НОВОЗАВЕТНЫЕ ПРИТЧИ КАК ИНТЕКСТЫ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ КОММУНИКАЦИИ
реклама
На правах рукописи РЫКУНОВА Ирина Юрьевна НОВОЗАВЕТНЫЕ ПРИТЧИ КАК ИНТЕКСТЫ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ КОММУНИКАЦИИ 10.02.19 — теория языка АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук Волгоград — 2012 Работа выполнена в Федеральном государственном бюджетном образовательном учреждении высшего профессионального образования «Волгоградский государственный социально-педагогический университет». Научный руководитель — доктор филологических наук, профессор Шаховский Виктор Иванович. Официальные оппоненты: Супрун логических ский гогический федры кознания); Василий наук, Иванович, доктор филопрофессор (Волгоградгосударственный социально-педауниверситет, профессор каобщего и славяно-русского язы- Первухина Светлана кандидат филологических наук, доцент (Ростовский государственный тет путей сообщения, иностранных языков). Ведущая организация — Кубанский тет. государственный Владимировна, доцент универсикафедры универси- Защита состоится 17 мая 2012 г. в 10.00 час. на заседании диссертационного совета Д 212.027.01 в Волгоградском государственном социально-педагогическом университете по адресу: 400131, г. Волгоград, пр. им. В.И. Ленина, 27. С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Волгоградского государственного социально-педагогического университета. Текст автореферата размещен на официальном сайте Волгоградского государственного социальнопедагогического университета: http://www.vspu.ru 12 апреля 2012 г. Автореферат разослан 12 апреля 2012 г. Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук, доцент Н.Н. Остринская ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ Библейская тематика в лингвистических исследованиях затрагивается в последние десятилетия все чаще. Духовные ценности, относящиеся к сфере религии и культуры, являются непреходящими. В русской культуре доминирующей религией является христианство, таким образом, для русского сознания духовные ценности прежде всего связаны с Библией. Являясь самым читаемым и переводимым текстом, Библия оказывает огромное влияние на духовно-культурное развитие и ментальное становление личности. Библейские цитаты, аллюзии пронизывают огромное количество текстов, созданных несколькими поколениями. Выступая универсальной канвой литературного процесса, Новозаветные притчи, наряду с другими библейскими жанрами, являются прецедентными для любого христианского социума. Тексты Новозаветных притч заключают в себе основные ответы на вопросы человеческого бытия как морального, нравственного, так и философского характера и являются регулятивами человеческого поведения. Их эмоциональность и образность оказывают чувственно-прагматическое воздействие на адресата. Недостаточная изученность ключевых единиц, кодирующих смысл Новозаветных притч, а также их смысловое влияние на тексты художественных произведений, интекстами которых они являются, определили актуальность данного исследования. Объектом исследования являются Новозаветные притчи как интексты. В качестве предмета исследования рассматриваются ключевые единицы как компоненты интекстов Новозаветных притч и их текстовые функции. Цель исследования заключается в выявлении влияния содержания Новозаветных притч на прагматику смысловых контекстов художественных произведений и в установлении типологии функций притчевых интекстов. Для достижения указанной цели были поставлены следующие задачи: 1) рассмотреть базовые характеристики притчи как литературного жанра; 2) выделить ключевые единицы Новозаветных притч, кодирующих смысл в художественных произведениях; 3) выявить основные средства и формы репрезентации Новозаветных притч в вербальных текстах художественных произведений; 4) показать место Новозаветных притч как единиц интертекстуальности в структурной композиции художественного текста и проследить варьирование их смысла в новых художественных произведениях; 5) выделить и охарактеризовать основные функции интекстов Новозаветных притч в текстах художественных произведений; 6) выявить влияние интертекстуальной компетенции информантов на глубину понимания смысла художественных произведений, содержащих интексты Новозаветных притч. Для решения поставленных задач были использованы следующие методы исследования: 1) общенаучные: гипотетико-дедуктивный, описательный метод, представленный приемами наблюдения и обобщения; интроспекция; 2) лингвистические: контекстуальный и интертекстуальный анализы, стилистический анализ, сопоставительный анализ (сопоставление смысла одного и того же интекста в текстах разных художественных произведений), выборка интекстов из текстов разных художественных произведений и прием количественного подсчета, а также опрос, направленный на выявление понимания ключевых единиц Новозаветных притч. Теоретико-методологической базой диссертационного исследования послужили работы современных отечественных и зарубежных исследователей в области: — лингвистики текста (И.Р. Гальперин, 1981; О.Л. Каменская, 1990; В.А. Кухаренко, 1979; Т.В. Матвеева, 1990; Ю.А. Сорокин, 1982; З.Я. Тураева, 1986; В.И. Шаховский, 1998; Gordon R.M., 1980 и др.); — психолингвистики (В.П. Белянин, 1988; Г.И. Богин, 1986; С.А. Васильев, 1988; И.Н. Горелов, К.Ф. Седов 2001; А.А. Залевская, 2000 и др.); — когнитивной лингвистики (Н.Д. Арутюнова, 1999; Н.Н. Болдырев, 2000; Е.С. Кубрякова, 2001; В.А. Маслова, 2004 и др.); — теории прецедентности и интертекстуальности (И.В. Арнольд, 1993; Д.Б. Гудков, 1999; И.В. Захаренко, 1997; Ю.Н. Караулов, 1987; Ю. Кристева, 1978; В.В. Красных, 2003; Г.Г. Слышкин, 2000; И.П. Смирнов, 1995; А.Е. Супрун, 1995; П.Х. Тороп, 1981; Н.А. Фатеева, 1997, 1998; В.И. Шаховский, 1998, 2008; M. Gresset, 1985 и др.); — прагмалингвистики (Э.С. Азнаурова, 1988; И.В. Арнольд, 1999; Н.Д. Арутюнова, 1985; В.З. Демьянков, 1989; Г.В. Колшанский, 1980; Г.Г. Матвеева, 2009 и др.); — лингвистики эмоций (С.В. Ионова, 1998; В.И. Шаховский, 2004, 2009 и др.); — теолингвистики и теории религиозного дискурса (Е.В. Бобырева, 2007; Е.Ю. Кислякова, 2003; А.А. Меликян, 1998; С.В. Первухина, 2003 и др.). Научная новизна диссертации состоит в том, что в ней впервые проводится анализ функционирования интекстов Новозаветных притч в текстах художественной литературы. Выделяются эксплицитные/ имплицитные маркеры, кодирующие смысл Новозаветных притч в вербальных текстах художественной литературы, анализируется их смысловое влияние на тексты художественных произведений, а также исследуются интертекстуальные связи невербальных притчевых текстов на примере изобразительного искусства. Теоретическая значимость диссертации определяется вкладом в теорию интертекстуальности по результатам изучения функционирования и способов представленности интекстов Новозаветных притч как интертекстуально-смысловых элементов. Практическая ценность исследования состоит в том, что его результаты могут найти применение в лекционных курсах по филологическому анализу текста, в спецкурсах по лингвистике текста, прагмалингвистике, лингвокультурологии и литературоведении. Данное исследование также вносит определенный вклад в развитие теории религиозного дискурса. Некоторые результаты исследования могут послужить мотивом к изучению библейского текста, в частности Новозаветных притч, с целью повышения качества восприятия и интерпретации художественных текстов с евангельскими интекстами. Материалом исследования послужили тексты трех синоптических Евангелий русской Синодальной Библии: «От Матфея Святое благовествование», «От Марка Святое благовествование», «От Луки Святое благовествование» (исследовательский корпус составил 25 евангельских притч), а также тексты художественных произведений, включающие в себя интексты Новозаветных притч. В качестве единиц исследования были взяты текстовые фрагменты, содержащие интексты Новозаветных притч (426 текстовых фрагментов из 316 художественных произведений общим объемом 8 тыс. с.). Кроме этого, материалом послужили рецепции информантов во время проведения опроса на понимание художественных текстов, содержащие эксплицитную / имплицитную отсылку к текстам Новозаветных притч. На защиту выносятся следующие положения: 1. Новозаветные притчи способны выступать в качестве регулятивов человеческого поведения благодаря своим базовым характеристикам: дидактичности, аллегоричности, лапидарности, общечеловечности, диалогизму и контекстности. 2. Интексты Новозаветных притч, включенные авторами в тексты художественных произведений, являются ключевыми единицами, кодирующими смысл Новозаветных притч и влияющими на прагматику художественных произведений. 3. Интексты Новозаветных притч включены в тексты художественных произведений различными видами эксплицитных и имплицитных маркеров, к которым относятся модифицированные и немодифицированные интекст-цитаты, интекст-цитатные имена (прецедентные имена, сравнения), интекстцитатные заголовки, эпиграфы, аллюзии. 4. Интексты Новозаветных притч, содержащиеся в художественных произведениях, реализуют информативную, регулятивную, апеллятивную, эмотивно-прагматическую, эстетическую, когнитивную и коммуникативную функции. 5. Понимание и интерпретация художественных текстов (как вербальных, так и невербальных), включающих в себя интексты Новозаветных притч, зависят от интертекстуальной компетенции реципиента, которая помогает ему декодировать притчевые интексты. Апробация работы. Основные результаты исследования обсуждались на аспирантском семинаре при кафедре языкознания ВГСПУ, заседании научно-исследовательской лаборатории «Язык и личность» ВСГПУ, на внутривузовской конференции профессорско-преподавательского состава (Волгоград, 2009). Материалы исследования представлялись в виде докладов и сообщений на международных и региональных конференциях: «Антропологическая лингвистика» (Волгоград, 2009); «Проблемы концептуализации действительности и моделирования языковой картины мира» (Северодвинск, 2010); «Актуальные проблемы лингводидактики и лингвистики: сущность, концепции, перспективы» (Волгоград, 2010); «Язык и культура» (Борисоглебск, 2010). Основные результаты диссертационного исследования изложены в 10 публикациях, три из которых опубликованы в рецензируемых журналах, рекомендованных ВАК Минобрнауки России. Общий объем опубликованных по теме диссертации работ составляет 6,2 п. л. Объем и структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, списка использованной литературы и четырех приложений. ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ Во введении определяются объект, предмет, цель, задачи исследования, обосновывается его актуальность, описываются методы исследования, формулируются основные положения, выносимые на защиту, раскрываются научная новизна, теоретическая значимость и практическая ценность работы. Глава 1 «Новозаветная притча как литературный жанр» состоит из четырех разделов, в которых рассматриваются подходы к изучению Библии как историко-религиозному и литературно-поэтическому памятнику, формулируется определение термина «притча», анализируется изучение данного литературного жанра различными науками, а также описываются и классифицируются ее базовые характеристики с точки зрения их функции, содержания и формы. Кроме того, в первой главе определяется роль Новозаветной притчи в учении Христа и уточняется классификация Новозаветных притч. Являясь священной Книгой Христианства, Библия остается непререкаемым авторитетом духовных ценностей человечества. Проведенный анализ литературы, посвященной изучению библейского текста, показал, что Книга книг до сих пор восстанавливает в памяти каждого последующего поколения историю и культуру значительной части человечества, являясь практическим пособием в решении вопросов добра и зла, истины и заблуждения, правды и лжи, греха и праведности. Обладая огромной значимостью для представителей многих культур, текст Библии становится прецедентным для последующих вторичных текстов. В качестве прецедентного текста Библия на протяжении многих лет вызывает интерес философов, историков, литературоведов и лингвистов, так как предметом изучения не только богословия, но и лингвистики является такой объект, как слово, владение которым способно пробуждать человеческое сознание. В результате проведенной работы выявлено, что при изучении библейских текстов исследователей интересуют вопросы не только толкования Библии (С.С. Аверинцев, А.Ф. Лосев, Н.Б. Мечковская и др.), но и особенностей ее языка. Исследованию библейских текстов посвящено большое количество работ в области переводов (А.М. Камчатнов), лингвокультурологии (В.В. Кабакчи), психолингвистики (В.И. Жельвис, М.О. Туркова-Зарайская) и т.д. Являясь литературно-поэтическим памятником, Библия вобрала в себя тексты самых разнообразных жанров, среди которых находим и притчи Нового Завета, отражающие нормы морали и поведения человека. Закономерным следует считать утверждение о том, что, решая вопросы добра и зла, Новозаветные притчи служат указателем на жизненном пути человека, открывают духовные и нравственные ценности, с помощью которых человек не только оценивает, но и познает действительность. Возрождая ценности прошлого, содержание Новозаветных притч Библии вновь переживается и переосмысляется в новых художественных текстах, так как библейские образы, вошедшие в сознание человечества, формируют мировоззрение, пронизывая все сферы жизни. Анализ Новозаветных притч показал, что яркие и запоминающиеся образы, созданные в их сюжетах, воздействуют на человеческие умы и управляют как ментальной, так и акциональной деятельностью людей, т. е. определяют шкалу ценностных ориентаций лингвокультурного сообщества. Притчевые образы блудного сына, доброго самарянина, мытаря и фарисея, заблудшей овцы, злых виноградарей, мудрых дев стали прецедентными именами даже для рядовых носителей языка. На протяжении длительной истории притча как жанр сложилась в качестве законченной художественной формы, которая имеет единственно присущую ей традиционную композицию. Являясь коротким рассказом, содержащим поучение в иносказательной форме, обычно без морали или прямого наставления, воздействуя на ум и чувства слушателей, притча учит определенным нормам поведения и заставляет думать, внушая нравственные правила через скрытый совет, тайный намек. В самой этимологии слова содержится указание на то, что притча всегда несет в себе обобщение, иносказание, символические подтексты. Цель притчи — убедить, пробудить в адресате намерения, стремления к изменению, побудить к действию. Будучи предметом изучения в различных науках (жанроведение, литературоведение, библеистика, теология, риторика, прагмалингвистика), притча обладает рядом специфических характеристик (Е.К. Ромадановская, А.В. Кремнева, Е.М. Ильина, М.А. Данилова, Л.Е. Тумина и др.). Постановка извечных человеческих проблем. В проанализированных Новозаветных притчах превалирует общечеловеческое начало. Персонаж притчи всегда осуществляет выбор и несет за него ответственность: действия персонажей заключаются в предпочтении того или иного действия и его последствий. Тексты Новозаветных притч помогают читателю увидеть и оценить как положительные, так и отрицательные стороны человеческой жизни, раскрывая такие пороки и добродетели, как милосердие и доброта (притча о добром самарянине), трудолюбие (притча о двух сыновьях), воздержание, кротость, терпение, смирение, богатство и сребролюбие (притча о богаче и Лазаре), гордыня, пьянство, распутство (притча о блудном сыне), клевета, лживость (притча о злых виноградарях), леность (притча о талантах), мудрость и глупость (притча о мудрых девах). Как правило, данные понятия употребляются в текстах Новозаветных притч антонимично, противопоставляясь друг другу. Это подтверждает идею о том, что в основу текстов Новозаветных притч положена диада «добродетель — злодеяние». Дидактический характер, заключающий в себе и прямое, и косвенное назидание. Например, в евангельских притчах читатель находит как прямое назидание: «Иди и ты поступай такожде» (Лк. 10: 25—37), так и косвенное: «Посему как собирают плевелы и огнем сжигают, так будет при кончине века сего: 41 пошлет Сын Человеческий Ангелов Своих, и соберут из Царства Его все соблазны и делающих беззаконие, 42 и ввергнут их в печь огненную; там будет плач и скрежет зубов» (Мф. 13:40—42). В последнем примере звучит и скрытая угроза, заставляющая слушающего задуматься о своих поступках, которые зачтутся при кончине этого века. Аллегорическое начало, позволяющее говорить о двуплановом характере притчи: за поверхностным текстом всегда скрывается более глубокая, подтекстовая информация, помогающая проникнуть в глубинное содержание той или иной притчи. Наглядным примером является евангельская притча о сеятеле (Мф. 13:3— 23), где за каждым словом сокрыт некий определенный образ, содержащий в себе иносказательный, глубокий и таинственный смысл. Лапидарность, которая достигается за счет отсутствия развернутого сюжета, характеризуется четкостью, краткостью и формируется «спецификой континуума», особенностью которого является абстрагированность повествования во времени и пространстве. В связи с тем, что понятия времени и места, описываемые в притчах, крайне условны, особую роль в создании атмосферы притчи играет хронотоп. Условность и абстрактность, зафиксированные в притче, свидетельствуют о том, что события, повествуемые в ней, транслируют вечные ценности, а также подчеркивают то, что случай, описываемый в притче, может произойти с любым человеком, и, таким образом, каждый способен извлечь из той или иной притчи урок. Диалогичность — еще один важный признак жанра притчи. Она (диалогичность) может быть выражена как эксплицитно, так и имплицитно. По своей форме Новозаветные притчи носят монологический характер, однако то или иное обращение Иисуса Христа направлено на адресата с целью движения его мысли в сторону изменения сознания, что, в свою очередь, влечет изменение ценностной картины мира. Именно в этом и заключается основная цель Новозаветных притч. Таким образом, можно говорить о такой характеристике евангельских притч, как адресованность, которая заключается в активной и четкой направленности на адресата. Помимо вышеуказанных характеристик, обязательным параметром Новозаветных притч является контекстность: притча не существует изолированно, включенность в ситуативный контекст делает ее уместной, дает повод к ее изложению. Все перечисленные базовые характеристики притчи в работе рассматриваются с точки зрения их формы (лапидарность, монологичность), содержания (аллегоричность, контекстность) и выполняемых функций (адресованность, общечеловеческое начало, дидактизм и диалогичность). Анализ Новозаветных притч показал, что в Евангелии притчи имеют несколько значений. Они выступают в роли пословиц, моральных наставлений (кратких изречений), коротких (простые притчи) и повествовательных рассказов. Именно в качестве рассказа, имеющего обязательно нарративный сюжет, притча и возникла в Новом Завете. Реалии рассказа, взятые из конкретных обстоятельств жизни людей, служили для передачи духовных ценностей. Таким образом, основные задачи Новозаветных притч заключались в том, чтобы прояснить законы, управляющие мирозданием, показать основные направления бытия и помочь человеку ориентироваться в нем. Следовательно, как показал анализируемый материал, содержательной основой притч являются главные моральные, нравственные, философские проблемы человеческого бытия. Отсюда следует и основная роль Новозаветных притч, о которой было сказано выше, — воздействуя, убеждая, пробуждая в адресате намерения совершить определенный поступок, желание самосовершенствоваться, изменить сознание и, в результате, повлиять на формирование новой индивидуально-личностной ценностной картины мира. В ходе рассмотрения текстов Новозаветных притч установлено, что в качестве одних из их ключевых единиц выступают метафоры-символы, среди которых выделяются регенерационные, онтологические метафоры, флоро- и зоометафоры (Тумина, 2008), эпитеты и образы, обладающие суггестивной функцией и используемые Христом для передачи основного содержания той или иной притчи. Таким образом, как позволил установить гипотетико-дедуктивный метод изученной литературы, основная роль в Новозаветных притчах принадлежит подтексту. Совершая речевой акт, Иисус Христос иллокутивно воздействует на слушателя, надеясь на то, что в определенный момент жизни притча достигнет перлокутивного эффекта. Анализ речевого поведения Иисуса Христа в текстах Новозаветных притч показал наличие как приказов, обличений, так и советов, предсказаний, разъяснений, обещаний и призывов. Исследование в области классификации Новозаветных притч выявило, что при классификации учитываются их сюжет, композиционные особенности, языковые средства, а также тематика, ведущие образы, семантика и функциональная прагматика. В главе 2 «Прецедентность Новозаветной притчи в художественных вербальных и невербальных текстах» рассмотрены подходы к изучению текста, анализу основных его категорий, среди которых особое внимание уделяется категории интертекстуальности, а также тексты Новозаветных притч в качестве интекстов в художественной коммуникации. Проанализированы способы и средства представленности евангельских интекстов в текстах художественной литературы, показаны типы их функционирования в качестве прецедентных текстов, а также представлены результаты опроса информантов, выявляющего особенности понимания и интерпретации читателями художественных произведений, содержащих интексты Новозаветных притч. Переход в современной лингвистике от структурно-языковой парадигмы к функциональной, усиление значимости коммуникативного подхода к языковым явлениям позволяют рассматривать текст как единицу коммуникативной системы. В лингвистике последних десятилетий все большее значение стали приобретать исследования, базирующиеся на принципах коммуникативного подхода к языковым явлениям (В.П. Белянин, О.Л. Каменская, Ю.А. Сорокин и др.). В данной работе текст рассматривается в лингвистическом смысле как информационно самодостаточное речевое сообщение с ясно оформленным целеполаганием и ориентированное по замыслу на своего адресата, при этом текст выступает как способ объективации знаний о мире и является одной из сфер функционирования культуры (Проскурина, 2004). Анализ теоретической литературы по лингвистике текста позволил выделить следующие подходы к изучению и пониманию сущности текстов: грамматический, стилистический, психолингвистический, категориальный и др. Выявлено, что эти подходы взаимопересекаются и позволяют рассмотреть текст с различных точек зрения. В рамках психолингвистического подхода устанавливается зависимость качества интерпретации не только от конкретного текста, но и от психологических особенностей реципиента. Таким образом, ставится вопрос о том, в какой мере возможно истолкование текста, постижение смысла интерпретатором (И.Н. Горелов, К.Ф. Седов, А.А. Залевская и др.). В рамках стилистического подхода сформировалось интерпретационное направление в истолковании текста, позволяющее перейти от стилистического анализа к содержательным категориям текста (И.В. Арнольд, В.А. Кухаренко). Как показывает изучение теоретической литературы, выявление и описание текстовых категорий составляют одно из важнейших направлений современной лингвистики текста (Л.Г. Бабенко, И.Р. Гальперин, З.Я. Тураева). Количество и виды текстовых категорий, предлагаемые исследователями, различаются в зависимости от аспектов рассмотрения текста как объекта лингвистического исследования. В результате анализа большого количества текстовых категорий выявлено, что существуют различные классификации их как сущностных характеристик текстов разных типов. Специфическими чертами как формальных, так и смысловых категорий являются их взаимосвязь и взаимозависимость. Вследствие того, что текст представляет собой закодированную передачу информации, многие ученые основной его категорией признают информативность (И.Р. Гальперин, Е.С. Кубрякова). Особое внимание в работе уделено категории интертекстуальности, а также рассмотрению Новозаветных притч в аспекте данной категории. В настоящем исследовании под интертекстуальностью понимается использование элементов уже существующего текста в процессе создания и функционирования нового текста и рассматриваются конкретные формы ее проявления в художественной коммуникации. Одними из основных понятий в исследовании являются «интекст» и «интертекст». Под интекстом, вслед за Н.В. Петровой, понимается текст или элемент текста, включенного в основной текст и служащего для идентификации прецедентного текста. В качестве интертекста рассматривается текст, включающий в себя другие тексты, которые присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах. Такое определение интертекста позволяет говорить о его тесной связи с понятием интертекстуальности, которая, как уже было отмечено, обнаруживается при диалогическом взаимодействии между текстами, при котором элементы текста-источника соотносятся с элементами текста-реципиента. В связи с тем, что в исследовании анализируются и невербальные тексты, в частности произведения живописи, интертекстуальность рассматривается как многомерная связь текстов, включающая их в сферу культуры. Затрагивая вопросы интертекстуальности, а также отношения между текстом и прецедентным текстом, которые могут быть достаточно разнообразными, в работе рассматриваются такие формы интертекстуальности, как собственно интертекст, паратекстуальность, метатекстуальность, гипертекстуальность, предложенные Ж. Женеттом (Genette, 1982). В результате анализа притчевых интекстов в текстах художественных произведений приходим к выводу, что в терминах Ж. Женнета интертекстуальные связи между художественными текстами и текстами Новозаветных притч предполагают отношения некоторых выделенных типов. Основной единицей интертекстуальности является цитата, определяемая как фрагмент текста, принадлежащая другому субъекту и маркируемая в авторском тексте при помощи графических, синтаксических, лексических, фонетических и других показателей (Петрова, 2005). Притчевые интексты могут различаться по длине (количество цитируемых единиц), характеру функционирования в тексте, по способам включения в текст. На основе критериев объема и способа включения интексты могут быть трех основных видов: интекст-цитатное имя, интекст-цитатный заголовок, интекст-цитата. Притчевые интексты могут быть представлены как актуализированными, так и неактуализированными интекст-цитатами. Первые включаются в текст с помощью графических средств (кавычки, курсивное выделение), что делает их видимыми, и / или сопровождаются указанием на источник заимствования. Вторые характеризуются тем, что не имеют ни графической выделенности, ни ссылок на цитируемый прецедентный текст (Петрова, 2005, с. 280). Актуализированные и неактуализированные интекст-цитаты могут быть дословными и недословными, модифицированными (цитатные включения, измененные путем трансформации или парафраза) и немодифицированными. В результате рассмотрения притчевых интекстов в произведениях художественной литературы были выявлены следующие способы их представленности. Неактуализированные недословные и дословные интекст-цитаты (интекст-цитатные имена): Так попадают плевелы в жатву славы. Но — плевелы ли? Ведь нет же лагерей пушкинских, гоголевских, толстовских — а горьковские есть, да какое гнездо! (А. И. Солженицын. Архипелаг ГУЛаг). Данный пример отсылает осведомленного читателя к тексту евангельской притчи о плевелах (Мф. 13:24—30, 36—43), которая напоминает компетентному реципиенту, что помимо учения Христова на земле сеется и зло. Таким образом, на обширной ниве мира сего вместе с достойными людьми живут и недостойные (плевелы). Там продвинутое «прогрессорское» сознание сталкивалось с Неведомым в космосе, но герой, как блудный сын, мог вернуться домой к знакомому с детства озеру и приклонить голову к ногам отца у порога родного дома (И. Сухих. Однажды была земля). Интекст-цитатное имя, употребленное посредством такого стилистического приема, как сравнение, аннотирует прецедентный текст евангельской притчи о блудном сыне (Лк. 15:11—32). Ведущий: Человек, отправляясь в чужую страну, призвал рабов своих и поручил им имение свое: и одному дал он пять талантов, другому два, иному один, каждому по его силе; и тотчас отправился (В. Кожакина. Притча о зарытом таланте). Не имея прямой ссылки на источник заимствования, данная цитата отсылает осведомленного реципиента к евангельской притче о талантах (Мф. 25:14—30). Неактуализированные модифицированные интекст-цитаты: У ближнего сучок в глазу видим, а у себя и бревна не замечаем… так-то брат! (М.Е. СалтыковЩедрин. Господа Головлевы). Данный пример отсылает к поучениям Иисуса Христа, изложенным в главе 7 от Матфея (Мф. 7:3—5) и в главе 6 от Луки (Лк. 6:39—45), которые звучат следующим образом: И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в своем глазе не чувствуешь? Или, как скажешь брату твоему: «дай, я выну сучек из глаза твоего»; а вот, в твоем глазе бревно? (Мф. 7:3—4), а также продолжают сказанную Христом притчу о слепых (Лк. 6:39—45). При сравнении текстов видно, что исходный смысл не варьируется от модификации в интертексте. Прослеживается сходство между интекстом и прецедентным текстом, однако при включении в свой текст Салтыков-Щедрин изменяет грамматическую структуру прецедентного текста. К данной группе можно отнести и произведения поэтического характера, в которых авторы, употребляя те или иные ключевые единицы евангельских притч, модифицируя их сюжеты, проводят параллели с евангельскими текстами. Пойдем, чтобы слышать о свете, о боге, Нетленного духа священный псалом; И встанем, как мытарь, в дверях на пороге, С поникшим смиренно челом! (И.О. Лялечкин. Покинем вертепы докучной тревоги...). Приведенный пример из сонета И.О. Лялечкина «Покинем вертепы докучной тревоги…» показывает, как фрагмент прецедентного текста процитирован с помощью ключевого слова «мытарь». Интекст-цитатное имя «мытарь» воскрешает в памяти реципиента, обладающего интертекстуальным тезаурусом, прецедентную ситуацию, разворачивающуюся в евангельской притче, напоминая молитву мытаря, который «… не смел даже поднять глаз на небо…» (Лк. 18:13), и, призывая, в лице автора стихотворения, смиренно, подобно евангельскому мытарю, молить прощения у Бога. Интертекст в данном примере состоит из сюжетного лица (мытарь) и сюжетного компонента прецедентного текста (С поникшим смиренно челом! — ... не смел даже поднять глаз на небо). Во всех приведенных примерах эксплицитные маркеры четко указывают на интертекстуальную связь, но не называют конкретного источника заимствования. Актуализированные дословные интекст-цитаты: « — Друг! Как ты вошел сюда не в брачной одежде? Евангелие от Матфея, 22, 12». Приведенная цитата является такой разновидностью паратекстуальных цитат, как эпиграф. Эпиграф к стихотворению М.А. Лохвицкой «Брачный венок», представляя собой актуализированную интекст-цитату, сопровождается указанием на источник заимствования — Евангелие от Матфея, 22, 12. Это глава, в которой содержится евангельская притча о брачном пире (Мф. 22: 1—14), повествующая о том, что ради житейских попечений многие откажутся от Царствия Божиего. — Знаешь что, — сказала Наташа, — вот ты много читала Евангелие; там есть одно место прямо о Соне. — Что? — с удивлением спросила графиня Марья. — «Имущему дастся, а у неимущего отнимется», помнишь? Она — неимущий: за что? (Л.Н. Толстой. Война и мир). Выделенная цитата взята в кавычки и отсылает сведущего читателя к евангельской притче о талантах (Мф. 25:14—30). Героиня романа не делает ссылку на точное место из Евангелия, но она упоминает, что цитируемое ею высказывание есть в Новом Завете. Характеризуя Соню подобным образом, Наташа подчеркивает, что она (Соня) не смогла правильно распорядиться тем, что имела, создавая на основе новое «богатство». Актуализированные недословные: … Таковой, уже отошедший с земли, видит лоно Авраамово, и беседует с Авраамом, как в притче о богатом и Лазаре (Ф.М. Достоевский. Братья Карамазовы). В данном случае мы имеем дело с недословной интекст-цитатой, особенностью которой является то, что с помощью ключевых компонентов она аннотирует прецедентный текст, делая его узнаваемым за счет вербально выраженных единиц. В приведенном примере распознанию известной библейской притчи о богатом и Лазаре (Лк.16:19—31) служит интекст, в котором содержится действующее лицо Авраам и важный элемент в раю: ложе его, для достижения которого необходимо жить праведной жизнью на земле, чтобы получить вознаграждение на небе. Следующий пример, взятый из рассказа Л.Н. Толстого «Воскресение», можно отнести к мета- и гипертекстуальности (в терминах Ж. Женнета): [Нехлюдов] сознавал и верил теперь, что всякому человеку больше нечего делать, как исполнять эти заповеди, что в этом — единственный разумный смысл человеческой жизни… Это вытекало из всего учения и с особенной яркостью и силой было выражено в притче о виноградарях. Виноградари вообразили себе, что сад, в который они были посланы для работы на хозяина, был их собственностью; что все, что было в саду, сделано для них, и что их дело только в том, чтобы наслаждаться в этом саду своею жизнью, забыв о хозяине и убивая тех, которые напоминали им о хозяине и об их обязанностях к нему. «То же самое делаем и мы, … и ясно, что нам дурно, как будет дурно работнику, не исполняющему воли хозяина. Воля же хозяина выражена в этих заповедях. Только исполняй люди эти заповеди, и на земле установится Царствие Божие… Ищите Царства Божия и правды Его, а остальное приложится вам…». Из приведенного примера видно, что в своих рассуждениях главный герой произведения обращается к евангельской притче о злых виноградарях (Мф. 21:33—46; Мк. 12:1—12; Лк. 20:9—19). Пересказывая сюжет притчи, он комментирует и толкует ее как для себя, так и для читателя. Следовательно, можно говорить о метатекстовой ссылке, комментирующей прототекст. Интекст-цитатные заголовки, заключающие в себе ключевые единицы евангельских притч, эксплицитно указывают на связь художественного произведения с прецедентным текстом. Вынося ключевую единицу в сильную позицию текста, авторы подчеркивают его концептуальную значимость. В данном случае мы имеем дело с паратекстуальными цитатами (в терминах Ж. Женнета). Например, интекст-цитатное имя «блудный сын» вынесено в сильную позицию текста такими авторами, как Н.С. Гумилев «Блудный сын», В.Я. Брюсов «Блудный сын», В.А. Комаровский «Блудный сын», Ф.Б. Гарт «Блудный сын мистера Томсона» и др. В ходе исследования встретились и интекст-цитатные имена, принадлежащие текстам других евангельских притч, например: А.С. Пушкин «Свободы сеятель пустынный…», А.М. Жемчужников «Притча о сеятеле и семенах», Ю.В. Жадовская «Милосердный самарянин», Ф.К. Сологуб «Мудрые девы», Д.С. Мережковский «Притча о богатом» и др. Анализ примеров позволяет сделать вывод о том, что необходимым условием распознания цитатного включения в интертексте является знание действующих лиц евангельских притч и их сюжетов. В результате интертекстуального анализа художественных произведений установлено, что евангельские интексты обнаруживаются в интертексте на различных уровнях — как на уровне одного предложения, так и на уровне всего текста, выполняя при этом роль паратекста, метатекста и гипертекста, реализуя категорию интертекстуальности в художественных текстах посредством интекст-цитат, интекст-цитатных имен (сравнений, эпитетов), интекст-цитатных заголовков, эпиграфов, которые являются аллюзиями на ту или иную притчу. Цитатные включения могут быть представлены в художественных произведениях как с наличием отсылочной части, так и без нее. Реализуясь в литературно-художественных произведениях, интексты Новозаветных притч выполняют ряд текстовых функций. Используемый в работе метод контекстуального анализа позволил выявить следующие текстовые функции интекстов Новозаветных притч в художественной литературе: информативную, регулятивную, апеллятивную, эмотивно-прагматическую, эстетическую, когнитивную и коммуникативную. Пересказывая или ссылаясь на ту или иную притчу в своем произведении, автор, в первую очередь, информирует о ней читателя. Информативная функция притчевого интекста не только намекает на прецедентный текст, но и позволяет провести параллель с событиями, происходящими в притчах Нового Завета, и повествованием в художественном произведении. На наш взгляд, подобную параллель может произвести только тот читатель, который знаком непосредственно с текстом конкретной Новозаветной притчи. Например, если обратимся к стихотворению Д.С. Мережковского «Притча о богатом», то увидим литературную интерпретацию известной евангельской притчи о безумном богаче (Лк.12:16—21). Началу стихотворения предшествует эпиграф: «где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф.6:21). Как известно, информация, вводимая эпиграфом, сообщает читателю о следующем за эпиграфом тексте. Эпиграф, предшествующий рассматриваемому стихотворению, отсылает читателя к евангельскому повествованию от Матфея, которое имеет непосредственную связь с притчей о безумном богаче. Кроме того, само название информирует интеллектуального читателя об определенной текстовой и культурной парадигме, а также о том сюжете, который последует за ним. Заглавие текста всегда привлекает читателя по той причине, что оно характеризуется как «…компенсированное, нераскрытое содержание текста…» (Гальперин, 1981). В названии рассматриваемого стихотворения автор эксплицитно представляет информацию о той теме, которую подхватит и разовьет следующий за названием текст. Таким образом, уже в самом названии имеется содержательно-фактуальная информация (в терминах И.Р. Гальперина). Реципиент, поняв интенцию автора, знакомится, в нашем случае, с содержанием евангельской притчи в стихотворной форме. В проанализированной отечественной художественной литературе можно встретить большое количество стихотворений, названия которых соответствуют названиям евангельских притч и авторы которых информируют своих читателей о событиях, происходящих в притчевых текстах. Знакомя читателя с сюжетами Новозаветных притч, стихотворения, содержащие притчевые интексты, несут и когнитивную нагрузку, т. е. выполняют познавательную функцию. Так, Д.С. Мережковский, сообщая о том вреде, который приносит человеку его привязанность к земному богатству, так же, как и Автор самой притчи, предостерегает человека от накопления земных богатств: «ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения» (Лк.12:16—21). Смерть же особенно страшна тем людям, которые никогда о ней не помышляли и к ней не готовились. Безумец, в эту ночь/Отнимут жизнь твою, — сказал Господь, /Несчастный,/Кому останутся твой дом и труд напрасный? Ср.: Но Бог сказал ему: безумный! В сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил? (Лк.12:20). Ключевые единицы стихотворения безумец, жизнь, душа призывают человека оглянуться на жизнь свою и не собирать себе богатств земных, а подумать о душе. Интексты евангельских притч, введенные в тексты стихотворений, выполняют также и прагматическую, другими словами, иллокутивную функцию психологического воздействия, которая закодирована практически в каждой притче Христа и несет свою смысловую нагрузку. Передавая сюжеты евангельских притч, автор того или иного стихотворения пытается изменить сознание адресата, воздействуя на его волю и чувства, т. е. стремится к эмоциональному воздействию. Следовательно, можно говорить о том, что интексты Новозаветных притч, содержащиеся в текстах художественных произведений, выполняют эмотивно-прагматическую функцию. Рассматриваемые художественные произведения, как и тексты Новозаветных притч, являются хранилищем эмоциональных ситуаций. Смысл эмоциональной ситуации, представленный в тексте той или иной Новозаветной притчи, транслируется в текст художественного произведения. Прагматическая функция имеет характер эмоционально-оценочного воздействия на адресата. Однако, как отмечает Н.С. Болотнова, «…чтобы понять характер этого воздействия, нужен определенный уровень коммуникативной, психологической и духовной культуры читателя» (Болотнова, 2001). Воздействуя в своих произведениях на эмоционально-волевую сферу человека, авторы используют эмотивно-прагматический потенциал самих притч, т.е., являясь интекстами, евангельские притчевые образы усиливают эмотивную функцию, например: эмоционально-оценочный эпитет «блудный» благодаря своему значению, коннотациям и ассоциациям задает определенную эмоционально-коммуникативную тональность, вызывает в сознании знакомого с текстом Евангелия читателя сюжет притчи о блудном сыне, а также, являясь эмотивом-квалификатором, эмоционально нагружает как текст самой притчи, так и тексты поэтических произведений, в которых он выступает в качестве интекста. Согласно евангельской притче о блудном сыне, младший сын, покинув родительский дом, растратил отцовское наследство, претерпел лишения и тогда вернулся к отцу. Счастливый старик принял и простил беглеца, несмотря на то, что другой его сын был этим недоволен. Кажущаяся несправедливость отца по отношению к нему вызывает у старшего сына эмоции негодования, гнева: 28. Он осердился и не хотел войти… 29.…сказал в ответ отцу:…ты никогда не дал мне и козленка, чтобы повеселиться с друзьями моими; 30. А когда этот сын твой, расточивший имение свое с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка (Лк. 15:28— 30). Указательное местоимение — эмотив «этот» — явственно передает презрительное отношение к провинившемуся младшему брату. Благодаря данной языковой единице отправитель (старший брат) целенаправленно усиливает семантику слова «сын», таким образом в большей степени воздействует на чувства отца (получателя сообщения). Посредством названного конкретизатора происходит эмоциональносубъективная оценка младшего брата. Коннотативно-окрашенные слова «расточивший», «блудницы» также указывают на враждебное отношение старшего сына как к брату, так и к отцу, простившему и принявшему младшего сына. Отметим, что, не вникая в глубокий смысл и тему притчи о всепрощении кающегося, воспринимая ее текст на поверхностном уровне, многие читатели могут испытывать подобные чувства и эмоции ненависти, враждебности и злобы. Основная же идея, заключенная в притче, — это идея вернувшегося, раскаявшегося грешника. Это главная идея Христа — покаяние и раскаяние, что связано с возрождением заблудшего. «Ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся» (Лк. 15:32). Был мертв, т. е. пребывал во грехе; ожил, т. е. раскаялся. Элементы данной притчи многократно интерпретируются и трансформируются в сюжетах различных художественных произведений. Призывая адресата эксплицитно или имплицитно посредством поэтического изложения той или иной притчи к совершению определенного поступка, нельзя не упомянуть и об апеллятивной, а также регулятивной функциях притчевого интекста. Апеллятивное воздействие направлено как на чувства реципиента, так и на формирование у него морально-нравственных концептов в соответствии с основными постулатами христианской веры, изложенными, в нашем случае, в притчах Нового Завета. Переводя притчу на язык поэзии, автор старается донести смысл той или иной Новозаветной притчи до сознания людей с целью формирования определенной картины мира. Можно сказать, что автор стихотворения, используя притчевый сюжет, дает понять реципиенту, что он хочет побудить его занять определенную позицию по отношению к предмету (воздействие на мнение) и/или совершить определенное действие (воздействие на поведение). Таким образом автор так или иначе регулирует поведение читателя, обозначая посредством интекста определенные ценностные и личностные установки и нравственные нормы. Апеллятивная функция ориентирована на такого адресата, который в состоянии опознать интертекстуальную ссылку и адекватно понять стоящую за ней интенцию. Так, в поэме «Блудный сын» Н.С. Гумилев посредством притчевого интекста призывает читателя не только хранить верность и любовь отчему дому, но и прощать кающегося грешника: За ними отец… Что скажу, что отвечу,/Иль снова блуждать мне без мысли и цели?/ Узнал… догадался… идет мне навстречу… / И праздник, и эта невеста… не мне ли?! (Н.С. Гумилев. Блудный сын). В стихотворении «Притча о богатом» Д.С. Мережковский также призывает читателя, имеющего перед собой пример богача, не собирать сокровищ на земле. Обладая определенной экспрессивностью, интексты Новозаветных притч выполняют одну из основных функций в художественном тексте, а именно — эстетическую, которая притягивает внимание читателя своей формой и выразительностью. Благодаря ей читатель начинает замечать сам текст, его звуковую оболочку и словесную фактуру. Именно для верующего человека, как нам кажется, эстетическая функция, обновляя, преобразуя с помощью рифмы, ритма, всевозможных эпитетов текст привычной притчи, является доминирующей. Поэтический пересказ притягивает читателя. В этот текст хочется вчитываться, вслушиваться, вбирать его в себя, сопереживать. Как известно, эстетические проявления языка связаны не только с содержанием сообщения, но и с его формой, т.е. с тем, как говорится. Целенаправленный отбор слов, отвечающий определенному художественному замыслу, делает их эстетически значимыми и изобразительными в том или ином контексте. На наш взгляд, как раз для верующего человека, который и без того знаком с содержательной стороной той или иной притчи, эстетическая функция, способная убеждать, волновать, внушать, выходит на первый план. Функционирование притчевых интекстов в художественных произведениях как нарративного, так и поэтического характера делает текст художественного произведения более ярким, эмоциональным, насыщенным. Названные функции позволяют авторам коммуникативно воздействовать на читателя, так как тексты евангельских притч входят в авторское сознание, оказывая определенное влияние на характер их произведений, организуя как сам текст, так и подтекст, влияя на взаимоотношения автора с читателем как адресатом художественного высказывания. Анализ показал, что доминантность той или иной функции зависит от культурного уровня читателя, от его знакомства с текстом-источником (евангельской притчей). По результатам исследования приходим к выводу, что все варианты употребления прецедентных феноменов можно свести к ведущей функции — смыслопорождающей, поскольку они используются для достижения единственной цели — создания нового смысла. Способами достижения являются рассмотренные функции (выражение авторского отношения, убеждение, коммуникация…). Подтверждение этой мысли находим и у Н.Б. Мечковской, указывающей на то, что Библия часто служит тем «смысловым ядром, силовое поле которого порождает новые смыслы и новые тексты», заполняющие смысловое пространство культуры (Мечковская, 1998). Таким образом, обращаясь к сюжетам евангельских притч и используя их смысловые доминанты в художественных контекстах, авторы основную идею той или иной притчи оставляют инвариантной. Данный инвариант является константным интекстом, так как восстанавливает прецедентную ситуацию. Так, обращаясь к евангельской теме покаяния и прощения, авторы произведений с помощью новых контекстов и отдельных фрагментов, варьирующих прототипический текст, а также с помощью новых сюжетов, помещая в них героев со своими эмоциональными переживаниями, сохраняют смысл рассматриваемой евангельской притчи, частично изменяя ее сюжет. Они показывают разные пути возвращения и покаяния «блудного сына», «но в каждом случае происходит сдвиг той или иной индивидуальной истории в сторону притчи» (Кривонос, 2009). Таким образом, смыслы художественных произведений частично формулируются посредством ссылки на текст одной и той же притчи, а сюжетная линия исходного библейского текста варьируется, что определяется характером восприятия прецедентного текста в новом тексте. Следовательно, для читателей, знакомых с притчевым текстом, происходит усиление смысла как притчи, так и интертекста. Благодаря интексту художественное произведение обладает поражающей, экспрессивной функцией, следовательно, с большей силой происходит эмотивно-прагматическое воздействие на читателя, который не только понимает и интерпретирует прочитанное, но и включается в сюжет, переживая и переосмысляя его. Можно сказать, что в процессе целенаправленного, заданного текстом со/противопоставления совпадающих сюжетных линий читатель переосмысливает старый сюжет, таким образом, происходит реинтерпретация интертекстуальных контактов. Для тех же, кто не знаком с сюжетом притч, первостепенное значение имеют когнитивная и информативная функции. Несмотря на то, что в проанализированных текстах нет прямых цитат, эти тексты отсылают читателя к определенной культурно-литературной христианской среде, определенному прецедентному тексту, вне контекста которого данные произведения не могут быть поняты до конца. Знакомясь с библейскими текстами, осмысливая их идейно-нравственную трансформацию в художественных творениях, читатели вырабатывают свое отношение к общечеловеческим, общемировым ценностям. Для того чтобы выявить интертекстуальную компетенцию читателей в процессе понимания художественных текстов, содержащих интексты Новозаветных притч, был проведен опрос информантов на выявление наличия ассоциации предложенных художественных фрагментов с текстами евангельских притч, а также на выявление влияния знания текста-источника (евангельских притч) на понимание и интерпретацию предложенных интертекстов. В качестве гипотезы выдвинуто предположение о том, что знание прецедентных имен и событий, относящихся к библейскому тексту, тем или иным образом входит в когнитивную базу представителей русского лингвокультурного сообщества. Полный же объем понимания и интерпретация подвластны только представителям, посвященным в религиозный дискурс, в то время как люди, не знакомые с первоисточником евангельских образов, испытывают затруднения в процессе интерпретации и понимания художественных фрагментов, содержащих притчевые интексты. В связи с поставленной целью был проведен опрос информантов (60 чел.), состоящий из двух этапов. На первом этапе опроса информантам предлагалось прочесть следующие произведения: Ф.К. Сологуб «Мудрые девы», стихотворение Д.С. Мережковского «Притча о богатом» и фрагмент из стихотворения А.С. Пушкина «Воспоминания в Царском Селе». Названия двух первых произведений намеренно опускались, так как, являясь сильной позицией текста, они заключали в себе ключевые единицы, увидев которые, информанты сразу могли догадаться о евангельском контексте. После прочтения упомянутых произведений информантам было предложено выделить те ключевые компоненты, которые, по их мнению, помогают провести ассоциацию между художественным отрывком и текстом-источником (евангельская притча), а также, в случае возникновения ассоциации, указать на источник знакомства с прототекстом. В результате обработки анкет информанты были классифицированы на три группы: 1) специалисты — информанты, имеющие профессиональный уровень знаний в области религиозного дискурса (иереи, педагоги, преподающие в воскресных школах, люди с высшим филологическим и богословским образованием); 2) «полуспециалисты» в области религиоведения (преподаватели образовательных школ, вузов (канд. филол. наук), студенты, аспиранты); 3) неспециалисты в религиозном дискурсе — люди, считающие себя верующими, но совершенно не знакомые с Евангелием, учением Христа, изложенным в евангельских притчах, иногда что-то слышащие на проповедях или знакомые с подобными фрагментами из художественной литературы, разговора с другими людьми (аспиранты, студенты). На наш взгляд, эксплицитные маркеры, присутствующие в предложенных фрагментах, четко указывают на интертекстуальную связь, но не называют конкретного источника заимствования. Таким образом, роль читателя, принимающего участие в опросе, заключалась в умении соотнести эксплицитно маркированное заимствование с верным источником и правильно интерпретировать эту связь. Читатель, обладающий интертекстуальной компетенцией, мог легко сопоставить интертекст с текстомисточником (евангельской притчей), а также без особых затруднений выделить ключевые, опорные единицы, благодаря которым смысл текста легко улавливался. Выделенные ключевые единицы обозначали значимые, существенные евангельские образы. Полученные результаты анализировались путем количественного подсчета как верных, так и неверных ассоциаций информантов. Средний процент по трем упомянутым художественным произведениям представлен в таблице. Степень ассоциативности предложенных художественных произведений с библейским контекстом, % Название произведения Наличие ассоциации Отсутствие ассоциации Ассоциация с другим библейским контекстом «Мудрые девы» 70 12,5 12,5 + 5 «Притча о богатом» 60 40 — «Воспоминания в Царском Селе» 75 25 — П е р в ы й э т а п опроса позволил сделать вывод о том, что читатель, обладающий интертекстуальной компетенцией, смог безошибочно сопоставить интертекст с текстомисточником, т. е. выявить тексты Новозаветных притч и распознать актуализированность прецедентных библейских символов в заимствующих текстах. Но не все из опрашиваемых четко объясняли смыслы предлагаемых отрывков (это выяснилось при определении ключевых единиц), что свидетельствует о поверхностном понимании художественных произведений, а также о том, что читатель либо не знаком с текстом-источником (притчей) вообще, либо знаком на поверхностном уровне без знания значений ключевых единиц. Полученные данные позволяют установить тот факт, что связь предложенных художественных фрагментов с первоисточником наблюдается не у всех информантов. В т о р о й э т а п опроса информантов был направлен на выявление понимания читателями смыслов предлагаемых художественных фрагментов и имел целью выяснить, влияют ли выделенные нами единицы в предложенных фрагментах на их понимание и интерпретацию. С этой целью информантам было дано шесть поэтических и два нарративных фрагмента из художественной литературы, в которых выделенные нами ключевые единицы помогают соотнести тексты предложенных произведений с текстами евангельских притч. После прочтения каждого отрывка информантам предлагалось ответить на следующие вопросы: 1) К тексту какой евангельской притчи вас отсылают выделенные слова в представленных ниже фрагментах? 2) Влияет ли выделенная единица на понимание предложенного вам фрагмента? 3) О чем, на ваш взгляд, повествует предложенный фрагмент? Специалисты, ввиду своих профессиональных навыков, легко ассоциировали выделенные ключевые единицы в предложенных им фрагментах художественных произведений с текстами евангельских притч. Они безошибочно провели параллель между текстами, а также без каких-либо затруднений определили глубинный смысл предложенных художественных отрывков, считая, что выделенные евангельские единицы, безусловно, влияют на понимание и интерпретацию того или иного художественного произведения. «Полуспециалисты» воспринимали предложенные им фрагменты художественных произведений на бытовом уровне, не всегда ассоциируя их с текстами Новозаветных притч. В некоторых случаях проводили ассоциацию с совершенно другим библейским фрагментом. Они также подтвердили, что выделенные ключевые единицы оказывают влияние на понимание художественного фрагмента, но не всегда верно могли интерпретировать предложенные художественные произведения. Неспециалисты, как правило, вообще не ассоциировали предложенные художественные отрывки с текстами Новозаветных притч (об этом свидетельствует большое количество отказов от ответов), воспринимая художественные фрагменты исключительно на поверхностном уровне (в качестве первичных текстов). Кроме того, представители данной группы отметили, что выделенные евангельские единицы никак не влияют на понимание и интерпретацию художественных фрагментов. На наш взгляд, этого быть не может, так как авторы художественных произведений явно проводят параллели между своими произведениями и евангельскими текстами, стараясь расширить читательский кругозор, изменить его картину мира, что, по мнению И.А. Солодиловой (2004), является «причиной увеличения смысловой нагруженности художественного текста». Прежде всего, путем подсчета количества информантов, идентифицировавших предложенные в опросе выделенные ключевые единицы, относящиеся к текстам притч Нового Завета, были сделаны выводы относительно степени известности и узнаваемости отобранных евангельских притч. Степень узнаваемости (ассоциирования) выбранных нами евангельских притч можно представить с помощью диаграммы (см. рис.). На вертикальной оси отображен процент испытуемых (ии), идентифицирующих выделенные ключевые единицы с текстами притч, а на горизонтальной — евангельские притчи по степени их узнаваемости в художественном тексте. % 90 8 2 ,5 ии 80 7 2 ,5 7 2 ,5 70 65 60 5 2 ,5 5 2 ,5 50 50 45 40 30 20 10 0 1 2 3 4 5 6 7 8 П р и тч и Соотношение ассоциативного восприятия евангельских притч у информантов: 1 — о мытаре и фарисее; 2 — о десяти девах; 3 — о сеятеле; 4 — о милосердном самарянине; 5 — о зерне горчичном; 6 — о богатом и Лазаре; 7 — о молодом вине и ветхих мехах; 8 — о талантах Трактовка смысла предложенных художественных текстов оказалась информативным материалом, позволяющим сделать вывод относительно легкости/сложности интерпретации исследуемых ключевых единиц в предложенных художественных фрагментах, адекватности их понимания информантами. Не всегда положительный ответ на первый вопрос сопровождался стопроцентным выполнением второго вопроса. Будучи знакомыми с теми или иными предложенными ключевыми единицами, информанты не всегда могли дать свою интерпретацию художественному отрывку, включающему притчевые интексты, что свидетельствует, на наш взгляд, об утраченности сакральности библейских образов, их «десакрализации», в результате которой слова перешли в разряд известных в бытовой коммуникации. Отказы информантов от идентификации и интерпретации предложенных художественных отрывков свидетельствуют о неглубоком их понимании отрывка и незнании текста-первоисточника. Способность же понять и интерпретировать смысл предложенных художественных фрагментов подразумевает знание библейского первоисточника и, следовательно, более высокий уровень понимания. Читатель улавливает притчевый смысл произведения тогда, когда его мысль движется по вертикали, на более глубоком уровне переосмысления содержания и сопоставления отдельных его моментов (двух текстов — в нашем случае). В приложении 3 к диссертации представлена сводная таблица с интерпретирующими ответами информантов. Соотнося полученные результаты с выделенной гипотезой, мы установили, что она верифицировалась и подтвердилась. Таким образом, проведенный нами опрос информантов позволил сделать следующие выводы: ключевые единицы притч, употребляемые в художественных произведениях, кодируют их смысл, а понимание и интерпретация художественных текстов (как вербальных, так и невербальных), включающих в себя интексты Новозаветных притч, требуют наличия интертекстуальной компетенции реципиента. Рассмотренные в работе невербальные тексты, отображающие сюжеты Новозаветных притч, также требуют от реципиента интертекстуальной компетенции. В заключении диссертации подводятся основные итоги и намечаются перспективы дальнейшего исследования, которые видятся в рассмотрении функционирования интекстов Новозаветных притч в текстах зарубежной художественной литературы и сопоставительном анализе с контекстами русской литературы, а также в более детальном изучении функций притчевых интекстов в невербальных текстах изобразительного искусства. Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях: Статьи в рецензируемых журналах, рекомендованных ВАК Минобрнауки России 1. Рыкунова, И.Ю. Интертекстуальная семиотика евангельских притч (невербально-семантический аспект) /И.Ю. Рыкунова // Вестн. Челяб. гос. ун-та. Сер.: Филология. Искусствоведение. — 2011. — Вып. 56 (20). — С. 125—130 (0,4 п. л.). 2. Рыкунова, И.Ю. Экспериментальное исследование особенностей понимания и интерпретации художественных произведений, содержащих интексты евангельских притч / И.Ю. Рыкунова // Изв. Пенз. гос. пед. ун-та. Сер.: Филология. — 2012. — № 27. — С. 237—241 (0,9 п. л.). 3. Рыкунова, И.Ю. Эмотивно-прагматический потенциал слова в евангельских притчах / И.Ю. Рыкунова // Изв. Волгогр. гос. пед. ун-та. Сер. «Филологические науки». — 2012. — № 2 (66). — С. 11—14 (0,5 п. л.). Статьи в сборниках научных трудов и материалов научных конференций 4. Рыкунова, И.Ю. Новозаветные притчи: аллегорическое или буквальное прочтение (на материале текстовой коммуникации Бога и человека) / И.Ю. Рыкунова // Человек в коммуникации: лингвокультурология и прагматика: сб. науч. тр. — Волгоград: Перемена, 2008. — С. 180—193 (0,8 п. л.). 5. Рыкунова, И.Ю. Новозаветные притчи как интексты / И.Ю. Рыкунова // Антропологическая лингвистика: сб. науч. тр. / под ред. Н.А. Красавского. — Волгоград: Колледж, 2009. — Вып. 11. — С. 124—131 (0,5 п. л.). 6. Рыкунова, И.Ю. Текстовые функции Новозаветных притч (на материале русской поэзии) / И.Ю. Рыкунова // Теоретические и прикладные аспекты изучения речевой деятельности: сб. науч. ст. — Н. Новгород: Нижегор. гос. лингв. ун-т им. Н.А. Добролюбова, 2009. — Вып. 4. — С. 180—186 (0,4 п. л.). 7. Рыкунова, И.Ю. Трансляция смыслов первичных текстов посредством вторичных текстов (на материале евангельской притчи о десяти девах и рассказа Ф. Сологуба «Мудрые девы») / И.Ю. Рыкунова // Проблемы концептуализации действительности и моделирования языковой картины мира: сб. науч. тр. — М.—Архангельск, 2009. — Вып. 4. — С. 401—405 (0,3 п. л.). 8. Рыкунова, И.Ю., Шаховский В.И. О варьировании исходного притчевого замысла в разных вербальных контекстах отечественной и зарубежной беллетристики (на примере евангельской притчи о блудном сыне) / И.Ю. Рыкунова, В.И. Шаховский // Дискурс, концепт, жанр: кол. моногр. / отв. ред. М.Ю. Олешков. — Ниж. Тагил: НТГСПА, 2009. — С. 309—323 (0,9 п. л.). 9. Рыкунова, И.Ю. Речевое поведение Иисуса Христа в контексте евангельских притч / И.Ю. Рыкунова // Актуальные проблемы лингводидактики и лингвистики: сущность, концепции, перспективы: материалы III Междунар. науч.-практ. конф. / под ред. Л.А. Миловановой. — Волгоград: Парадигма, 2010. — Т. 2. — С. 285—294 (0,9 п. л.). 10. Рыкунова, И.Ю. Новозаветные притчи в контексте культуры (стилистика и типы прагматических функций) / И.Ю. Рыкунова // Язык и культура: материалы Междунар. науч.-практ. конф. / под ред. Т.А. Благодарной. — Борисоглебск: Борисоглеб. гос. пед. ин-т, 2010. — Ч. 2. — С. 126—140 (0,6 п. л.). РЫКУНОВА Ирина Юрьевна НОВОЗАВЕТНЫЕ ПРИТЧИ КАК ИНТЕКСТЫ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ КОММУНИКАЦИИ Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук Подписано к печати 04.03.12. Формат 6084/16. Бум. офс. Гарнитура Times. Усл.-печ. л. 1,4. Уч.-изд. л. 1,5. Тираж 110 экз. Заказ Издательство ВГСПУ «Перемена» Типография Издательства ВГСПУ «Перемена» 400131, Волгоград, пр. им. Ленина, 27 .
