ЛЮДИ В ЗАТРУДНЕНИЯХ ЧАСТЬ 1 ОГЛАВЛЕНИЕ Глава ~~~~~~~~~~~ I................................................................................................................................... 2 ВЕРБАЛЬНЫЕ КОКОНЫ.................................................................................................................. 2 Глава ~~~~~~~~~~~ II................................................................................................................................15 ВСЕГДА РАЗНАЯ РЕКА.................................................................................................................. 15 Глава ~~~~~~~~~~~ III.............................................................................................................................. 23 НАУКА И ЛИЧНОСТЬ.................................................................................................................... 23 Научный строй.........................................................................................................................24 Адаптируемость....................................................................................................................... 26 Наука и личностная адаптация........................................................................................... 30 Значения науки........................................................................................................................30 Основные составляющие науки как метода..................................................................... 34 Язык науки и здравомыслия................................................................................................. 35 Вопросы без ответов................................................................................................................ 36 Ясность в ответах......................................................................................................................38 Глава ~~~~~~~~~~~ IV.............................................................................................................................. 40 НАУКА И ЗАВТРАШНИЙ ДЕНЬ................................................................................................. 40 Проекция................................................................................................................................... 41 Чревовещание...........................................................................................................................45 Прогноз и оценка.....................................................................................................................47 За циферблатом....................................................................................................................... 48 Плоглы........................................................................................................................................52 Электроны и домовые.............................................................................................................54 Важность прогнозов................................................................................................................ 56 Два мира.....................................................................................................................................57 Глава ~~~~~~~~~~~ I ВЕРБАЛЬНЫЕ КОКОНЫ __________ Я провёл большую часть последних десяти лет занимаясь затруднениями других людей, помогал им переживать их несчастья и фрустрации. Я счёл необходимым заключить, что эти затруднения, и неспособности приспособиться, не были строго личными проблемами. Как мне показалось, среди них можно было разглядеть не только индивидуальные слабости и смятения, но и, что важнее, то, что ознаменовывает ряд условий, характерных для нашей общей культуры. Такие трудности в адаптации намекают на то, что цивилизация страдает от аллергии на саму себя. Помимо интересных индивидуальных особенностей можно разглядеть любопытную схожесть между людьми, которые живут несчастно и неэффективно. Мозаика несчастья не складывается случайно. Раздумья об этом приводят к распознанию вездесущих сил, влияющих на человеческое поведение. Джордж Стоддард как-то сказал, что человек может быть лишь тем, чем он мог бы стать; и нам стоит принять во внимание, что то, чем человек мог бы стать, определяется не только физической структурой в которой он рождается, но и, в существенной мере, структурой общества, в котором он рождается. Вообще, человек может, в ограниченной мере, понять отдельные личности, но не так, как он понимает социальные составляющие, в окружении которых, и которыми, определяются основные характеристики этих личностей. Если это так, то из этого следует, что индивидуум отражает эти социальные составляющие; и таким образом, анализ индивидуальных личностей, в особенности, экстремального типа, которых мы называем плохо приспособленными, позволяет нам тщательно изучить эти социальные и культурные силы, которые формируют наши жизни, как индивидуумов. РАЗОЧАРОВАННЫЕ И БЕЗУТЕШНЫЕ ИДЕАЛИСТЫ Большинство, если не все, плохо приспособленных людей в нашем обществе можно назвать разочарованными и безутешными идеалистами, и это сложно считать случайностью или некой присущей характеристикой человеческой природы. Они безутешны, потому что разочарованы, а разочарованы, потому что они идеалисты. Они служат показательным примером того, сколько мы платим за традиции, которые чтим, за стремления, которые эти традиции побуждают, и ограничения, которые они, как правило, налагают. Нельзя сказать, что этот идеализм очевиден для поверхностного наблюдателя; от него-то он, как правило, ускользает. У нас есть (неизученная) склонность предполагать, что больше всего плохо приспособленные люди нуждаются в том, что мы называем чувством целенаправленности, предназначения, возвышенного стремления. И это не ошибочно в полной мере, и тем не менее, частичное понимание нередко встаёт препятствием перед более проникновенной мудростью. Идеалы плохо приспособленных людей высоки в трёх основных отношениях. Во-первых, они высоки в том, смысле, что они неясны, из-за чего их сложно распознать, от чего кажется, что они постоянно ускользают. Это выливается в череду несчастий человека - чьи идеалы неясно определены - в которой у него нет чёткого способа определить, достиг он их или нет. В итоге, этот человек сохраняет тревожную убеждённость в том, что он потерпел неудачу, укореняя при этом веру в сложность достижения его идеалов. Труднодостижимые идеалы, притом что причиной трудностей может быть неясность того, когда они достигнуты, производят практический эффект высоких идеалов. Предположим, что нам нужно добраться из пункта А в пункт Б - от того, что мы называем общим словом "неудача" к чему-то, что мы можем обозначить словом "успех". В этом случае ключевой точкой нашего путешествия будет та, которую мы согласны считать точкой перехода, то есть, точкой на которой мы покидаем А и начинаем прибывать в Б. Если мы не можем распознать такую точку, мы не можем испытать убеждённость в том, что мы достигли пункта назначения - достигли "успеха". И до тех пор пока, мы не можем поверить, что мы достигли "успеха", мы продолжаем предполагать, что мы его не достигли, и продолжаем испытывать "неудачу". В таких обстоятельствах мы разочаровываемся и приходим к безутешному состоянию. Когда пункт Б не определён ясно, пункт А, соответственно, тоже не ясен когда мы не можем с уверенностью объявить "успех", мы не можем и избавиться от "неудачи". На дороге от А до Б не может существовать точки перехода; как бы ни выглядела местность, через которую проходит дорога, в ней нет ничего, что бы указало на то, что она расположена в области Б, в которую мы так хотим попасть. Один знакомый мне джентльмен, для которого идеал называется "состоятельность", заработал два миллиона долларов и язву желудка. Женщина, с которой я был знаком много лет, мчалась за блуждающим огоньком "очарования" с таким безудержным неистовством, что смогла достичь почти бесчисленного множества символов благообразия, а также скопила воз воспоминаний о Каире, Вене, Лондоне и Веракрусе, а в придачу - хронические головные боли с неустановленными медицинскими причинами. У людей, стремящихся к "успеху", конкретные достижения схожи с выставкой гравюр, которые они рады признать красивыми, но насладиться ими не могут из-за навязчивого вопроса: "А это Искусство?". Другими словами, эти индивидуумы признают свои конкретные достижения, могут иногда черпать из них уверенность, и даже хвалиться ими. Но, удовлетворение от них они испытать не могут. В действительности, может часто показаться, что они утверждают свои цели достаточно определёнными терминами, но тревожное рвение, с которым они продолжают тянуться за грань утверждённых целей, добавляя больше и больше, навевает мысли о Гитлеровском бреде, изрядно обессоленном в иронической фразе: "У меня больше нет территориальных притязаний в Европе!" Неспособность распознать эти конкретные достижения как точки перехода от А к Б, от "неудачи" к "успеху", приводит индивидуума к расстроенному и раздражённому состоянию, в котором каждое новое достижение расценивается как новое свидетельство "неудачи". Не смотря на все достижения, "успех" обходит его стороной. Он обходит его стороной по исключительно очевидной причине, которую он настойчиво не хочет замечать. И причина в том, что это лишь словесный мираж. То, чего индивидуум пытается избежать - это абсолютная неудача, а то, чего он пытается достичь - это абсолютный успех. Между тем ни того, ни другого не существует за пределами его головной боли. Чего он достигает в действительности - это ряд относительных успехов; это всё, что индивидуум и кто угодно, может достичь. Увы, но посреди относительного достатка, абсолютистские идеалисты голодают, потому что не знают, потому что им никогда не приходило на ум, и потому что в нашей культуре они не проинформированы о том, что успех - это слово, которым можно обозначать множество вещей, но не какую-то одну вещь. Между тем, они ищут ту самую одну единственную вещь, которая без конца от них ускользает. И, не добиваясь этой одной вещи, не добиваясь успеха, они приходят в смятение от множества вещей - от своих собственных успехов. ИЛИ-ИЛИ Другое отношение, при котором идеалы плохо приспособленных людей высоки, заключается в том, что они высоко ценятся. Сила, с которой их желают, создаёт отчаяние, с которым их не получают. А создаёт эту силу ужас, приходящий от раздумий о том, что их не удалось получить. Если не добиться абсолютного успеха означает потерпеть крайнюю неудачу, то абсолютный успех становится крайне важным. "Успех", попросту, становится необходимым, а "неудача" начинает расцениваться как катастрофа. "Успех" становится необходимым, когда на него смотрят, как на единственную альтернативу "неудаче" - и, путём семантических уловок, абсолютный успех, по определению, это единственная альтернатива абсолютной неудаче. Для того чтобы подчеркнуть значимость этих замечаний, нам нужно поместить их в надлежащий контекст, и для этого мы рассмотрим общий образ мышления, к которому они относятся. И если мы хотим оценить существенную важность этого образа мышления, нам нужно вспомнить о человеке, который, большей частью, послужил основателем распространения этого образа, и поспособствовал тому, что на нём выстроилась наша традиционная культура. Этот человек жил 2300 лет назад в Греции. Его звали Аристотель. Его труды были настолько влиятельными, что даже нашу культуру иногда называют Аристотелевой. Среди нас нет никого, на кого бы его учения не повлияли. То, чем каждый из нас мог стать определяется в немалой степени тем, что Аристотель жил и писал двадцать три века назад. Многие из нас могут всего этого не осознавать; без сомнений, многие из нас лишь слышали где-то его имя, но почти ничего о нём не знают. Тем не менее, покуда мы не практикуем науку, мы, в сущности, смотрим на мир, выстраиваем отношения, поступаем и ориентируемся, руководствуясь Аристотелевыми положениями. Говоря проще, мы разделяем ориентирование, которое так долго было неотъемлемой характеристикой нашей культуры; каждое новое поколение перенимает его от предыдущего, и, не всегда осознанно, передаёт его следующему. Нам нет нужды придавать научности или излишне запутывать то, что нам стоит сказать об Аристотеле. Он наблюдал за поведением людей своего времени, особенно, за их языком. Он был весьма толковым наблюдателем. Затем он сформулировал словами - которые впоследствии оказались почти неопровержимыми - своего рода как-будтость поведения и языка его народа. По существу он сказал: "Они поступают как будто, они говорят как будто; всё, что ощущают, во что верят и на чём строят жизнь, можно свести к трём основным положениям или правилам. Во-первых, они, по-видимому, всегда говорят и поступают, как будто вещь есть то, что она есть. Это можно выразить в общей форме: А - это А. То есть, человек есть человек, истина есть истина, и т.д. Это можно назвать положением или законом тождества. "Во вторых, они говорят и поступают, будто предположив, что нечто должно быть определённой вещью или не быть этой определённой вещью. Это понятие можно выразить общей формой: нечто либо является А, либо является не-А. То есть, нечто либо является человеком, либо не является человеком, нечто - либо истинно, либо не истинно, и т.д. Мы можем назвать это положением или законом исключённого третьего. Это представляет факт, как я его наблюдаю, что люди смотрят на вещи предполагая "или-или"; другими словами, они ориентируются двузначным или двусторонним образом. "В-третьих, они говорят и, в общем, ведут себя так, будто принимают как должное, что нечто не может быть определённой вещью, и одновременно не быть этой определённой вещью. Это можно выразить в общей форме: нечто не может одновременно являться А и не-А. То есть, нечто не может быть одновременно человеком и не-человеком, истиной и не-истиной, и т.д. Это можно назвать положением или законом непротиворечия. "В таком случае, закон тождества, закон исключённого третьего и закон непротиворечия, по-видимому, служат этим людям тремя основными законами мысли. Стоит заметить, что утверждение одного из них предполагает наличие двух других: если А - это А, то всё должно быть либо А, либо не-А, и конечно, ничто не может быть как А так и не А в одно и то же время. Можно сказать, что закон тождественности служит основанием для двух других; по крайней мере, если его принять, то два других закона становятся необходимыми. В итоге, эти три закона вместе составляют основу для формирования людских ощущений, мыслей и всех их жизненных реакций". Во многом это до сих пор так. Эти законы можно считать тем, что мы называем здравым смыслом. То есть, многие принимают их уже давно и почти повсеместно. Большинство, однако, не осознаёт законов Аристотеля, какими он их сформулировал, и не знакомо с многочисленными интерпретациями этих законов преподавателями логики, как люди в его времена, чьё поведение и язык эти законы были призваны описать. Однако стоит их утвердить, и они звучат настолько же "правильно" для нас, насколько они звучали для древних греков. Аристотель дал людям слова, с помощью которых они могли бы лучше узнать себя. То есть, он дал людям возможность развить более точную самоосознанность, или осознанность законов своего поведения. За счёт этой осознанности они могли бы поступать более осмысленно, более связно, относительно основного образа поведения. Они могли бы планировать, что говорить и делать, потому что теперь у них был собственно "общий план", или "карта" языка, мысли и действия. И эти планы, над которыми, на основе законов Аристотеля, продолжалась работа, постепенно стали известной нам сегодня цивилизацией. В связи с этим, ценность обобщений Аристотеля стоит оценивать по той пользе, которую цивилизация из них извлекла, и, одновременно с этим, дефектность его обобщений стоит мерить страданиями этой цивилизации, которые они за собой повлекли. По недавним статистическим докладам нашей страны, США, количество людей, которых отправляют в псих.лечебницы приравнивается к количеству поступающих в колледжи и университеты. (Более того, некоторые из них переходят из университетов в больницы.) С этим введением мы продолжим разбирать идеализм плохо приспособленных людей. Однако, пока мы не начали, стоит удостовериться в том, что мы не оставили впечатлений, что Аристотель был глуп или имел дурные намеренья. С уверенностью нельзя утвердить ни то, ни другое. Он внёс огромный вклад в развитие человека. Разница между обществом до и после Аристотеля колоссальна. Между прочим, неблагополучие последствий его обобщений, в основном, была вызвана не столько самим Аристотелем, сколько его последователями. Когда Аристотель сформулировал свои законы, он дал людям возможность не только лучше осознавать, но и более эффективно критически оценивать своё поведение и язык. Люди, к сожалению, ошибочно приняли законы Аристотеля за законы природы, которые не требуют пересмотра. Они приняли их как Истину в абсолютном смысле. Поэтому, раз уж они были Истиной, то любые видоизменения или несоответствия им были не-Истиной. И таким образом, они поддерживались и использовались - осознанно и неосознанно - для того чтобы построить систему доктрин и сложную общественную структуру. Мы будем называть эту систему и эту общественную структуру Аристотелевой не подразумевая при этом, что наша критика и предложения их пересмотра, в обязательном порядке направлены на самого Аристотеля. Гений Аристотеля, вероятнее всего, позволил бы ему успешно развить и улучшить свои изначальные понятия. Если бы он жил сегодня, то, скорее всего, придерживался бы не-Аристотелевых взглядов. На фоне этого краткого описания Аристотелевой системы мы можем лучше рассмотреть то, что Карен Хорни назвала "невротик нашего времени". Плохо приспособленные индивидуумы, склонны расценивать "успех", "богатство", "счастье", или любые другие идеалы, к которым они стремятся, с точки зрения положения "А - это А". Автоматически вместе с этим, они действуют в расчёте на двузначность (исключённое третье), с учётом которой что угодно должно быть либо "успехом", либо "неудачей", "богатством" или "нищетой", "счастьем" или "несчастьем". К этому образу поведения добавляется их следующее предположение, что ничто не может быть одновременно "успехом" и "неудачей", ничто не может быть и "богатством" и "нищетой", и т.д. (непротиворечие). Будучи в заточении этого двустороннего ориентирования, им остаётся только вить вокруг себя паутину смятения. Так же, как положение о том, что "истина - это истина" может привести к Пилатовой насмешке, и, ожидаемо, к цинизму - ведь никто не может ответить ни за всех, ни за себя абсолютно: "Что есть истина?" - положение о том, что "успех - это успех", может привести к сплошным волнениям и срывам. В придачу, предположение о том, что что-то является "успехом", ведёт к предположению, что всё остальное - "неудача", и запутанный индивидуум сводит свой выбор лишь к двум альтернативам, одну для восхищения, и вторую для отвращения и страхов. В этом смысле и этими средствами, он приходит к тому, что ставит очень высокую ценность на свои идеалы. И если он достаточно долго стремится к высоко ценимым идеалам, которые при этом никак не дают себя достичь, он уже не просто расстроен, а окончательно деморализован. НЕРЕАЛИСТИЧНЫЕ ЖЕЛАНИЯ Уже было сказано, что в некоторых случаях плохо приспособленные люди, по-видимому, ставят себе цели, которые не размыты, а которые достаточно чётко и конкретно определены - хотя такие цели обычно оказываются переходными. И именно за счёт рассмотрения этих конкретных целей, мы можем обнаружить третье отношение, в котором идеалы плохо приспособленных людей высоки. Они высоки в том смысле, что шансы против их достижения весьма велики. По некоторым оценкам, приблизительно двое из трёх студентов, поступивших в крупный среднезападный университет, выразили желание стать врачами, юристами, профессорами, или достигнуть некоего другого сравнимого статуса. Важно здесь то, что лишь один из шестьнадцати из этих студентов может достичь такого идеала в нашем обществе. Люди, которые отворачиваются от телевикторин, подкрепляя свою убеждённость в собственной глупости; молодые девушки, стремящиеся выглядеть, как звёзды кино; люди которые водят автомобили, за которые у них нет средств платить; молодые невесты в тревожных раздумьях о том, стоит ли оставить своих мужей или свои голливудские определения мужа - все эти люди и миллионы на них похожие, живут высоким идеализмом, который ведёт их, по меньшей мере, к тому, что доктор П. Грэйвен назвал "не-здравомыслием". Эта склонность плохо приспособленных людей устанавливать самим себе нереалистично высокие стандарты, по-видимому, неизбежно вытекает последствием из их ориентирования по аристотелю . В связи с тем, что их понятия "успеха" и "неудачи" в конечном счёте носят абсолютный характер, и впоследствии размываются и разходятся лишь в две стороны, они склонны предполагать, что они "потерпели неудачу" до тех пор, пока они безоговорочно не "добились успеха". В результате, они метят высоко, хотят бить рекорды, делать что-то больше и лучше. В этом поведении их постоянно поддерживает множеством своих более очевидных аспектов их семантическая среда. Этот нескончаемый зуд желания добраться до верхов, перескакать всех выскочек, который так любят - и продвигают - рекламщики, голливудские продюсеры, авторы статей в популярных журналах, и т.д. Всё это говорит о том, что это стремление достать до неба не уникально для плохо приспособленных индивидуумов; скорее, им можно охарактеризовать наше общество, а плохо приспособленные индивидуумы попросту отражают эту характеристику. И способствует созданию их сложностей и проблем - влияние их семантической среды. КРАТКО Затруднения, таким образом, подобны вербальным коконам, в которые индивидуумы себя старательно завивают, которые - в распространённых обстоятельствах нашего времени - они, как правило не покидают. Структуру этих коконов, по видимому, во многом определяет структура общества, в котором они формируются, а структура этого общества в значительной степени определяется структурой языка, который мы так неосознанно приобретаем и так необдуманно используем. Просто пользуясь этим языком и выстраивая жизнь в рамках общего ориентирования, которое он представляет и поддерживает, мы склонны культивировать идеализм, и впоследствии страдать от фрустрации и деморализации, которые так очевидны в жизни людей в затруднениях. НЕУДАЧИ ДЛЯ НЕУДАЧНИКОВ В виду того, что эти люди идеалисты, они подвергают себя - в большей или меньшей степени, систематически - опыту “неудачи”, и отсюда они приобретают ещё одну заметную черту - склонность вырабатывать то, что мы называем чувством ущербности или комплексом неполноценности. Старая поговорка гласит, что неудачи лучше всего получаются у неудачников. И, пожалуй, это так. Неудачи растут и цветут пышнее, не в последнюю очередь, от слёз о последствиях предшествующих неудач. Множество различных исследований психологов ясно показывают, что чувство неполноценности - это правило, нежели исключение среди людей в целом. Более того, склонность людей считать себя “ниже среднего” настолько широко распространена, что знаменитый венский психолог, доктор Альфред Адлер, сформулировал большую теорию о человеческом поведении, и постарался объяснить большую часть наших личных проблем с адаптацией на основе этого феномена низкой самооценки. Он ввёл термин комплекс неполноценности, который впоследствии стал частью нашего повседневного языка, и это показывает, что он выражает чувство, с которым большинство из нас знакомо. В очевидно плохо приспособленных людях этот образ оценки проявляется ярче. В этом отношении - как и, практически, во всех других отношениях люди, которых мы называем плохо приспособленными, или невротиками, или анормальными - не уникальны. Они не люди другого сорта; они попросту представляют более крайние формы того, что считается вполне обыкновенным поведением. “Все дурны умом, но не я и не ты” - и мы бы, конечно же, не смогли бы знать о самих себе. В некотором смысле, “дурных” людей не бывает, но есть “дурные” поступки. И все мы, часто или редко, совершаем такие поступки. Чувство неудачи или ущербности легче заметить в плохо приспособленных индивидуумах, потому что в них оно более более развито, нежели в обычных людях. Когда имеется возможность его чётко пронаблюдать, оно видится достаточно размытым или обобщённым, крайне настойчивым и неразрывно связанным с тревогой или страхами, упадком духа и другими "эмоциональными" реакциями. Если только человек с комплексом неполноценности не дошёл до крайних стадий отчаяния и апатии, он склонен регулярно быть настороже, поспешно объявлять себя "оскорблённым", обижаться на критику, и в целом проявлять повышенную чувствительность. Они выглядят напряжёнными, и если за ними внимательно понаблюдать, можно заключить, что они действительно напряжены. Они часто реагируют внезапно и чрезмерно на что-то, что они видят, и особенно на то, что они прочли или что им сказали. То есть, они склонны реагировать слишком быстро и слишком много. Во время разговоров с ними, люди чувствуют, что их можно легко задеть или "ранить", и поэтому в их компании сложно расслабиться. Из них не получается хороших спутников, особенно для самих себя. Эти люди не усвоили простой факт, что неудачи не существует в природе. Неудача - это вопрос оценки. Неудача - это ощущаемая разница между тем, что по вашим предположениям вам нужно делать, что вы от себя требуете, и тем, что вы собственно делаете. Это то, что вы ощущаете, когда ваши осуществления не достают до ваших ожиданий. Если ваши идеалы слишком высоки, в том смысле, что они слишком размыты, или слишком вами ценимы, или нереалистичны, вы скорее всего будете испытывать чувство неудачи. Впоследствии, вы вероятно будете страдать от комплекса неполноценности и низкой самооценки. Также, вы вероятно будете всюду встречать "общую неподатливость всего". Вы, однако, не остаётесь равнодушным к таким несчастливым ситуациям. По крайней мере, до тех пор пока вы в должной мере не деморализованы, вы пытаетесь дать сдачи. Вы злитесь, в большей или меньшей степени, на людей и даже на общественные нормы и материальные обстоятельства, которые, как вам кажется, вам мешают. Всё это, как правило, начинает приобретать структурные осложнения. Иногда это даже приводит к выработке неприязней к пище, цветам, именам и названиям, местам, или другим вещам, которые каким-то образом ассоциируются с вашими фрустрациями. Если агрессия дозволена - и, в некоторых формах в определённых обстоятельствах в нашей культуре её определённо поддерживают - вы можете совершать нападки открыто или косвенно на людей, которые, на ваш взгляд, препятствуют вашему развитию. Вы можете предпринять попытки ослабить их влияние с помощью разговоров о них, публичного противостояния, срывов их планов, и множеством других способов. Вы будете стараться любыми разрешёнными средствами "избавиться от неверных без кровопролития". Время от времени, целые нации участвуют в яростных войнах и систематических истреблениях людей. Индивидуумы тоже могут прибегать к убийству, но они в меньшинстве. Важно то, что в итоге, вы посвящается больше и больше доступных сил на отклонения от намеченного пути. Соответственно, у вас остаётся всё меньше и меньше сил, которые вы позволяете себе потратить на эффективный и плодовитый труд. Мало того, вы увеличиваете количество озлобленных врагов. "Успех", таким образом, постепенно ускользает из ваших рук. Вам не удастся вечно избегать растущего понимания, что вы ведёте заранее проигранную войну и шаг за шагом себя изматываете. Тем временем, грозовые облака неудачи сгущаются на вашем горизонте. Таким образом, чувство неудачи - выработанное и усвоенное - как правило, рано или поздно, выливается в состояние скуки - общей потери интереса к возможностям достижений. В конечном счёте, вы оказываетесь в состоянии депрессии. Это происходит, потому что в нашем обществе вам не разрешат просто испытывать скуку. Влияния вашей семантической среды, которые работают посредством настояний, провозглашений, угроз, поддержек и насмешек со стороны семьи, друзей, знакомых, и нескончаемой стимуляции от прессы, радио, кино, и прочего. Все эти влияния продолжают вас тыкать и понукать. Они не дадут вам продохнуть. Они не допустят такого лёгкого решения, как простая скука. Из-за этой настойчивой стимуляции, вы можете продолжать время от времени делать рывки к "успеху", но абсолютный успех, как всегда, ускользает. По мере углубления чувства неудачи, вы всё больше впадаете в отчаяние. И тогда вам уже не просто скучно, но вы ещё и об этом сожалеете. Вы вынуждены оценить вашу "неудачу" - почувствовать себя неполноценным из-за того что вы чувствуете себя неполноценным. ИФД Во всём этом можно разглядеть общую структуру нашей общей проблемой с приспосабливаемостью, которую можно назвать болезнью ИФД: от идеализма к фрустрации, и затем к деморализации. Вероятно, никому из нас не удаётся избежать её полностью. Масштабы её распространённости близки к пандемическим. Скорее всего, люди, которые профессионально занимаются личностными проблемами мужчин, женщин и детей, рано или поздно начинают воспринимать её, как некий стандартный фундамент, на котором выстраиваются трудности и семантические недуги особого характера, включая серьёзные "душевные" и нервные расстройства, неврозы и психозы. Среди "проблем, с которыми мне приходилось иметь дело", по количеству случаев, данная проблема безоговорочно занимает первое место. ПОЧЕМУ ВАЖНО СТРЕМИТЬСЯ К ЯСНОСТИ В ВЫРАЖЕНИИ Стоит рассмотреть ещё один симптом того, что мы называем плохой приспосабливаемостью личности. Он настолько очевиден, что часто остаётся незамеченным, не смотря на то, что о нём с той или иной точки зрения писало много людей. Практикующий психиатр, доктор Койн Кэмпбэл, выступая на конференции Речевой Ассоциации Центральных Штатов в городе Оклахома, сформулировал этот симптом настолько чётко и просто, что нам целесообразно будет вспомнить его основные утверждения. В сущности, доктор Кэмпбэл сказал, что пациенты, которых к нему привели - потому что сочли их крайне плохо приспособленными или даже "безумными" - проявляли один общий симптом: Они были неспособны сказать ему, в чём была их проблема. Они попросту не могли уложить в слова те сложности, с которыми им пришлось столкнуться. Конечно, большинство из тех, кто профессионально помогает людям решать их проблемы, замечали относительную неспособность выражаться внятно. В ходе нескольких бесед с одной женщиной, которая уверяла его в своём глубоком чувстве собственной никчёмности, он однажды поставил перед ней зеркало и спросил, что она в нём видит. Она пристально смотрела в зеркало, не говоря ни слова, на протяжении минуты, а затем неуверенно сказала: "Я не могу ничего сказать". Такую реакцию не стоит принимать, как она есть. В ней стоит разобраться. Так же стоит оценить реакцию, весьма распространённую среди людей, которые говорят быстро, используют большое количество слов и формируют грамматически сложные предложения, но при этом никак не могут выйти за рамки вербальных кругов, которые они сами себе протаптывают. Они полны теорий и измышлений, свитых чуть ли не из одних лишь звуков. Возникают подозрения, что их импульсивное желание говорить без умолку обусловлено, прежде всего, тем, что они сами в некоторой мере понимают, что выпустив очередной поток слов, они так ничего и не сказали. Поэтому они снова пытаются уложить слова так, чтобы они выражали чувства, от которых они страдают. В сущности, они не многим внятнее в своих формулировках, чем люди, которые почти ничего не говорят. Доктор Кэмпбэл отметил далее, что когда ему удавалось, в работе с пациентом, вербализовать его затруднения ясно и близко к сути, его можно было выписывать, потому что пациент, как правило, чувствовал, что мог, позаботиться о себе сам. Это может показаться странным любому, кто не задавался вопросом о роли языка в адаптации личности. Размытые, несущественные и, иной раз, дикие высказывания людей в затруднениях обычно считаются не более чем пеной на пиве, так сказать. Идея о том, что они могут быть неотъемлемой частью пива, что язык затруднения может быть весомой частью затруднения, не распространена широко. Этому не уделили должного внимания даже психоаналитики, которые так подробно показали целебные качества разговора. Количество разговоров с пациентом на кушетке психоаналитика едва ли можно считать несвязанным с переменами, которые наступают в ходе длительного курса лечения. Под меткими утверждениями доктора Кэмпбэла лежит простой факт, что перед тем как подходить к решению проблемы, её необходимо эффективно утвердить с должной ясностью и чёткостью. И как только она вот так утверждена, решение к ней становится более или менее видимым. Другими словами, плохо приспособленные или запутавшиеся люди вероятно останутся таковыми до тех пор, пока не научатся утверждать свои проблемы ясно в той степени, в которой смогут сами себе показать, какие шаги можно предпринять, чтобы изменить свою ситуацию или своё поведение себе в преимущество. Любому опытному научному работнику известно, что самый важный шаг к решению лабораторной проблемы состоит в утверждении проблемы таким образом, чтобы в нём содержались отправные точки к её решениям. Как только это сделано, ассистент может повернуть нужные краны и начать следить за показаниями приборов. Компетентные исследователи понимают пределы и ограничения своего оборудования, но их главный вклад состоит не из ответов, которые они выкапывают из природы собственными руками, так сказать, а из острых, проникновенных вопросов, применяемых ими к природе. Техники могут воспользоваться оборудованием и устройствами учёного и добыть ответы на его надлежаще составленные вопросы; это то, что отличает учёного - его способность формулировать проблемы, выстраивать прочный каркас для вопросов так, чтобы техники, с помощью оборудования, смогли добыть значимые факты. Что касается личных проблем, то в этом отношении, они не сильно отличаются от лабораторных. Перед тем как их решать, их необходимо утвердить (сформулировать, выразить, и т.д.) Перед тем как станет возможно получить полезные ответы, нужно задать подходящие вопросы. Мы все хотим ответов. Они могут принести облегчение. Однако, что у плохо приспособленного человека не получается - и что ему стоит научиться делать - это обозначать ответы, в которых он нуждается. То есть, у него не хватает навыков задавать вопросы таким образом, чтобы ответы на них приносили облегчение или удовлетворение, или развивали его способности к приспосабливаемости. По мере развития таких навыков, он может, как отметил доктор Кэмпбэл, позаботиться о себе сам во всяких практических отношениях. Чёткий ответ нельзя дать на нечётко поставленный вопрос. Терминология вопроса определяет терминологию ответа. Редко какой-либо другой принцип бывает более важен в работе над собственными недоумениями и конфликтами, которые ведут к неудовлетворённости и неэффективным поступкам. Конкретные вопросы, которые мы сами себе задаём, определяют ответы, которые мы получаем, а ответы, которые мы получаем, делают нашу жизнь, в великой степени, такой, какой мы её живём. Не зная об эффективных подходах к постановке вопросов, мы обычно угождаем в паутину ошибок, как индивидуально, так и социально. Если попытаться охарактеризовать то, что мы называем психической гигиеной, одним словом, то, пожалуй, это будет слово точность. А техники точности - это, в основном, техники языка. Вербальные (языковые) смятения плохо приспособленных людей зависят от смятений в других аспектах их поведения. Отношения близки; одно нельзя понять в отрыве от другого. ЭПОХА ВОПРОСОВ В свете обсуждения плохо приспособленных людей в контексте их фрустраций, тревог и идеализма, мы можем взглянуть на грани проблем, с которыми все мы сталкивались в той или иной степени. Болезнь ИФД - как мы её обрисовали - не столько недуг индивидуумов, сколько отражение влияния на них семантических сил. И покуда влияние этих сил имеет большой потенциал, каждый из нас в некоторой мере предрасположен к проблемам, которые оно порождает. Можно сказать, что мы легко “подхватываем семантические болячки”. В связи с этим возникает вопрос, как эти болячки передаются? Какого рода “бациллы” заражают нашу жизнь смятением, фрустрацией и отчаянием? Подсказку к ответу на этот вопрос можно найти в относительной неспособности плохо приспособленных людей вербализовать свои трудности, утвердить свои проблемы и задать свои вопросы таким образом, чтобы на них можно было ответить эффективно и с готовностью. Эта подсказка неким образом указывает на язык. Она указывает на то, что в структуре нашего общего языка присутствуют разрушительные факторы, которые в разной степени негативно влияют на жизненные реакции тех, кто пользуется языком. В значительной степени, структуру нашего общего языка можно описать в контексте Арестотелевых “законов”, о которых мы говорили ранее. Эту проблему в подробностях разобрал Альфред Коржибски в книге Наука и Здравомыслие, и - в более сжатой форме - Сэмюэл Хаякава в книге Язык в Действии. Если систематически возвращаться к рассмотрению этих вопросов, значимость понимания структуры языка удваивается. Она играет роль в формировании структуры нашей культуры, общества, цивилизации, и т.д. Она также служит одним из основных средств, которыми индивидуум приобретает и свыкается со структурой культуры. Таким образом, изучение структуры языка может помочь лучше понять нашу цивилизацию и её проблемы, и больше узнать о некоем фундаменте жизней индивидуумов. Можно сказать, что человечество сплело огромную сеть, в которую само же угодило, и теперь перед нами стоит задача распутать эту сеть символизма, потому что она ставит судьбу людей под угрозу. Именно на эти проблемы и их последствия мы стремимся направить общую семантику, и этому посвящена эта книга. Общую семантику, однако, не получится должным образом усвоить и эффективно применять, если не рассматривать её в контексте и в отношении к индивидуальным и социальным проблемам, с которыми с её помощью стоит иметь дело. К ним относятся проблемы личной приспосабливаемости, о которых мы говорили на предыдущих страницах. Идеализм, ведущий к фрустрациям и деморализации, становится чем-то большим, чем неудачной и малопонятной последовательностью событий, когда появляется возможность рассмотреть всё это в отношении к нейролингвистическим закостенелостям и путаницам, на которые общая семантика проливает свет, и которым помогает противодействовать. Значимость и интерес к общей семантике вполне понятны в силу распространённости и личного характера проблем. Поэтому в дальнейших главах мы вновь - уже более подробно - обсудим проблемы, подобные тем, на которые мы уже обратили внимание. Более полного понимания можно достигнуть, рассматривая отношение общей семантики к некоторым общим, крупномасштабным тенденциям, которыми можно охарактеризовать современность, и которые в наши дни (1946 г.) стали особенно заметны. Есть что-то во времени, в котором нам пришлось оказаться, что способствует сопротивлению различным влияниям и поисками себя, но не обязательно - совсем не обязательно - упадку сил и цинизму. Что бы мы ни говорили о нашем времени, мы должны - учитывая, что мы себя не обманываем - признать, что живём в эпоху прямых и искренних вопросов. Покуда мы можем оценить степень, в которой прежнему поколению не были известны ответы, мы начинаем яснее понимать, насколько это важно - задавать вопросы - и насколько важно разрабатывать техники и методы задавания вопросов, со помощью которых мы сможем получить более великую мудрость из нашего опыта. Именно в систематическом изучении техник задавания вопросов можно разглядеть отличительные качества общей семантики и надежду на освобождение будущего от проблем прошлого, в наших жизнях индивидуально и в общем приключении, которое мы называем цивилизацией. Глава ~~~~~~~~~~~ II ВСЕГДА РАЗНАЯ РЕКА __________ О греке по имени Гераклит вспоминают по сей день, цитируя его утверждение о том, что нельзя войти в одну и ту же реку дважды. Он пошёл от суждения о том, что не существует двух в точности одинаковых вещей, к суждению о том, что одна вещь в отдельно взятые два момента не бывает одинаковой, о том, что реальность стоит рассматривать как процесс. Нам стоит отметить, что человек не может войти в одну и ту же реку дважды, не только потому что река течёт и меняется, но и потому что тот, кто в неё входит тоже меняется, и никогда не бывает одинаковым в два отдельных момента. Гераклит опередил своё время на две тысячи лет. Понятие, которое он так умело выразил, носит оттенок современности. Это утверждение вполне мог бы поддержать Эйнштейн. Это одно из основных понятий в науке, а наука, какой мы её знаем, намного моложе Гераклита. То, что Гераклит выразил своей метафорой, представляет также основное понятие в общей семантике. Вся структура общей семантики была воздвигнута на взгляде на реальность, как на процесс. Это общее утверждение, которое выражает последствия такой точки зрения; последствия, показывающие ключевые аспекты характера реальности, возможности человека узнать что-то о реальности и средства приспособления к ней. В этом смысле, наука и общая семантика так же стары - и новы - как Гераклит, который именно в наше время нашёл бы себе товарищей по уму, потому что до этого, его суждению не уделялось должного внимания. Культура, в которой он жил и которую через века унаследовали мы, представляла и представляет до сих пор совершенно другую точку зрения. Взгляды науки, общей семантики и Гераклита - нетрадиционны. В самом широком смысле, они представляют отход от традиций. Поэтому, в информативных целях, мы кратко рассмотрим эти две тенденции традиционную и до сих пор широко распространённую, и новую, имеющую большой потенциал. Зная о конфликте этих двух тенденций, мы сможет лучше оценить общую семантику и задачи, которые она перед собой ставит. ПОСТОЯННЫЕ ОТЛИЧИЯ Никакой другой факт не формирует и не реформирует наши жизни настолько, насколько следующий: реальность, в самом широком смысле, постоянно меняется, как река Гераклита; и с недавних пор река Гераклита, по всей видимости начала подниматься к берегам. Течение ускоряется, водовороты раскручиваются стремительнее, а поток увеличивается с каждым днём. То, что раньше можно было считать твёрдой почвой, размывается наводнением, а мы с тревогой наблюдаем за этим с насыпи. Тем не менее, всеохватывающие и стремительные перемены необязательно должны тревожить и ужасать. Учёному физику они не страшны, а любопытны. Перемены в жизнях народов, социальных групп и индивидуумов не пугают социологов; они лишь определяют грани в его исследованиях. Перемены ужасают лишь тех, кто, в планировании своих жизней, не принимают их во внимание. К сожалению, в значительной мере, нас учили и учат до сих пор, как раз таки исключать их из внимания. К переменам относились с подозрением и неприязнью на протяжении всей истории нашей расы. Традиционно отцы передают своим сыновьям вероисповедания и обычаи, которые им передали их отцы. Предкам поклоняются, а старейшин почитают с незапамятных времён. Образование в основном сводится к убеждению принять взгляды и поступать, как поступают старейшины. Учащиеся разучивают ответы, вместо того чтобы учиться задавать вопросы. По меньшей мере, когда учат вопросам, готовые ответы всегда можно найти в конце учебника. Большей частью, учащимся передают знания, а не методы получения и пересмотра знаний - кроме метода авторитета, обращения к правильной книге или к старейшине. Главной целью образования было и остаётся сделать из ребёнка ещё одного старейшину, разлить свежее вино возможностей в старые бочки традиций. Как бы там ни было, в одну и ту же реку дважды не войдёшь. Физики, химики, геологи и все, кто изучает физические явления; антропологи, социологи, психологи, и все, кто изучает людей, сообщают, что всё, что им удаётся найти, представляет собой процессы, рост и распад, преобразование энергии, социальные перемены, и т.д. Никакое событие не повторяется в точности одинаково. Научный прогресс со времён Гилилео, и особенно за последние пятьдесят лет, сделали процессуальный характер реальности более очевидным. Обобщения, великие символические сети, в которые человек пытается поймать орлов времени, были разорваны созданиями, для которых их вязали. Аристотелю, Эвклиду, Ньютону и другим старейшинам бросили вызов современные математики и учёные: Эйнштейн, Коржибски, Рассел и другие последователи процесса и перемен. Если важная работа таких людей продолжит набирать силу влияния, мы можем предположить, что в завтрашних учебниках будут вопросы, ответы на которые будет не отыскать на последних страницах. В образовании будущего, знания будут представлены не строго определёнными, а склонными к незаметным нам переменам, и доносить их будут вместе с методами для их пересмотра и лёгкой адаптации к их пересмотру. Учащимся будут объяснять не столько определяться в каких-то вопросах, сколько формировать гибкие, эффективные взгляды на них. Целью образования будет сделать ребёнка отличным от старейшины, признавать факт, что он отличается, как постоянно отличается и мир, в котором ему придётся жить. Теперь, когда нам ясно видно то, что было “известно” на протяжении веков и то, что находится в центре внимания современной науки, а именно: никакие две вещи не идентичны и никакая одна вещь не идентична сама себе в два отдельно взятых момента, перемены, поток, процесс - повсюду, мы можем понять, что нам необходимо принять этот мир, как мир постоянных отличий. Мы понимаем, что разница, которую мы видим между мальчиком и мужчиной, представляет собой процесс, который происходил с тех пор, когда мужчина был мальчиком. Попытку мужчины остаться мальчиком мы считаем неприспособленностью, и теперь мы так же можем считать неприспособленностью попытки общества жить и функционировать в 1946 году, как оно жило и функционировало в 1900. ПЕРЕМЕНЫ И ОТЛИЧИЯ Как мы отметили, понятие отличий в процессе лежит в основе системы общей семантики, и, как мы скоро увидим, имеет далеко идущие последствия. Эти последствия предполагают определённые принципы адекватного человеческого поведения; принципы, которые отличаются во многих отношениях от тех, к которым мы привыкли благодаря нашему общему образованию и благодаря иной раз незаметным, но значительным влияниям наших традиций и культуры. Более того, понятие процессуального характера реальности подводит нас, ни много ни мало, к новой цивилизации. Уважение и потребность в отношении схожестей, нежели отличий, стали, своего рода, традициями нашей расы. Люди давно любят обобщения широкого охвата: природу человека не изменишь; каков отец, таков и сын; закон "спроса" и "предложения"; получаешь то, за что платишь, и т.д. Исключения из правил отметаются заявлением о том, что они его "подтверждают". У нас нет намерений доказывать, что обобщения бесполезны или "дурны"; в этой книге нас будут интересовать принципы адекватного обобщения. Мы будем стараться сфокусировать наше внимание на общих склонностях принимать общие правила, убеждения, вероисповедания, теории, не подвергая сомнению их обоснованность, и придерживаться их даже после того, как было наглядно показана их бессмысленность, ложность, или, по крайней мере, сомнительность. Во множестве случаев, стоит нам принять убеждение, как мы начинаем обращать внимание на случаи, которые, как нам кажется, это убеждение подкрепляют, а другие случаи мы можем игнорировать, приуменьшать или искажать, чтобы они вписывались в убеждение и тоже его подкрепляли. Многим из нас, по не всегда осознанным причинам, кажется, что менять точку зрения - это признак слабости. Что такое обобщение? Обобщение это высказывание, которое предполагает, что разные вещи каким-то образом схожи, или даже одинаковы, и поэтому реагировать на них и обращаться с ними нужно одинаково, или почти одинаково. Вследствие, мы не только можем сказать, что у всех пациентов с такими-то симптомами диагноз аппендицит, но и пойти дальше и начать у всех этих пациентов удалять аппендиксы. Некоторые религиозные группы не только верят в то, что все дети рождаются “нечистыми” или “в грехе”, и т.д., но и проводят церемонии в которых окунают детей в воду или обрызгивают, или же крестят их каким-то ещё способом. В некоторых странах не только отделяют людей с некоторыми расовыми характеристиками, как негров, но и лишают их определённых привилегий и прав. У многих из нас не получается напоминать себе о том, что не все пациенты с определёнными симптомами, дети и негры одинаковы, даже когда мы говорим, что это так. Со схожестями дела обстоят по-другому. Даже если схожести, которые мы заметили, мизерны, мы поддаёмся куда более сильным впечатлениям, нежели от существенных отличий; мы выделяем схожести, называя вещи какими-нибудь словами и эти слова затем становятся обобщающими терминами. И дело не в том, что нам не известен этот факт. Напротив, нам хорошо знакома собственная склонность - индивидуальная и групповая ориентироваться на основании схожестей, и даже предполагаемых идентичностей, в значительно большей степени, нежели на основании отличий. То есть, мы знаем о нашей склонности лечить болезнь, нежели пациента, учить ребёнка, нежели Джонни, говорить о своей второй половинке, нежели о множестве индивидуумов, оказывающих влияние на наше поведение. И нам хорошо знакома наша сильная предрасположенность держаться за наши обобщения, отстаивать наши убеждения, обижаться на их критику, и не доверять или смеяться над теми, кто их не разделяет, а вместо них следует своим взглядам и традициям. По всей видимости, нас до ужаса пугает непостоянство. Профессор Эдвард Л. Торндайк, выдающийся психолог, как-то раз начал своё обращение к государственной конвенции ассоциации образования с отступления о том, что он собирался сказать что-то, что никто никогда не говорил за двадцать пять лет, которые он посещал эти ежегодные собрания. “Я должен сказать”, объявил он, “что я был неправ”. "И ЭТО ТОЖЕ ПРОЙДЁТ" Такая склонность не признавать ошибки, гнаться за постоянством, поддерживать и отстаивать ранее принятые обобщения, это лишь один аспект нашей более широкой склонности не придавать значения отличиям. Ведь именно уделив должное внимание отличиям, человек может изменить - иной раз радикально - сложившиеся убеждения. Мы меняем взгляды в некоторой степени, именно когда позволяем себе поразмыслить о случаях, когда вполне себе здоровый аппендикс удаляют у пациента с "аппендицитом", или когда безработные люди оказываются весьма компетентными сотрудниками, стоит дать им рабочее место, или когда дорогие одеяла изнашиваются медленнее дешёвых, и т.д. Мы придерживаемся прежних взглядов на вещи, потому что игнорируем такие случаи. Стоит нам начать искать отличия вместо схожестей, становиться практически невозможно сохранить наши обобщения, убеждения, предположения, и т.д. в том виде, в котором мы их когда-то приняли. Нельзя просто взять и прекратить находить или выдумывать новые идеи. Навык задавать вопрос: "Как эти вещи отличаются?" или "Как это можно сделать по-другому" - это одна из основных техник творческого мышления. Такой навык нужен для оптимальной адаптации к реальности процессов, изменений, потоков с постоянно происходящими отличиями. Если нельзя войти в одну и ту же реку дважды, то глупо пытаться это сделать. Если любовь во вторник не такая же, какая она в понедельник - и никогда не одинакова - последствия ожиданий, что она будет такой же могут варьироваться от простого разочарования до самоубийства. Если мясо одного человека - это яд другого, "повар", которой спешит с обобщениями, может представлять угрозу обществу. Если Джонс в возрасте двадцати пяти лет придерживается поступков Джонса пяти лет, его вероятно будут считать балбесом, скверным парнем, или "умственно" больным. Инфантилизм, неудавшиеся попытки повзрослеть, поменять взгляды, поведение в достаточной мере с возрастом, по-видимому, в разных степенях представляет собой почти универсальную форму неприспособленности в нашей цивилизации, в которой схожести ценятся выше отличий, а переменам противятся. Мы противимся переменам с детства и в зрелости, на разных стадиях социального развития. Мы остаёмся инфантильными и культурно неразвитыми. Мы скучаем по золотому веку, ругаем новое поколение и ждём "коллапса цивилизации". Это старый паттерн, и его не стоит принимать как должное. Это не "природа человека", а лишь культурное наследие. В нашем обществе, когда мы встречаем кого-то, с кем давно не виделись, и говорим: "Вы совсем не изменились. Выглядите в точности, как я Вас помню", это считается комплиментом. "Лучше синица в руках, чем журавль в небе". "Не мутите воду" и множество разных других традиционных изречений отражают этот укоренённый консерватизм и желание избегать перемен. Упрямство, с которым некоторые люди сопротивляются переменам, не так давно продемонстрировали так называемые "пылидельцы" - фермеры, которые отказались переезжать в районы с более плодородной почвой, даже за счёт правительства. С. Хаякава говорил, что при въезде в новый видный особняк, мы в тайне охвачены тревогой о том, что мы потеряли дом. Авраам Линкольн учёл это традиционное недоверие к переменам в своём обращении 1859 года, за два года до начала Гражданской Войны США. Говоря об угрозе возникшего конфликта, - как можно предположить - в попытке внушить людям - и себе - уверенность и надежду, он рассказал им историю о китайском императоре, который поручил своему мудрейшему философу подготовить для него высказывание, которое было бы уместно употребить по любому случаю. Философ предложил императору слова: "И это тоже пройдёт". Однако цитируя эти слова, Линкольн не поддержал их в полной мере: "Тем не менее, можно надеяться, что это не совсем правда". Он считал, что эта мысль шла против убеждений "разумных" людей. Он высказался против в присутствии друзей и соотечественников, которые ждали от него мудрых наставлений. И благодаря этому, Линкольн получил поддержку исторических сил. Ведь история перехода человека из века в век во многом состоит из упёртых сопротивлений и бегств от беспощадных лавин непрекращающихся трансформаций. Удивительная способность человека бороться против неизбежного - это одно из его самых вдохновляющих, но в то же время, трагических качеств. Стоит снова подчеркнуть, что борясь и противясь переменам, человек не демонстрирует свою "природу", а скорее опирается на то, что сказали старейшины; он ведёт себя так, как его научили, и просто соблюдает и передаёт традиции. ОТЛИЧИЯ ОТ НАУКИ То же, словами китайского мудреца, можно сказать об этих традициях: "Они тоже пройдут", и, возможно, намного скорее, чем мы предполагаем. Ведь река Гераклита уже начинает подниматься быстрее, выходить из берегов и заполнять долины. Это также не стоит считать чем-то самим собой разумеющимся. Есть причина, и для лишней эффектности, мы поищем эту причину в истории одного человека, который жил не так давно в Италии. Благодаря ему, мир сегодня сильно отличается от того, чем он когда-то был. Четырнадцатого февраля 1564 года, всего 382 года назад, в итальянском городе Пиза, в семье не самого толкового аристократа родился сын. Его назвали Галилео Галилей, но мы его обычно называем просто Галилео. История рассказывает, что в возрасте семнадцати лет он поступил в Университет Пизы, чтобы изучать медицину и философские учения Аристотеля. Аристотель, в те времена, считался старейшиной среди старейшин. Это он, так сказать, соорудил плотину для нашей цивилизации, а Галилео был первым из тех, кто проделал в этой плотине достаточно широкую дыру, и, как мы увидим, не постеснялся это сделать. Почтенные последователи Аристотеля, включая церковь, подвергли его за это суровым наказаниям. Плотина, на смотря на то, насколько хорошо она была построена, и, в некоторых местах, стоит весьма твёрдо, со временем заметно осыпается и рушится, не в силах остановить реку Гераклита. Продолжим, что Галилео поступил в Университет Пизы, когда был юношей семнадцати лет, у него не заняло много времени, чтобы вызвать разлад, подвергнув сомнениям догматические высказывания его наставников. С некоторых точек зрения, можно сказать, что это было начало трансформации Аристотелевой, донаучной цивилизации, а вместе с Галилео в мир пришло что-то новое, и изменило его навсегда до такой степени, что никто не попытался бы представить, как он мог стать вновь прежним. Галилео дал человечеству то, что мы сегодня привычно называем наука. Это была точка зрения, общий метод, не вполне понятная вещь, которую большинство не может постичь даже сегодня. Люди определённо чувствуют её воздействие, пользуются её результатами, живут в новых, странных семантических средах, которые она произвела; для большинства однако, наука остаётся тайной, покрытой мраком, и у многих одно только упоминание вызывает недоверие. Наука это образ поведения, при котором Слово подвергается опытной проверке и по результатам этой проверки пересматривается; при этом, возраст Слова, или статус тех, кто его защищает, не имеет значения. Наука нова для мира, ведь лишь около четырёхсот лет назад Галилео забрался на вершину Пизанской башни и провёл один из первых научных экспериментов, который показал, что тяжёлое ядро не падало быстрее лёгкого. Этот эксперимент пошатнул мир. Он не столько показал факт о падающих предметах, сколько новый метод решения проблем, основанный не на авторитете возраста или престиже, а на авторитете наблюдения и эксперимента. Он заставил Старейшин ёрзать на собственном троне, и с тех пор они уже никогда не будут сидеть на нём прямо. Стоит отметить, что во многих делах мы до сих пор ориентируемся на авторитет старшинства, почтенных имён, статусных одежд, титулов и символов - но со времён Галилео прошло около четырёх сот лет. В истории расы такой период едва составит малую часть раннего утра. За это время планета перетерпела не мало изменений, а изменениям свойственно набирать, нежели терять, скорость. Влияние Старейшины в нашем мире всё ещё преобладает, но мир этот становиться ему всё страннее, а доверие к Старейшине постепенно сменяется сомнениями. Теперь будущее цивилизации формирует наука, и мы, даже в наше время, можем научиться это ценить, а в будущем к этому смогут легко и с энтузиазмом приспособиться наши дети. Прежняя культура, донаучная цивилизация, заканчивается, и мудрость приобретает характер сожалений, участвуя в ускоряющемся переходе к научной цивилизации. Отчаявшиеся пророки, которые заявляют о смерти цивилизации и о том, что мы возвращаемся к мрачным временам средневековья, путают прогресс со смертью. Это нельзя назвать новым началом для нас, потому что история не повторяется. Старые и новые тенденции имеют отличия с интересными последствиями. Фундаментальное отличие уходящей ныне культуры заключается в том, что она основывалась на статичном понятии реальности, и поэтому предполагала неприятие перемен, завышенную оценку схожестей, глубокое уважение широко принятых обобщений, традиций, и авторитет Старейшины. В этих качествах, прежняя культуры резко отличалась от восходящей научной культуры, основанной на процессуальном понятии реальности и склонной к переменам, высокой оценке отличий, критическому отношению к широко принятым обобщениям. Научная культура склонна к убеждению о том, что нужно вырастать из старых традиций, и ставит в авторитет систематические наблюдения и оценённый опыт - в этой культуре ценят науку, как метод. Во всём этом особенно стоит подчеркнуть понятие процессуального характера реальности, которое считается одним из основных с научной точки зрения на мир и на человека. Великие законы науки - которые всегда подлежат пересмотру - это законы, затрагивающие непрекращающиеся процессы реальности, которые Макс Борн подходяще назвал "неугомонной вселенной". Основное назначение науки состоит не только в том, чтобы изучать эти процессы, и уж точно не в том, чтобы им противостоять, а скорее в том, чтобы их прогнозировать, и таким образом ими управлять, чтобы человек мог приспособиться к великому и стремительному потоку природы, которым он окружён, и частью которого является. Научный образ жизни всецело основан на принятии и осознании перемен, потока, процесса, и на отвержении убеждения в том, что реальность статична, что ничто не ново под луной, и что история повторяется. Так же как специальные лабораторные методы, и как технология, наука позволяет нам переделывать, в значительной мере, материальный мир, в котором мы живём. Это же, однако, само по себе, в купе с донаучной "философией", может вымостить путь к трагедии - и об этом, в нынешние времена, стоит себе напоминать. Именно наука как общеприменимый метод, и как ориентирование, и не менее чем образ жизни, обещает нам средства, которыми мы можем научиться жить дружно в мире, которым мы себя окружили благодаря нашей пугающей находчивости. ОСНОВА ОБЩЕЙ СЕМАНТИКИ Общую семантику можно считать систематической попыткой сформулировать общеприменимые методы науки таким образом, чтобы их можно было применять не только в нескольких обособленных областях человеческого опыта, но и общим образом в повседневной жизни. В общей семантике наука интересует нас не в качестве специальных лабораторных процедур, точных измерений и показаний приборов, эзотерических теорий о лунах Юпитера, формул состава чистящих средств, выборке фактов и статистических данных о скорости ветра и оценках топливных запасов - не в качестве технологии - а в качестве общего метода и способа решать задачи, и при этом, надлежащее внимание важно уделять языку науки. Общая семантика относится к традициям Галилео, Ньютона, Максвела, Дарвина, Пастера, Павлова, Пирса, Рассела, Эйнштейна - к традициям нарушать традиции, как того требует изменчивая реальность и изменчивое человечество. Тому, что люди от науки научились делать с такой беспрецедентной эффективностью в своих технических лабораториях, общая семантика может научить делать в повседневной жизни, имея дело с проблемами общества, которые касаются всех нас. Так как общая семантика, происходит, как дисциплина, от науки, нам стоит взглянуть на науку - в частности, на те её характеристики, которые важны в общей семантике. Затем, мы сможем внимательнее рассмотреть основные положения и процедуры общей семантики, и научиться применять их эффективнее. Глава ~~~~~~~~~~~ III НАУКА И ЛИЧНОСТЬ Наши общие трудности в социальной и личной адаптации говорят нам кое-что не только о нас самих, но и об особенностях культуры и семантических сред, в которых эти трудности возникают. Чтобы понять наши проблемы, нам необходимо осмотреться и ознакомиться с миром людей и значений, где крутятся наши жалобы и стенания. В предыдущей главе мы разобрали, что наша культура большей частью традиционно остаётся донаучной. Тем не менее, то, что мы называем наукой, за последние триста лет, и особенно за недавнее время, создало тенденции к переменам в наших привычных взглядах на мир и способах жить. По мере того как эта научная культура развивается, она вступает в конфликт с нашими традиционными институтами, убеждениями и привычками. И, из этого конфликта вырастает множество наших личных и социальных проблем. Попытки сохранить прежние взгляды и традиции видятся более губительными, нежели усилия, направленные на то чтобы понять и извлечь пользу из течений в новых направлениях. За счёт понимания этих течений, и понимания науки как основы ориентирования в жизни, можно надеяться, что мы сможем добиться чувства надёжности и достижения, сейчас и в будущем. Следующие несколько страниц мы потратим с целью разобрать, простыми, но важными словами, значения и пути науки. Наука, в том смысле, в котором мы употребляем этот термин, предполагает, как мы уже подчёркивали, фундаментальное понятие реальности как процесса. Процесс предполагает изменения - в нас и в мире вокруг нас. Эти изменения не прекращаются, но не всегда характеризуются стабильностью или постепенностью. Иногда перемены могут происходить настолько медленно, что мы едва можем их заметить, а в других случаях, они могут быть стремительны и почти мгновенны. Как правило, мы не наблюдаем процессы напрямую. Скорее, мы их подразумеваем (делаем заключения о том, что они происходят). Например, летом, в саду, на дереве растут яблоки. В один день мы замечаем, что одно из яблок - больше, чем оно было, и имеет другой окрас. Мы наблюдаем разницу. Мы подразумеваем процессы, которыми можно объяснить разницу. Мы говорим, в этом случае, о процессах роста, и о том, что яблоко зреет. Мы, в действительности, не видим рост и созревание; мы делаем заключение из того, что видим. То, что мы видим, представляет собой ряд отличий в том, как яблоко выглядит день ото дня. Мы можем посмотреть на яблоко в один день и отметить, что оно другое, но всё равно это "то же самое" яблоко, которое мы видели несколькими днями ранее. Это тоже самое яблоко, но оно другое! Здесь мы встречаем любопытную проблему. Как две вещи могут быть одинаковыми, но разными? Как бы это ни было странно, две разные вещи могут быть одинаковыми, а две одинаковые вещи могут быть разными. Останутся они одинаковыми или станут разными - покуда нас это индивидуально волнует - зависит от того, как мы готовы на них реагировать. Мы уже знаем, что наши традиционные взгляды склоняют нас отмечать и придавать большее значение схожестям и не замечать или умалять отличия. Мы расположены ожидать, что разные вещи останутся прежними, и ожидать, что некая отдельная вещь будет оставаться прежней. Исходя из этого, мы можем говорить о нашем расположении, как о статическом ориентировании. Оно показывает, что мы не предполагаем, что реальность постоянно изменяется. Мы говорим и думаем так будто реальность обладает неизменным характером, стабильностью, постоянством, и нам, поэтому, нет нужды проявлять гибкость или склонность меняться. НАУЧНЫЙ СТРОЙ Это стоит учесть и запомнить, потому что мы, тем временем, подошли немного ближе к тому, что мы имеем в виду под наукой. Научный строй представляет динамическое или процессуальное ориентирование. При научном строе мышления, мы склонны реагировать на вещи, которые кажутся одинаковыми, так, будто в них есть также отличия. Начиная с предположения, что реальность не статична, а подобна процессу, мы готовы встречать отличия, потому что в процессуальной реальности, никакие две вещи не бывают одинаковыми, и никакая одна вещь не остаётся прежней. В соответствии с этим мы формируем наши ожидания и настраиваем себя уделять внимание, прежде всего, отличиям. Такой строй мышления можно наблюдать у опытного врача, перед которым стоит задача поставить диагноз. Он видит отличия между симптомами, или между пациентами, которые выглядят похожими, как две бутылки молока, для невооружённого глаза. Сначала он определяет, чем пациент не болен, тем самым устанавливая важные отношения в которых пациент отличается от как можно большего количества пациентов. Затем, по мере своих способностей, он даёт недугу пациента наиболее конкретное и узко определённое название, и делает он это только после того как он заключил, что этот пациент не обладает ключевыми отличиями от других пациентов, недугам которых было дано то же название. На этом он не останавливается. Дав болезни название - дифференцируя её тем самым от других болезней - опытный врач не подходит к данному случаю, будто он в точности повторяет все другие случаи. Он смотрит на конкретного пациента, на условия проявления у него болезни, на его реакции, интересы, привычки, на то, что делает медсестра, и что делают друзья и родственники, которые его навещают, и на множество других подробностей, которые отличают этого пациента от всякого другого с "той же" болезнью. Врач, который говорит - и не врёт - что нет двух одинаковых больных, и который лечит не только болезнь, но и пациента, обладает научным строем мышления. Важно заметить, что когда такой врач распознаёт схожесть между двумя пациентами или симптомами, эта схожесть, скорее всего, важна. Он не станет записывать её в список схожестей до тех пор, пока он не заключил, что присутствующие отличия - и они всегда присутствуют - не играют ключевую роль. В сущности, для научно-ориентированного врача или любого научно-ориентированного человека, схожесть состоит из отличий, которые в данном случае, по-видимому, ни на что не влияют. Отличие, чтобы таковым считаться, должно влиять и менять ход события - и только если оно этого не делает, мы можем строить предположения о схожести. С этим соображением, можно шагнуть дальше. Когда учёный говорит, что две вещи схожи, он подразумевает, что некоторые отличия между ними нет необходимости учитывать при данных обстоятельствах или с данными целями. Два алмаза, например, разные по размеру и форме, могут быть схожими в контексте изготовления из них конкретного режущего инструмента. Учёный также подразумевает, что схожесть нужна для того чтобы отличать схожие вещи от всего остального - опять же, с определёнными целями. То, что алмазы схожи в определённых отношениях - например, своей режущей способностью - имеет значение, потому что именно в этих отношениях алмазы отличаются от других материалов. Таким образом, схожесть представляет интерес для учёного тем, что она меняет положение вещей, ход событий или точку зрения, относительно цели. На практике, учёный - будь он специалистом по физическим заболеваниям, по камням, речевым дефектам, алмазам, или чему-либо ещё он, прежде всего, специалист по нахождению отличий. Учёный ищет схожести, чтобы делать обобщения. Он пытается разобрать хаотичные факты, с которыми он имеет дело, чтобы сгруппировать их наиболее полезным образом. Он ищет важные отношения между разными событиями, и его достижения составляют широкие теории или общеприменимые законы. Более того, чем более общим характером обладают сформулированные им законы, тем они важнее - учитывая, что они соответствуют фактам - потому что они позволяют ему объяснять события прошлого и прогнозировать события, которые ещё не произошли. Многие знают, что учёные становятся известными именно благодаря своим широко обобщающим формулировкам. Результаты науки, однако, не стоит путать с процедурами науки. Для того чтобы прийти к той или иной классификации, нужно, прежде всего, распознать вещи, которые не сочетаются друг с другом, у которых нет значимых отношений, которые не схожи. Достаточно легко увидеть, что разные вещи каким-то образом схожи; это может сделать и младенец, и делает это часто. Важные и полезные классификации возможно создать, рассматривая вещи внимательнее, чтобы увидеть тонкие аспекты, которыми похожие для неподготовленного взгляда вещи в действительности отличаются. Обобщающие законы выводят учёные, которые не исходят из предположения о том, что "исключения подтверждают правила"; их не устраивают правила у которых много исключений, потому что эти исключения правила не подтверждают. Они, как раз таки, обычно, его опровергают. Компетентный учёный уделяет внимание исключениям примерам, которые отличаются от рядовых или усреднённых. Именно благодаря изучению этих отличий и их объяснению он может подойти к формулировке общего закона. Например, медицинскому исследователю необходимо знать в подробностях об отличиях среди разных микробов, которые переносят болезни, перед тем как он сможет сформулировать разумную общую теорию о микробах. Здесь стоит подчеркнуть ещё один важный момент. Строгий учёный не доверяет своим обобщениям, теориям и законам в полной мере. С его точки зрения, они всегда подлежат пересмотру. Не смотря на то, что с виду он склонен приходить к тому или иному обобщению, на самом деле, он специально пересматривает уже установленные обобщения. Каждый эксперимент, который он проводит, подготовлен не с целью доказать, что его гипотеза или убеждение верно, а чтобы узнать, нет ли чего-то, что могло бы показать, что оно не верно. Теория для учёного предполагает неотъемлемую необходимость её проверять. Он пытается не отстоять свои убеждения, а улучшить их. Учёный, как никто другой, умеет отбрасывать старые убеждения в пользу новых, более полезных. АДАПТИРУЕМОСТЬ Описать, как научно-ориентированный индивидуум настроен на жизнь, можно следующим образом. Он ищет новое, исключительное, смотрит на тонкие переливы оттенков в проявлениях мира вокруг него, в самом себе и в своих социальных отношениях. В этих качествах он отличается от донаучно-ориентированного индивидуума, который настроен распознавать схожести или тождественности, склонен разливать новое вино по старым бутылкам, быстро приходить к обобщениям, с которыми потом остаётся на долгое время. Конечно, не все люди, которых мы называем учёными ведут себя согласно приведённому образу; многие, кого называют учёными, склонны защищать существующие выводы и отвергать новые, возможно, более разумные выводы. Вне стен своих лабораторий, некоторые так называемые "учёные" статичны в своих точках зрения не меньше тех, кого учёными не называют. Правда также то, что большинство людей, которые не считают себя научно-ориентированными, не всегда полностью статичны в своём жизненном ориентировании. Быть таковыми и ожидать терпимого отношения общества - или даже просто, выживать - было бы невозможно. Человек ни в какой мере не готовый к переменам в мире или в себе, не смог бы отвечать требованиям существования. Стоит также отметить, что выживать было бы сложно и слишком изменчивому, чрезмерно непостоянному человеку, податливому любому шансу и дуновению ветра обстоятельств. Такая крайность считалась бы не менее патологической, чем описанная выше. Желательно то, что можно было бы назвать термином реалистичная, оптимальная, "достаточная" степень адаптируемости. Это можно представить довольно просто с помощью чисел. Предположим, что наша оптимальная степень адаптированности выражается значением 10. Затем, предположим, что мир или реальность, изменяется разными способами, выраженными числами в правом столбце, ниже. Изменения, необходимые индивидууму, если он хочет оставаться оптимально приспособленным, можно выразить числами в левом столбце; и таким образом, у нас получается следующее: Изменения в индивидууме Оптимальная Адаптация Изменения в реальности 2 10 8 5 10 5 1 10 9 3 10 7 7 10 3 Два числа в правом и левом столбцах, 2 и 8, при сложении дают 10; то же происходит и с двумя следующими числами, 5 и 5, и т.д. То есть, в этой таблице показано, что оптимальная адаптация достигается, когда индивидуум меняет свои убеждения, поведение, и т.д., таким образом, чтобы подогнать себя к изменениям, которые происходят в реальности, к которой ему нужно приспосабливаться. Если человек отказывается подстраиваться к этим изменениям в реальности, его слабую адаптацию можно выразить следующим образом: Склонность к постоянству в индивидууме Недостаток адаптируемости Изменения в реальности 2 10 8 2 7 5 2 11 9 2 9 7 2 5 3 В качестве примера можно привести жену с фиксированными представлениями о том, каким должен быть муж, которая, будучи "принципиальной женщиной", отказывается менять свои представления, чтобы они соотносились с действительностью в виде реального, живого мужа, которого она видит каждое утро за завтраком. Или, к примеру, консерватор или реакционер, включая тех, кто зовут себя либералами или радикалами, кто верит, верил и будет верить во что бы он не верил, независимо от любых фактов, которые отличают 1946 год от 1910. Такого рода позиции можно назвать "менталитетом по Линии Мажино". С другой стороны, индивидуум, который меняет свои убеждения и поведение без видимых причин, в той или иной степени, не учитывая факты, к которым ему нужно приспосабливаться, тоже не может достичь или поддерживать оптимальную адаптируемость: Чрезмерное непостоянство индивидуума Недостаток адаптируемости Изменения в реальности 2 10 8 3 8 5 6 15 9 2 9 7 8 11 3 В этом случае можно говорить о поверхностном энтузиасте, увлечённом новыми тенденциями моды, падкого на новейшие экономические панацеи и любые возникающие общественные движения - будь то движение любителей начёсывать волосы на глаз или есть хрустящие ржаные хлебцы не из глубокого интереса или со зрелой осознанностью, а, как правило, от скукоты, или порыва или желания быть в компании. В этом случае мы можем говорить об инфантильной личности с симптомами тревожности. Таким образом, мы можем представить две крайности неприспособленности или более или менее идеальную форму оптимальной приспособленности. Не многие люди строго проявляют соответствие с одной или другой крайностью, или же с идеалом. Чаще, мы варьируемся по континууму, как на Рис. 1. Рис. 1. Шкала личностной неизменности (адаптируемости) В нашей культуре, большинство людей, вероятно, склоняются к правому краю континуума. Если бы было возможно оценить каждого из нас таким образом, и мы могли бы построить кривую на основе этих данных, она бы скорее всего выглядела, как показано на Рис. 2. В культуре, которая в должной мере адаптировала бы научное ориентирование, кривая выглядела бы, как показано на Рис. 3. Под каждой кривой есть область обозначенная буквой A. В пределах области A находятся те люди, которых считают наиболее нормальными, или наиболее представительными. Их обычно называют "нормальными" или "хорошими" людьми. Значительная часть тех, кого считают нормальными в нашей культуре (Рис. 2), таковыми не считали бы в научной культуре (Рис. 3), потому что, по научным стандартам, они бы считались слишком закрытыми к переменам. Рис. 2. Предполагаемая кривая (не основанная на действительных данных) распределения индивидуумов в донаучной культуре в отношении адаптируемости. A представляет тех людей, которые в данной культуре считаются "нормальными". B представляет индивидуумов, которых считают плохо приспособленными в том, что они слишком часто меняются (в левой области шкалы) или слишком редко меняются (в правой области шкалы). C представляет тех индивидуумов, которые бы считались "нормальными" в научной культуре. Рис. 3. Предполагаемая кривая (не основанная на действительных данных) распределения индивидуумов в научной культуре в отношении адаптируемости. A и C представляют тех людей, которые в данной культуре считались бы "нормальными". B представляет индивидуумов, которых бы считали плохо приспособленными, потому что они слишком склонны к переменам (в левой области шкалы) или недостаточно склонны к переменам (в правой области шкалы). Под каждой кривой есть две области, на краях шкалы, обозначенные B. В этих областях пребывают индивидуумы, которые считаются ненормальными или патологическими - крайне плохо приспособленными. Они не расположены на Рис. 2 так же, как на Рис. 3. Потребовалась бы меньшая степень неизменности или, в некотором роде, более большая степень изменяемости, чтобы считаться патологическим в научном сообществе. На Рис. 2 и на Рис. 3 также есть область обозначенная C. Она охватывает снизу отрезок шкалы, который представляет оптимальную адаптируемость. В нашей культуре, мы не всегда считаем её патологической, но на неё часто смотрят, как на что-то необычное, и даже "странное". Поведение при оптимальной адаптируемости не обязательно порицается, но иногда его не совсем понимают, и такое поведение не всегда нравится, например, избирателям. В научном обществе (Рис. 3) такое поведение было бы наиболее распространённым и считалось бы нормальным. НАУКА И ЛИЧНОСТНАЯ АДАПТАЦИЯ Науку можно считать методом адаптации. В этом смысле мы пользуемся этим словом, и в этом смысле общая семантика представляет научное ориентирование в жизни. С такой точки зрения, можно заметить, что поведение научно-ориентированного человека характеризуется гибкостью и склонностью меняться по обстоятельствам. Адаптация в процессуальной реальности состоит из множества адаптаций. Наиболее распространённая форма недостаточной адаптации складывается из чрезмерной однородности, ригидности и стабильности, которые не дают возможность с готовностью иметь дело с требованиями меняющихся ситуаций, особенно учитывая простой факт, что мы стареем день ото дня. В высокоразвитых областях физики, химии, геологии, и т.д., можно найти конкретные применения общего метода науки. Однако, если мы подумаем о науке, как о чём-то строго ограниченном этими областями, и запертом в лабораториях, которые придают им важности, мы упустим момент, который важен для нас, как для индивидуумов, так и для общества. Мы упускаем момент о том, что всё, что делает физик, химик, геолог, и т.д., могут делать и все остальные, теми или иными способами в своей повседневной жизни. Главная мысль этой книги заключается в том, что науку - если её ясно понимать - можно использовать в повседневной жизни в качестве почвы для миролюбивого человека и эффективной жизни. Если это звучит, неправдоподобно, то только из-за того, как мы обычно определяем науку. ЗНАЧЕНИЯ НАУКИ Термин наука имеет, по меньшей мере, шесть общих значений. Он обозначает, прежде всего - и это, скорее всего, не так широко признаётся строй мышления или ориентирование в реальности, которое мы обсудили выше. Основное научное предположение состоит в том, что реальность обладает характером процесса; не допускать такого предположения, означает аннулировать всякую цель и назначение того, чем наука занимается. В идеально статичном мире, единственным требованием для идеальной адаптации была бы хорошая память, и она была бы у всех, если вообще можно говорить о памяти в мире, в котором вчера и завтра были бы тождественны. Что фундаментально характеризует научноориентированного, или хорошо приспособленного или здравомыслящего человека, это не столько определённые убеждения, привычки или отношение к чему бы то ни было, а скорее умение их изменять в ответ на возникающие обстоятельства. Он готов меняться, в отличие от ригидного, догматичного, смирного индивидуума, который всегда готов отстаивать свои убеждения. Существуют другие значения слова наука, которые не показывают, как наукой можно было бы пользоваться в повседневной жизни - именно эти значения более широко распространены. Например, наука часто используется для обозначения некоторых техник, в которых используется всяческие устройства. Если человек проводит время за использованием таких устройств или техник, мы говорим, что он - учёный. Хотя, точнее было бы сказать, что такой человек - техник. Человек может обладать хорошими навыками работы с рентгенографическим аппаратом, но не обладать тем, что мы назвали научным строем мышления. Собственно, многие из наших самых выдающихся учёных не всегда обладают достаточной компетентностью или опытом для работы с техническим оборудованием на уровне техника. Можно сказать, что Эйнштейн наш самый выдающийся учёный, и, насколько мне известно, он не провёл ни одного лабораторного эксперимента в своей жизни. Индивидуумов, обладающих талантом в работе с техническими аппаратами, можно чётко отличить от учёных, и называть их, например, "технарями". Такой термин не обязательно считать пренебрежительным; компетентные технари приносят много пользы. Этот термин помогает провести чёткую грань отличия. В третьем случае мы часто определяем науку с точки зрения "естественных наук", то есть, когда мы подразумеваем физику, биологию, химию, инженерное дело или другую область науки. Мы подразумеваем нечто подобное, когда говорим о курсах в учебных заведениях, в которые входит изучение таких областей науки. С такой точки зрения может показаться, что помимо этих конкретных областей, наука больше нигде не встречается. Возможно, многие из нас читали или слышали где-то, что научный подход не применим к социальным, экономическим или моральным проблемам. В этом случае имеется в виду, что не получится обеспечить занятость населения или счастье в семьях с помощью ускорителей частиц или закона Бойля-Мариотта. Это вполне очевидно. Это, однако, не означает, что человек не может пользоваться наукой, чтобы делать такие вещи. В четвёртом случае, мы употребляем слово наука, когда говорим о научном знании. Для многих людей наука, в сущности, представляет собой свод знаний. Рекламщики могут привлечь внимание таких людей, если назовут что-то "научным фактом". Рассказы о науке в журналах и на радио обычно предлагают информацию (иногда дезинформацию), которую якобы получили стараниями людей в лаборатории. Попытки ознакомиться с такими рассказами с целью узнать, как информация была получена, или узнать подробности процедуры, которая определила надёжность такой информации, обычно тщетны. В школьных учебниках о науке обычно можно найти усложнённые без особой надобности варианты надёжных утверждений о воде, огне, земле и воздухе. Учащийся не всегда может выработать должное понимание того, чем собственно учёные занимаются, или как они понимают, что и как им делать, или как их действия влияют на общество, или кого бы то ни было. Не удивительно, что учащийся не может также понять, что наукой можно пользоваться в его повседневной жизни. Существует также достаточно распространённое употребление науки, которое относится не к фактической информации или техническим данным, а к теориям и законам. В таком смысле наука относится, например, к закону тяготения Ньютона или к теории относительности Эйнштейна. В этом случае, наука состоит из длинных слов и математических уравнений, которые очень сложно понять, и которые, по-видимому, никак не связаны с повседневной жизнью. С этой точки зрения, вам нужно знать математику, чтобы знать, о чём говорят учёные. Люди склонны считать, что такого рода теории - выше их понимания. Если, вдобавок, они предполагают, что наука ничего другого не подразумевает, они, скорее всего не проникнуться к ней глубоким интересом и не узнают о её возможностях. Есть и более полезное употребление этого слова, и следующие несколько глав будут посвящены подробностям такого употребления. Мы можем считать науку, как мы уже говорили, общим практическим методом адаптации. Наука как метод в этом общем смысле не обязательно должна быть ограничена лабораториями. Она не должна быть привилегией бородатых людей в белых халатах, которые вглядываются в содержимое пробирок и разговаривают шестислоговыми словами. О ней можно думать просто, как об организованном здравом смысле. Это метод, с помощью которого обычные люди в своих повседневных жизнях могут предупреждать шок и разочарование, избегать и разрешать серьёзные конфликты, повышать эффективность жизни - другими словами, оставаться в здравом уме. Называть это здравым смыслом [дословно, общими знаниями], подразумевая, что он доступен и подконтролен большинству людей, было бы ошибкой. Утверждения, исходящие из такого здравого смысла, обычно воспринимаются как очевидные, особенно, если сопровождаются демонстрацией. Иной раз вещи могут показаться настолько очевидными, что нужно прикладывать усилия, чтобы случайно их не проигнорировать. Едва ли есть что-то, чему научиться сложнее, чем тому, что очевидно. Это всё равно что учиться ничего не делать; обучение ничему требует особенной фокусировки внимания. По словам многих опытных преподавателей плаванья, большинству людей с трудом удаётся научиться держаться на воде - по всей видимости, потому что учиться здесь нечему. Для того чтобы просто держаться на воде, нужно ничего не делать. Учиться нужно не делать ничего, что мешает держаться на воде. Подобным образом и происходит обучение общей семантике, то есть, обучение тому, как ориентироваться научно. Учиться здесь приходится тому, что мешает достигать и поддерживать оптимальную приспособленность. Наука, как метод, предполагает поведение, которое вполне естественно для человека. Достаточно, так сказать, дать себе разрешение или шанс проявить такое поведение. Такое обучение в немалой мере состоит в переобучении, или, если начинать с малых лет - в не обучении тому, что не будет эффективно работать. Многие из нас не всегда осознают меру, в которой мы принимаем ложную информацию и неразумные теории. Способного ребёнка можно научить поступать глупо. Возможно, правду говорят, что конфету не сделать из фекалий (хотя, как отметил Джордж Стоддард, можно сделать конфету из того, что мы думаем, является фекалиями), но куда правдивее видеться то, что из конфеты фекалии сделать можно. Есть такая вещь как усвоенная неэффективность или культивированный ступор. Психиатр, доктор Адольф Мейер из Университета Джона Хопкинса, сказал, что большинство людей страдает не от того, что невежественны, а от того, что носят слишком много ошибочных знаний. В обучении таких людей значительную роль играет забывание хорошо усвоенной дезинформации и неэффективности, и, как правило, забыть это бывает не просто. В придачу к разучению или забыванию, которые необходимы учащимся общей семантики или научного метода, им также требуется учиться очевидному. Как правило, есть две распространённые реакции людей на то, что мы клеймим очевидным. Во-первых, нам кажется, будто мы всегда это знали, потому что нам сложно поверить в то, что мы могли это пропустить. Во-вторых, нам кажется, что, скорее всего, это что-то неважное, потому что это так легко "понять". В обоих случаях мы обычно не задерживаем на этом внимание и проводим мало времени (если вообще проводим) в раздумьях над этим, и в итоге мы не видим связанных последствий. Например, возможно, любому из нас покажется, что поднять руку просто и очевидно. Ну, как вы поднимаете руку? Можно позволить себе отметить, что большинство изобретений и научных прорывов в наших знаниях в основном заключалось в открытии чего-то очевидного. Колесо, рычаг, булавка; законы Менделя о передачи наследственных признаков, которые служат обобщениями его экспериментов по выращиванию гороха; подробные отчёты Павлова о поведении собак, которые так сильно повлияли на современную психологию; наблюдения Фрейда за невротическим поведением; заключения Джозефа Листера об антисептических методах - эти и тысячи других примеров достижений людей, которые не восприняли вещи как должное и решили "перепроверить". Любые вещи, которые мы не замечали на протяжении долгого времени, кажутся нам простыми и очевидными, если кто-то обратит на них наше внимание. В связи с этим, мы склонны вырабатывать иллюзию того, что мы всегда о них знали. В этом состоит одна из наших самых сложных преград перед обучением. ОСНОВНЫЕ СОСТАВЛЯЮЩИЕ НАУКИ КАК МЕТОДА С этим предостережением мы можем кратко рассмотреть некоторые из наиболее очевидных - но очень важных и не широко применяемых составляющих научного метода. Очень кратко, можно сказать, что метод науки состоит из (a) формулировки ясных и чётких вопросов, ответы на которые можно получить, проведя (b) и составив отчёт о наблюдениях в спокойной и минимально предвзятой манере, после чего (c) сформулировать ответы с максимальной точностью так, чтобы они соотносились с вопросами, заданными в начале, после чего любые уместные убеждения или предположения, предшествующие наблюдениям, можно пересмотреть в соответствии с проведёнными наблюдениями и полученными ответами. После этого можно задать новые вопросы, основанные на пересмотренных понятиях, провести новые наблюдения, прийти к новым ответам, пересмотреть имеющиеся предположения, а потом начать этот процесс снова. То есть, наука, как метод, представляет собой непрекращающийся процесс, в котором любые выводы остаются предметом пересмотра. При таком методе поддерживается актуальность информации, убеждений и теории. Это, прежде всего, метод достаточно частого изменения точки зрения. Это краткое резюме научного метода содержит четыре основных шага, и три из них в значительной степени связаны с использованием языка: формулировка вопросов, которые направляют наблюдения, отчёт о наблюдениях, который способствует ответам на вопросы, и пересмотр убеждений и предположений в соответствии с полученными ответами. Вещи, которые мы чаще всего ассоциируем с научной работой - в которой применяются различные устройства и процедуры измерения - составляют лишь один шаг, и эту часть процедуры, в той или иной мере, могут выполнить техники или лабораторные ассистенты, если есть учёный, чтобы сказать им какими устройствами или техниками пользоваться. Ассистенты также занимаются записью наблюдений и сведением таблиц по достаточно простым инструкциям. Однако, когда дело доходит до формулировки вопросов и теоретических заключений, место учёного занять некому. Это его работа, и она требует способности пользоваться языком определённым образом и с должной степенью эффективности. Язык науки - это основная часть метода науки. Подобным образом, язык здравомыслия - это основная часть здравомыслия. Об этом языке стоит сказать две важные вещи. Он должен быть ясным и надёжным. "Корректен" он грамматически или нет, важно лишь во вторую очередь; конечно, человек может писать грамматически "корректно", но при этом не достигать ясности или надёжности. Научному языку не нужно соблюдать хороший стиль с точки зрения литературной критики, но этого никто не запрещает. По крайней мере, можно согласиться, что есть множество интересных и увлекательных научных книг. Например, первые пятьдесят страниц книги Эйнштейна под названием Относительность можно рекомендовать старшеклассникам и студентам колледжей в качестве примера сочинения на английском языке. ЯЗЫК НАУКИ И ЗДРАВОМЫСЛИЯ Есть один очень важный принцип в том, какой язык подходит для научного использования: он должен использоваться содержательно. Высказывания должны ссылаться прямо или непрямо (посредством взаимосвязанных определений) к чему-то в мире опыта. Нам недостаточно того, что они ссылаются на что-то для говорящего и на что-то для слушателя. Нам нужно, чтобы они ссылались к приблизительно одному и тому же для обоих. В содержательном разговоре человек не просто общается, а передаёт что-то кому-то, и это что-то, при этом, представляет собой не употреблённые слова, а то, на что эти слова ссылаются. Успешность коммуникации, в данном случае, можно измерить степенью того, насколько слова представляют одно и то же для слушателя и для говорящего. При этом, степень, в которой это происходит, мы считаем показателем ясности - одной из основных характеристик - научного языка, как письменного, так и устного. Ясность важна для языка науки, потому что она служит необходимым условием для обоснованности высказываний. Стоит учесть, что высказывания, составленные "изящно" и грамматически корректно, могут не нести никакого фактического смысла. В других случаях они могут быть значимыми, но туманными, или точными, но не обоснованными. Научные высказывания - то есть, высказывания, которые служат адекватной адаптации - должны быть и ясны, и обоснованы. Они могут быть ясны без обоснованности, но если они не ясны, их обоснованность нельзя определить. Поэтому, прежде всего, они должны быть ясны или фактически значимы, и должны быть таковыми прежде, чем можно поднять вопрос об их обоснованности. Мы спрашиваем: "Что вы имеете в виду?", перед тем, как спросить: "Откуда вы знаете?" До тех пор пока мы не согласуем то, о чём в точности говорит человек, мы не можем согласовать степень, в которой его высказывание можно считать правдивым. Только степень согласованности участников общения с конкретными условиями или наблюдениями, которые требуются, чтобы выяснить обоснованность высказывания, может придать значение вопросу о его обоснованности. А степень, в которой они согласованы, служит показателем степени, в которой высказывание ясно или значимо. Если слушатель совсем не может согласовать вопрос о том, как можно было бы данное высказывание проверить или опровергнуть, то высказывание может быть "изящным" или "красноречивым", или грамматически безукоризненным, но, что важнее, не нести смысла. Нельзя показать, что это высказывание обоснованно или нет, и поэтому смысл оно имеет только для его автора и его психиатра. Иной раз, это просто шум, поданный с соблюдением ритма и мелодики, собранный из более или менее знакомых слов, но в целом, не более фактически значимый, чем дребезг парового радиатора. Пример такого шума можно найти в высказывании доктора Панглосса в произведении Вольтера Кандид, или Оптимизм: "из всех возможных миров, этот - самый лучший". Чтобы понять, о чём это высказывание, придётся провести немало времени за исследованиями. Что, например, Вольтеровский доктор подразумевает по этим миром? Он имеет в виду мир, как он его знает, или мир для "всех", или то, как мир испытывают определённые люди; или он имеет в виду только часть мира, какой бы её мог кто-либо испытывать? Под глаголом быть [который в русском языке опускается] он подразумевает то, каким мы находим мир, или общие возможности того, каким мы можем его найти? В высказывании также есть слова лучший, возможный, миры; и стоит ли упоминать слово все? Это высказывание не приходится долго рассматривать, чтобы понять, что в нём едва ли меньше шума, чем в строчках Льюиса Кэрролла: "Варкалось. Хливкие шорьки Пырялись по наве".1 В связи с этим, можно также вспомнить сообщение от издательства Associated Press 1939 года из Вашингтона: "когда секретаря, Стивена Эрли, попросили растолковать высказывание в президентском послании о том, что США не принимали политического участия в Европе, Эрли ответил, что в этом высказывании имелось в виду то, что в нём говорилось". ВОПРОСЫ БЕЗ ОТВЕТОВ Всё, что мы сказали выше о высказываниях, подобным образом, и в большей мере, касается вопросов. В значимом применении языка мы строго придерживаемся правила о том, что терминология вопроса определяет терминологию ответа. На туманный вопрос нельзя получить ясного ответа. Язык науки особенно отличается тем, что он строится вокруг надлежаще поставленных вопросов. Важнейшей частью любого научного эксперимента выступает формулировка вопроса, на который эксперимент может помочь найти ответ, и если вопрос сформулирован нечётко, из эксперимента не получится вывести точных данных. Если вопрос поставить чётко, становятся ясно видны средства, которыми на него можно ответить. В таком вопросе подразумеваются конкретные наблюдения и условия, при которых их нужно проводить. Как кто-то довольно справедливо отметил, дурак знает все ответы, и вопросов не задаёт. Индивидуумы, страдающие от дезадаптации, особенно грешат туманностью вопросов, которые они настойчиво себе задают. Они очень хотят получить ответы, но не могут, сколько бы бессонных ночей им это ни 1 Перевод Д. Орловской стоило. Не могут, не потому что "глупы", или потому что "мир слишком сложен", как многим из них кажется, а, в большей степени, потому что они ставят свои вопросы так, что никакого гениального ума не хватит, чтобы на них ответить. Стоит им высказать свои вопросы в ясной и точной форме, они могут сразу обнаружить, что их напряжения начинают отпускать. Они понимают, что знали ответы всё это время, но не знали, что именно эти ответы они искали, потому что их туманные вопросы заволокли обзор. Как-то раз мне пришло письмо от председателя женского клуба, из которого я узнал, что среди участников возникли споры, которые никак не получилось разрешить. Участникам, оказавшимся в тупике, пришлось искать помощи среди людей вне их клуба. В своих обсуждениях они пытались прийти к ответу на вопрос: "Одержит ли верх демократия над религией?" Он каким-то образом возник в ходе одного из их учебных проектов. Председатель сказала, что они бы хотели получить научный ответ на свой вопрос. В последующих письмах я постарался объяснить им, что они задали вопрос, на который невозможно ответить. Он был составлен из знакомых слов, и в конце него стоял знак вопроса, и поэтому они сочли, что естественно, кто-то как-то должен был дать на него ответ. Прежде всего, их вопрос не был никак обозначен с точки зрения времени. Одержит могло бы подразумевать события на следующей неделе, в следующем году, или через десять тысяч лет. Также, не было обозначено, какую ситуацию они подразумевали, в которой что-то над чем-то одерживается верх, с точки зрения действительного опыта. Помимо этого, любой, кто пробовал обозначить хотя бы в некоторой ясности, что можно подразумевать под демократией или религией, скорее всего, заметит проблемы с формулировкой этого вопроса. Дело здесь не в том, что эти слова "ничего не значат". Скорее, наоборот - они значат слишком много. Они близки к тому, чтобы обозначать "все вещи для всех людей". Следовательно, ответ на такой вопроса был бы: "всегда для всех людей". В довесок, члены клуба хотели получить один ответ, правильный. Вопрос, в той форме, в которой они его задали, может иметь множество ответов, тысячи, но никак не один. Если бы они спросили: "Каково соотношение людей среди регулярно присутствующих на городских собраниях, между теми, кто ходит в церковь и теми, кто не ходит в церковь?", они могли бы прийти к достаточно ясному ответу. С их изначальным вопросом, нельзя даже понять, это они пытались выяснить, или что-то другое. Им бы стоило это согласовать, перед тем как начинать задавать вопросы. Пожалуй, ничто так не освобождает и не способствует ясности ума, как понимание, что есть вопросы, на которые нельзя ответить. При этом, дело не в том, что у нас недостаточно информации или интеллектуальных способностей, чтобы прийти к ответу, а в том, что такие вопросы не предполагают, какая информация или способности нам могут потребоваться для поиска ответов. Более того, люди, которые уверенно на них отвечают или настойчиво пытаются найти ответ, этит самым показывают недостаток интеллектуальных способностей. Как только мы пришли к тому, что на вопрос нельзя ответить, добавить остаётся нечего. Этот ответ позволяет нам избавиться от бестолкового вопроса. Возможно, это кажется далёким от реальности. Нас ведь так просто не заставить замолчать. Когда мы спрашиваем, например, в чём секрет успеха, мы не готовы понимать, и скорее всего можем испытать раздражение, или даже счесть оскорблением то, что наш вопрос называют нонсенсом, пустым звуком, или говорят, что на него нельзя ответить. Если нас попросят переформулировать вопрос без слов секрет и успех, такая просьба может нас смутить, и перед тем, как до нас начнёт что-то доходить, мы скорее всего возразим, что нам не нужны никакие другие слова, потому что мы хотим узнать в точности то, что мы сказали: "В чём секрет успеха?" За гранью таких вербальных кругов лежит мудрость, и заступить за эту грань можно просто, обозначив их бессмысленными. Оставаться за гранью этих кругов можно с помощью ясных вопросов, в которых учитывается где и когда можно искать ответы. Это основа любого эффективного метода исследования, без которой нельзя надеяться получить ответы в отношении толковой общественной политики или личностной адаптации. Люди впустую тратят колоссальное количество энергии в настойчивых попытках дать достоверные ответы на неясные и бессмысленные вопросы. В чём можно несомненно обвинить нашу систему образования, так это в том, что в ней учащимся предоставляются ответы, но едва ли эта система направлена на обучение навыкам задавать вопросы, которые бы эффективно направили их к исследованиям и оценке. В такой системе, учащегося ставят в одну точку зрения и не показывают, как пройти к другим, когда это потребуется. Любая попытка улучшить нашу систему образования, в которую не входит понимание этого недостатка, скорее всего, не приведёт к значительным улучшениям. Более того, любая попытка переобучить плохо приспособленного индивидуума, которая не даёт ему эффективные техники познания, не приведёт к существенным и долгосрочным благоприятным эффектам. Наука, как и здравомыслие, большей частью состоит из языка науки, и особенно наглядно это показывают способы, которыми учёные формулируют вопросы. В каждом вопросе учёного подразумевается: "Какими конкретно действиями, можно найти надёжные, фактические ответы?" Если такие действия не удаётся подыскать, учёный откладывает данный вопрос. Поэтому учёным удаётся решать проблемы так эффективно; они направляют свои силы на вопросы, на которые можно ясно ответить. Мы все можем последовать их примеру - в нашей жизни - и обеспечить себе личностный рост и развитие в обществе. ЯСНОСТЬ В ОТВЕТАХ На последующих страницах мы посвятим дальнейшее обсуждение этой фундаментальной проблеме. По текущим замечаниям, пока что можно подвести итог, выделив наши реакции на фрустрирующие поиски ответов на "загадки". После долгих, многочисленных попыток отыскать абсолютные ответы на некоторые вопросы о свободе воли, религии, этики, широкой социальной политике, самооценке, и т.д., мы часто приходим к пониманию, что эти попытки, в той или иной степени, тщетны. Конечно, обсуждения, которые возникают на почве таких вопросов, порой могут быть очень интересными и увлекательными, покуда мы сами не склонны от них унывать. Сложно, тем не менее, упустить то, что такие обсуждения крайне редко приводят к твёрдым выводам. По мере того, как наша убеждённость в этом растёт, обычно в возрасте от пятнадцати до пятидесяти лет, мы чувствуем нужду выработать к этому какое-либо отношение. Мы можем выделить четыре распространённых отношения, которое мы склонны вырабатывать. Одно из них мы выражаем, когда говорим, что, в конечном счёте, природа полна загадок; такое отношение можно часто встретить во всяческих религиях. Ещё одно отношение мы выражаем заявлением о том, что люди в корне глупы. Говорят, что вице президент Кёртис в разговоре с фермером со среднего запада, выразил это отношение коротко и драматично: "Ты слишком тупой, чтоб понимать!" Другое отношение можно выразить часто встречаемым выражением: "У каждого своё мнение" или "Мнение одного человека не лучше мнения другого". Мы это называем "терпимостью", и многие сходятся в том, что она разумна и желательна. С научной точки зрения - при условии, что это не способствует халатности в мышлении и не упраздняет все наши методы и техники эффективной оценки - её можно счесть своего рода семантическим ступором при попытке принять сложное решение. Терпимость можно одобрить, если при данных мнениях - включая наши собственные сохраняется свобода эффективному, непредвзятому исследованию и пересмотру этих мнений. Четвёртое отношение распространено не так широко. Его можно выразить вопросом: "До какой степени этот вопрос представляет собой бессмыслицу?" Учёный понимает, что упрямые и усердные попытки ответить на неясные и бессмысленные вопросы, скорее всего, приведут к путанице, конфликтам, цинизму и другим человеческим неудачам. Он не вешает вину за такие результаты на человеческую глупость или на безнадёжную таинственность природы. Он не призывает своих товарищей к терпимости, и не упрекает их, если они её не практикуют. Вместо этого, он ищет источники сложностей в самих вопросах, в том, как они сформулированы, и он пытается ясно выразить принцип, что туманный вопрос не позволит ответить на себя точно. Комфорт и благоденствие, которого никак не могут достичь патриарх и моралист, учёный достигает, задавая только те вопросы природе и себе, на которые возможно ответить с практической ясностью. Глава ~~~~~~~~~~~ IV НАУКА И ЗАВТРАШНИЙ ДЕНЬ В предыдущей главе мы рассмотрели пять важных аспектов науки, как метода. Мы называем их важными, потому что они фундаментальны в научной цивилизации, которая развивается последние три или четыре века с постоянно растущими темпами. Возможно за срок нашей жизни и за срок жизни наших детей, мы придём к тому, что эта научная культура будет доминировать. Образ жизни людей в ней будет во многом отличаться от образа жизни, который наши отцы и мы сами считаем "правильным" и "естественным". Прежняя эра, по всей видимости, заканчивается, и необычные сдвиги в обществе, с этой точки зрения, становятся понятными. Между нациями и группами наций, внутри них, и внутри индивидуумов по всему миру разворачивается большой и бурный конфликт. Новые идеалы, убеждения, методы и стили жизни бросают вызов старым идеалам, убеждениям, методам и стилям жизни. О старом мы говорим как о донаучном, о новом - как о научном. Вопрос о том, что имеется в виду под словом научный в этом случае - что имеется в виду под научным поведением и научным обществом - это вопрос, который нас интересовал в предыдущей главе. В этой главе мы постараемся развить это обсуждение. Здесь стоит упомянуть, что мы, вместе с этим, рассматриваем происхождение и основы общей семантики. До сих пор, как мы уже сказали, мы выделили пять важных аспектов науки, как общего метода и ориентирования, или как образа жизни. Давайте приведём резюме этих аспектов: 1. Положение о том, что реальность мы рассматриваем как процесс, что, в свою очередь, предполагает постоянные перемены, то есть, нескончаемые отличия в нас самих и различных аспектах реальности, к которой нам нужно оставаться приспособленными. Нет двух одинаковых вещей, и нет вещи, которая бы оставалась прежней. Это считается фундаментальной точкой зрения науки. 2. Адаптируемость - готовность меняться по требованию условий культивируется такой точкой зрения, и представляет собой существенную характеристику научного образа жизни. 3. Из четырёх основных шагов, которым следуют в научном методе, три завязаны на применении языка: постановка вопросов, по которым проводятся наблюдения, составление отчёта о наблюдениях таким образом, чтобы ответить на поставленные вопросы, и пересмотр убеждений в той мере, в которой это требуют полученные ответы. (Есть также ещё один шаг, который не включает применение языка - проведение наблюдений.) Язык науки - это большая часть научного метода. 4. Язык науки - содержателен в том смысле, что он относит нас прямо или непрямо к опыту или чему-либо, что можно пронаблюдать. Будучи содержательным, этот язык ясен и строится с ориентиром на точность и обоснованность. Он постоянно направляется двумя основными вопросами: «Что имеется ввиду?» и «Как образом это стало известно?» 5. Язык науки не только предполагает содержательные, ясные и обоснованные высказывания, но также вопросы, на которые можно дать ясные ответы. В применении языка научным образом есть важное правило: Терминология вопроса определяет терминологию ответа. В научном языке и в языке здравомыслия нет места бессодержательным вопросам, то есть, вопросам, на которые нельзя ответить. Такие вопросы направляют наше поведение по ложному пути и мешают нам приспосабливаться. При научном образе жизни, такие вопросы отбрасывают или откладывают. Как было сказано в предыдущей главе, комфорт и благоденствие, которого никак не могут достичь патриарх и моралист, учёный достигает, задавая только те вопросы природе и себе, на которые возможно ответить с практической ясностью. ПРОЕКЦИЯ С этим резюме нашего обсуждения мы можем продолжить, выделив ещё одну важную характеристику научного использования языка. Эта характеристика важна в целом в научном ориентировании и в общей семантике, и, на первый взгляд, может не броситься в глаза. Мы говорим о степени, в которой учёный осознаёт свой язык, как аспект своего поведения. О степени, в которой он понимает, что его высказывания относятся к нему самому в не меньшей мере, чем к тому, о чём, по-видимому, говорит. О степени, в которой он понимает, что его язык, любой язык, сделан человеком и не более надёжен и эффективен, чем люди, которые его сделали, и которые им пользуются. Язык не защищён от дураков и не ведёт за рамки человеческих возможностей, и это относится даже к научному языку. Мэнцзы, древний китайский философ, сказал по этому поводу, что разум работает в соответствии с собственной теорией о том, как он должен работать. Не так давно, схожее наблюдение выразил профессор Роберт Кармайкл в своём утверждении, что известная нам вселенная представляет собой продукт наблюдателя и наблюдаемого. Тем или иным образом, философы и учёные знают об этом фундаментальном принципе. Современные психологи подобрали для него термин. То, о чём говорил Мэнцзы, в современной психологии называют проекцией. Проекция так же естественна, как дыхание. Эта одна из тех вещей, которые, если на них указать, могут показаться вполне очевидными. Поэтому нам стоит быть начеку, чтобы не недооценить её значимость. Те, кто уже о ней "знают", особенно склонны ей пренебрегать, потому что они её уже "полностью понимают". Если, например, молодой человек смотрит на девушку и восклицает: "Какая шикарная блондинка!", стоит учитывать, что его слова едва ли что-то говорят нам о девушке, но куда больше они говорят нам что-то о нём. Он проецирует; "шикарность" исходит от него. Когда пациент психиатрической больницы тревожно сообщает нам, что на стене пляшут розовые слоны, он не сообщает нам ничего о стене, а информирует нас о своём состоянии. Он проецирует; розовые толстокожие звери исходят от него. Когда нас приветствует друг и радостно говорит, что сегодня чудесный денёк, он не сообщает нам о погоде, а лишь говорит, что, например, он хорошо отдохнул и позавтракал. Он проецирует; "чудесность", не относиться столько ко дню, сколько к его состоянию. Когда человек печально говорит: "Я не знал, что он заряжен", он сообщает, что некоторое время назад он спроецировал свои понятия о пистолете на пистолет. Научно-ориентированный человек, в приведённых обстоятельствах, добавил бы к своим высказываниям собственную точку зрения, вслух - "для меня" - или про себя. Он бы сказал: "Какая шикарная блондинка (для меня)!", или "Я вижу, как на стене пляшут розовые слоны. А вы видите?" Он выражает свою осознанность степени, в которой его мысли или высказывания служат проекциями его собственного внутреннего состояния, нежели сообщениями о фактах, связанных с чем-то другим, и пользуется такими выражениями, как "мне кажется", "по-видимому", "с моей точки зрения", "мне это видится, как", и т.д. Научно-ориентированный человек проявляет высокую степень осознанности проекции. Составляя отчёт об эксперименте, учёный, как правило, квалифицирует [снабжает] свои выводы предупреждением о том, что не стоит вытягивать из того, что было обнаружено, слишком широкие обобщения, потому что их можно обосновать только в отношении того, что проверялось и от условий проверки. Он подчёркивает квалификатор "с моей точки зрения". Его язык выражает его высокую степень осознанности проекции, и поэтому заключения, которые он впоследствии выводит, как правило, обоснованы. Серьёзный недостаток осознанности проекции обычно наблюдается в языковом поведении большинства пациентов, страдающих "умственными" заболеваниями. Такой недостаток очевиден, например, при состоянии паранойи или излишней подозрительности. Такие случаи хорошо описали Уильям и Дороти Суэйн Томас в книге The Child in America (Ребёнок в Америке), в которой они обсуждают, насколько важно в психологической практике знать не только, что высказывания человека объективно истинны, но и отношения, в которых они постоянно искажаются из-за само-проекции. Они приводят следующие комментарии по этой проблеме: Очень часто имеются существенные расхождения между ситуацией с точки зрения сторонних наблюдателей и этой же ситуацией с точки зрения индивидуума, который проявляет проблемное поведение. Для примера, надзиратель в тюрьме Клинтон отказался последовать судебному распоряжению временно выпустить заключённого из тюрьмы по определённому делу. Он объяснил свой отказ тем, что этот заключённый был слишком опасен. Он убил нескольких человек, у которых, по несчастной случайности, была привычка разговаривать с самими собой на улице. Ему казалось, что по движению их губ он мог определить, что они подло называли его всякими дурными словами, и поступал так, будто они действительно это делали. Если люди определяют ситуации, как реальные, то они становятся реальностью в их сознании. Неосознанная проекция - это один из самых ярко проявляющихся симптомов плохой личностной приспособленности, который встречается часто и среди простых людей. Эта проблема служит основой бесчисленных споров и обид, недопониманий, тревог и смятений, простых ошибок суждения и сотен других проблем, которые не дают нам попросту жить, как нам бы того хотелось. Недостаток осознанности проекций стоит считать следствием не "человеческой природы", а скорее, к разным видам формального и неформального образования, которому мы подвергаемся в нашей, большей частью, донаучной культуре. Такой взгляд на эту проблему обнадёживает, потому что, если недостатки имеются не столько в нас, сколько в нашем обучении, их можно исправить. Неосознанная проекция заметно проявляется в употреблении глагола есть [быть, являться] в его разных формах [в английском языке am, is, are]. Когда мы говорим: "Сегодня [есть] хороший денёк", глагол есть производит эффект отождествления или спутывания нашего частного мнения или внутренних ощущений с объективной реальностью вне нас. Когда мы говорим: "Штора [есть] синяя", глагол есть способствует спутыванию нашего личного суждения с некоторым внешним фактом. Цвет шторы представляет собой результат работы нашей нервной системы и некоторых процессов в шторе. Насколько нам известно, "синевы", как таковой, в шторе нет; скорее, существуют некоторые физико-химические явления, которые мы называем синими, когда их наблюдаем. Мы можем выразить нашу осознанность, сказав: "Штора выглядит синей с моей точки зрения", или "Я вижу штору синей". Если нам не грозят нападки человека, который заявляет: "Вы сошли с ума! Эта штора зелёная", нам не сложно определиться с тем, что штора синяя, хотя некоторые из нас склонны иногда тратить время на споры о том, зелёная штора или синяя. Однако, когда мы вносим одинаковые неосознанные проекции в разные ситуации, мы можем создать себе неприятности всякого рода, некоторые из которых могут приводить к катастрофам. Когда, например, родители или учители смотрят на ребёнка и говорят: "Уилбур непослушный и плохой. Он [есть] воришка", они скорее всего нанесут вред личности Уилбура. Этого не случиться, если они понимают, что их высказывание практически не передаёт никакой информации о Уилбуре, а вместо этого, оно говорит что-то об их представлениях о поведении ребёнка, о книгах, которые они прочли, об их собственных родителях и учителях, и т.д. Уилбуру же, это высказывание не объясняет, "как быть хорошим", а говорит, что он его родителям или учителям не нравится. Не осознавая проекцию в той же мере, в которой не осознают её они, он скорее всего выразит свои реакции решительно заявив: "Вы [есть] злые, и вы мне тоже не нравитесь!" Таким образом очередная человеческая жизнь начинает свой путь вниз по трубам цивилизации. Такой случай может показаться не достаточно серьёзным, чтобы навредить, но если такое произойдёт достаточное количество раз, вред будет причинён. Подобно тому как мелкие капли воды в большом количестве могут постепенно стереть камень, множество мелких есть могут лишить всякой надежды на благо. То, что мы делаем с есть, мы делаем и с другими словами, и другими способами, но легче всего нам это удаётся именно с есть. Человеческий опыт испещрён бесчисленными злыми спорами о том, является ли что-то искусством или нет, хорошим или плохим, успешным или провальным, мудрым или глупым, и т.д. Во многих случаях разбирательств в суде, всё вертится вокруг вопроса о том, является ли тот или иной закон "конституционным", и нередко, в таких случаях то, как один человек употребляет есть может повлиять на ход истории. Важно в этом не то, что мы склонны пускаться в само-проекции, или что есть это "плохое" слово. Плохих слов нет; есть неэффективные способы применения слов. Проекция же, вполне естественна; это одна из функций нашей нервной системы, и саму по себе, её нельзя назвать "хорошей" или "плохой". Как в случае, например, с пищеварением - другим естественным процессом организма - её деятельность может сказываться на нас благоприятно или неблагоприятно, в зависимости от того, как за ней следят и как с ней обращаются. Некоторые люди обращаются со своим пищеварением небрежно, потому что мало что в нём понимают. Примерно то же можно сказать и о проекции; ей злоупотребляют те, кто не в должной мере её осознают и не понимают роль, которую она играет в использовании языка, и тем самым - в развитии индивидуума и общества. Решение этой проблемы состоит не столько в пересмотре языка или устранении некоторых слов, ведь в нашем языке слово есть настолько плотно закрепилось, что говорить, не употребляя различные формы есть, будет почти невозможно. (В недавнем исследовании 200.000 слов, употребляемых в письме взрослыми людьми, одна из моих студенток, Грейс Шаттен, выявила, что около четверти всех употреблённых слов были формами есть.) Решение, скорее, может состоять в выработке осознанности проекции и понимании значимости некоторых терминов. Это помогает. Замена и сопровождение глагола есть такими терминами, как по-видимому, с моей точки зрения, и т.д., когда это представляется удобным, и указание своего участия в суждении подобными выражениям способствуют повышению осознанности проекции. Осознанность проекции служит основой. Нам не обязательно всегда и везде выражать эту осознанность вслух и на письме. Мы можем сказать: "Это [есть] синяя штора", или "Это [есть] искусство", и хорошо понимать, что мы делаем, когда говорим что-то подобное. В научном языке - в лучших случаях его применения - важность проекции признаётся и адекватно указывается, чтобы предупредить слушателя. К ней не стоит применять грубые подходы. Человек, осознающий проекцию будет учитывать её и допускать её участие по обстоятельствам. Таким образом, он пользуется языком и поступает научно - в соответствии с тем, как здесь употребляется термин научный. ЧРЕВОВЕЩАНИЕ Помимо неосознанной проекции, есть ещё один аспект донаучного языкового поведения. Его можно рассмотреть на примере Эдгара Бергена и Чарли Маккарти [чревовещателя и его куклы из известного в США шоу], которые могут помочь нам усвоить один из важнейших в истории человечества урок. Исходя из этого примера, мы назовём этот аспект чревовещанием. Чревовещать означает говорить якобы голосом другого человека. Среди очевидных примеров можно назвать Судью, который якобы говорит голосом Закона. Этот случай чревовещания, как правило, настолько успешен, что нам, иной раз, не приходит на ум, что голос, который мы слышим, это голос самого Судьи. В случае Бергена и Маккарти процесс обращён: голос Чарли Маккарти, на самом деле, это голос Бергена. Мы часто пользуемся чревовещанием в попытках решить свои проблемы, индивидуально и в обществе. Это приём, при котором мы говорим с самими собой или с теми, на кого мы хотим повлиять, будто мы говорим голосом Старейшины. Этим приёмом практикуется авторитет старшинства с целью воспитать молодое поколение и, в целом, добиться контроля в обществе. Среди известных чревовещателей, которые влияют на наши жизни, можно назвать Судью, Проповедника, Преподавателя и Родителя. Они якобы говорят голосами Закона, Всемогущего, Мудрости и Блага. Они представляют фундаментальные элементы структуры нашей культуры: государства, церкви, школы и дома. Именно этому голосу в своё время возразил Галилео, как представитель борьбы с традицией от человечества, и смог найти новые, эффективные методы самоутверждения в техниках науки и демократии. В общем смысле, произошла культурная перемена, которой индивидуум постепенно добился некоторой меры независимости от Старейшины. Произошла революция, после которой деревянная кукла стала намеренно подавлять и искажать голос чревовещателя. Некоторые люди узнали, например, что голос представителей духовенства не исходит из под северной звезды, а из их собственного горла. Несомненно, есть немало случаев, когда этот голос принадлежит доброму человеку, из слов которого можно выцедить какую-нибудь мудрость. Некоторые люди узнали, что голос Судьи принадлежит судье, и что говоря от имени Закона, он представляет голоса других, в большинстве своём, уже покойных судей. Не смотря на то, что не все из нас были на одной волне с Джорджем Бернардом Шоу, который назвал любого ребёнка, который верит в то, что говорит ему учитель, балбесом, мы, по меньшей мере, можем обратить внимание на то, что учитель за зарплату в $3000 объясняет своим студентам, как зарабатывать $50.000. Также стоит отметить, что за последние годы Родитель смог в некоторой мере утратить свою патриархальность и стать, скорее, компаньоном. Некоторые люди, узнали о трюке с чревовещанием, и для них голос Старейшины теперь звучит ясно как голос мистера Фосдика [известный пастор], Феликса Франкфёртера [известный судья], и Роберта Хачинса [философ], или просто Отца. Научно-ориентированные люди спрашивают чревовещателей голоса Старейшины: "Что вы имеете ввиду?" и "Откуда вы знаете?" И когда чревовещатели дают ответы якобы голосом Старейшины, научно-ориентированные люди отвечают: "Давайте проверим". Чревовещание обычно происходит неосознанно, но некоторые люди, которые хорошо понимают, что они делают, могут пользоваться им намеренно. Более того, во времена Аристотеля, это считали искусством и преподавали в университетах как часть курса по риторике. Среди принципов риторики, как их сформулировал Аристотель и как их до сих пор преподают, особое место занимает то, что называют «этическим доказательством». Сегодня, то что преподаватели риторики подразумевают под этическим доказательством, во многом представляет собой то, что мы здесь подразумеваем под чревовещанием. В сегодняшнем этическом доказательстве своего высказывания нужно показать, что это высказывание находится, так сказать, в хорошей компании и воспитывалось хорошими родителями. То есть, например, политический докладчик представляет этическое доказательство своих взглядов, приписывая их Вашингтону и Линкольну, и называя их самой сутью американской политики. Таким образом он как бы говорит голосом отцов-основателей и великих американских политических деятелей. Те, кто допускают аристотелево этическое доказательство, обычно говорят, что оно работает. И, да, работает. В донаучном обществе чревовещание, как языковая техника, работает весьма успешно. Эффективный вещатель может произвести на своих слушателей впечатление, будто его голос, на самом деле, является голосом другого, того, кого они считают авторитетом. Эту технику особенно легко найти в рекламе. Человек за кадром знает, что мы, скорее всего, не станем обращать внимание на его голос. Кто такой Фредерик П. Чамберуэйт? Он говорит с нами якобы голосом миссис Мартин К. Вандеван III. Он показывает нам её цветную фотографию, на которой она в вечернем платье, с подписью «Я всегда курю Whiffles. У них мягкий, изящный вкус». Это не похоже на Фреда Чамберуэйта, но это он. Он подписывает эту фотографию. В надлежащем научном языковом поведении чревовещанию, конечно же, места нет. Учёный, будь он слушателем или говорящим, осознаёт проекцию в себе и в других, и хорошо понимает, что голос Судьи, в действительности, принадлежит самому судье. Научно-ориентированный человек понимает, что то, что судья называет голосом Закона, представляет собой интерпретацию фактов рассматриваемого дела и высказываний других людей. Он также понимает, что судья проецирует его собственные интерпретации в голоса более высоко почитаемых людей, или в Институты, которые, каким-то образом, считаются выше всякого человека. Таким образом создаётся иллюзия, будто говорят эти самые почтенные люди или же Институты. Это как если бы Эдгар Берген мог бы проецировать свой голос настолько эффективно в рот Чарли Маккарти, что люди бы забывали, что говорил, на самом деле, Берген. Большинство из нас не забывают об этом, но есть люди, которые, по-видимому, забывают, потому что они шлют Чарли цветы, конфеты и праздничные поздравления. Однако почти все из нас почитают Закон. Научно-ориентированный человек, конечно, уважает законы. Он считает, что они подлежат пересмотру, и уважает их до тех пор, пока их не пересмотрели. Он считает их необходимыми для организации общества. Он, тем не менее, не забывает, что они придуманы и сделаны человеком, и если их нужно пересматривать, настолько часто, насколько возможно, человеку придётся это делать. Он понимает, что Закон, как что-то, что человек не создавал, это просто иллюзия, семантический побочный результат неосознанной проекции. Он понимает, что такие иллюзии представляют собой характерный результат чревовещания. Это неотъемлемая часть его ясности ума. ПРОГНОЗ И ОЦЕНКА В нашем обсуждении того, что включает в себя наука, нам стоит уделить внимание ещё одной важной вещи, которая связана с конечной целью науки. Будь то в лаборатории или в повседневной жизни, то, чего человек пытается достигнуть научным методом, можно обозначить одним словом: прогноз. Если науку рассматривать с точки зрения её основной цели, становится в очередной раз ясно видно, что она не обязательно должна быть ограничена лабораториями. Относительно точный и надёжный прогноз ищут как в исследовательских центрах, так и в гостиных своих домов. В сущности, наука работает над теми же задачами, над которыми работают люди, желающие улучшить свою приспособленность к жизни. В этом отношении, и во многих других, наука и здравомыслие сливаются друг с другом. Точный прогноз важен, по меньшей мере, по двум причинам. Во-первых, он служит основой контроля, который мы можем получить над процессами природы и над нашим личным и социальным развитием. Во-вторых, прогноз служит основой оценки; теория или политика "хороша", покуда она позволяет нам прогнозировать точно, и таким образом эффективно готовиться к грядущим событиям. Более того, способность прогнозировать, или то, что мы иногда называем даром предвидения, составляет значительную часть того, что мы обычно подразумеваем под разумностью. Таким образом, научный метод конкретно и целенаправленно разработан и применяется не только,чтобы объяснить уже произошедшие события, но и чтобы прогнозировать события, которые ещё не произошли. Процедуры и их назначения, терминология, отношение к проводимой работе и, пожалуй, всё остальное, что касается учёного, имеет смысл только в отношении к прямой цели науки как метода. Что есть такого в научном методе, что позволяет пользоваться им в качестве средства достижения прогнозируемости? В общем, мы уже ответили на этот вопрос. Наука помогает прогнозировать, потому что, во-первых, она предоставляет "набор" для распознавания перемен и отличий, и для повышенного внимания и приспосабливаемости. Помимо этого, в науке, авторитет уважается не просто за возраст, соблюдение традиций или личный интерес, а за систематические наблюдения, проверку предположений и оценку опыта. Более того, язык науки рассчитан на точность. Вопросы в нём, как и ответы, составляются с ориентиром на фактическую значимость, а теории строятся из фактически значимых ответов. Научно-ориентированный человек применяет такой язык эффективно, потому что он хорошо осознаёт свои проекции и избегает обманчивых чревовещаний. Именно за счёт тщательно проработанных и выведенных заключений из теорий и заключений научно-ориентированный человек способен делать прогнозы. Эти теории и предположения часто оказываются надёжными, потому что их работоспособность изучается. Теории учёного "хороши", просто потому что он постоянно их пересматривает и приводит в соответствие текущему времени. Ему важнее точность, нежели скорость, поэтому ему нет нужды защищать свои теории, ведь он их проверяет. Он составляет прогноз на их основании, а затем проводит необходимые наблюдения, чтобы оценить теории, узнать, насколько "хороши" были его прогнозы. Практически, они никогда не бывают идеальными, поэтому учёный, на практике, никогда не получает всецело удовлетворительных результатов. Поэтому он меняет свои теории, делает новые прогнозы, и снова проверяет, насколько они лучше или хуже в сравнении с предыдущими. Скорее всего, он потратит всю жизнь, никогда не остановившись, чтобы воскликнуть: "Вот она абсолютная истина!" Лучшие теории находят те, кто не считают старые теории правильными во всех отношениях. ЗА ЦИФЕРБЛАТОМ В некоторых, более общих, теориях учёные пользуются особыми терминами. Эти термины не относятся к чему-то, что можно увидеть, услышать, потрогать, попробовать на вкус, или пронаблюдать каким-либо другим образом. Эти термины обозначают то, что называют "конструкциями" [концепциями, моделями, построениями]. Конструкция представляет собой вещь или событие, существование которого учёный предполагает. В этом он, однако, не пускает воображение во все тяжкие. Он старается сформировать предположение о том, что он не может наблюдать, которое бы позволило объяснить то, что он наблюдает. Наверняка, большинство из нас слышали об электронах, атомах и молекулах. Они служат конструкциями. То есть, никто никогда электрона не видел. Учёные говорят о потоках электронов и обсуждают скорости, на которых они передвигаются. Они говорят, что атомы состоят из электронов, и что у них есть своя масса. Например, масса атома водорода, как утверждали Эйнштейн и Инфельд в Эволюции Физики, составляет 0,0000000000000000000000033 грамма. От таких разговоров, если не проявлять осторожность, можно подумать, что атомы похожи, например, на крошечные шарики, которые можно разглядеть под микроскопом. Некоторые учёные говорят о столкновении атомов [дословно, "разбиваться в дребезги"], и исходя из этого, можно представить, что этот процесс похож на раскалывание орехов. Такой язык, однако, не обозначает что-то реальное, в таком же смысле, в каком реальны крошечные шарики. Он обозначает то, что называют выведенными данными, то есть, частицы и процессы, которые нельзя пронаблюдать, но можно сделать заключение об их наличии. Почему учёные делают такие заключения? Давайте вспомним известного шотландского ботаника, Роберта Брауна. В 1827 году он сделал одно из открытий "очевидного", которое принесло нам много новых знаний. Как-то раз он занимался изучением форм и размеров цветочной пыльцы под микроскопом. Он поместил их на каплю воды и внимательно в них вгляделся. И тут, он осознал, что частички пыльцы двигались. Когда двигается что-то, от чего этого не ждут, это может вызвать смятение и даже напугать. Роберт Браун точно не был готов к тому, что его частички пыльцы задвигаются в капле воды под микроскопом. Можно себе представить, какое смятение он испытывал, когда пытался понять эти подвижные частицы. Он смог определить, что подвижность частиц не была вызвана какой-либо вибрацией микроскопа, перемещением жидкости или её постепенным испарением. Затем он задался вопросом о том, обладали ли эти конкретные частицы пыльцы в это время какими-то необычными качествами, но другие частицы тоже двигались подобным образом. Более того, он обнаружил, что достаточно маленькие частицы любого материала, если их рассматривать под достаточным увеличением, двигались таким же образом при погружении в жидкость. Между тем, Роберт Браун был не первым из тех, кто наблюдал это любопытное явление, но он был первым, кто его увидел. То есть, он первым проявил любопытство, решил проверить и попытаться объяснить его. В нашей культуре такое отношение встречается редко, и прежде чем это брауновское движение заслужило внимание французского учёного, Жана Перрена, прошло около шестидесяти лет. За последние годы его подвергли достаточно тщательному изучению, которое привело к весьма значимым результатам в естествознании. Брауновское движение наблюдалось в жидкой углекислоте, в полости прозрачного кварцевого кристала, и предполагается, что в этом конкретном случае, этот процесс был активен на протяжении миллионов лет. Если поставить себя на место Роберта Брауна, можно начать понимать, почему учёным так нужны конструкции - почему им нужно предполагать какой-то процесс, который нельзя пронаблюдать, чтобы объяснить то, что они наблюдают. Роберт Браун и другие исследователи никак не могли объяснить движение частиц, учитывая только то, что они могли наблюдать. Они могли только исключить несколько неподходящих объяснений. Они вычеркнули возможность движения частиц от их собственного химического состава, или в связи с их постепенным растворением или другими химическими изменениями, интенсивностью света, под которым их исследовали, и т.д. К тому же, они не смогли найти адекватные объяснения в данных, полученных при фотографировании частиц, изучении путей их перемещения, скорости и изменений направлений. Изучение условий, при которых проводились все эти исследования, тоже не приблизили учёных к ответам. Эти исследователи оказались в ситуации, которую подходящим образом описали Эйнштейн и Инфельд в Эволюции Физики: В наших попытках разобраться в реальности мы похожи на человека, который пытается понять механизмы работы закрытых часов. Он видит циферблат и движение стрелок, и слышит, как они тикают, но открыть он их не может. Если он достаточно изобретателен, он может сформировать некоторую картину механизма, стоящего за тем, что он наблюдает, но он никогда не может быть уверен, что его картина может служить единственным объяснением его наблюдений. Он никогда не сможет сравнить свою картину с реальным механизмом, и не сможет даже представить возможность или значение такого сравнения. Но, по мере того как он накапливает знания, он верит, что его картина реальности будет становиться проще и проще, и сможет послужить объяснением всё большему количеству его наблюдений. "Если он достаточно изобретателен, он может сформировать некоторую картину механизма, стоящего за тем, что он наблюдает... Такая "картина" представляет собой то, что мы называем конструкцией, или она может быть собрана из нескольких конструкций, тем или иным образом связанных друг с другом. Роберту Брауну нужна была такая картина "механизма в часах", или же внутри капли воды. Без неё, он попросту не мог объяснить, почему частицы пыльцы были подвижны. В этом смысле, он столкнулся с проблемой, с которой приходится сталкиваться любому человеку, который пытается найти исчерпывающее объяснение наблюдаемым аспектам реальности или жизни. Причина довольно проста - если человек начинает наблюдать какой-либо аспект реальности, он рано или поздно доходит до предела способности наблюдать. Ведь способности наблюдать у человеческого организма явно ограничены. Даже с самыми эффективными приспособлениями, которые мы можем создать, мы не можем наблюдать всё в каком-либо аспекте. Всегда есть предел, за который никакие из наших органов чувств или приспособлений заглянуть не могут. В этом смысле, существует субмикроскопическая область. То, что мы называем историей человеческой мысли, в более глубоком смысле, можно считать чередой картин, которые представляли люди, чтобы объяснить реальность, или множеством понятий о явлениях, не поддающихся наблюдениям, в рамках которых можно понять то, что наблюдается. Нет нужды расписывать типы картин, которые люди нарисовали, но если мы хотим ясно оценить разницу между донаучным и научным ориентированием в жизни, нам нужно понять основные свойства двух разных типов таких картин, или теорий, которые лежат в основе доминирующих сегодня взглядов. Научная теория представлена понятиями или конструкциями, которые были выработаны, чтобы объяснить брауновское движение. Кратко и просто, движение частиц объяснили тем, что они поддаются постоянной бомбардировке молекулами, которые слишком малы и движутся слишком быстро, чтобы их увидеть. Каждая частица движется непостоянно, потому что сила молекулярной бомбардировки меняется, увеличиваясь с одного края частицы к другому. Согласно этой теории, частицы крупнее тоже поддаются бомбардировке крошечными молекулами, но они не двигаются, потому что достаточно большое количество молекул постоянно ударяется обо все края такой крупной частицы, и поэтому сила бомбардировки на одном краю компенсируются или уравнивается силой бомбардировки с другого края в тот же момент. Постоянность подвижности брауновских частиц принимается как свидетельство соответствующей постоянности молекулярной активности в, по-видимому, покоящейся жидкости. Движение частиц, которое можно наблюдать, интерпретируется как эффект от движения более маленьких частиц, которые не только не наблюдаются, но и не могут наблюдаться никто никогда не видел молекул, и тем более атомов, не говоря уже об электронах. (По их определению, они отличаются размером от самой большой частицы до самой маленькой. Молекулы состоят из атомов, а атомы из электронов.) Значимость брауновского движения состоит в том, что оно служит наглядной и легко наблюдаемой демонстрацией процессов, которые, по-видимому, характеризуют физический мир в целом, включая наши тела. Считается, что теории, которые разработали, чтобы объяснить брауновское движение, обладают общей обоснованностью. То есть, их можно назвать не просто теориями брауновского движения, а теориями реальности. Аккуратность, с которой их сконструировали, количество точных наблюдений, которыми их проверяли, надёжные прогнозы и основанные на них реальные достижения (такие, например, как радио) - всё это позволяет быть уверенными в их работоспособности. Конечно, по этим теориям по прежнему остаётся много открытых вопросов, как это всегда случается в науке, но основная теория о том, что то, что мы называем реальностью, в твёрдом жидком или газообразном состоянии, составляет непрекращающийся процесс, едва ли поддаётся попыткам опровержения. Именно понятие процесса служит основой научному ориентированию, как в лаборатории, так и в повседневной жизни. Знания подробностей конкретных конструкций, взаимозамкнутых определений, которыми эти конструкции можно точно сверить с наблюдениями, дают несомненное преимущество. (С особенно интересным случаем в ядерной физике, можно ознакомиться в официальном отчёте Генри Смита о разработке атомной бомбы под руководством правительства США, 1940 - 1945, Атомная Энергия для Военных Целей, изданным Princeton University Press, 1945.) Однако весь фонд таких научных знаний совсем не обязателен для здравой жизни. Необходимо чёткое "ощущение" процесса во всём, с чем человеку приходится иметь дело, включая самого себя. Элементарные знания теорий об электронах и молекулах, в таких общих терминах, как мы ими воспользовались выше, чтобы обсудить брауновское движение, дают нам средство визуализации процессов, и придают уверенности в том, что понятие процесса имеет под собой надёжный фундамент. Самое важное здесь, это общее динамическое ориентирование, готовность испытывать отличия и перемены, которые постоянно происходят в процессуальной реальности. С таким ориентированием мы лучше подготовлены и приспособлены к жизни в этой "неугомонной вселенной". ПЛОГЛЫ Другой тип картины "механизма в часах» - донаучной картины представлен рассказом о "плоглах", согласно которому, когда-то существовало две загадочных проблемы, над которыми долгие годы мудрейшие из людей чесали бороды, и никак не могли их решить. Две эти загадочные проблемы заключались в том, что когда кому-то нужен был простой карандаш, найти его не получалось, а когда кому-то нужно было заточить простой карандаш, точилка всегда была забита стружкой. Это всех ужасно раздражало, и после долгих негодований общественности, правительство собрало комитет из самых выдающихся философов, чтобы они изучили эти проблемы и нашли им объяснение. Сложно представить, насколько напряжёнными были раздумья и обсуждения между достопочтенными членами комитета. Нетерпеливая общественность продолжала их поторапливать и требовать результатов. Наконец, после долгих ожиданий, философы пришли к главе государства, чтобы представить своё гениальное объяснение этих двух загадок. Объяснение это оказалось весьма простым. Согласно их теории, под землёй жило множество маленьких человечков, которых они назвали "плоглы". Философы объяснили, что плоглы пробирались в дома людей под покровом ночи, пока все спали. Они бегали по дому, собирали все простые карандаши и стачивали их на точилке, после чего возвращались под землю. Беспокойства поутихли. Очевидно, это была блестящая теория, которая одним изящным росчерком объяснила обе загадки. Единственная проблема была в том, что никаких плоглов не существует. Теории, которые мы считаем донаучными или магическими, можно называть теориями плоглов. Их существуем много. Для простоты, можно разделить их на теории, в которых предполагается, что есть "большие люди" и теории о "маленьких человечках" в "закрытых часах" реальности. К большим плоглам относятся боги, демоны, дьяволы, всяческие чудовища, и т.д. Маленькие плоглы называются феями, домовыми, эльфами, гремлинами и другими забавными словами. Эти плоглы, маленькие и большие, живут за "циферблатом" и поворачивают стрелки часов по кругу. У них всех есть одно очень важное качество: они непредсказуемы. Благодаря своей непредсказуемости ими очень удобно пользоваться, особенно всяким знахарям, древним и современным, которые их выдумывают. Непредсказуемость служит идеальным алиби. Что бы ни произошло, это всегда можно объяснить - после того, как это произошло сказав: "Что поделаешь, это всё плоглы". Объяснение "по воле плоглов" звучит вполне себе нормально для любого, кто в плоглов верит, кого научили понимать, что так эти плоглы работают. Мы часто обвиняем плоглов, ответственных за Удачу. Среди них есть те, кого мы называем гремлинами. Их изображают в комиксах маленькими непоседливыми человечками, которые выводят из строя двигатели автомобилей, пускают пыль в глаза отбивающему на бейсбольном поле, укатывают упавшие монеты в места, где их не отыскать, и поддерживают непредсказуемость в жизни другими способами. Несколько веков назад был ещё один вид широко распространённых плоглов; для некоторых людей они существуют до сих пор - дьяволы. В Анатомии Меланхолии Роберта Бёртона приведён подробный каталог убеждений о том, что безумие имеет демоническое происхождение. Он объяснил страдания людей и кошмарные наказания, которым их подвергали, теорией о том, что их одолели дьяволы. Когда лечение не работало, врачи и чиновники оправдывались речами о том, что они ничего не могли поделать с дьяволами. Мало кому приходило в голову, что дьяволами попросту пользовались в качестве алиби. Вместе со своей непредсказуемостью плоглы обладают ещё одним качеством, которое бывает полезным людям от медицины, знахарям и прочим "чудотворцам". Это качество можно назвать человечностью. Плоглы обладают отобранными аспектами "человеческой природы". Человек создал их по собственному образу и подобию с помощью неосознанной проекции. "Чудотворцу" удобно говорить, что с плоглами ничего нельзя сделать, конечно, кроме того, что ему есть предложить за определённую плату и, конечно же, это никогда не бывает что-то доступное простому человеку. Плоглы - капризные существа, которые требуют особых церемоний или ритуалов, которые умеет проводить только "чудотворец", и если они приводят к успешному результату, "чудотворца" чествуют и благодарят. Если же, от процедур нет толка, то "чудотворец" может сказать, что плоглам просто не понравилось поведение больного, и для достижения успеха потребуется больше посвящённости и вложений. По сей день вокруг нас бегает множество плоглов, однако современных плоглов не всегда так легко заметить, как, например, домовых. Можно сказать, что они стали абстрактнее. Их уже не представляют в людской форме и не приписывают так много очевидно человеческих качеств. Они, тем не менее, всё ещё обладают такой же непредсказуемостью, и всякие интерпретации с точки зрения их существования одаривают скорее задним умом, нежели способностью делать надёжные прогнозы. Среди современных плоглов можно назвать "наследственность" или "влияние среды", между которыми, по всей видимости, пролегает пустота человеческой бренности и доброй судьбы. Иной раз кажется, что нет ничего, что нельзя было бы объяснить "наследственностью" или "влиянием среды", до тех пор, конечно, пока кто-то не спросит: "О чём конкретно вы говорите?" "Природа человека" то и дело возникает в речах "мудрецов" с попытками объяснить всевозможные людские поступки людям, которые всевозможно поступают. Этот плогл особенно интересен тем, что его никак нельзя изменить - ни политическими реформами, ни образованием, ни церемониями. Он служит простейшим объяснением человеческому поведению: люди будут поступать так, как они будут поступать; люди сделали то, что люди сделали, потому что это "человеческая природа", а "человеческую природу" не изменить. Моряк Попай торжественно заявляет о существовании этого плогла, когда говорит: «Я - это я, и это всё, что я есть». Теории плоглов неотъемлемы в традиционной донаучной культуре. Любому человеку за гранью такой культуры, или любому кто не до конца её впитал, явление плоглов видится немыслимым, но в то же время удивительным, интересным и трагичным. Для тех же, кто всегда принимал и придерживался вероучениям, убеждениям, методам, и т.д., полученных от своих отцов, в плоглах нет ничего необычного. Более того, им не всегда легко понять, как бы наше общество существовало без них. Они склонны испытывать недоверие к тем, кто в плоглов не верит, и не участвует в ритуалах, которые призваны их усмирять. ЭЛЕКТРОНЫ И ДОМОВЫЕ Самое важное отличие донаучных плоглов от научных конструкций состоит в потенциале их применения при составлении прогнозов. Плоглы дают определённый задний ум. Если принять необходимые предположения, можно получить объяснение, что прошлой ночью шёл дождь или ребёнок умер от дифтерии, потому что определённого вида плоглы подстроили эти события. Если же, в попытке сделать так, чтобы дождь пошёл или чтобы предотвратить смерть другого ребёнка, человек занимается ритуальными танцами или зажиганием свечей, он не пользуется техниками прогноза и контроля, а вместо этого полагается на некритическую и бездумную веру. Такими ритуалами можно только продемонстрировать, что в попытках отыскать адекватное объяснение нет нужды. В определённом смысле, безусловно, плоглы и научные конструкции, такие как электроны, схожи в том, что они пришли из воображения. Никто никогда не видел ни плоглов, ни электроны. Тогда почему электроны помогают делать прогнозы, а плоглы нет? Потому что их по-разному определяют. Их определяют по-разному, потому что отношение к ним разное. То есть, научно-ориентированный человек чётко осознаёт, что электрон представляет собой продукт его воображения, и он проецирует его в реальность осознанно. Донаучный человек, напротив, не осознаёт, что плоглы пришли из его воображения, и проецирует их в реальность неосознанно. В итоге, научно-ориентированный человек контролирует свои электроны, а донаучный человек поддаётся контролю своих плоглов. Учёный определяет электрон, и другие конструкции, с чётким намерением. Он говорит, что у него есть определённые характеристики, такие как форма, размер, внутренняя структура, отношения между собой, скорость передвижения, и т.д. Он приписывает им эти характеристики так, чтобы они могли объяснить события, которые он наблюдает. Определив электрон, учёный готов изменить своё определение, когда по нему не получается объяснить наблюдаемые события. Он ведь сам вывел определение; в нём нет ничего священного. Он свободен пересматривать электрон любым образом, чтобы с его помощью максимально эффективно объяснять реальность. Он формирует картину "механизма в часах", которая бы объяснила движение стрелок по циферблату. Если стрелки задвигаются по-другому, или если он заметит в их движении что-то, что до этого упускал, он должен сформировать картину другого "механизма в часах". После множества таких пересмотров своей картины, он сможет достаточно успешно прогнозировать, как "стрелки часов" будут двигаться, по меньшей мере, следующие несколько минут, если не следующие несколько дней или даже лет. Совсем иначе донаучный человек обращается с плоглами. Он их не пересматривает. Он не свободен это делать, и вообще, не видит в этом смысла, как и в возможности делать более эффективные прогнозы. Покуда он осведомлён, будущее находится в руках богов. Ему известно лишь, что плоглы будут злиться на него, если он не будет делать то, что, как его научили, они требуют. И он делает; но, всё равно, может быть наказан за грехи, о которых не знал, или по другим сверхъестественным причинам, которыми плоглы руководствуются. Для донаучного человека жизнь оценивается задним умом, надеждой и ужасом. Задний ум необходим, чтобы успокаиваться, внушать надежду и терпеть ужас, ведь так или иначе, "что ни делается, всё к лучшему". Что бы ни случилось, всё по воле плоглов. И раз уж с этим ничего не поделаешь, по определению, то стоит быть скромнее, терпеливее и не жаловаться слишком много, ведь всё могло быть куда хуже, и, по определению же, лучше никак быть не могло. В итоге прогноз не достигнут, потому что не было попытки его составить. Плоглы и не должны помогать предвидеть грядущие события; они помогают лишь утешить себя объяснениями того, что уже произошло. ВАЖНОСТЬ ПРОГНОЗОВ Заполнять свои мысли подробностями теорий о субмикроскопических событиях, на основе которых учёные составляют удивительные прогнозы о наблюдаемом мире, не так важно. Важно осознавать, что учёные занимаются такими вещами, что они формируют картины "механизма за циферблатом". Важно понимать, что их научные теории сходятся на том, что реальность, включая нас самих, представляет собой осознанный процесс. Важно уметь оценивать этот базовый процесс общеприменимыми практическими терминами, такими как рост, развитие, спад, изменения разного рода, и т.д. Нам важно осознать, что в силу процессуального характера реальности, мы должны уметь приспосабливаться к нескончаемой череде отличий. Мы можем учитывать общий прогноз о том, что покуда мы живём день ото дня, мы меняемся, мир вокруг нас меняется, никакие две вещи не бывают в точности одинаковыми, и ничто не остаётся прежним. Об этом важно не забывать при составлении прогнозов, если мы не хотим, чтобы они привели нас к чрезмерно уверенным ожиданиям постоянства и сходства, в то время как уже завтра многое может измениться. Результаты таких прогнозов становятся для нас неожиданностью, а последствия варьируются от малого раздражения, когда мы кладём в рот горький орех, до трагедий, таких как Пёрл Харбор. Ложные знания и ложные предположения ведут к ложным прогнозам. Мы прогнозируем, чтобы приспособиться к реальности. Если мы ожидаем, что данное событие произойдёт через десять лет, дней или минут, или даже через долю секунды с текущего момента, покуда наши прогнозы ошибочны, мы не успеем подготовиться к тому, что в действительности произойдёт. Когда мы не готовы, или точнее, когда мы готовимся к чему-то другому, то, что собственно происходит, разочаровывает нас, раздражает, пугает, а иной раз оказывается катастрофой. Производимые эмоции и конфликты, могут вести к шокам, "нервным срывам", и т.д., эффект которых может длиться долгое время. Ошибки в прогнозах часто ведут к травмам, иногда к смерти. В социальном масштабе они порой ведут к депрессиям, высокому уровню безработицы, международным трениям и войнам. Прогнозируемость не только служит ориентиром для учёного в разработке его теорий и организации процедур; на ней также держится здравомыслие и адекватная социальная и личная приспособленность. И здесь не подразумевается, что человеку нужно усвоить и познать науку во всех её мельчайших технических аспектах, чтобы считаться здравомыслящим. Подразумевается здесь то, что наука как общий метод и как общее ориентирование, способствует прогнозируемости и общей адекватности в поведении индивидуумов и групп. ДВА МИРА Чтобы свести и выделить то, что мы рассмотрели в этой и предыдущей главе, мы приведём список основных свойств научного ориентирования, или стиля жизни, и контрастирующий с ним список свойств донаучного ориентирования, которое доминировало много столетий и широко распространено в наши дни. ОСНОВНЫЕ СВОЙСТВА ДОНАУЧНОГО ОРИЕНТИРОВАНИЯ ОСНОВНЫЕ СВОЙСТВА НАУЧНОГО ОРИЕНТИРОВАНИЯ 1. Фундаментальное понятие статичного характера реальности, в котором предполагается постоянство ("ничто не ново под луной"). Основное внимание уделяется схожестям, в то время как отличия приуменьшаются или игнорируются. Индивидууму, таким образом не придаётся важность, и он считается представителем какого-то типа. 1. Фундаментальное понятие процессуального характера реальности, которое, в свою очередь, позволяет наблюдать нескончаемую череду отличий. Больше внимания уделяется как отличиям, так и схожестям. Из этого вытекает важное последствие, состоящее в том, что индивидуум считается индивидуумом, а не простым примером какого-либо типа. 2. Ригидность или консерватизм склонность поддерживать установленные убеждения и привычки не зависимо от изменений в условиях, которая формируется на основе понятия статичности и постоянства. Традиции чтятся, авторитет старшинства воз- вышается и почти не оспаривается; экспериментирование порицается. Старейшинам положено подчинение и почтение. В результате, культивируется индивидуальный инфантилизм и сдерживание в развитии в общества. 2. Адаптируемость - готовность меняться вместе с меняющимися условиями, основанная на понятиях процесса и отличий. Впоследствии возникает склонность систематически подвергать сомнениям авторитет, экспериментировать, проверять традиционные убеждения и обычаи в отношении наблюдений и опыта. Старейшин уважают, но оценивают их критически. В результате вышеуказанного, стимулируется индивидуальная и социальная зрелость. 3. Основной метод решения задач и проблем, который можно назвать авторитарным, предполагает следование советам от избранного авторитета, такого как родитель, учитель или судья. Авторитет также может быть заключён в книге или своде правил. Провозглашения такого авторитета не подлежат пересмотру. Этот авторитарный метод направлен на сохранение принятых убеждений, традиций и правил поведения. Если проблемы не удаётся решить, их "объясняют" с точки зрения "судьбы", "природы" или "сверхъестественного". Язык, который используется в таких "объяснениях", не обдумывается и не подвергается сомнениям. 3. Основной метод решения задач и проблем, который мы называем научным, состоит из четырёх основных шагов: (a) постановка вопросов, которые направляют (b) наблюдения на поиск (c) ясных ответов, позволяющих проверить убеждения или предположения и (d) пересмотреть их в соответствии с наблюдениями. Три из этих шагов предполагают, в основном, применение языка. Этот научных метод направлен на систематическое улучшение техник, отсеивание убеждений и "модернизацию" обычаев и правил поведения. Если проблемы не удаётся решить, вырабатываются новые теории и методы. 4. Язык донаучного ориентирования направлен на контроль поведения и представление авторитета. Если язык не ясен, назначенный авторитет может его интерпретировать, и его интерпретациям положено верить. Обоснованность высказываний авторитета не подлежит обсуждениям. Высказывания фактов и высказывания предположений часто считаются одинаковыми. 4. Язык научного ориентирования разрабатывается с целью быть фактически значимым, прямо или косвенно, ясным и обоснованным. Высказывания составляются с учётом двух проверочных вопросов: "Что имеется в виду?" и "Как об этом стало известно?" Предположения чётко отделяются от утверждений фактов. 5. Большинство вопросов в донаучном языке часто неточны и плохо соотносятся с фактами. Попытки ответить на такие вопросы приводят к недопониманиям, разногласиям, дезинформации и ошибочным теориям, в результате чего надёжных прогнозов приходится достигать медленно, если это вообще удаётся. Впоследствии, культивируется плохая индивидуальная и социальная приспособленность. 5. Научный язык строится вокруг ясных по фактам вопросов, на которые можно ответить. Неясные или бессмысленные вопросы откладываются, как не стоящие усилий на поиски ответов. Основываясь на принципе, что терминология вопроса определяет терминологию ответа, допускаются только ясно составленные вопросы. Это способствует взаимной согласованности; улучшается прогнозируемость, культивируются индивидуальная и социальная приспособленность. 6. В донаучном ориентировании естественный процесс проекции происходит неосознанно (без учёта точки зрения проецирующего). Высказывания редко передают информацию о говорящем, а также информацию о том, о чём говорящий, по-видимому, говорит. В оценке фактической значимости высказываний степень самоотносимости часто игнорируется. 6. В научном ориентировании естественный процесс проекции осуществляется с осознанностью высокой степени (то, что мы называем осознанной проекцией или учётом точки зрения). Имеется понимание, что каждое высказывание передаёт информацию как о говорящем, так и о том, о чём он, по-видимому, говорит; учитывается степень самоотносимости в оценке фактической значимости высказываний. 7. В донаучном ориентировании существует заметная склонность говорить от лица другого человека (чревовещание). Например, голос закона не распознаётся как голос судьи. Говорящий склонен чревовещать как неосознанно, так и намеренно (как в запланированном применении "этического доказательства"). Только наиболее подкованные и понимающие чревовещатели, по-видимому, осознают, что они выражают собственную оценку. 7. В научном ориентировании степень склонности говорить от чьего-либо имени низка. Голос Закона распознаётся как голос судьи. Говорящий не склонен к осознанному или неосознанному чревовещанию; он понимает, что выражает собственные оценки, даже если цитирует слова другого человека. 8. Точный прогноз, или предвидение, не 8. Точный прогноз, или предвидение, всегда считается целью в донаучном признаётся целью в научном ориентироориентировании. По крайней мере, вании. Теории и отдельные высказывания теории и определённые высказывания не оцениваются с точки зрения их пользы в оцениваются главным образом с точки зрения их пользы в составлении прогнозов. В донаучном ориентировании, строго говоря, не существует научных теорий о субмикроскопическом уровне; скорее, в нём есть убеждения о "сверхъестественном". Они, как правило, неизменны, потому что считаются утверждениями фактов. Вера и покорность перед авторитетом - выраженная в участии в предписанных ритуалах, и т.д. -, который представляет систему убеждений, ценятся как средства контроля над естественными и человеческими процессами. составлении прогнозов. Ценность научных субмикроскопических теорий (таких как молекулярная теория материи) заключается в точности прогнозов, которые можно строить, основываясь на этих теориях. В таких теориях - включая теории без субмикроскопических конструкций - изменения вносятся с целью составлять более адекватные прогнозы. Теории с высокой степенью прогнозируемости ценятся как средства контроля над естественными и человеческими процессами. Мы можем лучше уяснить то, что мы понимаем под научным ориентированием, или стилем жизни, с помощью такого его сопоставления с донаучным ориентированием. Стоит напомнить, что здесь мы подразумеваем не высоко специализованную и лабораторную науку, а общий метод. В технической и лабораторной науке к общему методу добавляются высокоточные приспособления и техники измерения, высокая степень контроля над условиями наблюдений и измерений (экспериментальный контроль), и математическая отчётность и анализ полученных данных. Всё это можно назвать усовершенствованиями. Они позволили развить такие науки как физику и химию. Но их не стоит ошибочно принимать, как это часто случается, за основные методы науки. Мы не можем пользоваться этими усовершенствованиями с достаточной степенью эффективности в наших обычных повседневных жизнях, но наукой, как методом, мы пользоваться можем, и весьма эффективно. С этим пониманием мы перейдём к рассмотрению общей семантики как системы понятий, положений и техник. Понимание науки как метода даст нам возможность лучше понять и более эффективно применять общую семантику, потому что это система, выведенная из всего того, к чему мы применяем термин "наука". Это научный метод сведённый к простым и практичным понятиям. Это наука, которой легче учиться. Мы можем надеяться найти в ней средства ускорить развитие научной цивилизации и приготовиться к её задачам и возможностям.
