О ТЕРМИНЕ «ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА» Е.Г. Местергази

Гуманитарные науки. Филология
О ТЕРМИНЕ «ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА»
Е.Г. Местергази
Mestergazi E.G. On the term «documentary literature». The article is devoted to description and
analysis of the term «documentary literature». The author considers the reasons of «awakening» of a fact in
the 20th century which led to creation of literature in which a fact has received an independent aesthetic value.
The research is based on the Russian literature and literary theory.
XX в., едва вступив в свои права, исторгнул человека из круга всего ему привычного, устойчивого и как бы само собой разумеющегося и одновременно вверг его в пучину доселе немыслимых страданий, лишений и бед, сами меры человеческого подвига
и падения оказались вдруг за гранью всех
возможных представлений о них. Так действительность неожиданно оказалась фантастичнее вымысла, а факты – красноречивее
слов. В этом смысле весьма примечательна
запись в дневнике М.М. Пришвина: «Всякий
из нас, кто пережил события 1905 г. и переживает войну, относится к своей прежней
жизни, за рубежом 1905 г., как старый дедушка, и только оттого, что внуков нет, внуки – сами дедушки, не рассказывается эпическая повесть о тех давно-прошедших временах» [1].
Родилась новая литература устойчивого,
всеми признанного имени, для которой в
науке нет до сих пор места: едва ли не каждый называет ее по-своему и в частном порядке пытается определить ее место в традиционном ряду – «литература факта», «документальная литература» и т. д. Одно бесспорно: эстетическую значимость этой литературы определяют организующие ее факты,
документы, т. е. нечто, по сути своей противоположное вымыслу.
Причин, вызвавших столь мощный
всплеск в развитии документального начала
в литературе, много:
– «неуклонно нарастающее в литературе
XX в. расщепление, поляризация вымысла и
правды, зачастую столь мирно неразлучных в
бальзаковско-натуралистическую пору» [2];
– интенсивность современной жизни и
способность факта (документа), пробивая
существующий штамп, «дать выход таланту
самой жизни» [3];
174
– факт (документ) – «это нечто открытое,
открытое для твоего свободного осмысления,
нечто противоположное замкнутой в себе
авторской концепции» [4];
– факт (документ) «берет на себя большую часть промежуточной работы, которую
писатель раньше должен был выполнять
один» [3, с. 90] и т. п.
Но главная причина все-таки кроется не
в неких, что называется «технических» возможностях факта (документа) в организации
художественного целого, а в его способности
реализовывать ту важнейшую и труднейшую
задачу, которая носит всеобщий (всемирный)
характер и выдвигается на первый план в
литературе XX в. Суть этой задачи, наверное,
сам того не ведая, еще в 1915 г. прекрасно
сформулировал М.М. Пришвин: «Дело человека высказать то, что молчаливо переживается миром. От этого высказывания, впрочем, изменяется и самый мир» [1, с. 105].
Опора на факт, на документ становится
важнейшей составляющей творческого «инструментария» для писателей ХХ в., воспринимавших литературу как поприще высоко
нравственного служения. «Русская действительность ХХ в., ставшая предметом изображения в прозе Солженицына и Шаламова,
была столь страшна, что потребовала к себе
нового этического подхода. С точки зрения
Варлама Шаламова, она нуждалась не в традиционном эстетическом преображении, но,
скорее, в эстетическом изживании. Писатель
мыслил себя не столько художником, сколько свидетелем, и отношение к литературе у
него складывалось иное: он ставил перед собой задачи не эстетические, а нравственные
и полагал, что для него «овладение материалом, его художественное преображение не
является чисто литературной задачей – а
долгом, нравственным императивом»» [5].
Вестник ТГУ, выпуск 11 (55), 2007
Литература с главенствующим документальным началом в ХХ в. все чаще теснит ту,
что до сих пор принято было называть «художественной». Особенно заметен небывалый спрос на нее в последние два десятилетия ХХ в., плавно переходящие в нынешний
день. О живости этого культурного феномена, его незавершенности и продолжающемся
становлении не в последнюю очередь свидетельствует та терминологическая путаница,
которая окутывает его. Последнее в равной
мере затрагивает как сферу профессионального знания, так и сферу обывательского
сознания.
Нарастание документального начала в
литературе XX в. происходило постепенно и
долгое время молодой наукой о литературе,
занятой глобальным самоосмыслением и самоутверждением, просто не замечалось. Но в
недрах культуры рождались понятия, широко
распространяемые критикой и писателями.
Отошли в прошлое такие распространенные в литературной критике и журналистике рубежа XIX–XX вв. определения, как
«литература сплетен и скандалов», «литература сточных труб», «правдивая летопись»,
«хроника событий», «фотография с натуры»,
«разговор с собой» и т. п. Однако за целое
столетие отечественное литературоведение
не слишком далеко продвинулось в выработке категориального аппарата. Сегодня в отечественной науке в качестве синонимичных
успешно функционируют понятия, не всегда
таковыми являющиеся: «документальная литература», «документально-художественная
литература», «газетно-журнальная документалистика», «литература факта», «человеческий документ», «литература нон-фикшн /
non-fiction» и т. д. Большинство из них рождено в литературно-критической практике и
«официально» наукой не признано, не имеет
прочного статуса.
«Документальная литература» – единственный термин, официально закрепившийся
в науке. Возник еще в 1920-е гг. в критике и
отдельных литературоведческих работах (в
частности, в сборниках ЛЕФа), но еще очень
долго наукой как бы не замечался – не было
соответствующих статей ни в словарях, ни в
энциклопедиях, ни в пособиях вплоть до
конца 80-х гг. И не было, по-видимому, не
случайно. Все это лишний раз указывало на
недостаточную изученность проблематики.
Так, в «Литературном энциклопедическом словаре» 1987 г. издания в довольно
большой статье «Документальная литература» последняя определяется как «худож. проза, исследующая историч. события и явления
общественной жизни путем анализа документальных материалов, воспроизводимых
целиком, частично или в изложении. <...>
Качество отбора и эстетич. оценка изображаемых фактов, взятых в историч. перспективе, расширяют информативный характер
Д. л. и выводят ее как из разряда газетножурнальной документалистики (очерк, записки, хроника, репортаж) и публицистики,
так и из исторической прозы. С другой стороны, идейно-эмоц. содержание Д. л. сближает ее с худож. очерком и мемуарами, однако, в отличие от свободного использования
ими фактич. материала, Д. л. строго ориентирована на достоверность и всестороннее
исследование документов» [6].
Как видим, в данном весьма неопределенном определении «документальная литература» описывается в основном путем вычленения из круга сходных, но не тождественных явлений: она не газетно-журнальный
очерк, не записки, не хроника, не репортаж,
не публицистика, не художественная проза,
не художественный очерк, не мемуары.
Сузив свой предмет до рамок «художественной прозы, исследующей исторические
события и явления общественной жизни»,
В.С. Муравьев в качестве едва ли не первых
примеров документальной литературы приводит беллетризованные биографии Стендаля «Жизнь Гайдна, Моцарта и Метастазио»,
«Жизнь Россини», а также Цвейга и др. Причем в хронологическом плане они следуют
непосредственно сразу за такими историографическими сочинениями, как «История
Пугачева» А.С. Пушкина и «История французской революции» Т. Карлейля.
Следующий тезис насчет несовпадения
документальной литературы с газетножурнальной документалистикой, публицистикой и исторической прозой более или менее понятен, хотя и он требует уточнения –
границы между различными произведениями
перечисленных жанров весьма размыты, неопределенны.
Далее, уверенно отделяя документальную литературу от художественного очерка,
мемуаров, В.С. Муравьев настаивает на не175
Гуманитарные науки. Филология
возможности «свободного использования»
ею фактического материала. Весьма сомнительное утверждение, и как-то мало оно приложимо, например, к «Последним дням царского режима» А.А. Блока или «Десяти дням,
которые потрясли мир» Дж. Рида, отнесенным автором к произведениям документальной литературы.
Говоря о советской документальной литературе, В.С. Муравьев отмечает ее чрезвычайное разнообразие «и по тематике, и по
формам, сочетающим хроники событий, репортажи с биографиями историч. лиц и героев Великой Отечеств. войны», т. е. в определенной степени отказывается от некоторых
прежних своих утверждений, в частности, от
установки четких границ, например, между
документальной литературой и публицистикой или художественным очерком. Так,
«Брестская крепость» С.С. Смирнова, первым делом приходящая на ум автору, не что
иное, как «очерковая книга о войне»; в том
же жанре написаны и упомянутые им «Тетради из полевой сумки» В. Ковалевского,
«Берлин, май 1945» Е.М. Ржевской.
Относя биографию к документальной
литературе, В.С. Муравьев решительно отказывается включать в последнюю такие близкие жанры, как автобиография, дневник, мемуары и т. д.
Все эти неувязки, недоразумения можно
было бы приписать личной неудаче автора
рассматриваемой статьи, но вряд ли это было
бы справедливо: следует помнить о царящей
по сей день в науке общей сумятице вокруг
рассматриваемого нами предмета, о разноголосице и неготовности изучать явление в его
целостности.
Показательна статья в Большом Энциклопедическом Словаре, где буквально сказано следующее: «Документальная литература, очерки, реже произведения др. жанров,
содержанием к-рых являются реальные и характерные явления, события, лица. Д. л., как
правило, включает публицистическую оценку автора. Мн. произв. Д. л. имеют художественное значение (напр., «Брестская крепость» С.С. Смирнова, «Блокадная книга»
А.М. Адамовича и Д.А. Гранина, «У войны –
не женское лицо» С.А. Алексиевич)» [7].
Выходит, что далеко не все произведения
документальной литературы «имеют художественное значение», из жанров главенст176
вует очерк. Любопытно, правда, что, поразному определяя документальную литературу, авторы обеих статей в качестве примеров приводят одни и те же произведения.
При этом В.С. Муравьев склонен считать
описываемый предмет отдельным «видом
литературы», а в БЭС это, вероятно, не подразумевается. Если же мы все в том же «Литературном энциклопедическом словаре»
посмотрим статью «Очерк», то выяснится,
что очерк «чисто документальный» – «жанр
публицистики» [8] (автор статьи Г.Н. Поспелов); откроем ради интереса статью «Дневник» – в ней последний будет определен как
«внелитературный жанр» [8, с. 98] (автор
статьи В.Н. Шикин), при этом «смежный» с
ним жанр автобиографии в соответствующей
статье В.А. Мильчиной будет отнесен к «литературному прозаическому жанру» [8, с. 12],
о жанре мемуаров будет сказано и вовсе обтекаемо – «повествование от лица автора о
реальных событиях прошлого, участником
или очевидцем которых он был» [8, с. 216].
Так или иначе единства взглядов в позициях
литературоведов нет, даже в рамках одного
энциклопедического издания.
В недавно изданной «Литературной энциклопедии терминов и понятий» тот же
В.С. Муравьев уже более осторожен в суждениях, вводя понятие «документальное» как
синоним «документальной литературы» и
отмечая, что «Д. л. представляет собой явление сравнительно новое и развивающееся;
границы ее жанров – предмет литературоведческих дискуссий» [9].
Не много пока специальных научных работ, где бы термин «документальная литература» получил развернутое описание. Выделяются работы Лидии Гинзбург. Еще в
1970 г. в одной из ее статей отмечалось: «Документальная литература, переводя жизнь на
свой язык, в то же время как бы берет обязательство сохранить природу жизненных фактов. Если, таким образом, жизнетворчество
(подразумевается: художественная литература. – Е. М.) строит жизнь по законам искусства, то здесь принцип обратный: документальная литература стремится показать связи
жизни, не опосредованные фабульным вымыслом художника. Но отсутствие вымысла
не означает отсутствия организации. Построение личности в документальной литературе подчинено эпохальным представле-
Вестник ТГУ, выпуск 11 (55), 2007
ниям о человеке и закономерностям господствующих стилей. В самой этой зависимости
сохраняется, однако, специфика документального отношения между действительностью и словесным искусством. <…> Литература воспоминаний, писем, размышлений
ведет прямой разговор о человеке. Хроникальная и интеллектуальная, мемуарная и
философская, она подобна поэзии открытым
и настойчивым присутствием автора» [10].
Хотелось бы отметить и единственную в
своем роде книгу И. Янской и В. Кардина
«Пределы достоверности. Очерки документальной литературы», вышедшую в свет в
издательстве «Советский писатель» в 1981 г.
В ней документальная литература, подобно
тому, как позднее в статье В.С. Муравьева,
рассматривается в качестве «нового вида литературы», но определяется существенно
иначе – обнимающей «столь разнообразные
жанры, как повесть и дневник, очерк и мемуары, биография и пьеса» [11].
При этом авторы, указывая на «полемичность» жанров документалистики, отмечают: «Документальная литература, при всех
своих достоинствах, честно одержанных победах, – не надо заблуждаться, тешить себя
иллюзиями, – уступает многим видам недокументального творчества. Соотношение ее и
литературы вообще – соотношение части и
целого» [11, с. 402].
В самом конце столетия термин «документальная проза» («документалистика»)
входит в круг школьных понятий. Так, в
учебной хрестоматии для школ и классов с
углубленным изучением литературы, гимназий
и лицеев «Литература. 5 кл.» можно прочитать следующее: «Документальная проза –
это произведения, знакомящие читателя с
фактическим материалом. В документалистику входят воспоминания участников каких-то событий, письма реальных людей,
отчеты должностных лиц и т. п. Задача документалистики – заставить читателя осмыслить какое-то явление» [12].
Термин «документалистика» вообще, как
правило, обслуживает произведения, принадлежащие журналистике.
Помещая статью «документалистика» в
авторском энциклопедическом словаре «Эс-
тетика. Теория литературы» (2003), Ю.Б. Борев, едва ли не впервые, прямо, без какихлибо оговорок, вводит описываемое явление
в круг художественной словесности: «Документалистика – художественное произведение, основанное на документально подтвержденных фактах» [13], тем самым ломая
сложившуюся в отечественной науке традицию разделения литературы на художественную и документальную или художественнодокументальную. Остается только сожалеть,
что эта словарная статья столь лаконична.
Таким образом, единственный формально
признанный термин трактуется учеными поразному, все еще оставаясь дискуссионным.
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
Пришвин М. // Лит. учеба. 1989. № 6. С. 101.
Великовский С. // Иностранная литература.
1966. № 8. С. 200.
Палиевский П.В. // Проблемы художественной
формы социалистического реализма: в 2 т. М.,
1971. Т. 1. С. 95.
Павлова Н. // Иностранная литература. 1966.
№ 8. С. 188.
Голубков М.М. Александр Солженицын. В
помощь преподавателям, старшеклассникам
и абитуриентам. М., 2001. С. 26.
Муравьев B.C. // Литературный энциклопедический словарь. М., 1987. С. 98.
Большой Энциклопедический Словарь. Изд.
2-е, перераб. и доп. М.; СПб., 1997. С. 368.
Литературный энциклопедический словарь.
М., 1987. С. 263.
Литературная энциклопедия терминов и понятий / гл. ред. и сост. А.Н. Николюкин. М.,
2001. С. 234.
Гинзбург Л. Я. // Вопр. литературы. 1970.
№ 7. С. 84, 90-91.
Янская И.С., Кардин Э.В. Пределы достоверности. Очерки документальной литературы.
М., 1981. С. 5.
Ладыгин М.Б., Нефедова Н.А., Тренина Т.Г.
Литература. 5 кл.: учеб. хрестоматия для
школ и классов с углубл. изуч. лит., гимназий
и лицеев: в 2 ч. Ч. 2. М., 1998. С. 112.
Эстетика. Теория литературы: энциклопедический словарь терминов / Ю.Б. Борев. М.,
2003. С. 120.
Поступила в редакцию 2.07.2007 г.
177