Библейские мотивы в творчестве А. С. Пушкина

Библейские мотивы в творчестве А. С. Пушкина
Болдинская осень – период полной творческой зрелости А. С. Пушкина.
Осенью 1833 года поэт наряду с многочисленными стихотворениями создал три
поэмы. Последняя из них — «Петербургская повесть» «Медный Всадник», —
является его вершинным, самым совершенным произведением в ряду поэм, да и во
всем его поэтическом творчестве, — вершинным как по совершенству и
законченности художественной системы, так и по обширности и сложности
содержания, по глубине и значительности проблематики, вложенной в него
историко-философской мысли.
Вопрос о соотнесенности «Медного всадника» с Библией не может быть
решен, если не учесть параллели, которую настойчиво проводит сам Пушкин,
называя наводнение 1824 года «петербургским потопом». В исследовательской
литературе о «Медном всаднике» неоднократно указывалось на связь поэмы с
Библией. Несмотря на различные точки зрения, все литературоведы и учёные
сходятся во мнении, что Библия - творческая модель, по которой Пушкин строит
мир своей петербургской повести: основание города, возникновение мира,
поклонение
кумиру,
идолу;
Божий
гнев,
наказание
водами.
В
период
непосредственной работы над поэмой Священное писание находится в центре
творческих интересов поэта - в 1832 году он использует сюжет из Пятикнижия и
собирается учиться по-древнееврейски, желая переводить книгу Иова; в 1835 году
перекладывает стихами библейский рассказ о Юдифи.
В Библии основной причиной, вызывающей гнев Бога, является
поклонение ложным божествам, идолам и отнесение святого имени к объекту,
лишенному святости («кого в лицо люди не могли почитать по отдаленности
жительства, того отдаленное лицо они изображали: делали видимый образ
почитаемого царя, дабы этим усердием польстить отсутствующему, как бы
присутствующему ») [1,17]. Идолы определяются как «недостойные именования», а
поклонение им «началом и концом и причиной всякого зла» [1,27].
Слова «кумир» и «истукан» в пушкинском употреблении имеют
несомненную библейскую окраску. Это особенно хорошо видно по черновикам
поэмы, где Евгений встает «пред священным истуканом» (V, 480) и даже «великим
Истуканом» (V, 495). Библейский сюжет о поклонении «литому кумиру» [2, 15 - 21].
привлек внимание Пушкина незадолго до создания «Медного всадника» в
стихотворении «Гнедичу» (1832): «...ты нас обрел в пустыне под шатром, В
безумстве суетного пира, Поющих буйну песнь и скачущих кругом От нас
созданного кумира» [3, 353].
В литературе о «Медном всаднике» уже не раз поднимался вопрос о том,
почему памятник Фальконе назван Пушкиным «медным всадником», тогда как он
сделан из бронзы. Высказывались различные предположения, и лишь недавно Е. С.
Хаев [7,182].указал на важнейшую коннотацию между «медным всадником» и
библейским «медным змием». Сюжет о медном змие, воздвигнутом Моисеем с тем,
чтобы целить людей, ужаленных ядовитыми змеями имеет много общего с сюжетом
пушкинской поэмы. Прежде всего, оба рассказа - о бедствии, вызванном «Божиим
гневом». Важную роль играет в них «взгляд» (в библейском тексте исцеление
наступает, если укушенный взглянет на медного змия). Наконец, возможно и прямое
соотнесение библейского медного змия со змеей, попираемой конем Петра. Тема
города, обреченного гибели за поклонение ложным божествам и кумирам их, также
пронизывает книги пророков Иезекииля, Иеремии, Наума, Захарии, Аввакума,
Ездры. Часто упоминаемое пророками наказание городу за идолопоклонство потоп.
Само основание Петербурга, сопровождавшееся дерзким обузданием
моря, соотносимо с основанием Вавилона и попыткой покорить другую «божию
стихию» - небо, построив знаменитую башню.
Поэме “Медный всадник” Пушкин дал подзаголовок “Петербургская
повесть”, имея в виду не только повесть в стихах в духе поэм Байрона, но и
традицию прозаического бытописания. Время действия – история (Петербурга еще
нет, и его строительство только замышляется) и современность (наводнение в
царствование Александра I). Пространство поэмы то раздвигается, охватывая
необозримые просторы, то суживается до Петербурга, небольшого острова и даже
скромного
домика.
В
центре
поэмы
несколько
эпизодов,
составляющих
центральный конфликт между мирной и бунтующей стихией, с одной стороны, и ее
грозным
укротителем
Петром
I,
с
другой;
между
громадной
империей,
олицетворенной в памятнике самодержцу, и бедным незначительным чиновником,
почти незаметным человеком. Конфликт в поэме принимает неразрешимый,
трагический характер, поскольку в нем нет места милости. Поэтому примирение
стихий, государственных и частных интересов невозможно: стороны враждебны
друг другу и не могут найти согласия.
Это проявляется даже на жанровом уровне: “Вступление” к поэме, где
дана предыстория событий и раскрывается грандиозный государственный замысел
царя, выдержано, в основном, в одическом ключе, поскольку ода – лирический
жанровый символ Петровской эпохи с ее идеей государственности. Здесь
торжественно прославляется преобразовательная деятельность Петра Великого,
вступившего в спор со стихией, и его творческий гений (“Люблю тебя, Петра
творенье…”).
“Вступление” композиционно противопоставлено двум частям, в
которых развертывается сюжет “петербургской повести”. Возвышенный пафос
сменяется “печальным рассказом”, вместо оды появляется грустное повествование о
судьбе бедного молодого чиновника Евгения.
Евгений в качестве частного человека дан в столкновении с Медным
Всадником, памятником Петру I, в котором олицетворена государственная мощь
империи. Евгению противостоит уже не Петр - преобразователь, а самодержавный
порядок, символом которого и является бронзовое изваяние (“Кумир на бронзовом
коне”). Частный человек и символ государства – вот полюсы пушкинской повести.
Первоначально кругозор Евгения ограничен бытовыми заботами, он
досадует на то, что беден, что должен “трудом… себе доставить И независимость и
честь; Что мог бы Бог ему прибавить Ума и денег”. Его мысли связаны с
патриархальными нравами и обычаями, с патриархальной судьбой. Однако
взбунтовавшаяся стихия вынуждает его впервые, может быть, задуматься об
устройстве бытия вообще:
иль вся наша
И жизнь ничто, как сон пустой,
Насмешка неба над землей
В нем проснулся человек, размышляющий о своей участи в мире и о
человеческой судьбе в мироздании. Эти размышления уже далеко выходят за рамки
патриархального бытия. Как человек, Евгений начинает мыслить себя отдельно от
мира в целом, противопоставляя свою частную жизнь бытию. Пережив крушение
своих надежд на тихое семейное счастье, он впал в смятение: неужели и впрямь
человеческая жизнь ничего не стоит? Не может быть, чтобы мир, устроенный Богом,
держался на таких бесчеловечных основаниях? Но если виноват не Бог, то кто?
Евгений – не демон, который вступает в распрю с Богом. Свое личное горе он
пытается объяснить социальными причинами. Ему нужен конкретный носитель
угрозы, кому могли бы быть адресованы прямые обвинения. И тут перед глазами
героя оказался памятник Петру I. Он, наконец, нашел своего безличного врага.
Разрыв между интересами частного человека и государства составляет
центральную проблему поэмы. Было время, когда эти интересы совпадали.
Построение города было общенациональным делом всей России – не только царя,
но и каждого человека. Величие Петра – зодчего нового государства – остается для
Пушкина
непоколебленным.
Но
прогрессивный
смысл
его
строительства
оборачивается в условиях самодержавной империи гибелью бедного человека,
имеющего права на счастье и жизнь. В этом – одно из противоречий истории:
необходимая
и
благая
преобразовательная
деятельность
осуществляется
безжалостно и жестоко, становясь страшным упреком всему делу преобразования и
не искупленным грехом власти.
Поэма
“Медный
всадник”
взывала
к
пониманию
того,
что
общенациональные интересы России состоят в привлечении простых сердец к
строительству государства, что государственные интересы должны совпадать с
интересами незаметных частных людей. Государственные цели, как бы они ни были
велики, не могут игнорировать гуманность, охранение, уважение человеческого
достоинства и пренебрегать жизнью каждого человека.
Решая важнейшие для себя этические проблемы века – власть и человек,
справедливость и милосердие – Пушкин взял “простые”, уже проверенные
культурным опытом, сюжеты, и перевёл их на уровень притчи, библейской
образности, вбирающей философские, социальные, исторические, бытовые и
политические
аспекты.
Такими
сквозными
библейскими
мотивами
были
изначально-грешное естество, греховность человеческой природы, любовь как
ипостась Бога, рождающая милость, милосердие как черта, присущая высшему
Судии дел и помыслов человеческих, и как завет Господа, обращенный к людям и
их правителям. Поэтому образный строй поэмы переведен в систему библейских
нравственно-этических ценностей, неизмеримо более высоких, чем земные. Без
света высшего милосердия человеческая жизнь невозможна. Но Пушкин не утопист.
Он знает, что мгновенного нравственного преображения человечества и земного
мира достичь невозможно. На этом покоятся мудрость Пушкина и его светлая
печаль. Но подняться над грехами можно, согревая человечество и каждого
человека любовью. И потому Пушкин исполнен необыкновенной любви к земле и к
человеку. Поэма Пушкина в контексте произведений 1830-х годов косвенно
подтверждала его идею о милости и человечности как принципах государственной
политики, поднимающих и власть, и частного человека на уровень высшей
духовности.
Список использованной литературы:
1.Ветхий завет. Книга премудрости Соломона, глава 14
2. Ветхий завет. Исход, глава 32
3. Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10 томах под общей редакцией:Д. Д.
Благого, С. М. Бонди, В. В. Виноградова, Ю. Г. Оксмана ГИХЛ, 1959, т. 2
4. Пушкин А. С. Черновики поэмы «Медный всадник»
5. Измайлов Н. В. Пушкин А. С. Медный Всадник. Л.: Наука, 1978, с. 147—
265.
6. Немировский И. В Библейская тема в "Медном всаднике"
(Русская литература. - № 3. - Л., 1990. - с. 3-17)
7. Хаев Е. С. Эпитет "медный" в поэме "Медный всадник" Временник
Пушкинской комиссии: 1981. Л., 1985.