Вестник Вятского государственного гуманитарного университета таких скромных небесных созвездиях, как «Милосердие, Сострадание, Терпимость и Человеколюбие», хотя «плеяда их сияет ночью и днем так ярко, что ее и слепой заметит» (VIII, 264). Нравственный христианский идеал, по мысли И. С. Аксакова, «сам по себе не подлежит «развитию», и достижение его доступно каждому человеку лично, в меру сил человеческой греховной природы» [7]. Эта идея с особой яркостью воплощена в творчестве Ч. Диккенса, для которого была характерна абсолютная устойчивость этических идеалов: добро и зло раз и навсегда определены христианской позицией, которая выстраивает вектор этического содержания его романов. Примечания 1. Честертон Дж. К. Чарльз Диккенс // Писатели Англии о литературе XIX–XX вв. / ред. М. П. Тугушева. М., 1981. С. 265. 2. Диккенс Ч. Собр. соч.: в 30 т. М., 1957–1963. Т. XXX. С. 120. В дальнейшем цитаты по этому изданию даны в тексте с указанием тома и страницы. 3. Davis P. The lives & times of Ebenezer Scrooge. New Haven; L., 1990. P. 80. 4. Диккенс Ч. Жизнь Господа нашего Иисуса Христа. Рига, 1991. С. 21. 5. Там же. 6. Dickens Ch. Work of Ch.Dickens. L., 1866–1870. Vol. VI. P. 610. 7. Аксаков И. С. Цивилизация и христианский идеал // Русь. 1883. № 8. С. 11. Notes 1. Chesterton Dzh. K. CHarl'z Dikkens // Pisateli Anglii o literature XIX–XX vv. [Charles Dickens//Writers of England about literature of the XIX-XX centuries] / edition of M. P. Tugushev. Moscow. 1981. P. 265. 2. Dickens Ch. Coll. of works: in 30 vol. Moscow. 1957–1963. Vol. XXX. P. 120. (in Russ.) Further quotes according to this edition are given in the text with the indication of volume and the page. 3. Davis P. The lives & times of Ebenezer Scrooge. New Haven; L. 1990. P. 80. 4. Dickens Ch. ZHizn' Gospoda nashego Iisusa Hrista [Life of the Lord our Jesus Christ]. Riga. 1991. P. 21. (in Russ.) 5. Ibid. 6. Dickens Ch. Work of Ch.Dickens. L. 1866–1870. Vol. VI. P. 610. 7. Aksakov I. S. TSivilizatsiya i hristianskij ideal [Civilization and Christian ideal]//Rus’ - Rus, 1883, No. 8, p. 11. УДК 821.161.1-312.1 О. И. Сыромятников 18 Антихрист в романе Ф. М. Достоевского «Бесы» В статье исследуется идейное содержание романа Ф. М. Достоевского «Бесы». Автор статьи полагает, что острая социально-политическая проблематика романа является лишь внешним выражением замысла писателя. Идейное содержание романа не исчерпывает и в целом характерный для творчества Достоевского психологизм в отношениях героев. Во всей полноте оно может быть раскрыто лишь через обращение к духовному смыслу творчества писателя. Будучи православным христианином, Достоевский воспринимал мир и отражал его в своем творчестве по-православному: используя понятия, образы и идеи христианского вероучения. Особая часть этого учения, эсхатология, посвящена последним дням творения, наступление которых ознаменуется появлением в мире антихриста. Особенностям воплощения этой идеи в «Бесах» и посвящена настоящая статья. The article examines the ideological content of F. M. Dostoevsky’s novel “Demons”. The author of the article believes that the acute social and political subject matter of the novel is only an outward expression of the writer’s intent. The ideological content of the novel is also not exhausted by the psychologism in relations of the heroes generally typical of Dostoevsky’s works. It can be revealed in full only through an appeal to the spiritual meaning of the writer’s literary work. Being an orthodox Christian, Dostoevsky perceived the world and reflected it in his works in an orthodox way: using concepts, images and ideas of the Christian faith. A special part of this teaching, eschatology, is concerned with the last days of the creation, the occurrence of which will be marked by the emergence of the Antichrist in the world. This article deals with peculiarities of realization of this idea in “Demons”. © Сыромятников О. И., 2014 112 Филология Ключевые слова: Достоевский, роман «Бесы», Бог, Христос, антихрист. Keywords: Dostoyevsky, novel “Demons”, God, Christ, antichrist. «Бесы» – самый эсхатологический роман Ф. М. Достоевского во всем великом пятикнижии [1]. Писатель показывает в нем реальную картину наличествующего бытия, но это картина не внешней (социальной) действительности, а ее внутреннего духовного основания. Достоевский словно снимает с духовной реальности завесу из внешних событий, являющихся лишь ее следствием. Кризис бытия достигает в «Бесах» наивысшей точки: рушатся человеческие судьбы, люди гибнут, убивая себя и друг друга, горит в огне пожара город и т. д. Прежний удобный и спокойный мир становится опасным для человека и непригодным для жизни. Достоевский ясно указывает на главную причину этого – мир разрушается под действием жестоких и злобных сил, враждебных жизни, добру и красоте. О наступлении этих сил писатель предупреждал в эпилоге «Преступления и наказания»: «Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. <...> Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. <...> Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. <...> Начались пожары, начался голод» [2]. По существу, эта картина является теологическим христианским пояснением к тому, что происходит в событийном пространстве всего великого пятикнижия Достоевского. Оказывается, люди начинают разрушать себя и окружающий мир не в силу каких-либо социальных причин, а потому, что «принимали в себя» неких духовных существ – бесов. Христианином является тот, кто верит в Бога так, как этому учит Христианская церковь. Достоевский, безусловно, знал и разделял ее учение о духовном мире – мире бесплотных тварных существ (ангелов, архангелов, херувимов, серафимов и др.). Ангелы были частью изначально благого творения Божия, наделенные умом и свободной волей. Часть их под предводительством великого ангела Денницы злоупотребила своей свободой, решившись на богоборческий бунт. Бог разрушил их замысел и отлучил от света добра, истины и красоты, вследствие чего отступники погрузились во тьму: Денница стал сатаной (дьяволом), а ангелы, пошедшие за ним, – бесами (демонами). Характерной чертой всякого духа зла является неспособность любить (т. е. служить жизни), смириться (т. е. признать существование кого-либо более великого, нежели ты сам) и покаяться (т. е. признать собственные преступления и встать на путь исправления). Навсегда лишившись способности любить, бесы могут лишь ненавидеть – ненавидеть жизнь во всех ее проявлениях. В своей ненависти они готовы уничтожить и сам источник жизни – Бога – и даже самих себя, но это им не дано. А вот уничтожить мир, сотворенный Богом, и его главную часть – человека, они могут, а потому и стремятся к этому изо всех сил. Власти над человеком, сотворенным по образу и подобию Божию [3], они не имеют, но могут получить ее либо по воле Бога, либо по воле человека, который призывает их для удовлетворения гордыни, эгоизма, сластолюбия и других пагубных страстей. Бесы существуют как факт духовной реальности, к которой человек причастен по своей природе [4]. Однако уже к середине XIX в. понятие «бесы» (как и многие другие «церковные» понятия) заметно маргинализировалось в силу ускоряющегося разрушения религиозного ядра общественного сознания. Поэтому в первом романе великого пятикнижия Достоевский заменил его естественнонаучным термином «трихины», понимая, что открытое выражение мысли неизбежно оттолкнет читателя. Достоевский боялся повторить ошибку Гоголя, допущенную им в «Выбранных местах из переписки с друзьями» (1847), – боялся стать назидательным, «ходульным». Однако ему было важно объяснить происходящее в романе и в мире настолько полно, насколько позволяла художественность. Сознательно и неуклонно следуя профетическому импульсу пушкинского «Пророка» (1826), Достоевский «Преступлением и наказанием» стремится предупредить современников об опасности ослабления духовного иммунитета и показать его последствия. В «Бесах» он продолжает свое пророческое служение и действует уже свободнее, потому что внимательные читатели не могли не заметить, что то, о чем писатель предупреждал в эпилоге «Преступления...», стало осуществляться в жизни. Видит это и сам Достоевский: «Эти явле113 Вестник Вятского государственного гуманитарного университета ния не случайность, не единичны...» [5], «факты явные и грозные. <...> Надо бороться, ибо все заражено» [6]. Существование сатаны и бесов обусловлено онтологически, ибо они являются частью единого тварного мира, чего нельзя сказать об антихристе. Это понятие используется христианством в двух смыслах. В широком смысле под ним понимается любое разумное свободное существо, отрицающее Иисуса Христа как Богочеловека, вторую ипостась Божественной Троицы. В узком смысле речь идет о человеке, вся деятельность которого будет направлена на то, чтобы, говоря от имени Христа, отнять у людей свободу – главное свойство образа Божия в человеке. Предание Церкви учит, что антихрист появится тогда, когда в людях настолько оскудеет вера, что они совсем перестанут различать добро и зло, свет и тьму, любовь и ненависть. Это произойдет потому, что люди сделают целью своей жизни непрерывное удовлетворение желаний, для чего будут изобретать всё новые и новые средства. Они будут знать о Боге, но верить лишь в самих себя. И тогда неизбежно наступит то, о чем Достоевский предупреждал в эпилоге «Преступления и наказания», в финале рассказа «Сон смешного человека» и в «Легенде о Великом инквизиторе» [7]. В тот момент, когда люди по-настоящему испугаются скорой гибели, они захотят порядка, тишины и спокойствия. И ради этого они отдадут свою свободу первому, кто всё это им даст. Это и будет антихрист – тот, кто придет вместо отвергнутого людьми Христа, а значит и против Него [8]. Он окончательно отвратит людей от Бога и предаст забвению саму память о Нем. Он развратит их, то есть повернет в сторону, противоположную той, которую указал Христос. Священное Предание гласит, что если сатана является духом, то антихрист будет человеком, постоянно находящимся на границе жизни и смерти. Он – словно дверь, открытая в смерть. Через него она в виде всякого рода зла проникает в мир, и через него же приходят к смерти еще недавно живые люди. Писание говорит о признаках пришествия антихриста [9], одним из которых будет появление многих и разнообразных его предшественников. Всех их будет объединять сознательное неприятие Бога и Его мира, а также стремление занять Его место и изменить план Божественного мироустройства. Святой Иоанн Дамаскин учит, что антихрист «рождается от блуда, и тайно воспитывается, и внезапно возмущается, и восстает, и царствует» [10]. Он явится в последний день мира, накануне Страшного Суда и, поддерживаемый сатаной, начнет войну против тех немногих, кто еще сохранит верность Христу. Он убьет их всех, сокрушив силою дьявола даже Илию и Еноха, которые восстанут для защиты праведников [11]. И когда победа антихриста будет казаться очевидной, совершится великое и славное пришествие Христа, Который уничтожит антихриста одним дыханием уст Своих [12], а затем победит и сатану. Об этих событиях повествует последняя книга Священного Писания – Откровение Иоанна Богослова, которая неоднократно упоминается в подготовительных материалах к «Бесам». Этот роман стал результатом художественного синтеза двух основных идей писателя, постоянно присутствующих во всем его творчестве: идеи личного спасения человека и идеи исторического предназначения России – русской идеи. В творчестве Достоевского личная духовная судьба человека, ищущего путь к истине и счастью, неразрывно связана с судьбой его отечества. Писатель напряженно ищет ответ на вопрос о том, как следует человеку исполнять закон Христов в его актуальное время – в конце XIX в. И всегда в центре его внимания – не благополучный, духовно почивший в склепе собственной гордыни индивид, а человек, ищущий путь к живой жизни и Свету, человек, совершающий ошибки, падающий и вновь восстающий. Достоевский внимательно исследует не только причины падения, но и средства и способы дальнейшего восставания человека к жизни. При этом он не придумывает их, а лишь адаптирует к современным условиям то, что уже было открыто православием. Подобно древним пророкам, писатель предупреждает своих современников о грядущей опасности и учит, как избежать ее. О том, что опасность реальна и велика, говорил еще Н. В. Гоголь: «Диавол выступил уже без маски в мир. Дух гордости перестал уже являться в разных образах и пугать суеверных людей, он явился в собственном своем виде» [13]. Знал об этом и Достоевский. В 1873 г., имея в виду своих вечных врагов – либералов-западников, – он говорил: «Они и не подозревают, что скоро конец всему... всем ихним “прогрессам” и болтовне! Им и не чудится, что ведь антихрист-то уже родился... и идет! <...> Идет к нам антихрист! И конец миру близко, – ближе, чем думают!» [14]. 114 Филология Для того чтобы люди осознали реальность надвигающейся опасности, Достоевский наводит на бесов увеличительное стекло своего романа, в основе которого лежит обширный замысел, озаглавленный как «Житие великого грешника». Согласно плану писателя, это должно было быть исследование духовных закономерностей грехопадения («великий грешник») и возрождения («житие») человека. Первоначально речь шла об одном человеке, но, столкнувшись с реалиями нечаевского заговора [15], Достоевский решает сделать духовный анализ происшедшего и показать причину того, почему обычные люди в обычном российском городе превратились в одержимых бесами существ. В центре внимания автора находится «великий грешник» – Николай Всеволодович Ставрогин. Уже первые страницы романа должны были насторожить внимательного читателя, прозревающего за лицом этого персонажа облик антихриста. Достоевский указывает на ряд характерных черт, которые Священное Писание атрибутирует антихристу. Ставрогин владеет некой мистической способностью подчинять себе людей, в силу чего одни его обожали, другие – ненавидели, но все признавали его особую, ничем не объяснимую власть. Сверхъестественную, противоречащую рассудку и воле, рабскую зависимость чувствует Шатов: «Ставрогин, для чего я осужден в вас верить во веки веков? <...> Разве я не буду целовать следов ваших ног, когда вы уйдете? Я не могу вас вырвать из моего сердца, Николай Ставрогин!» [16] Сестра Шатова, Даша, ясно сознавая всю гибельность этой зависимости, не может и не хочет бороться с ней и готова по первому слову Ставрогина идти за ним на край света [17]. Лиза Тушина ненавидит Ставрогина, но против своей воли приближается к нему всё ближе и ближе и в конце концов гибнет. В плену обаяния Ставрогина находится даже Петр Верховенский: «Вы мой идол! <...> Я никого, кроме вас, не знаю. Вы предводитель, вы солнце, а я ваш червяк...» [18] Поясняя этот феномен, Достоевский записывает: «Он должен быть обольстителен», «обворожителен, как демон» [19], «будущий антихрист будет пленять красотой» [20]. Писатель особо останавливается на лице своего героя, описывая его черты. Каждая из них сама по себе кажется идеальной, а между тем их совокупность действует отталкивающе: «Казалось бы, писаный красавец, а в то же время как будто и отвратителен» [21]. Примечательно, что с каждым новым злодеянием красота Ставрогина становится еще сильнее. Хроникер замечает: «Прежде хоть и считали его красавцем, но лицо его действительно “походило на маску” <...>. Теперь же <...> он с первого же взгляда показался мне решительным, неоспоримым красавцем...» [22] В сравнении лица Ставрогина с маской выразилось несоответствие его внешнего облика внутреннему духовному содержанию. Он вынужден почти постоянно скрывать свое подлинное лицо, которое естественным образом отражает вовне его внутреннее духовное состояние. А так как душа Ставрогина к этому времени разложилась почти полностью, то эта картина, как всякий вид гибнущей жизни, могла бы испугать и оттолкнуть любого человека. Пример такого использования Ставрогиным «маски» показан в сцене в гостиной Варвары Петровны, когда Ставрогин публично совершает страшный грех – отрекается от супружеской клятвы, данной пред лицом Божиим. Заметим, что ложь – чрезвычайно опасное явление тем, что всегда причиняет вред лгущему. Каждый акт лжи – акт духовного суицида. Он отдаляет человека от Бога и соединяет с дьяволом, который есть «человекоубийца <...>, ложь и отец лжи» [23]. Поэтому ложь является самым страшным и непреодолимым препятствием для любви (и к Богу, и к ближнему и к самому себе). По-настоящему любить способен только человек, сознательно избегающий лжи: Раскольников, Шатов, Алексей Карамазов. А Ставрогин не считает ложь ни злом, ни пороком и прибегает к ней всегда, когда это может привести его к цели кратчайшим путем. Если же ему не нужно скрывать свое настоящее лицо, он ведет себя естественно. Так, разговаривая с женой наедине, он сначала не считал нужным притворяться, и его взгляд стал «излишне суров, может быть, в нем выразилось отвращение, даже злорадное наслаждение ее испугом». Это привело к тому, что «еще мгновение, и она бы закричала» [24]. Ставрогин спохватился и надел на себя маску точно так же, как накануне в гостиной матери: «В один миг изменилось его лицо, и он подошел <...> с самою приветливою и ласковою улыбкой» [25]. Однако как только он понял, что его уловка не удалась, и Марья Тимофеевна успела увидеть его настоящую душу, Ставрогин сбрасывает маску: «Что ты сказала, несчастная, какие сны тебе снятся! – возопил он и изо всей силы оттолкнул ее от себя, так что она даже больно ударилась плечами и головой о диван» [26]. Он уходит «в неутолимой злобе, широко шагая по грязи и лужам, не разбирая дороги. Правда, минутами ему ужасно хотелось захохотать, громко, бешено...» [27]. 115 Вестник Вятского государственного гуманитарного университета К этому времени злоба стала наиболее яркой духовно-нравственной характеристикой личности Ставрогина. Хроникер замечает: «В злобе <...> выходил прогресс против Л-на [28], даже против Лермонтова. Злобы в Николае Всеволодовиче было, может быть, больше, чем в тех обоих вместе, но злоба эта была холодная, спокойная и, если можно так выразиться, разумная, стало быть, самая отвратительная и самая страшная, какая может быть» [29]. Примечательно, что подобная оценка никак не подтверждается событиями в романе, а значит ее дает сам автор, указывающий на внутреннее, духовное состояние своего героя, скрытое за маской его прельстительной внешности. Между тем преп. Иустин замечает: «Вся мнимая привлекательность, величие и прелесть зла <...> будет собрана, воплощена и олицетворена в антихристе... В антихристе зло достигнет на земле своего предельного совершенства, он будет гениально и неподражаемо зол. Всё зло, разбросанное по миру, сокрытое в ущельях человеческих душ и в безднах бесовских злоизволений, он соберет в себе, соединит в себе и явит себя соборностью зла, вселенскостью зла, богом зла, всезлом. Он во всем будет противоположен Христу: Христос – воплощенное благо и истина, антихрист же будет стараться быть воплощенным злом и ложью...» [30] На принадлежность Ставрогина к инфернальному миру Достоевский указывает деталями, имеющими яркое символическое значение. Он дважды замечает: «И вдруг зверь показал свои когти» [31], «и вот – зверь вдруг выпустил свои когти» [32]. А когда Ставрогин выводит жену из гостиной, «Лиза <...> для чего-то вдруг привскочила с кресла, когда они выходили, и неподвижным взглядом проследила их до самых дверей. Потом молча села опять, но в лице ее было какое-то судорожное движение, как будто она дотронулась до какого-то гада» [33]. Название главы, в которой Ставрогин появляется в романе («Премудрый змий»), восходит к книге Бытия [34]. Словом «зверь» Священное Писание называет антихриста, а «драконом» или «змеем» (т. е. гадом) – сатану: все люди «поклонились дракону, который дал власть зверю, И поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему? И кто может сразиться с ним? И даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно <...>. И дано было ему вести войну со святыми и победить их; и дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком и племенем, и поклонятся ему все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни у Агнца...» [35]. Совмещение в личности Ставрогина двух инфернальных имен, хотя и близких, но всё же разных, говорит о том, что он не является в полноте ни тем, ни другим. Он не является сатаной, потому что сатана есть дух, не способный произвольно воплощаться в человеческое тело, а принимающий какое-либо видимое обличье лишь по промыслу или попущению Божию [36], а указаний на это в романе нет. Но Ставрогин не является и антихристом. Несмотря на то что он развращает и губит людей, он не ставит перед собой такой цели сознательно, а лишь заражает окружающих смертью. Не менее важно и то, что он не сознает себя слугой или орудием зла и не стремится не только к мировому господству, но даже к власти над местными «бесами». Это происходит потому, что воля Ставрогина почти полностью разрушена страстями гордыни и сластолюбия и совершенными им в угоду злодеяниями. Схиигумен Савва по этому поводу замечает: «По мере порабощения человека греху ослабляется воля человека...» [37] К тому же основную черту характера Ставрогина наряду с «злобной», «безмерной» и «бесконечной» гордостью [38] образует эгоизм: «Оставьте меня, я сам по себе. Я эгоист и хочу жить в эгоизме» [39]. Разложение духовной природы Ставрогина дошло уже до того, что он практически утратил способность любить кого-либо: «Мне жаль, что я не могу вас любить, Шатов» [40], или хотя бы ответить на чувство бесконечно преданной ему женщины: «Мне вы милы, и мне, в тоске, было хорошо подле вас: при вас при одной я мог вслух говорить о себе. Из этого ничего не следует. <...> Вникните тоже, что я вас не жалею, коли зову, и не уважаю, коли жду» [41]. Но Ставрогин не только не может любить, он уже не может и ненавидеть. Всё окружающее ему только в большей или меньшей степени неприятно, и он лишь ищет, где этого «неприятного» поменьше. Предлагая Даше навсегда уехать в Швейцарию, Ставрогин пишет: «В России я ничем не связан – в ней мне всё так же чужое, как и везде. Правда, я в ней более, чем в другом месте, не любил жить; но даже и в ней ничего не мог возненавидеть!» [42]. Об этом духовном состоянии говорит то место Откровения Иоанна Богослова, которое святитель Тихон читает Ставрогину: «Ангелу Лаодикийской церкви напиши: сие глаголет Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия: знаю твои дела; ни холоден, ни горяч; о если б ты был холоден или горяч! Но поелику ты тепл, а не горяч и не холоден, то из116 Филология блюю тебя из уст моих. Ибо ты говоришь: я богат, разбогател, и ни в чем не имею нужды; а не знаешь, что ты жалок и беден, и нищ, и слеп, и наг...» [43] Духовное состояние Ставрогина на протяжении всего романа можно уподобить состоянию заболевшего человека, который медлит обращаться к врачу, считая свое положение еще не очень опасным. Но болезнь уже поразила его организм и ведет свою разрушительную работу. О том, что она уже принесла свои плоды, и зло заполнило душу Ставрогина настолько, что начало выплескиваться наружу, свидетельствуют его поступки: таскание за нос Гаганова, публичный поцелуй жены Липутина, укус за ухо губернатора. Хроникер замечает, что, проделывая всё это, Ставрогин находился в странном, почти беспамятном состоянии, не вполне руководя собой. Всё объяснилось тогда, когда укушенный губернатор запер его под арест. Сначала было тихо, но «в два часа пополуночи арестант, дотоле удивительно спокойный и даже заснувший, вдруг зашумел, стал неистово бить кулаками в дверь, с неестественною силой оторвал от оконца в дверях железную решетку, разбил стекло и изрезал себе руки» [44]. Достоевский рисует обычную картину беснования, наиболее характерная черта которой – чудовищная сила, с которой человек, лишенный свободы, освобождается от пут. Аналогичную ситуацию показывает Евангелие. Когда Христос пришел в страну Гадаринскую, «тотчас встретил Его <...> человек, одержимый нечистым духом, он имел жилище в гробах, и никто не мог его связать даже цепями, потому что многократно был он скован оковами и цепями, но разрывал цепи и разбивал оковы, и никто не в силах был укротить его, всегда, ночью и днем, в горах и гробах, кричал он и бился о камни...» [45]. И Ставрогину его собственная воля принадлежит лишь отчасти. Им, еще живым человеком, управляет зло, которое он сам призвал в душу для удовлетворения страстей гордыни и сластолюбия. Достоевский так говорит об этом процессе: «Я думаю, люди становятся бесами или ангелами. <...> Земная жизнь есть процесс перерождения. Кто виноват, что вы переродились в черта?» [46] И когда иссякает любовь даже к самому себе, Ставрогин убивает свое тело и превращается в полноценного беса. Помимо Ставрогина, в романе есть еще один претендент на статус антихриста – Петр Верховенский. Его принадлежность к инфернальному пространству Достоевский подчеркивает змееподобными чертами внешности: «Лицо его никому не нравится. Голова его удлинена к затылку и как бы сплюснута с боков, так что лицо его кажется вострым. Лоб его высок и узок, но черты лица мелки; глаз вострый, носик маленький и востренький, губы длинные и тонкие» [47]. Он «ходит и движется очень торопливо» и при этом «очень вертится» [48], что создает впечатление, что он находится во всех местах сразу. И, наконец, главная черта, не оставляющая двусмысленности: «Вам как-то начинает представляться, что язык у него во рту должно быть какой-нибудь особенной формы, какой-нибудь необыкновенно длинный и тонкий, ужасно красный и с чрезвычайно вострым, беспрерывно и невольно вертящимся кончиком» [49]. Но в Верховенском нет глубины и масштабности, он слишком мелок, чтобы претендовать на роль антихриста, хотя и стремится к этому. Поэтому он не змей, а змея – символ притаившейся злобы и смертельной опасности. Заметим, что и в Ставрогине и в Верховенском есть черты, соединение которых в одном человеке могло бы представить того антихриста, о котором говорит Священное Писание. Антихрист в романе словно раздвоился между ними, а в этом случае, говорит Господь, «всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит» [50]. Достоевский предупреждает, что если сейчас этим двум половинкам не удалось соединиться в одном человеке, то это вполне может случиться в будущем. Тем более что Ставрогин в своих злодеяниях уже дошел до предела духовно-нравственного разложения, возможного человеку. Его природа настолько разрушена грехом, а образ Божий в ней искажен и затемнен, что зачатый им в этом состоянии ребенок мог бы стать антихристом. Женщина, о связи с которой Ставрогин говорит в своей «Исповеди», и Матреша покончили жизнь самоубийством. От рук взбесившейся толпы гибнет Лиза Тушина. Все эти женщины не успели родить ребенка от Ставрогина, но он рождается у Марии Шатовой. Однако «бесы» убили Шатова, и Мария, оставшись без его помощи, погибла сама и погубила новорожденного ребенка. Зло уничтожило самое себя. Так сбывается слово Божие: «Вражду положу между тобою и между женой, и между семенем твоим и между семенем ее, оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту» [51]. Помимо этого ребенка у Ставрогина было и «духовное чадо» – Кириллов. Отношения Ставрогина с ним и с Шатовым являются примером виртуозной дьявольской педагогики: за 117 Вестник Вятского государственного гуманитарного университета кратчайшее время «учитель» полностью изменил мировоззрение двух уже взрослых людей. Шатов позже сможет преодолеть власть Ставрогина и найти путь к спасению. Он прямо обвинит Ставрогина в нравственном преступлении: «Вы отравили сердце этого несчастного, этого маньяка, Кириллова, ядом... Вы утвердили в нем ложь и клевету и довели разум его до исступления... Подите, взгляните на него теперь, это ваше создание» [52]. Ставрогину действительно удалось так исковеркать мировоззрение Кириллова, что он стал воспринимать окружающий мир как негативное изображение. Трагедия заключается в том, что при этом он сохранил многие прекрасные душевные качества, но все они стали служить его новой вере в небытие Бога. Кириллов становится первым атеистом великого пятикнижия, то есть человеком, религиозно утверждающим отсутствие Бога. Принимая тезис Вольтера о социальной обусловленности идеи Бога: «Бог необходим, а потому должен быть» [53], – Кириллов идет дальше и заявляет, «что Его нет и не может быть. <...> Для меня нет выше идеи, что Бога нет» [54]. На место Бога он помещает человека по имени Иисус Христос: «Этот человек был высший на всей земле, составлял то, для чего ей жить. Вся планета, со всем, что на ней, без этого человека – одно сумасшествие. Не было ни прежде, ни после Ему такого же, и никогда, даже до чуда» [55]. Заметим, что Кириллов отрицает Божество во Христе, оставляя Ему лишь совершенную человеческую природу – порождение единой земной природы: «В том и чудо, что не было и не будет такого же никогда. А если так, если законы природы не пожалели и Этого, даже чудо свое же не пожалели, а заставили и Его жить среди лжи и умереть за ложь, то, стало быть, вся планета есть ложь и стоит на лжи и глупой насмешке» [56]. Честность и цельность натуры Кириллова заставляет его от констатации идти дальше: «Я не понимаю, как мог до сих пор атеист знать, что нет Бога и не убить себя тотчас же? Сознать, что нет Бога, и не сознать в тот же раз, что сам богом стал – есть нелепость, иначе непременно убьешь себя сам. Если сознаешь – ты царь и уже не убьешь себя сам, а будешь жить в самой главной славе» [57]. Кириллов решает подтвердить свою правоту действием: «Всё спасение для всех – всем доказать эту мысль. <...> Я убью себя сам и непременно, чтобы начать и доказать» [58]. Заметим, что Бог есть источник жизни и сама Жизнь [59], и потому всякое посягновение на жизнь есть посягновение на самого Бога. Этот бунт закономерно приводит Кириллова к мысли о том, что вместо Богочеловека Христа придет Человекобог [60], в появление которого он верует религиозно. Какое-то время Кириллов думал, что угадал этого человека в Ставрогине, но затем понял, что Ставрогин – не «сильный человек» [61]. Однако это разочарование не породило отчаяния, а подтолкнуло к действию: «Я еще только бог поневоле, и я несчастен, ибо обязан заявить своеволие. <...> Я ужасно несчастен, ибо ужасно боюсь. Страх есть проклятие человека... Но я заявлю своеволие, я обязан уверовать, что не верую. Я начну, и кончу, и дверь отворю. И спасу. Только это одно спасет всех людей...» [62] Кириллов повторяет слова Самого Бога: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, говорит Господь...» [63]; «Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасется...» [64] и присваивает себе Его миссию («Я спасу»). Он делает это сознательно, следуя дьявольской логике: «Если нет Бога, то я Бог» [65]. Тем самым Кириллов пытается занять место Христа в мире, становясь вместо и против Него – антихристом [66]. В основе этого акта – бунт против Творца и творения: «Я три года искал атрибут божества моего и нашел: атрибут божества моего – Своеволие! Это всё, чем я могу в главном пункте показать непокорность и новую страшную свободу мою. Ибо она очень страшна. Я убиваю себя, чтобы показать непокорность и новую страшную свободу мою» [67]. Однако «своеволие» и «страшная свобода» не являются для Кириллова самоцелью, потому что им движет не гордыня и эгоизм, а мечта о всеобщем счастье, к которому, как ему кажется, он нашел путь: «Человек несчастлив потому, что не знает, что он счастлив; только потому. Это всё, всё! Кто узнает, тотчас станет счастлив, сию минуту» [68]. И для того чтобы освободить человечество от страха смерти, Кириллов решает убить себя, на своем примере доказав абсолютную свободу человека: ведь если Бога нет, то и самоубийство – не грех, потому что «там» за него ничего не будет, а следовательно, бояться нечего. Образ Кириллова вызывает непременную симпатию читателя. Но, сочувствуя больному, нельзя сочувствовать его болезни. Через Ставрогина дьявол попытался еще одного обычного, хорошего человека превратить в своего раба, для чего и отравил его сознание духовным ядом антихристианства. Шатов смог освободиться от дьявольской власти Ставрогина и, глядя на старого друга, сожалеет: «Если б вы могли отказаться от ваших ужасных фантазий и 118 Филология бросить ваш атеистический бред... о, какой бы вы были человек, Кириллов!» [69]. «Оговорка» Шатова примечательна: Кириллов уже почти не человек. Он еще сохраняет многие прекрасные душевные качества, но духовно уже является слугой сатаны. Православие знает, что сознательное и упорное противление Богу приводит к полной утрате образа Божия, и потому, когда Верховенский вошел в комнату Кириллова, полную мрака и уже ставшую гробом, «что-то заревело и бросилось к нему. Изо всей силы прихлопнул он дверь и опять налег на нее, но уже всё утихло – опять мертвая (курсив наш. – О. С.) тишина» [70]. Кириллов убивает себя, и его смерть становится последним эмпирическим звеном логики богоотрицания. Примерами своих героев Достоевский показывает, что и путь непрерывного удовлетворения страстей (Ставрогин, Петр Верховенский) и путь рационального богоотрицания (Кириллов) неизбежно оборачиваются страданиями для окружающих и гибелью для самого человека. Писатель предупреждает, что если человечество не сойдет с этого пути, то постепенно превратится в бесов, разрушит мир и откроет двери антихристу и его господину. Пока еще не все предзнаменования сбылись, не оскудела еще праведниками земля, и попытка сатаны завладеть миром не удалась. Однако, говорит священномученик Ипполит, «мы не ускоряем пришествия антихриста лишь тогда, когда не участвуем в грехах и беззакониях своего времени делом или сочувственным помыслом» [71]. Примечания 1. Романы «Преступление и наказание» (1866), «Идиот» (1868), «Бесы» (1873), «Подросток» (1875), «Братья Карамазовы» (1878–1880). 2. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание // Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 6. Л.: Наука, 1973. С. 419–420. 3. Бытие, 1:26. 4. Бытие, 1:27; 2:7. 5. Достоевский Ф. М. Письмо А. А. Романову (наследнику), 10.02.1873 // Указ. соч. Т. 29. Кн. 1. 1986. С. 260. 6. Там же. С. 262. 7. См.: Достоевский Ф. М. Указ. соч. Т. 6. С. 419–420; Т. 25. С. 115–117; Т. 14. С. 224–241. 8. От греч. предлога αντί – вместо, против, вопреки, насупротив, перед. 9. См.: Иер. 8:16; Дан. 11:37; Мф. 24:24; Ин. 5:43; 1 Ин. 4:1, 2:18; 2 Фес. 2:11. 10. Дамаскин Иоанн. Точное изложение Православное веры // Преподобный Иоанн Дамаскин. М.: Сибирская Благозвонница, 2010. С. 457. 11. См.: Откр. 11:3–10. 12. См.: 2 Фес. 2:8. 13. Гоголь Н. В. Выбранные места из переписки с друзьями // Нужно любить Россию. О вере и Государстве Российском. СПб.: Русская симфония, 2007. С. 309. 14. Достоевский в воспоминаниях современников: в 2 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1990. С. 180–181. 15. Нечаев С. Г. (1847–1882) – организатор и руководитель тайного общества «Народная расправа». 16. Достоевский Ф. М. Бесы // Указ. соч. Т. 10. 1974. С. 202. 17. Там же. С. 229–230. 18. Там же. С. 323–324. 19. Достоевский Ф. М. Бесы (Подготовительные материалы) // Указ. соч. Т. 11. 1974. С. 174, 177. 20. Достоевский Ф. М. Подросток (Подготовительные материалы) // Указ. соч. Т. 16. 1976. С. 363. 21. Достоевский Ф. М. Бесы. С. 31. 22. Там же. С. 145. 23. Евангелие от Иоанна, 8:44. 24. Достоевский Ф. М. Бесы. С. 215. 25. Там же. С. 215. 26. Там же. С. 219. 27. Там же. С. 219. 28. Речь идет о декабристе М. С. Лунине (1787–1845). 29. Достоевский Ф. М. Бесы. С. 165. 30. Иустин Попович, преподобный. Догматика Православной церкви: Эсхатология. М.: Изд. Совет РПЦ, 2005. С. 74. 31. Достоевский Ф. М. Бесы. С. 37. 32. Там же. С. 38. 33. Там же. С. 147. 34. «Змий был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог» (Быт. 3,1). 35. Откровение, 13:3–8. 119 Вестник Вятского государственного гуманитарного университета 36. Достоевский показывает это догматическое положение на примере черта из кошмара Ивана Карамазова (Т. 15. С. 73–74). 37. Савва, схиигумен. Азбука духовной жизни // Светильники духа. М.: Братство св. апостола Иоанна Богослова, 2010. С. 46. 38. Достоевский Ф. М. Бесы (Подготовительные материалы). С. 117, 136, 149. 39. Там же. С. 134. 40. Достоевский Ф. М. Бесы. С. 202. 41. Там же. С. 513. 42. Там же. С. 513–514. 43. Достоевский Ф. М. Бесы (Подготовительные материалы). С. 11. 44. Достоевский Ф. М. Бесы. С. 43. 45. Евангелие от Марка, 5:2–5. 46. Достоевский Ф. М. Бесы (Подготовительные материалы) // Указ. издание. Т. 11. 1974. С. 184. 47. Достоевский Ф. М. Бесы. С. 143. 48. Там же. С. 143, 147. 49. Там же. С. 143. 50. Евангелие от Матфея, 12:25. 51. Бытие, 3:15. 52. Достоевский Ф. М. Бесы. С. 197. 53. Там же. С. 469. 54. Там же. С. 469, 471. 55. Там же. С. 471. 56. Там же. 57. Там же. 58. Там же. С. 471–472. 59. Евангелие от Иоанна, 14:6. 60. Достоевский Ф. М. Бесы. С. 189. 61. Там же. С. 228. 62. Там же. С. 472. 63. Откровение, 1:8. 64. Евангелие от Иоанна, 10:9. 65. Достоевский Ф. М. Бесы. С. 470. 66. От греч. αντί – против, вместо, перед. 67. Достоевский Ф. М. Бесы. С. 472. 68. Там же. С. 188. 69. Там же. С. 436. 70. Там же. С. 476. 71. Ипполит, священномученик. Творения // О кончине века и антихристе. Изд-во Московского подворья Св.-Троицкой Сергиевой Лавры. М., 2007. С. 63. Notes 1. Novels «Prestuplenie i nakazanie» ["Crime and punishment"] (1866), «Idiot» ["Idiot"] (1868), «Besy» ["Demons"] (1873), «Podrostok» ["Teenager"] (1875), «Brat'ya Karamazovy» ["Brothers Karamazov"] (1878–1880). 2. Dostoyevsky F. M. Prestuplenie i nakazanie [Crime and punishment]/Full coll. of works: in 30 vol. Vol. 6. Leningrad: Nauka, 1973. Pp. 419-420. 3. Being, 1:26. 4. Being, 1:27; 2:7. 5. Dostoyevsky F. M. [Letter to A. A. Romanov (successor), 10.02.1873]//Spec.work. Vol. 29. Book 1. 1986. P. 260. 6. Ibid. P. 262. 7. See: Dostoyevsky F. M. Spec.work. Vol. 6. Pp. 419-420; Vol. 25. Pp. 115-117; Vol. 14. Pp. 224-241. 8. From a Greek pretext αντί – instead of, against, contrary to, насупротив, before. 9. See: Iyer. 8:16; Dan. 11:37; Mf. 24:24; In. 5:43; 1 In. 4:1, 2:18; 2 Fes. 2:11. 10. Damaskin Ioann. Tochnoe izlozhenie Pravoslavnoe very [Exact statement Orthodox beliefs]//Saint Ioann Damaskin. Moscow: Sibirskaya Blagozvonnitsa. 2010. P. 457. 11. See: Rev. 11:3–10. 12. See: 2 Fes. 2:8. 13. Gogol N. V. Vybrannye mesta iz perepiski s druz'yami [The chosen places from correspondence with friends]// Nuzhno lyubit' Rossiyu. O vere i Gosudarstve Rossijskom [It is necessary to love Russia. About belief and the Russian State]. Saint-Petersburg: Russkaya simfoniya. 2007. P.309. 14. Dostoyevsky in memoirs of contemporaries: in 2 vol. Vol. 2. Moscow: Hudozh. lit. 1990. Pp. 180-181. (in Russ.) 120 Филология 15. Nechayev S. G. (1847–1882) – the organizer and the head of the secret society «Narodnaya rasprava» ["National Punishment"]. 16. Dostoyevsky F. M. Besy [Demons]//Spec. work. Vol. 10. 1974. P. 202. 17. Ibid. Pp. 229-230. 18. Ibid. Pp. 323-324. 19. Dostoyevsky F. M. Besy [Demons] (Preparatory materials)// Spec. work. Vol. 11. 1974 . Pp. 174, 177. 20. Dostoyevsky F. M. Podrostok [Teenager] (Preparatory materials)// Spec. work. Vol. 16. 1976. P. 363. 21. Dostoyevsky F. M. Besy [Demons]. P. 31. 22. Ibid. P. 145. 23. The gospel from Ioann, 8:44. 24. Dostoyevsky F. M. Besy [Demons]. P. 215. 25. Ibid. P. 215. 26. Ibid. P. 219. 27. Ibid. P. 219. 28. It is a question of the Decembrist M. S. Lunin (1787–1845). 29. Dostoyevsky F. M. Besy [Demons]. P. 165. 30. Iustin Popovic, Saint. Dogmatika Pravoslavnoj tserkvi: EHskhatologiya [Dogmatic person of Orthodox church: Eskhatologiya]. Moscow: Sovet RPTS Publ. 2005. P. 74. 31. Dostoyevsky F. M. Besy [Demons]. P. 37. 32. Ibid. P. 38. 33. Ibid. P. 147. 34. "The serpent was more cunning than all field animals created by the Lord" (Being. 3,1). 35. Revelation, 13:3–8. 36. Dostoyevsky shows this dogmatic situation on the example of the devil from Ivan Karamazov’s nightmare (Vol. 15. Pp. 73-74). 37. Savva, skhiigumen. Azbuka duhovnoj zhizni [Savva, schygumen. Alphabet of spiritual life]// Svetil'niki duha [Spirit Lamps]. Moscow: Bratstvo sv. apostola Ioanna Bogoslova. 2010. P. 46. 38. Dostoyevsky F. M. Besy [Demons] (Preparatory materials). Pp. 117, 136, 149. 39 Ibid. P. 134. 40. Dostoyevsky F. M. Besy [Demons]. P. 202. 41. Ibid. P. 513. 42. Ibid. Pp. 513-514. 43. Dostoyevsky F. M. Besy [Demons] (Preparatory materials). P. 11. 44. Dostoyevsky F. M. Besy [Demons]. P. 43. 45. The gospel from Mark, 5:2–5. 46. Dostoyevsky F. M. Besy [Demons]. (Preparatory materials)// Spec. work. Vol. 11. 1974. P. 184. 47. Dostoyevsky F. M. Besy [Demons]. P. 143. 48. Ibid. P. 143, 147. 49. Ibid. P. 143. 50. The gospel from Matfey, 12:25. 51. Being, 3:15. 52. Dostoyevsky F. M. Besy [Demons]. P. 197. 53. Ibid. P. 469. 54. Ibid. Pp. 469, 471. 55. Ibid. P. 471. 56. Ibid. 57. Ibid. 58. Ibid. P. 471-472. 59. The gospel from Ioann, 14:6. 60. Dostoyevsky F. M. Besy [Demons]. P. 189. 61. Ibid. P. 228. 62. Ibid. P. 472. 63. Revelation, 1:8. 64. The gospel from Ioann, 10:9. 65. Dostoyevsky F. M. Besy [Demons]. P. 470. 66. From Greek αντί – against, instead of, before. 67. Dostoyevsky F. M. Besy [Demons]. P. 472. 68. Ibid. P. 188. 69. Ibid. P. 436. 70. Ibid. P. 476. 71. Ippolit, svyashchennomuchenik. Tvoreniya [Ippolit, martyr. Creations]// O konchine veka i antihriste [About death of a century and Antichrist]. Publ. of the Moscow farmstead of St. Troitsk Sergiyevy Monastery. Moscow. 2007. P. 63. 121
