- Творчество Астафьева и русская литература XIX

1
Говорухина Ю. А.
Интерпретационные установки литературного критика В.Бондаренко
В. Бондаренко – один из самых противоречивых критиков
патриотического толка. Противоречивость оценок, разнонаправленность
эстетических интересов Бондаренко и отсутствие более или менее
целостного
представления
о
мировоззренческих
и
эстетических
координатах его деятельности как критика обусловливает необходимость
прояснения
идеологических
(понимаемых
широко)
оснований
амбивалентности критического мышления Бондаренко.
Бондаренко позиционирует себя как критик-патриот. В основе его
антилиберальных
высказываний
лежит
главная
идеологическая
и
аксиологическая оппозиция, свойственная патриотическому дискурсу в
целом: подлинный патриотизм – (не/анти)патриотизм. «Патриотичность»
как
«символический капитал», который вовлекается патриотами в
дискуссии
политического,
философского,
литературного
и
окололитературного характера, в критической практике Бондаренко
обнаруживает такие дополнительные смыслы, которые делают границу
названной оппозиции проницаемой, порождая противоречивые суждения.
В статьях Бондаренко второй половины 1990-х – начала 2000-х годов
обнаруживается тенденция разъяснения сути категорий патриотизма,
народности,
национализма.
идеологически
значимого
«патриотизм»
политическим
Ее
для
проявление
объясняется
патриотической
либеральным
критики
дискурсом
и
захватом
понятия
опасности
«девальвации» символического капитала. Бондаренко вводит понятие
«истинного патриотизма», что позволяет ему актуализировать оппозицию
«свой – чужой» и границу «своего» идеологического поля.
В критике Бондаренко второй половины 1990-х годов функции
значимых идеологически понятий меняются. Не теряя своих основных
2
значений, они теперь используются для ослабления оппозиции «патриот –
либерал», делая легитимным обращение критика к фигурам Высоцкого,
Ахмадулиной, Бродского в патриотическом дискурсе и др. Это происходит
за счет включения Бондаренко промежуточного понятия в оппозиции
«русский» – «нерусский», «народный» – «ненародный», «православный» –
«неверующий», которое разбивает бинарность и начинает выполнять
функцию своеобразного
канала, связывающего
противоположности.
Данная тенденция проявляется мировоззренчески в уходе Бондаренко от
крайних патриотических течений и стремлении найти срединный путь, в
актуализации точек пересечения «красного» (Т. Глушкова, П. Проскурин,
А. Иванов, Ф. Чуев и др.) и «белого», национально-православного (И.
Шафаревич, И. Глазунов, Л. Бородин, А. Солженицын и др.) патриотизма.
Такими точками являются для Бондаренко присущие обоим течениям
героика и романтизация своих идей, одинаковые нормы нравственности,
«жертвенное отношение к России, следование традициям великой русской
культуры» [4]. Срединным путем (промежуточным каналом) становится
«третий лик» русского патриотизма, «растекающийся во все стороны,
поражающий своей эклектичностью, но живой и продолжающийся»,
приспосабливающийся «к своему меняющемуся народу» [4].
В уходе от крайних патриотических течений проявляется важная
мировоззренческая и гносеологическая черта Бондаренко-публициста и
критика второй половины 1990-х – 2000-х годов – избегание догматичных,
«завершенных» концепций, которое носит характер не резкой оппозиции
(которая неизбежно привела бы к другой спрямленной крайности), а
компромисса, который обеспечивает широту критического ракурса и
гибкость интерпретационной стратегии.
Бондаренко преодолевает распространенное в патриотическом
дискурсе отождествление русскости и принадлежности к русскому этносу
по крови. Задавая направление дискуссии о русскости и русскоязычности в
3
газете «Завтра», критик утверждает: «Если русскость – это не голос крови,
не этническая формула, тогда это некое имперское, вечно строящееся,
видоизменяющееся понятие, определяющее набор духовных констант» [7].
Тем самым, в оппозиции «русский – нерусский» в ее традиционном
патриотическом дискурсном варианте появляется промежуточный член –
«русский духовно». Он важен для понимания позиции Бондаренко в
отношении еврейского вопроса. Бондаренко – умеренный антисемит. Он
верит в мировой заговор, вменяет в вину евреям революцию, культурное
засилие, захват СМИ, требует покаяния евреев за раскулачивание,
расказачивание, убийство Столыпина и императорской семьи и в то же
время признает значение еврейских ученых, пишет о необходимости
диалога двух этносов. При этом в рамках национальной культуры, по
модели Бондаренко, русские и евреи не могут быть равноправны,
последние должны «обрести некие самоограничивающие правила, исходя
из элементарного уважения к стране и народу, среди которого живут» [8].
В словаре Бондаренко «еврей» и «жид» в разных контекстах – либо
синонимы, либо противоположные номинации. Во втором случае «жид» –
человек любой национальности без чувства Родины.
Данные
мировоззренческие
установки,
а
также
актуальное
промежуточное звено «русский духовно» делают возможным выделение
критиком из «чужого» литературного поля фигуры Бродского и
переозначивание поэта в системе «патриотических» координат. В
биографии Бродского Бондаренко актуализирует такие события, в которых
поэт отказывается от еврейского (отказ выступать в синагогах, в
Иерусалимском
университете,
неприятие
(не)евреев), признается в принадлежности
западного
разделения
на
русской культуре. Выбор
Бродского в пользу русской культуры оказывается тем основанием, по
которому Бондаренко определяет поэта как русского (принципиальная
характеристика для патриотической критики). Русскость Бродского
4
проявляется, по Бондаренко, в следовании литературной традиции,
жертвенном отношении к поэзии, погружении в русскую языковую
стихию, духовном родстве с русским народом, максимализме в поведении
[9]. Показательна и интерпретация критиком стремления Бродского
позднеэмигрантского периода уйти из русской культуры. Бондаренко
обращает внимание на то, что этот уход осуществляется не в сторону
еврейской культуры, а в направлении к общемировой, более того,
утверждает неосуществленность этого личного проекта («Русскости в
своей поэзии и даже в жизни, в её запредельности и амбивалентности он
так и не сумел преодолеть» [9]).
Материал статей Бондаренко, в которых появляется писатель-еврей,
позволяет реконструировать типичную стратегию означивания автора как
истинно
русского
писателя
еврейского
происхождения.
Критик
представляет биографию писателя таким образом, что выделяет как
значимую ситуацию, требующую от него выбора родственной по духу
культуры. Писатель выбирает русскую либо отказывается от еврейской
(или космополитизма). Отказ или преодоление еврейства наряду с
осознанием духовного родства с русской культурой является основанием
для означивания писателя как русского. Фактор крови при этом
нивелируется. Такая модель накладывается на личность и биографию
Бродского,
Мандельштама,
Мориц.
В
публицистических
статьях
Бондаренко обнаруживается другая модель означивания – «еврей в
политике».
Политик-либерал
еврейского
происхождения
в
текстах
Бондаренко демонстрирует свою антирусскость, работая на некий
враждебный мировой проект, желая контроля над экономикой России.
По каналу, образованному промежуточным понятием «духовно
русский» Бондаренко осуществляется и обратное действие: лишение
русского (Евтушенко, Вознесенский) по крови характеристики «русский».
5
В оппозиции «православный – иноверец» промежуточным звеном
становится «духовная готовность к принятию веры». Так, в стихах О.
Фокиной Бондаренко видит «если не религиозность в чистом виде, то
поиски ее» [10], сближает религиозность и целомудрие, в оппозиции
«почвенник»
–
промежуточного
«космополит»
«иррационального
–
возможность
художественного
существования
синтеза»
[11].
Синтез порождается, по мнению критика, в результате трансформации
почвенничества под влиянием «беспочвенности нашей эпохи» [11]. При
этом значимая связь полученного гибрида с «почвой» не утрачивается, это
позволяет
Бондаренко
не только оправдать свой
выбор
объекта
интерпретации (личность и творчество «чужих» В. Высоцкого, Вен.
Ерофеева, О. Чухонцева и др.), но и означить его как «своего». Так,
Высоцкий, в интерпретации критика, – «почвенник барака, его почва –
«лимита» семидесятых годов, обитатели «хрущоб» <…> Хоть и слабые – в
отличие от крестьянских – но живые корни живого народа» [11].
Гносеологически гибкая установка на ослабление дихотомии
значимых
идеологических
оппозиций
взаимообусловлены
особой
интерпретационной стратегией Бондаренко. Для его статей характерны как
типичная для патриотической критики охранительная стратегия в
понимании и означивании того или иного литературного явления,
актуализирующая границу «своего» поля, стратегия присвоения «нового»
литературного факта путем набрасывания «своей» сетки значений, так и
стратегия «захвата» позиций, закрепленных в «чужом» литературном поле.
При
этом
направление
интерпретации
в
текстах
Бондаренко
автороцентрично (от текста к автору). По сути, автор становится главным
объектом
интерпретации.
Более
явно
это
проявляется
в
жанре
литературного портрета, чаще других используемого критиком. В
создании юбилейных портретов и портретов-биографий как вариантов
литературного портрета Бондаренко чаще всего использует первую
6
стратегию. В соответствии с жанровыми требованиями, «Неожиданная
проза Леонида Бородина» (1998), «Черемховский подкидыш» (1999),
«Жизнь с открытым сердцем» (2000), «Алая любовь Ольги Фокиной»
(2000), «Живой» (2003), «Покаяние грешного Глебушки» (2003) и др.
представляют
собой
литературно-критические
и
вместе
с
тем
художественно-образные описания судеб писателей, которые отражают и
передают читателю впечатление самого критика от творчества художника
и
его
личности.
портретов
Обязательными
становятся
содержательными
представление
компонентами
социально-исторической
действительности как обстоятельств становления писателя, информация о
политических,
характеристиках
социальных,
мировоззрения
нравственно-психологических
автора,
представление
биографии
писателя как истории сопротивления «чужим» ценностям и утверждения в
системе «своих».
Критика Бондаренко представляет собой уникальный в современной
критике пример моделирования литературного поля. Либеральная и
патриотическая критика как два варианта тоталитарного дискурса
конструируют два некоррелирующих между собой литературных поля, в
котором как «свои» означиваются те или иные литературные явления.
«Чужие» оказываются за пределами границ актуального поля. В модели
литературного процесса Бондаренко, во-первых, присутствуют как «свои»,
так и «чужие», во-вторых, граница очерчивает не края поля, а проходит
внутри. Эта граница, как было отмечено выше, проницаема, что придает
сложной модели Бондаренко дополнительную динамичность: помимо
пополнения новыми означаемыми эта модель предусматривает
акты
переозначивания. Модель Бондаренко, в этом смысле, близка той
теоретической условной модели литературы, которую порождает все
множество литературно-критических суждений рубежа ХХ – ХХI вв.
Однако эта близость формальна в силу не догматичного, но все же
7
идеологически
пристрастного
критического
мышления
Бондаренко-
патриота.
Список литературы:
1. Бондаренко В. Сон патриотов // День литературы. – 2001. – № 8 (59).
2. Бондаренко В. Патриоты от либерализма // День литературы. – 2001. –
№ 9 (60).
3. Огрызко В. Непредсказуемый скандалист // Литературная Россия. –
2005. – 05.08.
4. Бондаренко В. Три лика русского патриотизма // День литературы. –
2002. – № 3 (67).
5.
Бондаренко
В.
Литература
как
восстание
//
URL:
http://viperson.ru/wind.php?ID=213722&soch=1.
6. Бондаренко В. Будущее за новыми почвенниками // Полярная звезда. –
2008. – 25.08.
7. Бондаренко В. Русскость и русскоязычность // День литературы. – 2002.
– № 2 (66).
8. Бондаренко В. Еврей – не жид русский – не было // День литературы. –
2000. – № 20(50).
9. Бондаренко В. Взбунтовавшийся пасынок русской культуры // URL:
http://www.jig.ru/culture/021.html.
10. Бондаренко В. Алая любовь Ольги Фокиной // Наш современник. –
2000. – № 1.
11. Бондаренко В. Почва и космос // Бондаренко В. Крах интеллигенции.
Злые заметки Зоила. – М.: «Палея», 1995. С. 63.