Поэзия Бородицкой

Бобина Татьяна Олеговна
доцент
Челябинской государственной академии
культуры и искусств,
к.ф.н.
Поэзия М. Я. Бородицкой как ресурс развития творческого читателя
Творчество Марины Яковлевны Бородицкой – интересного, глубокого поэта
со своей интонацией, темами, героями – благодатный источник обогащения
эмоционального опыта ребят и их читательского развития. Стихотворения ее сборников
«Давайте мириться», «Убежало молоко», «Последний день учения», «Перелетный
штукатур», «Ракушки», «Куча-мала», «Синяя сказка» содержательны и виртуозны.
Принадлежа к поколению писателей перестроечной волны, М. Бородицкая
исповедует принципы литературы, свободной от стереотипов, от идеологического
каркаса, раскованной, игровой по духу. Поэтесса убеждена, что детские стихи пишутся с
запасом нечаянной радости – от открытия, от совпадения авторского и читательского
восприятия, эстетического удовольствия от смысла и слова. Оттого ее стихи успешно
способствуют формированию глубоких, чутких, творческих читателей.
В теплом пространстве ее поэзии царит образ домашнего очага. Ее герои –
взрослые, дети, животные – живые и игрушечные, реальные и фантастические, предметы
и светила – пребывают в ладу друг с другом.
Поэзия Бородицкой питается отзвуками земной жизни, узнаваемых личных
впечатлений и ассоциаций. Поэтесса тонко чувствует мир детства и умеет замечательно
точно о нем рассказать – о детских играх, прогулках, шалостях, мире семьи, жизни
школы. Она свободно владеет языком детства, увлекая читателя процессом постижения
жизни. Стихотворения Бородицкой виртуозно передают особенности детского
мировидения, остроту и глубину зрения ребенка, его разнообразные ощущения и эмоции,
детскую чистоту, полет ребячьей фантазии, неиссякаемую веру в чудо. Психологическая
глубина изображения движений детской души и явлений жизни ребенка соединяется в ее
поэзии с игровой стихией.
Прочная платформа собственного детства в сочетании с опытом школьной
учительницы и мамы двух взрослых сыновей помогает Бородицкой находить близкие
ребятам темы и сюжеты. Так, новые повороты школьной темы, многогранность
школьного бытия поэтесса воплощает в стихотворениях «Учительский сон», «Последний
день учения», «Ботаник», «Отличница», «Медвежья школа», «Первоклассник», «Первое
сентября», «Заземлите меня, заземлите», «Канцелярская сказка».
В «Канцелярской сказке» узнаваемо и в то же время свежо подается извечная
предсентябрьская кутерьма:
Лист кленовый, желтый, влажный –
Отправляется в полет.
В магазин писчебумажный
Устремляется народ.
Обыкновенный канцелярский магазин у Бородицкой полон «всяческих чудес».
Поэтесса вскрывает чудесность обычного, повторяющегося течения времени и особую, ни
с чем не сравнимую, атмосферу последних августовских дней перед школой.
«Волшебными» в ее стихотворении оказываются «тетрадки в горошек», «плывущие
сами», «ручка-самописка», «карандаш-самогрызка», похожие на сказочных героев детигномы. Финал стихотверения звучит грустно-афористически:
Вот и полки опустели,
Скоро листья облетят.
Так рождается новая шутливая примета осени.
Стихотворение «Первое сентября» звучит добродушно-лукавым напутствием
легкомысленному школьнику:
Обернуты книги,
Готовы закладки,
Бумагою гладкой
Сияют тетрадки.
В них будут отныне
Писать аккуратно –
Прощайте навеки,
Помарки и пятна.
И нарядный новенький ранец ни за что не ударят ногою, на нем не прокатятся с
горки: «В нем станут селиться сплошные пятерки». Знаковая дата – 1 сентября –
знаменует отсчет нового жизненного этапа мальчишки:
Как свет новой жизни –
Без клякс и помарок!
Читателю доступна почти неуловимая коллизия вечной надежды и такой же
недостижимости идеала и грусть по этому поводу.
В «Первокласснике» нарисован трогательный образ новоиспеченного
школьника с помощью зримых примет облика и поведения:
Первоклассник, первоклассник
Нарядился как на праздник!
Даже в лужу не зашел:
Погляделся – и пошел.
Уши вымыты до глянца,
Алый гриб на крышке ранца,
Да и сам он как грибок –
Из-под кепки смотрит вбок:
Все ли видят? Все ли знают?
Все ль от зависти вздыхают?
Внутренние реплики школяра заставляют ощутить его гордость новым
«статусом», «воодушевление» малыша важным периодом жизни.
Забавна у Бородицкой параллель мира человеческого со звериным. В
«Медвежьей школе» первого апреля, в первый день учения, после зимней спячки –
медвежьих каникул – медвежата пишут сочинение на тему «Как я проспал каникулы и что
видал во сне». История развлечет читателя своей комичной аналогией с его собственными
ежегодными «штудиями».
Бородицкая часто изображает в своих стихах детскую игру, увлеченность ею
ребят. В «Пластилиновом войске» предстает пластичный, легко трансформируемый мир
детской игры-лепки: рукотворная пластилиновая армия – солдаты, барабанщики, кони –
разыграла нешуточный и все же игрушечный бой с подобающими ему атрибутами:
Пластилиновые пушки
Извергают страшный гром,
Ядра плющатся в лепешки,
Налепляясь на комод.
А назавтра после игрушечной войны все они претворятся в мирных существ и
в аппетитные яства для пышного кукольного праздника:
Пластилиновые войны
все кончаются вот так,
и в коробке спят в обнимку
все вчерашние враги,
чтобы завтра превратиться
в кошек, хрюшек и собак
и для кукольного пира
в свадебные пироги.
Причудливый ритм стихотворения иллюстрирует прихотливость сюжета детской
игры и фантазии, одухотворенной идеей гармонии бытия.
Весьма точно и с тонким изящно-лукавым юмором поэтесса передает смену
настроений ребенка-героя в стихотворении «Уехал младший брат». Старший бурно
демонстрирует мнимую тягостность братской привязанности, восторженное упоение
обретенной свободой, долгожданным одиночеством:
Уехал наконец-то!
Люблю я тишину!
От шумного соседства
На славу отдохну.
Вот жизнь-то! Вот подарок!
Никто не пристает,
Значков моих и марок
Без спросу не берет.
Скоро перечень удовольствий от отъезда надоедливого братишки
подозрительно возрастает, обнажая показной характер радости старшего:
И не к кому придраться,
И не с кем передраться,
И некому сказать:
«Отстань!» – не слышно братца,
Покой и благодать.
Ликующая интонация вытесняется печалью, чтобы в финале приоткрыть
настоящее чувство, которым заражается и читатель:
Не заорут: «Сдавайся!»
Не заведут волчка…
Чем хочешь занимайся –
Вот жизнь-то!
Вот тоска!
Гамма разноречивых чувств убеждает в ценности братского союза.
Чудесное нежное чувство родственной братской любви проступает и в
стихотворении «Младший брат». Старшего при виде новорожденного крохотного
младшего братца в одночасье настигла взрослость, обуяло чувство братской солидарности
и жажда защиты беспомощного грудничка:
Пусть будет пока
Маловат, слабоват –
За брата всегда
Заступается брат.
Пронзительное чувство трогательной, сиюминутно рождающейся близости,
привязанности, родства запечатлено в стихотворении «Привезли», причем в наивной
детской интонации:
Он еще не понимает,
Что такое тут за люди?
И зачем они так смотрят?
И за что его так любят.
Обширная палитра эмоций – открытых и затаенных, но проницаемых читателем, –
обогащает его психологически, наращивая творческий заряд.
Маленький герой Бородицкой – человек великодушный, щедрый,
дружелюбный, наблюдательный, открытый, доверчивый – этакий непрактичный
романтик. Он дружит с дождем, запросто вступает в диалог со зверьем. В стихотворении
«Улов» рыбацкое счастье заключается во встречах с морскими жителями. Хранящий свой
замечательный улов не в садке, а «в уме», герой-рыболов – не просто чудак, а дружащий
со всем миром, распахнутый ему навстречу, человечек:
Проплывали две рыбешки,
Щекотали мне ладошки.
Краб мизинец мне пожал
И по делу побежал,
У камней мальки порхали,
Плавничками мне махали,
И дельфин издалека
Улыбнулся мне слегка.
Его мудрый собеседник понимающе и чуточку лукаво соглашается:
Да, богатый твой улов,
Ты счастливый рыболов!
Состоялся «улов» встреч, впечатлений, доброго общения, радости. Давая простор
для интерпретации, автор стремится внушить читателю не очевидную, но
одухотворяющую ценность этого нематериального улова.
Миры человеческий, детский и животный у Бородицкой не просто соседствуют, а
оказываются очень похожими – как в стихотворении «Вот такой воробей». В нем
знакомая ситуация встречи малыша и уличной птахи изображена необычно – шутливо и в
то же время вполне достоверно:
Уселся воробышек
Рядом со мной.
– Не трусишь? – спросил я. –
Ты что же, ручной?
– Я дикий! – сказал он,
Взлетев на скамью. –
Бросай бутерброд,
А не то заклюю.
Обитающий вблизи человека, но не прирученный, ершистый воробей смешно
преувеличивает свою дикость и даже слегка бравирует ею.
Многие стихотворения Бородицкой рассчитаны на читательский смех.
Комического эффекта она достигает разными способами: юмор ситуаций часто
дополняется в ее стихах юмором характеров и слов.
Поэтесса владеет необходимым для детского автора умением обнажать
буквальное значение слов и обыгрывать его. А игра сюжетная, звуковая, ритмическая,
образная, словесная в ее стихах изобретательна и щедра: это каламбуры, перевертыши,
лексические шутки и парадоксы. Подобные приемы ловко направляют читателя вглубь
слова, в его природу.
Само название стихотворения «Колдунье не колдуется» построено на
парадоксе. Автор иронически осмысливает знакомый образ, строя его на переплетении
сказочного с реальным. Ее героиня вовсе не коварная и злая, как в фольклоре. Поэт
пытается разобраться в нелепой ситуации – отчего «колдунье не колдуется», ведь
колдовство – амплуа ведуньи:
Сидит колдунья, дуется
На целый белый свет.
Колдунье не колдуется,
И вдохновенья нет.
Колдунья очень напоминает капризного ребенка. Сердитую «на целый белый
свет» героиню преследует невезение. Этот образ рождается из извечной потребности
ребенка в чуде, в сотворении чародейства. Да и вершит она вполне земное волшебство:
вместо вкусненького пломбира – обыкновенный кефир. Ситуации неудачного колдовства
все нагромождаются: вместо курицы получился пистолет, а вместо лакомого банана –
сердитый буран, которые связываются в пару затейливой рифмой:
Наколдовала к завтраку
Из Африки банан,
А появился – здрасьте вам!
Из Арктики – буран!
Словесная игра позволяет превратить вполне нейтральные предметы и
явления – материки и стихии – в антонимические: Африка и Арктика, пение и рисование.
А это расширяет представление о законах Слова.
Авторский вывод каламбурен и лукав: «А может быть, кто дуется, тому и не
колдуется?». Причина неудачного колдовства – не только в недобром расположении духа
колдуньи-капризули, но и в том, что она просто-напросто еще не научилась колдовать.
В стихотворении «Убежало молоко» Бородицкая весело, остроумно
обыгрывает это обиходное выражение. В убежавшем из кастрюли молоке поэтесса
заставляет читателя усмотреть не обидную оплошность, а интереснейшее происшествие –
лихой вояж необычного путешественника:
Убежало молоко,
Убежало далеко!
Вниз по лестнице
Скатилось,
Вдоль по улице
Пустилось,
Через площадь
Потекло,
Постового
Обошло,
Под скамейкой
Проскочило,
Двух старушек
Подмочило,
Угостило двух котят…
Это событие выросло из фантазии ребенка, преувеличения масштаба
заурядного кухонного эпизода, провоцируя и игру воображения читателя.
Стихотворение построено ритмически разнообразно. Каждой из двух его
частей присущ свой ритм. Первая – озорная, считалочная по духу и ритму, с нарастанием
темпа. Динамика споро убегающего с плиты молока подкреплена яркими глаголами –
скатилось, пустилось, проскочило.
Ритм второй части, рассказывающей о «возвращении» молока, замедляется,
сама строка становится более протяженной. И глаголы теперь передают затрудненные,
медлительные действия изрядно уставшего героя:
Вверх по лестнице
Пыхтело,
И в кастрюлю заползло,
Отдуваясь тяжело.
А развязка истории возвращает действие к обыденной реальности:
Тут хозяйка подоспела:
– Закипело?
– Закипело.
Игра с ритмом содействует рождению яркого сюжета, расстановке нужных
акцентов, выделению семантических центров стиха.
Прием шутливого перевертыша в стихотворении «Шторм» помогает воочию
представить картину бушующего моря. Поэтесса использует переносное значение слова
«кипящее» в отношении штормящего моря, т. е. в буквальном его понимании. Она
сравнивает шторм с бурлящей ухой-блюдом. Сближение грозного, опасного явления
природы с прозаической домашней ухой не случайно: ведь для обоих характерно кипение,
пена, рыбная «смесь», соль. Сравнение меткое, но и толику комичное:
Что сегодня с морем сталось,
Все оно перемешалось:
И вскипает, и клокочет
В глубине и наверху –
Будто кто-то сделать хочет
Великанскую уху.
Поварешкою мешает,
Пену белую снимает –
Тут подсыпал, там подлил!
Неспокойное состояние моря передают многочисленные глаголы – вскипает,
клокочет, перемешалось. А своеобычный ритм стихотворения заставляет ощутить
перекаты гигантских волн с белыми гребнями соленой пены, что одновременно
напоминает и бурное кипенье знатной ухи. Высокое и низкое меняются местами. Шторм
– величественное, устрашающее явление природы – низводится до уровня «великанской
ухи». Бородицкая подключает шутку – реплику незадачливого кулинара:
– Так и есть!
Пересолил!
Но ощущение грандиозности происходящего сохраняется, тем более что
загадочным остается могущественный повелитель морской стихии.
Вещественный, зримый образ моря, изящество и многообразие словесной игры
помогают читателю сопоставить разные по характеру явления, освободиться от
прямолинейного взгляда, многогранней ощутить окружающее, глубже проникнуть в
слово, его таинственные связи, ритм.
Необычное видение глобального космического тела, неизменной спутницы
Земли предлагает Бородицкая в стихотворении с теплым названием «Тетушка Луна».
Обычно холодное, бесстрастное светило кажется герою доброй, улыбчивой тетушкой,
делящейся с запоздалым путником своим неярким светом:
Я возвращался из гостей,
В потемках шел пешком,
За мною тетушка Луна
По небу шла бочком.
Неторопливая – бочком – походка тетушки явно навеяна игрою лунных фаз:
персонажу освещала путь ущербная луна, месяц. Эта занятная картинка «тренирует»
глубину и остроту читательского видения мира.
Своеобразное развитие образ луны получает в стихотворении «По серебряной
дорожке». Оно сходно по жанру с колыбельной песенкой. А домашний, уютный облик
Луны соединяется здесь с романтическим:
По серебряной дорожке
Поплывем с тобой во сне,
По серебряной дорожке
Приплывем с тобой к Луне.
Скажет ясная луна:
«Я соскучилась одна.
У меня в прохладных залах
Голубая тишина.
Голубого молока
Дам для малого сынка,
А для мамы для усталой
У меня постель мягка…»
Бородицкую роднят с фольклорной традицией мягкая, лирическая,
усыпляющая интонация колыбельной песни, напевный ритм, фольклорные образы – ясная
луна, малый сынок, мягкая постель. Эти приемы
помогают воссоздать нежное
эмоциональное состояние засыпания, погружение в сновидения, приглашая и читателя
отправиться в мир чудесных грез.
Лирическая стихия у Бородицкой нередко перемежается озорством. Но ее
поэтические шутки осмысленны и содержательно насыщенны, дополняясь вторым
планом, вовлекая читателя в постижение его тайны.
В жанре считалки, требующем отточенной виртуозности, поэтесса опирается
на детские ощущения. Назвав свое стихотворение не «Счи», а «Щи-талочка», через «щ»,
да еще с дефисом, Бородицкая применила позаимствованное у ребятни слово и обыграла
сюжет считалки, в которой со знанием дела поведала о приготовлении щей – аппетитно и
забавно:
Чищу овощи для щей,
Сколько будет овощей?
Три картошки, две морковки,
Луку полторы головки,
Да петрушки корешок,
Да капустный кочешок.
Потеснись-ка ты, капуста,
От тебя в кастрюле густо!
Раз-два-три, огонь зажжен –
Кочерыжка, выйди вон!
Задорный ритм стихотворения, азартное перечисление незатейливых
«ингредиентов» для щей, характерные словесные формулы («выйди вон!») – все это
соответствует считалочным канонам и духу жанра. Фольклорные приметы помогают
уловить своеобразную связь автора с народной традицией, пополняя литературнотворческую базу читателей-детей.
Бородицкая пополняет игровую палитру своей поэзии приемами звуковой
игры. На игре звучаний построено стихотворение «Разговор с пчелой». Оно развивается
как диалог человека с насекомым. Звукопись служит способом «идентификации» реплик
пчелы с типичным для нее жужжанием. На возмущение ужаленного человека пчела
резонно отвечает:
А ты как мог
Сорвать любимый мой цветок?
Ведь он мне был уж-жасно нуж-жен.
Я берегла его на уж-жин.
Нарочитое скопление в стихотворении звонких согласных, их удвоение,
напоминая пчелиный звон, создает на малом пространстве стиха колоритный образ
насекомого, что содействует развитию звукового чутья.
Удивительно своей точностью и лаконизмом стихотворение «Змея».
Повышенная концентрация гласных «е» и «я», входящих в словечко «змея», и сама
протяженность строки (иногда разбитой на лесенки) в сочетании с особым ритмом и
звуками, помогает рождению емкого образа героини – пространственного и звукового.
Прыгающий ритм стихотворных строчек словно повторяет зигзагообразные движения
пресмыкающегося:
Увидев свой хвост, удивилась змея:
– Неужто, друзья, это все еще я?
А звуки З, Ж, Щ позволяют еще и услышать ее недоброе шипение.
Как видим, Марина Бородицкая – умелый и изобретательный мастер.
Органичное сочетание в ее поэзии духовно-нравственной глубины и многоуровневой
игры, обыгрыш смысловых связей, нарочитое смешение реальности и воображения,
сказочная и игровая стихия, переосмысление привычных образов и ситуаций, становясь
предметом вдумчивого чтения ребенка, опровергают стереотипы, помогают углубить
познание мира, содействуют развитию интеллектуальной и творческой свободы.
Интересная, разнообразная игра Бородицкой со словом опирается на умные забавы, а в
итоге содействуют воспитанию языковой чуткости. Игра со звучанием, использование
звукоподражания обогащает эстетическую природу поэтического текста, усиливает его
смысловой потенциал. Вариативность поэтической техники, разнообразие метрических
сочетаний, вольная деформация размеров, ритма, темпа в стихах М. Бородицкой
позволяют читателю полнее ощущать движение и ритм бытия. А ее поэзия, насыщая
интеллектуально-познавательные и духовные запросы ребенка, обогащая его
эмоционально, может способствовать воспитанию незаурядного творческого читателя.
Литература:
1. Арзамасцева, И. Н. Бородицкая Марина Яковлевна (р.1957) / И. Н. Арзамасцева //
Русские детские писатели ХХ в. : биобиблиогр. словарь. – 2-е изд. – М. : Наука, Флинта,
1998. – С. 75–76.
2. Гордеева, Г. Снесла курочка яичко? – Необъективные заметки о «новой» детской
литературе / Г. Гордеева // Дет. лит. – 1991. – № 6. – С.3–8.
3. Звонарева, Л. Детский мир поэзии на рубеже тысячелетия / Л. Звонарева // Дет.
лит. – 2000. – № 1. – С. 91.
4. Климов, В. Детство – и есть судьба: к поэтике «сдвинутой» литературы / В.
Климов // Дет. лит. – 1992. – С. 9–16.
5. Соложенкина, С. Истина между двумя крайностями / С. Соложенкина // Дет.
лит. – 1986. – С. 24–25.