Кара-Мурза Е.С., Москва Психологическая подоплека речевых

Кара-Мурза Е.С., Москва
Психологическая подоплека речевых преступлений против личности и против
социальных групп: новые проблемы судебной лингвистической экспертизы
Бывают странные сближенья …
А.С.Пушкин, заметка о поэме «Граф Нулин»
Лингвоконфликтологический подход (Кара-Мурза 2011) позволяет увидеть
как в отечественном, так и в мировом законодательстве виртуальный «речевой
сегмент», где регулируется производство, распространение и получение разных
типов информации, а кроме того, коммуницирование, в том числе в масс медиа.
При разбирательстве по этим деликтам востребована судебная лингвистическая
экспертиза (далее - СЛЭ) - в узком значении термина, герменевтическая процедура,
предназначенная для добывания доказательств по правонарушениям и
преступлениям, которые осуществляются «в области смыслов» посредством
речевых поступков/ произведений в разных речедеятельностных сферах. Она
необходима потому, что законодательные формулировки зачастую не учитывают
сущностных характеристик коммуникации, а юридические представления о
причинах и следствиях речевых преступлений (далее - РП) в ряде случаев не
соответствуют их речеповеденческой сущности. Но ведь вся цепочка РП – от
замысла/ умысла до вредоносных результатов - оказывается устроенной
принципиально по-иному, нежели в случаях преступлений с другими «орудиями» и
против других объектов: ведь это воздействие информационное, которое
принципиально вероятностно, то есть не обязательно. Единственным
гарантированным его результатом (в случае нормальной работы каналов связи)
является получение сведений; даже эффект знания может не получиться, не говоря
уже об эффекте эмоциональном, о принятии оценки или об отказе от нее, и тем
более о запланированной поведенческой реакции. Кроме того, и на стадии замысла
и порождения, и на стадии восприятия и толкования текста включается механизм
лжи и (само) обмана: «Нередко истинные интенции и коммуникативные цели
авторов текста намеренно скрываются или маскируются (…) Многослойные в
языковом и смысловом отношении вербальные тексты требуют разработки новых
экспертных методик их комплексного анализа» (Галяшина 2003:32). Поэтому даже
добросовестное восприятие законосообразных текстов как деликтов провоцирует
неправильные судебные решения и некорректные экспертизы.
Таким проблематичным представляется нанесение речевым преступлением
вреда особого типа - нематериального, психологического; он характерен для разных
деликтов и описывается как унижение чести и достоинства человека или группы
посредством высказываний – это общая и главная часть диспозиции их статей; а
периферийная - изменение отношения к нему/ к ним в глазах значимых других в
зависимости от типа РП.
Прототипический случай такого деликта - нарушение конституционно
защищаемых нематериальных прав физического и юридического лица: чести,
достоинства и деловой репутации. На Западе оно получило официальное обобщающе
название ДИФФАМАЦИЯ - у нас этот термин принят как рабочий (Эрделевский 2005
Совершается оно по-разному: 1) распространением порочащей информации, т.е.
сведений о нарушении неким лицом законов, деловой этики, повседневной морали,
оказавшихся ложными; если они распространяются умышленно - это клевета; или 2)
характеристикой адресата в неприличной форме – это оскорбление. До декабря 2011
клевета и оскорбление были в России уголовными преступлениями; сейчас это
административные правонарушения.
Сами правовые понятия ПОРОЧАЩАЯ ИНФОРМАЦИЯ, ПОРОЧИТЬ,
УНИЖАТЬ/ УМАЛЯТЬ, ОСКОРБЛЯТЬ эмоциогенны; они «давят» и на стороны
процесса, и на суд, и на лингвистов-экспертов; хорошо, что последние используют
специфический инструментарий, в котором нет этих «нагруженных» понятий.
Симптоматично мнение юриста: «Представляется, что слово (курсив
автора – Е.С.К.-М.) имеет значение полноценного элемента состава
преступления только в преступлениях против чести, достоинства и деловой
репутации, ответственность за которые предусмотрена ст. 129 и 130 УК РФ.
Непосредственным объектом таких преступлений, как клевета и оскорбление,
являются честь и достоинство человека. Последние относятся к
нематериальным благам, их нельзя сломать или украсть. Причиненный этим
объектам вред может выражаться только посредством внутренних ощущений
пострадавшего. Так, унижение чести (положительной оценки качеств лица в
общественном сознании) предполагает ощущение истцом изменения
общественного мнения о себе в результате его дискредитации в глазах
общества» (Биндюков 2004:199). Автор ограничил словесные преступления
рамками уголовных вариантов диффамации (почему-то не включив сюда
диффамацию гражданскую), основываясь именно на психологии этого
деликта; он говорил об индивидуальных переживаниях, на которые способно
человеческое существо и не способна институция: непроизводственные
организации (они считались не имеющими деловой репутации) пытались
возбуждать дела по ст. 152. Пример: после скандальной выставки «Соц-арт.
Политическое искусство в России» министр культуры А.Соколов фактически
обвинил Третьяковскую галерею в коррупции: «Это же закон рынка: если ты
прописался в Третьяковской галерее, значит, ты автоматически стоишь
дороже И получается такое вторжение частных капиталов в
государственную политику, а это можно назвать не чем иным, как
коррупцией» ( «МК» 25.10.2007). Директор ГТГ В.Родионов подал на министра
иск о защите деловой репутации музея, сумму компенсации назначив в один
рубль. Но иск был отклонен: резкое высказывание министра было признано
«частным суждением», которое, согласно законодательству, не является
доказательством в подобных делах («Ъ» 01.08.08).
Диффамация в узком смысле (распространение порочащей информации) - это
коммуникативный акт двойной направленности/ адресности, а перлокутивной целью
его воздействия является сфера чувств, и только потом - область мысли и регуляция
поведения. У адресата № 1 (массовой аудитории) предполагается перлокутивный
эффект ОПОРОЧЕНИЯ, создания негативного отношения (знания+ чувства). Для
адресата № 2 (адресата-персонажа) эффект - негативное чувство, которое возникло
при ознакомлении с порочащими сведениями о себе и прогнозировании
дискредитационного эффекта. Это и есть юридизированное ЧУВСТВО УНИЖЕНИЯ
формальная причина лингвоправового конфликта (Кара-Мурза 2009 Шах).
Вот пример из иска по делу лейтенанта рязанского ГИБДД З-ва. против местно
газеты и ее главного редактора. Сюжет: во время проверки на дороге этот гаишник
обнаружил у проезжего москвича Х неправильно оформленные водительские
документы и задержал его на несколько часов, хотя москвич грозил ему
неприятностями за счет своих высокопоставленных знакомых; вскоре появились
дискредитирующие публикации.
Опубликованные газетой «Вечерняя Рязань» измышления о моем поведении при
исполнении служебных обязанностей порочат мою честь и доброе имя, направлены
на подрыв моей профессиональной репутации. (…) Распространение редакцией
газеты «Вечерняя Рязань» порочащих меня сведений нанесло мне моральный вред,
выразившийся в длительном претерпевании мною нравственных и физических
страданий. Нравственные страдания я испытываю от:
постоянного чувства стыда и неловкости перед участниками дорожного
движения, с которыми я продолжаю контактировать сотни раз за каждое
дежурство; чувства вины перед беременной женой за невольное причинение
конфликтом ей беспокойств и переживаний за мою судьбу ()
Так же – как УНИЖЕНИЕ – описан в законе эффект от оскорбления. Но он
вызывается иными причинами: когда непосредственно в адрес инвектума (адресатаобъекта оскорбления) звучит со стороны инвектора (автора-оскорбителя) обобщенная
характеристика - инвектива в неприличной форме (т.е. с обсценизмами, грубоэкспрессивным просторечием, грубыми зооморфными метафорами) (Понятия 1997/
2004:65-82). Для состава оскорбления не важно, есть ли свидетели; но публичность
такого заявления (на мероприятии или в эфире) действует как отягчающее
обстоятельство. Пример: глава городской администрации подал иск об оскорблении
против местного депутата, который, когда его упрекнули за то, что пришел на
заседание в нетрезвом виде, сказал этому главе: «Ну ты, б-ть, ну ты и п-с…». Для
того, чтобы суд признал высказывание оскорблением в правовом смысле, эксперт
должен выявить комплекс условий (Баранов 2007:537-552). О - это прямой, а не
косвенный оценочный речевой акт инвектора; его параметры: очное общение,
адресованность фразы инвектуму, намеренность высказывания грубой оценки и
причинения чувства оскорбленности (умышленность была важна в уголовном
законодательстве); инвективное выражение расположено в сказуемом или в
обращении. Заочная и транслированная оценка, даже неприличная по форме, вряд ли
может считаться деликтом.
Возбуждение таких исков свидетельствует о неоднозначных процессах в
отечественной ментальности, в морально-правовом сознании. С одной стороны, это
осознание людьми из разных слоев, во-первых, своих неотъемлемых человеческих пр
и ценности своей личности, а во-вторых, возможности их судебной защиты в суде на
конституционной основе. С другой – это заинтересованность мнимых пострадавших
наказании мнимых преступников за какие-либо посторонние дела под прикрытием
судебного преследования за словесные проступки; часто это недоброкачественные
попытки представителей властей и силовых структур, а также бизнеса прикрыть свои
неблаговидные дела и прекратить разоблачительные выступления в масс медиа. Тогд
подаются лживые иски с надуманными эмоциями и формулируются ложные
обвинения; эти деструктивные приемы правовой коммуникации заслуживают
конфликтологического анализа и, по возможности, разоблачения в экспертизе.
Возникновение негативных чувств вследствие некооперативного общения –
один из объектов прагмалингвистики: отмечалось, что обида, оскорбленность, другие
негативные переживания являются типичными последствиями коммуникативных
неудач. Специалистка по русской картине мира А.А. Зализняк считает ОБИДУ
этноспецифической эмоцией (Зализняк 2006: 273); это чувство, «эмоция,
возникающая в качестве реакции на поступок другого лица. (…) В первом
приближении можно сказать, что обида – это жалость к себе, соединенная с
претензией к другому. (…) Из этого представления о «должном» и возникает идея
несправедливости (как несоответствия этому «должному»), обязательно в обиде
присутствующая» (Зализняк 2006:275). Обиду автор сравнивает с ОСКОРБЛЕНИЕМ
указывая, что «само слово оскорбление, в отличие от обиды, не обозначает эмоции.
Оскорбление возникает, когда задета наша честь, обида – когда задето чувство. (…) В
оскорблении участвуют социальные факторы, в обиде – индивидуальные; множество
оскорбительных высказываний является частью культурного текста данного социума
между тем множество обидных высказываний нельзя исчислить, так как категория
«обидного» определяется ad hominem» (там же, с. 281). Она соотносит оба эти
понятия с двумя линиями иноязычных концептов, которые можно назвать линиями
ущерба морального (to offend, beleidigen) и физического (to be hurt, gekrankt sein, etre
blesse, ср. рус. ранить) (там же, с. 280).
ОБИДА является движущим чувством предъявления иска об унижении чести и
достоинства; иногда она декларативна, а истинная причина подачи иска - сведение
счетов (Кара-Мурза 2009 Шах). ДЕВА ОБИДА (вспоминается символический образ
из «Слова о полку Игореве») стала в современной русской журналистике актуальной
риторической фигурой. Она отображает один из важных элементов психологической
реальности России: судя по московским изданиям середины 2000-х, ОБИДА была
одной из ведущих эмоций в русской массовокоммуникативной картине мира; этот
депрессивный настрой окрашивал взаимодействия и взаимоотношения россиян.
«ПРИМОРСКИЕ ЕДИНОРОССЫ ОБИДЕЛИ МОЛОДОГВАРДЕЙЦЕВ Урезав
их представительство в предвыборном списке» (Ъ, 2006); «НОВГОРОДСКИЕ
ПЕНСИОНЕРЫ ОПЯТЬ ОБИДЕЛИСЬ () В новгородских аптеках на вопрос, хватает
ли этим льготникам лекарств, реагируют нервно. Дело в том, что сразу после
новогодних праздников пенсионеры потянулись за лекарствами и, не обнаружив их, н
стали скрывать раздражения» («Новые известия», 17.01.08); «ЕВРОДЕПУТАТОВ
УЛИЧИЛИ В КОРРУПЦИИ А те обиделись на источник утечки информации» (Ъ,
28.02.08); «КОММУНИСТЫ ПИТЕРА И ЛЕНОБЛАСТИ ОБИДЕЛИСЬ НА ФИЛЬМ
«ГИТЛЕР КАПУТ!»» («Ъ», 18.09.08).
30.06.06 «Известия» подготовили проблемный материал «Какой должна быть
политика России в отношении Украины, Молдавии и Грузии?». Ответы на этот
вопрос дали российские политики и политологи, а обозреватель Г. Ильичев
прокомментировал социологические данные по этому вопросу. Он назвал свой текст
«ЖЕСТОКОСТЬ ОБИДЫ»: «Идея проведения жесткого «наказательного курса» по
отношению к республикам бывшего СССР пользуется широкой популярностью у
россиян»,- утверждают социологи «Левада-центра». (…) Главная причина таких
настроений – чувство обиды, которое испытывают почти две трети участников
всероссийского исследования по отношению к возникшим на руинах СССР
государствам. Вызвана эта обида рядом факторов (…)». Анализируя антизападные
политические заявления и выступления российских журналистов, комментарий под
названием «НАЦИОНАЛЬНАЯ ОБИДЧИВОСТЬ» («Ъ», 21.08.06) журналист В.
Панюшкин начал с наблюдения: «Особенно если смотреть телевизор, кажется,
будто нас по всему миру обижают, причем на государственном уровне».
Совершенно иное психологическое состояние возникло в России на рубеже
2011-2012 гг. О нем свидетельствуют публикации опять-таки в масс медиа и в
блогосфере. Известная журналистка К. Туркова провела мини-опрос, взяла у меня
комментарий и сформулировала свои наблюдения как «Эффект массового
оскорбления» («МН» 23.12.11). «Оскорбительны ли для вас высказывания Бориса
Немцова - «офисные хомячки», «трусливые пингвины», «овощи, возмущенные тем,
что их на**али»? - спросил друзей на своей страничке в Facebook один мой коллега.
Ответов было не очень много, но ни одного утвердительного. «Нет, не
оскорбительны», «А что, он неправду сказал?», «Настоящий мужик не обидится» и
так далее. А на следующий день я узнала о том, что адвокат Александр Трещев
подает в суд на главу ЦИК Владимира Чурова. За оскорбление. Чуров в одном из
интервью назвал «мелкими людишками» тех, кто сомневается в честности
прошедших выборов. И тут я задумалась об интересном эффекте, наверное, даже
интересном феномене. Почему «мелкие людишки» оскорбительны, а «боязливые
пингвины» и «хомячки» - нет? Почему так много говорят и пишут об
оскорбительности путинского сравнения белых ленточек с презервативами, но не
обижаются на матерщину Немцова? Почему многих оскорбили слова заместителя
мэра Москвы Людмилы Швецовой о том, что «на митинги ходят люди, которые
знают о стране из Фейсбука»? () Мы наблюдаем очень интересную
трансформацию в восприятии слов. Природа такого явления, как оскорбление, в
кризисных ситуациях, оказывается, меняется. То, что было бы оскорбительно ДО,
совсем не попадает в цель ВО ВРЕМЯ — как в случае с хомячками. ()/Лингвистэксперт/ Кара-Мурза считает, что мы имеем дело с необычным явлением —
эффектом массовой гражданской оскорбленности поведением властей. () Именно
поэтому, по словам эксперта, адвокат Трещев и подает такой странный иск,
который не имеет перспективы. Сказанное Чуровым оскорбляет его не как
личность (личной направленности в словах главы ЦИК нет), а как гражданина. () В
случае же с Немцовым срабатывает защитная реакция — народ и не собирается
считать себя обиженным, понимая, что есть некая высшая категория, которая
сейчас гораздо более важна, - достоинство и чувство локтя. Кстати, сами слова
«оскорбление», «честь», «достоинство» звучат в эти дни как-то особенно часто.
И упоминают их самые разные люди (). А еще интересно, что в этой ситуации
оскорбление оказывается совсем не конструктивным, точнее не ДЕструктивным
жанром. Оно не толкает на ответные выпады, не запускает цепочку взаимных
оскорблений. Нет, мне кажется, что этот массовый эффект пробуждает в нас
такие чувства и мысли, которых действительно не хватало «пингвинам» и
«хомячкам»».
Несмотря на активное изучение диффамационных деликтов, осталось еще
много нерешенных вопросов и возникли новые. Диффамация оказалась неким
«зонтичным» феноменом: помимо общего законодательства, откуда она «родом», ее
проявления обнаруживаются в законах, более-менее далеких от исходной ситуации
распространения порочащих сведений о физическом (или юридическом) лице или его
оскорбления.
ФЗ «О рекламе» (2006 г.) ст. 5 «Общие требования к рекламе»: «в рекламе не
допускается использование бранных слов, непристойных и оскорбительных образов,
сравнений и выражений, в том числе в отношении пола, расы, национальности,
профессии, социальной категории, возраста, языка человека и гражданина ()». В ст. 6
«Защита несовершеннолетних в рекламе» сказано: «В целях защиты
несовершеннолетних от злоупотребления их доверием и недостатком опыта в реклам
не допускается: 1) дискредитация родителей и воспитателей, подрыв доверия к ним у
несовершеннолетних ()». Но применение закона затруднено: в ФЗ «О рекламе», в
отличие от уголовного и гражданского законодательства, понятия оскорбительных
образов и выражений и дискредитации не получили истолкования, что оставляет
простор для толкований как со стороны заявителей, так и со стороны
правоприменителей (ФАС) и экспертов. Так, сомнительным мне кажется признание
ненадлежащей рекламы екатеринбургского СКБ-банка «Очкуешь, товарищ? С
наличкой тревожно? Держи свои деньги в банке надежном!»: в ноябре кризисного
2008 г. эта кампания привела в банк несколько миллиардов рублей.
Диффамационный потенциал политического дискурса обнаруживается и в
избирательном, и в антиэкстремистском законодательстве; это богатый материал для
дальнейших исследований.
Итак, в «речевом сегменте» российского законодательства есть несколько
законов, призванных защищать такие нематериальные права, как, во-первых, честь,
достоинство и деловую репутацию личности и институции, а во-вторых, коллективны
чувства, честь и достоинство разноплановых общностей – социальных и
национальных. Эти деликты объединяет психологический тип вреда, возникающий к
перлокутивный эффект этих РП и являющийся «пружиной» возбуждения исков. В то
же время в научной и в методической литературе по СЛЭ, по судебной лингвистике и
юридической психологии подоплёка этих деликтов не разработана. Лингвоправовые
признаки этих преступлений и их юрислингвистические показатели существенно
различаются, и не все они определены в должной мере.С точки зрения лингвистаэксперта, всё это затрудняет производство экспертиз и становится дополнительным
источником конфликтов, поэтому нуждается в изучении, в обсуждении экспертным
сообществом и в вузовском преподавании. В курсе лингвоконфликтологии необходим
разработать раздел по закономерностям речевого общения/ воздействия, в том числе
делинквентного. Нуждается в проработке и феномен коллективного чувства
оскорбленности и его индивидуальные проявления, в том числе манипулятивные. В
целях СЛЭ надо выяснить, возможна ли и в какой степени общая лингвоэкспертная
база и унификация способов производства экспертизы по этим типам речевых
преступлений.
Баранов А.Н. Лингвистическая экспертиза текста. М., 2007
Биндюков И.В. Классификация составов языковых правонарушений/
Юрислингвистика-У: юридические аспекты языка и лингвистические аспекты права /
Межвуз. сб. науч. Статей. – Барнаул: 2004. - С. 197-200.
Галяшина Е.И. Основы судебного речеведения. М., 2003
Кара-Мурза Е.С. Лингвоконфликтология: основные понятия и вузовские
варианты / Журналистика и культура русской речи. 2011, №№ 2 – 4.
Зализняк А.А. О семантике щепетильности: «обидно», «совестно» и «неудобно
Концепт обиды в русской языковой картине мира / Анна А. Зализняк. Многозначност
в языке и способы ее представления. - М., 2006. – С. 273-285.
Кара-Мурза Е.С. «Дева Обида» политического дискурса: / Современные
проблемы политической лингвистики. Материалы научного семинара. Волгоград, 200
с. 253-272
Понятия чести, достоинства и деловой репутации: спорные тексты СМИ и
проблемы их анализа и оценки юристами и лингвистами. Изд. 2, перераб. и доп. М.,
2004, с.9-116.
Эрделевский А.М. Компенсация морального вреда. М., 2005.