В.Ю. Александров доктор филологических наук, профессор (телеведущий, г. Москва) «Сонет» Даниила Хармса рассматривается автором с точки зрения поэтики абсурда. На основе текстового анализа делается ряд интересных заключений о специфике творческого мышления Хармса. О ПОРЯДКЕ СЧЕТА В «СОНЕТЕ» ДАНИИЛА ХАРМСА В творческой практике ОБЭРИУ, одного из самых «левых» направлений русского авангарда, практически отсутствуют регламентированные жанровые формы. Нет их ни у Заболоцкого, ни у Введенского, ни у Вагинова, да и поэтическом наследии Д. Хармса мы не отыщем ни одного примера канонического жанра. Если учесть, что краеугольным камнем в основу поэтики ОБЭРИУ положен принцип случайности, то подобное явление вполне закономерно. Канон, как и всякий другой регламент, не признает случайности, следовательно, он категорически должен быть отвергнут. Тем интереснее для нас появление в прозаическом цикле Д. Хармса «Случаи» «случая» под названием «Сонет». Разумеется, само заглавие не могло быть случайным. СОНЕТ Удивительный случай случился со мной: я вдруг позабыл, что идет раньше, 7 или 8. Я отправился к соседям и спросил их, что они думают по этому поводу. Каково же было их и мое удивление, когда они вдруг обнаружили, что тоже не могут вспомнить порядок счета. 1, 2, 3, 4, 5 и б помнят, а дальше забыли. Мы все пошли в коммерческий магазин “Гастроном”, что на углу Знаменской и Бассейной улицы, и спросили кассиршу о нашем недоумении. Кассирша грустно улыбнулась, вынула изо рта маленький молоточек и, слегка подвигав носом, сказала: “По-моему, семь идет после восьми в том случае, когда восемь идет после семи”. Мы поблагодарили кассиршу и с радостью выбежали из магазина. Но тут, вдумываясь в слова кассирши, мы опять приуныли, так как ее слова показались нам лишенными всякого смысла. Что нам было делать? Мы пошли в Летний сад и стали там считать деревья. Но, дойдя в счете до 6-ти, мы остановились и начали спорить: по мнению одних, дальше следовало 7, а по мнению других — 8. Мы спорили бы очень долго, но, по счастию, тут со скамейки свалился какой-то ребенок и сломал себе обе челюсти. Это отвлекло нас от нашего спора. А потом мы разошлись по домам. [1, т. 2, с. 331-332] 2 Написанный 12 ноября 1935 года “Сонет” принадлежит к типичным произведениям зрелого Хармса. Абсурдность переплетается в нем с обстоятельной конкретностью, фантасмагория с бытовой приземленностью. Естественно возникает вопрос: каким образом данное произведение связано с жанром сонета? Прежде всего, этот “случай” строится на разрушении порядка счета, одной из самых аксиоматических и канонических величин. Порядок счета в качестве собственно “порядка” представляет собой универсальную иерархию и может служить образцом и воплощением всяческой идеальной структуры. Его незыблемость не оспаривалась даже такими неортодоксальными дисциплинами, как неэвклидова геометрия, булева алгебра, топология и т.п. Нужно признать, что и Хармс не претендует на глобальное переустройство в мире натуральных чисел. Речь идет о “забывчивости” и касается совершенно конкретных цифр натурального ряда. Последнее число, сохранившее свой порядковый номер, — 6, путаница происходит с последующими цифрами — 7 и 8. По-видимому, именно эти числа и подсказали Хармсу квазижанровое определение “случая” — сонет. Действительно, 6 и 8 это два числа, канонически связанные с понятием сонета. Любой сонет, будь-то итальянский, французский или английский, непременно сохраняет именно и только эту пропорцию. Два катрена и два терцета, три катрена и двустишие, так или иначе, композиционный водораздел сонета приходится на границу первых 8 и последующих 6 стихов. Таким образом, герой, позабывший о том, что же следует раньше — 7 или 8, из всех жизненных благ заведомо лишился уже одного — возможности произвести сонет. Чем не захватывающая тема для сонета. Причем не просто сонета, а сонета о сонете, а точнее, сонета о невозможности сонета. Тем более, что в “Сонете” Хармса полностью соблюдена каноническая композиция сонета. Случай подчеркнуто разделен на три части, которые 3 находятся между собой в соотношении: тезис — антитезис — синтез. Тема формулируется первой же фразой: “Удивительный случай случился со мной сегодня: я вдруг позабыл, что идет раньше, 7 или 8”. Антитезис выдвигается грустной кассиршей, считающей, что “семь идет после восьми в том случае, когда восемь идет после семи”. Заявление кассирши подвергается сомнению и даже провозглашается “лишенным всякого смысла”, поскольку оно чересчур фатально. Собственно говоря, кассирша выступает в роли пифии, оракула (потому и появляется из ее рта голубой молоточек — некий атрибут “причастности” к чему-то неизведанному). Она переводит случай из разряда мелкого бытового факта во всеобщую проблему, подобную квадратуре круга, теореме Ферма и т. п. В ее изложении порядок счета утрачивает нормативность, а вместе с ним и всяческий смысл, ибо становится неразрешимым. Герой Хармса мужественно ставит перед собой задачу хоть как-то реабилитировать устоявшийся порядок вещей и прибегает к самому заслуженному методу, перейдя от теоретизирования к эксперименту. Однако деревьям в Летнем саду предстоит так и остаться несосчитанными, поскольку решение проблемы — синтез — в виде ребенка в этот момент сидит на скамейке и, по счастью, сваливается, сломав себе обе челюсти. Следует обратить внимание, что челюсти в данном контексте, да и вообще, очень хрупкий инструмент, фразеологически свидетельствующий о совершенно конкретном состоянии. Челюсти сводит и ломает от скуки. Поэтому падение ребенка оказывается поистине счастливым. Оно свидетельствует не столько о решении проблемы, сколько о ее малозначительности, никчемности. Оно попросту отменяет проблему. Это представляется бесспорным, поскольку само по себе падение ребенка в образном мире “Случаев” — явление невнятное и сиюминутное. Ни бесконечно вываливающиеся из окна старухи, ни толстенькие мамы, трущие своих хорошеньких деток лицом о кирпичные стены, не способны отменить любознательности героя, а лишь подтверждают 4 его уверенность в “наступлении хороших летних дней”. В данном же случае падение ребенка оказывается замеченным лишь потому, что ничего так и не происходит, и забвенье порядка счета не способно выполнить даже своей обозначенной функции — фундаментальной величины в строении сонета, что и доказывает блистательно Хармс, назвав сонетом свое произведение. В мае 1931 года Хармс записал в своем дневнике: “Сила, заложенная в словах, должна быть освобождена. Есть такие сочетания из слов, при которых становится заметней действие силы. Нехорошо думать, что эта сила заставит двигаться предметы. Я уверен, что сила слов может сделать и это. Но самое ценное действие силы почти неопределимо. Грубое представление этой силы мы получаем из ритмов ритмических стихов. Те ложные пути, как помощь метрических стихов при двиганий каким-либо членом тела, тоже не должно считаться вымыслом. Эти грубейшие действия рассудительному пониманию. этой силы вряд ли доступны нашему Если можно думать о методе исследования этих сил, то этот метод должен быть совершенно иным, чем методы, применяемые до сих пор в науке. Тут раньше всего доказательством не может служить факт или опыт. Я ХЫ затрудняюсь сказать, чем придется доказывать и проверять сказанное. Пока известно мне четыре вида словесных машин: стихи, молитвы, песни и заговоры. Эти машины построены не путем вычисления или рассуждения, а иным путем, название которого АЛФАВИТ”. В этом пространном высказывании можно, при желании, увидеть программу действий. Речь в нем идет об истинных и мнимых величинах творчества. Метр и число однозначно объявляются мнимыми (разумеется, это не относится к числам как предмету творчества, здесь Хармс в достаточной мере следовал хлебниковской традиции). невостребованным в поэтике Хармса. Число как структура оказывается Об этом свидетельствует и стихотворение, которое обратило на себя внимание уже тем обстоятельством, 5 что насчитывает ровно 14 строк и организовано как опрокинутый сонет — открывается шестистишием и завершается восьмистишием. Откуда я? Зачем я тут стою? Что я вижу? Где же я? Ну попробую по пальцам все предметы счесть. (Считает по пальцам:) Табуретка, столик, бочка, Ведро, кукушка, печка, Метла, сундук, рубашка, Мяч, кузница, букашка, Дверь на петле, Рукоятка на метле, Четыре кисточки на платке, Восемь кнопок на потолке. 1 июня 1929 [1, т.1, с. 93-94] Его тема — тоже порядок счета. Только здесь Хармс полностью отказывается от числительных в их обычной функции. Число из разряда абстракций переходит в область конкретного, а средством выражения служит алфавит. Собственно же числительные меняют свой семантический ряд, переходя из разряда целых в дробные, индексируя качество порядкового предмета. Данная иллюстрация понадобилась лишь для того, чтобы подтвердить мысль, что в поэтике Хармса структурные каноны подвергаются остракизму. Возвращаясь к истинному и мнимому, можно заметить, что мнимым оказывается не сам сонет, а его структура. То, что делает Хармс, можно назвать отлучением от канона. Но как бы то ни было, сонет Хармса — не пародия, не апокриф, а именно сонет. Такой, каким, по мнению Даниила Хармса, он мог бы иметь право на существование в поэтике авангарда. Библиографический список 1. Хармс Д.И. Полное собрание сочинений. — СПб., 1997.