ЧЕШИРСКИЙ КОТ 1.

ЧЕШИРСКИЙ КОТ
1.
А в итоге всё оказалось не правдой. Скорее это было просто трепетное ожидание и чрезмерное
сердцебиение, даже если учащенное сердцебиение – это всего лишь симптом и все вытекающие из этого
последствия. «Это было отнюдь не страхом», - убеждал он себя, - «вот ещё ерунда, всего навсего
эмоции, вот пожалуй и всё.» Открыв окно, он высунулся. Поезд сбавлял ход. Перронный навес плавился
и едва уловимо мерцал на знойном воздухе. Невыносимая жара. Но когда же ещё быть жаре, если не в
июле? Прочтя название станции «Чивитавекья», он опустил шторку. Далее раздался гул голосов и
свисток начальника станции, а вслед за этим шум закрывающихся дверей. Подумав, что если
притвориться спящим, возможно, в купе никто и не войдет, он закрыл глаза и сказал про себя: «Не хочу
об этом думать.» А чуть позже: «И все же подумать про это я должен. Это ведь полная бессмыслица. А
собственно почему, разве у всего есть смысл? Может быть это и так – некий тайный, сокровенный
смысл, это понимаешь позже, гораздо позже, или же не понимаешь вовсе, но все же у всего должен
быть смысл и суть: свой собственный, конечно, который порой не имеет к нам никакого отношения,
несмотря на то, что может показаться и наоборот.» Вот например телефонный звонок: «Привет, Кот-ик,
это Алиса. Я вернулась, но пока не могу тебе ничего объяснить. В запасе у меня всего лишь две
минутки, как раз хватит на то, чтобы оставить тебе сообщение...» (несколько секунд молчания). «Я
должна увидеть тебя, во что бы то ни стало увидеть тебя. Вот чего я хочу сейчас большего всего, об
этом неустанно думала прошедшие годы.» (несколько секунд молчания) «Как у тебя дела, Кот, а
смеешься ты по-прежнему также? Извини за глупый вопрос, но трудно говорить, когда знаешь, что твой
голос записывается. Я должна тебя увидеть, это очень важно, умоляю.» (несколько секунд молчания)
«Послезавтра, 15 июля в 15:00 на станции «Гроссето» я буду ждать тебя у путей. Из Рима есть поезд,
отходящий около часа дня.» Пи-пи-пи.
Представьте себе, возвращаешься в один прекрасный день домой, а на автоответчике вот такое вот
сообщение. Сколько воды утекло с тех пор. Время поглотило всё: те дни, тот город, друзей, всё, всё. И
даже слово «кот», и то кануло в лету. Оно воскресало в памяти вместе с улыбкой, которой улыбался тот
кот. Ведь это была улыбка Чеширского кота. Алиса в стране чудес. Это было время чудес. А было ли
оно? Она была Алисой, а он Чеширским котом. Шутка, красивая сказка. А между тем кот исчез,
растворился, совсем как в книге. Как знать, быть может осталась всего лишь улыбка, сама по себе, без
лица, на котором она расцветала. И все потому, что время идет и поглащает вещи, оставляя, возможно,
лишь их суть. Он приподнялся и взглянул на себя в зеркало, висящее над сиденьем в центре. Он
улыбнулся. Зеркало одарило его портретом мужчины лет сорока с худым лицом и светлыми усиками. А
улыбка вышла несколько смущенная и натянутая, как все улыбки перед зеркалом. Итак, долой
лукавство и корысть! Нет развлечениям! Долой коварство – удел проныр, хозяев жизни! Будет вам
Чеширский кот!
В купе вошла дама застенчивого вида: «Здесь не занято?» Конечно свободно, купе было совершенно
пустым. Дама было пожилой; её седые волосы отдавали голубизной. Достав своё вязание, она
принялась набирать петли. Она носила очки месяцеобразной формы на цепочке. Весь её вид напоминал
образ из телерекламы, будто вот-вот сошла с экрана. «Вы тоже до Турина?» - без излишнего
промедления последовал вопрос. Излюбленные вагонные разговоры. А в ответ раздалось: «Нет.» Он
выходит раньше, однако станцию не назвал. Гроссето. Какой в этом был смысл? И потом почему
именно Гроссето, что позабыла Алиса в Гроссето, почему вызвала она его именно туда? Сердце
бешенно колотилось, и вновь он подумал, что ему страшно. Чего же он боится? «Это всего лишь
эмоции и сдающие нервы,» - рассуждал он про себя, - «чего же мне боятся, ну же, чего?» Времени, кот
из Чешира, времени. Это оно делает эфемерным все, в нем растворилась и твоя обаятельная улыбка кота
из «Алисы в стране чудес». И вот вновь явилась она, его Алиса из расчудесия. Пятнадцатого июля в
пятнадцать ноль-ноль. Цифра вполне в её духе, она, которая обажала игру чисел и в уме
коллекционировала несопоставимые даты. Вот, например: «Прости меня, Кот-ик, это больше
невыносимо. Я тебе напишу и всё объясню. Десятого дня десятого месяца в десять часов (за два дня до
открытия Америки). Алиса.» Это была прощальная записка. Она оставила её у зеркала в ванной. Письмо
пришло почти через год, где всё объяснялось во всех подробностях, но на самом деле не объясняло
ровным счетом ничего. Писала о том, как обстоят дела, - рутинный ход вещей и ничего более. Поэтомуто он его и выбросил. А вот записку он по-прежнему хранил в кошельке. Он вытащил её и стал
рассматривать. Вдоль сгибов она пожелтела, а в одном месте, в серединке и вовсе порвалась.
2.
Он бы хотел открыть окно, но, возможно, это не понравилось бы соседке по купе. Да к тому же
металлическая табличка взывала не открывать окна, не нарушая тем самым работу кондиционера. Он
встал и вышел в коридор. Прежде чем поезд стал медленно описывать дугу, он ещё успел увидеть
белевшие сплошным пятном дома в Тарквинии. Каждый раз когда ему случалось бывать в Тарквинии,
он вспоминал о Кардарелли. А потом и о том, что Кардарелли был сыном железнодорожника. Ещё чуть
позже вспоминалось ему и стихотворение «Лигурия». Отдельные школьные воспоминания надолго
оседают в нас. Тут он заметил, что потеет. Вернувшись в купе, он взял небольшую дорожную сумку. В
туалете он побрызгался дезодорантом, сменил рубашку. Он мог бы даже побриться. Так просто, чтобы
убить время. Не то чтобы в бритье была необходимость, хотя, возможно, это придало бы ему чуть
посвежевший вид. С собой он взял сумку с предметами гигиены и электробритву. У него не хватало
духу признаться самому себе: прихватил он её на случай, если придётся провести ночь не дома. Брился
он исключительно против щетины, очень аккуратно и тщательно, а потом нанес крем после бритья.
Далее он почистил зубы, причесался. Расчесываясь, он попробовал улыбнуться. Ему показалось, что
вышло немного лучше. Это уже была не та чуть придурковатая улыбка, которую он состроил ранее. А
про себя подумал: «Ты должен выстроить предположения». Но был он не в духе, чтобы строить догадки
в уме, про себя. Мысли искали словесную форму, награмождались одна на другую и путались,
путались. Совершенно невозможно.
Он вернулся в купе. Его попутчица задремала с вязаньем на руках. Он присел и достал записную
книжку. Стоило ему только захотеть, и он бы мог почти что в точности воспроизвести подчерк Алисы.
Он задумал написать записку, как бы от её имени, как её могла бы написать она, со своими
сумасшедшими идеями. Он написал: «Стивен и девочка погибли в автокатастрофе в Миннесоте. У меня
больше нет сил жить в Америке. Умоляю тебя, Кот, поддержи и утешь меня в этот мрачный момент
моей жизни.» Итак, это сценарий трагический: Алиса в смятении, подавлена болью. Она узрела смысл
жизни благодаря жестокому року. Или же иная вариация на тему: Алиса раскованна и непренуждённа, с
толикой цинизма: «Жизнь превратилась в ад, каторга невыносимая. О девчонке позаботится этот
размазня Стивен, они одним миром мазаны. Прощай, Америка.» Или же записка в трогательносентиментальном духе, в стиле слащавых дамских романов: «Несмотря на прошедшее время, в моем
сердце ты останешься навсегда. Я не могу жить без тебя. Поверь мне. Твоя раба любви, Алиса.»
Выдернув записку из блокнота, он скомкал её и бросил в пепельницу. Взглянув в окно, он увидел стаю
птиц, паривших над водной гладью. Орбетелло уже проехали, а значит это Альберезе. До Гроссето
оставались считанные минуты. И снова он почувствовал подступающий комок в горле и непонятную
тревогу, как бывает, когда понимаешь, что опаздываешь. Но поезд шел точь-в-точь по расписанию, он
ехал на этом самом поезде, а, следовательно, и он никуда не опаздывал и был пунктуален. Разве что не
ожидал он приехать так скоро: запаздывало что-то внутри него. В сумке лежали льняной пиджак и
галстук. Но ему показалось, что будет нелепо, если из поезда он выйдет чересчур нарядным и
элегантным. И в рубашке было замечательно, а потом при такой-то жаре. На разводной стрелке поезд
резко дернулся, и вагон качнуло. Последний вагон качает всегда больше других, что всегда немного
раздражает. Однако на вокзале «Термини» ему было лень вышагивать по всему перрону, и он втиснулся
в последний вагон в надежде на то, что там будет меньше народу. Его попутчица кивала, роняя голову
на грудь, как если бы она вела с ним беседу и во всем соглашалась. Но это только казалось так, ведь она
по-прежнему преспокойно дремала.
Он положил блокнот, привел в порядок пиджак, который слегка смялся, ещё разок причесался и
застегнул молнию на сумке. В окно в коридоре уже можно было различить первые постройки Гроссето.
Поезд начал замедлять ход. Он попытался представить, как выглядит Алиса, но на подобные
размышления уже не оставалось времени. Помечтать он бы мог раньше, так глядишь и время бы
прошло веселее. «А волосы,» - подумалось ему, - «какими у нее будут волосы? Одно время они у неё
были длинными. А сейчас, наверное, подстригла. Даже, наверняка, подстригла. Ведь длинные волосы
больше не в моде.» А платье ему виделось белым, как знать, почему именно белым.
3.
Поезд въехал на вокзал и остановился. Он приподнялся и опустил шторку. Украдкой взглянул в
оставшуюся щелку, но до навеса на перроне было слишком далеко. Не было видно ровным счетом
ничего. Взяв галстук, он очень размеренно начал завязывать его, затем одел пиджак. Он посмотрел на
себя в зеркало и пространно улыбнулся. Вышло лучше. Раздался свисток начальника станции и шум
закрывающихся дверец. Вот тут-то он поднял шторку, опустил окно и высунулся наружу. Перрон, пока
ещё медленно, начал убегать вдоль тронувшегося поезда. А он выглядывал, чтобы рассмотреть
прохожих. Сошедшие с поезда пассажиры спускались в подземный переход. Под навесом стояли
старушонка в темном, державшая за руку малыша, носильщик, усевшийся на свою тележку, и продавец
мороженого в белом пиджаке с ящиком своего товара через плечо. Невероятно. Невероятно, что там,
под навесом, не было её – её с короткой стрижкой и в белом платье. Он пустился по коридору, чтобы
выглянуть в другое окно. Но поезд уже отъехал с вокзала и набирал скорость. Времени хватило только
на то, чтобы прочесть удалявшуюся вывеску «Гроссето». «Ну это же просто невозможно,» - вновь
пронеслось в голове, - «она была в баре. Она не выдержала жары и зашла в бар. Ведь в том, что я
приеду, она не сомневалась.» Или же, прислонившись к стене, она стояла в переходе с отсутствующим
и в то же время изумленным видом вечной Алисы в стране чудес. Волосы, как и раньше, длинные и
чуть взлохмачены, в тех же голубых босоножках, что он подарил ей тогда на море. И она бы
промолвила ему: «Я оделась так, как прежде, чтобы сделать тебе приятно.»
Он бежал по коридору в поисках билетера. Билетер оказался в первом купе, где приводил в порядок
свои бумаги: судя по всему, он только заступил в смену и ещё не успел начать контроль. Он заглянул и
спросил, когда следующий поезд, идущий назад. Контролер взглянул на него слегда изумленно и задал
встречный вопрос: «Назад, это куда?» «В обратном направлении,» - последовал ответ, - «на Рим.»
Контролер принялся перелистывать расписание. «Должен быть один поезд в Кампилье, но уж не знаю,
успеете ли вы на него, или вот...» Смотря на расписание с бòльшим пристрастием, спросил: «Вам нужен
скоростной, или будет достаточно обычного, пассажирского?» Он подумал и ответил не сразу. «Не
важно,» - молвил он, - «вы мне попозже скажите, время-то ещё есть.»