Россия – мать наша

1
Россия – мать наша
Дорогая матушка, дорогой батюшка!
В очередной раз пишу вам письмо с поля брани. В первых строках хочу сообщить, что я жив,
хотя и не очень здоров, так как ранен во время недавней баталии. Но, пока есть силы, вместе со своими
однополчанами гоню французов на запад. Не знаю, придется ли свидеться, но хочу вас уверить,
дорогие мои, что сын ваш не посрамил земли русской, не подвел вашего честного имени.
Хочу рассказать вам, дорогие мои, о великом сражении, которое случилось 26 августа сего года
на равнине Бородинской, что в ста двадцати километрах от Москвы. Позади почти два с половиной
месяца отступали мы от западных границ наших— с боями, кровью и потерями. Поле готовили к бою
всего три дня с вечера до рассвета, но не все, что было задумано, удалось сделать как надо. Иные рвы
оказались настолько неглубоки, что не могли защитить солдат. Шанцевого инструмента не хватало. А
ополченцы, присланные на подмогу, и вовсе оказались бесполезными: их не снабдили даже лопатами.
«Что наша Россия — мать наша — скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное
Отечество отдаем сволочам?» — гремел Багратион, полководец наш славный, грозясь скинуть мундир.
От позора. От бессилия. И не он один. Генерал Кутузов, при ком служу я уже пятый месяц, сдернув
фуражку с седой головы, тяжело опустился на колени. За ним его генералы: Багратион, Барклай,
Платов, братья Тучковы... Горько и тягостно стало на сердце.
Кутузов ранним утром того же дня объездил армию на своих дрожках. Традиционного приказа
по войскам не последовало. Задачу на завтра главнокомандующий объяснял без пафоса: «Каждый полк
будет употреблен в дело. Вас будут сменять, как часовых, каждые два часа. Надеюсь на вас. Бог нам
поможет. Отслужите молебен». Вдоль рядов пронесли икону Смоленской Божьей Матери, спасенную из
горящего города.
В холодных предрассветных сумерках понедельника 26 августа наши 120-тысячные полки встали под
ружье. Около 6 часов утра с французских батарей заговорила артиллерия. Наши пушки открыли
ответный огонь. В пять минут — сражение было уже в полном разгаре... Ядра визжали пролетными
вихрями над головами. Гранаты лопались. Смешались враги и наши солдаты, кровью обагрилось поле
брани.
На левом фланге нашей армии находилась 2-я Западная армия под командованием генерала от
инфантерии князя Петра Ивановича Багратиона. Здесь мне пришлось сражаться под его командованием.
Для защиты флешей Багратион первоначально выделил 8 тысяч человек, которые и встретили первыми
французов. Те же двигались плотными рядами, словно вырастая из еще нерастаявшего тумана.
После первой же, хоть и отраженной атаки стало ясно, насколько решительно настроен противник.
Пехотные полки флешей готовились к отражению новой, и в 6.30 она началась. Маршал Даву торопился
выполнить приказ Наполеона, как можно скорее взять эти укрепления. Именно здесь он хотел прорвать
нашу оборону противника и, расчленив его, уничтожать по частям. Поначалу Наполеону казалось, что
для выполнения этой задачи вполне хватит двух пехотных дивизий. Но вторая атака, уже поддержанная
2
артиллерией, также была отбита. Получив это известие, Наполеон бросил на флеши 30 тысяч человек
при 160 орудиях, третья по счету атака велась с двойным превосходством французов. Численный
перевес помог им продвинуться вперед — часть флешей была занята. После полуторачасового боя наши
кирасиры, пришедшие к 9 часам утра на помощь товарищам, заставили врага отойти на исходные
позиции.
Четвертая атака началась около 10 часов утра. Ожесточение схватки нарастало, кавалерийские
корпуса французов, поддерживая наступающую пехоту, с бешеным натиском устремились на флеши.
Багратион нес огромные потери. На помощь ему были посланы два полка под командованием генерала
Александра Тучкова. И тут наступил критический момент боя. Флеши оказались занятыми врагом.
Между тем средняя из них представляла для нас особую ценность: расположенная уступом, невидимая
со стороны противника, а потому необстреливаемая, она служила опорой для наших контратак. Вернуть
ее было необходимо любой ценой. Но ураганный огонь противника одну за другой замертво укладывал
солдатские колонны — атаки моих товарищей захлебывались. Тогда Тучков, схватив знамя и
обернувшись к своим пехотинцам, крикнул: «Ну что же вы, ребята, трусите? Тогда я один пойду!» — и
ринулся вперед. Но успел сделать только несколько шагов... Я видел, как он упал навзничь, сраженный
вражеской картечью. Да, все это я видел своими глазами, и во мне закипала всепоглощающая
ненависть. Так же , как и мои товарищи по оружию, я рвался в бой. Мне не было страшно в этот миг. Я
думал только об одном: враг должен быть уничтожен, не отдам Русь –
матушку ненавистному
французу.
Это же чувству овладело каждым русским солдатом и офицером. Наши дрались как львы: это
был ад, а не сражение... Стены сшибались и расшибались, и бой рукопашный кипел повсеместно. Штык
и кулак работали неутомимо, иззубренные палаши ломались в куски, пули сновали по воздуху и
пронизывали насквозь, и над этим полем смерти и крови, затянутым пеленою разноцветного дыма
ревели по стонущим окрестностям огромные батареи. Конница не могла передвигаться из-за груд тел,
громоздившихся друг на друге, земля устала впитывать кровь. Здесь уже не было никаких различий
между князьями и холопами, начальниками и рядовыми — десятки тысяч людей «один на один с
бешенством отчаяния» дрались штыками, прикладами, тесаками, камнями, кулаками, дрались до
последнего дыхания. Мы все были , как один.
Во время этого боя осколком гранаты был смертельно ранен князь Багратион, возглавлявший
контратаку наших воинов. Весть об этом ввела защитников флешей, а затем и всю армию в настоящий
шок. И это могло кончиться катастрофой. Кутузов, понимая это, послал на замену прежнему
командующему генерала Д.С. Дохтурова. Меня до глубины души поразил этот человек. В пожар и
смятение левого крыла въехал человек на усталой лошади, в поношенном генеральском мундире, со
звездами на груди, росту небольшого, но сложенный плотно, с чисто русскою физиономией, и посреди
смертей и ужасов разъезжал спокойно. Недаром Дохтурова солдаты называли «железным». Кутузов
знал, кого посылает к обезглавленному, измученному войску. «Рекомендую Вам держаться до тех пор,
3
пока от меня не воспоследует повеление к отступлению». И Дохтуров, которому было отказано в
подкреплении, держался. Он сумел под непрекращающимся огнем отвести войска на выгодные
позиции, не дав французам разорвать наш фронт даже при оставлении флешей.
В продолжение одиннадцати с половиною часов огонь и меч, действуя попеременно, истребили
семьдесят пять тысяч человек и более тридцати пяти тысяч лошадей. Ядра, картечь, пули, ружья, копья,
сабли, штыки - все во сей день стремилось к истреблению и сокрушению человечества. Чугун и
железо, сии металлы, самое время переживающие, оказывались недостаточными дальнейшему мщению.
Раскаленные пушки не могли уже выдерживать действия пороха и, с ужасным треском
предавали смерти
лопаясь,
заряжавших их артиллеристов. Смерть летала по всем рядам. Целые батареи
переходили по несколько раз от одних рук в другие. Земля исчезла:
она вся была покрыта
окровавленными трупами. Чрезмерный жар отнимал последние силы. Казалось, что сия полоса России
превращена волшебным каким-то действием в адскую обитель. Пальба, звуки, радостные восклицания
победителей, часто повторяемые «Ура!», вопли умирающих, ржание лошадей, крики командования и
отчаяния, на девяти разных европейских языках произносимые, - все сие смешивалось, придавало
ужасный сей картине действие, которое никакое перо изобразить не в силах. Дым огнестрельных
орудий, смешиваясь с парами крови человеческой, составили вместе облако, помрачившее само солнце,
и благодатная токмо ночь, ускорив в сей день свою темноту, положило ужасной сей сече конец.
Огромные потери понесли войска с обеих сторон. Но наши войска не были разбиты. Все
готовились к новому сражению. Однако Кутузов приказал отступать к Москве: потери были
значительными, да и разведка донесла командующему, что у Наполеона есть войска, не принимавшие
участия в битве. Учитывая сложившуюся обстановку, Кутузов решил оставить Москву без боя. «С
потерей Москвы еще не потеряна Россия», - сказал Михаил Илларионович.
Заканчиваю писать. Пора готовиться к очередному наступлению. Это теперь излилось из души
моей. А тогда спешил с одною мыслию - отдать себя Отечеству за отечество. Не кручиньтесь, дорогие
мои родители, берегите себя и знайте, что бы со мной не случилось, я не посрамлю честного и
благородного имени рода нашего, и если придется жизнь отдать за нашу б Россию, сделаю это без
сожаления.
Ваш сын, Михаил.