Воспоминания о А.С.Макаренко

Наталия ЧУДНАЯ,
народный судья
ВЕРНЫЙ ЭТАЛОН
И вот мы стоим неровной шеренгой перед Антоном Семёновичем — плохо одетые,
неаккуратные, неопрятные... Макаренко проводит смотр этому «параду». Это наше первое
знакомство с Антоном Семёновичем. Более года никто из нас не решался поехать из
полтавской колонии в коммуну Дзержинского, как нас ни уговаривали. Справедливости ради
надо сказать, что полтавские педагоги горячо убеждали нас ехать к Макаренко, но мы всё
отказывались,— боялись. До нас доходили сведения, что в коммуне строгие порядки и
дисциплина. Но вот в конце концов 70 девочек и мальчиков решились и поехали в Харьков,
Вид у нас был, видно, неважнецкий, потому что Антон Семёнович только молча и едва
заметно покачивал головой.
Антон Семёнович раза два молча прошелся вдоль шеренги, выстроенной в «тихом»
клубе, и по всему видно было, что внешний облик нашей пестрой компании ему не совсем
понравился.
— Ребята вы неплохие,— сказал Макаренко,— но одежда на вас небрежная. У нас так
жить нельзя, коммунары вас такими не примут!
Сам Макаренко был подтянут, аккуратен — на его выглаженном костюме нигде ни
морщинки, ни складочки, многие из нас сразу же ощутили какую-то неловкость.
Я стояла в первом ряду, и Макаренко обратил внимание на то, что челка спадает у
меня на лоб и на глаза. Он подошел ко мне и как-то спокойно, не строго, как бы невзначай
сказал:
И волосы нужно подбирать... Это зрение сохранит...
Я готова была провалиться от стыда сквозь землю, но Антон Семёнович добродушно
посмотрел на меня. Затем обратился ко всем новичкам со словами:
Вы же молодые люди! Как можно забывать о своем внешнем виде? — Потом,
помолчав, добавил: — Ну, не буду вас огорчать. Забудем это, вы будете в дальнейшем
подтянуты...
Больше Антону Семёновичу не приходилось разговаривать с нами по этому вопросу.
Мы влились в семью коммунаров и сразу же стали привыкать к чистоте и порядку, к
подтянутости и аккуратности. И мудрено было не привыкнуть, когда каждый день члены
санитарной комиссии осматривали у всех нас шеи, уши, ногти, белье, постель. Сами ребята
следили за чистотой и были в этом требовательными, придирчивыми. Чистота в коммуне,
действительно, царила необычайная. Это отмечали даже многочисленные гости — делегации
и экскурсии, посещавшие нас чуть ли не ежедневно. И просто немыслимо было ходить
неопрятным в обстановке сверкающей чистоты.
Так уже сам коллектив влиял на нас с первых же часов пребывания в коммуне.
Позднее в этой атмосфере праздничной приподнятости, высокой требовательности, дружбы
и товарищества менялись наши души. Макаренко создал коллектив, в котором были свои
законы, свои порядки, свои традиции, и в этом коллективе каждый новичок постепенно
привыкал к труду, к учебе, честности, правдивости.
Макаренко как бы раз и навсегда завел пружину коммунарского механизма, и этот
механизм действовал безотказно, четко и ровно.
За выполнением всех наших правил следили органы детского самоуправления без
всякого, казалось, личного участия Макаренко, но каждый знал, ощущал, что всей нашей
жизнью руководил Антон Семёнович, человек, для которого не существовало мелочей в
буднях коммуны.
Мы всегда были одеты чисто и аккуратно, и это было в порядке вещей. Лишь
немногие коммунары в то время знали, что Антон Семёнович в куче повседневных дел не
-1-
забывал и о таком, казалось бы, мелком вопросе, как фасоны нашей одежды, особенно
девочек. Он хотел, чтобы мы были одеты скромно, однако изящно и аккуратно.
В этой связи мне припоминается случай, происшедший тогда, когда Макаренко уже
работал в Киеве, а мы вышли из коммуны на самостоятельный трудовой путь. Было это
осенью 1938 года или весной 1939 года, точно уже не помню. Антон Семёнович, приехав в
Харьков, пригласил группу коммунаров в ресторан гостиницы «Красная» на обед. В этой
группе была и я. Во время обеда Макаренко интересовался нашей жизнью, работой, учебой,
личными делами. Разговор быстро и незаметно переходил с одной темы на другую.
Вспоминали многих наших коммунаров, рассказывали Антону Семёновичу об их судьбе,
много смеялись, шутили...
Вдруг Антон Семёнович неожиданно завел речь о нашем питании. И не как-нибудь
вскользь, невзначай, а обстоятельно и серьезно.
— Как вы кушаете, как питаетесь? — спросил он, и обратившись к девчатам, строго
добавил: — Смотрите, на еду денег не жалейте, а то станете ещё экономить, чтобы тряпки
покупать! Будете плохо питаться — туберкулез наживете. Главное — хорошо питайтесь,
здоровье берегите. А одеваться нужно скромно, чисто, аккуратно...
Сколько подлинной отеческой заботы было в этих словах! Так мог говорить только
очень сердечный человек, отец, озабоченный судьбой своих детей, их здоровьем.
Кстати, встреча, о которой я здесь говорю, была последней моей встречей с Антоном
Семёновичем. После ужина все мы пошли вместе с ним на торжественный вечер в
педагогический институт. Вскоре Антон Семёнович уехал и затем мы получили скорбное
известие о его кончине.
Почти три десятилетия прошли с тех пор, как мы росли в большом и шумном отчем
доме, где великодушный предусмотрительный и заботливый хозяин создал всё, чтобы дети
его были сыты к одеты, жили в тепле, учились и получали профессию. Три десятилетия... А
воспоминания свежи!
И в каждом эпизоде, который возникает в памяти, Антон Семёнович встает передо
мной, как умный и тактичный педагог, принципиальный и требовательный воспитатель.
У нас в коммуне был неплохой фруктовый сад, гордость наших ребят. Мы заботливо
ухаживали за деревьями, ежегодно собирали урожай яблок, слив и груш, который шёл в
нашу коммунарскую столовую.
Но далеко не всегда кое-кто из нас мог дождаться созревания фруктов!
Однажды я вместе со своей подругой Аней Красниковой взобралась на дерево, где не
было еще ни одного созревшего яблока. Мы уютно умостились на ветках и рвали яблоки,
складывая их в подолы платьев. Вдруг на аллее показался Антон Семёнович. «Антон
идет»,— шепнула я. Мы обе замерли, затаив дыхание. Когда Антон Семёнович поравнялся с
нашим деревом, у кого-то из нас выпало яблоко и покатилось прямо к его ногам. Макаренко
поднял голову и увидел нас.
Мы могли ожидать чего угодно, только не того, что произошло. Антон Семёнович
спокойно приказал нам слезть и, видя, что взобрались мы довольно высоко, даже помог
спуститься с дерева. Мы дрожали от страха. Ну, думаем, сейчас Макаренко отчитает нас или
скажет, что передает вопрос на Совет командиров. Но ничего этого не случилось. Антон
Семёнович велел нам идти в корпус. Шли мы вместе с ним молча, он не проронил ни слова.
В вестибюле он сказал:
— Положите яблоки здесь и идите отдыхать...
По вечерам, перед сном, наш местный радиоузел сообщал обычно обо всех
чрезвычайных происшествиях дня. В этот вечер мы с Аней ожидали, что по радио расскажут
и о нашем проступке. Нас это пугало не только потому, что мы сами могли получить наряд, а
потому что такое наказание влекло для всего нашего отряда потерю первенства в
-2-
соревновании. Подвести свой отряд — означало настоящую трагедию, неподдельное горе
для любого из нас.
Уже все ребята разошлись по спальням, уже идет вечерняя радиопередача, но о нашем
проступке — ни слова. «Значит, Антон Семёнович передаст дело на Совет командиров» —
решили мы.
Но шли дни, недели, а на Совет командиров нас не вызывали. Мы с Аней были в
полном недоумении,— ведь рвать яблоки, а тем более зелёные, было в коммуне строгонастрого запрещено, и такой проступок сам по себе не являлся таким уж незначительным и
незаметным, тем более, что сам Антон Семёнович застал нас на месте «преступления!»
Наше недоумение, однако, рассеялось. Когда созрел урожай, коммунары вошли в
столовую и увидели, что на каждой тарелке лежат по два крупных отборных спелых яблока.
На наших же тарелках — моей и Аниной — лежали по два сморщенных зеленца. Мы сразу
поняли, в чем дело и молча прикусили губы. Но ребята за соседними столами спросили
дежурного по столовой: «Почему Наташе и Ане попались такие яблоки?». Дежурный
ответил:
— Антон Семёнович сказал, что они своим яблокам не дали вырасти...
Ребята, ничего не понимая, только пожали плечами. Мы же рады были, что в тот день
к этому вопросу больше никто не возвращался.
Мне никогда не забыть этой истории с яблоками. Я часто думаю о ней и прихожу к
убеждению, что неожиданный для нас поступок Антона Семёновича отнюдь не был местью
или издевкой. Он был глубоко педагогичным, Макаренко напомнил нам, что нарушение
кодекса законов коммуны так или иначе повлечет за собой то или иное наказание. Антон
Семёнович по доброте своей не предал этот случай огласке по местному радио или на Совете
командиров, но всё же дал нам понять, что нельзя безнаказанно нарушать святые для
коммунаров правила. Это был незабываемый для нас урок! И я на всю жизнь благодарна за
него Антону Семёновичу.
В каждом, даже порой незначительном поступке Антона Семёновича виден его
педагогический подход к делу. Помнится мне и такой случай. Произошел он значительно
позже, когда я уже работала в цехе укладчицей электроякорей. Хотя я и мои подруги были в
то время не такими уж маленькими, но подчас что-то детское проявлялось в нашем
поведении. И вот как-то во время обеденного перерыва мы с подругой шли по лестнице
заводского корпуса и вдруг нам вздумалось сесть на перила и съехать вниз.
Видно, такая уж была у меня судьба, что свидетелем каждого моего проступка должен
был явиться не кто иной, как сам Антон Семёнович! Когда мы лихо, как мальчишки, мчались
по накатанным до блеска перилам вниз, у финиша нас ждал… Антон Семёнович.
Состояние мое было таким же, когда Макаренко застиг меня на яблоне.
За своё ухарство я получила пятнадцать нарядов. Мне нужно было убирать места
общего пользования. Так заведено было у нас в коммуне, и меня это наказание ничуть не
оскорбляло, не унижало. Стараясь лишь избежать неловкости перед ребятами, я производила
уборку ночью и ночью же сдавала её дежурному члену санитарной комиссии.
Давным-давно я уже выполнила свои пятнадцать нарядов, уже забыла о них, но не
забыл о моем «полёте» на перилах Антон Семёнович. Когда спустя некоторое время я ехала
с ним в составе делегации коммунаров в Киев на съезд комсомола Украины, он мне по
дороге как-то невзначай сказал:
— Наряды за езду на перилах я с тебя снимаю.
Я почувствовала в его словах какую-то добродушную иронию, какую-то милую,
только ему присущую ласку, скрытую под личиной особой, макаренковской суровости.
Мы оба рассмеялись.
В этой связи припоминается мне и другой случай, происшедший вскоре, на
комсомольском съезде. Антон Семёнович поручил мне приветствовать съезд от имени
-3-
детских трудовых коммун Украины. Я тщательно готовилась к выступлению, а выйдя на
трибуну, говорила в общем бойко, но в одном месте перепутала фамилию одного из членов
президиума съезда. Это вызвало оживление в зале. Услышав смех и не понимая, что
произошло, я взглянула на Антона Семёновича. Он был серьезен, но, поняв, что я глазами
ищу у него «спасения», стал мне улыбаться и даже рассмеялся. Получив такую поддержку, я
вмиг овладела собой и смело продолжала свою речь.
В перерыве Антон Семёнович подошел к группе коммунаров и сказал мне:
— Вот видишь, как ты всех нас рассмешила!
Версии о суровости Макаренко, о его строгости и сухости усиленно распространяли
его недруги и идейные противники. Мы же, его дети, росшие под одной крышей с ним,
знавшие его как никто другой, знали, всеми своими сердцами ощущали безграничную его
мягкость и доброту.
Антон Семёнович не всегда был одинаковым. Его настроение, его решения целиком
диктовались обстановкой, поступками окружавших его людей. Он мог быть добрым, мог
быть гневным, мог быть ласковым или сосредоточенно-задумчивым. Но как бы ни менялось
его настроение, он всегда оставался справедливым. Ни один честный человек, хорошо
знавший его, не скажет, что Антон Семёнович был когда-нибудь несправедлив.
Даже тогда, когда имелись все предпосылки сердиться, Антон Семёнович умел
владеть собой и находил подходящий для данного случая тон.
Как-то заведующий рабфаком коммуны Евгений Сильвестрович Магура вёл урок
литературы. Изучали мы «Энеиду» Котляревского. Но ход урока был нарушен неумной
выходкой шаловливого воспитанника Степаненко, который вместо точного ответа на
заданный вопрос, стал говорить «вокруг да около», чем вызвал смех товарищей.
Проходивший по коридору Антон Семёнович услышал шум в классе и сказал затем
Степаненко на перемене:
— Ну, пойдем, весельчак, отдохнем с тобой вместе...
Издали я внимательно наблюдала за Антоном Семёновичем и Степаненко. Меня
интересовало, что же сейчас произойдет?
Степаненко сразу присмирел. О чем был разговор, я не знаю, Я видела, как Антон
Семёнович, улыбаясь, разговаривал с ним, вполголоса, что-то растолковывая.
Едва начался следующий урок, как Степаненко попросил у преподавателя извинения
за происшедшее и добавил:
— Разрешите мне, Евгений Сильвестрович, ответить на заданный вопрос.
— Отвечай,— согласился Магура.
Степаненко хорошо знал урок, и преподаватель остался доволен его ответом.
Больше Степаненко не разрешал себе шалостей на уроке. Видно, подействовала
короткая, но вразумительная беседа с ним Антона Семёновича.
Почти каждый приходящий на память эпизод, связанный с Антоном Семёновичем,
вызывает во мне теплое, радостное чувство. Лишь один случай оставил у меня на всю жизнь
неизгладимую горечь.
Я хочу рассказать о возмутительных нападках на Макаренко его идейных врагов, а
ведь таких нападок было немало. И они-то и подкосили преждевременно его здоровье.
Как-то Антон Семёнович приехал из Киева в коммуну на выпускной вечер. Для всех
нас приезд его явился большим праздником. Вечер вылился в прекрасное торжество
детворы: столы были уставлены множеством вкусных блюд и лакомств, вокруг всё казалось
оранжевым от обилия мандаринов и апельсинов; ребята получили конфеты, печенье.
На вечере Антон Семёнович произнес напутственную речь. Смысл предельно ясных и
простых его слов сводился примерно к следующему: смело и бесстрашно идите в большую
жизнь, твердо шагайте по пути, указанному Коммунистической партией!
-4-
Среди нас, коммунаров, не было ни одного человека, который не понял бы этих
пламенных напутствий нашего воспитателя. Но нашлись в зале люди, ничего общего не
имевшие с нашим коммунарским коллективом,— отъявленные враги коммунистической
педагогики. Когда Макаренко уже уехал в Киев, они извратили смысл его слов. Была
выпущена многотиражная газета, в которой клеветники произвольно и по-своему
истолковали речь Макаренко на выпускном вечере. Я держала в руках номер этой газеты и
глазам своим не верила. Ведь ничего подобного Антон Семёнович на вечере не говорил!
Кровь закипала у меня в жилах от гнева. Такое же чувство переживали и другие коммунары.
Но ещё более горьким стало это чувство, когда нам стало известно, что враги
Макаренко постарались отправить ему этот номер газеты в Киев. Мы, коммунары,
собирались группами и с возмущением говорили о мерзавцах, посмевших поднять руку на
«нашего Антона». Все мы в то время уже твердо знали, что никто из коммунаров не свернёт
с пути, на который вывел нас Макаренко. Мы были горячо преданы Антону Семёновичу,
хотя к тому времени его уже не было у нас в коммуне.
В течение многих лет я работала на заводе укладчицей электроякорей. Мою
индустриальную профессию определил Антон Семёнович. Едва мы прибыли в коммуну, как
он собрал группу новичков у себя в кабинете для беседы о выборе специальности.
Антон Семёнович подробно рассказал нам о характере производства, ознакомил со
всеми профессиями, которые можно получить здесь. Сейчас, спустя много лет, я думаю о
том, что на его месте не каждый сделал бы это в такой демократичной форме. В конце
концов вновь прибывшую группу детей можно было одним приказом распределить по цехам
и направить на работу, не очень-то спрашивая мнения самих ребят на этот счёт. Но
Макаренко бережно относился к нам, хотел, чтобы каждый из нас полюбил свою будущую
специальность, вот почему он так, не торопясь, обстоятельно разговаривал с нами на эту
тему.
Когда нас вызвали в его кабинет, мы были смущены. Для нас это было непривычным.
В полтавской колонии, где мы до того жили, в кабинет заведующего вызывали только
провинившихся. С первых же слов Антона Семёновича мы успокоились и поняли, для чего
нас сюда вызвали. Но нас поразило одно: Антон Семёнович не только рассказывал нам о
производстве, но как бы советовался с нами. Это выходило уже за рамки всех наших
представлений о порядках в коммуне Дзержинского. Мы ощутили высокое доверие
Макаренко к нам, будущим рабочим. До тех пор с нами везде разговаривали, как с детьми,
которым можно указывать, приказывать, отдавать распоряжения. В тоне же Макаренко было
нечто новое, доселе не знакомое нам. Мы увидели человека, который уважал наше мнение,
говорил с нами, как со взрослыми людьми: серьезно, просто, озабоченный тем, чтобы мы
полюбили свою будущую профессию.
Можно без всякого преувеличения сказать, что из кабинета Антона Семёновича все
мы вышли какими-то другими людьми, поняли, что Макаренко не только начальник, а друг и
советчик.
В моей жизни Антон Семёнович занимает очень большое место. Даже тогда, когда его
не стало, он как бы продолжал руководить многими моими поступками, продолжал
оказывать на меня большое влияние.
Макаренко учил нас твердо добиваться поставленной в жизни цели. Моей давней
мечтой было стать юристом. После окончания рабфака я поступила в Харьковский
юридический институт и продолжала работать на заводе, но война прервала учебу. Работая в
годы войны на одном из сибирских заводов, я не бросала мысли об институте. И вот после
войны, возвратившись в Харьков, твердо решила продолжать ученье. Нелегко мне это было
сделать.
-5-
Личная жизнь сложилась очень тяжело, но я всё же пошла в институт, хотя на руках у
меня был маленький болезненный ребенок.
В самые тяжелые минуты жизни, в дни горьких переживаний я обращала свой
мысленный взор к Антону Семёновичу и знала, если бы он был жив и увидел меня, пожурил
бы за малодушие, но и поддержал бы и ободрил.
В годы войны на мою долю, как и на долю миллионов советских людей, выпали
тяжелые испытания, но положение мое усугубилось ещё и рядом личных обстоятельств.
Однако горе свое я стойко перенесла, потому что находилась в дружном, здоровом рабочем
коллективе. В нашем коллективе было много бывших коммунаров, и мы продолжали жить
дружной единой семьей. Хотя я в то время была, как мне казалось, совершенно одинокой, но
одиночества своего не ощущала,— меня окружали люди, унаследовавшие от Антона
Семёновича благородное чувство настоящего товарищества.
После окончания юридического института я работаю народным судьей, обрела я и
большое личное счастье — имею верного друга и двоих детей, но и по сей день не порываю
связи с бывшими коммунарами. Многие мои друзья трудятся на различных предприятиях, но
все мы храним старую дружбу, встречаемся, горячо интересуемся судьбой друг, друга.
Такую честную, бескорыстную дружбу завещал нам Антон Семёнович.
Из коммунаров вышло много серьёзных, вдумчивых людей, замечательных мастеров
своего дела, честных тружеников. Большое количество питомцев Макаренко высоко несет
звание члена Коммунистической партии.
Интересные явления я наблюдала в заводском коллективе. Влияние горсточки
макаренковцев здесь было настолько велико, что прекрасные коммунарские традиции
дружбы и товарищества перенимали и другие рабочие. И бывало так, что рабочий, никогда в
глаза не видавший Антона Семёновича, с благоговением произносил его имя.
Быть может, я немного отвлекусь от основной линии своего рассказа, но хочу
упомянуть об одном эпизоде из моей практики народного судьи. В событиях, о которых я
говорю, известную роль сыграл и Антон Семёнович, хотя произошли они через два
десятилетия после его смерти.
В участок народного суда, где я работаю, входят два окраинных поселка — Павловка
и Алексеевка. В первые послевоенные годы здесь было очень неспокойно. В общежитиях
кирпичного завода появились какие-то личности, жившие без прописки; они затевали
пьянки, драки, поножовщину. Мне приходилось проводить в поселке выездные сессии
народного суда для слушания дел о хулиганстве.
Выполняя обязанности советского судьи, я поставила перед милицией вопрос об
укреплении в этих поселках паспортного режима, а перед райсоветом — о закрытии
«забегаловок», то есть павильонов и киосков по продаже спиртных напитков. Сама же я
решила пройти по общежитиям и разъяснить закон об ответственности за хулиганство,
поговорить с людьми.
Кое-кто пытался уговорить меня отказаться от этого намерения: «Слишком
рискованное дело затеваете, Наталия Александровна». Не спорю, задача была не совсем
подходящая для женщины. Но я подумала о том, что Антон Семёнович сам всегда был в
гуще опасностей и нас учил не бояться их, смело идти на их преодоление. Я решила: пойду.
На Павловке и Алексеевке пришлось лицом к лицу столкнуться с теми, кто нарушал
покой населения, попирал советские законы, не уважал правил социалистического
общежития. Было видно, что приход судьи произвел на них нужное впечатление. Не скрою,
что случай этот явился и для меня самой определённым экзаменом и испытанием. Я в своем
поступке ощущала какую-то преемственность методов Макаренко и гордилась этим. Я
глубоко уверена, что если бы мне пришлось спросить у Макаренко совета, он, не колеблясь,
ответил бы: «Иди, Наташа, и скажи, что закон наш строго карает хулиганов!» Так я и
поступила.
-6-
Думаю, что не только я, но и многие другие питомцы Антона Семёновича
контролируют некоторые свои поступки с позиций воспитательных принципов Макаренко.
Что ж, это очень верный эталон!
-7-