь ценностью в тысячу дариков и особую мидийскую одежду, называемую дарственной» (Ael. VH., I, 21). Такие «обычные дары» вероятно получил во время пребывания в Сузах в 368/7 г. до н.э. в составе фиванской делегации известный военачальник Пелопид, победитель спартанцев в битве при Левктре 371 г. до н.э., который отказался от всех прочих подарков. Вообще следует сказать, что царские дары очень часто превосходили те, которые считались традиционными, и таким образом давали повод к обвинениям возвращавшихся из Персии послов в подкупе106. О богатстве Великого царя Персии ходили легенды в греческом мире (Dem. XIV. 27), и здесь уместно вспомнить широко известную шутку одного из афинских послов в Персию Эпикрата, однажды заявившего в народном собрании, что демосу лучше вместо девяти архонтов ежегодно выбирать девять послов к царю из самых простых и бедных граждан, чтобы последние разбогатели благодаря его щедротам (Heges. ap. Athen. VI. 58 P.251ab; Plut. Pel. 30. 12). Денежные подарки от царя получил, по словам оратора Демосфена (XIX. 273), еще Каллий, сын Гиппоника, во время своей миссии в Сузы по поводу заключения т.н. Каллиева мира 449/8 г. до н.э.; он, по сообщению Демосфена, был привлечен даже к суду по обвинению в подкупе и подвергнут штрафу в пятьдесят талантов. Золото и серебро, квалифицируемое как взятки, вероятно приняли от царя и афинские послы в Персию в 393/2 г. до н.э. Эпикрат и Формисий (Plato Comicus. CAF. I. F.119). Непревзойденными считали современники дары, которые получил афинский посол Тимагор во время уже упоминавшегося посещения послами разОб обычае дарообмена в Персидской державе см.: Sancisi-Weerdenburg H. Gifts in the Persian Empire. P. 131–146; Mitchell L.G. Greek bearing gifts. P. 111–133. Об обвинениях послов в подкупе см. специально: Perlman S. On bribing Athenian ambassadors // GRBS. 1976. Vol. 17. № 3. P. 223–233. 106 личных греческих полисов Суз в 368/7 г. до н.э. По данным Плутарха, Тимагор получил не только золото и серебро в размере 10 тыс. дариков, но и драгоценное ложе и рабов, чтобы его застилать, и даже 80 коров с пастухами, под тем предлогом, что страдая какой-то болезнью, постоянно нуждался в коровьем молоке; носильщики, доставившие его к берегу моря, получили от имени царя по 4 таланта (Plut. Pel. 30; Artax. 22). Демосфен говорит о том, что Тимагор получил от царя 40 талантов (Dem. XIX. 137). В источниках содержатся намеки, что Тимагор всячески угождал персидскому царю: очевидно он с готовностью исполнил проскинесис (Athen. II. 31; Suid. s.v. Timagoras), затем направил царю какое-то тайное послание через писца Булурида (Plut. Artax. 22), мог обещать Артаксерксу убедить своих сограждан принять условия согласованного при посредничестве царя мирного договора (намек на последнее обстоятельство дает Демосфен: Dem. XIX. 137) и расторгнуть дружбу афинян и спартанцев (Suid. s.v. Timagoras). В любом случае, по возвращению в Афины коллега по посольству Леонт возбудил обвинение против Тимагора и добился его казни (Xen. Hell. VII. 1. 38; Plut. Pel. 30, Artax. 22; Dem. XIX. 137)107. Таким образом, рассмотренный материал демонстрирует, что в результате длительных взаимных контактов греки выработали определенные навыки во взаимоотношениях с персами, которые способствовали повышению эффективности дипломатических акций в отношении Персии. 5. Греко-персидские договорные отношения За два столетия развития греко-персидских договорных отношений они проделали определенную эволюцию. Первоначально греческие полисы и персы согласовывали с персидскими царями билатеральные (двусторонние) договоры, причем, sine qua non таких соглашений было признание покорности Великому царю Персии в виде предоставления земли и воды (Hdt., V,70). В период Греко-персидских войн характер договорных отношений существенно меняется. После поражения персов при Саламине, в 479 г. до н.э. военачальник Мардоний предлагает заключить с афинянами договор на равноправных условиях. В частности, Геродот (IX, 7) в изложении речи афинских послов в Спарте поясняет сущность персидских предложений афинянам: Царь мидян возвращает территорию и желает, чтобы афиняне стали союзниками на равноправных условиях без обмана и коварства ( ). В дальнейшем, именно такие равноправные договорные отношения продолжают доминировать. Первые договоры греческих полисов с Персией носили билатеральный (двусторонний) характер и заключались о мире и/или 107 См.: Perlman S. On bribing Athenian ambassadors. P. 228–229. дружбе, а также союзе108. Диодор (XII, 4. 5–6) называет Каллиев мир «договором о мире» – и 109 В свою очередь, Андокид (III, 29) говорит о заключении Эпиликом с персидским царем Дарием II «договора и дружбы на вечные времена» ( ). Спартано-персидские соглашения периода Пелопоннесской войны Фукидид (VIII, 17, 4; 18, 1; 36, 2; 37, 1; 58, 1) и Ксенофонт (I, 5, 5) определяет как и/ или 110 В IV в. до н.э. соглашения «всеобщего мира»111 в значительной мере отличались от прежних договоров с Персией в том, что теперь в договорных отношениях с Великим царем состояло не какое-либо одно греческое госуО терминологии межгосударственных договоров в Греции: Phillipson C. The International Law and Custom of Ancient Greece and Rome. L., 1911. Vol. 1. P. 375–378: Adcock F., Mosley D.J. Diplomacy in Ancient Greece. N.Y., 1975. P. 189ff; Bauslaugh R.A. The Concept of Neutrality in Classical Greece. P. 56-64. Baltrusch E. Symmachie und Spondai: Untersuchungen zum griechischen Volkerrecht der archaischen und klassischen Zeit (8-5 Jahrhundert v. Chr.). Berlin; New York, 1994. S. 92ff; Bederman D.J. International Law in Antiquity. Cambridge, 2001. P. 154–183; Bolmarcich S.A. Thucydidean Explanations: Diplomacy and Historiography in Archaic and Classical Greece. PhD diss.Univ. of Virginia, 2003. P. 48ff; Low P. Interstate relations in Classical Greece: Morality and Power. Cambridge, 2007.P.85, 119. 109 Wade-Gery H.T. The Peace of Kallias // HSCP. 1940. Suppl. 1. P. 121–156 = WadeGery H.T. Essays in Greek History. Oxford, 1958. P. 201–232. Из работ последних десятилетий см.: Badian E. The Peace of Callias // JHS. 1987. Vol. 107. P. 1–39; = Badian E. From Plataea to Potidaea: Studies in the History and Historiography of the Pentakontaetia. Baltimore; London, 1993. P. 1–72; Bloedow E.F. The Peaces of Callias // SO. 1992. Vol. 67. P. 41–68; Cawkwell G.L. The Peace between Athens and Persia // Phoenix. 1997. Vol. 51. №N 2. P. 115; Samons II L.J. Kimon, Kallias and Peace with Persia // Historia. 1998. Bd. 47. Ht .2. Р.129–140; Строгецкий В.М.: 1) Проблема Каллиева мира и его значение для эволюции Афинского морского союза // ВДИ. 1991. № 2..С. 158–168; 2) Полис и империя в классической Греции. Н. Новгород, 1991. С. 139–141; 3) Афины и Спарта. Борьба за гегемонию в Греции в V в. до н.э. (478 – 431 гг.). Спб., 2008. С. 206–209. 110 Levy E. Les trois traités entre Sparte et le Roi // BCH. 1983. T. 107. № 1. P. 221–242; Печатнова Л.Г.: 1) Спарта и Персия в конце V в. до н.э. // Проблемы античной государственности, Л., 1982. С. 85–108;. О договоре Беотия см. нашу статью: Рунг Э.В. Договор Беотия. С. 113–135. 111 По договорам «всеобщего мира» см: Гребенский Н.Н. и федеральное движение в Греции // Из истории античного общества. Горький, 1975. С. 21– 29; Roos A.G. The Peace of Sparta of 374 BC // Mnemosyne. 1949. Vol. 42. P. 265–285; Ryder T.T.B. 1) The Supposed Common Peace of 366/5 BC // CQ. 1957. Vol. 7. P. 199–205; 2) Koine Eirene. General Peace and the Local Independence in Ancient Greece. Oxford, 1965; Cawkwell G.L. 1) Notes on the Peace of 375/4 // Historia. 1963. Bd. 12. Ht. 1. S. 84–95; 2) The Common Peace of 366/5 BC // CQ. 1961. Vol. 11. № 1. P. 80–86; Buckler J. 1) Dating the Peace of 375/4 // GRBS. 1971. Vol. 19. P. 353–361; 2) Philip II, the Greeks and the King 346-336 BC // ICS. 1994. Vol. 19. № 2. P. 199; Jehne M. 1) Die allgemeinen Friedensschlusse in Griechenland in 4 Jahrhundert v. Chr. // HZ. 1992. Bd. 255. Ht. 1. S. 99–116; 2) Koine Eirene. Untersuchungen zu den Befriedungs- und Stabilisierungsbemuhengen in den griechischen Poliswelt des 4 Jahrhunderts v. Ch. / Hermes, Einzelschriften, Bd.63, Stuttgart: Steiner, 1994, 320s. 108 дарство, но все греки, и не только присягнувшие на верность соглашению. Далее, что касается терминологического аспекта, то мы должны принять во внимание первое появление для обозначения мирного договора слова , который начинает употребляться часто вместо другого определения – , которым обозначались как все прежние межполисные мирные договоры, так и двусторонние соглашения греческого полиса и Персии в V в.112. Персидские сатрапы непосредственно участвовали в выработке условий соглашний с греками, и также были ответственны с персидской стороны за соблюдение условий заключенных договоров. Известно также, что Великий царь регулярно направлял свои сатрапам письма с некоторыми инструкциями, определявшими те или иные действия наместников113. Так, в частности, Диодор (XII, 4, 4–5) начинает свое сообщение о заключении Каллиева мира со следующего замечания: «Царь Артаксеркс, узнав о неудачах своих войск на Кипре и посовеовавшись с друзьями в отношении войны, решил , что следует заключить мир с греками. Он написал об этом своим военачальникам на Кипре и сатрапам о тех условиях, на которых они могут примириться с греками. Поэтому Артабаз и Мегабиз направили послов в Афины для переговоров о примирении. Афиняне, выслушав их и направив послов-автократоров во главе с Каллием, сыном Гиппоника, заключили договор о мире афинян и их союзников с персами». Согласно Аристодему (FGrHist 4 F. 13.1), Каллий «заключил договор с Артаксерксом и другими персами», – вероятно указание на то, что Артабаз и Мегабаз были такими же участниками соглашения, как и Артаксеркс I Спартано-персидские сюзные договоры 412–411 гг. до н.э. были заключены не только с царем Дарием II, но и сатрапом Тиссаферном, который имел поручение персидского монарха взаимодействовать со спартанцами в Пелопоннесской войне против афинян и их союзников (Thuc., VIII, 18, 1; 37, 1; 58, 1). Третий договор называет в каче112 Quass F. Der Königsfriede vom Jahr 387/6 v. Chr. Zur Problematik einer allgemeingriechischen Friedensordnung // HZ. 1991. Bd. 252. S. 41–42. Об изменении на в IV в. до н.э.: Troncoso V.A. War, Peace and International Law in Ancient Greece // War and Peace in the Ancient World / Ed. by K. Rauflaub. Oxford, 2007. P. 209, 220–221. Теоретическое обоснование различий между и как миром и мирным договором, принадлежит Андокиду в речи «О мире с лакедемонянами» 392/1 г. до н.э. (III, 11), который писал: «Ведь мир и мирный договор отнюдь не одно и то же: мир заключают друг с другом на равных условиях те, кто пришел к соглашению относительно предмета спора; мирный же договор диктуют после своей победы на войне победители побежденным – подобно тому, как лакедемоняне, победив нас на войне, предписали нам и стены срыть, и корабли выдать, и изгнанников возвратить из изгнания». Конечно, Андокид ошибается, когда таким образом проводит разграничение между и , однако для нас важно подчеркнуть то, что афинский оратор показывает преимущества именно , по сравнению со в греческих межполисных отношениях своего времени. 113 О царских письмах сатрапам сообщают различные античные авторы (Diod., XII, 4, 4: Артабазу и Мегабизу; Thuc., VIII, 5, 5, 6, 1: Тиссаферну и Фарнабазу; Xen. Hell., I, 4, 34: Киру Младшему; Diod., XIV, 80, 7: Тифравсту. стве его участника других персов – Гиерамена (его статус не определен) и сыновей Фарнака (одним из которых был Фарнабаз – сатрап Даскилия) (Thuc., VIII, 58, 1). Участником гипотетического «договора Беотия» спартанцев с Дарием II был также и сын царя – Кир Младший, назначенный сатрапом в Малую Азию и главнокомнадующим вместо Тиссаферна (Xen. Hell., I, 5, 5). В начале IV в. до н.э. Тирибаз, сатрап Сард, дважды служил в качестве посредника в согласовании договоров греков с Артаксерксом II (в случае неудачной попытки заключения «всеобщего мира» в 393/2 г. до н.э. и в процессе согласования Анталкидова мира 387/6 г.) (Xen. Hell., IV, 8, 12–16, V,1,25). Между тем, Э. Бэдиан в своей работе, посвященной Каллиеву миру, ссылаясь на мнение швейцарского ученого В. Мартэна, замечает, что «нельзя представить царя, присягающего греческому городу на равных условиях»; «он мог ниспосылать эдикт, устанавливавший свои условия»114. В другой публикации, рассматривающей Анталкидов мир, исследователь снова констатирует: «... непостижимо, чтобы царь мог присягать миру с греческим городом»115. Во многих случаях можно утверждать, что Великий царь, разумеется, не приносил клятву лично, так как греки обычно заключали свои договоры с персами в отсутствии царя. Однако, не исключено, что в этой ситуации клятвы от имени царя могли произнести не кто иные, как персидские сатрапы, выступающие участниками соглашения. В общем греки допускали такого рода клятвы «заочно», при отсутствии одного из участников договора, как мы знаем из обстоятельств заключения спартано-персидских договоров 412–411 гг. до н.э., в которых царь был одним из их участников, а также афинского соглашения с сатрапом Фарнабазом о статусе Калхедона в 409 г.116 В источниках присутствуют три ссылки на царские рескрипты, устанавливающие персидские условия мирного договора с греками. Филохор (FGrHist. 328. F. 149a) сообщает, что на переговорах в Спарте в 392/1 г. до н.э. безуспешно обсуждался рескрипт, содержащий условия мира между греками и Артаксерксом II (пролог будущего Анталкидова мира): «Ниспослал Царь мир при Анталкиде ( ), который афиняне не только не приняли, так как в нем было предписано всем грекам, населяющим Азию, находиться во владении царя ( 114 Badian E. 1) The Peace of Callias.P. 27; 2) From Plataea to Potidaea. P. 41ff. Badian E. The King's Peace // Georgica. Greek Studies in Honor of G. Cawkwell / BICS. Suppl. 58, 1991. P. 37. 116 Ксенофонт сообщает о порядке принесения клятв при заключении соглашения в Калхедоне: афинские стратеги и сатрап Фарнабаз принесли взаимные клятвы (Hell. I. 3. 8– 9); однако, ввиду своего отсутствия при заключении договора, Алкивиад принес клятву в Хрисополе послам Фарнабаза Митробату и Ариапу, а Фарнабаз в Калхедоне – Алкивиадовым послам Эвриптолему и Диотиму (Hell. I. 3. 11–12). 115 ), но и послов, ведших переговоры в Лакедемоне, изгнали по предложению Каллистрата, не дожидаясь суда: Эпикрата Кефисийца, Андокида Кидафинейца, Кратина Сфетца, Эвбулида Элевсинца». В свою очередь, Ксенофонт описывает принесение греками клятв на верность условиям царского рескрипта ( ), объявленного сатрапом Тирибазом в Сардах в 387 г. до н.э. (Xen. Hell., V, 1, 31). На конференции в Фивах в 367 г. до н.э. греки были собраны для того, чтобы выслущать другой царский рескрипт ( ), доставленный персидским посланником и скрепленный печатью Артаксерксом II. Документ заявлял персидские условия Всеобщего мира для всех греков, которые были ранее обговорены на конгрессе в Сузах различными эллинскими делегатами. В отличие от более раннего Анталкидова мира, греки отказадись присягнуть условиям мира, содержащимся в этом царском рескрипте (Xen. Hell. VII, 1, 39–40). Таким образом, вполне вероятно, что персидские цари сообщали о приемлемых для себя условиях соглашения с греками или посредством направляемых сатрапам инструкций, или же непосредственных рескриптов, адресованных широкой эллинской аудитории (как это было в IV в. до н.э.). Однако, в любом случае, проекты договоров подлежали последующей ратификации как властными структурами греческого полиса (в Афинах эти функции выполняло народное собрание, о чем свидетельствуют итоги афинской дипломатической миссии в Сарды в 508/7 г. до н.э.: Hdt., V, 70), так и персидскими царями (как показывают попытки заключения соглашений в период спартано-персидской войны 400–394 гг. до н.э.: Xen. Hell., III,2,20; Diod., XIV, 39,6). ЧАСТЬ 2. АСПЕКТЫ ВОСПРИЯТИЯ ГРЕКАМИ ПЕРСОВ И ПЕРСИИ ГЛАВА 4 ВОСПРИЯТИЕ ГРЕКАМИ ПЕРСОВ КАК МИДЯН В период классической Греции в общественном сознании греков, особенно после завершения Греко-персидских войн, формируется во многом стереотипное восприятие персов и Персии, которое не только находит отражение в греческой литературной традиции V – IV вв. до н.э., но в своих основных чертах является творением и развитием этой традиции. В данном разделе мы постараемся рассмотреть вопрос: кем были персы для большинства греков. Ответ едва ли может быть однозначным. Если мы традиционно считаем, что в глазах греков персы были «варварами», «естественными врагами», как их представляет античная традиция, то почему тогда возник и получил значительное распространение феномен персофильства – мидизма? Важный вклад в исследование эллинского восприятия персов принадлежит американскому историку П. Джорджесу. В своей монографии «Варварская Азия и греческий опыт» исследователь уделяет особое внимание тому, каким могли быть самые первые восприятия греками персов после некоторого уже опыта взаимоотношений с ними со второй половины VI до начала V в. до н.э. П. Джорджес замечает: «С самого начала персидского правления в Ионии, греки замечали бывшие на виду у всех факты – то, что они могли видеть и о чем говорить, и которые были у всех на слуху. Но для большинства греков персы оставались tabula rasa,на которой греки изобразили персов на свой собственный манер, портрет, который отвечал целям их собственного воображения. Действительно, персы представлялись грекам главным образом на греческий манер»1. Это замечание П. Джорджеса отражает процесс первоначального знакомства греков с персами, хотя и требует корректировки. Роль воображения в формировании греческого образа персов и Персии, конечно, не следует преувеличивать. Оно несомненно имело место, однако, постепенно вытеснялось фактами, которые греки стали узнавать при близком непосредственном контакте с персами, хотя и были склонны интерпретировали их на собственный манер. Тем не менее, следы этого «первоначального» восприятия греками персов укоренились в греческой литературной традиции, конечно, преимущественно еще V в. до н.э. И одним из таковых является традиция восприятия греками персов как мидян. 1 Georges P. Barbarian Asia and Greek experience: from the Archaic Period to the Age of Xenophon. Baltimore, 1994. P. 47–48. Такой подход автора виден уже из названия его диссертации – «Персы в греческом воображении» (Georges P.B. The Persians in the Greek imagination, 550-480 BC. PhD Diss. Berkley, Univ. of California, 1981). 1. Постановка проблемы Существовавшая у греков традиция восприятия персов как мидян, а Греко-персидские войны как Мидийские войны – определенный стереотип общественного сознания, по всей вероятности сформировавшийся еще непосредственно в период первого знакомства греческого мира с Ахеменидской державой еще в середине VI в.до н.э. и оказывающий достаточно продолжительное влияние на умонастроение греков. Феномен достаточно известный, но довольно редко привлекающий специальное внимание в историографии, если сравнивать, например, с иследованиями в литературе темы варварства. Можно назвать только несколько специальных работ, посвященных данной теме (Дж. Майерса, Э. Джонкерса, Д. Графа и К. Таплина)2. Позиции их авторов, хотя и сходятся по некоторым наиболее важным вопросам, все же обнаруживают и заметные различия. Наибольшие расхождения вызывает исследование истоков и предпосылок восприятия греками персов как мидян. Одно из возможных объяснений возникновения определения «мидяне» применительно к персам предложил Э. Джонкерс. Во-первых, он относил это на счет недостаточного понимания греками развития внутриполитической ситуации на Востоке. Э. Джонкерс предполагал, что как результат примитивной коммуникации, греки, жившие во второй половине VI в. до н.э., медленно стали осознавать значение перехода власти от мидян к Киру, и этим объясняется их принятие этникона «мидяне» наряду с «персами», пока последний полностью не заменил «анахронистическую терминологию». Во-вторых, по мнению исследователя, этому заблуждению способствовала известность мидян в военных действиях против греков3. Наконец, как считает Джонкерс, третьим фактором было то обстоятельство, что персы одевались и вооружались подобно мидянам (см.: Hdt., I, 135; VI, 112; VII, 62). С положениями Джонкерса согласился Д. Граф. Он также относил возникновения представления греков о персах как мидянах ко второй половине VI в. до н.э., и фиксировал переход к «правильной» терминологии только после отражения нашествия Ксеркса (первым ясным свидетельством этого перехода исследователь считает драму Эсхила «Персы»). В итоге, в течение V в. до н.э., по мнению Д. Графа, этникон «персы» затмевает прежний преобладающий этникон «мидяне», однако, последний, после середины этого столетия все еще продолжает встречаться в текстах как идеоматический термин, бывший частью «закостенелого и шаблонного языка, сохраненного для ссылки или описаний Myres J.L. : // Greek Poetry and Life: Essays Presented to Gilbert Murray. Oxford, 1936. P. 97-105; Jonkers E.J. // Studia varia Carolo Guiliemo Vollgraff. Amsterdam, 1948. P.78-83; Graf D. Medism: the Origin and Significance of the Term // JHS. 1984. Vol. 104. P. 15-30; Tuplin C.J. Persians as Medes // Achaemenid History / Ed. by H.SancisiWeerdenburg, A.T.Kuhrt & M.C.Root. Leiden, 1994. V.8. P.235-256. 3 Достаточно вспомнить, что первоначальное подчинение Ионии и Карии было проведено мидийцами Мазаресом и Гарпагом (Hdt., I, 156-77), а другой мидиец Датис руководил походами против греков в 490 г. до н.э. (Hdt., VI, 94-101; 118-19) 2 более раннего периода конфликта с Персией»4. Основную причину, обусловившую употребление определения «мидяне» по отношению к персам, по мнению исследователя, следует видеть в принятии Киром и его потомками титулатуры мидийских царей, – их обозначение «царь мидян». В работе К. Таплина предпринимается попытка проследить некую закономерность в использовании античными авторами этникона «мидяне» применительно к персам, и объяснить случаи, когда враги греков более естественно назывались персами. Наиболее важные выводы этого исследователя представляются достаточно интересными и, самое главное, в своих основных положениях подтверждаются имеющимся материалом. Перед обращением собственно к источникам, познакомимся также с этими выводами. Прежде всего, исследователь предполагает, что событием, побудившим воспринимать персов как мидян была собственно Лидийско-персидская война, которая могла представляться малоазийским грекам как война против Мидии (автор также подчеркивает участие мидян в военных действиях против греков и обычай персов одеваться и вооружаться подобно мидянам)5. Однажды утвердившись, эта традиция на деле оказалась довольно устойчивой к воздействию времени. И позднее, как замечает К. Таплин, если в источниках говорится об иранцах, которые угрожали греческой свободе, то они представляются не иначе как мидяне6. По мнению автора, контексты, в которых персы называются мидянами, даже в источниках V столетия до н.э., очень немногочисленны. Далее, развивая это положение в другой своей работе, исследователь отмечает, что персы называются мидянами обычно тогда, когда в источниках делается акцент на Персидской империи как чужеродной, военной и политической угрозе; соответственно, это обозначение преобладает в период Греко-персидских войн, когда материковая Греция находилась под угрозой иранского завоевания7. В иных случаях, по мнению автора, когда иранцы не воспринимались как враги греков, они назывались не мидянами, но персами (например, при характеристике персидских обычаев, предметов материальной культуры персов)8. Далее, К. Таплин замечает по этому поводу, что когда какой-либо греческий автор повествует о персах с обращением внимания на их индивидуальность, а не только на безликую военно-политическую угрозу, он также использует правильную «персидскую терминологию». Исследователь подмечает также тенденцию обозначения врагов Греции как персы теми авторами, которые специально обращались к истории Персии, и, напротив, обозначения их мидянами у тех авторов, которые специально не писали истории Персии или истории Греко-персидских Graf D. Medism. P. 17–19. Статья представляет переработанный вариант первой главы неопубликованной диссертации,посвященной феномену мидизма (Graf D. Medism. Greek Collaboration with Achaemenid Persia. Diss.Univ.of Michigan.Ann Arbor., 1979, 420 p.). 5 Tuplin C.J. Persians as Medes. P. 249–250. 6 Ibid. P. 242. 7 Tuplin C.J. Xenophon in Media // Continuity of Empire: Assyria, Media, Persia / Ed. by G. Lanfranchi, M. Roaf, R. Rollinger. Padua, 2003. P. 351ff. 8 Tuplin C.J. Persians as Medes. P. 242–243. 4 войн (например, в труде Фукидида)9. В процессе работы над материалом возникла необходимость развить и отчасти скорректировать некоторые положения, находящие отражение в исследовательской литературе: показать, каким образом принятие греками определения «мидяне» по отношению к персам и длительное его сохранение в исторической традиции, способствовали созданию и поддержанию в общественном сознании греков образа общеэллинского врага – Персии и культивированию антиперсидских настроений в греческих полисах, а также объяснить тот факт, почему персидских сторонников в греческих полисах периодически обвиняли в мидизме. 2. Зарождение традиции восприятия персов как мидян Фактически в распоряжении исследователей очень немного свидетельств, упоминающих о персах, которые можно было бы датировать второй половиной VI – началом V в. до н.э. Впервые упоминание о мидянине ( ) в значении перса в связи с персидским завоеванием Ионии встречается у философа и поэта Ксенофана Колофонского, который придавал этому событию значение своеобразного рубежа в жизни малоазийских греков 3 6 (См.: Xenophan., F.18 Diehl = F. 22 Diels-Kranz )10. В элегиях Феогнида Мегарского также дважды упоминаются мидяне, примерно в одинаковом контексте. В одном из фрагментов «корпуса Феогнида» присутствует призыв не страшиться войны с мидянами ( ), но пребывая в хорошем расположении духа, беззаботно проводить время в весельях; в другом – похвала Фебу-Аполлону за то, что он воздвиг город и отразил «дерзкое войско мидян» ( ), позволив народу пребывать в весельях (Theogn., 764, 775 IEG)11. Э. Хайбергер относил строфы Феогнида ко времени экспедиции Датиса и Артаферна 490 г. до н.э., когда, в результате действий персидского флота у побережья Греции, под угрозу могли быть поставлены и Мегары12. В пользу более ранней датировки жизни Феогнида приводила аргументацию Л.А.Пальцева13, и, если согласиться с этим мнением, то упоминание Феогни9 Ibid. Persians as Medes. P. 242. Momigliano A. Alien Wisdom. The Limits of Hellenization. Cambridge, 1990. P. 123; Balcer J.M. The Greeks and the Persians: The Processes of Acculturation // Historia. 1983. Bd. 32. Ht. 3. S. 262. 11 Комментарии к этим строфам можно также найти у А.И. Доватура в работах, посвященных творчеству Феогнида (Доватур А.И. Феогнид и его время. Л., 1989. С. 26, 37). Автор отстаивает мнение о подлинности всего корпуса элегий Феогнида. Признавая авторство этого мегарского поэта указанных мест об угрозе персидского нашествия, Доватур считает Феогнида современником Греко-персидских войн (он заявляет о рождении поэта между 544–541 гг. до н.э. и смерти в 90-80е гг. V в. до н.э.) (Доватур А.И. Феогнид. С. 26, 131). 12 Highbarger E.L. Theognis and the Persian Wars // TAPA. 1937. Vol. 68. P. 100-111 13 Пальцева Л.А. Из истории архаической Греции. Мегары и мегарские колонии. Спб., 1999. С. 268–269. 10 дом персидской угрозы могло быть реакцией на завоевание персами греческого побережья Малой Азии еще при Кире в 540-е гг. Другой пример использования греками термина «мидяне» взамен «персы» - фрагмент поэта Ивика из Регия, который посетил двор тирана Поликрата Самосского. Он ссылался в неопределенном контексте к «Киару, военачальнику мидян» ( ) (Ibycus. F.39 PMG); хотя, здесь не может быть определенным, подразумевал ли Ивик мидийского царя Киаксара 14 () или упоминал о Кире II () . Важным свидетельством выступают остраки, обнаруженные в 1962 г. в количестве 760 на афинском Керамике. Они были поданы против некоего Каллия, сына Кратия, одного из тех афинян, которые могли подозреваться в мидизме после сражения при Марафоне; на некоторых из них были приписаны слова или , на одном – каррикатура – изображение человека в виде персидского лучника15. Приводимое античными авторами IV в. до н.э. афинское постановление об атимии Арфмия Зелейского, ставило ему в вину то, что он доставил в Пелопоннес «золото от мидян» ( ) (Dem., IX, 41–43; XIX, 271–272; Aesch., III, 258–259; Din., II, 24–25)16. После отражения нашествия Ксеркса во всей многообразной греческой литературной традиции V в. до н.э. можно проследить две тенденции: первая заключается в преобладании традиционного восприятия персов как мидян; вторая – в превалировании собственно «персидской» терминологии (хотя это не исключало некоторые отступления от принятых норм). Так, более консервативная «мидийская» терминология исключительно присутствует в греческих эпиграфических памятниках, главным образом, в посвятительных и коммеморативных надписях первой половины V века до н.э. Из сохранившихся посвятительных надписей следует упомянуть ряд документов, содержащих ссылки на мидян, которые принадлежат к периоду после 480/79 г.17 Так, сохранились афинские записи посвящений лучшей части добычи (), захваченной во время сражения при Марафоне , Аполлону Пифийскому в Дельфы (IG. I3, 1463 A1-B1 Д. Граф полагает, что Ивик из Регия подразумевал Кира (Graf D. Medism. P. 18). К этому же мнению склоняется и К. Таплин (Tuplin C.J. Persians as Medes. P. 238). 15 См.: Shapiro H.A. Kallias Kratiou Alopekethen. P. 71. Предположение в отношении личности Каллия, сына Кратия, и времени его изгнания остракизмом из Афин см.: Суриков И.Е. 1) Два очерка о внешней политике Афин классической эпохи // Межгосударственные отношения и дипломатия в античности. Казань, 2000. Ч. I. С. 103; 2) Из истории греческой аристократии позднеархаической и раннеклассической эпох. Роль Алкмеонидов в политической жизни Афин VII – V вв. до н.э. М., 2000. С. 71; 3) Политическая борьба в Афинах в начале V в. до н.э. и первые остракофории // ВДИ. 2001. № 2. С. 120. 16 Подробнее об этом эпизоде см. нашу статью: Рунг Э.В. Миссия Арфмия Зелейского в Грецию // Сборник научных трудов, посвященный памяти профессора Владимира Даниловича Жигунина. Казань, 2002. С. 169–182. 17 В целом о таких посвящениях: Кулишова О.В. Дельфийский оракул в системе античных межгосударственных отношений (VII–V вв. до н.э.). Спб., 2001 С. 279–282. 14 = FD. III. 2,2). В 1960 г. в Олимпии был обнаружен бронзовый шлем ассирийского стиля с надписью: «Зевсу афиняне захватившие у мидян» ( ) (SEG. XXII, 346 = IG. I3, 1467). В дельфийской надписи упоминается приношение платейцев Аполлону в качестве возмещения за похищенное мидянином ([][ ] []] [] ) (FD. III. 1, 2). В коммеморативной надписи из Самоса делается ссылка на мидян при чествовании самосца Меандрия за заслуги в битве при Эвримедонте18, а в другой саЬосской надписи прославляется Гегесагор, сын Зоила, за доблесть, проявленную в битве на Ниле близ Мемфиса мидян с эллинами (ML., 34), вероятно, во время афинской экспедиции в Египет 459454 гг. В афинских регуляциях в отношении Эрифр (ок. 450 г. ) упоминаются те граждане полиса, которые бежали к мидянам (IG. I., 14, стк.27 = ML., 40). Наконец, в одной кипрской силлабической надписи середины V в. до н.э. сообщается, что город Идалион был покорен мидянами и китийцами ( ), и, таким образом, этот документ, как и все прочие, упомянутые выше, подтверждает общее правило греков того периода называть персов мидянами (ICS, 217 A1)19. Среди произведений греческих авторов первой половины V в. до н.э. следует назвать, прежде всего, эпиграммы, эпитафии и элегии, посвященные событиям Греко-персидских войн и приписываемые Симониду Кеосскому. Враги греков обозначаются как «мидяне» в эпиграммах и эпитафиях по случаю сражений при Марафоне, Саламине и Платеях20. В некоторых эпиграммах Симонида Кеосского сделаны упоминания только персов (Anth. Pal., VI, 2; 50), в других, – в том числе и в относительно недавно обнаруженных папирусных фрагментах элегии автора о спартиатах при Платеях, – одновременно как персов, так и собственно мидян (Anth. Pal., VII, 250; IG. I3., 1143; P. Oxy.3965, fr.27, col.II, стк.8-9). Персы называются мидянами и в сохранившейся в передаче Плутарха эпиграмме лирического поэта первой половины V в. до н.э. Тимокреонта Родосского (Plut., Them., 21=Timocr.,F.3 Page). 18 Wade-Gery H.D. Classical Epigrams and Epitaphs // JHS. 1933. Vol. 53. P .97–101. См.: Tuplin C.J. Achaemenid Studies. Stuttgart, 1996. P. 45; Mehl A. Cypriot City Kingdoms: No Problems in the Neo-Assyrian, Late Egyptian and Persian Empires, but Why Were They abolished Under Macedonian Rule? // . 20 Это коммеморативные эпиграммы в честь Мильтиада (Sim., V = Anth. Pal. XVI, 232) и Павсания (Sim., XVII = Anth. Pal., VI, 197 = Thuc., I, 132, 2 = Aristod. FGrH 104. F.1,4.2); по случаю сражений при Марафоне (Sim., XXI), Саламине (Anth. Pal., VII, 250; IG. I3., 1143), Эвримедонте (Sim., XLVI = Anth. Pal., VII, 258), на Кипре (Sim., XLV = Anth. Pal., VII, 296 = Diod., XI, 62,3); эпитафии павшим в битве при Фермопилах (Мегистию: Sim., VI = Anth. Pal. VII, 677 = Hdt., VII, 228; Леониду: Sim., VII = Anth. Pal., VII, 301). Об эпиграммах и эпитафиях см.:Wade-Gery H.D. Classical Epigrams and Epitaphs. P. 97–101. 19 3. Персы и мидяне в восприятии греков: От Эсхила до Геродота После неудачи персидского похода Ксеркса против Греции 480/79 г. до н.э. впервые засвидетельствована тенденция называть врага всех эллинов более естественной и верной терминологией – «персы». Возможно одними из самых первых восприняли эту новую терминологию афинские драматурги (Фриних, Эсхил), затем, она получает употребление в трудах логографов, и, наконец, находит воплощение в произведении «отца истории» Геродота. Причины перехода к «персидской терминологии» несомненно заключаются во все возрастающей со времени Греко-персидских войн информации о персах и Персии, связанной не только с эпизодами военных сражений, но и со сведениями, полученными от греков, которые находились в тесном контакте с персами в первой половине V в. до н.э. Среди них можно назвать как представителей персофильского движения в Греции, так и греческих эмигрантов, вынужденных приспосабливаться к обычаям и распорядкам Персии, воспринявших персидский образ жизни и овладевших персидским языком. Уже у Фриниха известно о трагедии, озаглавленной «Персы» («Падение Милета»), а в сохранившихся фрагментах другой – «Финикияне», упоминаются персы и персидский царь Ксеркс (Phrynich. TGF. F.4a; 8-12). В трагедии Эсхила «Персы» (472 г. до н.э.) наблюдается уже явное доминирование собственно «персидской терминологии», что в общем-то демонстрируется и самим названием произведения великого афинского драматурга,а также 37 случаями употребления термина «персы» против 2 – «мидяне». «Персидская терминология» употребляется у Эсхила почти повсеместно,в самых различных контекстах и сценах. Кроме часто встречающихся ссылок на собственно персов ( ), в тексте встречаются следующие определения: -«предводители персов» (перечисляются по именам персидские военачальники); «Персида» (страна персов) (250, 288, 646, 1070, 1074); - «персидскийнарод» (789); (91) или - «персидское войско» (117, 335). Хор обращается к царице Атоссе как (623). Можно привести и другие характерные примеры «персидской терминологии», но даже рассматренные создают устойчивое впечатление, что введение термина «персы» (а не «мидяне») вполне соответствовало замыслу драматурга, учитывая композицию самого произведения, где основной сюжет строится вокруг изображений бедствий, выпавших на долю персов после их поражения при Саламине и главное действие происходит во дворце персидских царей. В этой ситуации необычным было бы использование традиционной «мидийской» терминологии, поскольку зритель в таком случае не получал должного впечатления от трагедии, на которое рассчитывал автор. И тем не менее, Эсхил дважды упоминает «мидян», и отступление от обычного правила здесь заслуживает особого внимания. Среди двух таких случаев – ссылка к афинской победе при Марафоне, в которой сообщается о том, что войско Афин причинило мидянам много вреда – (Aesch., Pers., 236). Вероятно при упоминании Марафонской битвы Эсхил судил о персах с позиций афинского участника сражения, и введение «мидийской» терминологии могло быть с его стороны непреднамеренным21. Другой случай связан с советом «тени Дария» персам не ходить войной на греков, каким-бы сильным не было мидийское войско (791). Эсхил употребляет термин , которое вполне может считаться заменой (117, 335), и не несет особой смысловой нагрузки. Однако, существует еще один довольно незаурядный пример, обнаруживающий, что Эсхил в некотором смысле продолжал следовать традиции, обозначавшей персов мидянами (даже, несмотря на преобладание у него «персидской терминологии»). Эсхил (765) вкладывает в уста тени Дария сентенцию о том, что первым военачальником персов был «мидянин» – ; затем на эту должность пришел сын мидянина, и, наконец, третьим был Кир22. Эти строфы прежде всего показывают, что Эсхил знал о том, что в числе предков Кира был его дед – «мидянин» Астиаг23. Вероятно эту традицию драматург воспринял у малоазийских греков, которые очевидно впервые и стали называть персов мидянами и верили в то, что Кир Великий не захватил, но законно «унаследовал» мидийский престол у своего деда Астиага. В плену этих представлений, которые существенно расходятся с известной по данным Геродота версией захвата Киром мидийского престола, оказался спустя сто лет и Ксенофонт, которой в «Киропедии» писал о том, что Кир якобы получил мидийский престол из рук Киаксара, сына Астиага (Xen. Cyrop., VIII, 5, 19–20). Ошибочность этих представлений вполне очевидна не только на основании сообщений других греческих авторов, но и при обращении собственно к персидской официальной традиции, представленной в «Цилиндре Кира» (20–21) и во многих надписях, где в генеалогию Ахеменидов включены исключительно персы (AmH; DNa, 8–15; DB. I, 3–6; ), и в которой не находится места мидянам24. Тем не менее, первоначально, вероятно, греки в нее верили, и, очевидно, не только греки; и на Востоке, подвластном Ахеменидам, персы также долгое время могли восприниматься как мидяне. Типичным примером является библейская книга Даниила, в которой сообщается о царствовании Дария «Мидянина» (Dan., VI, 6). Несмотря на названные примеры, Эсхил от21 Tuplin C.J. Persians as Medes. P. 240. Myres J.L. : . P. 99. 23 Tuplin C.J. Persians as Medes. P. 240. 24 Причина отсутствия Астиага в генеалогии Ахеменидов, однако, была довольно прозаична: персидские цари придерживались патрилинейного счета родства, а Кир II, как известно, был внуком Астиага через свою мать – мидянку Мандану. О царской титулатуре персидских царей см., например: Waters M. Cyrus and the Achaemenids // Iran. 2004. Vol. 20. P. 91–102. 22 ходит от официальной традиции греков называть персов мидянами, и можно также высказать предположение, что великий драматург со введением «персидской» терминологии (хотя и не отказываясь полностью от традиционной «мидийской») не только побудил других писателей следовать его примеру, но и способствовал возникновению, развитию и поддержанию интереса у афинской публики к теме Персии25. Вероятно, тем же принципам следовали и логографы26, однако, сохранившиеся фрагменты не дают возможность установить, отказались ли они вовсе от традиционного обозначения персов как мидян. В этот период появляются и первые написанные греками «Персидские истории» - . Гекатей Милетский приводит некоторые персидские топографические названия в своем труде, посвященном описаниям Европы и Азии (FGrHist.1a, 1, F.156, 281-283, 285), и в одном из фрагментов присутствует упоминание в качестве названия хитонов киссийцев (F.284)27. В сохранившихся фрагментат «Персидской истории» () Харона из Лампсака дважды упоминается (Charon FHG. I. F.1-3). Гелланик Лесбосский в «Персидской истории» упоминал некоторые персидские топонимы (F.179, 201bis). Теперь обратимся более обстоятельно к терминологии «отца истории» Геродота. Однако перед детальным анализом текста историка, следует сделать несколько предваряющих замечаний. Так, у Геродота не только значительно преобладает «персидская» терминология, но даже практически трудно найти какие-либо следы прежнего смешения персов с мидянами. Оба народа тщательно разделяются28. Во-первых, восшествие Кира на престол его деда Астиага Геродот рассматривает как торжество персов над мидянами. Об этом можно судить по приведенным «отцом истории» примерам. По словам магов, адресованных Астиагу, в случае, если Кир станет царем, «мы, бывшие мидянами, станем рабами ( )» (I, 120), и по словам Гистаспа, обращенным к Киру, этот царь «вместо рабов сделал персов свободными ( )»(I, 210). Наконец, и царь Ксеркс на военном совете со своими военачальниками заявлял, что «владычество перешло к нам от мидян после того как Кир одолел Астиага» Так, в частности, упоминание о персидском войске, захватившем Сарды, встречается и в Эпиникии Вакхилида (468 г. до н.э.), где рассказывается о судьбе Креза (Bacchilid. Od. 3, 27: [ ]). 26 Подробнее о логографах: Немировский А.И. Рождение Клио. У истоков исторической мысли. Воронеж, 1986. С. 28–46; Фролов Э.Д. Факел прометея. Очерки античной общественной мысли. Л., 1991. С. 95–104. 27 Дионисий Милетский, по данным лексикона Суды, написал два своих труда, посвященных персидской тематике: один из них носил название , другой – (Suid. s.v. ). Ни одного фрагмента не сохранилось из написанного этим автором. 28 Myres J.L. . P. 25 ( ) (VII, 8). Во-вторых, в списке военных отрядов, готовившихся принять участие в грандиозном походе Ксеркса против Эллады, мидяне занимали отведенное им место, а элементы их вооружения и одежды даже были заимствованы другими народами (VII, 67: упомянуты мидийские луки и копья у каспиев; VII, 66: мидийские луки у ариев; VII, 64: бактрийцы носили шапки, очень похожие на мидийские; VII, 116: мидийская одежда пожалована Ксерксом в знак расположения жителям Аканфа). Да и в дальнейшем можно найти эпизоды, в которых мидяне упоминались «отцом истории» наряду с персами и другими народами (Hdt.,VIII, 89; 113; 130). Однако, несмотря на обилие характерных примеров, указывавших на представление Геродотом персов и мидян как двух разных народов, нередко в труде историка видны реликты более ранней «мидийской» терминологии. К. Таплин провел систематизацию сведений Геродота, относящихся к упоминанию персов как мидян29. Все случаи исследователь распределил между восьмью группами. В первую группу он поместил только один пример, когда «отец истории» называет Греко-персидские войны термином (Her., IX, 64). Во вторую группу он включил свидетельства Геродота о мидизме, а в третью – близкие к понятию мидизма упоминания случаев бегства тех или иных греков «к мидянам». Четвертая группа объединяет свидетельства об обозначении греками персидского царя как «царь мидян», а пятая – данные, представляющие персов как мидян в эпизодах, когда необходимо подчеркнуть угрозу грекам со стороны Персии. В шестую группы включены примеры использования «мидийской» терминологии при ссылке к персидскому лагерю или войску, а в седьмую – непосредственно изображение персов на поле сражений. Наконец, в восьмую группу исследователь поместил только один пример нейтрального значения. На мой взгляд, классификация эта не вполне удачная, ибо при таком подходе бывает трудно объяснить, почему в одних случаях речь идет о персах, а в других о мидянах. В свою очередь, имеет смысл предложить собственную классификацию, по возможности более адекватно отражающую тенденцию использования «отцом истории» «мидийской» терминологии. Отправным пунктом следует взять довольно очевидный тезис, что Геродот различал персов и мидян. И здесь следует обратить внимание, что обозначения персов как мидян практически не встречаются до тех пор, пока «отец истории» не переходит к непосредственному изложению событий Греко-персидских войн30. Сам этот факт весьма показателен, и подтверждает, что уже современники Геродота пользовались «мидийской» терминологией преимущественно при воспоминании о войне греков с Персией. Важно также заметить, что именно Геродот 29 Tuplin C.J. Persians as Medes. P. 246–249. Практически, единственное исключение встречается в IV книге, где Геродот заявляет, что большинство ливийцев не признавало власти царя мидян (Hdt., IV, 197). 30 (IX, 64) первым из греческих авторов, труды которых сохранились до нашего времени, употребляет определение для обозначения Греко-персидских войн в значениии некоего хронологического ориентира (употребляется выражение для ссылки на события III-й Мессенской войны). Правда, термин встречается единожды и более не повторяется. Тем не менее в контексте Греко-персидских войн у Геродота продолжает преобладать собственно «персидская» терминология. Упоминания персов как мидян довольно редки. Особенно примечательны эпизоды, встречавшиеся в VI-IX книгах, когда «мидийская терминология» проявляется в речах героев повествования Геродота (это именно те случаи, которые К. Таплин определил главным образом в четвертую группу, содержащую примеры обращений к царю Персии как «царь мидян»). Так, Мильтиад накануне битвы при Марафоне говорил об опасности покорения Афин мидянами (Hdt., VI, 109). Спартанцы Сперхий и Булис, посланные уже после 479 г. до н.э. на смерть по случаю убийства персидских глашатаев, обращались к Ксерксу со словами (Hdt., VII, 134; 136). Хрестоматийную известность приобрели слова спартиата Диенека, произнесенные накануне сражения при Фермопилах, о том, что «если мидяне затмят солнце, то можно будет сражаться в тени» (Hdt., VII, 226). Фемистокл призывал коринфского наварха Адиманта не оставлять со своими кораблями греков на произвол судьбы у Артемисия, обещая более щедрые дары, чем даст за измену союзникам мидийский царь – (Hdt., VIII, 5). Фемистокл упоминает о мидянах в ответе Аристиду по поводу предстоящей Саламинской битвы (Hdt.,VIII,80). Спартанцы, по совету дельфийскому оракула, отправили глашатая в стан Ксеркса с требованием удовлетворения за смерть Леонида и обратились к царю также со словами (Hdt., VIII, 114). Накануне сражения при Платеях военачальник Павсаний советовал афинянам занять строй перед персами, аргументируя это тем, что им уже довелось сражаться с мидянами при Марафоне (Hdt., IX, 46). После битвы Павсаний демонстрирует греческим военачальникам роскошь персидского лагеря, называя Ксеркса «предводителем мидян» - (Hdt., IX, 82). «Мидийская» терминология, разумеется, присутствует и в тех случаях, когда Геродот излагает поэтические свидетельства. Например, термин «мидяне» присутствует в эпитафии Мегистию (VII, 228), а в приведенной «отцом истории эпиграмме Бакида, отнесенной им к битве при Платеях, делается ссылка на «луконесущих мидян» ( ) (Hdt., IX, 43). Упомянутые здесь примеры вполне типичны и как нельзя лучше показывают, что Геродот вполне осознавал использование современниками войны с Персией «мидийской» терминологии в том случае, если дело касается главным образом Греко-персидских войн (хотя можно выделить и некоторое количество пассажей, обозначения «персы» и «мидяне» для «отца истории» взаимозаменяемы, например, встречающиеся у Геродота ссылки к «войску мидян» – : Hdt.,VII, 208). 4. Традиция восприятия персов как мидян у Фукидида и Аристофана При обращении к проблеме использования греками обозначения «мидяне» применительно к персам в период Пелопоннесской войны не возможно обойти вниманием Фукидида. И здесь обращает на себя внимание, что «мидийская терминология» у этого историка безусловно преобладает, также как мы находим преобладание «персидской терминологии» у Геродота. Но следует задаться вопросом, случайно ли это. На наш взгляд, терминология Фукидида в данном случае отражает скорее не его личные приоритеты в употреблении терминов «персы» или «мидяне» для обозначения традиционного противника греков, но принятые в афинском обществе его собственного времени нормы и традиции рассматривать персов как заклятых врагов эллинов и обозначать их термином «мидяне» при ссылках на события, непосредственно относящихся ко времени Греко-персидских войн. Ориентированность на Афины труда Фукидида вполне понятна, также как не раз отмеченные в историографии его отсутствие интереса и (или) слабая осведомленность в отношении состояния дел в Персидской державе31. Пожалуй, наиболее примечательной особенностью терминологии Фукидида может быть то, что термин «мидяне» используется историком повсеместно на поротяжении всей работы исключительно в ретроспективном плане, при обращении к событиям прошлого – Греко-персидским войнам. В VIII книге, где автор повествует о современных ему взаимоотношениях греков с персами в период Пелопоннесской войны, термин «мидяне» хотя и используется четырежды (VIII, 21,3; 24,3; 43,3; 62,3), однако, строго в общепринятом для него контексте, а не при изложении текущих событий. Понятно, что для современников Фукидида персы уже давно не были «мидянами», но реликты более ранней терминологии все еще продолжают оказывать влияние на стиль историков последней четверти V в. до н.э. В целом, случаи употребления Фукидидом «мидийской» терминологии могут быть сведены к следующему. Преже всего, Фукидид упоминая непосредственно Греко-персидские войны, неизменно описывает их как мидийские при помощи выражений (I, 14,2; 18,3; 41, 1; 69, 1; 73,2; 97,1-2; 142,7; II, 16,2; 21,2; VI, 83,3), (I, 23,1) или Об отношении Фукидида к Персии и персам: Andrewes A. Thucydides and the Persians // Historia. 1961. Bd. 10. Ht. 1. S. 1–16; Westlake H.D. Tissaphernes in Thucydides // CQ. 1985. NS. Vol. 35. № 1. P. 43–54; Schmitt R. Achaimenidesches bei Thukydides // Kunst, Kultur und Geschichte der Achamenidenzeit und ihr Fortleben / Hrsg. von H. Koch, D. Mackenzie. 1983. S. 69–86. О представлении Греко-персидских войн в труде Фукидида см.: Rood T. Thucydides’ Persian Wars // The Limits of Historiography. Genre and Narrative in Ancient Historical Texts / Ed. by C. Shuttleworth Kraus. Leiden; Boston; Köln, 1999. P. 141–168. 31 (I, 90,1; 95,7; III, 10,2). В значительном большинстве случаев Фукидид понимает под «Мидийскими войнами» события 490-480 гг. до н.э. Термин происходит из сочетания - «мидийские дела» (по-русски более верно говорить о «делах с мидянами» или даже - «отношениях с мидянами»)32, однако в значительном большинстве изданий труда как Геродота, так и Фукидида это определение переводят далеко не столь однозначно33. Выражениеже обычно переводят как «Мидийская война», а соответственно как - «мидийское дело». Н. Хэммонд не только обратил внимание на точную этимологию этих определений, но в свою очередь, попытался на материале Фукидида провести разграничение между встречающимися в труде этого автора различными обозначениями Грекоперсидских войн.34 Во всех случаях у Фукидида выступает в качестве своего рода хронологического ориентира для датировки им предшествующих или последующих событий, – в качестве своеобразной «точки отсчета» (как это мы видели уже на примере употребления этого термина Геродотом). В труде Фукидида встречаются следующие фразеологические обороты: - «перед мидийскими делами» (I, 14,2: о росте численности триер у сицилийских тиранов и керкирян; I, 97,2: ссылка на писателей, излагавших событий греческой истории до «мидийских дел» или сами «мидийские дела»35); - «со времени мидийских дел» (I, 18,3: о возникновении и росте враждебности между Афинами и Спартой; I, 142,7: о развитии мореходства у афинян; VIII, 24,3: говорится, что хиосцы не страдали от вражеского нашествия со времени «мидийских LSJ, sv. : « (sc. ) the Median affairs, esp. the war with the Medes, the name given by Gr. historians to the Great Persian war». О терминологии войны у греков см. также: Shipley G. Introduction: The limits of War // War and Society in the Greek World. P. 3, где также выражение переводится как «the Median affairs». 33 Среди огромного множества переводов Геродота и Фукидида отметим лишь некоторые. Так, Дж.Роулинсон переводил у Геродота как «борьба против мидян» (struggle against the Medes), а А.Д. Годли – «персидское дело» (Persian business) (The History of Herodotus / tr. by G. Rawlinson. L., 1859; Herodotus, with an English translation by A.D. Goodly. Cambridge (Mss), 1920). Как «Мидийская война» (Median War) переводил , и даже в тексте Фукидида Ричард Кроули, не делая между этими терминами особых различий (Thucydides. The Peloponnesian War /Tr. by. R. Crawley. L.-N.Y., 1910). В русских переводах Геродота и Фукидида, принадлежащих Г.А. Стратановскому, термин передается как «Персидские войны» (при переводе IX, 64 Геродота) или «Мидийские войны» (при переводе Фукидида). 34 Hammond N.G.L. and // CR. 1957. Vol.7. P. 101. 35 Thuc., I, 97, 2: 32 дел»); - «после мидийских дел» (II, 16,2: о восстановлении афинянами своих загородных домов и сельского образа жизни; VI, 82,3: о строительстве флота и избавлении от спартанской гегемонии). В своих комментариях к труду Фукидида А. Гомм предполагал, что выражение описывает события только войны 480479 гг. до н.э. и исключает битву при Марафоне36. Однако, его мнение аргументировано опровергал Н. Хэммонд. На наш взгляд, целесообразно привести примеры, следующие из данных Фукидида,о том, что греки под подразумевали как сражение при Марафоне,так и битвы времени похода Ксеркса37. Во-первых, Фукидид (I, 14, 2) помещает начало «мидийских дел» ранее смерти Дария I в 486 г. до н.э. Историк сообщает, что первоначально у греков было мало кораблей, однако, незадолго до «мидийских дел» и кончины Дария ( ) у сицилийских тиранов и керкирян появилось уже много триер. Во-вторых, афинский историк далее сообщает, что упомянутые тираны и керкиряне стали сильны в морском отношении в последнее время перед походом Ксеркса ( ), таким образом, приводя очередное событие 480 г. до н.э., которое вполне укладывается в заявленную им хронологическую систему. В третьих, Фукидид обращается к возникновению флота у эгинцев и афинян (I, 14, 3), заявляя, что афиняне также не имели сильного флота, но построили его по совету Фемистокла во время войны с эгинцами, «когда уже ожидали нападения варвара» ( ). Таким образом, на материале приведенного отрывка Фукидида просматривается еще и другая закономерность, которую можно свести к тому, что сицилийские тираны и керкиряне обзавелись флотом до начала «мидийских дел» в 490 г. до н.э., а афиняне и эгинцы – только перед нападением варвара в 480 г. до н.э. В распоряжении исследователей находится и другое сообщение Фукидида, которое может в какой-то степени подтверждать, что в представлении греков (в частности, афинян) должно было включать и Марафонскую битву. Это речь афинских послов в Спарте в 431 г. до н.э., предваряя которую они обещали поведать о достижениях своих сограждан в период «мидийских дел» - . Послы начали свой рассказ с упоминания битвы при Марафоне, далее перешли к событиям похода Ксеркса, особо отметив заслуги афинян в битве при Саламине (Thuc., I, 73, 2 – 74, 4). Что касается продолжительности «мидийских дел», то прояснить этот вопрос также позволяет Фукидид (I, 18, 3), сообщая, что афиняне и спартанцы, разделенные враждой, заключали взаимные договоры или воевали друг с другом «после мидийских дел вплоть до этой войны» ( 36 Gomme A.W., Andrewes A., Dover K.J. A Historical Commentary on Thucydides. Oxford, 1945. Vol. 1. P. 175. 37 Hammond N.G.L. and .P. 100– 101. ). Таким образом, понятно, что Фукидид завершал период «мидийских дел» по крайней мере 479 г. до н.э., и не включал в него события пентеконтаэтии (подтверждения этой точки зрения см. также: Thuc., I, 95, 7; III, 10, 2). Вообще, даже если исходить только из этимологии термина, то выражение должно было включать более широкое толкование, чем, например, -«Мидийская война». В свою очередь, определение относилось только к войне с Ксерксом 480/79 г. до н.э.38 Поэтому, оно, повидимому, не является точным синонимом , а кроме того, в употреблении Фукидидом выражения можно заметить некоторые закономерности: во-первых, несравненно более редкое применение; во-вторых, не использование его в качестве хронологического ориентира; в-третьих, различие в определениях и могло состоять также и в том, что первое событие включало битву при Марафоне, а второе – нет. Текст Фукидида, казалось бы, может предполагать, что продолжалась даже после ухода войска Ксеркса из Греции в 479 г. до н.э., и к этому выводу приходит Н. Хэммонд (I, 95, 7: говорится о нежелании спартанцев участвовать в «Мидийской войне» после отказа союзников признать за ними гегемонию; III, 10, 2: приводится речь митиленского посла в Олимпии, который говорил, что их союз с афинянами был заключен после того, как спартанцы перестали участвовать в «Мидийской войне», а афиняне остались, чтобы завершить борьбу). Но, самое большее, о чем могут свидетельствовать сообщения Фукидида, так это о том, что переход гегемонии от спартанцев к афинянам в 478 г. до н.э. считался все еще событием «Мидийской войны». Кроме того, как и в случае с «мидийскими делами», мы можем, со слов самого Фукидида, определить дату завершения им «Мидийской войны». Историк заявляет (I, 97, 1), что намерен рассказать о событиях между Пелопоннесской и Мидийской войнами ( ), которые, однако, он начинает излагать с захвата Кимоном Эйона в 476 г. до н.э., и таким образом, видимо справедливо полагая, что это событие уже не принадлежит к истории «Мидийской войны». Единожды Фукидид использует термин ,несомненно подразумевая под ним - «Мидийское дело». Как считает Н. Хэммонд, Фукидид здесь ссылался только на военные действия Ксеркса в Европе 480 г. до н.э., и этому, по его мнению, есть достаточно ясное Собственно говоря, об этом также непосредственно говорит Диодор Сицилийский, который в своем изложении источников, основывался на более ранней греческой исторической традиции. После своего рассказа о захвате эллинами Сеста в 479 г. до н.э., историк замечает: «Итак, война, названная Мидийской и длившаяся в течение двух лет, закончилась ( )» (Diod., XI, 37, 6). 38 подтверждение в следующем пассаже историка: «Из прежних дел ( ) самым важным было мидийское ( ), но и его исход равным образом был решен двумя морскими и двумя сухопутными сражениями» (Thuc., I, 23, 1). В отличие от двух рассмотренных выше определений Греко-персидских войн, в данном случае Фукидид более конкретен в отношении событий, составлявших суть «мидийского дела», однако, и здесь среди них не упоминается битва при Марафоне39. Когда Фукидид непосредственно уже обращается к событиям из истории Греко-персидских войн, он также использует «мидийскую терминологию»: при Марафоне произошла битва афинян с мидянами (I, 18,1; Ср. VI, 59,4), афиняне при вторжении мидян решили покинуть город (I, 18,2), мидянин дошел от края земли до Пелопоннеса (I, 69,5), союз афинян со спартанцами был заключен против мидянина (I, 102,4: ; Ср. III, 63,2), во владении мидян находились города, освобожденные греками (Сест: I, 89,2; VIII, 62,3; Византий: I, 94,2; 128,5; Эйон: I, 98,1), сражение с мидянами при Эвримедонте (I, 100,1), ниспровержение афинянами мидянина (V, 89,1). «Мидийская терминология» используется Фукидидом при ссылке на героизм предков в войне с мидянами, которая присутствует в речи Перикла в афинской экклесии накануне Пелопоннесской войны (I,144,4: ), и в речи царя Архидама во время разбора «Платейского инцедента» (II, 74,2: ). Кроме названных случаев, Фукидид приводит следующие определения (II, 13,4: о военной добыче афинян), (I, 130, 1: о мидийской одежде, носимой военачальником Павсанием), - «вражда к мидянину» (III, 10,4), - «мидийское господство» (VIII, 43, 3; Ср. III, 57,3). Последний пример весьма примечателен, так как он приходит в речи спартиата Лихаса на переговорах с сатрапом Тиссаферном на Книде в 411 г. до н.э., и таким образом, это единственныёй случай, который может относиться к текущей ситуации, но это только на первый взгляд. Лихас, критикуя заключенные прежде договоры Спарты и Персии, говорит об их последствиях, которые приведут к тому, что «все острова, Фессалия, Локрида, и вся территория Греции вплоть до Беотии Обычно предполагают, что Фукидид, говоря о морских сражениях, подразумевал битвы при Артемисии и Саламине,а из сухопутных – при Фермопилах и Платеях. Сражение при Микале, по мнению исследователей, Фукидид скоре всего не принимал во внимание (об этом: Hammond N.G.L. and .P. 101). В свою очередь, подобную избирательность историка можно объяснить видимо тем, что греческие авторы очевидно не придавали сражению при Микале какое-либо самостоятельного значение, возможно, еще и потому, что оно произошло в один день с битвой при Платеями, и победа греков в этом последнем сражении несомненно затмила собой успех при Микале. 39 будут вновь порабощены, и тогда, вместо свободы, лакедемоняне навяжут эллинам мидийское господство» (VIII, 43,3). При внимательном прочтении этой фразы явствует, что в случае следования договорам спартанцы допустят восстановление Персидской державы в границах при Дарии и Ксерксе, т.е. термин в этом случае описывает именно прежнее положение Персии, до ее поражения в Греко-персидских войнах (это же положение подтвержает другой архаизм в речи Лихаса - использование им глагола - «порабощать», почти повсеместно присутствовавшего у Геродотом при описании им господства персов над греками, но крайне редкого у Фукидида). Выше систематизированы почти все случаи употребления Фукидидом «мидийской терминологии», и теперь следует обратиться к его примерам использования термина «персы» и его производных, и здесь не встречается какого-либо особого разнообразия. Всего можно насчитать пятнадцать случаев применения историком «персидской терминологии», по сравнению с более шестидесятью случаями – «мидийской». Из них семь случаев относятся к деятельности различных личностей: цари династии Ахеменидов (I, 13,6: Кир; I, 14,2: Кабиз и Дарий I); Мегабаз (I, 109,2); Мегабиз, сын Зопира (I, 109,3); Артаферн (IV, 50,1; 3); Арсак – наместник Тиссаферна (VIII, 108,4), наконец, некие (I, 89,3). Из других типичных примеров следует назвать определение (I, 1,16) или (II, 97,4) «персидское царство». Упоминается (I, 130,1: о Павсании) и (I, 138,1: «персидский язык», выученный Фемистоклом во время пребывания в Азии). И только дважды присутствует ссылка на персов в качестве врагов эллинов на полях сражений: говорится о гибели греков в сражении с персами при Фермопилах (IV, 36,3) и о персах и мидянах, нашедших убежище в Мемфисе в начале восстания в Египте под предводительством Инара (I, 104,2). В последнем случае примечательно использование выражения – персы и мидяне объединены в одну группу как это мы наблюдаем и у Симонида Кеосского. Представление персов в комедиях великого афинского комедиографа Аристофана достаточно обстоятельно разработано в историографии, однако, интересующий нас терминологический аспект относительно редко привлекал внимание исследователей. Между тем, следует заметить, что у Аристофана можно обнаружить употребление термина «мидяне» также в ссылках на события периода Греко-персидских войн, и это обстоятельство также, как мы уже видели, соответствует традиционному афинскому восприятию персов в V до н.э. Так, например, во «Всадниках» (424 г. до н.э.) Аристофан упоминает об отражении мидян на полях Марафона ( ) (Ar. Equ781), а в «Лисистрате» (411 г. до н.э.) он упоминает бегство мидян во время морской битвы при Артемисии (Ar. Lys., 1253). В «Осах» (422 г. до н.э.) он говорит об освобождении от власти мидян эллин- ских городов и основании Афинского морского союза (Ar., Vesp., 10981101).Аристофан употребляет термин «мидяне» и в другом контексте – при осуждении им переговоров афинян с персами. Во времена комедиографа эта тема была не менее актуальна для греков, в частности, афинян, чем в период Греко-персидских войн. Необходимо принимать во внимание стремление некоторых влиятельных афинских политиков в эпоху Пелопоннесской войны склонить демос к союзу с Персией, направленному против Спарты, в ответ на подобные спартанские попытки договориться с персами, предпринимаемые с начала войны. В комедии «Всадники» Аристофан в речи Клеона дает аллюзию на заговоры неких афинян «с мидянами и царем» (Ar., Equ., 475-478). В «Фесмофориазусах» (411 г. до н.э.) комедиограф вводит женщинуглашатая, обращающуюся в молитве к олимпийским, пифийским и делосским богам и богиням и возвещающую проклятие тому, кто задумает вред и преступление против народа, стремится стать тираном или является другом тиранов, а также вступает в сговор с мидянами (Ar., Thesm., 337). Позднее Исократ в «Панегирике» (157) сообщал, что даже и в его время на народных собраниях при совершении молитвы, перед обсуждением любого дела, возглашали проклятие тому, кто вступит в сговор с персами. Оратор таким образом подтверждает, что Аристофан перелагал подлинную афинскую молитву, совершаемую в экклесии40. Далее в комедии Аристофана хор женщин также поддерживает эту молитву возглашая проклятье тому, кто призовет мидян в страну ( ) (Ar., Thesm., 357-365). Таким образом, в употреблении термина «мидяне» можно наблюдать некоторое отступление от принципов, следуемых Фукидидом, который, если вспомнить, применял этот термин сугубо при ссылках к событиям Грекоперсидских войн. Однако, неизменно то обстоятельство, что Аристофан говорил о «мидянах» в традиционном значение этого термина как врагах греков, и теперь даже без особой привязке к конкретным историческим событиям. В этом мы видим подтверждение вывода К. Таплина. Поэтому не удивительно, что Аристофан употребляет собственно «персидскую» терминологию по большей части в тех случаях, когда говорит о персах вне связи с какимито военно-политическими событиями Греко-персидских войн или взаимоотношений с греками (единственное исключение сделано при аллюзии к битве при Фермопилах, где применительно к одному событию говориться как о мидянах, так и о персах: Lys., 1261). В частности, Аристофан упоминает атрибуты персидской одежды, такие как «персидский плащ» - кавнаку (Vesp., 1137) или «персидские туфли» (Lys.,229-230; Thesm., 734; Eccles., 319); в комедии «Птицы» комедиограф называет петуха «персидской птицей» ( ) (Aves, 484-485; 833). Употребление же Исократом термина , а не , как это мы видим у Аристофана, свидетельствует об уже свершившиемся в IV в. до н.э. переходе от «мидийской терминологии» к «персидской». То, что именно присутствовало в афинской молитве практически не вызывает сомнения. 40 *** В последний период сосуществования грческих полисов и державы Ахеменидов происходит решающий поворот в использовании терминологии, заключающейся в отказе от обозначения персов как мидян и в принятии более правильной «персидской» терминологии. Этому способствовало, прежде всего, развитие более тесных дипломатических отношений и социокультурных контактов между материковыми греческими городами и Персидской державой. В политических реалиях IV в. до н.э. образ врага - «мидянина», сформировавшийся в период Греко-персидских войн и продолжавший оказывать вдияния на умонастроение греков до конца V столетия до н.э., сменяется теперь образом врага варвара-перса. Обозначение персов либо как «персов», либо как «варваров», теперь начинает использоваться античными авторами почти повсеместно, даже в тех случаях, когда наличествуют ссылки к событиям Греко-персидских войн. Фактически из прежней «мидийской» терминологии в IV в. до н.э. продолжает сохраняться только выражение для обозначения Греко-персидских войн, и изредка появляемый в источниках термин «мидизм». Определение присутствует в псефизме Патроклида в отношении лиц, подвергшихся атимии, которая сохранилась в речи оратора Андокида «О мистериях» (I, 77). Употребляют его и Ксенофонт в сочинении «О доходах» (De vectigal., 5,5). Аристотель в своих трудах полностью следует традиции восприятия Греко-персидских войн как мидийских. В «Афинской политии» (23, 1; 25, 1; 41,2) он дважды упоминает в качестве временного ориентира при ссылке на усиление влияния совета Ареопага. В «Политике» Аристотель пять раз употребляет термин , причем в трех случаях также с целью установления хронологического ориентира: в Таренте установилась демократия (V, 2, 7:); распря в Гестиее произошла (V, 3, 2) и т.д. Только один раз Аристотель приводит выражение (V, 6, 2), когда он упоминает о Павсании как стратеге в «Мидийской войне». По замечанию К. Таплина, именно в ряде текстов IV в до н.э. впервые войны греков с Персией стали обозначаться не как «мидийские», но как «персидские»41. Использование термина можно наблюдать уже у Исократа (IV, 158; VII, 75; VIII, 37, 90), для которого в принципе не было характерно обозначение персов как мидян. В нескольких случая афинский оратор называет - «Персидскую войну» (VIII, 88; XIV, 5; XV, 233; XII, 49), хотя контексты таких упоминаний показывают, что оратор не делал особого различия между этим определением и . У философа Платона также встречается определение в качестве временного ориен41 Tuplin C.J. Persians as Medes. P. 244–245. тира (Menex., 242b); в другом примере он упоминает также как соответствующее хронологическое указание (Leg., 642d). «Персидскую» терминологию использует Ксенофонт, который ввиду своего близкого знакомства с персами, разумеется не склонен был их представлять как мидян. То же самое правомерно сказать и в отношении «Всеобщей истории» Эфора. Во фрагментарно сохранившихся отрывках из исторического труда этого автора рассказывается о событиях войны афинян под руководством Кимона против персов в ареале Восточного Средиземноморья в 470-460 гг. до н.э., в том, числе и о битве при Эвримедонте (Ephor. FgrHist. 70. F. 191 = P.Oxy., XIII, 1610), однако, врагами эллинов называются персы в тех местах, где у Фукидида можно видеть мидян. В другом фрагменте Эфора, передаваемого Страбоном, Греко-персидские войны называются (F.119 = Strabo., IX, 2, 5). Излишне говорить о том, что правильная терминология присутствует у авторов, которые темой своих трудов избрали персидскую тематику - Ктесия Книдского и Динона Колофонского. Аттические ораторы IV в. до н.э. нередко обращались к событиям Грекоперсидских войн, - этому своеобразному топосу в греческой литературной традиции V – IV вв. до н.э., однако, они преимущественно используют «персидскую» терминологию или просто называют персов «варварами». Например, в речах Исократа, как уже отмечалось, при многочисленных ссылках к Греко-персидским войнам вообще отсутствуют случаи обозначения им персов как мидян. В речах Демосфена также в основном применяется «персидская» терминология. Всего только дважды оратор упоминает мидян в значении персов: в одном случае – при изложении текста афинской псефизмы об атимии Арфмия Зелейского (IX, 42; Ср.: Din., II, 24-25); в другом – при цитировании знаменитой эпиграммы в честь Павсания, высеченной на триножнике, посвященном в Дельфы (LIX, 97): однако, эти случаи, несомненно, свидетельствует в пользу уместного ситуации употребления им термина его «источника». Эсхин и Ликург также ссылаются к мидянам при обращении к документальным свидетельствам периода Греко-персидских войн: первый при цитировании посвящения в Дельфы (III, 116) и эпиграммы, записанной на гермах в Портике (Aesch., III, 184); второй, ссылаясь на эпиграмму по поводу сражения при Марафоне (Lyc., In Leocr., 109). И только в эллинистический, а особенно в римский периоды восприятие Греко-персидских войн как мидийских снова получает значительное распространение в греческой литературе, однако, это продолжение традиции можно считать исключительно следствием стремления греческих писателей подражать стилю авторов классической эпохи. Особенно примечательны в этом отношении Плутарх, который при каждом своем упоминании Греко-персидских войн называет их «мидийскими» (Plut., Thes., 36, 1; Pelop., 16, 5; Arist., 1,6; 11,9; Cim., 1,2; Nic.,13, 5; Mor.,412b, 828d, 870d, 873a,1049c), или Павсаний, который в своем «Описании Эллады» также следует этой традиции (Paus., I, 23, 4; II, 29, 5; V, 23, 3; VIII, 45, 5; IX, 10, 14. X, 16, 6; 35, 3)42. Частота, с которой определения 42 Согласно интересной гипотезе Д. Графа, сохранению традиции могло способ- и встречаются у названных авторов наглядно свидетельствует о том, насколько в сознании греков в свое время был укоренившимся определение «Мидийские» по отношению к Греко-персидским войнам. И даже в современном французском языке выражение guerres mediques применяется для обозначения конфликта греков и Персии43. Итак, краткое рассмотрение случаев обозначения греками персов как мидян позволяют прийти к следующим двум основным выводам. Во-первых, наиболее активный период употребления «мидийской» терминологии приходился на период Греко-персидских войн (и, особенно, 490-480 гг.), о чем говорят, например, многочисленные примеры использование античными авторами термина «мидяне» взамен этникона «персы» именно при обращении к событиям того периода (даже в конце V – середине IV вв., когда, эта терминология уже стала анахронизмом). Таким образом, термин «мидяне» стал своеобразным клише, употребляемым скорее по традиции, чем в силу действительного положения дел. Это явление требует дальнейшего объяснения. Мы уже приводили мнение К. Таплина, что «мидийская» терминология присутствует в большинстве случаев, когда персы мыслились как враги греков. Поэтому, во-вторых, развивая мысль исследователя, возможно предположить, что довольно продолжительное употребление термина «мидяне» может свидетельствовать в пользу того, что грекоязычные авторы могли вкладывать какой-то особый смысл в терминологию, возможно, чтобы «обращаясь» к памяти своих соотечественников через соответствующие термины, способствовать возрождению патриотизма и поддержанию в общественном сознании греко-персидского антагонизма, особенно, в условиях намечающегося дипломатического сближения греков и Персии. ствовать то обстоятельство, что выражением впоследствии была названа война римлян против македонского царя Персея (Polyb., III, 3, 8; 5, 4; 32, 8; XX, 11, 10; XXVII, 11, 2; 15, 8; XXXI, 25, 4) (Graf D. Medism. P. 19). 43 Graf D. Medism. P. 20: «Даже сегодня, когда английские писатели предпочитают говорить «Persian Wars», французские сохраняют первоначальный язык с их выражением «guerres mediques». ГЛАВА 5 ПЕРСЫ КАК ВАРВАРЫ В ПРЕДСТАВЛЕНИИ ГРЕКОВ Тема восприятия греками персов как варваров имеет два взаимосвязанных аспекта. Во-первых, это терминологический – применение к персам определения «варвары»; во-вторых, это социальный – восприятие персов как народа, отличного от греков по ряду параметров (языку, мировосприятию, образу жизни и т.д.) – т.е. как «других», «чужих». «Варвары»– это более чем просто термин, это еще и соответствующее клише; за ним стоит целый набор определенных признаков, которыми греки наделяли негреческие народы. 1. Постановка проблемы В период классической Греции персы в восприятии греков ассоциировались с варварами; понятия врага–перса и варвара были тесно взаимосвязаны. Правда, здесь следует сделать необходимую оговорку, что на греческое восприятие персов наложил свой отпечаток уже возникший в мировоззрении греков некий образ Востока, а, кроме того, греки были склонны проводить дифференциацию среди варваров, а не стремились сводить весь многообразный варварский мир только к Персии, или даже, в широком смысле – к подвластным персам азиатским народам (поэтому уже в V в. до н.э. греки видели основные отличия варваров европейских от азиатских, давая каждым в чемто различающиеся характеристики). Также наряду со стремлением греков подчеркнуть некую ущербность варваров по сравнению с эллинами, заметно также их стремление идеализировать некоторые варварские народы44. Так что мнение французского исследователя Ф. Артога, что с Грекоперсидскими войнами термины «персы» и «варвары» начинают употребляться в паре, ибо «персы – это символическое обозначение варвара, варвар же означает перса», может быть принято только с некоторыми поправками45. Известно, что греки осознавали свою этническую идентичность посредством противопоставления себя негрекам –варварам46. Греко-варварская поляризация представляла собой один из основных составляющих мировоззрения греков. Она находила отражение в философии, литературе и искусСм.: Широкова Н.С. Идеализация варваров в античной литературной традиции // Античный полис. Межвуз. сборник / Отв. ред. Э. Д. Фролов. Л., 1979. С. 124–138. 45 Hartog F. The Mirror of Herodotus. The Representation of the Other in the Writing of History / tr. by J. Lloyd. Berkley-Los Angeles-London, 1988. P. 323. В другой своей работе Ф.Артог заявляет, что Греко-персидские войны определили границы обитания варваров и дали им лицо: это были персы (Hartog F. The Invention of History: The Pre-History of a Concept from Homer to Herodotus // History and Theory. 2000. Vol. 39. № 3. P. 393). 46 По мнению Э. Леви, в классической Греции слово «варвар» представляет двойной смысл: оно обозначало негреков, сначала – лингвистически, затем также – этнически и географически; с другой стороны слово относилось равным образом к культурной антимодели, которая предполагает деспотизм и рабство, чрезмерную роскошь, жестокость и грубость, к которым добавляется еще после 480/79 г. до н.э. идея потомственного врага (Levy E. La Naissance du concept de Barbare // Ktéma. 1984. Vol. 9. P. 5). 44 стве. Важным элементом греческой «концепции» варварства было осознание идеи своего собственного превосходства над варварами. Однако, что послужило причиной для возникновения греко-варварской поляризации является одним из основных вопросов в современных исследованиях варварства47. Надо сказать, что изучение происхождения и сущности греческой концепции варварства имеет уже долгую историю. Первые исследовательские работы, специально посвященные теме варварства появились в немецкой историографии в XIX – начале XX века. В них главным образом рассматривались проблемы этимологии и значения определения «варвар», возникновение образа варвара в греческой литературной традиции классического периода48. В XX веке выделяются несколько методологических подходов, которые определяли принципы рассмотрения историками темы варварства. Вопервых, изучение процесса формирования поляризации «эллины – варвары» в общественной мысли греков, особенно, ее роль в формировании греческого этнического самосознания (этнической идентичности) представлено в работах Ю. Ютнера, Г. Бенгтсона, Г. Диллера49, а в отечественной историографии – в публикациях Э.Д. Фролова50. Именно в русле этого направления, ставшего традиционным в антиковедении XX века, изучались проблемы происхождения и эволюции греческих представлений о варварах. Однако, в работах последнего времени возникновение эллинской этнической идентичности все Краткий обзор историографии проблемы см.: Schmidt T.S. Plutarque et les Barbares. La rhetorique d’une image. Bruxelles, 1999. P. 1-5. 48 Roth F. Bemerkungen uber den Sinn und Gebrauch des Wortes Barbar. Diss. Nurnberg, 1814; Zahn R. Die Darstellung der Barbaren in griechischer Literatur und Kunst der vorhellenischen Zeit. 1896; Eichhorn A. Barbaros quid significaverit. Diss. Leipzig, 1904; Weidner E. Barbaros // Glotta. 1913. Bd.4. S.303–304; Werner H. Barbarus // Neue Jahrbuch für das Klassische Altertums. 1918. Bd. 41. S. 389–408. 49 Jüthner J. Hellenen und Barbaren: aus der Geschichte des nationalbewusstseins. Leipzig, 1923; Bengtson H. Hellenen und Barbaren: Gedanken zum Problem des griechischen Nationalbewusstseins [1954] // Bengtson H. Kleine Schriften. München, 1974. S. 158–173; Diller H. Die Helenen-Barbaren Antithese im Zeitalter der Perserkriege // Grécs et Barbares. Vandoevers-Généve / Entretiens Fondation Hardt sur l’Antiquité classique. T. 8. 1962. S. 37–68. 50 Фролов Э.Д. 1) Рождение греческого полиса. 2-е изд. Спб., 2004. С. 141–145; 2) Проблема традиционных оппозиций в греческой социальной терминологии // Социальные структуры и социальная психология античного мира. Доклады конференции. М., 1993. С. 24–26 = Фролов Э.Д. Парадоксы истории – парадоксы античности. Спб., 2004. С. 221– 223. Недавно отечественная историография проблемы варварства пополнилась за счет издания материалов конференции в Саратовском государственном университете «Античный мир и варварская периферия» (Античный мир и археология. Вып. 11. Саратов, 2002), а также отдельных публикаций (Никишин В.О. Эллинский шовинизм в архаическую и классическую эпохи: возникновение и развитие // Труды кафедры древних языков. Серия 3. Труды исторического факультета МГУ. М.-Спб., 2000. С. 46сл; Меланченко И.В. Оппозиция «эллины-варвары» в IV в. до н.э. // Антиковедение и медиевистика. Сб. научных трудов / Отв. ред. В.В. Дементьева. Ярославль, 2001. С. 3–7; Маринович Л.П. Возникновение и эволюция доктрины превосходства греков над варварами// Античная цивилизация и варвары. М., 2006. С. 5–29). 47 более приковывает интерес исследователей как самостоятельная проблема, вне прямой связи с эллино-варварской поляризацией51. Во-вторых, изучение собственно отношения греков с варварами было предпринято также в рамках исследованием проблемы «свой-чужой» на примере греко-римской истории (Ф. Артог посвятил монографию восприятию «другого» Геродотом. М.-Ф. Баслэ рассматривала положение «чужого» в Греции, П. Картлидж исследовал «восприятие себя и других» греками)52. В третьих, в настоящее время набирают темпы изучение темы варварства в связи с дискуссией в отношении феномена «греческого расизма». В частности, такой подход реализуется в работе К. Таплина и в монографии Б. Айзэка, которые посвящены исследованию проблемы расизма в античности53. К.Таплин склонен отрицать существование расизма у греков, тогда как Б. Айзэк, напротив, допускает присутствие форм расовой предосудительности, которые он определяет как «проторасизм». Между тем, представляется едва ли возможным отношение греков к «варварским» народам характеризовать как разновидность расизма (или проторасизма), поскольку термин описывает современное явление и появился только в первой трети XX века. Поэтому, можно согласиться с исследователями, которые избегают современного термина «расизм» и употребляют при характеристике отношений греков к чужеземцам понятия «эллиноцентризм»,«этническая предосудительность»54. Наконец, фактически нет числа работам, в которых изучается образы отдельных «варварских» народов в восприятии греков и римлян. Значительный интерес в историографии проявляется к проблеме представления варваров в греческой исторической традиции (например, у Геродота55), и в литературе классического периода (особенно, в трагедии и комедии56). См., например: Hall M. Ethnic Identity in Greek Antiquity. Cambridge, 1997; Robertson N. The Religious Criterion in Greek Ethnicity // AJAH. 2002 [2003]. Vol. 12. № 2. P. 5-74; Allan A.I. Hellentum und Hellenizität: Zur Ethnogenese und zur Ethnizität der Antiken Hellenen // Historia. 2005. Bd. 54. Ht. 1. S. 1–17 (в этой работе cм. ссылки на библиографию по теме) 52 Hartog F. The Mirror of Herodotus. Passim; Baslez M.-F. L’Etranger dans la Grèce antique. Paris, 1984; Cartledge P. The Greeks: A Portrait of Self and Others. Oxford, 1993; Gray V. Herodotus and the Rhetoric of Otherness // AJPh. 1995. Vol. 116. № 2. P. 185–211. 53 Tuplin C. J. Greek Racism? Observations on the Character and Limits of Greek Ethnic Prejudice // Ancient Greeks West and East / Ed. by G.R. Tsetskhladze, Leiden-Boston-Köln, 1999. P. 47-75; Isaac B. The Invention of Racism in Classical Antiquity. Princeton, 2004. 54 Tuplin C.J. Greek Racism? P. 75; Hall E. Inventing the Barbarian. Greek SelfDefinition through Tragedy. Oxford, 1991. P. VIII. 55 См. особенно: Heubner S. Studien zu Barbarenbegriff bei Herodot // Kultur und Fortschritt in der Blutezeit der griechischen Polis. Berlin, 1985. S. 91–108; Bichler R. Der Barbarenbegrieff des Herodot und die Instrumentalisierung der Barbaren-Topik in politischideologischer Absicht // Soziale Randgruppen und Ausseiter im Altertum / Hrsg. von I. Weiler. Symposion. Graz, 1988. S. 117–128; Levy E. Herodote philobarbaros ou la vision des barbares chez Herodote // L'Etranger dans le monde grec / Ed. R. Lonis. Vol. 2. Nancy, 1992. P. 193–244. 56 Bacon H. Barbarians in Greek Tragedy. New Haven, 1961; Long T. Barbarians in Greek Comedy. Carbondale, Illinois 1986; Said S. Grecs et barbares dans les tragedies d'Euripide: La Fin des différences? // Ktèma. 1984. Vol. 9. P. 27–53; Mitchell L. Greeks, Barbarians and Aeschylus’ Suppliants // G&R. 2006. Vol. 53. № 2. P. 205–223. 51 Особого упоминания заслуживает монография британской исследовательницы Э. Холл, которая стремится продемонстрировать исключительно важную роль греческой трагедии V столетия до н.э. в формировании варварского стереотипа греков. Однако, хотя автор и уделяет основное внимание именно трагедии, в книге можно обнаружить и более широкий взгляд на тему зарождения и развития греческой концепции варварства в V в до н.э.57. В частности, Э. Холл выделяет в исследовательской литературе четыре наиболее распространенных подхода к вопросу появления термина «варвар» и возникновения греческих представлений о варварстве: (1) обозначения «эллин» и «варвар» и их поляризация были элементами в архаической идеологии перед окончательным завершением «Илиады» Гомера; (2) два обозначения появились одновременно в период VIII-VI вв.до н.э.; (3) Греко-персидские войны способствовали формированию панэллинской идентичности греков и привели к появлению определения «варвары» в значении «другие»; (4) хотя этническая идентичность эллинов существовала и в архаический период, но только Греко-персидские войны породили поляризацию грека и варвара58. Э. Холл замечает, что она принимает четвертое предположение. По мнению автора, греческое этническое самосознание сформировалось еще в архаический период, но Греко-персидские войны способствовали возникновению эллино-варварской поляризации59. Надо заметить, что значительное большинство исследователей признают войны с Персией начала V в. до н.э. в качестве решающего фактора в формировании греческой концепции варварства60, даже те из них, которые относят возникновение эллинско-варварской поляризации еще к архаическому периоду. Например, К. Таплин считает, что исторические реалии архаической Греции (и, прежде всего, Великая греческая колонизация) во многом обнаруживают примеры конфронтации греков и негреков и могут быть причиной появления противопоставления эллинов и варваров. Однако, Греко-персидские войны, как полагает этот исследователь, приводят к тому, что термин «варвар» становится более обычным и распространенным среди греков61. Э.Д. Фролов также полагает, что эллиноварварская поляризация также восходит еще к архаическому периоду греческой истории62. Конечно, даже представленного краткого введения в историографию темы варварства достаточно, чтобы показать, что в рамках небольшого по объему раздела, разумеется, невозможно детально разработать 57 Hall E. Inventing the Barbarian. Passim. Ibid. P. 6. 59 Ibid. P. 6, 10, 56. 60 См.: Jüthner J. Hellenen und Barbaren. S. 3; Bengtson H. Hellenen und Barbaren. S. 158–173; Schwabl H. Das Bild der fremden Welt bei den fruhen Griechen // Grecs et Barbares. P. 3–23; Diller H. Die Helenen-Barbaren Antithese. S. 37–68; Baslez M.-F. L’Etranger dans la Grece antique. P. 89; Long T. Barbarians in Greek Comedy.P. 131; Romilly de J. Les barbares dans la pensée de la Grece classique // Phoenix. 1993. Vol. 47. № 4. P. 283–292; Cartledge P. The Greeks: A Portrait of Self and Others. P. 54; Vasunia P. The Gift of the Nile: Helenizing Egypt from Aeschylus to Alexander. Los Angeles, 2001. P. 1. 61 Tuplin C.J. Greek Racism. P. 47ff. 62 Фролов Э.Д. Проблема традиционных оппозиций. С. 24–26. 58 все наиболее значимые аспекты этой темы. Наша здесь цель – рассмотреть аспекты применения греками термина «варвары» по отношению к персам. 2. Возникновение эллино-варварской поляризации Начнем с обращения к условиям появления понятия «варвары». В греческой литературе архаического периода и его производные в целом встречаются не более пяти раз63. Конечно, это еще не показатель, что понятие действительно было мало употребимо, однако, это фактически является реальным препятствие для формирования относительно полного представления о восприятии греками варваров в архаической Греции. В своем первоначальном значении применялся для характеристики речи чужеземца – негрека. Это может считаться почти определенным. Наиболее ранее свидетельство этого значения слова – определение - «варвароголосый», - которое присутствует в тексте «Илиады» Гомера по отношению к карийцам в «Каталоге троянцев» (Hom., Il, II, 867). Многие исследователи полагают, что прилагательное не означало ничего более, чем просто речь на непонятном грекам языке и поэтому не может восприниматься как показатель негативного отношения Гомера к негрекам – варварам64. Возможно, этого мнения придерживался историк Фукидид (I, 3, 3), который полагал, что Гомер вовсе не был знаком со словом «варвар». Однако другие авторы – Аполлодор и Страбон полагали, что в во времена Гомера слово «варвар» уже существовало. Они считали, что слово «варвароголосый» включало некую негативную характеристику, причем первый полагал, что эта характеристика отражала отношение Гомера к самим карийцам, а второй, – только к языку карийцев (Strabo, XIV, 2, 28). Это мнение находит некоторую поддержку в историографии65. В то же время, следует прзнать, что употребление Гомером определение следует рассматривать как поэтическое клише (хотя и не повторяющееся в других местах «Илиады»), предназначенное служить дополнением к присутствующей далее характеристике карийцев, которые изображены несомненно в ущербном виде. Так, при описании троянского войска Гомер сравнивает с девой предводителя карийцев Амфимаха, который идет на войну украшенный золотом – (II, 872). Это суждение эпического поэта закономерно можно рассматривать в 63 Levy E. Naissance du concept de barbare. P. 5; Tuplin C.J. Greek Racism?. P. 52. Bengtson H. Hellenen und Barbaren. S. 159; Toynbee A. Some Problems of Greek History. Oxford, 1969. P. 50; Baslez M.-F. Le Péril barbare: une invention des Grecs? // La Grèce ancienne / Ed. C. Mossé. Paris. 1986. P. 285; Hall E. Inventing the barbarian. P. 9; Cartledge P. The Greeks: A Portrait of Self and Others. P. 53. 65 Weiler I. Greek and Non-Greek World in the Archaic Period // GRBS. 1968. Vol 9. P. 22ff; Funck B. Studie zu der Bezeichnung // Soziale Typenbegrieffe. Untersuchungen ausgewähter altgriechischer sozialer typenbegrieffe und ihre Fortlieben in Antike und Mittelalter / Hrsg. E.C. Welskopf. Bd. 4. Berlin,1981. S. 26–27. 64 качестве предтечи развившихся в позднеархаический и классический периоды представлений о роскоши варварских народов Азии, особенно, лидийцев и персов. В тех же строках Гомер характеризует Амфимаха посредством слова -«неразумный»(Il,II, 873). Кроме того, несмотря на то обстоятельство, что ахейцы и троянцы в большинстве эпизодов «Илиады» не изображены в противоположных тонах66, тем не менее, наблюдается некоторые детали, которые позволяют говорить о начале процесса зарождения поляризации греков и негреков67. Крики разноплеменного троянского войска поэт сравнивает то с криками журавлей ( ) (Il, III, 2-3), то с блеянием овец ( ) (Il., IV, 433-435), противопоставляя их безмолвию ( ) наступающего ахейского войска (Il., III, 8; IV, 431). Дальнейшим шагом к самоидентификации и противопоставлению греков и негреков стало перенесение понятия «варвары» из языковой плоскости в плоскость этническую. Поэт Алкман называет варваром некоего лидийца, который обучал спартанских девушек и юношей патриотическим хоровым пениям (Alcman. F.10a PMG); и таким образом, если указанные строки действительно принадлежат Алкману, то понятие «варвар» уже в VII в. до н.э. должно было перейти из сферы лингвистической в сферу этническую, т.е. варваром стали называть негреков. Свидетельство философа Гераклита Эфесского о том, что «плохие свидетели глаза и уши у тех людей, которые имеют варварские души» (Heraclit. F. 22 B 107 D-K) часто воспринимается исследователями как первое указание в пользу предосудительного отношения греков к варварам68. Впрочем, можно полагать, что определение первоначально было далеко не единственным, которое греки применяли для характеристике чужеземца. Существовали и альтернативные определения, которые, как и слово «варвары» использовали лингвистический критерий для самоидентификации греков, отделение «себя» от «чужих». Например, в гомеровских поэмах наряду с употребляются и другие прилагательные, которые подчеркивали отличие греков от населения чужеземных стран в категориях «свой-чужой» прежде всего по языковому признаку69. Dörrie H. Die Wertung der Barbaren im Urteil der Griechen // Antike und Universalgeschichte / Hrsg. von R.Stiehl und G. Lehmann. Munster, 1972. Suppl. 1. S. 147; Hall E. Inventing the barbarian. P. 19 67 Фролов Э.Д. Проблема традиционных оппозиций. С. 25. 68 См.: Фролов Э.Д. Проблема традиционных оппозиций. С. 25-26. Э. Холл замечает, что фрагмент Гераклита трудно интерпретировать (Hall E. Inventing tha Barbarian. P. 10). К. Таплин полагает, что философ «явно использует "варвара" как уничижительный термин подразумевающий ненадежность и глупость» (Tuplin C.J. Greek Racism. P. 52). 69 Hall E. Inventing the barbarian. P. 19; Подробнее см.: Santiago R.-A. Griegos y barbaros: arqueología de una alteridad // Faventia. 1998. Vol. 20. № 2. P. 36–37. 66 Так, в «Одиссеи» в качестве таких выступали единожды слово - «говорящий на грубом языке», а также четыре раза – «чуждоголосый» – применительно к чужеземцам, говоривших на «других» языках (Od., I, 183–184; III, 299–302; XIV, 42– 43; XV, 452–453)70. Интересно заметить, что и одна из самых ранних архаических греческих надписей из Египта, датируемых самым началом V в. до н.э. (обнаружена на грандиозной статуе фараона Рамзеса II перед АбуСимбельским храмом) применяет прилагательное «иноязычный», для обозначения чужеземцев, находившихся на египетской службе под командованием Потасимта в период правления Псамметиха II (ML, 7)71. Примечательно, что и Геродот (II, 154) употреблет термин применительно к эллинам, которых Псамметих поселил в Египте (и которые с точки зрения тех же египтян были чужеземцами). В данном контексте использование этого термина вполне оправданно и исключает применение определения , поскольку речь идет о греческих поселенцах в чужой стране. Следует заметить также, что определения и в классической греческой литературной традиции встречаются исключительно редко, и самое вероятное объяснение этого редкого их употребления то, что в V в. до н.э. в значительном большинстве случаев их значение перешло к слову . Но все же наиболее близким к последующему значению было понятие , а также его производные – и 73 Лексикографы комментируют, что определение берет свое начало от киликийского города Солы (EM., s.v. [] ); оно также учитывает лингвистическую характеристику негреков. Сочетание «солийская речь» ( ) встречается у АнаСм.: Santiago R.-A. Griegos y bárbaros. P. 37–38. Гомер использует выражения (Od.I.183; III.302; XV.452), (Od., XIV, 42). Прилагательное происходит из сочетания - другой и крик, голос, звук (см.: LSJ, sv. ; Дворецкий И.Х. Древнегреческорусский словарь. М., 1958. Т. 1. ст. ). 71 Santiago R.-A. Griegos y bárbaros. P. 37–38; Dillon M.P.J. A Homeric Pun from Abu Simbel (Meiggs & Lewis 7A) // ZPE. 1997. Bd. 118. S. 128–130; Фролов Э.Д. Рождение греческого полиса. С. 250. 72 У Геродота, например, слово встречается только дважды (Hdt., I, 78; III, 11); один раз - (II, 154); однако, у Фукидида и Ксенофонта ни один из этих терминов уже больше не встречается; у Эсхила также упоминается дважды, один раз в выражении (Aesch. Suppl., 973; Agamemn, 1200), но у Еврипида и Аристофана такжы налицо отсутствие этих определений, тогда как термин и его производных, например, в драмах Еврипида присутствует 119 раз. 73 Mitchell L.G. Panhellenism and the Barbarian in Archaic and Classical Greece. Swansea, 2007. P. 21. 70 креонта в значении «варварская речь» (Anacr. F. 78 PMG). Некий анонимный грамматик цитирует строки Гиппонакса, ямбографа середины VI в. до н.э., в которых определение почти идентично в значении чужеземца: «Если они захватят солойков, пусть они вывозят на продажу фригийцев в Милет для работы мельниками» ( ) (Hipponax. F. 27 IEG)74. Таким образом, в архаический период в греческой лексике могли существовали различные определения, применяемые для обозначения чужеземца (почти все они имеют лингвистические истоки, что и вполне естественно, поскольку греки довольно рано отделяли себя от негреков прежде всего именно по языковому признаку)75. Однако, на рубеже архаической и классической эпох именно определение «варвары» прочно закреплось в общественном сознании греков для обозначение чужеземцев и в дальнейшем стало активно использоваться в процессе формировании так называемого «варварского стереотипа»– представления греков о собственном превосходстве над чужеземцами – негреками. Сохранившиеся документы рубежа архаического и классического периода, в том числе и относящиеся ко времени отражения персидских вторжений в Грецию в 490 и 480-479 гг. до н.э., все еще не показывают широкого применения слова «варвар» по отношению к персам. Чаще всего в этих свидетельствах персы именуются мидянами, термином, который сохранялся еще на протяжении всего V столетия. Геродот (IX, 11) же сообщает, что в период войны с Ксерксом спартиаты продолжали называть варваров чужеземцами – . Определение «варвары» употребляется в двух документах 480-479 гг. н.э. – так называемом «декрете Фемистокла» из Трезены (ML, 23, сткк. 6, 15, 45), а также в афинской клятве, данной перед битвой при Платеях (Tod., II, 204, сткк. 24, 32); оба документа сохранились в копиях IV в. до н.э. Наиболее ранним эпиграфическим свидетельством в пользу употребления определения «варвары» является также теосская надпись о наказаниях за преступления, датируемая 470-ми гг. до н.э. (Tod., I, 23 B стк. 26). 3. Образ персов и Персии в драматургии Эсхила Произведения афинского драматурга Фриниха – «Падение Милета» и «Финикиянки», впервые посвященные теме Греко-персидских войн, – к сожалению, практически не сохранились. Поэтому, первым греческим автором, Производные от употребляются, хотя и крайне редко, в греческой литературе классического периода. Так, например, Ксенофонт в «Киропедии» определяет перса Даиферна из окружения Кира Великого как (Xen. Cyrop., VIII, 3, 31). 75 О приоритете языкового критерия при самоидентификации греков в архаический период см.: Ross S.A. Barbarophonos: Language and Panhellenism in the Iliad // CPh. 2005. Vol. 101. № 3. P. 299–316. 74 употребившим слово «варвары» по отношению к персам уже в 472 г. до н.э. был великий афинский драматург Эсхил. Несмотря на существующие различия в исследовательской литературе в связи с общей оценкой «Персов» Эсхила и ее основной идеи, большинство специалистов, посвятивших свои работы как проблеме варварства, так и творчеству Эсхила, в общем соглашаются с тем, что в трагедии варвары-персы во многих отношениях противопоставляются грекам76. Выразительно на этот счет высказалась Э. Холл: «"Персы" Эсхила, которые празднуют победы над Персией, самое раннее свидетельство абсолютной поляризации в греческой мысли эллина и варвара, которое появилось в некий момент в ответ на возрастание угрозы грекоязычному миру от огромной Персидской империи»77. В том же ключе рассуждает и П. Джорджес: «Персы не были греками и в этой драме они не вели себя так как если бы они были греками… Напротив, "Персы" являются трагедией чистейшего варварского этоса, который мог только иметь место…»78. Основная проблема, возникающая также при обращении к «Персам» Эсхила, однако, не сводится только к рассмотрению отражения драматургом в своем произведении греко-персидской / варварской поляризации (в этом единодушны большинство исследователей79), а к поиску ответа на вопрос: утверждал ли автор превосходство эллинов над персами. В этом вопросе между исследователями начинаются расхождения. Э. Холл утвердительно отвечает на этот вопрос, видя отражение в «Персах» Эсхила идей ориентализма – превосходства эллинов над варварами, а Греции над персидской Азией80. Б. Айзек следует Э.Холл в своем признании наличия эллино76 Juthner J. Hellenen und Barbaren. S. 18ff; Goldhill S. Battle Narrative and Politics in Aeschylus’ Persae // JHS. 1988. Vol. 108. P. 189–193; Tuplin C.J. Achaemenid Studies. P. 134; Pelling C.B.R. Aeschylus’ Persae and History // Greek Tragedy and the Historian / Ed. by C. Pelling. Oxford , 1997. P. 13–19 Kantzios I. The Politics of Fear in Aeschylus’ Persians // CW. 2004. Vol.98. №1. P. 3-19. Однако, в некотором отношении эти представления противоположны точке зрения, выраженной еще Г. Мюрреем, который полагал, что персы изображались в драме в героическом духе; не было ненависти к ним и того, что можно определить как «пропаганда войны» (Murray G. Aeschylus: The Creation of Tragedy. Oxford, 1940. P. 127–128). Два направления интерпретации «Персов» Эсхила были отмечены относительно недавно Б. Линкольном, который со своей стороны поддержал и даже развил аргументацию сторонников концепции поляризации греков и персов (Lincoln B. Death by Water: Strange Events at the Strymon (Persae 492–507) and the Categorical Opposition of East and West // CPh. 2000. Vol. 95. N 1. P. 12–13). 77 Hall E. Inventing the Barbarian. P. 57. 78 Georges P. Barbarian Asia and the Greek Experience. P. 86. Хотя встречаются и иные точки зрения. В частности, Й. Фогт доказывал в пользу эллинизированного образа персов в трагедии Эсхила и некоторые исследователи поддержали его точку зрения (об этом мнении см., например: Brosius M. Women in Ancient Persia 559–331 BC. Oxford, 1998. P. 8). 79 Подробнее об основных «полярных категориях» в «Персах» Эсхила – «демократия – царская власть», «серебро – золото», «копье – лук», «свет – тьма» («день – ночь»), «суша – море», «греческая – персидская » и др. см.: Pelling C.B.R. Aeschylus’ Persae and History. P. 1–13; Lincoln B. Death by Water. P. 12–20. 80 Hall E. 1) Inventing the Barbarian. P. 99–100; 2) Asia unmanned: Images of Victory in варварской поляризации в драме Эсхила, однако, полагает, что персы в восприятии афинского драматурга еще не мыслились как «низшие» по сравнению с греками81. Хотя, в «Персах» слово «варвары» как определение еще относительно редкое, встречается десять раз и чаще всего представляет собой собирательное обозначение для полиэтничного войска царя Ксеркса (255, 337, 391, 423, 434, 475, 634-5, 798, 844), тем не менее, некоторые контексты, в которых «варвары» упомянуты, все же могут свидетельствовать о начале формирования обобщенного образа варвара, лишенного ярко выраженных этнических черт. В тексте встречаются такие выражения как «варварские плачи» (634-5) и «страх варваров» (391), упомянуты «варвары родом» (434), и, наконец, в «сне Атоссы» «варварская страна» ( ) впервые противопоставляется Элладе (186-187). Последний сюжет интересен сам по себе и неоднократно привлекал внимание современных исследователей. Эсхил, как и другие греческие авторы, такие как Геродот и Фукидид, видимо не считал, что различия эллинов и варваров существовали извечно, а представлял их результатом определенного развития. Именно потому драматург изобразил Элладу и «варварскую страну» в виде двух единокровных сестер – женщин удивительной красоты и роста (181–196). Персидский царь Ксеркс, чтобы их усмирить, попытался надеть на них свое ярмо и впрячь в одну колесницу, причем одна из женщин - «в персидском платье» ( ), послушно согласилась находиться под ярмом, тогда как другая женщина – «в дорийской одежде» ( ), сбросила конскую упряжь и сломала ярмо (181–196). В приведенных строках Эсхила просматривается непосредственная ассоциация между персами и варварами: «варварская страна» Азия, в представлении афинского драматурга, «одета» в персидские одеяния. Но основной массив информации афинского драматурга относится непосредственно к персам и Персии, и представления Эсхила в отношении эллино-варварской поляризации в основном находят отражение в противопоставлениях им греков и персов. Именно в языке драмы «Персы» Эсхила, в котором присутствуют варваризмы, проявляются представления Эсхила о варварах-персах (в данном случае мы основываемся на выводах, полученных филологами-классиками в результате текстологического анализа драмы)82. В драме Эсхила можно найти примеры подражания подлинной персидской речи, которые, например, присутствуют и в «Ахарнянах» Аристофана (Ar., Ach., 100)83. Кроме того, персы в трагедии эпизодически представлены classical Athens // War and Society in the Greek World / Ed. by J. Rich & G. Shipley. L., 1993. P. 108ff. О концепции «ориентализма» см.: Саид Э. Ориентализм. Западные концепции Востока. Спб., 2006. 81 Isaac B. The Invention of Raсism. P. 275–276. 82 См., например: Haldane J.A. ‘Barbaric Cries’ (Aesch. Pers. 633-639) // CQ. 1972. Vol. 22. P. 42–50; Hall E. Inventing the barbarian. P. 77; Colvin S. Dialect in Aristophanes and the Politics of Language in Ancient Greek Literature. Oxford, 1999. P. 76–77. 83 Так, например, в устах Хора город Афины произносятся в доризированном вари- говорящими на искаженном греческом языке (Pers., 633–639). О том, что в период Греко-персидских войн и даже позднее греки продолжали считать одной из самых важных характеристик варварства незнание греческого языка (или недостаточное владение им, что равнозначно незнанию) свидетельствует появление термина . По данным античной традиции, это определение возникло из-за ошибки, допущенной персидским полководцем Датисом, сказавшим вместо грамматически верного (Ps-Zonar. s.v. ; Ar., Pax., 289 e-g cum schol.; Suid. s.v. ; )84. Кроме того, не только собственно в «Персах», но и в других более поздних драмах Эсхила можно заметить элементы звукоподражания варваров85. В «Агамемноне» Эсхил выразительно уподобляет «варварскую речь» щебету ласточки, и различные схолиасты, комментирующие соответствующие строки драматурга, отождествляют глаголы и (Aesch. Agam., 1050-1051; F. 450 TGF; Schol. Ar. Aves., 1689). Таким образом, Эсхил понимает термин «варвар» еще в своем первоначальном значении, когда он применялся еще только для характеристики негреческой речи. Однако, драматург уже выходит за пределы этого чисто «лингвистического» понимания варварства, представив персов на сцене как «других» – отличных от греков, и не только по языку. Эсхил ранее всех других авторов обратил самое пристальное внимание на основные отличия персов от эллинов, которые касаются их социально-политической организации, идеологии, и, в целом, образа жизни. Прежде всего, Эсхил проводил различия между персидской деспотией и греческой свободой86. С одной стороны, он представляет персидских царей (прежде всего, Дария и Ксеркса) как абсолютных властителей, описывая их статус при помощи терминов – «владыка» (5, 762, 787), - «пастырь» (241), - «господин» (666, 1049), - «царь» (5, 8, 58, 66, 234, 629, 634) и –«великий царь» (это подразумевает знание драматургом официальной титулатуры персидских царей) (24)87. Драмаанте как (286), определенно доризированный вариант, вместо обычно встречающегося у Эсхила названия (231, 285, 348); Атосса называет Грецию - «земля ионийцев». 84 У персов греческий глагол в futurum indicativi medii , производны от - «выкрикивать», звучит как (Haldane J.A.‘Barbaric Cries’. P. 42).. 85 В «Персах» - это слова (270), перемежевывающиеся в хоре персидских старейшин с речью на греческом и не переводимые. 86 В общем об идеях свободы и демократии в афинской драматургии см. особенно: Родс П.Дж. Афинский театр в политическом контексте // ВДИ. 2004. № 2. С. 47–55; в связи с «Персами» Эсхила см.: Hall E. 1) Aeschylus Persians. Warminster, 1996. P. 12–13; 2) Inventing the Barbarian. P. 56–100, особ. 97–98; Harrison T. Emptiness of Asia: Aeschylus' Persians and the History of the Fifth Century. London, 2000. P. 76–91; Kantzios I. The Politics of Fear in Aeschylus’ Persians. P. 5–7. 87 Дарий предстает в царской тиаре на голове ( ) (661). О персидском декоре у Эсхила подробнее: Tuplin C.J. Achaemenid Studies. P. 134. тург верил, и не без оснований, в то, что персы представляли своего царя богом: Хор называет Ксеркса «равным богу» () (74, 80), провозглашает, обращаясь к царице–матери Атоссе: «Ты была супругой богу (), богу Персии ты мать» (157)88. С другой стороны, Эсхил противопоставляет персидское владычество и политическую систему греков. На вопрос тени Дария, кто у афинян «пастырь» () и начальствует над войском ( ), хор отвечает, что они не являются рабами никого и никому не подвластны ( ) (141-142). Здесь как раз и обращает непосредственное внимание первое появление терминов и : это показывает уже развивающееся противопоставление персидского «рабства», и «свободы» греков, некую антиномию, которая найдет наибольшее воплощение у Геродота и в последующей греческой литературной традиции. По верному замечанию И. Канциоса, изображая жизнь при деспотическом режиме врага, Эсхил пытается обозначить некоторые сущностные его характеристики и способ, посредством которого они определяли жизнедеятельность общества и, таким образом, он безусловно побуждает к сравнению с соответствующими аспектами афинской политической системы89. Между тем, следует заметить, что в «Персах» Эсхила, хотя и находит наиболее яркое выражение противопоставление персидского рабства и греческой свободы, положение высших персидских командиров в Персидской державы по отношению к Великому царю еще не охарактеризовано как положение рабов своего господина. Поэтому, едва ли можно согласиться с мнением П. Джорджеса, что «Эсхил определяет Персию как общество рабов и представляет Персию в качестве микрокосмоса как имение, где царская семья является господами, а старейшины – их рабы»90. Военачальники персов представлены в драме Эсхила соратниками Великого царя, а не его рабами. Драматург словами царицы Атоссы характеризует их как – «друзья» (163, 206, 231, 445, 598, 619) а по словам «тени Дария I» они – – «верные из верных», (681; cf. 2). Э. Холл справедливо считает эти определения переводом соответствующей иранской терминологии91; возможно, они являются одними из наиболее ранних вариантов См. Hdt., VII, 56, где некий геллеспонтиец называет Ксеркса Зевсом. Ср. также: Arist. De mundo, 398a: . Cf.: Gow A.S.F. Notes on the Persae of Aeschylus // JHS. 1928. Vol. 48. Pt. 2. P. 134ff. 89 Kantzios I. The Politics of Fear in Aeschylus’ Persians. P. 4. 90 Georges P. Barbarian Asia and the Greek Experience. P. 96–97; cf. 100–101. 91 Hall E. Inventing the Barbarian. P. 94. Э. Холл касается этих определений при рассмотрении терминологии, посредством которой Эсхил описывал политические отношения, присущие персам. В другом месте исследовательница связывает термин , которым обозначали подчиненных царя Персии с идей ярма, который Ксеркс вознамерился наложить на Элладу. Однако, стоит возразить, что утверждение Эсхила о намерении Ксеркса поработить Грецию еще не означает, что драматург считал, что отношения царя со своими поддаными также складывались по типу взаимоотношения 88 греческой интерпретации персидского определения manā bandaka92. Вероятно у Эсхила взаимоотношения царя со своими подданными еще не получили «идеологическую» обработку, выразившуюся в противопоставлении и . В драме Эсхила также очевидно противопоставление богатства и бедности, но оно еще не затрагивает греков. Драматург не мыслит «богатство» персов и «бедность» греков в полярных категориях; они еще не являются факторами, способствовавшими формированию у греков противопоставления персидского и греческого образа жизни93. Прежде всего, Эсхил поддерживает развиваемые еще с VII–VI вв. до .э., в связи с установлением тесных взаимоотношений балканских греков с Лидийским царством Мермнадов, представления греков о «богатой» Азии. Прилагательное – «многозлатый», четырежды применяемое Эсхилом по отношению к персам (Pers., 3, 9, 45, 53), рождается еще в эпическом жанре греческой поэзии. Оно известно Гомеру, который трижды применяет эпитет «многозлатый» по отношению к городу Микенам (Il.,VII, 180; XI, 46; Od., III, 305), и один раз – к Трое (Il., XVIII, 289). У Гесиода же эпитет применен к богине Афродите (Op. et. Dies, 521; Theog., 980). Однако, фактическое отсутствие какого бы то ни было образа Азии у Гомера естественно не привело к расширению сферы применения этого определения. Поэтому, только Архилох применяет эпитет «многозлатым» () по отношению к властителю Азии – царю лидийцев Гигесу (Archiloch. F. 19 FLG). Cуждения о роскоши () лидийцев регулярны в архаической греческой поэзии (Pisander. F. 17 PMG; Xenophan. F. 3 D-K; Anacr. F. 136/481 PMG)94. Ксенофан Колофонский, например, говорил, что его сограждане усвоили роскошь у лидийцев; называя её «бесполезной» (), поэт таким образом выражает свое отношение к образу жизни народов Востока (F. 3 PMG). Анакреонт из Теоса употребил определение - «изнеженные по-лидийски», вместо распространенного – 95 . Но даже при упоминаниях архаическими греческими авторами конкретных негреческих народов, фрагментированность имеющегося материала также сказывается при попытке отделить субъективное восприятие чужеземца греческим автором от абстрактного образа, сфоргосподина и рабов. 92 Briant P. Histoire de l’Empire perse. De Cyrus a Alexander. P., 1996. P. 336–338. 93 Isaac B. The Invention of Racism. P. 275. По мнению исследователя, упоминание богатства лидийцев и персов еще не означает их слабость и мягкотелость. Это суждение прежде всего справедливо по отношению к персам, но не к лидийцам, изнеженность которых считалась следствием приверженности к роскоши еще в VI в. до н.э. О поляризации «эллинской простоты» и «богатства Азии» в контексте доктрины панэллинизма: Mitchell L.G. Panhellenism and the Barbarian. P. 21. 94 Подробнее об этом: Kurke L. The Politics of in Archaic Greece // ClA. 1992. Vol. 11. P. 90–121; Hall E. Inventing the Barbarian. P. 80–84; Mitchell L.G. Panhellenism and the Barbarian. P. 58–59. 95 Schwabl H. Das Bild der fremden Welt bei den frühen Griechen. P. 3–23. мировавшегося в общественном сознании греков. Кроме того, как К. Боура и Л. Курке доказывали, в период архаической Греции такие понятия как «роскошь» и «изнеженность» применялись также и к грекам, и не считались исключительно присущими «варварскому» образу жизни, а следовательно, в каком-то роде предосудительными96. Очевидно, не следует говорить о проявлении в суждениях греческих авторов эллино-лидийской поляризации. Ситуация постепенно меняется в период, когда греки находились в тесных отношениях с персами; наблюдения над персидским образом жизни невольно давали почву для сравнений с эллинским образом жизни. Эсхил применяет эпитет «многозлатый» () по отношению к дворцам Ксеркса (3), войску (9), Сардам (45) и Вавилону (53); города всей Азии и Персия названы «гаванью великого богатства» ( ) (250); драматург называет «украшенный золотом дом» ( ) царицы Атоссы (159), сообщает о том, что царь Дарий собрал большое богатство ( ) (163). Персидские цари объявлены потомками «златоносного рода» (79–80) – Персея (Schol. Pers, 80). В «Персах» Атосса рассуждает о том, что своим поражением Ксеркс рискует потерять великое богатство, которое собрал его отец Дарий при помощи богов; однако, богатство непочетно, если нет за ним силы, в силе же также мало славы, если живешь в бедности (163-168). Таким образом, Когда царица Атосса интересуется причинами вражды Ксеркса к Афинам, она спрашивает и об их богатстве. На ее вопрос, чем еще славен этот город, может быть богатством домов, хор отвечает: «Есть источник серебра у них, клад страны» ( ) (237-238). В последнем случае, конечно, Эсхил дает аллюзию на разработку серебряных рудников в Маронии (Лаврионе), которые позволили афинянам создать флот, сражавшийся с персами при Саламине, и стать морской державой (Arist. Ath. pol., 22, 7). Можно согласиться с мнением С. Голдхилла, что Эсхил противопоставляет «личное богатство» персов и общественные расходы афинян на строительство флота (237-238)97. Эсхил неоднократно сравнивает греческий и персидский способы ведения войны: тактику боя греков при помощи копья в построении фалангой гоплитов с применением персами лучников (85–86, 147–149; 239–240) при том, что основное действие драмы разворачивается на фоне морского сражения (кроме эпизода с уничтожением персов на острове Пситталия: Pers.,447– 471). Вообще, лучник в представлении Эсхила символизирует персов и Азию, и в этом драматург не оригинален и следует представлениям своего Bowra C.M. Xenophanes, fragment 3 // CQ. 1941. Vol. 35. № 3/4. P. 123ff; Kurke L. The Politics of in Archaic Greece. P. 90–121. 97 Goldhill S. Battle Narrative and Politics in Aeschylus’ Persae. P. 191. Примечательно, что «богатство» афинян представлено в серебре, а не золоте, посколько последнее – символ персидского богатства. 96 времени (278). Изображение царя в виде лучника присутствует на персидских дариках, а также лучник наиболее часто встречается на образцах афинской иконографии98. Этот символ проникает и в греческую литературную традицию, что и отражает Эсхил99. Драматург называет персидских полководцев «искусными лучниками» () (26, 30), а царя Дария I - «повелителем лучников» () (556); в драме хор оплакивает ушедших в Аид «тысячи искусных лучников» – (926927). Понятно, что Эсхил работал над трагедией по свежим впечатлениям от прославленных побед греков в период Греко-персидских войн, в которых, как известно, принимал личное участие, и, поэтому, персы на протяжении всей драмы представлены в совершенно различных ракурсах. Тем не менее, в трагедии трудно обнаружить даже следы явного презрения к врагу греков – Персии, которыми пестрят произведения греческих авторов уже следующего IV в. до н.э. И. Канциос обращает внимание, что даже в период постановки «Персов» Эсхила (472 г. до н.э.) еще могло казаться возможным новое персидское вторжение в Грецию100. В частности, драматург стремится продемонстрировать, с каким грозным противником вынуждены были эллины вступить в битву. В той части драмы, где рассказывается об отправлении персидского войска в поход против Эллады (26–32), присутствуют яркие характеристики персидских вождей, которые в более поздней греческой литературной традиции более присущи эллинам, чем варварам: персидские военачальники называются меткими стрелками из лука (), искусными наездниками (), суровыми на вид ( ), страшными в битве ( ), непреклонными душой ( ). Далее, они представлены стойкими и суровыми ( ) (78–79). Войско персов, по представлениям Эсхила, неодолимо ( ), персы не лишены доблести ( ) (91–92). Изнеженными здесь, вероятно по старой традиции, в «каталоге» отрядов, отправившихся в поход против Греции, признаются именно лидийцы – См., в частности, об изображении персидских лучников на образцах афинской керамики см.: Bovon A. La représentation des guerriers perses et la notion de barbare dans la 1re moitié du V siècle // BCH. 1963. T. 87. P. 579–602; Xydes F. Representations of Persians in Greek Attic Vase Painting: The Frontal Face of a Foreigner // PHR. 2003. Spring. P. 61–86. Castriota D. Feminizing the Barbarian and Barbarizing the Feminine: Amazons, Trojans, and Persians in the Stoa Poikile // Periklean Athens and its Legacy: Problems and Perspectives / Ed. by E.M. Barringer & J.M. Hurwit. Austin, 2005. P. 89–102. 99 Ср. обозначения персов: у Пиндара (Pyth.1, 78), выражение, которое выглядит как реминисценция гомеровского (Il., II, 848). 100 Kantzios I. The Politics of Fear in Aeschylus’ Persians. P. 17. 98 (41–42). Правда, упоминая о военной доблести и мощи персов вполне могло преследовать определенную цель: чем могущественнее враг, тем славнее над ним победа. Действительно, наиболее очевидно военные качества варваров-персов и эллинов противопоставляются в рассказе персидского вестника о сражении при Саламине: страх варваров (: 393) и мужество греков (: 394); прекрасный строй наступающих греков (… ) (399–400) и беспорядочное бегство варварского войска после одержанной греками морской победы при Саламине ( ) (422) и сухопутной – на о. Пситталии (469-470); боевой клич греков контрастирует с персоголосым шумом врага ( ) (402–407). Примечательна фраза, что греки уничтожали персов словно рыбак тунцов - ,- досками, обломками судов и весел(424–5) и т.д. Заявленная в начале драмы военная мощь Персии была сломлена доблестью греков. Торжество греков над персами подчеркивается изображением сцены бесславной гибели персидского войска при бегстве из Греции в Азию (480–514). Таким образом, персы в драме Эсхила, несомненно, – варвары, «другие», отличные от эллинов как по языку, так и по общественной организации и менталитету, но, они еще и враги греков. Враждебность к персам призвано возбудить не только описание битвы при Саламине (402sqq), проникнутое героическим пафосом и гордостью за свою победу, но и те строки, вложенные Эсхилом в уста «тени Дария», напоминающие о персидских злодеяниях в Греции, сожжении и разграблении эллинских святилищ и культовых мест, и призывающих греков к «праведному» возмездию (808–824). Некоторые исследователи склонны говорить о том, что у Эсхила в «Персах» уже встречается идея изнеженности, и даже женоподобности (effiminacy) персов, вытекающие, в частности, из их приверженности к «варварскому богатству», роскоши и рабскому повиновению деспотизму. Подобную трактовку можно встретить, например, в статье Дж .Клифтона101, однако, это положение разворачивается в настоящую концепцию в работах Э. Холл и П. Джорджеса102. В общем, представляется верным утверждение, что греки имели обыкновение уподоблять азиатских варваров, и прежде всего персидских воинов, женщинам или же подчеркивать их женоподобность. Это было еще одним способом продемонстрировать свое военное превосходство. Однако, что касается Эсхила, то этот взгляд, если и заявлен у него, то еще в скрытом виде. Прежде всего, что бросается в глаза, то это тот факт, что Эсхил нигде персидских воинов не сравнивает прямо с женщинами, как это Clifton G. The Mood of the ‘Persai’of Aeschylus. P. 113. Hall E. Asia unmanned. P. 108–133; Georges P. Barbarian Asia and the Greek experience. P. 102. Примечательно, что интерпретация драмы Эсхила с подобных позиций отсутствует в упоминаемой более ранней работе Э. Холл «Inventing the Barbarian» (1989). 101 102 очевидно проявляется при обращении к авторам позднеклассического периода. Хорошо осознавая это обстоятельство, Э. Холл стремится продемонстрировать, что Эсхил наполняет свою драму различными метафорами и аллюзиями, которые призваны способствовать возникновению у читателей и зрителей невольной ассоциации греческой победы над Персией с превосходством греческой мускулинности над женоподобностью варваров. Остановимся более подробно на её некоторых аргументах103. По мнению исследовательницы, афинский драматург представляет Азию лишенной мужчин (Pers., 117–119, 166, 579–580, 718), и как следствие, испытывающей потребность а жестком мужском контроле: Дарий, единственный правитель, способный на такой контроль, оказывается уже давно умершим; Хор представлен старцами; Ксеркс изображен очень молодым (: Pers., 744, 782), постоянно присутствующий персонаж на сцене – царица Атосса – «мать царя». Напротив, греки, особенно афиняне, как считает Э. Холл, повсеместно изображены в виде неиндивидуализированной и безымянной силы, представленной мужчинами (Pers., 355, 362, 375), которые ведут войну и обеспечивают надежную защиту отечества. Описание Эсхилом Ксеркса, по мнению Э.Холл, также дает почву для сравнений его с неполноценным мужчиной (not yet fully male), имеющего ярко выраженные женские черты: он упрекается подданными за трусость – (Pers., 755), его одеяние характеризуется как (Pers., 468, 1030), словом, которым греки обычно называли женскую одежду. В драме изображаются стенания Хора (Pers., 256–257, 280, 570–571, 633) и Ксеркса по поводу несчастий, выпавших на их долю в войне с греками, и это также, как замечает Э.Холл, черта, которая присуща более женщинам, чем мужчинам. Наконец, Азия в «Персах» также предстает в женском образе матери, оплакивающей потерю своих сыновей (Pers., 61–62). Э. Холл, в принципе, нарисовала целостную картину представления Эсхилом «феминизации» Персии, а также эллинского восприятия победы в войнах с персами как триумфа мужчин над женоподобными варварами. Между тем, в некоторых положениях её аргументы не выглядят очень убедительными. Так, исследовательница, как представляется, излишне увлекается выявлением соответствующих метафор, упуская из виду то обстоятельство, что в некоторых сценах персы изображены не менее мужчинами, чем те же эллины (Pers., 26– 32, 91–92) и определение применимо к ним также в не меньшей степени, чем к грекам (Pers., 85–86, 753, 757, 763, 915, 920, 927, 993). В драме Эсхила действительно представлена картина Азии лишенной мужчин (Pers, 119, 289, 298, 730,). Однако, образ «обезлюдевшей Азии» объясняется довольно прозаично – гибелью мужчин ( ) в войне (Pers., 60, 915, 927). Кроме того, Ксеркс представлен в драме далеко не только как юнец, но и как «неистовый владыка многолюдной Азии» (Pers., 73). В том, что Эсхил центральным персонажем своей драмы избрал царицу, едва ли следует видеть, что он утверждал превосходство персидских женщин над мужчинами; вероятно, это демонстрирует знание драмургом того, что в 103 Hall E. Asia unmanned. P. 116–130. Персии социальный статус царицы-матери был достаточно высок104. Что касается плачей и стенаний, то в драме это черта, главным образом и присуща персидским женщинам (Pers., 13, 121, 134, 539–541). Собственно говоря, создается впечатление, что в различных сценах персы и Персия представлены Эсхилом в совершенно различных ракурсах, которые, по мнению драматурга, соответствовали основному сюжету драмы. Очевидно, поэтому, афинский драматург не ставил целью высветить какие-либо определенные черты в его образе персов, которые бы представляли их в глазах греков исключительно с уничижительной точки зрения, например, их «женоподобность» (хотя, подспудно, конечно, такие черты могли и присутствовать). Эти наше соображения коррелируются с тем, что замечает И. Канциос на ту же самую тему: «Царь и его армия выражают агрессивное, мускулинное лицо Персии (aggressive, musculine face of Persia) с её империализмом и наложением тираннического правления, но этот сегмент общества отсутствует в драме. Страна лишена своего цвета (59, 252), и это запустение становится мотивом, проявляющимся непосредственно с первых строк. Что далее, так это периферические члены общества, женщины и старцы…, которые изображаются Эсхилом с большой симпатией»105. Эта интерпретация представления драматургом персидского общества выглядит намного более верной чем та, которую предложила Э. Холл с её идеей «феминизации» персов и Персии. Примечательно, что образ «женоподобных» персов едва только начинает прослеживаться и у Геродота (cf. VIII, 88), который неоднократно вводит в свое повествование образ женщины-правительницы на Востоке. Однако, это, вопреки мнению ряда исследователей106, также не свидетельствует, что «отец истории» утверждал превосходство восточных женщин над мужчинами. Эсхил (Pers., 41–42) и Геродот (I, 155) по-традиции говорят об изнеженности и женоподобности никак не персов, а лидийцев. С другой стороны, в первой половине V в. до н.э. феминизация персов, однако, начинает проявляться в афинском изобразительном искусстве, в частности, в иконографии (которые, несомненно, можно считать не только выражением афинской официальной идеологии, прославляющей победы над персами, но и в некоторой степени отражением массового сознания афинян). Уникальным свидетельством такой феминизации может быть краснофигурная ойнохоэ ок. 465 г. до н.э., на которой изображена сцена с обнаженным греком и персидским лучником, прославляющая победу при Эвримедонте107. Однако, на сегодняшний день это – единственный образец афинской иконоВесьма примечательно, что Эсхил нигде в «Персах» не называет царицу по имени (см. Brosius M. Women in Ancient Persia. P. 16–17). 105 Kantzios I. The Politics of Fear in Aeschylus’ Persians. P. 16. 106 Об этой идее.: McAllister M.A. Significant Otherness: Herodotus’ Use of a Dominant Female Motif to Illustrate the Superiority of the Greeks. PhD thesis. Univ. of Ottawa, 1999. 107 Это изображение обычно считается типичным примером «феминизации» персов и предосудительного отношения греков к своему врагу. Ссылки на ойнохоэ довольно часто встречаются в современной литературе (см. Smith A.C. Eurymedon and the Evolution of Political Personifications in the Early Classical Period // JHS. 1999. Vol. 119. P. 128–141. 104 графии среди других батальных сцен, изображенных на керамических изделиях. который бы отражал презрительное отношение греков к своим врагам – персам. В афинском искусстве V в. до н.э. были популярны сцены амазономахии. Причем, современные исследователи при изучении различных изображений сцен амазономахии в иконографии обратили внимание, что амазонки не были ассоциированы с персами вплоть до середины V в. до н.э. В сценах амазономахии на керамике конца VI – начала V в. до н.э. греки и амазонки изображаются на сходный манер. Однако, позднее эллины представлены сражающимися против амазонок, которые изображены в виде персидских лучников108. Именно, в различных греческих изображениях амазономахии после середины V в. до н.э., как обычно считают, можно увидеть аналогию с Греко-персидскими войнами, а самих амазонок – с персами. Ассоциации амазономахии с войной против Персии были особенно популярны в Афинах периода Кимона, который в течении многих лет возглавлял афинян в войне против Персии. Особенной актуализации этого мифа способствовало то, что существовало предание о нападении амазонок на Аттику, которое отразил Тезей, сын Эгея (Hdt., IX, 27; Plut. Thes., 26–28; Paus., I, 2, 1; 15, 2; 17, 2; 41, 7; II, 32, 9), почитавшийся в Афинах в «век Кимона»109. Павсаний сообщает, что Росписной Портик в Афинах ( ) был украшен картиной, на которой изображены афиняне и Тезей, сражающиеся с амазонками (Paus., I, 15, 2). С. Миллз обращает внимание, что уже в V в. до н.э. в Афинах тема поражения амазонок была популярна не только как одно из деяний Тезея, но, подобно разгрому Персии, считалась одним из героических деяний афинского народа в целом110. Изображение амазономахии, как и сцен Троянской войны, несомненно, призвано представить на картине конфликт греков и Востока; однако, представление амазонок в виде персидских лучников не свидетельствует непосредственно в пользу «феминизации» персов: амазонки в греческой мифологической традиции были окружены героическим ореолом (Hdt., IV, 110–116; Plut. Thes., 26); уподобление же персов женщинам, напротив, обычно преследовало цель обратить внимание на их военную слабость. Таким образом, «Персы» Эсхила представляют первый известный пример, когда определение «варвары» начало применяться к персам. В этой связи хотя и можно говорить о проявлении эллино-варварской поляризации в драме Эсхила. Однако, обозначением «варвары» драматург отделял негреков от эллинов по лингвистическому и этническому критерию, однако, не по морально-этическому; как мы убедились, даже элементы противопоставления греков и персов у Эсхила не подразумевают однозначно то, что персы были худшими или низшими по сравнению с греками. Однако, в некотором роде подобные оценки варваров можно обнаружить также и в труде Геродота. См.: Xydes F. Representations of Persians in Greek Attic Vase Painting. P. 61–86; Castriota D. Feminizing the Barbarian and Barbarizing the Feminine. P. 89–102. 109 О почитании Тезея при Кимоне см.: Gouscin V. Athenian Synoikism of the Fifth Century BC, or Two Stories of Theseus // G&R. 2nd ser. 1999. Vol. 46. № 2. P. 168-187. 110 Mills S. Theseus, Tragedy and the Athenian Empire. Oxford, 1997. P. 33. Not. 143. 108 4. Персы как варвары в труде Геродота Возникновению некоего образа варвара-перса в представлении греков способствовала греческая историография V в. до н.э., и прежде всего, труд Геродота. Подходы «отца истории» к изображению персов получают далеко неоднозначную оценку в современной историографии. Мнения современных исследователей значительно разнятся, от заявлений, что Геродот вообще был свободен от всякой предосудительности и чувства эллинского превосходства над варварами111, и до утверждения, что тема «персидской ущербности» по сравнению с греками вполне очевидна и проходит через весь его труд112. На мой взгляд, представления «отца истории» о персах и Персии в некоторых наиболее важных аспектах заметно близки к тому, что мы обнаружили у Эсхила, афинский патриотизм которого не подлежит никакому сомнению113. Э. Леви, посвятивший обстоятельное исследование образу варваров в труде Геродота, замечает, что «отец истории» при характеристике негреческого мира стремился выступать с двух позиций: во-первых, как истинный продолжатель традиций ионийской школы логографов, проявляющих интерес к разнообразным варварским народам114, а, во-вторых, как автор труда, в основе которого лежит описание масштабного конфликта между Европой и Азией, с несомненным акцентом на враждебность эллинов и варваров - персов115. Справедливость данного вывода вполне очевидна. Там, где «отец исЕще Плутарх называл Геродота (De Her. malign. 857 A). Дж. Уэлс отмечает, что «свобода от национально предосудительности проявляется в благоприятных оценке персов», и «Геродот свободен от обычной греческой концепции варварства» (How W. W., Wells J. A Commentary on Herodotus. Oxford, 1912. Vol. 1. P. 37– 38). По мнению Х. Саншизи-Веерденбург, хотя персы у Геродота – «другие», они не «низшие» (inferior), как изображаются более поздними греческими источниками V и IV столетий до н.э. (Sancisi-Weerdenburg H. Decadence in the Empire or Decadence in the Sources // Achaemenid History. Vol. 1. Leiden, 1987. P. 44). Ср. высказывание Б.Айзэка: «Геродот не выражает какие-либо антивосточные чувства (sentiments), никогда не идет так далеко, как более поздние авторы, в поляризации греков и других» (Isaac B. The Invention of Racism... P. 263). См. Об изображении Геродотом Персии: Briant P. Herodote et la societé perse // Hérodote et les peuples non gres / Fondation Hardt. Entretiens. T. 35. P. 69–113. 112 Ф. Артог акцентирует внимание на изображение Геродотом военного превосходства греков над персами: персы – варвары, «антигоплиты» (Hartog F. The Mirror of Herodotus. P. 44–46). М. Макаллистер доказывает наличие идеи эллинского превосходства над варварами у Геродота своим обращением к изображению «отцом истории» положения женщины на Востоке (McAllister M.A. Significant Otherness. Passim). М. Флауэр приходит к выводу, что Геродот вполне осознавал греко-варварскую дихотомию, но она еще не абсолютна; изображение им народов имеет свои нюансы (Flower M.A., Marincola J. Herodotus: Histories Book IX. Cambridge, 2002. P. 37–39). 113 Х. Иммервар утвердительно говорит о том, что Геродот знал драму Эсхила «Персы», и даже находит в труде «отца истории» 6-8 вербальных соответствий (Immerwahr H.R. Historical Action in Herodotus // TAPA. 1954. Vol. 85. P. 29–39). 114 О связях труда Геродота с традицией историописания логографов см.: Fowler R.L. Herodotus and His Contemporaries // JHS. 1996. Vol. 116. P. 62–87. 115 Lévy E. Hérodote philobarbaros. P. 195–196. Э. Леви также говорит о «релятивизме» Геродота: галикарнасский историк не видит особого превосходства в обычаях греков, 111 тории» уделял внимание описанию «достопримечательностей», он стремился быть объективным в суждениях,заметно преобладание нейтральных или «положительных» характеристик негреков, в частности, народов Востока. Однака, оценки персов Геродотом становятся во многом иными стоит только обратиться к примерам изложения историком событий Греко-персидских войн, особенно тех мест, где «отец истории» прямо сравнивает греков и персов. Действительно, труд Геродота определенно распадается на две части: в первой, состоящей из отдельных логосов, преобладают этнографические описания: здесь Геродот реализует одну из заявленных во «введении» целей своего труда, а именно, описать «великие и достойные удивления деяния как эллинов, так и варваров» ( ),чтобы они не пришли в забвение; вторая часть полностью посвящена изображению конфликта греков и персов, и в этом контексте раскрывается вторая цель Геродота: описать то, почему эллины и варвары воевали друг с другом ( ) (см.: Hdt., I p). Причем, Геродот уже достаточно широко пользуется понятием «варвары» (203 раза). Показательно, что из всех случаев использования термина «варвары», 26 приходятся на I – V книги, тогда как остальные 177 – на VI – IX книги116. В последнем случае определение «варвары», наряду с другими, такими как персы и мидяне, употреблялся для обозначения многоплеменного войска Ксеркса, причем, чаще всего, наряду с применением параллельного термина «эллины» в отношении греков. Причем, если в первой части труда Геродота противопоставление эллинов и варваров практически не просматривается, то, напротив, во второй части – эта поляризация наиболее отчетливо проявляется особенно при описании Грекоперсидских войн, которые историк представляет как войны против варваров117. На основании сообщений Геродота в первых книгах его труда можно заключить, что определение «варвары» традиционно продолжало применяться к иноязычному населению (Hdt., I, 57; II, 158). Например, историк привоа проводит идею о единстве человеческой природы. Собственно говоря, подобные взгляды представлены в сохранившихся папирусных фрагментах софиста Антифонта (вторая половина V в. до н.э.) (Pap. Oxy. 1364 fr.2.ii + Pap. Oxy. 3647 frr. i-iii; Hall E. Inventing the Barbarian. P. 218–219; Isaac B. The Invention of Racism. P. 173ff). Геродот, как и драматург Эсхил (Pers., 181-196) полагает, что поляризация эллинов и варваров не существовала извечно, а была результатом определенного исторического развития. В частности, «отец истории» также представляет греков и варваров некогда единым народом (Hdt., I, 60). Заявленная здесь идея предваряет аналогичное суждение афинского историка Фукидида (I, 3, 3). Геродот нередко приводит этиологические мифы греков, в которых утверждалось бы генеалогическое родство эллинов с народами Азии (подробнее об этом см.: Georges P. Barbarian Asia and Greek experience. P. 47–75). 116 См.: Lévy E. Hérodote philobarbaros. P. 195–196. Э. Леви обратил внимание, что в первых книгах Геродот предпочитает называть различные варварские народы их этническими обозначениями, а не обобщенным термином «варвары» (p. 196). 117 Подобные мнения выражаются в следующих работах: Hunt P. Slaves, Warfare, and Ideology in the Greek Historians. Cambridge, 2002. P. 46. дит прилагательное в значении «чужеземца» при изложении двух оракулов ( ) Бакида (Hdt.,VIII, 20; IX, 45). В ряде случаев «отец истории» связывает прилагательное «варварский» непосредственно со звучанием чужеземной речи (Hdt., II, 57); так, в частности, он сообщает, что пеласги говорили на «варварском языке» ( ) (Hdt., I, 57), а при изложении обычаев египтян, «отец истории» свидетельствует, что «варварами египтяне называли всех тех, кто не говорит на их языке ( )» (Hdt., II, 158). Однако, уже в VII книге Геродот упоминает варварскую речь уже с некоторым оттенком предосудительности: в эпизоде с бичеванием Геллеспонта: Ксеркс, по словам «отца истории» (VII, 35), говорил варварские и нечестивые слова ( ). В другом месте своего труда Геродот предполагает, что эллины отличались от варваров также своими нравственными ценностями. В частности, он записал предложение Павсанию эгинца Лампона, сына Пифея, поступить в отношении тела павшего Мардония по примеру персидского царя Ксеркса, который осквернил тело Леонида. Однако, Павсаний отвечал, что «таким образом поступать приличествует скорее варварам, чем эллинам, и за это их мы и ненавидим ( )» (Hdt., IX, 9). Эллино-варварская поляризация выступает в труде «отца истории» в виде противопоставления греков-свободных и персов-рабов, бедности Греции и богатства Персии, противопоставлении эллинского и персидского способов ведения войны; однако, справедливости ради следует заметить, что не все примеры этой поляризации, приводимые Геродотом, однозначно могут свидетельствовать в пользу превосходства греков над варварами-персами. В труде Геродота подданные персидского царя, независимо от их этнической принадлежности и социального статуса, называются рабами, а сами отношения их с царем Персии уподобляются отношениям раба и господина. Показательны следующие примеры: Ксеркс говорит об Аристагоре Милетском -–«наш раб» ( ) (VII, 8); карийская царица Артемисия называет рабом царя самого Мардония (VIII, 102)118. Наиболее выразительно Геродот проявляет свое отношение к социальной иерархии внутри Ахеменидской державы словами спартанских послов Сперфия и Булида, обращенных к сатрапу Гидарну: «Тебе прекрасно известно, что значит быть рабом, а о том, что такое свобода, - сладка ли она или нет, ты По мнению Б. Айзека, применение термина «рабы царя» по отношению к военачальникам могло иметь смысл только в персидском обществе, но было совершенно неуместно для греков называть любого военачальника рабом ввиду существенных противоречий между темпераментом раба и необходимой характеристикой военного командира (Isaac B. The Invention of Racism. P. 266–267). ничего не знаешь ( , )» (Hdt., VII, 135). В уже упомянутом диалоге Ксеркса с Демаратом, довольно показательно характеризующим мировоззренческие установки самого историка, изгнанный спартанский царь заявляет, что хотя спартанцы являются свободными (), сами они признают одного владыку – закон ( ), и боятся его больше, чем подданные – царя Ксеркса (Her., VII, 104). По другому случаю Демарат говорит Ксерксу: «У тебя, самого лучшего из всех мужей, плохие рабы» ( ) (Hdt., VIII, 68); снова здесь проявляется противопоставление царя и его подданных как господина и рабов119. Проблема нуждается в некоторых дополнительных комментариях. В современной исследовательской литературе предлагаются два основных объяснения происхождения и значения поляризации варвары / персы - рабы и эллины - свободные. Так, согласной одной точки зрения, указанная оппозиция просто отражает веру греков в свое превосходство над варварами120. Однако, в настоящее время в работах ряда исследователей возобладала другая точка зрения, согласно которой возникновение представлений греков о персах как рабах было результатом проникновения в греческий язык персидской социальной терминологии. Эту тему специально исследовала в своей работе А.Миссиу, которая связала появление греческого выражения с древнеперсидским определением manā bandaka, обычно переводимого в соответствующей литературе как «мой слуга», «мой подданный», «мой раб» и т.п. (DB, II, 19-20, 29-30, 49-50, 82; III, 13, 31, 56, 84-85). А. Миссиу заключает, что фраза См.: Ostwald M. Freedom and the Greeks // The Origins of Modern Freedom in the West / Ed. by R.W. Davis. Stanford, CA, 1995. P. 46. В IV в. до н.э. устойчивое выражение остается греческим определением, употребляемым для обозначения подданных персидского монарха. Оно встречается в речи Андокида «О мире с лакедемонянами» (392 г. до н.э.) применительно к мятежнику Аморгу, сыну Писсуфна (Andoc., III, 29), правда, по справедливому замечанию А. Миссиу, уже в уничижительной манере. В корпусе речей Демосфена это определение используется по отношению к Арфмию Зелейскому (IX, 43), подданным царя (XV, 23), варварам (XV, 15); также заметно стремление подчеркнуть ущербность персов по сравнению с греками. Ксенофонт в «Анабасисе» применяет выражение по отношению к Киру Младшему (I, 9, 29; II, 5, 39), однако, историк восхищается Киром и ценивает этого человека как и (Anab., I, 9) (Missiou A. : The politics of translation // CQ. 1993. Vol. 43. № 3. P. 379). С другой стороны, когда Ксенофонт называет Фарнабаза и других персов «рабами царя», он не только противопоставляет рабство и свободу, но и употребляет термин с целью подчеркнуть приниженное положение сатрапов по отношению к Великому царю (Xen. Hell., IV, 1, 35–36). 120 См., например: Лурье С.Я. Геродот. М.; Л., 1947. С. 46–47; Romilly J. de. Les barbares. P. 284; Mitchell L.G. Panhellenism and the Barbarian. P. 22–24. 119 была калькой терминов, известных нам из трилингвической Бехистунской надписи, а не столько выражением, предназначенным отразить греческий предосудительный образ варваров-персов. Далее, как полагает автор статьи, фраза была заимствованием первоначально из появившегося в официальном переводе документа царского двора, поскольку во многих греко-язычных регионах Малой Азии под персидским контролем народ мог получать царские декреты и другие персидские пропагандистские тексты на греческом121. Если указанная точка зрения верна, то она может быть еще одним объяснением того феномена, что противопоставление греков и варваров / персов в категориях «свободные – рабы» относится только к периоду взаимоотношений греков с Персидской державой, а не имеет более глубоких корней. Основные выводы А. Миссиу находят солидарность прежде всего в современной востоковедческой литературе. Подобные суждения можно встретить в работах П. Бриана, Т. Пти и других исследователей122. Определенно эта точка зрения поддерживается также знаменитым письмом Дария I своему наместнику Гадату на греческом, сохранившемуся в копии римского времени (II в. н.э.) (ML, 12). В начальных строках письма персидский монарх обращается к Гадату как своему 123. Подобным образом можно объяснить проникновение в греческий язык других персидских терминов – «царь царей», «великий царь», «сатрап», соответствующей атрибутики царской титулатуры124. И то что в интерпретации Эсхила могло Missiou A. . P. 377–391. Briant P. Histoire de l’Empire perse. P. 336–338; 524; Petit T. Xenophon et la vassalité Achéménide // Xenophon and His World / Ed. by C.J. Tuplin. Stuttgart, 2004. P. 181; Ср. также выводы и в работах специалистов по греческой истории: Badian E. Darius III // HSCP. 2000. Vol. 100. P. 249–250; Hunt P. Slaves, Warfare, and Ideology in the Greek Historians. Cambridge, 2002. P. 49; Brock R. Xenophon’s Political Imagery // Xenophon and His World. P. 255–256; Cawkwell G. The The Greek Wars. The Failure of Persia, Oxf., 2005. P. 9. Not. 21; Tuplin C.J. Fear of Slavery and the Failure of the polis // Fear of Slaves - Fear of Enslavement in the Ancient Mediterranean. Actes du XXIXe colloque international de Recherches sur l'Esclavage dans l'Antiquité (Rethymnon 4-7 november 2007). Franche-Compté, 2007. P. 57ff. 123 Сткк. 1-4: [] []. Документ был обнаружен в долине Меандра между Магнесией и Траллами в 1886 г. Первая публикация документа была предпринята несколькими годами позднее (Cousin G., Deschamps G. Lettre de Darius, fils d’Hystaspes // BCH. 1889. T. 13. P. 529–542). Р. Шмитт в своих комментариях к тексту письма также проводит параллели между термином и bandaka (Schmitt R. Bemerkungen zu dem son. Gadatas-Brief // ZPE. 1996. Bd. 112. S. 99-100; ср. также. Briant P. La lettre de Darius à Gadatas entre Perses, Grecs et Romains // Licia e Lidia prima dell’Ellenizzazione. Atti del Convegno internazionale. Roma 11– 12 ottobre 1999. Roma, 2001. P. 11). Следует упомянуть также свидетельство Аристотеля, который называет военачальников, сатрапов и прочих царей «рабами Великого царя» (Arist. De Mundo, 398a Bekker). 124 Греческий вариант царского титула Ахеменидов - фигурирует и в письме Дария к Гадату (стк. 1); у Эсхила (Pers., 24) впервые присутствует титул «великий царь» – . Griffiths J.G. : Remarks on the History of a Title // CPh. 1953. 121 122 обозначаться как - «верные», в трудах более поздних авторов стало заменялось на – «рабы» Если подобные заимствования и объясняют происхождение противопоставления греков и варваров / персов как свободных и «рабов царя», то они должны были иметь место не позднее второй половины VI – начале V в. до н.э. Дальнейшему развитию этой поляризации мог способствовать уже непосредственно накопленный опыт взаимоотношений с персами самих греков, как постоянно находившихся при персидском дворе, так и участников греческих посольств в Персию, часто посещавших Вавилон или Сузы в V – IV вв. до н.э., а также история греческих побед над персами в период военного конфликта. Характерным отображением этого опыта было восприятие греками персидского обычая проскинесиса. Этот дворцовый ритуал был знаком Эсхилу (Pers., 584) и Еврипиду (Orest., 1507), которые считают его одним из существенных элементов восточной системы взаимоотношения царя со своими подданными. Геродот (I, 134) называет проскинесис персидским обычаем приветствия нижестоящим того, кто значительно отличается от него по положению. В греческой традиции глагол обозначает преклонение перед богами. С религиозным ритуалом почитания эллинами и варварами солнца и луны связывает исполнение обряда проскинесиса философ Платон (Plato, Leg.,p.887e). Это противоречие греческой и персидской традиций проскинесиса отмечает Геродот (VII, 136), когда сообщает, что прибывшие в Сузы спартанские послы Сперфий и Булис категорично отказались исполнить проскинесис, даже под угрозой силы, ибо, по их словам, не в их обычаях совершать проскинесис человеку ( ). Таким образом, греки начинают уподоблять персов рабам в своем собственном понимании, противопоставляя их свободным грекам. Собственно говоря, такое восприятие персов мы уже обнаруживаем у Геродота, который иногда определенно использует термин не как terminus technicus, а в социальном аспекте, с той целью, чтобы провести дифференциацию между качествами персов-рабов и греков-свободных (как мы видели на вышеприведенных примерах). В этом смысле, довольно интересным выглядит наблюдение П. Ханта, что уже «Геродот в ряде случаев подчеркивает, что греки сражались против персидской армии, состоящей из рабов», «ясно заявляет, что персидские военачальники были рабами, также как и остальные отряды», «отец истории» понимает связь между «рабством» и военной слабостью персов125. Так что даже в случае, когда греки заимствовали персидскую социально-политическую терминологию, они давали ей собственную интерпретацию. Классическим примером отождествления Геродотом «рабов царя» и рабов в собственном смысле этого слова является его замечание, что «скифы считают ионийцев как свободных наихудшими из людей и лишенными мужества, а как рабов – рабами, любящими своего господина» ( . Vol. 48. № 3. P. 146–147; Tuplin C.J. Achaemenid Studies. P. 134. 125 Hunt P. Slaves, Warfare, and Ideology in the Greek Historians. P. 48–49. ) (Hdt., IV, 142). Эти строки написаны по поводу отказа ионийцев от предложения скифов разрушить мост через Истр, тем самым обречь на погибель персидское войско Дария I и добиться свободы. Здесь особенно примечательно соотношение терминов и -126 Представление варваров как «рабов» найдет свое восприятие в драмах Еврипида, где варвары уже характеризуются исключительно с негативных позиций, а противопоставления варваров и эллинов выражается в утверждении идеи превосходства греков над варварами, и, даже впервые в призыве повелевать над ним. Еврипид неоднократно противопоставляет самодержавную власть у варваров ( ), основанную на отсутствие законов и правды, положению у греков (Eurip. Heracl., 423; Troiad., 933; Med., 536). В одной из своих трагедий Еврипид вкладывает в уста Елены следующее восклицание, относящееся к варварам – троянцам, но представляющее собой аллюзию на положение дел в Персидской державе: «Все варвары – рабы, кроме одного» ( ) (Eur., Helen., 276). В «Ифигении в Авлиде» драматург выражает идею, что «справедливо властвовать эллинам над варварами, а не варварам над эллинами, поскольку одни рабы, другие же–свободные» ( / ) (Iphig. Aul., 1400-1401), ту самую идею, которая найдет прямое отражение в идеологии панэллинизма, и, особенно, в «Политике» Аристотеля. Стагирит (Pol., I, 1, 5) цитирует указанную сентенцию Еврипида и далее замечает: «Так как по своим природным свойствам варвары более склонны к тому, чтобы переносить рабство, нежели эллины, и азиатские варвары превосходят в этом отношении варваров, живущих в Европе, то они и подчиняются деспотической власти, не обнаруживая при этом никаких признаков неудовольствия...» (III, 9, 3). Вообще, конечно не было ничего нового в том, что Еврипид называет варваров «рабами», однако, несомненной его заслугой было то, что он упоИсследователи, изучавшие терминологию «рабства» и «свободы» у греков справедливо замечали, что определения и обычно использовались греческими авторами для обозначения политического подчинения вообще; («человеконогие») всегда относилось буквально к индивидуальным рабам (Gomme A.W. et al. A Historical Commentary on Thucydides. Vol. 3. P. 646; Isaac B. The Invention of Racism. P. 171–172). Различия между и подробно разбирает Я.А, Ленцман (О древнегреческих терминах, обозначающих рабов // ВДИ. 1951. № 2. С. 57–69), который недвусмысленно замечает: «С точки зрения греческого языка, например, никак нельзя представить себе, что эти термины можно употребить друг вместо друга. Ведь андраподы входят в состав более общего понятия "дулы", которые могут быть андроподами, но могут также и не быть ими» (С. 64). В случае интересуещего нас отрывка Геродота (IV, 142), исследователь переводит как «несвободные»: это выражение, однако, не передает того смысла, что скифы наывали ионийцев подданными персидского монарха - «рабами царя». 126 добил варваров –«рабов царя» непосредственно рабам-варварам у греков, которые в огромном количестве были задействованы в афинской экономике. Отсюда следует вывод, который оказал огромное влияние на восприятие варваров впоследствии, и продолжает быть определяющим при изучении в современной исследовательской литературе как греческой теории рабства, так и образа варвара в общественном сознании греков –«раб и варвар по своей природе понятия тождественные» ( ) (Arist., Pol., I, 1, 5)127. Однако, даже в этом случае, непосредственная аллюзия на положение дел в Персидской державе может быть вполне очевидной. Обратимся теперь к прояснению позиции «отца истории» по отношению к поляризации богатства и бедности. В этой связи вполне можно согласится с наблюдением Дж. Редфилда, что в исторических воззрениях Геродота определенная роль отводится противопоставлению «суровых» и «изнеженных» народов (hard and soft peoples)128. «Суровые» народы не достойны завоевания, так как ничего не имеют. «Изнеженные» же, в свою очередь, могут быть завоеваны, но после завоевания, они получают возможность мести изменив образ жизни завоевателей129. Что касается персов, то Дж. Редфилд справедливо замечает, что Геродот их представляет в процессе «культурного изменения»: персы сначала изображены «суровым» народом, но затем, после завоевания Мидии, и, особенно Лидии,они превращаются в «изнеженных»130. Приступая к описанию Лидийско-персидской войны, Геродот (I, 71) словами некоего лидийца Санданиса, обращенными к Крезу, проводит различие между образом жизни персов, отличающихся своей бедностью и воздержанностью, и лидийцев, которые наслаждались всевозможными благами жизни: «Царь! Ты собираешься в поход на людей, которые носят кожаные штаны и другую одежду из кожи; едят же они не столько, сколько пожелают, а сколько у них есть пищи, так как обитают в земле суровой. Кроме того, они не пьют вина, а довольствуются лишь водой. Если ты и одолеешь их, то что возьмешь у народа, лишенного всех благ? С другой стороны, подумай о том, чего ты можешь лишиться в случае поражения. Ведь вкусив прелести нашей жизни, они так привяжутся к нам, что мы не сможем уже их изгнать [из нашей страны]. Я благодарю богов за то, что они не внушают персам мысль воевать с лидийцами». Далее, «отец истории» комментируя это высказывание, замечает, что до покорения Лидии персы действительно не знали ни роскоши, ни богатства ( ) (Hdt., I, 71). Однако, в описании битвы при Птерии (I, 76-77) и при Сардах (I, 80), лидийцы представлены воинами, См.: Исаева В.И. Идеологическая подготовка эллинизма // Эллинизм: экономика, политика, культура. М., 1990. С. 126. 128 Redfield J. Herodotus the Tourist // CPh. 1985. Vol. 80. № 2. P. 109–113; об этом см. также более раннюю работу: Avery H.C. Herodotus’ Picture of Cyrus // AJPh. 1972. Vol. 93. № 4. P. 533ff. 129 Redfield J. Herodotus the Tourist. P. 113. 130 Ibid. P. 111. 127 не уступающими персам ни в мужестве, ни в других боевых навыках. Геродот считает, что потеря лидийцами своих качеств произошла позднее и была следствием совета плененного Креза, адресованного Киру, в связи с восстанием лидийца Пактия. Совет состоял в том, чтобы повелеть лидийцам не иметь боевого оружия, носить под плащами хитоны и высокие сапоги на ногах, обучать своих детей игре на кифаре и лире, заниматься мелочной торговлей. Тогда, по словам Креза, скоро лидийцы из мужей обратятся в женщин ( ) (Hdt., I, 155). В заключении своего труда Геродот (IX, 109) проводит идею о непосредственной зависимости характера народов и их боевых качеств от принятого ими образа жизни. Эту идею он выражает в совете Кира персам готовится к тому, что они не будут больше владыками, а станут подданными, ибо в благодатных странах люди обычно бывают изнеженными (примечательно выражение ), и одна и та же страна не может производить удивительные плоды и порождать доблестных воинов ( ) (Hdt., IX, 109)131. Однако, далее Геродот добавляет, что персы предпочли, владея скудной землей, властвовать над другими народами, чем быть рабами на плодородной земле (в связи с первоначальным намерением персов переселиться из Персиды в одну из более благоприятных завоеванных стран). Здесь историк следует видению антитезы «свобода – рабства» во внешнем, межгосударственном аспекте (Hdt.,VII,190). Представление о богатстве Персии читатель получает из описания Геродотом тех сокровищ, которые захватили греки в виде военной добычи после своей победы при Платеях. К этой теме «отец истории» обращается несколько раз. В первый раз он сообщает о запрете Павсания греческим войнам присваивать себе добычу и о приказе илотам снести её в одно место: «Илоты же рассеялись по персидскому стану и нашли шатры, убранные золото и серебром, позолоченные и посеребренные ложа, золотые сосуды для смешения вина, чаши и другием питьевые сосуды. С павших врагов они снимали запястья, ожерелья и золотые мечи…» (IX, 80). В другой раз Геродот сообщает, что после посвящений с добычи в Дельфы, Олимпию и в храм Посейдона на Истме, греки «распределили всю остальную добычу»: персидских наложниц, золото, серебро, прочие ценности и вьючных животных. Геродот продолжает: «Каждый получил то, что ему подобало. А сколько дали сверх этого воинам, особо отличившимся при Платеях, – об этом мне никто не мог ничего сказать. Впрочем, как я думаю, им были даны [почетные дары]. Павсаний же получил вдесятеро больше: женщин, коней, талантов, верблюдов, а также и других ценностей» (IX, 81). Наконец, после описания осмотра Павсанием Здесь Геродот выражает идеи, которые близки к заявленным в трактате конца V в. до н.э. «О воздухе, воде и местностях», найденному среди медицинских трудов Гиппократа Косского. 131 шатра самого Мардония с золотой и серебряной утварью и мягкими коврами и угощения военачальников персидским обедом, Геродот завершает описания персидского богатства замечанием:«После этого платейцы находили еще много ящиков с золотом, серебром и другими драгоценностями» (IX, 83)132. Геродот противопоставляет «персидскую роскошь» и «бедность греков» не столь часто, как следовало бы ожидать. Однако, можно привести несколько классических иллюстраций этой поляризации, в тех частях его труда, где ведется рассказ о Греко-персидских войнах. Прежде всего, примечательны слова Демарата, адресованные Ксерксу: «Бедность ( ) в Элладе существует всегда, тогда как доблесть ( ) добыта приобретенной мудростью ( ) и суровым законом ( ). При помощи этой доблести Эллада защищает себя от бедности и деспотии» (Hdt., VII, 102). Следует назвать уже упомянутое выше описание Геродотом (IX, 82-83) осмотра военачальником Павсанием персидского лагеря после битвы при Платеях. По словам «отца истории» (IX, 82), великолепие шатра самого Мардония привело в столь большое изумление Павсания, так что он созвал греческих стратегов и не удержался от замечания в их присутствии: «Эллины! Я собрал Вас, чтобы показать безрассудство этого предводителя мидян, который имея такой жизненный уклад (), тем не менее пришел к нам, чтобы лишить нас нашего скудного ()» (cf. Athen., IV, 15). В первых книгах своего труда Геродот также нередко дает «положительные» характеристики некоторых восточных «варварских» народах, в том числе персов, и, прежде всего, именно в связи с их военными качествами. Так, «отец истории» в I книге заявляет, что «в то время в Азии не было народа мужественнее () и отважнее () лидийцев» (I, 79), «ведь из всех известных мне народов именно у персов более всего в почете доблестные войны ( )» (VII, 238), или, например, «главная доблесть персов – мужество (-)» (I, 136). Однако, уже в VIII книге Геродот как бы вносит коррективы в эти свои наблюдения и поясняет на примере описания им действий персов в сражении при Саламине то, в чем он видит причину «мужества» персидских воинов: «Между тем варвары на этот раз бились гораздо отважнее ( ), чем при Эвбее. Из страха перед Ксерксом ( ) каждый старался изо всех сил, думая, что царь смотрит именно на него» (VIII, 86). Следует также вспомнить и приводимый «отцом истории» диалог Ксеркса с Демаратом: персидский царь заявлял, что люди, находящиеся под началом одного человека, из страха перед ним могли бы прослыть лучшими и под ударами бичей напали бы даже на численно превосходящего врага (Hdt., VII, 103). И хотя Геродот считает, что 132 См.: Miller M.C. Athens and Persia in the Fifth Century BC. P. 34. персы могут быть даже отважными воинами (и в этом смысле он соглашается с Эсхилом), но прямое сравнение с эллинами естественно оказывается совсем не в пользу персов. В контексте описания Геродотом конфликта греков и персов можно увидеть значительное большинство примеров их поляризации. В частности, примером прямого противопоставления варваров – персов и эллинов может служить приведенная «отцом истории» речь Аристагора Милетского, обращенная к спартанцам: «Ведь варвары вовсе не отличаются мужеством ( ), в то же время как вы достигли высшей военной доблести ()» (V, 49). Поскольку речь предназначена убедить спартанцев оказать помощь Ионийскому восстанию, то мы вправе ожидать найти в ней ярко выраженный контраст между греками и персами. Однако, другие примеры не менее показательны. Повествуя о доблести греков, Геродот отмечает, что эта доблесть является их свойством. Показателен следующий пример. «Отец истории» сообщает о прибытии в персидский лагерь неких перебежчиков из Аркадии. Когда один из персов спросил их, что теперь делают эллины, то аркадяне отвечали, что справляют олимпийский праздник. На вопрос о награде победителю, они сказали, что наградой является оливковый венок. Тогда Тигран, сын Артабаза, воскликнул: «Увы, Мардоний! Против кого ты ведешь нас в бой? Ведь эти люди сражаются не ради денег, а ради доблести» (VIII, 26)133.Таким образом, здесь имплицитно подразумевается, что высшей ценностью персов являются деньги (), а греков – доблесть (). Элементы греко-персидской поляризации можно обнаружить при описании Геродотом двух сражений – при Саламине и Платеях. При описании сражения при Саламине Геродот сообщает, что эллины сражались на море с большим умением и в образцовом порядке ( <> ); варвары же действовали беспорядочно и необдуманно ( ) (VIII, 86). В изложении хода самой битвы «отец истории» словами Ксеркса проводит контраст между мужеством Артемисии, царицы Галикарнасса, эллино-карийское происхождение которой было всем хорошо известно, и трусостью персов: «Мужчины у меня превратились в женщин, а женщины стали мужчинами ( )» (Hdt., VIII, 88). Оценивая битву при Платеях, «отец истории» замечает: «Персы не уступали эллинам в отваге и телесной силе; у них не было только тяжелого вооружения () и к тому же еще боевой опытности… Не могли они сравниться с противником также боевым искусством» (IX, 62–63). При описании сражений при Саламине и Платеях Геродот приводит примеры храбрости как См.: Konstan D. Persians, Greeks and Empire // Herodotus and the Invention of History / Arethusa. 1987. Vol. 20. № 1–2. P. 61–62. 133 греков, так и персов. Однако, в случае битвы при Платеях «отец истории» в отношении персов ограничивается следующим замечанием: «В войске варваров наиболее отличились пешие персидские войны и конница саков, а из отдельных воинов - Мардоний» (IX, 71). Это краткое замечание контрастирует с подробным изложением примеров доблести греков (IX, 71-75). Важное значение при характеристике взглядов Геродота на эллино-варварскую поляризацию имеет описание им инцедента, произошедшего между фокидянами и персами незадолго до битвы при Платеях. По словам «отца истории», для участия в военных действиях на стороне персов прибыл отряд фокидян в 1000 человек под командованием Гармокида. Мардоний приказал фокидянам расположиться на равнине отдельно от всех остальных отрядов и неожиданно перед ними появилась вся персидская конница; одновременно прошел слух, что Мардоний по побуждению фессалийцев намерен уничтожить всех фокидян. Тогда их стратег Гармокид обратился к своим войнам с речью, в которой, в числе прочего, сказал следующее: «Пусть теперь каждый проявит свою доблесть! Лучше ведь пасть в борьбе, храбро защищая свою жизнь, чем сдасться врагам на милось и погибнуть позорной смертью. Дайте врагам почувствовать, что они варвары, коварно замыслившие гибель эллинам ( )» (Hdt., IX, 17). Воодущевленные этой речью, фокидяне выстроились кругом, фронтом против врага, сомкнув свои ряды как можно теснее, чтобы противостоять персидским конным лучникам. И персы отступили, а Мардоний пообещал фокидянам безопасность (Hdt., IX, 18). Удивительное дело, но Геродот полагает, что даже эллины, сражавшиеся на стороне персов, не теряли своих нравственных и военных качеств, которые отличали их от варваров. В других пассажах Геродот только подтверждает эту мысль. Например, при описании битвы при Платеях, «отец истории» обращает внимание читателей на проявленные боевые качества греков, сражавшихся против своих же соплеменников на стороне персов: «Ведь приверженцы персов среди фиванцев показали себя далеко не трусами а, напротив, храбрыми воинами» (IX, 67); «все варварское войско бежало, и только конница, главным образом беотийская, отважно билась с врагом, прикрывая отступление» (IX, 68). Таким образом, Геродот в ряде случаев все же достаточно определенно говорит о превосходстве греков над варварами-персами. 5. Эллино-варварская поляризация у Фукидида и Аристофана При обращении к рассмотрению представлений о персах как варварах в трудах Фукидида, необходимо сделать несколько замечаний. Во-первых, в создании образа варвара у знаменитого афинского историка фактически не уделяется внимания лингвистическому критерию. Вероятно это не упущение, но вполне сознательная позиция автора. Это видно хотя бы по утверждению Фукидида (I, 3, 3) о том, что Гомер не употреблял слова «варвар», поскольку к его времени эллины еще не отделились от варваров и не объединились под общим именем (и далее следуют сравнения эллинских и варварских обычаев, призванные подтвердить тезис Фукидида об общности их происхождения: Thuc., 6, 1, 5-6). Гораздо большее значение для историка имеет этнический фактор, обусловивший поляризацию эллинов и варваров. Прилагательное в тексте Фукидида (VIII, 98, 2), примененное по отношению к скифским лучникам, выполнявшим функции полицейской стражи в Афинах134, демонстрирует, что типичным проявлением варварства в восприятии афинского историка были качества прежде всего социокультурного свойства. Во-вторых, историк особо выделяет азиатских варваров (I, 6, 5), хотя нигде специально и не оговаривает их отличие от варваров европейских (другие ссылки на азиатских варваров: III, 34, 1-4; VIII, 16, 3; 25, 4). Что касается последних, то среди них упомянуты некоторые эпирские племена (хаоны: II, 80-81), негреческие племена Сицилии (IV, 29, 5; VI, 1, 1; 2, 6; 6, 1; 11, 7; 17, 6; 20, 4; VII, 57, 11; 58, 3), македоняне (IV, 126, 3), иберийцы (которые в речи Алкивиада перед афинянами с призывом к сицилийскому походу признаются самыми воинственными из варваров - : VI, 90, 3), наконец, иллирийцы (IV, 125-126) и фракийцы (VII, 29,4). В особенности же два последних народа получают у Фукидида подробную характеристику135. Вообще, следует заметить, что характеристика Фукидидом европейских варваров в некоторых чертах отличается от стереотипной характеристики, которую античные авторы дают азиатским варварам. В частности, историк говорит об их свирепом виде и / или чрезмерной жестокости; эти черты, насколько известно, никогда не применялась к персам и другим азиатам; напротив, европейские варвары напрочь лишены тех черт, которые обычно применялись к азиатским варварам – роскошь и и как её следствие – чрезмерная изнеженность (отделение варваров азиатских от европейских по таким критериям становится наиболее заметно у (Песвдо)Гиппократа). В отношении иллирийских племен Фукидид словами Брасида замечает: «Эти иллирийцы издали страшны для тех, кто с ними не встречался. И действительно, уже сам вид этих огромных полчищ () способен внушить ужас; невыносим их громкий боевой клич, и пустое бряцание оружия усиливает это впечатление. Однако вступить в решительную борьбу с теми, кто способен стойко выдержать все это, они не в состоянии. Ведь они не сражаются в правильном боевом порядке ( ) и поэтому не считают позором покидать под натиском врага какую-либо порученную им позицию. Как бегство, так и нападение у них считаются одинаково похвальными, и поэтому и сама доблесть варваров на деле остается непроявленной. При их способе сражаться не соблюдая О скифских лучниках см.: Фролов Э.Д. Скифы в Афинах // ВДИ. 1998. № 1. С. 135–152 = Полицейская служба в демократическом полисе: Скифы в Афинах // Фролов Э.Д. Парадоксы истории – парадоксы античности. Спб., 2004. С. 195–220. 135 Romilly J. de. Les barbares dans la pensée de la Gréce classique. P. 285sqq. 134 строй, не подчиняясь команде, каждый охотно находит пристойное оправдание собственному спасению» (Thuc., IV, 126, 5). При описании фракийцев, Фукидид отмечает их особенную жестокость: «Ворвавшись в Микалесс, фракийцы стали разорять дома и святилища, убивать людей, не давая пощады ни старым, ни молодым, резали всех подряд кого ни встречали без разбора – и женщин, и детей, и даже вьючных животных и вообще – все живое, что попадалось на глаза. Ведь народ фракийский, подобно самым диким из варваров, если он уверен в своей безопасности, кровожаден до неистовства ()» (Thuc., VII, 29, 4). В своем труде Фукидид неоднократно упоминает Греко-персидские войны. В этом случае он неизменно употребляет определение в качестве указания на общего врага всех греков (это можно встретить также уже у Геродота: VIII, 29, 31, 47): во время войны с эгинцами, по словам историка (I, 14,3), уже ожидали нападение варвара ( ); на десятый год после битвы при Марафоне варвар с большим войском пошел поработить Элладу ( - ) (I, 18, 2); все отпавшие от царя эллины и их союзники присоединились частью к афинянам, частью же к спартанцам немного спустя после изгнания общими силами варвара ( ) (Thuc., I, 18, 2). Подобные же примеры употребления слова «варвар» применительно к персу встречаются в труде Фукидида неоднократно (I, 69, 5; 73, 2; 75, 2; 90, 2; 96, 2; 97, 1; 118, 2; 132, 3; 144, 4; II, 36, 4; III, 56, 4; 62, 1; VI, 83, 2). Когда историк говорит о персах как таковых, называет персидское войско, он называет их, наряду с определением «мидяне», согласно старой традиции, особенно прижившимся в Афинах, также и (I, 89, 2-3; 131, 1; 132, 2). Фукидид фактически нигде не дает характеристики персам, даже в тех разделах (в «археологии» и книге VIII), где он затрагивает тему греко-персидских взаимоотношений. Как справедливо обратил внимание Я. Цифопулос, Греко-персидские войны для Фукидида – в большей степени лишь риторический топос, призванный продемонстрировать роль предков в спасении Эллады от угрозы порабощения136. «Исторические примеры» для Фукидида, как и для более поздних греческих авторов, особенно ораторов, имеют целью показать доблесть афинян в период Греко-персидских войн и прославить афинские победы, но Фукидид, как известно, не имел личного опыта общения с персами и потому они у него остаются без какой-бы то ни было характеристики137. 136 Tzifopoulos Y.Z. Thucydidean Rhetoric and the Propaganda of the Persian Wars Topos. P. 91ff; см. также: Rood T. Thucydides’ Persian Wars. P. 141–168. 137 Однако, особенно примечательно, что Фукидид (в отличие от Ксенофонта) не оценивает персидского сатрапа Тиссаферна исключительно с негативных позиций. В этом отношении его подход более близок к геродотову, чем к подходам греческих авторов IV в. до н.э. Г.Уэстлейк внимательно исследовал образ Тиссаферна у Фукидида и пришел к вы- Аристофан следует уже вполне определившейся для V в.до н.э. традиции употребления слова «варвары»: с одной стороны, это чужеземцы – негреки (трибаллы: Aves, 1520, 1525, 1529; фракийцы: Ach., 168; мидяне и фригийцы: Vespae, 439), а с другой стороны, - персы – враги Греции (Ach., 77, 107; Vespae,1078; 1089; 1145; Pax, 408, 411; Lys., 1133)138. Комедиограф также принимает лингвистические критерии для характеристики варварства, которые присутствовали в более ранней драматургии, и даже развивает их. Обратимся к ряду примеров. В «Лягушках» Аристофан звучание варварской речи сравнивает с щебетом ласточки (Ranae, 682), в «Птицах» он считает, что варвары и вовсе не владеют языком и грек, в случае долгого пребывания в чужеземной стране, способен обучить языку даже самих варваров (Aves, 199). В комедии «Ахарняне» он выводит на сцену персидского посланника в Афины – Псевдо-Артаба. В первом случае, персидский эмиссар высказывается непонятно для греков, однако, как это признается теперь в востоковедческой литературе, попытки комедиографа представить «варварскую речь» были ничем иным, как воспроизведением с некоторыми искажениями подлинной персидской речи139. Перед нам уже не варваризм, и не «звукоподражание», которые иногда присутствовали в драмах Эсхила. Во втором случае, при выражении отказа царя прислать золото в Афины, Псевдо-Артаб произносит фразу на «варварский манер», – на искаженном греческом языке140. воду, что этот сатрап был наиболее загадочным персонажем для историка. Исследователь полагает, что Фукидид по-видимому не был в состоянии составить ясное представление о сатрапе (Westlake H.D. Tissaphernes in Thucydides. P. 43; cf. Рунг Э.В. Античные историки о происхождении и родственных связях Тиссаферна // Античность: события и исследователи / Межвузовский сборник. Казань, 1999. С. 60–67). Подобным образом и Дж. Хайлэнд пишет, что, хотя «для Фукидида Персия была опасным соседом», «естественным врагом любому греческому полису с претензиями на имперю», но она не представлялась еще «державой,: находящейся в упадке» (Hyland J. Thucydides’ Portait of Tissaphernes Reexamined // Persian Responses. Political and Cultural Interaction With(in) the Achaemenid Empire / Ed. by C.J. Tuplin. Swansea, 2008. P. 15–16). 138 О персах у Аристофана см.: Cassio A. Old Persian Marika, Eupolis Marikas and Aristophanes' Knights // CQ. 1985. Vol. 35. № 1. P. 38–42. Chiasson C.C. Pseudoartabas and his eunuchs – Acharnians 91-122 // CPh. 1984. Vol. 79. № 2. P. 131–136; Daumas M. Aristophane et les Perses // REA. 1985. T. 87. P. 289–306; Morgoen J.D. // CQ. 1986. Vol. 36. P. 529–531; Schmitt R. Persia und Persisches in Attischer Komödie // Orientalia. Acta Iranica. 1984. Vol. 23. S. 459–474. 139 Ar. Ach., 100: ; в передаче на древнеперсидском: haya (a)rtamanā Hšayāršā napaišuv yauman hšaçam; перевод: «благочестивый Ксеркс приветствует ионийское царство за морем») (См.: Francis E.D. Oedipus Achaemenides // AJPh. 1992. Vol. 113. № 3. P. 337–339; Miller M.C. Athens and Persia in the Fifth Century BC. P. 131; Ср. Colvin S. Dialect in Aristophanes. P. 288–289). Т. Лонг, однако, принимает то мнение, что речь Псевдо-Артаба содержит действительные персидские слова или намеки на них, но они не образуют грамматического предложения (Long T. Barbarians in Greek Comedy. P. 134). 140 Ar., Ach., 104: . Глагол является искаженной формой 2 лица ед. числа futurum indicativi medii глагола (исходная форма - «получать»); - соответственно от (начальная форма - «золо- Аристофан в «Птицах» (483–492) уподобляет персидскому царю петуха, который называется «персидской птицой» (Ср.Antiphon., XVI, fr.57-59 = Athen., IX, p.397с)141: этот «петух» ( ) был тираном персов «древней Дариев и Мегабазов», и словно «великий царь» ( ), он величественно шагает с кирбасией на голове среди птиц; был он так могуч, так велик и так силен, что и теперь повинуясь его могуществу и с утренней песней все поднимаются на работу: медники, гончары, кожевники, банщики, хлеботорговцы, мастера, изготавливающие лиры и щиты и т.д. Таким образом, комедиограф следует традиции в представлении Персии как деспотического государства, а Великого царя как могущественного правителя. Аристофан в «Осах» (1078-1090) описывает битву при Марафоне как схватку построенных в фалангу греков (1081: копье к копью, щит ко щиту – ) против огромной массы персидских лучников (1084: от стрел не было видно небо). По представлению комедиографа, одержав победу, афиняне избавились от страшной опасности со стороны варвара. Эпизоды из истории Греко-персидских войн упоминаются и в других комедиях. Однако, вполне очевидно, что Аристофан (как и Эсхил, Геродот и Фукидид) не совершил никакого «переворота» в создании образа варвара-перса. В конце V в. до н.э. именно обобщенный образ варвара, формированию которого способствовал уже накопленный опыт греко-персидских отношений, стал наиболее популярным в массовом сознании и идеологии греков. На мой взгляд, это вполне очевидно по нескольким факторам. Во-первых, продолжается процесс, намеченный уже Геродотом и Фукидидом, вытеснения из употребления при обозначении персов этнических наименований (мидяне, персы) и замены более общим определением «варвары». Во-вторых, ускоряется формирование предосудительного образа варвара. Этот тезис требует дальнейшего пояснения. Как мы видели, у ряда греческих авторов, прежде всего, Эсхила и Геродота, образ варваров-персов амбивалентен. Варвары могут получать и положительные характеристики, есди только они непосредственно не сравниваются с эллинами. Негативен только образ варвара-перса, нападающего на Грецию. Именно при таком условии sina qua non эллиноварварская поляризация наиболее очевидно проявляется у названых авторов. то»); - калька с древнеперсидского Yaunā – «ионийцы». Собственно говоря, подобное встречается и во фрагментах стихотворного произведения Тимофея Милетского «Персы», посвященного битве при Саламине (Timoth. F. 15, 149–150 IEG), где греческая речь – в устах персидского воина – варвара представляется как бессмысленный набор слов: ; (я, мне, тебе, как, какое дело?). 141 О выражении «персидская птица» см.: Tuplin C.J. The “Persian Bird”: an ornithonymic conundrum // AMI2. 1992. Vol. 25. P. 125–129. О павлинах в Афинах как символе восточной роскоши: Miller M.C. Peacocks and tryphe in classical Athens // Arch.News. 1989. Vol. 15. P. 1–10; Braund D. The luxury of Athenian democracy // G&R. 1994. Vol. 41. № 1. P. 42. Отдельные элементы этого образа, преимущество «негативные», получат дальнейшее развитие в рамках доктрины панэллинизма – восприятие царя и подданных как господина и рабов; поляризация абсолютной власти монарха в Персии и греческой свободы; представления о богатстве Азии и «бедности» Греции, признание в качестве высшей добродетели персов – приверженность к роскоши, а греков – доблесть; противопоставления персидского и греческого способов ведения войны и т.д. Отчасти эти антиномии формулируются еще достаточно интуитивно, отчасти же они – элементы определенного целостного восприятия греческими авторами V в. до н.э. мира Персии и персов. Однако, существующие сведения не показывают главного элемента в образе Персии и персов в V столетии до н.э. – представления о военной слабости Персии (хотя греки признавали, что по своим боевым качествам они превосходили персов, как и прочих варваров). Дело в том, что до последней трети V в. до н.э. Персия продолжала восприниматься греками в качестве серьезной угрозы. Нельзя обнаружить также, по произведениям рассмотренных нами греческих авторов, столь явно выраженное, как впоследствии, презрительное отношение греков к персам как варварам-персам. 6. Доктрина превосходства эллинов над варварами в IV в. до н.э. На рубеже V – IV вв. до н.э. в общественном сознании греков завершается процесс формирования стереотипного образа варвара-перса. На окончательно оформление такого образа оказывали влияние несколько факторов. Так, исчезновение непосредственной угрозы Персии греческому миру стало особенно очевидно ближе к концу V столетия до н.э. Борьба за гегемонию в Греции в период Пелопоннесской войны потребовала от воюющих сторон непосредственного привлечения Персии: оживились греко-персидские дипломатические контакты, и непосредственный опыт взаимоотношений греков и персов с последней трети V в. до н.э. по середину IV в. до н.э. в значительной степени способствовал переосмыслению греками на уровне как массового сознания, так и идеологии образа варвара–перса. Наряду с традиционными представлениями о варварах-персах (деспотизм, богатство и т.д.) присоединяются суждения, которые бы оправдывали греческое превосходство над варваром и создавали основу для развития идеи завоевания Востока. Образ варваров в конце V – IV вв. до н.э. по преимущетству «негативный», «предосудительный». Греческий опыт восприятия персов и Персии непосредственно нашел отражение в анонимном трактате конца V в. до н.э. « », который был найден среди медицинских трудов Гиппократа Косского. Автор трактата рассуждает о малодушии и трусости азиатских народов ( ) (16,1) по сравнению с европейскими, но объясняет эти качества, в первую очередь, природными условиями самого азиатского континента: «Что же касается вялости духа и трусости, то наибольшей причиной, почему азиаты менее воинственны, чем европейцы, и отличаются более тихими нравами, суть времена года, которые не произво- дят больших перемен ни к теплу, ни к холоду, но всегда приблизительно одинаковы, ибо тогда ни ум не испытывает потрясений, ни тело не подвергается сильным переменам, от которых нравы, естественно грубеют и делаются участниками безрассудства и отваги в большей степени, чем когда все остается в одном и том же состоянии. В самом деле, перемены всего сильнее возбуждают ум человека и не позволяют оставаться в покое. Вот по этим то причинам, кажется мне, народ азиатский лишен всякого мужества» (16, 3-11). Однако, следующей причиной малодушия и трусости азиатов, что особенно важно, автор трактата считает нахождение в повиновении у царей ( ), а как следствие отсутствие независимости и подчиненность владыке ( ) (16, 13). По словам автора, азиаты вынуждены отправляться на войну за своих господ и переносить труды и смерть вдали от детей, жен и остальных друзей, и как бы ни были хороши и мужественны их дела, господа от них возвеличиваются и возрастают, сами же они, кроме опасностей и смертей, ничего не пожинают (16, 15-17); напротив, те греки и варвары Азии, которые не подчинены владыке, но независимы ( ), являются самыми воинственными из всех (), поскольку они подвергаются опасностям для самих себя, и как получают награду за храбрость, так несут наказание за трусость (16, 24-27). Очевидно, что приведенные выше суждения представляют собой первую попытку сравнить, как мы бы сказали, «этническую психологию» населения двух континентов. Примечательно, что автор избегает употреблять слово , предпочитая более нейтральные и (16) (варвары упомянуты только один раз в 16, 24, и то только с той целью, чтобы отделить их от греков Азии), что, очевидно, не случайно. Автор трактата не проявляет интереса собственно к эллино-варварской поляризации. Однако, идеи, выраженные в этом трактате, превосходно отражают те новые веяния эпохи, когда происходит создание предосудительного образа варвара–перса с упорядоченным набором негативных характеристик142. Эти характеристики не отличаются особым разнообразием. В трудах Ксенофонта можно найти образные характеристики персов, которые могут быть признаны образцом греческой антиперсидской риторики IV в. до н.э. В «Анабасисе» историк неоднократно утверждает о военном превосходстве эллинов над варварами (Anab., I, 2, 15-18; 7, 3-4; 8, 19 и См.: Backhause W. Der Hellenen-Barbaren-Gegensatz und die Hippokratische Schrifr // Historia. 1976. Bd. 25. Ht. 2. S. 170-185; Joanna J. Les causes de la defait des barbares chez Eschyle, Hérodote et Hippokrate // Ktéma. 1981. Vol. 6. P. 11–15; Hall E. Asia unmanned. P. 124; Isaac B. The Invention of Racism. P. 60–69; Маринович Л.П. Возникновение и эволюция доктрины превосходства греков над варварами. С. 27–28. 142 т.д.)143. В другом своем произведении Ксенофонт сообщает, что Агесилай во время пребывания в Малой Азии освободил жителей малоазийских греческих городов от всех повинностей, которые они несли как рабы своим господам ( ), оставив только те, которые обязаны исполнять свободные люди, повинующиеся властям (Xen., Ages., I, 22). По другому случаю Ксенофонт повествует, что во время зимовки войска в Эфесе в 396/5 г. до н.э., Агесилай приказал продавать в рабство захваченных пиратами варваров нагими, чтобы воины увидели белизну их кожи из-за того, что они никогда не раздевались, изнеженность и непривычность к труду ( ), и таким образом решили, что их война ничем не отличается от войны с женщинами (Xen. Hell., III, 4, 19; Ages., I, 28). В другом месте своей «Греческой истории» (VI, 12) Ксенофонт при изложении речи Ясона Ферского заявляет, что весь персидский народ, исключая лишь одного человека (царя: ср.: Eurip., Helen.,276)–толпа рабов, чуждая добродетели. Наконец, при изложении переговоров в Сузах 367/6 г. до н.э. историк передает слова аркадянина Антиоха, произнесенные в собрании «десяти тысяч», что у царя много пекарей, поваров, виночерпиев и привратников, однако при всем старании ем не удалось увидеть людей, которые могли бы сражаться с греками (Xen.Hell.,VII,1, 38). Подобные идеи, и даже в более негативном для персов свете, сформулированы в «Киропедии»: VIII книга этого труда завершается суждениями в отношении перемены персами своего образа жизни в худшую сторону по сравнению со временем Кира Великого(VIII,8,1-27)144.Негативное отношение к варварам-персам пронизывает некоторые произведения Платона и Аристотеля. У Платона – это «Менексен», в котором постоянно употребляется слово там, где говорится о персах. В одном из своих пассажей философ также гордится тем, что афиняне – по своей природе ненавидят варваров, потому что они подлинные эллины, без примеси варварской крови ( ).(245d)145. Исократ следует своим предшественникам в употреблении слова «варвары» там, где подразумеваются персы. В своих политических памфлетах, особенно «Панегирике» и «Филиппе», которые считаются образцом греческой панэллинской пропаганды, Исократ выстраивает уже стройную систему, призванную продемонстрировать превосходство грека над варваром, которое облегчит победу над ними в процессе завоевания Азии и последующее удержание их в повиновении у греков. Общественно-политические взгляды Исократа в последние десятилетия получили достаточно обстоятельную проработку в современной историографии, в том числе и в отечественной146, и мы Об этом см., например: Dillery J. Xenophon and the History of His Time. P. 60ff. Об этом см.: Isaac B. The Invention of Racism. P. 290–294. 145 О «Менексене» Платона см.: Pownal F. Lessons from the Past. The Moral Use of History in Fourth Century Prose. Michigan, 2003. P. 38–64. 146 См, например: Борухович В.Г., Фролов Э.Д. Публицистическая деятельность Ис143 144 не видим необходимости подробно останавливаться на восприятии афинским оратором варваров и варварства. Поэтому ограничимся двумя примерами. В «Панегирике» (IV, 150–152) Исократ дает наиболее яркую негативную характеристику персам: «Не могут люди, выросшие в рабстве и никогда не знавшие свободы, доблестно сражаться и побеждать. Откуда взяться хорошему полководцу или храброму войну из нестройной толпы ( ), зато к рабству приученной лучше собственных рабов ( ). Даже знатнейшие их вельможи не имеют понятия о достоинстве и чести; унижая одних и пресмыкаясь перед другими, они губят природные свои задатки; изнеженные телом и трусливые душой, каждый день во дворце они соревнуются в раболепии, валяются у смертного человека в ногах, называют его не иначе как богом и отбивают ему земные поклоны, оскорбляя тем самым бессмертных богов. Не удивительно, что те из них, кто отправляется к морю в качестве так называемых сатрапов, оказываютя достойны своего воспитания и полностью сохраняют усвоенные привычки: они вероломны с друзьями и трусливы с врагами ( ), раболепны с одними и высокомерны с другими, пренебрегают союзниками и угождают противникам» (пер. Э.Юнца с изменениями). В «Филиппе» Исократ воспроизводит эти негативные характеристики варваров, а отчасти и дополняет их новыми чертами. Так, налицо просматривается, также как и у Ксенофонта, сравнение варваров-персов по их военным качествам с женщинами: «Все признают, что Кир и Клеарх разгромили в сражении войско царя, так, как если бы они сражались с их женами ( )» (V, 90). Там же оратор упоминает о малодушии () Великого царя, по причине которой тот не может сохранять целостность Персидской державы (V, 100), и заодно, всех варваров ( ) (V, 137). Исократ также открыто заявлял, что варвары – изнеженные, неопытные в военном деле, испорченные роскошью ( ) (V, 124). Кажущееся персидское могущество, по мнению оратора, завоевано и огранизовано для рабства каким-то варваром, к тому же плохо воспитанным ( ); поэтому тократа // ВДИ. 1969. № 2. С. 200сл; Исаева В.И. 1) Идеологическая подготовка эллинизма. С. 62сл; 2) Античная Греция в зеркале риторики. Исократ. М., 1994. С. 158сл; Меланченко И.В. Оппозиция эллины-варвары в IV в. до н.э. С. 3–7; Маринович Л.П. Возникновение и эволюция доктрины превосходства греков над варварами. С. 21–24. оно может быть легко разрушено эллином, обладающим большим опытом в военном деле ( ) (V, 139). В этих суждениях впервые проявляется фактор воспитания, который, по мнению греков позднеклассического периода, и должен был отличать варваров от эллинов. Итак, подведем некоторые итоги. Завершая наше рассмотрение восприятия греками персов как варваров, следует заметить, что впервые определение «варвары» стало применятся к иноязычным народам еще в архаический период греческой истории, но в тот период слово было очевидно не только редко употребимым, но и не единственным, которое греки использовали для обозначения иноземцев (взять хотя бы определение «солойки», которое берет свое начало от жителей киликийских Сол). Хотя, конечно, эллино-варварская поляризация в общественном сознании греков зарождается также в этот период. Греко-персидские войны стали своеобразным рубежом в эволюции определения «варвары»; с первой половины V в. до н.э. «варвары» становятся другой ипостасью персов со всеми вытекающими отсюда последствиями. В произведения Эсхила и Геродота получает дальнейшее развитие эллино-варварская поляризация: греки и персы противопоставляются друг другу в следующих основных категориях: свобода – деспотия и рабство; бедность в сочетании с доблестью – богатство и изнеженность; военная выучка и дисциплина – неопытность в военном деле. Правда, следует иметь в виду, что превосходство греков над персами в произведениях античных авторов V в.до н.э. проявляется только при их непосредственном сравнении; в целом же варвары не лишены и некоторых «положительных» качеств, например, военной доблести. Между тем, в суждениях авторов IV столетия до н.э. образ варваров-персов уже сугубо негативен, а превосходство греков на ними наиболее определенно выражено. Такие воззрения, присущие, например, Ксенофонту, Исократу, Платону, Аристотелю и другим, фактически послужили обоснованием доктрины панэллинизма с ее идей объединения греков для завоевания обширной Персидской державы. ЧАСТЬ 3. РОЛЬ ИДЕОЛОГИИ И ПРОПАГАНДЫ В ГРЕКО-ПЕРСИДСКИХ ОТНОШЕНИЯХ ГЛАВА 6 : ИДЕИ ПАНЭЛЛИНИЗМА В МИРОВОЗЗРЕНИИ ГРЕКОВ На протяжении V– IV вв. до н.э. на восприятие греками персов и Персии огромное влияние оказали Греко-персидские войны, которые оценивались уже современниками как выдающиеся события, давшие импульс для зарождения целого ряда идей, воспринятых «идеологами» панэллинизма. Об этом явлении следует сказать подробнее. 1. Понятие панэллинизма Панэллинизм – современный термин. Уже одно это накладывает определенные трудности при его истолковании. При близком знакомстве с историографией панэллинизма обнаруживается, что среди исследователей отсутствует единое понимание сущности этого явления. Это хорошо осознают сами современные историки. Так, Ш. Перлман признает, что в настоящее время существует значительная трудность в определении термина «панэллинизм»1. По мнению П. Грина, панэллинизм – концепция никогда точно не определенная (panhellenism – a concept never defined), хотя было много разговоров о нем, особенно в IV столетии до н.э. – он означал и все еще означает для каждого что-то свое (many things to many people)2. Аналогичным образом высказывается также и Б. Лафорс: «Панэллинизм – неясный термин, и может означает для каждого что-то свое (many things to many people)»3. М. Флауэр также замечает, что панэллинизм – современный термин, и подобно многим современным конструкциям, он использовался по разному учеными, чтобы обозначать различные явления (it is a modern term and like so many modern creations, it is variously used by scholars to mean different things)4. Но что обычно понимают под панэллинизмом? Термин «панэллинизм» был введен в употребление только в XIX веке, и быстро занял свое место в мировой историографии5. По словам английского антиковеда Дж.Магаффи, термин «панэллинизм» впервые ввел в научный оборот Дж. Грот6. В своем классическом виде концепция «панэллинизма» возникла в конце XIX – пер1 Perlman S. Panhellenism, Polis and Imperialism // Historia. 1976. Bd. 25. Ht. 1. S. 4. Green P. From Ikaria to the Stars: Classical Mythification, Ancient and Modern. Univ. of Texas Press, 2004. P. 105. 3 Laforce B. Xenophon and the Historiography of Panhellenism. PhD Diss. Univ. of Texas at Austin, 1997. P. 93. 4 Flower M.A. From Simonides to Isocrates: The Fifth Century Origins of Fourth Century Panhellenism // ClA. 2000. Vol. 19. № 1. P. 65–66. 5 Ср. панславизм, пантюркизм, панисламизм и т.д. 6 Mahaffy J.P. Social Life in Greece from Homer to Menander. 7th ed. L., 1890. P. 342. 2 вой половине XX в.7 Первоначально она нашла применение по отношению к идеям, развиваемым некоторыми греческими ораторами конца V – середины IV в. до н.э., особенно Исократом, о единении и сотрудничестве между всеми греческими государствами с главной целью – войны возмездия против Персии. Политика панэллинизма, по представлению ряда авторов, была направлена на политическое объединение Эллады и нашла свое воплощение в деятельности македонских царей – Филиппа II и Александра Великого8. Однако, в последние десятилетия наметилась тенденция к расширенному толкования термина «панэллинизм», как в хронологическом, так и в смысловом аспекте. В частности, зарождение панэллинизма все чаще начинают относить еще к архаическому периоду, а само понятие, как полагают, должно выражать идею не только политического, но, прежде всего, этнического и культурного единства греков, а подчас и противопоставление греков и варваров9. Причем, одни исследователи при определении сущности панэллинизма основной акцент делают на возникновении и развитии идеи общегреческого единства в VIII–VI вв. до н.э., другие – на становлении греко-варварской поляризации в тот же исторический период. С учетом различных подходов к определению сущности панэллинизма, М. Флауэр справедливо отмечает, что в современном использовании этот термин имет два различных, хотя и взаимосвязанных, значения. В одном случае он относится к обозначению эллинского этнического единства и сопутствующей поляризации грека и варвара как противостоящих друг другу. В другом случае панэллинизм – это идея, что различные греческие города-государства должны разрешить свои споры и объединится в общем деле завоевания всей или части Персидской империи. Впрочем, сам М. Флауэр, придерживаясь второй, более традиционной, трактовки панэллинизма, находил его элементы как идеологии объединенного «крестового похода» против Персии уже в греческом обществе V в. до н.э. В вышеназванных трактовках панэллинизм рассматривается чаще всего как идеология или же идея. Некоторые современные исследователи, однако, говорят об идеалах панэллинизма или даже о некой панэллинской утопии, при О термине «панэллинизм» в историографии см. Борухович В.Г., Колотова М.Г. Панэллинизм и буржуазная историография античности // ВДИ. 1951. № 1. С. 203–208. 8 Green P. The Metamorphosis of the Barbarian: Athenian Panhellenism in a Changing World // Transitions to Empire. Essays in Greco-Roman History, 360–146 BC. in honor of E. Badian / Ed. by R.W. Wallace & E.M. Harris. Norman-L., 1996. P.6 = Green P. From Ikaria to the Stars: Classical Mythification, Ancient and Modern. Univ. of Texas Press, 2004.P. 105; Flower M.A. 1) Theopompus of Chios: History and Rhetoric in the Fourth Century BC. Oxford, 1997. P. 84; 2) Alexander the Great and Panhellenism // Alexander the Great in Fact and Fiction / Ed. by A.B.Bosworth & E,Baynham. Oxford, 2000. P. 97–98; Hall J.M. Hellenicity: Between Ethnithity and Culture. Chicago, 2002. P. 205ff. 9 Morgan C. The Origins of Pan-Hellenism // Greek Sanctuaries: New Approaches / Ed. by R.Hagg & N.Marinatos. L., 1995. P. 18–44; Graziosi B. Inventing Homer. The Early Reception of Epic. Cambridge, 2002. P. 86; Ross S.A. Barbarophonos: Language and Panhellenism in the Iliad // CPh. 2005. Vol. 100. P. 299–316. Собственно говоря, такое «расширительное» понимание панэллинизма характерно также и для новейшей монографии Л.Митчелл (Mitchell L.G. Panhellenism and the Barbarian in Archaic and Classical Greece. Swansea, 2007). 7 этом неизменно подчеркивая, что они никогда не были полностью реализованы10. В отечественной историографии также можно наблюдать различные подходы к интерпретации сущности панэллинизма. Так, например, Э.Д. Фролов рассматривает панэллинизм в его традиционном восприятии, именно как идеологическую доктрину, согласно которой греки должны были «покончить с межполисными раздорами, добиться общего мира, сплотить Элладу в единое политическое целое и общими силами всех эллинов осуществить завоевательный поход против варваров»11. Однако, с другой стороны, В.И. Исаева считает панэллинизм идеей «общности истории и культуры, объединяющей греков несмотря на их раздоры между собой, позволяющей рассматривать Элладу как нечто целое и единое перед лицом варварского мира»12. Оставим в стороне дискуссию о сущности панэллинизма. Для нас важно то, что идеи вражды к Персии, даже как составная часть панэллинской идеологии, несомненно, присутствовали в мировоззрении греков. И это обстоятельство было обусловлено, на мой взгляд, не столько традиционной греко-варварской оппозицией, а конкретными историческими событиями: Греко-персидскими войнами13. У истоков возникновения стереотипного представления о Грекоперсидских войнах находились эллинские авторы, которые выражали мировоззрение своей эпохи. Некоторые из них могли воочию наблюдать великий конфликт с Персией, оставившего долгую память для потомков (Симонид Кеосский, Пиндар и Эсхил). Их произведения отличаются друг от друга по жанру, однако объединяет то, что названные авторы мастерски создавали образы, которые оказывали огромное влияние на формирование общественного мнения не только своих современников, но и многих последующих поколений. Ш.Перлман говорит о панэллинизме как идеале, не оказавшим большого влияния на политические отношения среди греческих государств (Perlman S. Panhellenism, Polis and Imperialism. S.5). Дж. Диллери устанавливает близкую связь между панэллинизмом и утопией, хотя и предостерегает от активного применения каждого из этих терминов для описания основных тенденций греческой «интеллектуальной истории» (Dillery J. Xenophon and the History of His Time. L; N.Y., 1995. P. 41ff). 11 Фролов Э.Д. 1) Панэллинизм в политике IV в. до н.э. // Античная Греция: Проблемы развития полиса. Т. 2. М., 1983. С. 157; 2) Греция в эпоху поздней классики. Общество. Личность. Власть. Спб., 2001. С. 469. 12 Исаева В.И. Античная Греция в зеркале риторики. Исократ. М., 1994. С. 72, 154сл. Впрочем, в одной из свои работ В.И.Исаева замечает, что идея общности греков, панэллинизм, возникла на одном из этапов дестабилизации полиса (т.е. в IV в. до н.э.) и была оформлена как проекция в идеологию конфронтации эллинов и неэллинов (Исаева В.И. Идеологическая подготовка эллинизма // Эллинизм: экономика, политика, культура. М., 1990. С. 68). 13 Рунг Э.В. Греко-персидские войны в поэтической традиции греков: От Симонида Кеосского до Эсхила // Вестник СпбГУ. Серия 2. История. 2007. Вып. 4. С. 149-158. 10 2. Тема Греко-персидских войн в литературной традиции: От Симонида Кеосского до Эсхила И в числе первых авторов, к которому мы намереваемся обратиться далее,будет Симонид Кеосский. Он был современником Греко-персидских войн и оставил нам литературное наследие, в котором тема борьбы греков против Персии была очевидно доминирующей. Начнем с того, что в 1992 г. были опубликованы папирусные фрагменты элегии Симонида «Спартиаты при Платеях», которые продолжают вызывать неугасающий интерес современных исследователей (Sim., F. 11–14 IEG2)14. Фрагментарный характер дошедшей до нас элегии, разумеется, препятствует наиболее полному анализу этого литературного памятника, однако, некоторые замечания все же представляется возможным сделать. Примечательно, что элегия начинается с «гимна Ахиллу» (стрк. 1-22) (прославление его военных качеств, упоминание его достижений и смерти), который вводит основное повествование о самом сражении15. Это первый по хронологии случай появления непосредственных аллюзий на события Троянской войны16. О том, что в период представления Симонидом своей элегии уже были популярны среди греков сравнения Греко-персидских войн с Троянской войной свидетельствует коммеморативная надпись на одной из трех Герм, воздвигнутых на Портике по случаю афинской победы при Эйоне над персами около 476 г. до н.э. (её автором также часто считают Симонида). Здесь проводится непосредственно параллель войны против персов с походом легендарного афинского царя Менесфея вместе с Атридами против Трои (Sim., XL Page = Aesch., III, 185 = Plut. Cim., 6), параллель явно гипертрофированная, поскольку Гомер не проявляет интереса к роли Менесфена и афинян в Троянской войне (всего четыре краткие ссылки на Менесфея, сына Петея, в Здесь далеко не полный список работ, посвященных элегии Симонида: West M.L. Simonides Redivivus // ZPE. 1993. Bd. 98. S. 1–14; Aloni A. L’elegia di Simonide dedicata alla battaglia di Platea (Sim. frr.10-18 W2) e l’occasione della sua performance // ZPE. 1994. Bd. 102. S. 9–22; Boedeker D. Simonides on Platea: Narrative Elegy, Mythodic History // ZPE. 1995. Bd. 107. S. 217–229; Pavese C.O. Elegia di Simonide algli Spartiati per Platea // ZPE. Bd. 107. S. 1–26. Был издан дополнительный том к Arethusa, посвященный творчеству Симонида с особым вниманием к новооткрытой элегии (The New Simonides / Ed. by D. Boedeker & D. Sider / Arethusa, 1996. Vol. 21. № 2); The New Simonides: Contexts of Praise and Desire / Ed. by. D. Boedeker & D. Sider. Oxford, 2001; Kowerski L.M. Simonides on the Persian Wars A Study of the Elegiac Verses of the "New Simonides". L., 2005; Andreoli F. Per un riesame critico del “nuovo Simonide” elegiaco. Parma, 2005. 15 См. Boedeker D. Heroic Historiography: Simonides and Herodotus at Plataea // The New Simonides: Contexts of Praise and Desire. Oxford, 2001. P. 125–127. 16 Mitchell L.G. Panhellenism and the Barbarian. P. 78–79. Аллюзии на события Троянской войны присутствовали также в труде Геродота (I, 4; VII, 20, 43). См. другие примеры сравнений Греко-персидских войн и Троянской войны в греческой литературе и иконографии: Ferrari G. Ilioupersis in Athens // HSCP. 2000. Vol. 100. P. 119–150. Г. Феррари анализирует материал с позиций филологии и искуствоведения, между тем, на мой взгляд, недостаточно уделяет внимание историческим интепретациям сведений источников. 14 том числе и в «каталоге кораблей», где тот назван предводителем афинян: Il., II, 552; XII, 331; XIII, 195, 690). В других фрагментах той же элегии Симонида с большой вероятностью восстанавливаются строки, в которых автор называет своим намерением сочинить песню, чтобы «всякий впоследствии вспомнил мужей, которые Спарты и Эллады отвратили день рабства…»17. Вслед за этим Симонид описывает выступление спартанцев из своего города «вместе с сыновьями Зевса и с укрощающими коней героями Тиндаридами и могучим Менелаем, старинными предводителями полиса, которых выводит доблестный Павсаний, сын Клеомброта» (F. 11, сткк. 29–34)18. В одном из фрагментов прочитывается фраза, что некто (вероятно, как обычно считают, бог Арес) изгонит персов из Азии - ][] (F. 14, стк. 7). Очень соблазнительно видеть в этой строке намек на то, что греческая идея вторжения греков в Азию получила свое рождение уже после освобождения Греции от персидских войск в 479 г. до н.э. По мнению М.Л. Уэста, Азия здесь означает Ионию и говорится об изгнании персов из этой части мира19. Это заключение поддерживают и другие комментаторы элегии Симонида, предпочитая видеть в указанных строках аллюзию на освобождение Ионии силами Делосского союза20. Это мнение, однако, оспорил М. Флауэр. Он обратил внимание, что во время написания элегии Симонидом Азией называли земной массив, сопоставимый по размеру с Персидской державой, кроме Египта, который был значительной частью Африки. Надо заметить, что М. Флауэр первым обратил внимание на эти строки Симонида как свидетельство в пользу того, что «идея вторжения вглубь Персидской державы уже была озвучена в 470-е гг до н.э.»21. С предположением М. Флауэра, разумеется, следует согласиться, однако, необходимо вспомнить, что основной целью Делосского союза как раз и было перенесение военных действий на территорию Азии (Thuc., I, 96), однако действия по продолжению войны против Персии предполагали только осществление акций возмездия, а не непосредственное завоевание Востока. Симониду Кеосскому приписываются также многочисленные эпиграммы и эпитафии по случаю сражений при Марафоне, Саламине и Платеях. Большинство их сохранилось в литературной обработке последующего времени (главным образом, в «Палатинской антологии»), немногие представлены в эпиграфических документах, но даже тогда они обычно имеют вид надписей, которые сохранились до нашего времени в более поздних копиях. стк.24-26: [] [] [ ] [] [ ][]. Русский перевод элегии Симонида см.: Эллинские поэты. VIII–III века до н.э. Эпос, элегия, ямбы, мелика / Изд. подготовили М.Л. Гаспаров, О.П. Цыбенко, В.Н. Ярхо. М., 1999. С. 282–284. 18 Boedeker D.D. Simonides on Plataea: Narrative Elegy, Mythodic History. S. 219. 19 West M.L. Simonides Redidivus. S. 8. 20 См., например: Pavese C.O. Elegia di Simonide agli Spartiati per Platea. S. 18. 21 Flower M.A. From Simonides to Isocrates. P. 66–67. 17 Поэтому, в этом случае проблема аутентичности и достоверности материала является ключевой для интерпретации текста эпиграммы времени Грекоперсидских войн22. Однако, среди них есть и такие, аутентичность которых практически не вызывает никакого сомнения по эпиграфическим основаниям. В них не только прославляются достижения отдельных греков (эпитафия афинянину Каллимаху: Tod., I, 13) или граждан греческих полисов, но и наглядно представлены, во-первых, идеи борьбы за свободу в период Грекоперсидских войн, а, во-вторых, представления о войне греков не только за свой собственный полис, но и за всю Элладу в целом, т.е. идеи панэллинского единства в борьбе с общим врагом всех греков – Персией. Восприятие Греко-персидских войн греками как борьбы за свободу отражает традиционные представления греков об этих войнах, известные нам из декрета Фемистокла (ML., 23) и «Платейской клятвы» (см. об этом далее)23. Но обратимся к свидетельствам. В одной афинской эпиграмме, приписываемой Симониду, сообщается, что афиняне сражались «пешими и на быстроходных судах, чтобы никто не увидел день рабства всей Эллады» (IG. I3, 503 = ML, 26, I = Sim., XXa Page: [ ] [ )24. Вообще, нужно заметить, что это единственная строка из эпиграммы, в отношении прочтения которой не возникает разногласий у эпиграфистов. Хотя эту эпиграмму исследователи считают вполне аутентичной и синхронной Греко-персидским войнам, однако более точная ее датировка, как и событие, которому она была посвящена, остаются дискуссионны в историографии25. Первые издатели фрагментов надписи полагали, что в них празднуется афинская победа при Марафоне (общепринято название – «эпиграммы Марафона»). Ф. Якоби, в частности, интерпретируя эту эпиграмму, замечает, что афиняне в реальности верили, что победой при Марафоне они не только спасли свой собственный город, но и свободу Греции от общего врага, который уже поработил греков Малой Азии26. Другие исследователи, однако, полагали, что строки эпиграммы ссылаются на сражение при Саламине. Эта последняя точка зрения находит в настоящее время почти всеобщее признание. 22 Ostwald M. Freedom and the Greeks // The Origins of Modern Freedom in the West / Ed. by R.W. Davis. Stanford (Calif.), 1995. P. 48–49; Raaflaub K. The Discovery of Freedom in Ancient Greece. Chicago, 2004. P. 63–64. 23 Mitchell L.G. Panhellenism and the Barbarian. P. 11. Впоследствии в труде Геродота идеи борьбы за свободу против персидского порабощения нашли детальную концептуальную проработку (Hdt., V, 49; VI, 11; 109; VII, 51; 139; 157; VIII, 140; 143; IX, 41; 60). 24 Ср. также изречение оракула Бакида в изложении Геродота, содержащее ссылку на "день свободы Греции" ( ) (Hdt., VIII, 77). 25 О датировке см.: Jacoby F. Some Athenian Epigrams from the Persian Wars // Hesperia. 1945. Vol. 14. № 3. P. 164. О Симониде Кеосском как авторе эпиграммы см.: Oliver J.H. The Marathon Epigrams // AJPh. 1933. Vol. 56. № 3. P. 193-201. 26 Jacoby F. Some Athenian Epigrams. P. 166. Например, У. Вэст, аргументированно отстаивая указанную точку зрения, полагает, что не существует никаких свидетельств от начала V столетия до н.э., которые бы поддержали идею, что Афины своей победой при Марафоне спасли всю Грецию от порабощения (впервые такая идея присутствует только в суждениях афинских ораторов IV в. до н.э.)27. Р. Мейггз и Д. Льюис также придерживались указанной точки зрения (ML., 26). К. Раафлауб, в частности, замечает, что «после многих споров, кажется достигнуто общее соглашение, что поэмы были помещены на монументе афинским героям, которые сражались при Саламине и Платеях»28. В контексте нашего рассмотрения темы «свободы» эта дискуссия имеет не столь принципиальное значение: важнее, что документ относят к периоду 490-480 гг. до н.э. Подобные же мотивы звучат в мегарской надписи, согласно которой «мегаряне доставили день свободы Греции и самим себе» (Tod. I, 20, 5 = IG. VII, 53 = Sim., XVI Page). Документ сохранился в копии римского времени (IV или даже V в. н.э.); в самой надписи присутствует его аттрибутация Симониду Кеосскому: (стк. 4). Симонид Кеосский предоставляет наиболее раннее свидетельство о воздвижении алтаря Зевса Элевтерия (Освободителя) в Платеях в эпиграмме, которая была помещена на этом алтаре (Sim., XV Page). В других эпиграммах Симонида Греко-персидские войны также представляются как борьба за свободу () всей Эллады (Sim., VIII; X; XV Page) и противостояние тягостному рабству () (Sim., XVIII Page). Однако, наряду с выражением идей свободы, Симонид Кеосский, разделяя панэллинские настроения своих современников, часто ссылается на греков при защите не только своего родного полиса, но и всей Эллады в целом (афиняне: Sim.,XXa; опунтские локры– : Sim., XXIII Page). Подобные идеи разделял и Пиндар, который был уроженцем Фив, занимавших в период Греко-персидских войн персофильскую позицию. Однако, знаменитый поэт очевидно находился в числе тех, которые не разделяли политический курс сотрудничества с персами, который проводили фиванские олигархи – Аттагин, сын Фринона (Hdt. IX. 15-16, 86, 88; Athen. IV. 30; Paus. VII. 10. 2; Plut. De Her. malign. 864 F) и Тимегенид, сын Герпия (Hdt. IX. 38, 86-87; Paus. VII. 10. 2). В одном из фрагментов Пиндара битва при Артемисии определяется как событие, где «сыны афинян заложили сияющее основание свободы» ( West W.C. III. Saviors of Greece // GRBS. 1970. Vol. 11. № 4. P. 273ff. М. Оствальд и К. Раафлауб также относили эту эпиграмму по случаю морского сражения при Саламине (Ostwald M. Freedom and the Greeks. P. 49; Raaflaub K. The Discovery of Freedom. P 62). 28 Raaflaub K. The Discovery of Freedom. P. 62 Данное заключение, однако, основывается не на каких-то строгих эпиграфических свидетельствах, а главным образом на прочтении фразы в стрк. 3 документа I [ ] – "пешие и несущиеся на короблях"; однако восстановление ссылки на морское сражение разделяется далеко не всеми исследователями, предлагаеются и другие прочтения. 27 ) (Pind., fr. 76 Maeler). В 8-й Истмийской оде (478 г. до н.э.) в честь победы Клеандра Эгинского Пиндар дает аллюзию на Греко-персидские войны словами: «Из великих мы вышли бед», «некий бог отвел Танталову глыбу от наших глав, непереносимую для Эллады тягость, страх ушел…», «и только со свободой, - , – излечение смертных» (Pind., Isthm., 8, 9–15). Дж. Финли полагал, что в этих строках поэт непосредственно ссылается как на«Танталову глыбу» ( ) на мидизм фиванцев и последующюю акцию возмездия со сторону греков, приведшую к осаде и взятию города греками под командованием Павсания29. Это мнение поддерживает Б. Айзек30. Однако, К.Раафлауб справедливо считает, что в этой оде Пиндар вероятно отражает не «узкий фиванский взгляд» на события, но более широкий, что греки рассматривали свое спасение от угрозы Ксеркса и опасности персидского порабощения как милость, поскольку не ожидали избавления от своей тягостной участи31. В 1-й Пифийской оде (470 г. до н.э.) в честь победы Гиерона Этнейского в колесничьем беге Пиндар сравнивает победы сиракузского тирана Гелона над этрусками при Куме и карфагенянами при Гимере в 480 г. до н.э. со сражениями Греко-персидских войн – Саламином и Платеями: «Пусть же в домах остается финикиец, / смолкнет тирренов военный клич! / Вспомнят пусть Кумский морской / бой многостонный. / Что претерпевали они в тот день, / когда сиракузский вождь / их расцветающую юность поверг / с кораблей быстроходных в пучину морей, / спас Элладу от тяжких рабских оков ( ). Я хотел бы / теперь / дружбу афинян стяжать, воспев Саламин, / Спарте же песню сложу я про бой Киферонский, / где пал перед ней / строй криволуких мидийских стрелков. / Огласится / пусть полноводной Гимеры берег / новой победы хвалой / в честь Дейномена храбрых сынов. / Эта песнь - им награда за то, / что бежали дружины» (Pind., Pyth., I, 71–80; пер. М.Грабарь-Пасек с изменениями). Таким образом, Пиндар считает победы при Гимере и Кумах избавлением от «тяжелого рабства», которое выступает здесь антитезой «свободе». Причем, поэт следует греческой традиции, выраженной также Симонидом (frg. 141 Berkg), что Гелон в этих битвах, особенно с варварами - карфагенянами, которые считались союзниками Ксеркса (Diod., XI, 1, 4; Schol. Pind. Pyth., I, 146b), оказал большую помощь эллинам в их освобождении Греции в 480–479 гг до н.э.32. Но, следует заметить, что в поэзии Пиндара тема Греко-персидских войн не была основной, и в этом его отличие от Симонида и драматургов. 29 Finley J.H.Jr. Pindar and the Persian Invasion // HSCPh. 1958. Vol. 63. P. 125, 128. Isaac B. The Invention of Racism in Classical Antiquity. Princeton, 2004. P. 280. 31 Raaflaub K. The Discovery of Freedom. P. 61–62. Собственно говоря, и в схолиях к указанным строкам Пиндара говорится о победе над персами (Schol. Pind., Isth., 8, 30a). 32 Другую традицию представляет Геродот. Об этом подробнее см. также: Высокий М.Ф. История Сицилии в архаическую эпоху. Спб., 2004. С. 164–178. 30 Воздействие Греко-персидских войн на общественное сознание греков было столь значительным, что первые афинские драматурги Фриних и Эсхил посвятили их событиям свои «исторические драмы». Именно у Эсхила впервые в сохранившейся до нашего времени греческой литературной традиции непосредственно заявлена идея персидского господства над Азией33. Эсхил называет Ксеркса «неистовым владыкой многолюдной Азии» ( ) (73), объявляет Азию «страной царя» ( , ) (929) и отмечает претензии персидских царей управлять этой землей по «божественному праву»: «Такого разоренья в городе Сузах не было / С тех пор, как Зевс - владыка ниспослал закон, / Чтоб всей землей стада растущей Азии /Всего один лишь правил жезлоносный царь ( )" (762–764). Именно этот драматург первым из греческих авторов классического периода представляет Грекоперсидские войны не иначе как столкновение Азии и Греции, о чем можно судить по присутствующим в драме замечаниям: «вся мощь азиатская выступила в поход» ( ) (12-13); «вооруженный народ из всей Азии выступил по зову царя» ( ) (56–58); «земля Азии выступила против страны Эллады» ( Недостаточные сведения о представлениях об Азии у греков архаического периода не дают возможности определить, появилось ли противопоставление Азии и Европы до решающего столкновения греков с Персидской державой. Однако, все же представляется наиболее вероятным, что до победы греков в основных сражениях Греко-персидских войн и изгнания персов из Эллады еще не могло возникнуть указанная дихотомия, тем более, что малоазийские греки, которые первыми испытали на себе натиск восточных народов (лидийцев, а затем персов) были теми же самыми жителями Азии. Надо сказать, что в суждениях ранних греческих авторов наблюдаются нейтральные образы Азии, и даже подчас положительные. Самые первые образы Азии начинают формироваться еще в архаический период, когда Восток в глазах греков непосредственно ассоциировался с Лидийским царством Мермнадов. Хотя Гомеру и известно название Азии, тем не менее оно упоминается в «Илиаде» всего лишь один раз (см. напр: Il. II. 461: "в злачном Азийском лугу при Каистре текущем) и в гомеровских поэмах нельзя встретить определенного представления об этом континенте. Иное дело Гесиод, который уже называет Азию «хлебородным краем» ( ) и сообщает о богатой пастбищами долине Герма (Hesiod. Fr. 180). Паросец Архилох говорит о «повелителе кормящей овец Азии», несомненно подразумевая Гигеса ( ) (Archil., fr. 227). В поэме «Нано» Мимнерма создается даже положительный образ азиатского континента: ссообщается о прибытии поселенцев из Пилоса к берегам «вожделенной Азии» (Mim. FgrHist. 578. F. 3). Возможно, Эсхил следует подобной традиции, когда в "Прометее Прикованном" (411sqq) говорит о «священном крае Азии» ( ). 33 … ) (270)34. У Эсхила в «Персах» можно обнаружить и идею взаимосвязи Троянской войны с войной Персидской35. Здесь следует вновь обратиться к такому довольно колоритному сюжету как «сон Атоссы» (Pers., 179–192), где Эллада и Азия представляются родными сестрами. Примечательно, что при изложении «сна Атоссы» Эсхил отмечает распрю () двух женщин (Эллады и Азии), которая произошла еще до похода Ксеркса против греков (188). Персидский царь, желая их унять и успокоить ( : 190) , впряг в одну колесницу и одел ярмо на шею. Далее результат известен: женщина в персидском одеянии послушно согласилась быть под ярмом, тогда как в дорийской одежде сломала ярмо и сбросила упряжь. Таким образом, очевидно, что драматург намекал на какой-то более древний конфликт, произошедший ранее Греко-персидских войн. Несомненно, текст драматурга содержит скрытую аллюзию на события Троянской войны, которые, как это особенно выразительно прослеживается на материале более поздней греческой исторической традиции, воспринимались как начало конфронтации Запада и Востока. Кроме того, в «Персах» Эсхила наиболее ярко отражается панэллинские тенденции, выраженные в частности, в том, что драматург представляет победу над персами как достижение всех греков. В драме часто упомянуты определения «эллины» (Pers., 334, 351, 355, 358, 362, 369, 790) и «Эллада» (Pers., 2, 50, 234,271,758,796,809,824, 875). В то же время налицо также афиноцентризм Эсхила, поскольку из всех непосредственных участников войны с Персией названы только Афины (231, 285-286, 348, 355, 474, 716, 824). Именно афиняне, по мнению Эсхила, стяжали славу победы при Саламине (285, 286), и драматург, предвосхищая Геродота (VII, 139), заявляет в диалоге царицы Атоссы и хора персидских старейшин, что в случае победы над афинянами вся Эллада подчинилась бы царю Персии (234). По мнению Эсхила, Афины уцелели и победили благодаря своим «мужам» (349: «У них есть люди. Это щит надежнейший»). Некоторые намеки на Спарту, тем не менее, также присутствуют в тексте «Персов» Эсхила в виде упоминания «дорийской одежды», в которую одета одна из женщин, олицетворяющая Грецию (аллюзия на спартанское предводительство греками в войне с Персией), а также «дорийского копья» ( ) (817), которое сокрушит персов в битве при Платеях. Однако, эти намеки столь редки, что по неволе создается впечатление, что во главе всех эллинов в борьбе с персами стоят именно Афины, как, впрочем, и было Подобной же поэтической традиции представления Греко-персидских войн как нападения Азии на Европу следует поэт конца V в. до н.э. Хойрил из Самоса, начинающий свою эпическую поэму «Персидские войны» () следующим образом: «Слово иное скажи мне о том, что с Азийского края в земли Европы война явилась великая» ( ) (Choerilus F. 1 PEG). 35 Странно, что Д. Бодекер заявляет: "Почти удивительно, что троянская аналогия не играет существенной роли в «Персах» Эсхила, поставленной в 472 г. до н.э." (Boedeker D.D. Heroic Historiography: Simonides and Herodotus at Plataea. P. 126) 34 на самом деле во время постановки драмы Эсхила «Персы» в 472 г.до н.э., когда афиняне во главе со стратегом Кимоном предводительствовали Делосской симмахией36. Эсхил также явно демонстрирует, что греки в период Греко-персидских войн борются за свою свободу, следовательно – против персидского порабощения. Драматург упоминает намерения персов «наложить рабское ярмо на Элладу» ( ) (50). Вообще же, по справедливому замечанию М. Андерсона, периодически повторяющийся образ, значение которого в «Персах» уже давно было признано, – это метафора ярма ()37. Кроме названного примера (50, 594), афинский драматург употребляет слово в связи с упоминанием составленного из лодок моста, посредством которого Ксеркс соединил оба берега пролива Геллеспонт (72)38. Однако даже намного более выразительна метафора ярма в представлении драматургом знаменитого сна Атоссы: Ксеркс поместил под ярмо ( -) и впряг в одну колесницу женщин, олицетворявших Элладу и Азию; одна из женщин послушно согласилась находиться под ярмом, другая же сбросила конскую упряж и сломала ярмо (181– 197). Показателен содержавшийся в пэане греков призыв сражаться за свое отечество и свою свободу: «О сыны эллинов! Идите, / освободите родину, освободите / детей, жен, богов отеческих храмы, / могилы предков, бой идет теперь за все» (Pers., 402–405)39. Эсхил не только недвусмысленно формулирует идею возмездия, но уже вполне ясно выражает призыв к возмездию. В произведении драматурга обнаруживаются следы той самой греческой, главном образом, афинской, идеологии, согласно которой поводом к возмездию выступает святотатство персидского войска в Греции, и эта идея выражается в следующих строках, вложенных им в уста тени Дария: «И где в расплату за мечты безбожные / И за гордыню горе ожидает тех / Кто в Грецию явившись, позволял себе / Кумиры красть святые и храмы жечь / До основания алтари разрушены, / С подножий сбиты и разбиты статуи. / Так вот не меньшим злом за это воздано / Теперь злодеям будет. Не исчерпана / страданий чаша. Бед еще полнымполно / И возлиянье совершат кровавое / Копьем дорийским греки под Платеями…Возмездье это видя, вечно помните / Элладу и Афины» (Aesch. Pers., 808–824). Эти строки Эсхила нуждаются в некоторых комментариях. В частности, драматург полагает, что возмездие совершается не только в результате Об афиноцентризме Эсхила см. подробнее: Lattimore R. Aeschylus on the Defeat of Xerxes // Classical Studies in Honor of William Abbot Oldfather. Urbana, 1943. P. 91–93. 37 Anderson M. The Imagery of the Persians // G&R. 1972. Vol. 19. № 1. P. 167. 38 Ср. с рассказом Геродота о том, что Ксеркс бичевав Геллеспонт, бросил в море пару оков - (Hdt., VII, 35). 39 Обращает на себя внимание та «терминология свободы», которая столь очевидна в строфах Эсхина на греческом : , , 36 поражения и гибели персов в сражении при Саламине, но оно ожидает их и в будущем, и с этой целью автор трагедии упоминает битву при Платеях40. Теперь следует обратиться к вопросу о том, каким видел Эсхил завершение конфликта греков и Персии. Можно ли найти в «Персах» уже отголоски той самой идеи греков об их походе на Восток, завоевании Азии, которая была одним из основных элементов греческой идеологии панэллинизма? Надо заметить, что такая идея в трагедии Эсхила не просматривается41. Гибель Персидской державы предстает только как следствие поражения при Саламине. Это поражение представлено как катастрофа для персов вселенского масштаба, приведшая к обезлюдению Персии (60, 730, 915, 927), проигрышу всей войны (904–907) и гибели Персидской державы (1016). Возмездие, как уже говорилось, за преступления ожидает персов и в будущем, но Эсхил не идет далее упоминания сражения при Платеях. Нет даже намека на перенесения военных действий на территорию врага, задачу, которые греки продолжали осуществлять в год постановки драмы Эсхила. Итог поражения персов наиболее выразительно изложен драматургом в восклицаниях Хора: население Азии более не живет по персидским законам ( ) и не приносит подати по принуждению господ ( ), не падает ниц ( )42; люди перестали держать язык в узде ( ), стал народ говорить свободно, так как освободился от ярма ( / ) (Aesch., Per., 584-594). Таким, образом, указанные строки предполагают, что население Азии в результате победы греков выберет свободу вместо персидского деспотизма и пребывания «в рабстве». Следует также задаться вопросом: могут ли данные строки указывать на мнение Эсхила, что население Персидской державы должно было поднять восстание против персов и свергнуть их господство, или же жители Азии будут освобождены греками. Надо думать, что первый вариант несомненно может выглядеть гораздо более предпочтительным. Драматург мог подразумевать события, подобные тем, которые потрясли Персию в первые годы царствования Об идее возмездия у греков в общем,и в отношении Персии, в частности: Bellen H. Der Rachgedanke in der griechisch-persischen Auseinandersetzung. // Сhiron. 1974. Bd. 4. S. 43–69; Gehrke H.-J. Die Griechen und die Rache: Ein Versuch in historischer Psychologie // Saeculum. 1987. Bd. 38. S. 121–149; Mitchell L.G. Panhellenism and the Barbarian. P. 11–12. 41 М. Флауэр замечает, что некий не вполне ясный намек на вторжение из вне может быть найден в восклицании тени Дария (Aesch., Pers., 751-752): «Боюсь я, что трудов моих плоды, / Что богатства наши может первый встречный захватить» (Flower M.A. From Simonides to Isocrates. P. 69). 42 Довольно примечательно упоминание земных поклонов, которое свидетельствует о знании драматургом персидского ритуала проскинесиса. 40 Дария I, или даже новое «Ионийское восстание», предпосылки к которому стали заметны уже непосредственно с 479 г. до н.э.43 3. Геродот и его восприятие конфликта греков и персов Идеи объединения Азии под единой властью персидского монарха, с одной стороны, и противопоставление её Греции и Европе, - с другой, проходят красной нитью через всё повествование Геродота. Уже в к своему труду «отец истории» (I, 4) заявляет: «Персы считают Азию и живущие там варварские племена своими. Европа же и Эллада для них чужая страна» ( , ). В последней своей книге Геродот также упоминает это мнение персов: «Всю Азию персы считают своей и того, кто в данный момент царствует ( )» (Hdt., IX, 116). Завершая свой рассказ о персидских завоеваниях на Востоке, Геродот (I, 95) заключает, что таким образом персы стали владыками Азии ( ). Вся Азия ( : Hdt., I, 105, 107, 108; : I, 192), по представлениям Геродота, делилась на две части: нижнюю () (I, 72, 177) и верхнюю () (I, 95, 103; IV, 1), границей которых выступала река Галис (I, 103). Завоевания Кира «отец истории» представляет как смену владычества над Азией: ассирийское господство над Верхней Азией (I, 95); покорение Азии царями мидян Фраортом и Киаксаром (I, 102-103); владычество скифов над всей Азией, после изгнания ими киммерийцев (I, 104, 106; о вторжении киммерийцев: I, 15); господство мидян над Верхней Азией (I, 130); завоевания персами владычества в Азии после победы над мидянами и Крезом (I, 130) Геродот (VII, 1), как и Эсхил, представляет Греко-персидские войны как нападение Азии на Элладу, о чем недвусмысленно свидетельствует его замечание по поводу подготовки Ксеркса к походу: «повинуясь приказам, Азия пришла в движение на три года, причем собирали и снаряжали лучших людей для похода против Эллады ( , )». И.Канциос видит в этих строках Эсхила имплицитное указание на греческие города и острова Малой Азии, которые только одни были освобождены вследствие неудачи экспедиции Ксеркса (Kantzios I. The Politics of Fear in Aeschylus’ Persians // CW. 2004. Vol. 8. № 1. P. 10). 43 Вообще же, следует заметить, что авторы V в. до н.э., как это видно на примере Эсхила и Геродота, вероятно еще не представляли конфликт греков и Персии как масштабное столкновение Европы и Азии. Термины «Азия» и «Эллада» употреблялись в строго географическом смысле: Азия ассоциировалась с Персидской державой, а «Эллада» – в применении к Балканской Греции. Понятие «Европа», хотя и было несомненно знакомо греческим авторам возможно еще с архаического периода, также употреблялось в чисто географическом значении, а Эллада представлялась частью Европы44. Понятие «Европа» употребляется единожды в «Персах» Эсхила как часть суши, отделяемая от Азии проливом Геллеспонт (Aesch., Pers., 799), а в «Прометее Прикованном» – проливом Боспор (Prometh., 734). В подобном значении о Европе неоднократно говорит Геродот (II, 16, 26, 33-34; III, 115116), имея, правда, гораздо более смутные представления об этой части света, по сравнению с Азией. Однако, именно «отец истории» стоит у истоков переосмысления исторической миссии греков по защите не только самой Эллады, но и всей Европы. Достаточно указать на речь Фемистокла, обращенную к афинянам, которую излагает Геродот и где он выражает несомненно свои собственные представления о войне греков с Персией: «Нам ведь неожиданно посчастливилось спасти себя и Элладу, отразив столь страшные тучи врагов. Ведь это совершили не мы, а боги и герои ( ), которые воспротивились тому, чтобы один человек стал властителем Азии и Европы… ( )» (Hdt.,VIII, 109). «Отец истории» здесь утверждает, что Ксеркс намеревался властвовать как над Азией, так и над Европой, но победа греков остановила его честолюбивые помыслы. Далее, Геродот, который, как уже было сказано, одной из целей своего труда провозгласил описание того, почему эллины и варвары воевали друг с другом ( ) (см.:Hdt., I p), начинает свое повествование с обращение к мифическому прошлому. «Отец истории» отводит событиям Троянской войны свое место в ряду различных «причин», способствовавших рождению конфликта45. Геродот заявляет: «… несомненно тяжкая вина лежит на эллинах, так как они раньше пошли походом в Азию, О географических воззрениях Геродота см: Lloyd A.B. Herodotus Book II. BostonLeiden-Köln, 1994. P. 167–168; Vasunia P. The Gift of the Nile: Helenizing Egypt from Aeschylus to Alexander. Berkley, UCP, 2001. P. 90–96; Munson R.V. Telling Wonders: Ethnographic and Political Discourse in the Works of Herodotus. Michigan, 2001. P. 85–87; Rosalind T. Herodotus in Context: Ethnography, Science and the Art of Persuation. Cambridge, 2002. P. 75– 101; Alonso-Nunez J.M. Herodotus’ Conception of Historical Space and the Beginning of Universal History // Herodotus and His World: Essays from a Conference in Memory of Georges Forrest / Ed. by R.A. Sedgewick. Oxford, 2003. P. 145–152. 45 Подробнее этот сюжет разбирается в работах: Wardman A.E. Herodotus on the cause of the Greco-Persian Wars // AJPh. 1961. Vol.82. № 1. P. 133–150. В целом о месте Троянской войны в истории Геродота см. также: Pallantza E. Der Troische Krieg in der nachhomerischen Literatur bis zum V Jahrhundert vp Chr. Diss. Frieburg. S. 116–166. 44 чем варвары в Европу… Эллины же, ради женщины, из Лакедемона собрали огромное войско, а затем переправились в Азию и сокрушили державу Приама. С этого времени персы всегда признавали эллинов своими врагами» (Hdt., I, 4). Далее, на протяжении своего труда Геродот неоднократно обращался к изложению «Троянского мифа», излагая его различные вариации (Hdt., II, 113–121). В данном контексте меня, конечно, в большей степени интересуют аналогии «отца истории» между Греко-персидскими войнами и Троянской войной. Такие аналогии, хотя и не всегда явно прописаны в труде Геродота, тем не менее, часто подразумеваются. Прежде всего, использование «отцом истории» определения – «Мидийские войны» в качестве хронологического ориентира представляют собой прямую аналогию с употреблением им в том же качестве существительного – «Троянские войны» (Hdt., II, 145; VII, 20). Сообщая о выступлении Ксеркса с огромным войском против Греции в 481 г. до н.э. Геродот (VII, 20) заявляет, что этот поход несоизмерим по своим масштабам с другими экспедициями, в том числе, и с походом Атридов против Илиона. Однако, особенно примечательно, что «отец истории» считает, что «Троянский миф» играл определенную роль в походе Ксеркса против Греции. Приведем свидетельство Геродота: «Когда затем Ксеркс прибыл к реке Скамандру… у этой реки он, желая осмотреть цитадель Приама, поднялся на его вершину. Осмотрев [цитадель] и получив все сведения о ней, он принес в жертву Афине Илионской 1000 быков, маги же совершили местным героям возлияние» (Hdt., VII, 43). Эти строки Геродота имеют ценность не только как еще одно подтверждение распространенного тезиса исследователей, что греки были склонны представлять персов на свой собственный манер. Вопрос также не в том, действительно ли интересовался Ксеркс историей Троянской войны и совершал ли жертвоприношения в Илионе (в этом вопросе нам остается доверять только сведениям Геродота). Особенно важно заметить, что Геродот при рассказе о посещении Ксерксом крепости Приама побуждает своего читателя еще раз сравнить две великие войны46.Позднее греки подобным образом будут представлять собственные вторжения в Персию. Геродот неоднократно стремится обратить внимание на эллинский патриотизм участников Греко-персидских войн. Он также как и его предшественники рассматривает войны против Персии как панэллинские. В частности, в своем сообщении об учреждении Эллинского союза, «отец истории» (VII, 145) замечает: «В одном месте собрались все эллины, думавшие о «лучшей доле» в отношении Эллады ( .‘ ), держали совет и заключили взаимные клятвы». В другом своем пассаже (VII, 172) «отец истории» в том же стиле констатирует: «На Истме же собрались делегаты Эллады, избранных от городов, думавших о лучшей доле в отношении Эллады ( См: Georges P. Barbarian Asia and the Greek Experience from the Archaic Period to the Age of Xenophon. Baltimore, 1994. P. 61–62. 46 )». Таким образом, Геродот патриотических греков определяет как в одном случае, и , – в другом; так что историк отделяет их от тех, кто (VIII, 35) – были приверженцами мидян, , а, соответственно, предателями Эллады – (VIII, 30)47. Хрестоматийным стало сообщение Геродота (VIII, 144) о том, каким образом афиняне обосновывали свой отказ заключить сепаратный мир с персами: «Затем, – наше кровное и языковое родство с другими эллинами, общие святилища богов, жертвоприношения на празднествах и одинаковый образ жизни ( , ). Предать все это – позор для афинян». Эти факторы непрестанно привлекают внимание исследователей, все вместе и каждый по отдельности, в связи с проблемой формирования греческого этнического единства. Афиноцентризм во взглядах Геродота на Грекоперсидские войны также довольно очевиден, особенно, при обращении к тому пассажу, где «отец истории» называет афинян «спасителями Эллады» ( : VII, 139). Идея противопоставления рабства варварских народов Азии свободе греков проходит также через весь труд Геродота и, демонстрируется не только на примерах взаимоотношения Греции и Востока, но и на событиях древневосточной истории48. Однако, последние примеры хотя и довольно многочисленны, но в них идея борьбы за свободу не просматривается столь очевидно, как в случае обращения историком ко взаимоотношениям эллинов с варварами. «Отец истории» здесь часто ограничивается констатацией факта подчинения одного народа другим. Словоупотребление Геродота в соответствующих пассажах, описывающих персидские завоевания, не отличается особым разнообразием: помимо глагола и его производных, отец истории использует и существительное (ионийский вариант ), частов сопоставлении с Подробнее о мидизме и предательстве см. соответствующий раздел книги. . По мнению М. Оствальда, у Геродота понятие «свобода» в большинстве случаев означает свободу государства от внешнего господства, и только в нескольких случаях – внутреннюю свободу полиса от власти автократического правителя – тирана (Ostwald M. Freedom and the Greeks. P. 44–45). Среди таких исключений – противопоставление тирании Писистрата и свободы афинян (I, 62). Изгнание Гиппия, сына Писистрата, Геродот считает «освобождением» афинян от власти тиранов (Hdt., V, 55, 62-65, 78, 91-93, 123). Известны также примеры, когда «свободные» противопоставлены рабам (Hdt., VI, 58). 47 48 , не только в значении «рабства», но как «порабощение»49. Геродот говорит об эпизодах порабощения на Востоке и о первых примерах свержения «рабства» и обретения «свободы» еще до обращения собственно к описанию военного конфликта греков с Персией. Так, согласно историку, мидяне, свергнув рабство ассирийцев, обрели свободу (Hdt., I, 95). Успех же Кира Великого рассматривается Геродотом как освобождение персов от «мидийского рабства» (Hdt., I,120; 129; 210; VII,3). Однако, имеет смысл согласится с наблюдением Х. Эвери, что «персидская свобода», упомянутая здесь «отцом истории»,была иного рода, чем свобода греков, поскольку она давала возможность персам не находится в подчинении, а самим властвовать над другими народами, тогда как «греческая свобода» исключала то обстоятельство, что греки будут властвовать над другими50. Обращение к тексту Геродота позволяет составить список негреческих народов, как в свою очередь порабощенных персами, так и избежавших персидского порабощения: после Лидийско-персидской войны 550 г. до н.э. «лидийцы были порабощены персами» ( ) (I, 94); несколько лет спустя, в 546 г. до н.э. «карийцы были порабощены Гарпагом не сделав ничего блестящего» ( ) (I, 174); в результате пХрсидского похода против Египта, «египтяне были порабощены Камбизом» (Hdt., VII,1; 7); царь Дарий поработил фракийское племя гетов (IV, 80); карфагеняне же, по словам «отца истории», избежали персидского порабощения (III, 19); арабы никогда не были под рабством персов (III, 88). Концепция противопоставления рабства - свободе становится более развернутой при обращении Геродота к греческому материалу. Примеры более многочисленны, соответствующая терминология употребляется значительно чаще. Прежде всего, повествуя о греках, Геродот использует термин «свобода», как это уже было замечено (глава 6, п.2), для характеристики положения личности в государстве, и, таким образом, противопоставляет «свободу» в Греции и «рабство» в Персидской державе. Следует признать справедливость наблюдения М. Оствальда,что в целом «персидская политическая свобода означает не более, чем независимость и отсутствие чужеземного господства», греки же, во-первых, в своем представлении совмещали политическую и личную свободу, а во-вторых, считали, что даже политическая свобода имеет свои параметры, однако устанавливаемые законом, а не автократором51. К этому можно добавить и то, что в изложении Геродотом (III, 80-82) мнения О терминологических особенностях употребления греками и см. особенно: Isaac B. The Invention of Racism. P. 171–172; Mitchell L.G. Panhellenism and the Barbarian. P. 20. 50 Avery H.C. Herodotus’ Picture of Cyrus // AJPh. 1972. Vol. 93. № 4. P. 531–532. Not. 10. 51 Ostwald M. Freedom and the Greeks. P. 47–48. 49 виднейших персов о будущем государственном устройстве Персии после устранения мага Гауматы (Отан выступал за демократию, Мегабаз – за олигархию, Дарий – за монархию), будущий царь Дарий I заявлял, что персидская свобода дарована народу единодержавым правителем ( ): это является одним из отеческих законов ( ), которые персы не должны нарушать (III, 82). На наш взгляд, этот пример наглядно показывает, как «отец истории» оценивал персидские представления о свободе. Далее, во многих пассажах, где затрагивается тема свободы греков от чужеземного господства варваров открыто проводятся идеи борьбы за свободу. Геродот очень скрупулезно фиксирует каждое событие, связанное с завоеванием персами малоазийских греков. Одним из первых примеров «порабощения» отец истории считает покорение азиатских эллинов Крезом, заявляя, что «до власти Креза все эллины были свободные» ( ) (I, 6, 27). Далее историк упоминает о том, что в результате походов Мазареса и Гарпага около 545 г. до н.э. Иония была вторично порабощена ( ); во время этих событий жители Фокеи и Теоса покинули свою родину не желая терпеть рабство ( ) (I., 169), а Бриант из Приены говорил о том, что, если бы греки сумели избежать порабощения, то они достигли бы процветания ( ) (I, 170) . В другом пассаже Геродот представляет ионийцев и карийцев «наследственными рабами» Камбиза ( ) (Hdt., II, 1), а, после поражения Ионийского восстания в 494 г. до н.э. ионийцы в третий раз были порабощены ( ) (VI, 32). По мнению «отца истории», в случае поражения персов во время Скифского похода Дария I Иония получила бы шанс обрести свободу (термин присутствует в предложениях скифов ионянам разрушить мост через Истр, а также в совете Мильтиада, тирана на Херсонесе Фракийском и милетского тирана Гестиея: Hdt., IV, 133, 136137, 139). Подобным же образом Геродот определяет персидское завоевание и греков в Европе. Так, «отец истории» называет граждан Перинфа «доблестными мужами» ( ), потому что они сражались за свободу ( ), хотя и были подчинены «персами и Мегабизом» (Hdt., V, 2). Переходя к изложению событий собственно Греко-персидских войн Геродот не устает подчеркивать, что персидские завоевания приносят порабощение эллинам. Галикарнасский историк ясно заявлял (VIII, 108), что вся Эллады вплоть до Фессалии была порабощена и платила подать царю ( ). Первый очевидный пример негативного отношения греков к персидской системе управления, основанной на порабощении, приходит из речи Аристагора Милетского в Спарте (V, 49): «Наше положение ужасно. То что мы, дети ионян, стали из свободных людей теперь рабами ( - ) – величайший позор и скорбь не только нам самим, но и для всех остальных эллинов, и особенно для вас, потому что вы стоите во главе Эллады. Поэтому заклинаю вас эллинскими богами – спасите единокровных ионян от рабства». В этом пассаже «отец истории», несомненно, не только противопоставляет «персидское рабство» эллинской свободе, но и демонстрирует свое личное отношение к системе персидского господства. Та же идея находит яркое воплощение в речи фокейского военачальника Дионисия на совещании ионийцев накануне битвы у Лады в 494 г. до н.э.: «Наша участь весит на волоске; или мы будем свободными или рабами, и вдобавок еще беглыми ( )» (Hdt., VI, 11). Геродот сообщает, что Мильтиад, сын Кимона в предверии сражения при Марафоне в 490 г. до н.э. обратился к полемарху Каллимаху из Афин с призывом поддержать его намерение дать битву персам: «В твоих руках Каллимах, сделать афинян рабами или же освободив их ( ), воздвигнуть себе памятник навеки… Если афиняне покорятся мидянам и снова попадуть под власть Гиппия, то участь их решена. Если же наш город одолеет персов, то станет самым могущественным из эллинских городов… Присоединись к моему совету и твоя родина будет свободной ( ) и город станет самым могущественным в Элладе» (Hdt., VI, 109). Таким образом, идеи борьбы за свободу и против порабощения явно просматриваются в этих словах Мильтиада. Далее, Геродот называет афинян «спасителями Эллады» ( ) в период войны с царем Ксерксом, поскольку они предпочли, чтобы Греция оставалась свободной ( ) (Hdt., VII, 139). В изложении Геродота (VII, 51), даже перс Артабан признает, что Ксеркс не должен вести в поход ионян против афинян, ибо, в противном случае, те окажутся перед выбором: или ионяне станут самыми несправедливыми, обращая в рабство свою метрополию (как известно, согласно греческой легендарной традиции, ионийцы в Малой Азии считались переселенцами из Аттики), или же – наиболее справедливыми и будут сражаться вместе с ними за свободу В 481 г. до н.э. послы Эллинского со- юза, прибыв к Гелону Сиракузскому, призывали его прийти на помощь освободителям Греции и принять участие в ее освобождении: риторика Геродота здесь очень выразительна: « » (Hdt., VII, 157). Надо заметить также, что идеи борьбы за свободу греков и освобождение уже порабощенных персами греческих территорий Геродот сообщает и при изложении хода военных действий против персов в 480–479 гг. до н.э. Так, например, «отец истории» сообщает, что после победы при Саламине Спарту и расположение греческого флота посетили представители ионийских греков, которые призывали спартанцев «освободить» Ионию (Hdt., VIII, 132). Когда Геродот (VIII, 140) излагает обстоятельства приема афинянами посольства Мардония (во главе которого находился Александр I Филэллин, царь Македонии), он сообщает, что одним из условий предложенного персами мирного договора было то, что афиняне останутся свободными. В ответ на обращение к ним обеспокоенных спартанцев, афиняне отвечали, что они будут сражаться с персами из-за стремления к свободе (Hdt., VIII, 143). На военном совете персов, как сообщает «отец истории», Артабаз предложил Мардонию подкупом добиться того, что греки предадут свою свободу ( ) (Hdt., IX, 41). Незадолго до битвы при Платеях Александр I говорил, что не желает видеть Грецию вместо свободной порабощенной (IX, 45); перед самым сражением спартанский военачальник Павсаний объявил через глашатая находившимся в греческом войске афинянам, что предстоит борьба за то, быть ли Греции свободной или порабощенной (IX, 60); наконец, перед морским сражением при Микале Левтихид, царь Спарты, побуждал ионийцев покинуть персидский флот и присоединиться к грекам в ходе битвы, говорил, чтобы они помнили о своей свободе (IX, 98). Таким образом, столь частые обращения Геродота в ходе своего повествования как к идеям свободы в общем, так и к теме борьбы греков за свою свободу в период Греко-персидских войн и противопоставления свободы и порабощения, вполне соответствуют тому, что можно наблюдать в надписях времени Греко-персидских войн, в поэмах Симонида Кеосского, Пиндара и Эсхила. Вполне определенно, что «отец истории» отражает традицию, непосредственно восходящую ко времени борьбы греков с Персией, и, кроме того, теперь бывшую неотъемлимой частью политического самосознания его современников. Подобные представления о Греко-персидских войнах как борьбе за свободу присутствовали в литературе всего последующего периода античной истории и через столетия дошли до нашего времени. Геродот видел идею возмездия как один из основных факторов войны с Персией, признавал тот очевидный факт, что та же самая идея играла существенную роль и в политике персидских царей по отношению к грекам52. См.: Jong I. de. The Anachronical Structure in Herodotus’ Histories // Texts, Ideas, and the Classics: Scholarship, Theory and Classical Literature / Ed. by S.J. Harrison, Oxford, 52 Например, «отец истории» (V, 102) заявляет, что сожжение храма богини Кибелы в Сардах стало предлогом того, что персы впоследствии из мести предали огню святилища в Элладе. При рассказе о событиях 490 г. до н.э., Геродот признает, что в ходе экспедиции Датиса и Артаферна, персы сожгли храм в Эретрии в качестве возмездия за сожжение священной рощи и храмов Сард греками в ходе Ионийского восстания (Hdt., VI, 101). Историк замечает, что царь Дарий I стремился к войне с Афинами, чтобы отомстить им за поддержку Ионийского восстания (Hdt., V, 105). Далее, Геродот (VII, 8), как и драматург Эсхил (Pers., 473), отмечает, что мотивацией Ксеркса в походе против Греции было желание отомстить за поражение персов при Марафоне. Кроме того, греческие авторы непосредственно помещали Греко-персидские войны в вереницу взаимных акций возмездия, которые они возводили к первому легендарному конфликту между Европой и Азией, которым по обыкновению считалась Троянская война. Остановимся подробнее на роли идеи религиозно-политического возмездия в общественном сознании и политике греков. Геродот также подчеркивает, что разрушение персами греческих святынь имело важное значение для греков при формировании их политики по отношению к Персии. По мнению «отца истории», идея возмездия возможно берет свое начало с того факта, что в 494 г. до н.э., покончив с Ионийским восстанием, персы в числе прочих карательных акций, разграбили и преданы огню святилище в Дидимах, храм и прорицалище в Милете – центре антиперсидского сопротивления (Hdt., VI, 19: ). Подобным действиям, как замечает Геродот (VI, 25, 32–33), подверглись все остальные многочисленные эллинские города, которые участвовали в восстании против Персии (кроме, разве только Самоса). В ходе экспедиции Датиса и Артаферна против Греции в 490 г. до н.э. персы сожгли город и святилище на Наксосе (Hdt., VI, 96: ), разграбили и предали огню храм в Эретрии (Hdt., VI, 101: ). Дале, по данным «отца истории», разрушения городов и сожжение святилищ происходили и в ходе великого похода Ксеркса против Греции в 480 г. до н.э.: персы полностью разорили Фокиду, предавая пламени города и святилища (Hdt., VIII, 32: ). Геродот дает перечень городов в долине реки Кефисса, сожженных персами, и особенно отмечает разорение и сожжене храма фокидян в Абах с богатыми посвятительными дарами (Hdt., VIII, 33: ); отмечает Геродот и поход против Дельфов, которые чудом были спасены от разорения (Hdt., VIII, 35– 39). 2001. P. 100–104. Наибольшим религиозным преступлением персов, особенно с точки зрения Геродота и афинян, конечно, стало разорение и сожжение святилища Афины Паллады на афинском акрополе, предпринятое по приказу царя Ксеркса в 480 г. ( ), перед этим умертвив тех, кто искал спасение у алтаря ( ) (Hdt., VIII, 53). Год спустя, в 479 г. до н.э. на этот раз уже Мардоний приказал, вторично предав огню Афины ( ), все что уцелело в городе от стен, жилых домов и храмов разрушить и сравнять с землей ( ) (Hdt., IX, 13). При изложении речи Фемистокла к афинянам после победы при Саламине, «отец истории» (VIII, 109), словами афинского политика подчеркивает величайшие злодеяния Ксеркса в Греции: по выражению Фемистокла, персидский царь – нечестивец и преступник ( ), так как он не щадил ни святилища богов, ни человеческие жилища ( ), предавая огню и низвергая статуи богов ( ). Геродот сообщает (VIII, 140), что одним из персидских условий прекращения войны с афинянами после сражения при Саламине было обещание царя восстановить сожженные храмы. Однако, афиняне отвечали, что они никогда не примирятся с персами, и будут в своей войне полагаться на помощь богов и героев, святилища которых Ксеркс преступно предал огню (Hdt., VIII, 143). Объясняя спартанцам свой отказ от заключения мира с Персией, афиняне обращали внимание на основные препятствия к прекращению войны: на первом месте отмечены сожжение и разрушение статуй и святилищ богов ( ); на втором месте, - кровное и языковое родство с другими эллинами, общие святилища богов, жертвоприношения и одинаковый образ жизни (Hdt., VIII, 144). В случае с идеей возмездия Геродот мог выражать во многом общественные настроения своего времени. Подобным образом дело обстоит и с отражением «отцом истории» идеи завоевания греками Азии. Здесь также свидетельства Геродота могут предполагать, что эти идеи были особенно популярны в той среде, которая окружала Геродота, возможно, в перикловых Афинах, однако, на этот раз, маловероятно, что они в какой-то степени свидетельствовали о настрояниях греков периода Греко-персидских войн53. Первое такое свидетельство представляет упоминанаемый «отцом истории» план совместного скифо-спартанского вторжения еще в 514/13 г. до н.э. вглубь Персидской державы, который, если и существовал в действи53 Flower M.A. From Simonides to Isocrates. P. 69–76; Cawkwell G.L. The Greek Wars. The Failure of Persia. Oxford, 2005. P. 7–8. тельности54, то только «на бумаге» (историк предполагает, что союз был заключен, и было достигнуто решение, что скифы предпримут попытку вторжения в Мидию вдоль течения реки Фасиса, тогда как спартанцы из Эфеса направятся вглубь Персидской державы на соединение со скифами – Hdt., VI, 84). Примечательная также приводимая Геродотом речь Аристагора Милетского в Спарте, которая была обращена к спартанскому царю Клеомену I и побуждала его принять участие в Ионийском восстании против Персии (Hdt., V, 49, 3-9). «Отец истории» рассказывает, что Аристагор принес в Спарту бронзовую карту ойкумены, которую он предполагал использовать для большей наглядности своих доводов. М. Флауэр справедливо замечает, что пассаж поистине замечателен тем, что он предвосхищает суждения греков IV столетия до н.э. о Персидской империи55. Прежде всего Аристагор доказывал, что варваров легко можно победить, указывая на отсутствие у них мужества и примитивный способ ведения войны. Он рассказывает также о богатстве Персии (изобилии золота, серебра, меди, пестрых одежд, вьючных животных, рабов), внушает мысль спартанцам завладеть этим богатством. Перечисляя народы, находящиеся в составе Персидской державы, милетский тиран замечает: «Затем следует вот эта земля киссиев, а в ней на этой вот реке Хоаспе лежит город Сусы, где пребывает великий царь и находятся его сокровища. Если вы завоюете этот город, то смело можете спорить в богатстве с самим Зевсом. К чему вам воевать за незначительные и даже скудные земли с равными вам по силам врагами… Если есть возможность легко овладеть всей Азией, то к чему вам завоевывать другие земли? ( )». Так что, очевидно, что Геродот считает намерением Аристагора убедить спартанцев оказать военную помощь ионийцам при помощи заманчивой, как ему казалось, идеи завоевания всей Азии. 4. Идеи панэллинизма в IV в. до н.э. На рубеже V–IV вв. до н.э. топос Греко-персидских войн вошел в число тех «исторических примеров» (наряду с амазономахией и Троянской войной), посредством которых представители греческой интеллектуальной элиты агитировали своих сограждан, а зачастую обращаясь ко всем грекам на панэллинских собраниях с речами, в пользу преращения межполисных конфликтов и начала войны против традиционных врагов греков – варваров-персов. Идеи ораторов и публицистов были восприняты как побуждение к действию греТак, например, по мнению Дж. Коуквелла, «совместная экспедиция, предложенная спартанцам скифами, является фантазией в отношении 490х гг. до н.э., но понятная в мире Кимона, который пытался подчинить Азию» (Cawkwell G.L. The Greek Wars. P. 7). И.Е. Суриков, однако, считает скифское посольство в Спарту историчным, однако признает его безуспешным – союз не был заключен (Суриков И.Е. Античная Греция. Политики в контексте эпохи. Архаика и ранняя классика. М., 2005. С. 260). 55 Flower M.A. From Simonides to Isocrates. P. 70. 54 ческими политическими лидерами, которые также предпринимали определенные усилия для проведения среди греков пропаганды панэллинской войны против Персии. Изучая проблему пропаганды темы войны с Персией IV в. до н.э. мы становимся свидетелями того, как в новых политических условиях, спустя почти столетие, реанимируются идеи и лозунги времени Грекоперсидских войн, которые стали известны новому поколению интеллектуалов и политических лидеров посредством восприятия ими оценок этих войн самими современниками, которые были представлены в греческой историографии и драматургии V в. до н.э. Однако, теперь эти идеи и лозунги становятся частью идеологической доктрины панэллинизма. Необходимо заметить, что считающийся едва ли не главным «идеологом» панэллинской доктрины Исократ отнюдь не считал себя «изобретателем» тех идей, которые он выразил, в частности, в своем «Панегирике», как он сам говорит об этом и определяет сущность своей «концепции»56: «… я пришел сюда, чтобы призвать Элладу к единству и к войне против варваров. Хотя многие, притязавшие на звание софистов, уже выступали на эту тему, я твердо намерен их превзойти» (Isocr., IV, 3–4). Далее, Исократ опять упоминает тех, которые говорили до него о том, что «пора прекратить взаимные распри и обратить оружие против варваров» (15). Прежде всего, в указанных строках Исократ предельно прозрачно разъясняет свою позицию: единство греческого мира с целью войны против варваров, т.е. Персии. Что под варварами Исократ понимал именно персов, на мой взгляд, не требует особого доказательства, достаточно обратиться к следующему примеру: в «Панегирике» слово «варвар» встречается 45 раз, а слово «персы» – 9 раз. В современной историографии панэллинизма предполагают, что среди предшественников Исократа, о которых он говорит, но не называет по имени, могли быть софист Горгий и оратор Лисий. Дело в том, что во второй половине V в. до н.э. греческая интеллектуальная элита предлагает свой ответ на усилившиеся дипломатическое взаимодействие греков с Персией. Представление идеи будущей панэллинской войны против Персией в рамках доктрины панэллинизма имеет некоторые особенности по сравнению с идеологическим обоснованием враждебности греков по отношению к Персии в V в. до н.э. Если в V в. до н.э. отправной точкой для развития таких идей послужили Греко-персидские войны, то для «идеологов» доктрины панэллинизма последующего столетия – эти войны своего рода exemplum, наряду с амазономахией или Троянской войной; фактически же, доктрина панэллинизма своим фундаментом основывалась на современной действительности, которая, с одной стороны, в изобилии давала примеры жестококих межполисных конфликтов и развивающегося на их фоне социально-экономического и политического кризиса, а, с другой стороны, – усилившегося дипломатического влияния Персии на политическую жизнь греков. Еще в конце V в. до н.э., принимая во внимание как идею мира среди греков, так и осознание греками роли Персии в разжигании межполисных 56 См.: Исаева В.И. Античная Греция в зеркале риторики. С. 155. конфликтов, Аристофан проводит мысль не только о политическом единстве греков и прекращения межгреческих конфликтов (Lys., 1130–1132), но и о Персии как их общем враге. Так, в «Лисистрате» (411 г. до н.э.) он словами главной героини комедии заявляет: «И вот, перед лицом враждебных войска варваров, / Эллинских мужей и города вы губите» (Ar., Lys., 1133–1134: ). В тот же период с идеей единения греков и войны против варваров выступил в очень преклонном возрасте софист Горгий, сын Хармантида из Леонтин (ок. 485–380 гг. до н.э.), рождение которого приходилось еще на время Греко-персидских войн57. Горгий был учеником философа Эмпедокла из Акраганта, и, в свою очередь, учителем Пола Акрагантского, Перикла, Алкидаманта, Антисфена, Исократа и некоторых других (Suid., ). Большую часть своей жизни он провёл в Сицилии и прибыл в Афины в 427 г. в качестве руководителя послов из Леонтин58. После заключения афино-леонтинского союза Горгий объехал почти всю Грецию, произнося речи и обучая ораторскому искусству за плату желающих в Дельфах, Олимпии, Аргосе, Фессалии и Беотии. По словам Флавия Филострата, Горгий во время Олимпийских состязаний, выступая с беговой дорожки, прилегающей к храму, говорил против варваров (Philostr., Ep., 73). Этот биограф Горгия сообщает и о содержании его «Олимпийской речи»: «… видя, что Эллада враждует ( ), он стал советовать грекам держаться единомыслия (), направляя их против варваров ( . ) и убеждая их, чтобы греческие города сражались не друг с другом, но с землей варварваров» ( 59 ) (Philostr., Vita Soph., I, 9, 4) . В другой своей речи – «ЭпитаСтраницы биографии Горгия см.: Taylor C.C.W. From the Beginning to Plato. L., 1997. P.253ff. Consigny S.P. Gorgias, Sophist and Artist. Univ. of Sourth Carolina, 2001. P. 7ff. О мировоззрении Горгия: Segal C.P. Gorgias and the Psychology of the Logos // HSCPh. 1962. Vol. 66. P. 99–155. 58 О посольстве Горгия в Афины см. подробнее: Решетникова А.В. Политическая миссия Горгия в Афины 427 г. до н.э. // Antiquitas Iuventa. 2005. Вып. 1. С. 21–26. 59 В историографии существует по крайней мере две различные датировки «Олимпийской речи» Горгия. Традиционным является мнение, что эту речь Горгий произнес на Олимпийском празднике в 392 г. до н.э. – в период Коринфской войны (об этом мнении: Фролов Э.Д. 1) Панэллинизм в политике IV в. до н.э. С. 162; 2) Греция в эпоху поздней классики. С. 476; cf. Green P. Metamorphosis of the Barbarian. P. 110–111). Однако, еще У. фон Виламовиц-Мёллендорф обосновывал более раннюю дату для этой речи Горгия – 408 г. до н.э. (Wilamowitz-Moellendorf. U. von. Aristoteles und Athen. 1893. S. 172–173), и некоторые исследователи принимают его датировку (Ostwald M., Lynch J.P. The Growth of Schools and the Advance of Knowledge // CAH2. 1994. Vol. 6. P. 598; Flower M. From Simoni57 фии», произнесенной в Афинах по случаю погребения павших во время войны, как отмечает Флавий Филострат, Горгий, «подстрекая афинян против мидян и персов, сам мнение как на Олимпийских состязаниях в пользу согласия эллинов не выражал, так как он говорил афинянам стремящимся к державе, которую они не могли прибрести не предпринимая решительных действий; он задержался на том, что «трофеи над мидянами требуют торжественных песней, <над эллинами> – погребальных плачей» (Gorgias. F. 5b D– K6 = Philostr., Vita Soph., I, 9, 5)60. Если в отношении Олимпийской речи можно только предположить использование им темы Греко-персидских войн для обоснования эллинской вражды к варварам-персам, в «Эпитафии» такая ссылка представляется более определенной: в этой своей речи Горгий называл, вероятно в насмешку, Ксеркса «персидским Зевсом» (Gorgias. F.5a D-K6). Горгию также принадлежит, возможно один из первых известных нам трактатов, посвященных оправданию Елены Троянской – «Энкомий Елене». В нем софист пишет: «Предстоит мне здесь в одно и то же время и праду раскрыть и уличить порочащих ту Елену, о которой единогласно и единодушно до нас сохранилось верное слово поэтов, слава имени её и память о несчастиях (Троянской войны – Э.Р.). Я и вознамерился, в речи своей приведя разумные доводы, снять обвинение с той, о которой довольно дурно пришлось услышать, порицателей её лгущими вам показать, раскрыть правду и конец положить невежеству» (Gorgias, Helen., 2). Собственно говоря, существовала традиция, проявленная еще у Геродота (I, 4), которая возлагала на Елену и греков вину в развязывании Троянской войны, считавшейся одним из первых крупных конфликтов между эллинами и варварами. Горгий, однако, не соглашается с таким обвинением и перелагает вину на троянцев – варваров. Говоря о похищении Елены, софист замечает: «Достоин варвар, совершивший этот варварdes to Isocrates. P. 92; Isaac B. The Invention of Racism. P. 283; Mitchell L.G. Panhellenism and the Barbarian. P. 12). Обе эти даты возможны, поскольку, насколько известно, в источниках не сохранилось точного указания на время или исторический контекст произнесения этой речи, и каждая датировка основывается в большей степени на логических аргументах. Например, М. Флауэр выступает против 392 г. до н.э. главным образом на том основании, что в том году Горгий был очень стар – ему было около 100 лет, и едва ли он в таком возрасте мог представить речь в Олимпии (Flower M. From Simonides to Isocrates. P. 92). Контекст заключительного периода Пелопоннесской войны для «Олимпийской речи» Горгия вполне подходит, так как были налицо как межполисные конфликты, так и дипломатические отношения с Персией. 60 Датировка «Эпитафии» тоже спорная. В. Эренберг полагает, что эту речь произнес Горгий еще в период Пелопоннесской войны, после 421 г. до н.э. (Ehrenberg V. From Solon to Socrates: Greek History and Civilization During the 6th and 5th Centuries BC. L.-N.Y., 1973. P. 344). Существует мнение, что речь также должна датироваться 390 гг. до н.э., т.е. периодом Пелопоннесской войны (Фролов Э.Д. 1) Панэллинизм в политике IV в. до н.э. С. 162; 2) Греция в эпоху поздней классики. С. 476). То, что речь принадлежит к концу V в. до н.э. свидетельствует употребление слова «мидяне» в речи, которое вероятно было правильно передано Филостратом. Впрочем, в другом отрывке из эти речи «мидяне» уже заменены на «варвары» – (Gorgias. F. 5b D– K6). ских поступок, [кары] словом, правом и делом: словом – обвинения, правом – бесчестия, делом – наказания ( . , , , )» (Helen., 7). Таким образом, Горгий был одним из тех греческих писателей, кто положил начало переосмыслению роли Троянской войны в греческой традиции как войны, начатой «варваром». В первое десятилетие IV в. до н.э., когда в Греции полным ходом шла Коринфская война 395–387 гг., с панэллинскими идеями выступил афинский оратор Лисий. Особенно примечателен «Эпитафий» – похвальная речь по случаю погребения павших афинян в одном из сражений Коринфской войны. Речь фактически начинается с прославления прошлого афинян – борьбы против амазонок, которые по-традиции окружены героическим ореолом (Lys., II, 4–6). Примечательно, однако, что оратор называет войну против амазонок в начале других легендарных конфликтов (войны с кадмейцами, против Еврисфея), которые уже не связаны с борьбой эллинов против варваров (II, 7–16); к тому же Лисий полностью упускает из виду Троянскую войны. Этот факт, а тажке его акцент на автохтонности афинян, позволяет предположить, что его исторические примеры не имеют отношения к теме традиционной войны греков против Персии, а в большей степени направлены именно на прославление Афин. С изложения событий Греко-персидских войнах пропаганда идеи войны против Персии проявляется у Лисия наиболее ярко и последовательно, особенно, в её афинской интепретации. Рассказ о событиях Грекоперсидских войн довольно пространный, и здесь Лисий не оригинален и прославляет роль Афин в победе над персами и «спасении» эллинов. Оратор называет персидских царей Дария и Ксеркса эпитетами «Царь Азии» ( ) (II, 21, 27), сообщает об их прежнем намерении покорить Европу ( ) (II, 21, 28)61. По мнению оратора, уже после победы при Марафоне афиняне «установили трофей ради всей Эллады над варварами, вторгшимися в чужую страну ради добычи ( , )» (II, 25; cf. II, 21–22). Лисий следует мнению своих современников о Греко-персидских войнах как борьбы за свободу эллинов. В войне с Ксерксом, по словам оратора, афинянам предстояло выбрать одно из двух – или оставить отечество, или примкнув к варварам, поработить эллинов; они предпочли свободу, с доблестью, бедностью и изгнанием, рабО характерном употреблении Лисием выражений «варвары из Азии», «царь Азии» и слова «Европа» взамен слов «Персия» и «Греция» см.: Isaac B. The Invention of Racism. P.283–284. 61 ству отечества, с позором и богатством. Сообщая о последствиях победы при Саламине, Лисий отмечает: «Своей победой на море они показали всему миру, что лучше с немногими боротья за свободу, чем с множеством рабов царя – за свое рабство. Для свободы Эллады они сделали самый большой и самый ценный вклад». Оратор идет еще далее в прославлении афинских достижений, заявляя, что афиняне в борьбе с персами прочно завоевали свободу Европе. Афиняне, как заявляет Лисий, противопоставили своих немногих воинов полчищам Азии. Греческие сторонники персов, как говорит оратор, напротив, потеряв надежду на свободу, надели на себя иго рабства. Спартанцы представлены в довольно негативном свете, за исключением павших при Фермопилах. Упоминается о сожжении храмов и других ужасах войны. После довольно пространного исторического экскурса Лисий обращается к современному ему положению дел и здесь также проявляется его антиперсидская риторика. Описывая несчастия, выпавшие на долю Греции в период Коринфской войны, оратор замечает: «Когда во главе её стали другие (т.е. спартанцы – Э.Р.), то победили эллинов на море те, которые прежде не осмеливались вступать в Эгейское море (т.е. персы – Э.Р.): они поплыли в Европу; города эллинские попали в рабство, в них утвердились тираны – другие после победы варваров… Как несчастная осиротевшая Эллада, и как счастлив царь Азии, что во главе её стали другие! Элладе, лишившейся их, грозит рабство, а у царя, когда гегемония перешла к другим, явилось желание подражать замыслу предков». Эти замечания Лисия нуждаются в некоторых комментариях. Прежде всего, следует заметить, что оратор довольно нетрадиционноо, но близко к тому, что позднее отмечал Исократ, интерпретирует сражение при Книде 394 г. до н.э. В этой битве греко-финикийский флот под командованием афинянина Конона и сатрапа Фарнабаза разгромил спартанскую эскадру и положил конец спартанской морской гегемонии. За свою победу Конон получил значительные почести в Афинах, и эта победа в общественном сознании должна была ассоциироваться больше с афинской победой, чем с персидским успехом. Лисий, переставляя акценты при описании событий, очевидно, как это видно по последующих слов, стремится провести сравнение персидской политики периода Коринфской войны с завоевательной политикой Дария и Ксеркса, и, вопреки исторической правде, обосновать идею о реальности персидской угрозы грекам (собственно говоря, это мог быть первый, однако, далеко не последний случай в IV веке до н.э., когда греческий автор аппелировал к персидской угрозе, чтобы доказать необходимость объединения греков в будущей войне против персов). В «Олимпийской речи», произнесенной в 388 г.до н.э., оратор призывал к прекращению войны и к единению греков перед лицом различных несчастий, но главным образом, со стороны царя Персии и сиракузского тирана Дионисия. Из сохранившегося изложения речи становится понятно о чём говорил Лисий. Он указывал на то, что Эллада находится в позорном положении, многие местности её находятся под властью варвара и многие города разорены тиранами (Lys., XXIII, 3). Лисий отмечает: «Мы видим, что нам грозят отовсюду страшные опасности: вы знаете, что власть находится у тех, кто господствует над морем, что деньги в руках царя, что живая сила эллинов принадлежит тем, кто может её оплачивать, что флотом владеет он сам большим и также большим владеет тиран сицилийский» (XXIII, 5). Оратор призывал к прекращению междособых войн, а также подражанию предкам, «которые у варваров, желавших завладеть чужой землей,отняли их собственную и изгнавши тиранов,сделали свободу общим достоянием»(Lys.,XXIII, 6). Далее обратимся к интерпретации идей Исократа,у которого доктрина панэллинизма приобретает наиболее аргументированный и завершенный характер. Обращение к воззрениям Исократа будет по необходимости кратким, принимая во внимание,во-первых, проработанность темы в историографии, а, во-вторых, тот значительный объем информации, который позволяет считать панэллинскую концепцию оратора предметом специального исследования. Итак, как было замечено выше, Исократ провозглашает целью своего «Панегирика», призвание Элладу к единству и к войне против варваров. Причем, следует отметить, что афинский оратор побуждал греков именно к завоеванию Азии. Недавние попытки И. Меланченко поставить под сомнение вопрос о важности этой идеи для Исократа не выглядят убедительными62. Эта идея заявляется оратором в различных речах, но, наибольшее выражение находит, конечно в «Панегирике» и «Филиппе» (IV, Passim, V Passim; cf. XII, 12–13). Дело в том, что в последних двух произведениях не только обосновываются причины, которые, по мнению Исократа, диктуют необходимость завоевания Персидской державы, но и предлагается программа завоевания. Итак, «концепция завоевания» была ключевой во всей антиперсидской риторике Исократа, и она определяет его категорическое несогласие с бытовавшими у греков представлениями о том, что власть над Азией правомерно принадлежит персидскому царю. Это подтверждается следующим заявлением оратора в «Панегирике»: «Из двух равных частей света, именуемых Азией и Европой, царь по договору половину забрал себе, словно он делил власть с Зевсом, а не заключал договор с людьми ( , , , , )» (аллюзия на Анталкидов мир 386 г. до н.э.) (Isocr., IV, 179; cf. V, 100). Напрашивается сравнение со строками Эсхила, где упоминается «ниспосланный Зевсом закон» о владычестве персидских царей над По мнению И. Меланченко, к панэллинской проблематике побуждает Исократа не в последнюю очередь риторический интерес, «возможность показать свое искусство красноречия, посоревноваться со своими соперниками – риторами» (Меланченко И.В. Панэллинские идеи в политическом мировоззрении Исократа // Антиковедение и медиевистика / Сб. науч. Тр. Вып. 4. Ярославль, 2002. С. 3–13). 62 Азией (Aesch., Pers., 762–764)63. Исократ, конечно, упоминает об идеи возмездия как факторе в войне против Персии (IV, 181: ), но делает он это как-то невнятно и между прочим, так что в целом создается впечатление, что в его системе аргументации в пользу будущей войны с персами эта идея не получила какого-бы то ни было развития. Нет упоминания о персидской угрозе, но зато присутствует идея борьбы греков за свободу (IV, 124. 181). Всю аргументацию в пользу своей доктрины панэллинизма, в самом общем виде, афинский оратор сводит к следующим основным моментам. Прежде всего, это создание крайне негативного и враждебного грекам образа варваров. Персы, в представлении Исократа, безусловно исконные и потомственные враги греков – (IV, 184), и этот факт он не устает подчеркивать почти при каждом удобном случае (IV, 73, 158; V, 42; VII, 8, XII, 42). Собственно говоря, подобные идеи звучат и в диалоге Платона «О Государстве» (470c-d): «Значит, если эллины сражаются с варварами, а варвары с эллинами, мы скажем, что они воюют, что они по самой своей природе враги ( ) и эту их вражду надо называть войной. Когда же нечто подобное происходит между эллинами, надо сказать, что по природе своей они друзья ( ), но Эллада в этом случае больна и в ней царит междоусобица, и такую вражду следует именовать раздором»64. Но вернемся к Исократу. Далее, следует соответствующий подбор исторических примеров у ритора для иллюстрации своего тезиса об исконной враждебности эллинов по отношению к варварам. В том же «Панегирике» оратор представил интересную, в духе своей концепции, интерпретацию мифа о нападении амазонок на Афины (66–69): «Стремясь установить власть над Европой и ненавидя эллинский род ( ), они бросили вызов именно Афинам, считая, что если справятся с этим городом, то разом покончат со всей Элладой. Но цели своей они не достигли: имея противником лишь афинян, они потерпели такое поражение, словно воевали против целого человечества» ( ). Разумеется, напрашивается прямая аналогия с Греко-персидскими войнами, во время которых царь Ксеркс также стремился установить власть над всей Европой, но потерпел сокрушительное поражение. Исократ, как и его предшественники, также активно эксплуатирует миф о Троянской войне как аргумент в пользу извечной борьбы эллинов с О представлениях о Европе у Исократа см.: Romilly J. de. Isocrates and Europe // G&R. 2 ser. 1992. Vol. 39. № 1. P. 2–13. 64 См.: Isaac B. The Invention of Racism. P. 284. Not. 129. 63 nd варварами. Прямые сравнения этой легендарной войны с Греко-персидскими войнами также довольно очевидны. В своих речах, например, оратор неоднократно обращается к событиями Троянской войны в различных контекстах (IV, 54, 83, 158, 159, 181, 182; 186; V, IX, 6; X, passim; XII, 42,189). Наиболее показателны следующие примеры в «Панегирике»: «Вражда наша к персам столь велика, что нет для нас более приятных сказаний, чем о Троянской и Персидской войне, потому что в них говорится о поражении варваров» (IV, 158) или «творения Гомера славятся больше других за то, что он воспел войну против варваров» (IV, 159). Однако, особенно красноречив Исократ на сей счет в другом своем трактате – «Похвала Елены», хотя, как это и следовало ожидать, его суждения не отличаются особой оригинальностью. Собственно говоря, весь трактат посвящен восхвалению греческих легендарных героев и переложению мифов (о Тезее, Геракле и др.), но стиль Исократа побуждает читателя провести сравнения царства Приама, называемого «царством Азией» ( ) (41, 43) с Персидской державой Ахеменидов, а Троянскую войну – с Греко-персидскими войнами. Наконец, в завершении трактака Исократ замечает: «Мы по справедливости можем считать Елену также причиной того, что мы не оказались рабами варваров. Легко обнаружить, что именно благодаря Елене эллины смогли прийти к согласию и предприняли совместный поход на варваров. Тогда-то впервые Европа водрузила трофей в честь победы над Азией» (Isocr., X, 67). Таким образом, «Похвала Елене» может вполне быть признана панэллинским документом65. В «Панафинейской речи» Исократ также неоднократно аппелирует к событиям Троянской войны, которую он считает проявлением вражды к варварам (XII, 42, 45, ). В одном из своих пассажей он заявляет, что предки афинян проявляют с эллинами и вражду к варварам ( ), которую они унаследовали от времени Троянской войны ( ) (Isocr., XII, 42).Исократ также утверждает о выдающейся миссии Афин в войне с персами как «спасителей Эллады» (Paneg., 75, 91, 98). Кроме того, Исократ также побуждал греков к объединению против Персидской державы ссылками на те события в Элладе и Персии, очевидцем которых был он сам и его современники. В «Панегирике» он, например, неоднократно акцентирует внимание на негативных для эллинов последствиях Анталкидова мира, предлагая разорвать договор с Персией (IV, 175–180). Говорит здесь Исократ и о политической ситуации внутри Персидской державы, восстаниях Египта и Кипра, опустошении войной Финикии и Сирии, сепаратистских тенденциях в политике династов Ликии и Карии (IV, 161–162). Эту тему он продолжает развивать и спустя несколько десятилетий и в «Филиппе» (101–104), сообщая о неудачных попытках персидского царя возвра- Kennedy G.A. Isocrates’ Encomium of Helen: A Panhellenic Document // TAPA. 1958. Vol. 89. P. 77–83; Isaac B. The Invention of Racism. P. 287. 65 тить себе Египет, отпадении от царя Кипра, Финикии и Киликии, ненадежность по отношению царю Артаксерксу III карийского династа Идриея. Наконец, оратор упоминает и откровенные выгоды от будущего греческого завоевания Персии и даже представляет план такого завоевания. В «Панегирике» он, как известно, отстаивает идею сотрудничества Афин и Спарты в будущей войне против Персии, но в «Филиппе» оратор призывает к македонскому царю возглавить этот панэллинский поход, который доставит в итоге славу, богатство и господство над Азией (IV, 182–186; V, 119–142). Конечно, призывы Горгия, Лисия, Исократа и прочих приверженцев доктрины панэллинизма не могли не оказать сильного влияния на общественное мнение своих современников, однако, в большинстве случаев они расходились с «практической выгодой», которую, как считали многие греческие политические деятели, они или их полисы могли получить от сотрудничества с Персией. И не случайно, что тот же Исократ в «Панегирике», носящем во многом полемический характер, ссылается на мнение своих «оппонентов». Так, в одном случае, Исократ заявляет: «Многие опасаются могущества царя и утверждают, что он очень грозный противник, напоминая о его большом влиянии на эллинские дела» (IV, 138). Далее оратор приводит аргументы против этой точки зрения, которые завершаются иронической сентенцией: «Таковы самые крупные царские победы, о которых неумолкая твердят повсюду те, кто превозносит могущество варваров» – , (IV, 143). Такимо бразом, Исократ, наконец-то, «называет» своих оппонентов – это «те, кто превозносит могущество варваров» – приверженцы тесных политических отношений греческого мира с Персидской державой (которых, как мы знаем, было в достаточном количестве в каждом более или менее крупном греческом полисе, в том числе, и в Афинах). Во всяком случае, ясно, что идеи, пропагандируемые Исократом, не встречали единодушной поддержки. С подобных же позиций греко-персидские взаимоотношения определяет К. Аллен, которая справедливо обращает внимание на существующий диссонанс между реальной политической практикой и идеологией греков. Как замечает исследовательница, «хотя антиварварская риторика наполняла политические и философские трактаты, а стереотипное восприятие негреков продолжало преобладать как в литературе, так и искусстве, эти идеологические представления о варваре, как понятно, были не полностью изоморфны обычной, повседневной жизни»66. К. Аллен считает возможным говорить даже о неком равновесии между антиварварской риторикой и проварварской политикой в греческих обществах IV столетия до н.э. как своеобразном рав66 Allen K.H. Philobarbarism: A Study in Greek Interchanges with the Non-Greeks in the Fourth Century B. C. PhD Diss. Princeton, 2002. P. 12. новесии между «теорией» и «практикой»67. К. Аллен верно обратила внимание на то обстоятельство, что даже несмотря на доминирование восприятия в эллинском общественном сознании персов как врагов в ряде полисов (но далеко не во всех), реальная политическая ситуация способствовала во многом преодолению этого стереотипа и установлению тесных дипломатических отношений между сторонами. Впрочем, следует добавить к этому, что существовали полисы, где не было «идеологического» препятствия к налаживанию контактов с Персией (так, фиванцы и аргосцы отличались персофильством). В частности, сторонником «прагматической» политики по отношению к Персии несомненно был Демосфен. По представлению ряда исследователей, «панэллинизм» этого афинского оратора отличался от «панэллинизма» Исократа как раз тем, что Демосфен призывал к объединению греков в войне не против Персии, а против Македонии; в персах же он убеждал афинян видеть союзников против Филиппа68. Впрочем, афинский оратор весьма непоследователен в своей позиции по вопросу об отношениях с Персией. Демосфен касается «персидского вопроса» в ряде своих речей, но более всего обсуждению этой темы посвящены две речи – «О симмориях» (355/4 г. до н.э.) и «Четвертая речь против Филиппа» (349/8 г. до н.э.), которые отделены по времени несколькими годами. В своей речи «О симмориях» Демосфен выступает против мнения о том, что греки должны первыми начать войну с персами. Оратор стремится доказать, что царь, который назван в речи «общим врагом всех эллинов», на самом деле не представляет угрозы для Греции, и стремится доказать, что война с варваром не должна преследовать никакой другой цели, как только защиту страны, жизни, обычаев, свободы и т.д. (Dem., XIV, 32–33). В «Четвертой речи против Филиппа» Демосфен убеждал своих сограждан объединиться с персами против македонского царя, и даже заявлял: «…Надо отказаться от нелепого взгляда, который много раз причинял нам ущерб: “да он варвар” или “он общий враг для всех” и все тому подобное» ( , ).(Dem., X, 33). Итак, рассмотренный в главе материал демонстрирует, что самые первые оценки отношений с персами были связаны с темой Греко-персидских войн в греческой литературе (Симонид Кеосский, Пиндар, Эсхил, Геродот, Тимофей Милетский и др.). В целом, восприятие современниками Грекоперсидских войн было также во многом стереотипным: во-первых, изображением этих войн как проявления «извечного» конфликта между Грецией / 67 Ibid. P. 12ff. См.. напр.: Dunkel H.B. Was Demosthenes a Panhellenist? // CPh. 1938. Vol. 33. № 3. P. 291–305; Perlman S. Panhellenism, the Polis and Imperialism. S. 23–25; Green P. From Ikaria to the Stars. P. 126ff; Mitchell L.G. Panhellenism and the Barbarian. P. 12–13. Исаева В.И. Античная Греция в зеркале риторики. С. 163). 68 Европой и Персией / Азией; во-вторых, представлением этих войн как борьбы эллинов за свою свободу против персидского порабощения; в-третьих, как соответствующего рубежа в собственной истории, сравнимого по своему значению разве только с Троянской войной, отправного момента для развития ряда идей и лозунгов для будущей войны с персами – возмездия и завоевания Азии, нашедшей также выражение в доктрине панэллинизма IV в. до н.э. Что касается собственно доктрины панэллинизма, то её возникновение целесообразно связывать с деятельностью греческих ораторов и публицистов конца V – первой половины IV в. до н.э. (Горгия, Лисия, Исократа). Причем, на наш взгляд, имеет смысл дифференцировать идеологическую доктрину панэллинизма от идеи панэллинизма в целом: последняя, и здесь имеет смысл согласиться с некоторыми современными исследователями, означает осознание греками своего этнического и культурного единства, которое восходит еще к архаической эпохе. В чем же суть доктрины панэллинизма? Как представляется, основную сущность доктрины панэллинизма составляла идея о единении и сотрудничестве между всеми греческими государствами с главной целью – войны возмездия против Персии. Своим фундаментом эта идеологическая доктрина основывалась на современной грекам действительности, которая, с одной стороны, в изобилии давала примеры жестоких межполисных конфликтов и развивающегося на их фоне социально-экономического и политического кризиса, а, с другой стороны,– дипломатическое влияние Персии на политическую жизнь греков. ГЛАВА 7 ПРОПАГАНДА ИДЕЙ И ЛОЗУНГОВ ПАНЭЛЛИНИЗМА В ПОЛИТИКЕ ГРЕКОВ 1.Постановка поблемы Общепринято полагать, что термин «пропаганда» (от лат. propagatio – распространение) в узком политическом значении был впервые введен в 1622 г. римской католической церковью в Ватикане, когда папа Григорий XV создал Sacra Congregatio de propaganda fide – «Священный комитет пропаганды веры» с целью распространения католической веры в Европе. С этого времени слово «пропаганда» прочно вошло в современный лексикон. Между тем, исследователи, как правило, соглашаются в том, что само явление пропаганды зародилось в период древнего мира (на Востоке, в Греции, Риме)69. По единодушному мнению историков, политологов, психологов, специалистов по теории коммуникаций, термин «пропаганда» в самом широком смысле означает распространение в обществе и разъяснение какихто воззрений, идей, знаний и т.п., преимущественно, через СМИ. Политическая пропаганда как разновидность пропаганды вообще преследует цель формирование у широких масс населения определенных взглядов. В одной из современных работ, посвященных определению сущности пропаганды, синонимом этого термина называется «психологическая война», но среди других синонимов упомянуты – ложь, искажение истины, хитрость, манипуляция, «промывка мозгов», лесть и др70. Говоря о пропаганде идей панэллинизма мы прежде всего имеем ввиду распространение среди греков таких идей, которые бы возбуждали в них ненависть к персам, побуждали их к примирению и организации военного похода против Персидской державы. 1. «Платейская клятва» как «идеологический» документ Представляется определенным, что греческие авторы IV в. до н.э. в своих оценках Греко-персидских войн, которые оказывали существенное влияние на общественное мнение греков своей эпохи и потомков, во многом основывались на восприятии этих войн их современниками и участниками. Незадолго до сражения при Платеях в 479 г. до н.э. греки принесли клятву, которая отражает идеологические аспекты войны против Персии. Об истории пропаганды см., в общем, и в период древнего мира, в частности, см.: Taylor Ph .M. Munitions of the Mind: A History of Propaganda from the Ancient World to the Present Era. Manchester, 2003. P. 19–50; пропаганда у греков см.: Pearson L. Propaganda in the Archidamian War // Cl.Ph. 1936. Vol. 31. № 1. P. 33–52; Tzifopoulos Y.Z. Thucydidean Rhetoric and the Propaganda of the Persian Wars Topos // PdP. 1995. Vol. 281. F. 1. P. 91ff; пропаганда в Риме: Evans J.D. The Art of Persuasion: Political Propaganda from Aeneus to Brutus. Michigan, 1992. 70 Jowett G., O’Donnell V. Propaganda and Persuasion. 3rd ed. L., 1999. P. 3. Приведение многочисленных точек зрения на сущность пропаганды выходит за рамки нашей работы. 69 Текст клятвы сохранился в трех основных версиях: в сообщении Диодора Сицилийского (Diod., XI, 29, 1–4), в судебной речи оратора Ликурга «Против Леократа» (330 г.) (Lyc., in Leocr., 81) and в афинской надписи из дема Ахарны (IV в. до н.э.) (Tod., II, 204 = GHI, 88). Версии Ликурга и Диодора некоторым образом дополняют друг друга. В изложении Ликурга перед нами более полный вариант клятвы, в передаче Диодора – несколько сокращенный. Наиболее полной (хотя и вызывающей более всего вопросов и трудностей в интерпретации) является афинская версия клятвы, сохранившаяся в надписи из Ахарны. Надпись была обнаружена в 1932г. и впервые опубликована известным французским эпиграфистом Луи Робером (20 верхних строк той же самой стелы занимает знаменитая клятва афинских эфебов), который датировал её последней третью IV в. до н.э. (эта датировка общеприянта)71. По справедливому замечанию Иры Марк, «стела представляет собой графическое свидетельство, насколько важна была Платейская клятва в идеологии Афин IV в. до н.э., подобно клятве эфебов, как пример благочестия и доблести на войне»72. Основная проблема, которая возникала перед исследователями в связи с изучением клятвы – её аутентичность. К настоящему времени мнения исследователей расходятся по вопросу подлинности клятвы: одни выносят негативный вердикт клятве, считая её фиктивной, другие же стремятся рассматривать её как подлинную73. Специально не углубляясь в проблему аутентичности, обратимся непосредственно к её содержанию. 71 Robert L. Etudes epigraphiques et philologiques. Paris, 1938. P. 302–316. Cf. Tod. II, no. 204. P. 303-307; Daux G. Serments amphictioniques et serment de Platees // Studies Presented to David M. Robinson. Vol. 2. St. Louis, 1953. P. 775-782. 72 Mark I.S. The Sanctuary of Athena Nike in Athens: Architectural Stages and Chronology. Princeton, 1993. P. 100. 73 Tod. II, no. 204. P. 303–307. В пользу подлинности: Raubitschek A.E. The Covenant of Plataea // TAPA. 1960. Vol. 91. P. 178ff; Burn A.R. Persia and the Greeks. The Defence of the West. P. 512–515; Green P. The Greco-Persian Wars. Berkeley, 1996. P. 239–241. В пользу этого мнения недавно высказался и Г. Ван Веес, который красноречиво заметил: «Действительно, архаические спартанские характерные черты клятвы столь многочисленны и явственны, что мы вынуждены заключить, что клятва на стеле была подлинным документом времени Персидских войн, тогда как клятва в литературных источниках была радикально измененной версией ее, которая прославляла Афины и заслужила то, что была названа подделкой» (Wees van H. “The Oath of the Sworn Bands”: The Acharnae Stela, tha Oath of Plataea and Archaic Spartan Warfare // Das frühe Sparta. / Hrsg. von A. Luther, M. Meier, L. Thommen. Berlin: Franz Steiner Verlag, 2006. P. 126). В пользу фальсификации: How W.W., Wells J. A Commentary on Herodotus. Oxf., 1912. Vol. 2. P. 199; Habicht C. Falsche Urkunden zur Geschichte Athens im Zeitalter der Perserkriege // Hermes. 1961. Bd. 89. Ht. 1. S. 11ff. Flower M.A., Marincola J. Herodotus: Histories Book IX. Cambridge, 2002. P. 323–325. Дж. Микалсон приводит мнения об аутентичности клятвы, но не выражает собственного отношения к ним (Mikalson J.D. Herodotus and Religion in the Persian Wars. L., 2003. P. 92–93). П.Родс также высказывает сомнения в пользу подлинности клятвы (Rhodes P. A History of the Classical Greek World, 478–323 BC. Oxford, 2006. P. 15). Впрочем, также встречается мнение, что эта «Платейская клятва» на самом деле должна относиться к битве при Марафоне (Krentz P. The Oath of Marathon, Not Plataea // Hesperia. 2007. Vol. 76. № 4. P. 731–742). Текст клятвы по всем основным источникам включает в себя следующие элементы: (1) признание свободы высшей человеческой ценностью – дороже жизни; (2) обязательство не покинуть своих командиров; (3) обещание похоронить павших в сражении; (4) обет не начать войну со своими бывшими союзниками по борьбе с Персией. Между основными версиями клятвы, однако, имеются некоторые расхождения. Во-первых, намерение возложить десятину на персидских сторонников в Греции упоминает только Ликург и афинская надпись, но не Диодор Сицилийский. Во-вторых, обещание греков сохранить в прежнем виде разрушенные персами греческие храмы встречается у Ликурга и Диодора, однако, не упоминается в эпиграфическом документе. Наконец, афинская надпись из Ахарны содержит обет греков быть верными клятве, включает страшные проклятия, которые должны были выпасть на голову тех, которые нарушили принесенную присягу. Намек на этот раздел эллинской клятвы можно обнаружить только в замечании Диодора (IX, 10, 5), правда несколько в ином контексте, о том, что греки поклялись при Платеях передавать детям своих детей вражду к персам до тех пор, пока реки текут в море и род человеческий существует, и земля плоды несет. Признание свободы высшей человеческой ценностью – отражает традиционное восприятие Греко-персидских войн как борьбы за свободу. Обещание эллинов не начинать войны со своими союзниками касается послевоенного построения отношений между полисами – участниками Грекоперсидских войн и нацелено на дальнейшее сохранение общеэллинского единства. Последнее хорошо согласуется с клятвой греков, принесенной при заключении союзного договора против Персии в 481 г. до н.э. «прекратить вражду и междоусобные войны», которую упоминает Геродот (VII, 145). Обет греков сохранить в неизменности храмы, разрушенные персами, нуждается в некоторых дополнительных комментариях. Это условие отражает проявление среди греков лозунга будущего возмездия за сожжения и разорения персами греческих святынь и храмов. Разорение религиозных центров имело место с середины VI в. до н.э. в политике персов на завоеванных территориях, даже вне пределов собственно Греции, однако, подобные действия не могут быть признаны довольно распространенной персидской практикой обращения с покоренным населением74 В сообщениях античных авторов и эпиграфических свидетельствах присутствуют сведения о довольно почтительном отношении персов к греческих храмам, об их религиозной толерантности75. По мнению М.А. Дандамаева, разрушение персами греческих храмов преследовало прежде всего религиозно-политические цели: персидские цари, подобно их действиям против других восточных народов в ходе своих завоеО религиозной политике Ахеменидов см. в общем: Дандамаев М.А., Луконин В.Г. Культура и экономика древнего Ирана. М., 1980. С. 331–343; О персидской политике уважения чужих святилищ см.:Green P. Greco-Persian Wars. P. 67. 75 См. почтение Датиса к культу Аполлона Делосского (Hdt., VI, 97, ; Paus., X, 28, 7) и Афины Линдской (Chron. Lind., XXXII, 65–74); жертвориношения Ксеркса Афине Илионской Hdt., VII, 43); письмо Дария I своему сатрапу Гадату (ML., 12, сткк. 17–19). 74 ваний, стремились лишить враждебное ему население помощи богов76. Близкую к этой трактовку сожжению греческих святилищ персами предложил П. Джорджес. Он связал эту практику с религиозными доктринами зороастризма, согласно которым, огонь считался священным у персов. По мнению исследователя, персы «объявляя войну» богам врагов, сжигали храмы, которые считались убежищами злых демонов (дэвов), и оказывали почтение к богам тех, кто оставался им верен77. В общем, эти объяснения действительно могут вскрывать одну из важным причин столь жестокого обхождения персами со святилищами тех греков, которые оказывали им сопротивление (не случайно в греческих источниках делается акцент на сожжении храмов)78. Следует, однако, указать, что, еще позднее и Геродот также видел идею возмездия как один из основных факторов войны с Персией, признавал тот очевидный факт, что та же самая идея играла существенную роль и в политике персидских царей по отношению к грекам79. Фактически, надо сказать, что действия святотатства были религиозными преступлениями, обыкновенно совершаемыми во время войны, причем и греками по отношению друг к другу. Но как бы то ни было, случаи святотатства персов в Греции способствовали зарождению эллинской идеи возмездия. Исократ отмечает, что решение не восстанавливать сожженные персами храмы первыми приняли ионийцы после поражения их восстания против Персии (IV, 156). Правда, не ясно, означает ли это, что прочие греки в принятии соответствующего решения последовали примеру ионийцев, или же Исократ приписал ионийцам ту клятву, которую на самом деле принесли греки перед битвой при Платеях. Павсаний (X, 35, 2) свидетельствует о существовании и в его время некоторых невостановленных храмов: храма Аполлона в Абах (Фокида), храмов в Галиарте, богини Геры в Афинах (I,1, 5), храма Деметры в Фалероне. В отношении храма в Абах, Павсаний даже отмечает: «Когда эллины восстанавливали сожженные варварами святыни, они решили этого храма не восстанавливать, но оставить в таком разрушенном виде как вечный памятник на все времена взаимной вражды» (X, 35, 2). В этой связи примечателен так называемый «декрет Перикла» о созыве панэллинского конгресса в Афинах, сохранившийся только в изложении Плутарха (Per., 17). В тексте передаваемого херонейским биографом документа, в числе прочего, предлагалось грекам Европы и Азии собраться в Афины, чтобы провести переговоры в отношении греческих храмов, разрушенных варварами ( )80. Это Дандамаев М.А., Луконин В.Г. Культура и экономика древнего Ирана. С. 343. Georges P. Barbarian Asia and the Greek Experience. P. 56ff. 78 М.А.Дандамаев, однако, считает эти сообщения преувеличенными (Дандамаев М.А., Луконин В.Г. Культура и экономика древнего Ирана. С. 343, прим. 28). 79 Jong I. de. The Anachronical Structure in Herodotus’ Histories. P. 100-104. 80 О предложении в декрете Перикла обсудить на конгрессе судьбу греческих храмов, разрушенных персами см.: Seager R. The Congress Decree: Some Doubts and a Hypothesis // Historia. 1969. Bd. 18. Ht. 1. S. 129–131; Cawkwell G.L. The Peace between Athens and 76 77 свидетельство показывает, что и спустя три десятилетия после битвы при Платеях вопрос о восстановлении храмов мог быть еще на повестке дня81. А. Раубичек полагал, что «восстановление святилищ было предпринято как часть строительной программы Перикла»82. Археологический материал подтверждает свидетельства нарративной традиции. Раскопки на афинском акрополе и некоторые эпиграфические данные могут предполагать,что «старый храм» Афины Полиады, сожженный персами в 480 г., действительно не был никогда восстановлен, а продолжал находиться в руинах до поздней античности, и таким образом был превращен в памятник святотатства варваров и афинского благочестия83. Другие же здания, – Парфенон и Эрехтейон, были сооружены в рамках строительной программы Перикла и только в 440–430 гг. до н.э. заменили располагавшиеся на их месте святилища, которые были разрушены персами84. И.Марк на основании изучения результатов раскопок на афинской агоре, замечала, что восстановительные работы там начались уже в 470-е гг. и продолжались еще в 460е гг.: однако, в течение всего этого периода культовые места агоры еще лежали в руинах Так что, как заключает И. Марк, с 479 г. и до середины V в. до н.э. еще не было восстановлений культовых мест85. Таким образом, клятва греков перед битвой при Платеях представляет собой наиболее раннее свидетельство в пользу зарождения и развития идеи возмездия у греков в период Греко-персидских войн. Спустя пять лет, в 472 г. до н.э. в «Персах» Эсхил, как уже было отмечено, не только недвусмысленно формулирует идею возмездия, но уже выражает призыв к возмездию (Pers., 808–824). Persia // Phoenix. 1997. Vol.51. № 2. P. 126f. В историографии также ведется полемика в отношении реальности плана Перикла, никогда не реализованного. 81 Вероятно, как обычно предполагают, завершение войны с Персией посредством заключения Каллиева мира в 449 г. могло дать повод к пересмотру прежнего решения о не восстановлении храмов, пострадавших от персов. 82 Raubitschek A.E. The Peace Policy of Pericles // AJA. 1966. Vol. 70. № 1. P. 39. Впрочем, вероятно, были тому исключения. Плутарх, например, сообщает, что Фемистокл отстроил за свой счет и украсил родовое святилище Ликомидов во Флии, сожженное персами (Plut. Them.,1). Но это восстановление было таким образом частной инициативой. 83 Раскопки «старого храма» Афины Полиады на акрополе были начаты В. Дёрпфельдом в конце XIX в.Этот материал был исследован в многочисленных публикациях, наконец, относительно недавно был суммирован и интерпретирован в статьях Глории Феррари (Ferrari G. 1) The Ancient Temple on the Acropolis at Athens // AJA. 2002. Vol. 106. P. 11–35, особенно P.14; 2) The Ilioupersis in Athens // HSCP. 2000. Vol. 100. P. 142). 84 Маринович Л.П., Кошеленко Г.А. Судьба Парфенона. М., 2000, С. 36–42; Кузнецов В.Д. Организация общественного строительства в древней Греции. М., 2000. С. 39. 85 Mark I.S. The Sanctuary of Athena Nike in Athens. P. 101. В отношении персидского разрушения и последующего восстановления алтаря Двенадцати Богов на агоре см.: Gadbery L.M. The Sanctuary Twelve Gods in the Athenian Agora: A Revised View // Hesperia. 1992. Vol. 61. № 4. P. 450ff. 2. Вознокновение «праздника освобождения» – Элевтерии После знаменательной греческой победы над персидским войском Мардония в битве при Платеях, греки предприняли ряд мер, которые имели важное значение в деятельности Эллинского союза. Прежде всего – это продолжение «идеологического» оформления своей победы, рассмотрение которого начнем также с упоминания о собрании эллинов на Истме, когда они не только принесли клятву, но и решили «прославлять богов тем, что если они одержат победу, то справлять в тот же день эллинам сообща освобождение и совместно исполнять Элевтерию в Платеях» (Diod. XI, 19, 1–3). Предысторию решения греков в отношении учреждения праздника освобождения – Элевтерии, сообщает также Плутарх. Согласно последнему, в ответ на некое обращение афинского стратега Аристида и спартанского военачальника Павсания к дельфийскому оракулу, тот повелел соорудить алтарь Зевсу Элевтерию, но жертв не приносить до тех пор, пока по всей стране не будет погашен огонь, оскверненный персами и зажжен новый, чистый – от алтаря в Дельфах86. После победы при Платеях, греческие военачальники отправились по городам, заставляя всех у кого горел огонь, тушить его, а платеец Эвхид доставил священный огонь из Дельф в Платеи (Plut. Arist., 20). Наиболее раннее свидетельство о воздвижении алтаря Зевса Элевтерия в Платеях предоставляет Симонид Кеосский в эпиграмме, которая была помещена на этом алтаре: «Эллины, силою рук и Ареса искусством, и смелым / Общим порывом сердец – персов изгнав из страны, / В дар от свободной Эллады Освободителю-Зевсу / Некогда здесь возвели этот священный алтарь ( / ,/ , / ). (Sim., XV Page). По справедливому замечанию В. Розивача, алтарь был рефлексией в религиозной сфере политической реальности, созданной греками87. По мнению К. Раафлауба, культ Зевса Элевтерия подтверждает близкую связь между религией, культом и политикой88. Фукидид (II, 71, 2) также упоминает жертвоприношение Зевсу Элевтерию, совершенное военачальником Павсанием на агоре Платей: «Ведь лакедемонянин Павсаний, освободив Элладу от мидян в союзе с эллинами, которые приняли участие с битве с мидянами... принес жертву на платейской площади Зевсу Элевтерию». Об учреждении культа Зевса Элевтерия после победы над персами говорится и в сообщениях лексикографов (EM. s.v. ; Suid., s.v. ; Hesych., s. v. ; Harpocr. s. v. Об историческом контексте этого оракула: Кулишова О.В. Дельфийский оракул в системе античных межгосударственных отношений (VII–V вв. до н.э.). СПб., 2001. С. 282. 87 Rosivach V.J. The Cult of Zeus Eleutherios at Athens // PdP. 1987. Vol. 235. P. 264. 88 Raaflaub K. The Discovery of Freedom in Ancient Greece. P. 116. 86 ; Phot., s.v. ). Во-первых, следует заметить, что появление самого культа Зевса Элевтерия (отождествляемого также с Зевсом Сотером) может относится к более раннему периоду, чем Греко-персидские войны. Об этом свидетельствует, вопервых, сообщение Геродота, что в 522 г. до н.э. на Самосе Меандрий учредил культ Зевса Элевтерия в честь освобождения полиса от тирании89. Вовторых, присутствие следов почитания Зевса Элевтерия обнаруживается даже в тех городах, которые не были причастны к событиям Греко-персидских войн (в Сиракузах, Таренте)90. Однако, в ряде балканских греческих полисов подобный культ был определенно установлен с целью празднования победы греков над персами при Платеях. Такой был, в частности, культ Зевса Элевтерия в Платеях и Афинах, в отношении которого существуют эпиграфические свидетельства, и, возможно, также и в Спарте91. Так, Павсаний замечает, что медный алтарь и статуя Зевса Элевтерия из белого мрамора стояли в Платеях недалеко от общей могилы павших в сражении (Paus. IX, 2, 4). В отношении праздника Элевтерии существуют также некоторые свидетельства о том, что он был учрежден вскоре после победы при Платеях. Павсаний сообщает, что «Элевтерии» греки справляют вплоть до его времени – каждые четыре года на пятый (Paus., IX, 2, 4-6)92. Надо заметить, что эпиграфические свидетельства в отношении проведения в Платеях Элевтерий относятся только к эллинистическому и римскому периоду. Так, самая ранняя надпись – решение общего собрания эллинов в Платеях, датируемая между 261 и 246 гг. и присуждающая почести Главкону, сыну Этеокла из Афин (обнаружна в 1971 г.:Austin,№ 51). Надпись неоднократно ссылается на культ Зевса Элевтерия в Платеях и упоминает состязания, которые греки празднуют на гробнице героев, сражавшихся против варваров «за свободу греков». К.Раафлауб отрицал значимость культа Зевса Элевтерия в греческой истории V в. до н.э. и считал, что его справление было сведено только к ежегодному празднованию. И только позднее, в IV в. до н.э., в новом историческом контексте, когда Филипп II и Александр Македонский планировали возобновить войну против Персии, он был возрожден. Что касается празднования «игр освобождения» – Элевтерии, то исследователь также предполагает, что если эти игры и были учреждены после битвы при Платеях, то они К. Раафлауб доказывает в пользу недостоверности этого рассказа Геродота. Однако, сообщение Геродота принимает В. Розивач, Дж. Микалсон и другие современные исследователи. 90 Предполагают также, что и в Афинах до Греко-персидских войн существовал культ Зевса Сотера, позднее ассоциированный с Зевсом Элевтерием. 91 О культе Зевса Элевтерия и одноименной стое в Афинах см.: Rosivach V.J. The Cult of Zeus Eleutherios at Athens. P. 262–285. 92 По замечанию С.Элкока, гробницы не были найдены, но алтарь Зевса Элевтерия был ассоциирован с алтарем монументальной структуры (15м х 4м), обнаруженный к востоку от города (Alcock S. Archaeology of the Greek Past: Landscape, Monuments and Memories. Cambridge, 2002. P. 79–80). 89 могли проводиться в умеренном масштабе или были вскоре отменены в результате распада Эллинского союза. По мнению К. Рауфлауба, Элевтерии должен был приобрести большее значение только с IV столетия до н.э. Эти предположения К.Раафлауба, как он сам признает, основаны на argumenta ex silentio – отсутствии археологических и эпиграфических свидетельств от V в. до н.э., чему, на наш взгляд, не следует придавать слишком уж большое значение. Еще одно сообщение Плутарха об учреждении Элевтерий должно рассматриваться в общем контексте дискуссии в отношении «псефизмы Аристида».Херонейский биограф пишет о событиях после битвы при Платеях: «После этого на собрании всех греков Аристид внес предложение, по которому съезжаться ежегодно в Платеи из разных концов Греции пробулам и феорам, устраивать каждые пять лет состязания Элевтерии, быть эллинским взносам в десять тысяч щитов и тысячу всадников и сто кораблей для борьбы с варварами. Платейцам пользоваться неприкосновенностью и приносить жертвы богу за Грецию. Предложение было принято и платейцы согласились каждый год совершать жертвоприношение теням греков, павших и похороненных у стен их города» (Plut. Arist., 21). Плутарх дает подробное описание праздника Элевтерии, которое, как он замечает, справляется до его времени (Plut. Arist., 21). Довольно интересно, что развитие дискуссии в отношении «псефизмы Аристида» во многом напоминает споры в отношении «панэллинского декрета Перикла», о котором сохранилось также единственное упоминание именно у Плутарха (Plut. Per., 17). Споры исследователей об их аутентичности не затихают до настоящего времени. Уже в начале XX века среди исследователей возникли сомнения в достоверности сообщений Плутарха. Авторы ATL считали «декрет Аристида» неаутентичным (ATL, III, P.100ff). В новейших комментариях к IX книге труда Геродота, принадлежащих М. Флауэру и Дж. Маринколе, псефизма Аристида объявляется «фиктивной», а возникновение праздника Элевтерии датируется концом IV в. до н.э.93. С другой стороны, Дж. Ларсен и А. Раубичек относились с доверием к сообщению Плутарха94. Дж.Ларсен даже считал собрание эллинов при Платеях и «псефизму Аристида» важным этапом в эволюции Эллинского союза – созданию панэллинской организации на постоянной основе (permanent Hellenic League). На наш взгляд, в существовании декрета Аристида нет ничего невероятного, и даже некоторые его аспекты говорят больше в пользу его аутентичности (например, язык документа, стилизованный под язык официальной псефизмы). Не следует забывать и то, что Плутарх в своем повествовании довольно активно использовал местную, беотийскую традицию, не отраженную в произведениях других авторов. Кроме того, сообщение Плутарха в той его части, которая касается платейцев, находит подтверждение у Фу93 Flower M.A., Marincola J. Herodotus: Histories Book IX. P. 35. Larsen J.A.O. 1) The Constitution and Original Purpose of the Delian League // HSClPh. 1940. Vol. 51. P. 176–180; 2) Federation for Peace in Ancient Greece // CPh. 1944. Vol. 39. № 3. P. 153ff; Raubitschek A.E. The Covenant of Plataea. P. 178–183. 94 кидида: «Собрав всех эллинов, он (Павсаний–Э.Р.) отдал платейцам их город и область, чтобы они жили и владели им свободно и независимо» (Thuc., II, 71, 2). Фукидид говорит вероятно о том же самом собрании эллинов, что и Плутарх. Упоминание Павсания в контексте сообщения Фукидида создает только кажущееся противорчение с сообщением Плутарха об Аристиде. Павсаний, как главнокомандующий греков при Платеях должен был быть инициатором созыва собрания греков и реальным исполнителем его решений, а Аристид – «автором» псефизмы. Та часть псефизмы, которая касается учреждения Элевтерии, также не противоречит другим источникам, и скепсис К. Рауфлауба едва ли можно признать оправданным. Считающаяся наименее достоверной частью «псефизмы Аристида» – предложение о сборе войска для войны против Персии предвосхищает почти аналогичное решение «учредительного» совещания Делосского союза (Thuc., I, 96), но только на этом основании не может считаться невероятным. Однако, особенно интересным представляются данные псефизмы о ежегодном собрании в Платеях эллинских феоров и пробулов. Это решение, если оно аутентично, предполагает, что Платеи должны были стать религиозным и политическим центром Эллинского союза для дальнейшей борьбы против Персии. Сообщение Диодора Сицилийского (XI, 55, 4–7) о процессе против Фемистокла предполагает, что даже после учреждения Делосского союза, которым предводительствовали афиняне, продолжались собрания общего синедриона эллинов ( ), на котором решающее слово было за спартанцами. На мой взгляд, некоторые исследователи необоснованно не придают особого значения этому сообщению Диодора, а между тем, оно указывает, что собрания пробулов продолжали созываться спартанцами (по крайней мере, первое время) даже после перехода гегемонии к афинянам, а это является еще одним доказательством того, что Эллинский союз против Персии продолжал существовать и далее, по крайней мере до 461 г. до н.э., хотя и не исключено, что формально, наряду с Делосским союзом95. Орган с названием в Платеях, занимающийся справлением праздника в честь Зевса Элевтерия и Гомоноий, фиксируется по эпиграфическим данным эллинистического и римского времени (Austin, 51; IG. VII, 2501, 1). Следует предположить, что со временем он мог превратиться из религиозно-политической организации в религиозную. Плутарх также подтверждает, что до его времени в день сражения в Платеях собирается и платейцы приносят жертвы Зевсу Элевтерию в благодарность за победу (Plut. Arist., 19, 8). Так что, собрания пробулов должны были происходить в согла- Основные аргументы в пользу формального существования Эллинского союза по крайней мере до 461 г. см.: Larsen J.A.O. The Constitution and Original Purpose of the Delian League. P. 204ff 95 сие с «псефизмой Аристида» – ежегодно в Платеях в день битвы для празднования победы и решения общегреческих дел96. 3. Лозунг возмездия в деятельности Делосского союза Идея возмездия персам – опустошение царской земли, непосредственно заявлена Фукидидом (I, 96) в качестве главной цели создания афинянами Делосского союза в 477 г. до н.э.: «Предлогом было желание отомстить Варвару за причиненные им бедствия опустошением персидской земли – ». Казалось бы, смысл этого предложения не вызывает разночтений: речь в нем идет об осуществлении эллинами акций возмездия в отношении «царской земли» за бедствия, которые персы причинили грекам во время Грекоперсидских войн97. Тем не менее, современные исследователи далеко не так однозначно воспринимают это свидетельство Фукидида. П. Брант, например, замечает: «Заявленная цель () Делосской лиги дается Фукидидом I, 96, 1; её члены должны были добиваться возмещения (reparation) за ущерб, который они претерпели ранее, опустошением территории царя. Это заявление неполное; кроме того (в Митиленской речи) говорится, что лига была сформирована, чтобы освободить греков от Персии»98. Между тем, Р. Сили подобным образом замечает в отношении приведенного пассажа Фукидида: «Его заявление цели лиги наивное заявление признанного факта; он просто подразумевает, что союзники собрались вместе, чтобы опустошать землю царя. Первоначальная цель лиги была пиратская». В другом месте тот же исследователь добавляет: «Делосская лига была основана из-за вопроса о добычи и её целью было получение еще большей добычи»99. Итак, по-видимому, П. Брант и Р. Сили понимают под возмездием сбор добычи – т.е. признают материальный интерес эллинских союзников. Однако, большинство исследователей подвергают сомнению эту интерпретацию цели Делосского союза, заявленной Фукидидом. Особенно интересны возражения Э. Джэксона, который не только рассмотрел все случаи употребления Фукидидом глагола – «опустошать», «разорять», но и сравнил их с употреблением этого глагола как Фукидидом, так и Геродотом (VIII, 33, 50, 2) при рассказе им о разорении территории Греции царем Диодор, например, говорит, что на одном из собрании синедриона эллинов происходили выборы лучших из эллинов, и синедры были так враждебно настроены к афинянам, что не признали за ними этих качеств (Diod., XI, 55, 6). 97 Так некоторые исследователи понимають заявление Фукидида (См., например:: Cawkwell G.L. The Greek Wars. P. 127, хотя автор монографии замечает, что мы знаем довольно мало об опустошении греками царской территории). 98 Brunt P.A. The Hellenic League Against Persia // Historia. 1953/4. Bd. 2. Ht. 1. S. 150. 99 Sealey R. The Origins of the Delian League // Ancient Society and Institutions. Studies Presented to Victor Ehrenberg on his 75th Birthday. N.Y., 1967. P. 238, 241. 96 Ксерксом100. В целом анализ, проведенный Э. Джексоном, хорошо демонстрирует, что заявленной целью Делосского союза было опустошение царской территории ( ) но не ради получения добычи, а само по себе, сугубо ради возмездия за опустошение персами Эллады в 480–479 гг.101 Эту интерпретацию принимает, например, Н. Робертсон, который обращает внимание на несколько обстоятельств. Вопервых, исследователь на основании сообщения Фукидида, справедливо замечает, что призыв к возмездию впервые возникает в Афинах. Во-вторых, он полагает, что Фукидид воспроизводит объявление греков о возмездии практически дословно. В-третьих, исследователь также поднимает вопрос о том, что означает «территория царя» и сам же дает на него ответ: «Несомненно Памфилия, Киликия, Кипр и Египет – все считались территорией царя с греческой точки зрения, но Лига никогда не вторгалась в эти части до кампании Кимона, которая нашла свою кульминацию в битве при Эвримедонте десять лет спустя после основания Лиги». На этом основании исследователь полагает, что «царская территория» в представлении афинян располагалась на азиатском побережье. Далее Н.Робертсон приходит к неожиданному и в целом довольно парадоксальному заключению: «... территория царя означала территорию мидизировавших греков... Отсюда “заявленным намерением” была угроза наказанием мидистам»102. Это заключение исследователя в принципе спорно и необоснованно. Со своей стороны, заметим, что под определением , очевидно должна пониматься исключительно территория Азии, которая мыслилась греками как потомственное влаПо статистике, приведенной Э. Джексоном, Фукидид использует 66 раз глагол , причем, его объект «земля» ( в accus. или partitiv. gen или в dat. с предлогом ) 34 раза, страна ( или ) 4 раза, поля или равнины, области или строения в стране – 28 раз. Он никогда не упоминает о сборе какой-либо добычи в результате опустошения территории, и в целом, как полагает Э. Джонсон, Фукидид использует глагол в том же самом значении, в котором он использует другой глагол , одним из значений которого является «разорять», «опустошать» (31 раз, из них 22 раза применительно к или ). Не менее показательно употребление глагола Геродотом. Он употребляет это слово три раза, что очевидно соответствует его лексике, но из них два раза применительно к действиям персов во время нашествия Ксеркса. В первом случае историк говорит: «Действительно, на своем пути вдоль реки Кефиса варвары все опустошали ( ) и уничтожали огнем следующие города...» (далее идет перечень городов Фокиды) (Hdt., VIII, 33). Во втором случае Геродот замечает: «[Ксеркс] пришел в Афины и все там разорял» ( ) (Hdt., VIII, 50). 101 Jackson A.H. The Original Purpose of the Delian League // Historia. 1969. Bd. 18. Ht. 1. S. 12–16. Если Джексон посвятил свою статью выяснению точной коннотации глагола , то Х.Ролингз уделил самое пристальное внимание определению у Фукидида (Rawlings III H.R. Thucydides on the Purpose of the Delian League // Phoenix. 1977. Vol. 31. № 1. P. 1–8). 102 Robertson N.D. The True Nature of the «Delian League» 478–461 BC I // AJAH. 1980 [1981]. Vol. 5. № 1. P. 73–74. 100 дение Великого царя Персии (Aesch. Pers., 12–13, 73, 270, 762–764, 929; Choerilus F. 1 PEG; Hdt., I, 4; 95; VII, 1; IX, 116). Лозунг возмездия был в числе пропагандистких лозунгов Кимона в период его военных действий против Персии во главе объединенных сил Делосского союза в 470–460 гг. до н.э. В античной традиции именно Кимон считается наиболее последовательным противником персов, в некотом роде, предтечей Агесилая. Плутарх (Cim., 18, 6) даже приписывает этому афинскому стратегу далекоидущие планы, направленные на сокрушение Персидской державы. Но в любом случае, как показывает развитие событий, Кимон оставался верен идеи войны против Персии до конца своей жизни. Кроме того, как иногда признается в историографии, этот афинский политик ратовал за установление дуалистической гегемонии в Греции – Афин и Спарты103. Во второй половине V-IV вв. до н.э., идеи и лозунги войны против Персии были поддержаны и «взяты на вооружение» отнюдь не независимыми греческими полисами, в том числе и имевшими «старые счеты» с персами (Афинами и Спартой), но ведущими политическими деятелями Эллады (спартанским царем Агесилаем, фессалийским правителем Ясоном Ферским, а также в конечном итоге македонскими царями Филиппом и Александром), которые использовали их (правда, далеко не всегда столь успешно) для объединения греков в планируемом ими походе против Персидской державы. 4. Панэллинизм в «восточной политике» Агесилая Так, в частности, на рубеже V – IV вв. до н.э., после большого перерыва, вызванного процессом дипломатического сближения греческих полисов с персами в период от Каллиева мира и до конца Пелопоннесской войны, вновь появляется лозунг «свободы греков» в отношениях с Персией, на этот раз, применительно к греческим полисам Малой Азии. Проблема происхождения концепции и создания лозунга «свободы греков Азии» подробно рассматривается в совместной статье английских историков Р. Сиджера и К. Таплина, согласно которым, процесс осознания азиатскими греками своей политической общности, сопровождаемый рождением самой концепции их «свободы» завершился в своих основных чертах ко времени Анталкидова мира 387/6 г. до н.э. В качестве подтверждения своей точки зрения исследователи приводят аргумент, что именно в этот период гораздо активнее, чем когда-либо прежде, эксплуатировался сам лозунг «свободы греков Азии»104. Наиболее Flower M.A. From Simonides to Isocrates. P. 77–84; Суриков И.Е. Внешнеполитические концепции Кимона и Перикла: Сравнительный анализ // Историки в поиске новых смыслов / Сборник научных статей и сообщений участников Всероссийской научной конференции, посвященной 90-летию со дня рождения профессора А.С. Шофмана и 60-летию со дня рождения профессора В.Д. Жигунина. Казань, 2003. С. 228–229. 104 Seager R., Tuplin C.J. The Freedom of the Greeks of Asia: On the Origins of a Concept and the Creation of a Slogan // JHS. 1980. Vol. 100. P. 141ff; Seager R. The Freedom of the Greeks of Asia: From Alexander to Antiochus // CQ. NS. 1981. Vol. 31. № 1. P. 106; Рунг Э.В. Спарта и проблема малоазийских греков // Античный вестник. Вып. 3. Омск, 1995.. С. 114сл). 103 интенсивно лозунг свободы греков Малой Азии использовался спартанцами в ходе военных действий против персов под руководством Фиброна, Деркилида и Агесилая (Xen. Hell., III, 1, 3; 16; 20–21; 2, 12; 20; 4, 3), однако, даже после Анталкидова мира этот лозунг также все еще не потерял свою актуальность в связи с переходом малоазийских полисов под персидское правление. Кроме того, в деятельности Агесилая также проявляется панэллинская идея завоевания Азии, и не случайно война этого спартанского царя против персов была одним из излюбленных примеров Исократа. Так, в частности, первым действием молодого спартанского царя Агесилая, совершенным им накануне похода в 396 г. до н.э., были жертвоприношения в беотийском г. Авлида, на том самом месте, где приносил жерты легендарный ахейский царь Агамемнон перед отплытием против Трои (Xen. Hell., III, 4, 3; Plut. Ages., 6, 6, Pel., 21, 4; Paus. III, 9, 3-4). Понятно, что совпадение едва ли случайное. И хотя Ксенофонт оставляет без особых комментариев жертвоприношения в Авлиде, но более поздние авторы, Плутарх и Павсаний придают этому религиозному действию Агесилая особое символитическое значение. Как замечает Плутарх, спартанский царь осознавал, что идет как вождь всей Греции, подобно Агамемнону (Plut. Ages, 6, 6). По словам Павсания, Агесилай считал себя царем более цветущего и более могущественного государства, чем был в свое время Агамемнон, вождем всей Эллады, тешил себя мыслью, что победить Артаксеркса и овладеть богатствами Персии будет более славным подвигом, чем разрушить владычество Приама (Paus. III, 9, 4). В аналогичном духе высказываются и современные исследователи. По мнению Г. Беллена, жертвоприношения Агесилая в Авлиде понимались в Греции очень символически, ибо поход на Трою воспринимался греками как поход мщения, который привел к значительным изменениям во взаимоотношениях между Европой и Азией105. С. Хорнблауэр также отмечает, что «символическое жертвоприношение в Авлиде указывает на планы широкомасштабных завоеваний, соперничавших с греческой войной против Трои»106. Другие исследователи полагают, что Агесилай считал свой поход возобновлением борьбы между Европой и Азией, сознательно возродил лозунг панэллинской войны против варваров, представляя ее «второй Троянской войной» Спарты, а себя – новым Агамемном107. Рассматривая действия Агесилая мы очередной раз убеждаемся в том, что греки периодическаи прово105 Bellen H. Der Rachgedanke in der griechisch-persischen Auseinandersetzung. S.49-50. Hornblower S. The Greek World, 479–423 BC. L., 1983. P. 192. Г.Бенгтсон указывал, что эпизод в Авлиде является примечательным показателем практического значения мифа в жизни греков того времени (Bengtson H. Griechische Geschichte von den Anfängen bis die römische Keiserzeit. München, 1960. S. 257). 107 Cary M. The Ascendancy of Sparta // CAH1. 1927. Vol. 6. P. 41; Olmstead A.T. The History of the Persian Empire (Achaemenid Period). Chicago, 1948. P. 382; Perlman S. The Causes and the Outbreak of the Corinthian War // CQ. NS. 1964. Vol. 14. № 1. P. 77; Sealey R. A History of the Greek City-States, 776–338 BC. Berkeley, 1976. P. 388; Rahe P.A. The military situation in Western Asia on the eve of Cunaxa // AJPh. 1980. Vol. 101. № 1. P. 95; David E. Sparta between Empire and Revolution (404–243 BC.). N.Y., 1981. P. 21; Mitchell L.G. Panhellenism and the Barbarian. P. 13. 106 дили параллели между Троянской войной и войной с персами. Провозгласив войну с Персией, спартанский царь направил послов во многие полисы Греции, приглашая их принять участие в походе и указав, сколько воинов должно было прислать каждое государство (Xen. Hell., III, 4, 2; Paus., III., 9, 1). На планы спартанского царя в отношении Персидской державы исследователи также неоднократно обращали внимание. В частности, Ш. Перлман пишет: «Агесилай поставил целью полное низвержение персидского правления в Малой Азии, побуждая к отложению независимые племена и персидскую знать»108. По мнению Р. Сиджера, «великой стратегией Агесилая в Малой Азии было создание буферной зоны восставших сатрапов»109. Наконец, и Д. Льюис также замечает: «Если я осмеливаюсь догадываться о способе, которым Агесилай думал разрешить проблему малоазийских греков, то я должен указать на его переговоры с пафлагонцами и Фарнабазом и предположить, что он мог видеть в Малой Азии маленькие буферные государства»110. Как известно, история Персидской державы Ахеменидов не знала недостатка в разного рода восстаниях, которые периодически угрожали целостности самого государства, и греки в своей борьбе с Персией уже в V в. до н.э. не раз вставали на сторону какого-либо мятежника (см. примеры поддержки греками Ионийского восстания, мятежа Инара и Амиртея в Египте, выступления Зопира, сына Мегабиза и Аморга, сына Писсуфна). Поэтому Агесилай должен был прекрасно понимать, что восстания царских наместников и династов, обращенные против Артаксеркса, могут если и не сокрушить Персию, то по крайней мере существенно ослабить ее, заставив царя из-за угрозы внутренней нестабильности пойти на значительные уступки, тем самым способствовав повышению внешнеполитического престижа Спарты и ее влиянию на дела Востока. Стратегические планы Агесилая находили воплощение в его конкретных действиях во внутренних районах Малой Азии – попытках завязать отношения со знатным персом Спифридатом (Xen., Hell., III, 4, 10; Plut., Lys., 24; Plut., Ages., 8), пафлогонским династом Отисом (Xen., Hell., IV, 1, 3; Ages., III, 4; Hell. Oxy., XXIV, 2), и, наконец, с самим сатрапом Фарнабазом при посредничестве Аполлофана из Кизика, ксена сатрапа (Xen., Hell., IV, 1, 29ff; Plut., Ages., 12, 1; Porphyr. ap. Euseb. Praep. ev. 10. p. 465). Между тем, политическая ситуация в самой Греции (в частности, начало Коринфской войны) сделала необходимым присутствие Агесилая в Спарте, и таким образом военные действия были приостановлены. Спартанские эфоры направили в Азию спартиата Эпикидида, который передал Агесилаю приказание немедленно спешить на помощь отечеству (Xen., Hell., IV, 2, 1). Античные авторы отмечают, что такое приказание Агесилай получил в разгар его подготовительных мероприятий для продолжения войны против персидского царя. Ксенофонт свидетельствует, что Агесилай после встречи с 108 109 Perlman S. The Causes and the Outbreak of the Corinthian War. P. 77. Seager R. Agesilaus in Asia: Propaganda and Objectives // LCM. 1977. Vol. 2. P. 183f. 110 Lewis D.M. Sparta and Persia. P. 154. Фарнабазом и заключения перемирия с ним удалился из Геллеспонтской Фригии и прибыл вновь на Фиванскую равнину, расположившись недалеко от храма астирской Артемиды. В этом месте он начал собирать множество воинов и предполагал идти походом вглубь азиатского материка, считая, что все те племена, которые останутся позади него, будут тем самым отторгнуты от царя Персии (Xen., Hell., IV, 1, 41). Согласие с этим обнаруживает и Оксиринхский историк, по мнению которого, с наступлением весны Агесилай предполагал совершить вторжение в Каппадокию (Hell., Oxy., XXV, 4). По сообщению Плутарха, «в то время Азия вся волновалась и была склонна к отпадению от персидского царя», и Агесилай решил двинуться дальше, «чтобы, удалив войну от Греческого моря, заставить царя сразиться за собственную жизнь и сокровища Суз и Экбатан, и таким образом лишить его возможности возбуждать войну среди греков» (Plut., Ages., 15, 1). Возможно, Агесилай действительно вынашивал планы вторжения в центральные районы Персидской державы. Об этом говорит тот факт, что, покидая Малую Азию, он пообещал вновь вернуться, чтобы продолжить борьбу с персами, и впредь он все еще не оставлял эту надежду (Xen., Hell., IV, 2,3; Ages., II, 29). 5. Панэллинские лозунги в политике Филиппа II и Александра Македонского Что касается планов завоевания Азии Ясона Ферского, то намек на них присутствует у Ксенофонта (Hell., VI, 12), и более определенно говорится в речи «Филипп» у Исократа (V, 119): «Он (Ясон – Э.Р.), не совершив ничего такого, что могло бы сравниться с твоими деяниями, достиг огромной славы не делами своими, а словами: он распространял слухи, будто собирается переправится на материк и воевать с царем». Между тем, вполне очевидно, что наиболее успешно в своей политике использовали панэллинские лозунги войны против Персии македонские цари Филипп II и его сын Александр Великий. Их пропаганда панэллинизма, подкрепленная военным потенциалом, обстоятельно рассматривалась в историографии и потому нуждается только здесь в кратком обращении. Очевидно, Филипп II впервые поставил на повестку дня ряд панэллинских лозунгов с целью консолидации греков уже после знаменитого сражения при Херонее – во время своей подготовки ко вторжению в Азию в период созыва им Коринфского конгресса 338/7 г. до н.э. Так, согласно данным Диодора Сицилийского (XVI, 89. 2), именно Филипп впервые озвучил в новых политических условиях лозунг возмездия персам за поругание греческих святынь в период Греко-персидских войн, а также лозунг освобождения малоазийских полисов, который находил свою реализацию в ходе экспедиции Пармениона и Аттала в 336 г. до н.э.111 Впоследствии эти два лозунга войны против Персии – «возмездие персам» и «свобода малоазийских греков», были восприняты Александром, в особенно111 Seager R. The Freedom of the Greeks of Asia. P. 106; McQueen E.I. Diodorus Siculus: The Reign of Philip II. The Greek and Macedonian Narrative from Book XVI. A Companion. Bristol, 1995. P. 168, 172. сти, в начальный период своего восточного похода, когда он особенно нуждался в поддержке и одобрении греками его действий и пропагандировал войну против Персии как панэллинского предприятие. Об этом хотя бы говорит его обращение к аналогиям между походом против Персии и Троянской войной. Когда весной 334 г. до н.э. Александр совершил переправу через Геллеспонт и вступил в Малую Азию, он первым делом, как сообщает Арриан, он совершил ряд ритуалов, которые бы недвусмысленно представляли поход против Персии как событие, достойное Троянской войны и подвигов гомеровских героев, а его, по словам С. Хорнблауэра, «новым Ахиллесом»112: Александр высадился в так называемой «Ахейской гавани» (I, 11, 6); совершил жертвоприношение на могиле Протесилая в Элеунте, который, как считалось, был первым ахейцем, высадившимся в Азии (I, 11, 5) и первой жертвой войны (Hom., Il, II, 702); подражая Ахиллесу, он во всеоружии вступил на азиатскую землю (I, 11, 7); в Илионе принес жертву Афине Илионской, поднес ей и повесил в храме полное вооружение, а взамен его взял кое-что из священного оружия, сохранившегося еще от Троянской войны (I, 11, 7); Александр возложил венки на могилу Ахиллеса, прославляя этого героя, а Гефестион – на могилу Патрокла (I, 12, 1). Эти же сведения, правда, несколько с меньшей степенью подробности, излагают и другие античные авторы113. Таким образом, политика панэллинизма была направлена на объединение Эллады с организацией последующего похода против персов и находила свое воплощение в деятельности Агесилая, Филиппа II и Александра Великого. 112 Hornblower S. Greeks and Persians: West against East // War, Peace and World Order in European History / Ed. by A.V. Hartman & B. Heuser. L., 2001. P. 50; cf. Flower M.A. Alexander the Great and Panhellenism. P. 108–109; Mitchell L.G. Panhellenism and the Barbarian. P. 13, 192. 113 Диодор упоминает посещение Александром могил Ахилла, Аякса и других героев Троянской войны (Diod., XVII, 17, 2-3; 18, 1). См.: Plut., Alex, 15; Just., XI, 5, 10-12. Комментарии к сообщениям античных авторов по этой теме см.:. Justin. Epitome of the Philippic History of Pompeius Trogus. Vol. 1. Books 11-12: Alexander the Great / Translation and Appendices by J.C. Yardley, Commentary by W. Heckel. Oxford, 1997. P. 110–111. ГЛАВА 8 ПЕРСИДСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПРОПАГАНДА В ГРЕЧЕСКОМ МИРЕ 1. Постановка проблемы Политическая пропаганда – это психологическое воздействие на реального или потенциального противника для достижения определенных военнополитических целей. С таких позиций следует говорить о персидской политической пропаганде в греческом мире – распространении таких идей, которые бы способствовали достижению политических целей в отношениях с греками (принимая во внимание, что эти цели не оставались неизменными в период более чем двухвековой истории греко-персидских отношений). В многочисленной исследовательской литературе, посвященной, как Греко-персидским войнам, так и восточному походу Александра Македонского, можно обнаружить лишь отдельные упоминания, относящиеся к пропаганде Персии в войнах с греками, которые, однако, не позволяют получить представление о персидской пропаганде как целенаправленной системе воздействия персов на общественное мнение греков с целью достижения определенных военно-политических результатов1. 2. Пропаганда персидского могущества и идеи возмездия Существуют некоторые основания полагать, что персы использовали методы политической пропаганды по отношению к грекам с момента их завоевания малоазийского побережья при Кире II Великом, после разгрома Лидийского царства в 547/6 г. до н.э. Разнообразные источники, повествующие о внешней политики Кира, представляют информацию о персидской пропаганде, проводимой в отношении восточных народов: так, например, после завоевания Мидии и Вавилонии Кир, согласно с традициями Востока, стремился представить себя как законного правителя этих стран, преемника местных правящих династий, заботящегося о своих подданных, проявляющего милость к покорившимся и справедливое возмездие к непокорным2. Персидская политическая пропаганда периода Греко-персидских войн нашла некоторое отражение в монографии П. Джорджеса, который, однако, рассматривает лишь один её аспект –представление персов перед греками как родственного народа; тем не менее, исследователь употребляет определения «персидская дипломатическая пропаганда», «персидские пропагандисты» и т.д. (Georges P. Barbarian Asia and Greek experience: from the Archaic Period to the Age of Xenophon. Baltimore, 1994. P. 67). Публикация Т. Келли, специально посвящена персидской пропаганде только в период войны с Ксерксом (Kelly T. Persian Propaganda – A Neglected Factor in Xerxes’ Invasion of Greece and Herodotus // IA. 2003. Vol. 38. P. 173–219). 2 Об этих аспектах в политике Кира Великого см.: Дандамаев М.А. Политическая история Ахеменидской державы. М.,1985. С.41сл. 1 Собственно говоря, эти моменты должны были найти отражение и в политике Кира и последующих персидских царей в отношении греков, которые стали объектом персидской политической пропаганды3. При этом нужно учитывать то обстоятельство, что греки в глазах персов первоначально представлялись единым народом, не разделенным на племена и государства, о чем красноречиво свидетельствует употребление общего термина – ионийцы, как в отношении греков Малой Азии, так и островов и Балканского полуострова. Таким же образом, первоначально, думается, не должно было быть особых различий в персидской пропаганде по отношению к малоазийским грекам, островным, или балканским. Пропаганда персов в эпоху персидских завоеваний второй половины VI – начала V в. была средством проведения политики, направленной на подчинение греческого мира Великому царю Персии. Различия в целях и методах пропаганды к грекам Малой Азии, островам или грекам Балканского полуострова проявились несколько позднее, когда Малая Азия стала «буферной зоны» между Грецией и Ахеменидской державой4, а попытка завоевания материковой Греции в ходе Греко-персидских войн окончилась неудачей. Подготовка персидских вторжений в Грецию в 490-480е гг. до н.э., несомненно, сопровождалась ведением активной политической пропаганды среди греков. Эта пропаганда обычно сводилась к нескольким моментам: вопервых, пропаганда персидского могущества с целью устрашения греческого мира и подчинения его власти Великого царя как можно с меньшими затратами; во-вторых, пропаганда возмездия против отдельных греческих полисов для достижения той же самой цели – подчинения греков; в-третьих, поиск персидских сторонников в Греции через пропаганду «родства с греками». На заключительном этапе похода Ксеркса в 479 г. до н.э., после битвы при Саламине, появляется новая тема в персидской пропаганде – пропаганда свободы греков, направленная на то, чтобы с наименьшими потерями завершить неудачно идущую войну с объединенными силами эллинов. Методы пропаганды, очевидно, не отличались большим разнообразием и сводились главным образом к передаче по официальным каналам необходимой информации через персидских глашатаев и прочих посланцев, а по неофициальным – к распространению слухов через греческое окружение персидских царей, и греков, которые так или иначе оказывались при дворе К сожалению, мы довольно плохо осведомлены о пропаганде Кира среди малоазийских греков. Однако, существуют некоторые основания предполагать, что Кир в отношениях с греками Малой Азии претендовал на то положение, которое прежде занимал лидийский царь Крез. Так, например, Кир предложил ионийским полисам отложиться от Креза и заключить с ним договоры по типу соглашений с лидийским правителем. Однако, все города, кроме Милета, отказались. Поэтому Кир обратился к угрозам и завоеванию (Hdt., I, 141, 143,1, 169; Diod., IX, 35). 4 Можно согласится с мнением ряда исследователей, которые определяют греческие города Малой Азии как «фронтир»: Olmstead A.T. Persia and the Greek frontier problem // CPh. 1939. Vol. 34. № 4. P.305–322; Balcer J.M. Fifth century Ionia: a frontier redefined // REA. 1985. T. 87. № 1–2. P. 31–42. 3 царей или сатрапов5. Эсхин сохранил уникальную в своем роде информацию о содержании персидских посланий грекам, переданных афинянами глашатаем, пришедшим с требованием земли и воды. Он сообщает, что царь Ксеркс в своих письмах к грекам именовал себя «владыкой всех народов от востока до заката» ( , ’ ) (Aesch., III, 132, 5). Выражение возможно почерпнуто из действительного письма, содержащего обращение царя Персии к грекам (хотя и не находит дословных параллелей в царских ахеменидских надписях из дворцов Персеполя и Суз)6. В ходе миссий персидских глашатаев уже активно задействовались некие греки из окружения царя и сатрапов, которые должны были разъяснить основные требования персидского монарха. В отношении этого говорит, в частности Плутарх, по данным которого, афиняне казнили переводчика (, ), который находился в числе глашатаев, требовавших землю и воду; решение () об этом принял афинский демос по предложению Фемистокла за то, что переводчик пользовался эллинским языком при передаче повелений царя (Plut. Them., 6). В схолиях к драме Эсхила «Персы» говорится об умерщвлении афинянами переводчика, некоего самосца, доставившего персидские послания в Афины (Schol. Aesch. Persae, 15). Той же цели – устрашение греков, вероятно, должно было служить освобождение царем Ксерксом эллинских соглядатаев () после того, как они оказались в руках персов. Геродот (VII, 146-147) комментирует этот эпизод таким образом: «Ксеркс… повелел телохранителям водить эллинов повсюду и показать им все персидское войско, как пехоту, так и конницу, а когда они вдоволь насмотрятся, отпустить невредимыми, куда захотят идти. Царь объяснял этот свой приказ вот как: если бы соглядатаи погибли, то эллины не узнали бы заранее, сколь велики его силы, а казнь трех человек не принесет большого вреда врагу. Напротив, если они возвратятся в Элладу, то эллины, по его мнению, услышав рассказы о его могуществе, откажутся от своей собственной свободы и поэтому тяжелый поход против них вовсе будет не нужен». Персидская поО греках в Персии см. просопографическое исследование: Hofstetter J. Die Griechen in Persien: Prosopographie der Griechen im Persischen Reich vor Alexander. Berlin, 1978. О роли слухов в получении и распространении информации среди греков см.: Строгецкий В.М. Проблемы получения и распространения неофициальной информации в классическом полисе // Мнемон. Исследования и публикации по истории античного мира / Под ред. проф. Э.Д. Фролова. Вып. 1. Спб., 2002. С.81–90. 6 В связи с этим примечательны заявления Дария I и Артаксеркса II о себе как о царях в земле великой и протяженной (DNa. 11-12; A2Hc. 15-20); в надписи Дария I из Персеполя царь говорит о границах своего могущества: от скифов, что за Согдианой, до Эфиопии, от Синда до Сард (DPh, 3-10); а в ряде надписей приводится перечень стран, над которыми властвовали персидские цари «милостью Ахурамазды» (DB. I, 12-17; DPe,5-18; DNa,15-30;DSm,3-11;XPh,13-28). 5 литическая пропаганда принесла плоды. «Великий страх» Геродот (VII, 138) называет основным фактором, побудившим многих греков перейти на сторону Персии в 481–480 гг. до н.э.7. Существуют определенные основания считать, что персы гораздо раньше, чем греки стали активно использовать пропаганду возмездия. Прежде всего, следует обратить внимания на то обстоятельство, что в преддверии организации походов против балканской Греции персидские цари Дарий I и Ксеркс, стремились представить войну против эллинов как «акцию возмездия», как за поддержку афинянами и эритрейцами Ионийского восстания, так и персидское поражение при Марафоне, найти наиболее обоснованный с их точки зрения casus belli и, таким образом, сломить решимость греков к сопротивлению. По крайней мере, так считал Геродот (V, 102), который очевидно выражал общее мнение своих современников. Возникает закономерный вопрос: откуда грекам стали известны намерения персидских царей. Допустимы два альтернативных предположения: либо авторы выражают распространенное общее мнение греков в отношении цели войны Дария и Ксеркса против них, которое, таким образом, не обязательно соответствует истинным намерениям персидских монархов; наконец, второе предположение заключается в том, что цари Персии при подготовке военных походов против балканских греков намеренно пропагандировали отмеченные цели войны либо через своих глашатаев, либо посредством других греков при царском дворе, выступавших в качестве посредников в передаче информации своим согражданам. Нам представляется более вероятным это второе предположение. Не исключено, поэтому, что Дарий и Ксеркс могли объявить грекам, что их походы направлены не против эллинов вообще, но исключительно против Афин с целью возмездия. В общем, это утверждение отражает и Геродот. Предваряя свой рассказ об экспедиции Мардония против Эретрии и Афин, Геродот пишет: «Города эти явились, однако, лишь предлогом для похода ( ). В действительности же персы стремились покорить как можно больше эллинских городов» (Hdt., VI, 44). В другом месте «отец истории» проводит ту же мысль в сообщении о причинах экспедиции Датиса и Артаферна в 490 г. до н.э.: «Дарий намеревался под предлогом похода на афинян ( ) подчинить и других эллинов, которые не дали ему земли и воды» (Hdt., VI, 94). При своем изложении обстоятельств похода Ксеркса Геродот противопоставляет слухи, распространенные среди греков в отношении цели персидской экспедиции в 480 г. до н.э., и реальное положение дел: «О походе царя говорили, будто он направлен только против Афин, на самом же деле персы шли против всей Эллады» ( , ) (Hdt., VII, 138). Если пропаганда возмездия действительно имела место, то 7 О причинах мидизма см. соответствующий раздел в монографии. она была, слеовательно, еще одним способом убедить балканских греков без какого бы то нибыло военного сопротивления подчиниться персам и, таким образом,вовсе отстраниться от участия в войне. 3. Пропаганда идеи родства с греками и свободы С другой стороны, персидская пропаганда по отношению к грекам сводилась не только к демонстрации могущества Персии с целью устрашения греков или представления войны как акта возмездия; наряду с этим, могли использовать и иные методы для психологического воздействия на греков, и, прежде всего, связанные с греческой религией и мифологией. Вероятно персы, через их греческих советников, были осведомлены о господствовавших среди греков убеждениях в этиологическом родстве эллинов с мидянами и персами через их легендарных предков – Мида, сына Мидеи, и Перса, сына Персея (особенно, в связи с обычаям греков называть персов мидянами), были склонны поддерживать эти представления греков для достижения своих политических целей. Следы пропаганды среди греков этих этиологических мифов обнаруживаются в нескольких свидетельствах античных авторов. В одном из эксцерптов Диодора Сицилийского сохранилось довольно любопытное сообщение, относящееся к событиям накануне сражения при Марафоне 490 г. до н.э.: «Когда Датис, военачальник персов, родом мидянин8, получил по наследству от предков предание, что афиняне были потомками Мида, основавшего Мидию, он послал к афинянам [гонца] с намерением сказать, что он явился с войском, чтобы потребовать обратно власть предков ( ): ведь из его предков Мид был лишен царства афинянами и прибыл в Азию, чтобы основать Мидию. Если они обратно ему власть передадут, он простит им прежние преступления и поход на Сарды; в противном случае, они будут принуждены к этому гораздо страшнее эритрейцев. Мильтиад от имени десяти стратегов отвечал, что согласно речи послов, гораздо лучше властью мидян распоряжаться афинянам, чем Датису афинским полисом: ведь царство мидян основал афинский муж, Афинами же никто родом мидянин не владел (Diod., X, 21, 1-3). Этот отрывок трудно прокомментировать, и, особенно проверить на предмет достоверности; но в любом случае он может демонстрировать то, как мифологические сюжеты могли становиться темой политической пропаганды для обоснования своих претензий на господство9. В качестве неких косвенных подтверВообще, как известно, мидяне занимали достаточно высокое положение в Персии. Кроме Датиса, мидийского происхождения были известные военачальники Мазарес и Гарпаг , которые покоряли малоазийских греков еще при Кире Великом (Hdt., I, 156, 162). 9 В частности, афинскую версию этого мифа излагает периэгет Павсаний (II, 3, 7), согласно которому Мидея была женой афинского царя Эгея, и от него, по одному из вариантом мифа, имела сына Мида. Впоследствии Мидея вместе со своим сыном Мидом вынуждена была бежать из Афин из страха перед Тезеем, и прибыв в Азию, дала свое имя одному из местных народов – мидянам. Подобную интерпретацию мифа см.: Apollod., Bibl., I, 9, 28. По другому варианту мифа, известного также Павсанию (II, 3, 7), Мид был сыном Ясона и Мидеи. Страбон (XI, 13, 10 р. 526) вероятно следует этому варианту мифа, 8 ждений пропаганды Датисом своего этиологического родства с эллинами могут выступать его посвящения в греческие святилища, свидетельствующие о его пиетете по отношению к греческим храмам10, а также его попытки как-то освоить греческий язык. Не менее интересно также сообщение Геродота о том, что Ксеркс еще перед своим походом против Греции в 480 г. до н.э. направлял глашатая в Аргос, который обратился к аргосцам со словами: «Аргосцы! Царь Ксеркс говорит вам так: “Мы, персы, считаем себя отпрыском Персея, сына Данаи и Андромеды, дочери Кефея. Мы, все-таки, быть может ваши потомки. Поэтому не подобает и нам воевать против своих предков, и вам в союзе с другими враждовать с нами. Оставайтесь дома и храните спокойствие. Если мой замысел удастся , то никого я не буду уважать больше чем вас”» (Hdt., VII, 150)11. Как признает Геродот, он получил информацию об этом эпизоде от самих аргосцев, и таким образом, она вполне могла быть сомнительного свойства. Не исключено, например, что эпизод с посольством Ксеркса аргосцы придумали, чтобы оправдать свои проперсидские действия в период войны греков с Ксерксом в 480–479 гг. до н.э.12. Однако, в одном из фрагментов анонимного автора причиной отказа аргосцев от участия в войне выставлено «родство с персами» ( ) (FgrHist. 105. F.3). Допустимо предположение, что рассказ о персидском посольстве в Аргос мог иметь под собой реальные основания. По мнению П. Джорджеса, дипломатические претензии Ксеркса на родство с аргосцами были современны самой войне13. После первой крупной военной неудачи царя Ксеркса – поражении в битве при Саламине в 480 г. до н.э., персы, испробовав всевозможные средства проведения своей политической пропаганды по отношению к грекам, прибегли к последнему доступному им средству – использованию в своей пропаганде лозунгов и идей самих эллинов. И, прежде всего, персы обратились к пропаганде свободы греков. Следует заметить, что именно в период Греко-персидских войн в мировоззрении патриотических греков формируются представления о войне против Персии как борьбе за свою свободу. После завершения войны, наиболее ранние проявления идей борьбы за свободу обнаруживаются в эпиграммах, которые праздновали победы греков в сражениях при Марафоне, Саламине и Платеях, приписываемых Симониду Кеосскокогда говорит о том, что Мид наследовал власть Ясона и Мидеи в Мидии. 10 Посвящения Датиса в храм Аполлона на Делосе: Hdt., VI, 97, 118; Paus., X, 28, 7; в храм Афины Линдской на Родосе: Chron. Lind. XXXII, 65-74. О Датисе см.: Lewis D.M. Datis the Mede // JHS. 1980. Vol. 100. P. 194–195 = Lewis D.M. Selected Papers in Greek and Near Eastern History. Cambridge, 1997.P. 343–345. 11 По наиболее популярным представлениям греков, Персей был сыном Зевса и аргивянки Данаи, и мужем Андромеды. Потомки Персея правили в городах Пелопоннеса, а его сын Перс был оставлен отцом в Азии (см.: например: Apollod., Bibl., II, 4, 1–5). 12 Hornblower S. Greeks and Persians: West against East // War, Peace and World Order in European History / Ed. by A. V. Hartman & B. Heuser. L., 2001. P. 51. 13 Georges P. Barbarian Asia and Greek experience. P. 67. му, а также в поэтических произведениях Пиндара, Эсхила и других авторов14. Вместе с тем, известны случаи, когда к пропаганде свободы стали прибегать и персы. В этой связи следует назвать дипломатическую миссию Александра I Филэллина, царя Македонии в Афины (Hdt., VIII, 140–144), выступавшего от имени сатрапа Мардония, который был оставлен Ксерксом с войском в Греции после персидского поражения при Саламине15. Цель этой миссии, как явствует из рассказа Геродота, заключалась в намерении передать афинянам персидские мирные условия, и тем самым добиться их выхода из войны; последнее означало бы распад Эллинского союза. Показательно, что среди мирных условий, полученных от царя Мардонием и затем переданных Александром, были условия о независимости и свободе: «… отдай им не только их собственную землю, но пусть они, кроме того, возьмут еще, сколько хотят земли и останутся независимыми (). Все святилища их, которые я предал огню… восстанови» (Hdt., VIII, 140). Однако, наряду с этим, в речи македонского царя от имени Мардония были утверждения о могуществе персидского царя и бесполезности сопротивления персам: «И я спрашиваю вас: почему вы с такой неистовой яростью начали войну с царем. Ведь вам никогда царя не одолеть и вы не будете в состоянии вечно ему противиться. Вам, конечно, известно, сколь велико войско Ксеркса, и какие подвиги оно совершило. Вы слышали также, какая военная сила теперь у меня. Поэтому, даже если бы вы меня и одолели…, то явится вместо моего войска другое, более многочисленное. К чему вам равняться с царем и терять свою землю, к чему постоянно подвергать опасности своё существование? Примиритесь с ним… Заключите с ним союз без коварства и обмана и будьте свободными» ( ) (Hdt., VIII, 140). Афиняне, как известно, отвергли эти персидские мирные предложения (Hdt., VIII, 141-143). Эпизод переговоров реален и находит подтверждение в других источниках. См. подробнее с соответствующей литературой: Raaflaub K. 1) Zum Freiheitsbegriff der Griechen. Materialien und Untersuchungen zur Bedeutungentwicklung von / in der archaischen und klassischen Zeit // Soziale Typenbegrieffe. Untersuchungen ausgewähter altgriechischer socialer typenbegrieffe und ihre Fortlieben in Antike und Mittelalter / Hrsg. von E. C. Welskopf. Bd. IV, Berlin, 1981. S. 195–202; 2) Die Entdeckung der Freiheit: Zur historischen Semantik und Geselschaftgeschichte eines politischen Grundbegriffes der Griechen. Munchen, 1985. S. 71–147; 3) The Discovery of Freedom in Ancient Greece. Chicago, 2004. P. 58-117; Ostwald M. Freedom and the Greeks // The Origins of Moderm Freedom in the West / Ed. by R. W. Davis, Stanford, CA, 1995. P. 35. 15 Александр I был выбран персами в качестве посланника в Афины по нескольким причинами. Во-первых, он находился в родстве с персами, поскольку его сестра Гигея, дочь Аминты была супругой перса Бубара, а племянник Аминта жил в Азии и был правителем фригийского города Алабанды; во-вторых, Александр был проксеном и эвергетом афинян (Hdt., VIII, 136). (об этом см.: Badian E. Herodotus on Alexander I of Macedon: A Study in Some Subtle Silences // Greek Historiography / Ed. by S. Hornblower. Oxford, 1996. P.118ff). 14 Между тем, следует сказать, что пропаганда свободы, впервые имевшая место в период Греко-персидских войн, прочно войдет в арсенал средств персидской политической пропаганды в последующий период, и особенно проявится уже в IV в. до н.э. И в этом деле обнаруживается непосредственное влияние греков. Несомненно, именно греки в окружении персидских царей и сатрапов могли быть инициаторами пропаганды свободы, так как они лучше, чем персы, должны были представлять себе воздействие такого рода пропаганды на умонастроения греков. Так, например, идея о сохранении афинянами свободы могла принадлежать даже не царю Ксерксу или сатрапу Мардонию, но самому Александру I Филэллину. 4. Пропаганда идеи свободы и дружбы с греками Новый этап персидской политической пропаганды стал проявляться с 412 г. до н.э., когда Персия в союзе со Спартой вступила в Пелопоннесскую войну против Афин. В этот период Персия заключила со Спартой несколько союзных договоров, которые открыли путь спартано-персидскому взаимодействию на оставшийся период войны – 412–404 гг. до н.э.16 Спарта в союзе с Персией успешно завершила Пелопоннесскую войну и утвердилась в качестве гегемона Эллады; затем Спарта оказалась перед лицом войны с персами. В период спартано-персидской войны 400–394 гг. до н.э. обе стороны активно использовали политическую пропаганду. Спарта вступила в войну под лозунгом освобождения греков Малой Азии, и в течение ряда лет этот лозунг использовался для приобретения поддержки малоазийских греческих городов (в период военных кампаний против персов Фиброна, Деркилида и Агесилая)17. Наряду с этим, в греческом мире сама Спарта, добившаяся гегемонии в Греции после своей победы над Афинами, начинает восприниматься как угроза греческой свободы. Этим обстоятельством не преминули воспользоваться персы для организации собственной пропаганды против Спарты, как среди балканских греков посредством миссии Тимократа Родосского в Грецию весной 395 г. до н.э., так и среди малоазийских и островных греков. Ситуация для организации персидской пропаганды свободы греков Малой Азии оказывается особенно благоприятной после того, как персидский флот, пополненный греческими контингентами с Кипра, нанес поражеОб этих событиях подробнее, со ссылками на источники и соответствующую литературу см.: Печатнова Л.Г. Спарта и Персия в конце V в. до н.э. // Проблемы античной государственности, Л., 1982. С. 85–108; Рунг Э.В. Договор Беотия // Международные отношения и дипломатия в античности. Учебно-методический комплекс. Ч. 1. Казань, 2000. С. 113–135. 17 См.: Seager R., Tuplin C.J. The Freedom of the Greeks of Asia: on the origins of a concept and the creation of a slogan //JHS. Vol. 100. 1980. P. 141–154; Westlake H.D. Spartan intervention in Asia, 400–397 B.C. // Historia. 1986. Bd. 35. Ht. 4. S. 405–426; Рунг Э.В. 1) Спарта и проблема малоазийских греков // Античный вестник. Сборник научных трудов. Вып. 3. Омск, 1995. С. 114–120; 2) Агесилай в Малой Азии 396–394 гг. до н.э.) // Материалы круглого стола "Изучение античного мира в зависимости от успехов науки и просвещения", 17 февраля 1997г. Казань, 1997. С. 63–75. 16 ние спартанской эскадре в битве при Книде в августе 394 г. до н.э.18 После своей победы над спартанцами при Книде царские сатрапы вступили в борьбу за возвращение под власть Персии греческих городов Малой Азии и распространение персидского влияния на острова Эгеиды. В этих условиях лозунг послужил на пользу персидской пропаганде. Представляет особую ценность для уяснения сущности персидской пропаганды в войне против Спарты замечание Ксенофонта. Историк сообщает, что Фарнабаз и Конон, после своей победы в морском сражении при Книде, поплыли по островам и приморским городам: изгоняя спартанских гармостов; они уверяли жителей этих городов, что они не будут оставлять гарнизонов в их крепостях, а предоставят им полную независимость ( ). По словам Ксенофонта, услышавшие это заявление обрадовались, хвалили и слали дары гостеприимства Фарнабазу ( ): «Конон поучал Фарнабаза, что, если он будет поступать таким образом, все города будут к нему дружественно расположены; если же обнаружится, что он хочет их поработить, то, говорил Конон, каждый город в отдельности может причинить ему много хлопот, а, кроме того, возникнет опасность, чтобы греки, узнав об этом, не возмутились сообща. Фарнабаз следовал его советам» (Xen. Hell., IV, 8, 1-3). Таким образом, персы воспользовались тем же самым пропагандистским лозунгом, что и сами греки. Вероятно, на первых порах персидская политическая пропаганда принесла свои плоды, поскольку большинство греческих городов Малой Азии действительно перешли под власть Персии еще до заключения так называемого Анталкидова мира 386 г. до н.э. В одной надписи из Милета разрешение территориального спора между Милетом и Миунтом за землю в районе р. Меандра ионийские дикасты передают персидскому сатрапу Струфу (между 392 и 388 гг.: Ditt. Syll.3 134 = Tod. II, 113) – явное признание юрисдикции персидской администрации в решении дел внутри Ионийского союза. Своеобразное понимание персами принципа греков обнаруживается в сообщении Ксенофонтом царских мирных условий, которые Тифравст передал Агесилаю еще после битвы при Сардах в 395 г. в отношении статуса малоазийских греков – «азиатские города получают независимость с тем, чтобы они платили прежнюю подать царю» (Xen. Hell., III, 4, 25). Это толкование термина , которое возможно и воспринял Фарнабаз, таким образом, шло в разрез с принятым у греков, которые под ним понимали прежде В ряде сообщений античных авторов победа при Книде, хотя и покончила с гегемонией Спарты на море, ассоциируется с персидским успехом (Xen. Hell., IV, 8, 4; Lys., II, 59; Isocr.,IV,119) 18 всего свободу от внешнего контроля19. Поэтому, вероятно уже вскоре малоазийские греки, не получив от персов ожидаемой свободы, испытали горькое разочарование персидской политикой: так, например, эрифрейцы в обращении к афинянам просят «не передавать их варварам» – (387 г.до н.э.: SEG, 1976, XXVI, 1282). Однако, условия Анталкидова мира решили иначе, и малоазийские греки вновь оказались под властью Персии. Согласившись на включение в текст договора Анталкидова мира положения об балканских и островных греков (по инициативе спартанца Анталкида: Xen. Hell.,IV,8,14; V, 1, 25), Артаксеркс II не упустил возможности еще раз продемонстрировать перед греками свою приверженность идее свободы, которая, как мы видели, достаточно активно использовалась персидской пропагандой ранее. Теперь персидский царь выступил гарантом независимости и свободы греков. Эта идея была поддержана греками и заявлена в ряде эпиграфических документов из Афин, содержащих упоминания условий Анталкидова мира: среди них афинский декрет о союзе с Хиосом 384/3 г. (Tod., II, 118, 5-20, особ. 20-21); знаменитый «декрет Аристотеля» об основании Второго Афинского морского союза 377 г. (Tod., II, 123, 10-15). С этого момента мы можем говорить о возникновении различий в персидской пропаганде по отношению к грекам в связи со статусом балканских и островных полисов, с одной стороны, и к малоазийским полисам, с другой. Собственно говоря, хотелось бы обратить внимание, что провозглашая балканских и большинства островных греческих полисов, Артаксеркс II в то же время стремился обосновать свои притязания на управление малоазийскими греческими полисами ссылкой на свои потомственные права владения Азией (которые собственно прослеживаются у Эсхила, Геродота, текстах спартано-персидских союзных договоров Пелопоннесской войны). В то же время, наиболее важным достижением персидской пропаганды в отношениях с греками в 387–386 гг. до н.э. было то, что Артаксеркс II сумел представить себя как блюстителя мира и гаранта соблюдения его условий всеми сторонами (Xen. Hell., V, 1, 31). В годы, после заключения Анталкидова мира, персы были особо заинтересованы в пропаганде всеобщего мира ( ) среди греков, который, во-первых, был предназначен сохранять status quo в греко-персидских отношениях, а, во-вторых, способствовал бы сохранению роли Великого царя Персии как гаранта соблюдения его условий. Одновременно, с пропагандой позаимствованной у греков идеи всеобщего мира, АрО восприятии принципа у греков и соотнесение её с см. в частности: Karavites P. 1) "Eleutheria" and "Autonomia" in fifth century interstate relations // RIDA. 1982. T. 29. P. 145–162; 2) The political use of eleutheria and autonomia in the 4th century among the Greek city-states // RIDA. 1984. T. 31. P. 167–192; Levy E. Autonomia et eleutheria au Ve siecle // RPh. 1983. Vol. 57. P. 249–270; Исаева В.И. Принципы межполисных отношений конца V – середины IV вв. до н.э. // Античная Греция. Т. 2. Кризис полиса. М., 1983. С. 99–120. 19 таксеркс II стремился к формированию положительного образа персидского монарха в глазах греков – не только как арбитра греческих дел или гаранта соблюдения мира (что еще бы раз подчеркивало значимость персидского сотрудничества с греками), но и как их искреннего друга и союзника. Мы могли бы даже говорить о филэллинизме персидского царя, который тот постоянно пропагандировал20. Намерение Великого царя предстать перед греками в виде их друга и союзника наиболее явственно обнаруживается на переговорах в 368/7 г. до н.э., когда греческие послы посетили, после долгого перерыва, одну из царских резиденций – Сузы (Xen. Hell.,VII,1, 33–40; Plut. Pel., 30-31; Artax.,22)21. После переговоров в Сузах представители царя Персии посетили крупнейшие греческие полисы с царской грамотой ( ), требуя от греков принесения клятв на верность договору. Однако, большинство греков отклонило эту персидскую инициативу, не считая возможным по ряду причин допустить вмешательство царя Персии в межгреческие отношения (Xen. Hell., VII, 1,39–40). Но, главная причина, обусловившая провал попыток персидского царя и далее поддерживать свое реноме в Греции заключалась в том, что греки, за немногим исключением, начинали все более и более осознавать тот факт, что персидская политика направлена на разжигание противоречий и распрей между греческими полисами и несет вред всей ЭлПримечателен эпизод, впервые сообщаемый Ксенофонтом (Ages., VIII, 3) и упоминаемый также Плутархом (Ages., 23, 10), что царь Артаксеркс II направил свое послание – , лично спартанскому царю Агесилаю с предложением заключить , которое последний, по-видимому, отклонил. (см. Heskel J. The North Aegean Wars, 371–360 BC. Stuttgart, 1996.P. 110; Mitchell L.G. Greek bearing gifts. The public use of private relationship in the Greek World, 435–323 BC. Cambridge, 1997. P.124–125). Не исключено, что подобные письма царь Персии направлял и другим ведущим деятелям Эллады, возможно, Эпаминонду Фиванскому и афинянину Хабрию; причем в последнем случае известно имя персидского посланца, который мог доставить эти письма, наряду с 30 000 дариками, в Грецию–Диомедонт из Кизика (Nep., XV, 4; Plut. Mor.,193C). 21 Ксенофонт заявляет, что наибольшего почета у перса удостоился фиванский полководец Пелопид, затем афинский посол Тимагор, и, наконец, представитель элейцев. Каждый из послов получил царские подарки (Xen. Hell., VII, 1, 33–38). Плутарх даже более эмоционален в своем рассказе о почестях, которыми были удостоены греческие послы при персидском дворе в Сузах. В отношении Пелопида херонейский биограф заявляет: «Затем, уже при дворе, сатрапы, полководцы и начальники взирали на него с восхищением… Все это радовало Артаксеркса, и, желая внушить мнение, что ему угождают и восхищаются его счастьем самые знаменитые люди, он еще выше возносил Пелопида, громко дивясь его подвигам и повелевая оказывать ему почести. Когда же царь увидел его собственными глазами и, выслушал его речь, пришел к заключению, что он говорит основательнее афинян и откровеннее спартанцев, он полюбил Пелопида еще горячее и – истинно по-царски, не скрыл своих чувств к нему, но дал понять прочим послам, что ставит Пелопида гораздо выше, нежели их» (Plut. Pel., 30). Говорит Плутарх и о почестях, предоставленных спартанцу Анталкиду, который также был в числе участников переговоров, но в составе спартанской делегации: «Впрочем, более всего из греков, мне кажется, Артаксеркс почтил спартанца Анталкида, когда, возлежа за вином, снял с головы венок, окунул его в благовония и передал своему гостю» (Plut. Pel., 30). 20 ладе. И персидская политическая пропаганда оказалась неспособна изменить эти греческие представления. Надо заметить, что пропаганда мира и дружбы с греками велась персами в то время, когда в Греции были особо популярны идеи панэллинизма, развиваемые, в частности, оратором Исократом, стержнем которых было объединение греков для наступления против Персии. Впрочем, персидская политическая пропаганда нашла свой отклик среди некоторых греков, которые позднее увидели в Персии союзницу в борьбе с Македоний. В числе последних был и оратор Демосфен (Dem., X, 33). Однако, в целом к концу 360-х гг. царь Персии терпит явную неудачу в поддержании своего статуса как арбитра греческих дел через пропаганду Анталкидова мира среди греков Балканского полуострова, а также представления себя как друга, союзника и благодетеля греков. Об этом свидетельствует не только провал персидских попыток добиться заключения всеобщего мира в Греции, но и позиция, занятая рядом греческих полисов по отношению к Великому восстанию сатрапов 362 г. до н.э. Спарта открыто поддержала мятежников, Афины заняли недружественный нейтралитет, и только фиванцы, которые славились традиционным персофильством, продолжали пребывать в союзнических отношениях с Персией22. Надпись, сохранившая ответ греков послу от сатрапов на призыв присоединиться к восстанию, наглядно демонстрирует, что несмотря на все усилия персидской пропаганды, большинство греков отнюдь не рассматривало царя Персии как своего друга и союзника: «Если он (царь – Э.Р.) будет хранить спокойствие и не выступит против эллинов, не попытается расторгнуть теперь заключенный нами мир хитростью или кознями, будем и мы находиться в мире с царем: если же он пойдет войной против некоторых из нас заключивших договор или другие действия предпримет по расторжению этого мира, или сам <будет> врагом эллинов, которые заключили мир, или кто-либо другой из его владений, мы все сообща достойно будем защищать заключенный теперь мир и тот, который раньше заключили» (Tod, II, 145)23. Таким образом, документ со всей определенностью демонстрирует, что греки в 362/1 г. до н.э. перестали ассоциировать О позиции греков в период Великого восстания сатрапов со ссылками на источники и литературу см., например: Мойзи Р. Греко-персидские отношения в 367–360 гг. до н.э. . // Международные отношения и дипломатия в античном мире. Казань, 2000. C. 136– 157; Рунг Э.В. Дипломатические отношения греков и Персии в 370–343 гг. до н.э. // Межгосударственные отношения и дипломатия в античности. Ч. 2. Хрестоматия. Казань, 2002. С. 126–130; Из новейших исследований см. раздел в монографии: Buckler J. Aegean Greece in the Fourth Century BC. Leiden; Boston: Brill, 2003. P. 350–376.. 23 См. полный перевод документа с комментариями: Рунг Э.В. Дипломатические отношения греков и Персии. С. 129–130. Примечательно, что речь Демосфена «О симмориях» (XIV Passim) наглядно демонстрирует, что в 344/3 г. афиняне всерьез рассматривали возможность нападения Персии на греков в связи с военно-морскими приготовлениями в Финикии (которые, как известно, явились подготовкой к экспедиции против Египта) (cf. Diod., XVI, 22, 2). Эта речь наглядно высвечивает антиперсидские настроения афинского демоса. 22 Царский мир и все договоры из серии с Персией24. Между тем, как сама идея договора продолжала оставаться весьма привлекательной для греков, о чем говорят факты заключения таких договоров в последующий период, Филократова мира 346/5 г. (см., например: Griffith G.T. The So-Called Koine Eirene of 346 BC // JHS. 1939. Vol. 59. Pt. 1. P. 71–79) или договора Коринфского союза 338/7 г. (Фролов Э.Д. Греция в эпоху поздней классики. Общество. Личность. Власть. Спб., 2001. С. 506, 514). В этой связи примечательна позиция Исократа. Так, в своем «Панегирике» (ок. 380 г.) ритор резко критикует Царский мир как навязанный царем Персии (IV, 115–121, 175–180), однако, уже в более поздней речи «О мире» (ок. 358–355 гг.) он считает этот мир неким эталоном, по примеру которого греки должны заключать свои договоры впоследствии (VIII, 16, 20, 68). 24 ЗАКЛЮЧЕНИЕ Настало время подвести некоторые итоги моему исследованию. Рассмотрение эволюции греко-персидских политических отношений позволяет прийти к следующим выводам. Прежде всего, как это вполне очевидно, процесс дипломатического сближение греческого мира и Персии был фактически неизбежен. Это было обусловлено самим фактом двухвекового естественного соседства греков и Ахеменидской державы. Как греки, таки персидский царь и сатрапы безусловно проявляли взаимный интерес к такого рода контактам, о чем, например, свидетельствует довольно интенсивный обмен дипломатическими миссиями с середины VI по середину IV в. до н.э. В то же время, дипломатические контакты чередовались с военными действиям, из коих наиболее ожесточенными были Греко-персидские войны и восточные походы Александра Македонского. Это «естественное соседство» греческих полисов и Персии оказало непосредственное воздействие на общественно-политическую жизнь греков и их идеологию. В частности, это соседство вызвало всплеск социально-политической борьбы внутри ряда полисов, которые были в тесных контактах с Персией, разделив политически активных граждан на сторонников и противников персов. Особенного размаха движение персофильства (мидизма) достигает в период Греко-персидских войн, побуждаемое угрозой со стороны Ахеменидской державы. Но и в последующие периоды сторонники персов периодически проявляли свою активность в тех или иных городах балканской Греции и Малой Азии вплоть до крушения Персидской державы в результате деятельности Александра. В то же время, в период Греко-персидских войн мидизм подвергся резкому осуждению со стороны тех греков, которые выступили поборниками свободы и с оружием в руках поднялись на борьбу против персов. Однако, даже те греческие полисы, которые возглавили борьбу против персов (Афины и Спарта) ради собственных интересов периодически были не против поддержания дипломатических отношений с Персией. Между тем, именно Греко-персидские войны были ключевыми событиями, способствовавшими рождению образа врага в рамках панэллинской идеологии. С одной стороны, общее отношение к персам как к варварам способствовало формированию негативного отношения к ним среди греков. С другой стороны, конкретные действия персов в Греции (сожжения городов и храмов, опустошение территорий) также побуждали греков к ответным действиям, способствую возникновению лозунга возмездия и «священной войны» против варваров. Между, тем в восприятии греками персов и Персии по следам великой войны отсутствовал важный элемент, характерный для более поздней идеологии панэллинизма: представления о военной слабости Персии. Персы в V в. до н.э. все еще представлялись грекам грозным противником. Напротив, в следующем столетии именно идеи о военной слабости персов и непрочности самой Персидской империи были основными в обосновании необходимости организации панэллинского похода на Восток. И хотя основные протогонисты панэллинизма (Горгий, Лисий, Исократ), ратовавшие за объединение греков для войны против Пер- сии, фактически выступали против очевидного факта греко-персидского дипломатического сближения, но их идеи послужили руководством к действию для практически мыслящих политических деятелей (Агесилая, царя Спарты, Ясона Ферского, Филиппа II и его сына Александра). Именно последние, преследовавшие во многом личные амбициозные планы завоевания Персидской державы, использовали идеологию и риторику панэллинизма для придания своим действиям общегреческого характера, обоснования необходимости и спаведливости начала военных действий против персов. Таким образом, еще раз заметим, влияние Персии на общесьвенно-политическую жизнь греков и их идеологию было довольно значительным и далеко идущим. СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ 1. СБОРНИКИ ИСТОЧНИКОВ, СПРАВОЧНЫЕ ПОСОБИЯ, ОБЩИЕ ТРУДЫ ATL – Meritt B.D., Wade-Gery H.T., McGregor M.F. The Athenian Tribute Lists. Vol. 1–4. Cambridge (Mass)–Princeton (N.Y.), 1939– 1953. CAF – Comicorum Atticorum Fragmenta / Ed. Th. Kock. Vol. I. Lipsiae, 1880. CAH1 – The Cambridge Ancient History. Vol. 1–12. 1st ed. Cambridge, 1924–1939. CAH2 – The Cambridge Ancient History. Vol. 1–2nd ed. Cambridge, 1970– CHI – The Cambridge History of Iran. Vol .1– Cambridge, 1968– 3 Ditt. Syll . – Dittenberger W. Sylloge Inscriptionum Graecarum. Editio III. Vol. I–IV. Leipzig, 1915–1919. FGrHist – Jacoby F. Die Fragmente der griechischer Historiker. Tl. I–III. Berlin–Leiden, 1923–1958. FHG – Muelleri K. et Th. Fragmenta Historicorum Graecorum. Vol. I–V. Paris, 1841–1872. GHI – Rhodes P.J., Osborn R. Greek Historical Inscriptions, 404– 323 BC. Oxford, 2003. EIr – Encyclopaedia Iranica. Vol. 1–. London, 1985– HP – Hellenische Poleis. Kriese–Wandlung–Wirkung / Hrsg. von E.Ch. Welskopf. Bd. I–IV. Berlin, 1974. Harding – From the End of the Peloponnesian War to the Battle of Ipsus / Ed, by Ph. Harding. Cambridge, 1985. IEG – Iambi et Elegi Graeci ante Alexandrum Cantati / Ed. W.L. West. Vol. 1–2. Oxford, 1992. IG. – Inscriptiones Graecae. Vol. I–. Berlin, 1873– 2 IG – Inscriptiones Graecae. Editio minor. Vol. I–II/III. Berlin, 1913–1924. IG3 – Inscriptiones Graecae. Vol. I. Editio tertium. Berlin, 1981. Kleine Pauly – Der Kleine Pauly. Lexikon der Antike. Bd. I–V. Munchen, 1964–1975. LSJ – Liddle H.G., Scott R., Jones H.S. A Greek-English Lexicon. 9th ed., with new supplement. Oxford, 1996. ML – Meiggs R., Lewis D. A Selection of Greek Historical Inscriptions to the End of the Fifth century BC. 2nd ed. Oxford, 1989. Neue Pauly – Der Neue Pauly. Enzyklopädie der Antike. Das klassische Altertum und seine Rezeptionsgeschichte. Bd. I–XV. Stuttgart–Weimar. OGIS –Dittenberger W. Orientis Graeci Inscriptiones Selectae. Vol. I– II. Leipzig, 1903–1905. Page – Epigrammata Graeca / Ed. D.L. Page. Oxford, 1975. PMG – Poeti Melici Graeci / Ed. D.L. Page. Oxford, 1962. RE – Pauly’s Realencyclopaedie der classischen Altertumswissenschaft. Neue Bearbeitung. Bd. I–Stuttgart–München, 1894–1978. SEG – Supplementum Epigraphicum graecum. Leiden TAM – Tituli Asiae Minoris. Vindobonnae Tod – Tod M.N. A Selection of Greek Historical Inscriptions. Vol. 1-2. Oxford, 1946–1948. 2. ПЕРИОДИЧЕСКИЕ ИЗДАНИЯ АМА – Античный мир и археология. Саратов ВДИ – Вестник древней истории. Москва ПИФК – Проблемы истории, филологии и культуры. МоскваМагнитогорск AA – Acta antiqua Acadimiae Scientiarum Hungaricae. Budapest AAe – Antiquitas Aeterna. Поволжский антиковедческий журнал. Казань–Н. Новгород–Саратов ABSA – The Annual of the British School at Athens. London AC – L’Antiquité Classique. Bruxelles AHB – Ancient Histiry Bulletin. Winnipeg AHR – American Historical Review. Washington AJA – American Journal of Archeology. Boston AJAH – American Journal of Ancient History. New Brunswick AJPh – American Journal of Philology. Baltimore AJSLL – American Journal of Semitic Languages and Litteratures. Chicago AKG – Archiv für Kulturgeschichte. Köln–Wien AMI – Archaeologische Mitteilungen aus Iran. Berlin AMO – Archaeologisch-epigraphische Mitteilungen aus Österreich. Wien An.Soc. – Ancient Society. Leuven AncW – Ancient World. Chicago BCH – Bulletin de correspondance hélléniques. Paris BICS – Bulletin of the Institute of Classical Studies, London CA – Classical Antiquity. Los Angeles CJ – Classical Journal. Menasha CM – Classica et Medievalia. Aarhus CPh – Classical Philology. Chicago CQ – Classical Quarterly. Oxford CR – Classical Review. Oxford CSCA – California Studies in Clasical Antiquity. Los Angeles. GB – Greizer Beiträge. Greiz G&R – Greece and Rome. Oxford GRBS – Greek, Roman and Byzantine Studies. Durham CW – Classical World EC – Les Études classiques. Paris HSCPh – Harvard Studies in Classical Philology. Cambridge (Mass) HZ – Historische Zeitschrift. München, Berlin, Oldenbourg IA – Iranica Antiqua. Leiden ICS – Illinois Classical Studies. Urbana JAC – Journal of Ancient Civilizations, Changhun JHS – Journal of Hellenic Studies. London LCM – Liverpool Classical Monthly. Liverpool MH – Museum Helveticum. Basel NC – Numismatic Chronicle. London PdP – Parola del Passato. Napoli Phil. Woch. – Berliner philologische Wochenschrift. Berlin Rev.Arch. – Revue archéologique. Paris REA – Revue des Études Ancienne. Talence REG – Revue des Études Grecque. Paris RFIC – Rivista di filologia e d’istruzione classica. Torino RhM – Rheinisches Museum für Philologie. Frankfurt-am-Mein RIDA – Revue internationale des droits de l’Antiquité. Bruxelles RIL – Rendiconti [dell’] Istituto Lombardo. Accademia di Scienze e Lettere, Classe di Lettere, Scienze morali e storiche. Milano RPh – Revue de philologie, de littérature et d;histoire anciennes. Paris RSA – Rivista storica dell’ Antichitá. Bologna SH – Studia Historica. Москва SO – Symbolae Osloenses. Oslo TAPA – Transactions and Proceedings of the American Philological Association. Baltimore. ZPE – Zeitschrift für Papyrologie und Epigraphik. Bonn
