Встреча в аэропорту (отрывок 1) Около трех лет назад… я оказался в каком-то баре в международном аэропорту ЛосАнжелеса… в ожидании машины, которая отвезет меня в город. Краем глаза я безучастно наблюдал за оживленной деятельностью небольшой, но упорной группы пионеров Харе Кришна. Те, применяя “жесткий прессинг по всему полю”, рассыпались по главному залу аэропорта. Эти погруженные в свои мантры адепты свами Чье-Имя-Я-Никогда-Не-СмогуПроизнести - одетые, как и положено, в униформу своей секты - сновали туда-сюда по проходу, как шарики в пинг-понге, лихорадочно предлагая для продажи древние индийские священные книги тем немногим проезжающим, которые не игнорировали и не отталкивали их и не плевались при их приближении.. …спустя несколько секунд я услышал настигающие меня мягкие шаги обутых в мокасины ног. Голос молодой женщины вежливо предложил: “Excuse me, sirrr, but… ehh… maybe you vould like to take a loook at zis boook?” 1 Я застыл на месте. Я узнал этот акцент. Я узнал бы его где угодно. Сердце мое остановилось. Я поставил свой чемодан и обернулся. Она была прекрасна в своем алом сари, увешанная позвякивающими браслетами и ожерельями. Вероятно, прежде у нее были каштановые волосы, если судить по щетине, пробивающейся на макушке. Глаза ее были зеленые, кошачьи, их выгодно подчеркивал мазок горчицы, искусно посаженный прямо между ними. В одной руке она держала небольшой барабанчик, а другую протянула ко мне, с милой улыбкой предлагая авангардистскую версию Упанишад. …я поспешил опередить ее: “Ме-эйфо ат?”2. “Ме-Рамат а-Шарон”3, ответила она. Как мило и естественно прозвучало ее раскатистое картавое “ррр” жительницы окрестностей Тель-Авива! Она, видимо, пришла в восторг от редкой возможности изложить свой символ веры на родном языке, и ее не остановило клеймо страдания, которое, без сомнения, отпечаталось на моем лице. … созерцать… воплощать… наполнять… достичь глубин… сдернуть покровы… разрушить стены… раствориться… смешаться… соединиться… стать единым… Я и не думал слушать все это (все эти слова я знаю уже наизусть: я много времени провожу в аэропортах, а кроме того, раньше на досуге вытаскивал людей из таких сект). “Эйх корим лах?” - прервал я ее, все еще пытаясь переварить создавшуюся ситуацию (“Как тебя зовут?”). “Шира” - ответила она, но к моим анкетным данным любопытства не проявила. Тем временем, двое ее товарищей по оружию из агитбригады, атаковавшей аэропорт, также бритоголовые и одетые по уставу своего ордена, направились к нам, совершенно ошалевшие от редчайшего явления - кто-то в самом деле остановился поговорить! Их носы вытянулись при запахе “свежатинки”. И что же оказалось - чудо из чудес: вся эта тусовка - из Рамат а-Шарон. Приятно познакомиться: Офер (“Ахалан!”4) и Дорон (“Ма иньяним!”5). Как выяснилось, Шира была лейтенантом, я отдал ей честь, и она захихикала. Дорон был фельдшером, совсем как я, и мы договариваемся встретиться и угостить друг друга холодным лимонадом внутривенно и рассказываем старую шутку о том, что первое, на что мы смотрим у женщины - это вены. Я вспоминаю тот киоск на улице Герцля в Рамат а-Шарон, где делают самые большие и вкусные фалафели в стране, а они все качают головами и облизываются от воспоминаний - почти как собаки Павлова - конечно, они знают, какое именно место я имел в виду! (Я, правда, никогда не был в Рамат а-Шарон, но разве есть город в Израиле, где нет улицы Герцля, и каждый житель каждого городка от Метулы до Эйлата уверен, что самые большие и вкусные фалафели делают в том самом киоске, который находится недалеко от его дома). Так вот мы стояли и беседовали о том о сем, я и трое израильтян-кришнаитов, болтали на прекрасном, недавно воскресшем языке еврейских пророков и царей, и вдруг меня прорвало: “Что же вы здесь делаете, черт возьми?!” В своей ярости я слегка сбиваюсь с того шутливого приятного тона, в котором велась беседа до сих пор. “Вы же евреи! Вы же израильтяне, черт побери! Что вы делаете здесь, в этом месте, перед самой субботой, в этих одеждах, зачем вы распеваете эти слова, продаете эти книги?!” Сам удивляясь собственной крутости, я закинул руку за спину, выхватил из рюкзака свое Пятикнижие так, без сомнения, Робин Гуд выхватывал стрелу из колчана - и потряс Книгой Книг перед их глазами (бабах!!). “Эта книга не ваша” - кричал я им, показывая на адаптированную роскошную Бхагавад Гиту, которую Офер прижимал к груди и укачивал, как молодая мать укачивает младенца. “Вот” - и я шлепнул по переплету своей потрепанной Библии так, что эхо разнеслось по всему залу - “вот ваша Книга!” Они посмотрели на меня с грустью, с искренним сочувствием в глазах, как смотрят на человека, у которого врачи нашли неизлечимую болезнь. “Нет. Нет. Ты совершенно не понимаешь” - прозвенел голосок Ширы, и это было сказано тоном, который можно было счесть успокаивающим, если бы в нем не звучали покровительственные нотки. “Это же не соревнование. Мы не отдаем предпочтения какой-либо культуре, или классу, или этнической группе! Это только создало бы иерархию среди людей. Это значило бы воздвигнуть иллюзорные преграды между людьми, … И ты, и я, и все эти люди в аэропорту, и любое существо, живущее в самом глухом уголке земного шара - все это части великого и прекрасного Единства, все мы - братья и сестры, мы все связаны одной цепью из неразрывных звеньев - только не осознаем этого. “Харе Кришна” для того и существует, чтобы распространять это знание”. Ну вот, приехали! Вот что получается, если смешать ультралевую молодую израильтянку из хорошей семьи с изрядной порцией древней санскритской мистики и добавить пару книжек о тайнах восточных цивилизаций. Я попытался представить себе Ширу, говорящую о патриотизме и воинском долге перед строем новобранцев вверенного ей взвода. Надо думать, это было неслабое зрелище. “Посмотри вокруг, хабиби6”, вступил в беседу Дорон, как будто это у них уже было отрепетировано. “Мир сжимается с головокружительной быстротой, становится меньше с каждым прожитым днем. Расстояния между разными культурами сокращаются повсюду, куда ни посмотри, стираются границы между обществами и народами, как будто тысячи Берлинских стен обрушиваются каждый день. Это - прогресс, мир развивается, движется в будущее, к единству, к терпимости и взаимопониманию, он отдаляется от мелочных и давно устаревших разногласий, которые веками восстанавливали нас друг против друга. Как сказано Пресвятым Господом (и тут, взволнованный до глубины души тем, что разговор с кем бы то ни было дошел до такой стадии, что можно процитировать Писание, он раскрыл на заложенной странице богато разукрашенную Ригведу…: “Да будут все сердца единым сердцем, и все разумы станут единым разумом, чтобы духом единства вы смогли бы излечить болезни разобщенного человечества”. “Раскрой свои глаза!”, … ты со своей изоляцией и эгоизмом - в плену у прошлого, ты порабощен устаревшими теориями, с которыми ты упрямо отказываешься расстаться. Но Всевышний Господь Шри Кришна может помочь тебе распрощаться с ними, освободиться, стать по-настоящему свободным. Если ты только сконцентрируешься и будешь повторять за мной…” (То, что они сами не прочли книги, которые они с таким энтузиазмом предлагают, и что их вариант “Вишнуистской философии” сильно отличается от оригинального, было ясно, как день. Ну и что же? Они описывали свою картину мира, а именно это и было мне понастоящему интересно). “Да, друг мой, ты цепляешься за доктрину, время которой давно прошло - опасную доктрину”. Это уже Офер, огромный парень, этакий дядя Степа, при виде которого нельзя было не пожалеть об его утрате для баскетбольной команды “Маккаби Тель-Авив”. “Ты же просто-напросто фашист”, провозгласил он, четко выговаривая и даже растягивая каждый слог, как будто объявляя мне смертный приговор. Вот и все. Никаких больше мистических высот - все эти йога и карма, и Кришна, и свами Как-Его-Там-Звали разбежались кто куда, исчезли без следа. Кришнаит сбросил свою овечью шкуру и передо мной стоял стопроцентный израильский левак во всей своей красе. (“Ага!” - слышу я ваши возгласы, “да ведь этот автор - ультраправый!” Наверно, стоит уже сейчас поведать, что на последних выборах я голосовал за Барака и “зеленых”; что я активный член движения “Четырех матерей”, много лет выступаю за односторонний выход Израиля из Ливана; и что с пятнадцатилетнего возраста я при каждом удобном случае публично защищаю создание Палестинского государства на территориях. “Ага!” - тогда восклицаете вы, “Значит, автор - ультралевый!” Ну, хватит, господа и дамы. Пожалуйста. Я не могу представить себе ничего более незатейливого и неинтеллигентного, чем записаться в какой-угодно лагерь, идти путем определенной идеологии, где шаг вправо-шаг влево считается побегом. Не думайте в категориях “праволево”, господа, думайте свободно. “Почему люди должны применять к себе эти твои архаичные, расистские мерки?!”, продолжил он сотрясать воздух своим громовым голосом. “И как ты осмеливаешься судить других по своим реакционным и искусственным критериям? Мы должны судить и оценивать людей по их индивидуальному характеру, а не по их национальной или религиозной принадлежности! Ты полон предрассудков! Чем одна кровь хуже другой? Что, из-за того, что я родился евреем, а вон тот человек у телефонной будки - нет, ты будешь относиться ко мне иначе, чем к нему? А может быть он - праведник! Может быть он - самый честный и благородный человек во всем Лос-Анжелесе! Может быть он сейчас звонит в благотворительную организацию, чтобы пожертвовать миллион долларов!” (Я бросил взгляд на того человека. Он-то, без сомнения, был евреем, и судя по его кислому лицу и нервным движениям рук, говорил он со своим биржевым маклером). “И из-за того, что мне выпала “удача” родиться от еврейской матери, а ему нет, из-за того, что от меня отрезали кусок через неделю после появления на свет, а ему нет, из-за всего этого ты предпочтешь меня ему?! Ты будешь любить меня больше, чем его?! Но это отвратительно! Это просто болезнь!” Я был рад, что он закончил свою тираду. Теперь мне не нужно будет до хруста выворачивать шею, поднимая очи к небу. Вероятно, он спорил со своими собственными наклонностями и страстями, а вовсе не со мной - тем более, что мне еще не удалось сказать почти ничего. Шира положила руку мне на плечо и вкрадчивым мягким голосом прошептала на ухо: “Ты все еще не понимаешь? Все, что его Божественная Милость свами Пра-та-та-та хочет сказать - это что мы должны стараться изо всех духовных сил любить всех людей одинаково. И это сущность того, чему учат эти книги, которые мы распространяем, и, в конце-то концов, не это ли главный смысл той книги, книги, которую ты держишь в руках?” (она указала на Библию). Я застыл в полном отчаянии. Что я мог на это ответить - в те секунды, которые у нас оставались - чтобы хотя бы поцарапать эту мощную и хорошо укрепленную стену. Я испустил длинный усталый вздох. “Когда вы последний раз читали эту книгу?” было самым лучшим из того, что мне пришло в голову в тот момент, когда я стоял, затравленно озираясь в поисках поддержки, которой неоткуда было взяться. “Нет, смысл этой книги не в том ”. Пришла моя машина. Тут между нами произошла классическая сцена прощания, в ходе которой, помимо других неожиданностей, Дорон пожал мне руку и шепнул на ухо: “Шабат шалом, ахи!8”; и святая троица с тель-авивских пляжей удалилась в поисках более легкой добычи. Я не знаю, что стало с моими тремя брахманами с полу-промытыми, но еще неплохо работающими мозгами - удалось ли им подняться на ступень совершенной святости, или же они отпали от веры, свернули с пути истинного и теперь применяют свой незаурядный коммерческий талант, продавая дешевые магнитофоны на Олимпийском Бульваре. Как бы там ни было, я надеюсь однажды снова их повстречать. А теперь, на оставшихся страницах, я изложу то, что не успел сказать им тогда. Простите, сударь, но… э… быть может вы хотели бы взглянуть на эту книгу (искаж. англ.) 2 Откуда ты? (ивр.) 3 Из Рамат а-Шарон (ивр.) 4 Привет! (ивр. сленг) 5 Как дела? (ивр.) 6 Дружище (ивр.)Секундочку! (ивр.) 7 Секундочку! (ивр.) 8 Доброй субботы, браток! (ивр.) 1