Коннотации растительной лексики как отражение картины мира

Роза X. Т у г у ш е в а
Санкт-Петербург
Коннотации растительной лексики
как отражение картины мира (чешский лес)
В системе каждого языка находит отражение связь лексичес­
ких единиц не только по линии их денотативных значений, но
и по их коннотациям.
Систему коннотаций каждого языка можно соотнести с языко­
вой картиной мира (ЯКМ), изучению которой в последнее время
уделяется значительное внимание.
Представление о ЯКМ на сегодняшний день еще не устоялось
в лингвистике полностью. Одни ученые понимают ЯКМ доволь­
но широко, другие считают, что „не все в системе языка имеет
отношение к картине мира, так как не все в языке направлено на
отображение познавательных и ценностных концептов” (Радбиль 1995, с. 434). Следовательно, изучение лексики в рамках
ЯКМ связывается с особенностями концепта, который определя­
ется как „дискретная, содержательная единица коллективного
сознания, отражающая предмет реального или идеального мира
и хранимая в национальной памяти носителей языка в вербально
обозначенном виде” (Бабушкин 1998, с. 12).
ЯКМ отражает главным образом не процесс называния чело­
веком объектов реального мира, а процесс познания им объектив­
ной действительности через ословленные объекты. ЯКМ демон­
стрирует работу самого языка, показывает, как в языке проис­
ходит лексическая объективация духовного, т.е. того, что нельзя
увидеть, услышать или потрогать руками. ЯКМ имеет дело, по
выражению Арутюновой, с „образами языка, запечатленными в
самом языке” (Арутюнова 2000, с. 7).
104
В ЯКМ слова входят преимущественно в своих фигуральных
значениях, которые формируются, в частности, в результате ме­
тафорического переноса наименования с одного денотата на дру­
гой. Вторичная номинация служит одним из основных способов
выражения аспектов духовного мировидения человека.
С развитием в слове переносного значения связано изменение
его стилистической характеристики, которая отличается „свобод­
ной вариативностью и широкой комбинированностью, проявля­
ющимися в дискурсе” (Яковлев 1991, с. 114). Стиль, по мнению
Ф. Мико, это не только дифференцирующий, специфицирующий
аспект текста и его ценности, но и цементирующий его фактор,
что „позволяет поднять его до уровня содержания и рассматри­
вать как глубинную концепцию того содержания, которая рож­
дается вместе с ним” (Miko 1976, с. 22-23).
Глубинную основу высокого стиля, наряду с другими консти­
туирующими его параметрами, составляет чувство восторга, па­
тетики, приподнятости и пафоса, что в значительной степени
присуще словам, в лексикографической практике до сегодняш­
него дня именуемым книжными словами. Книжные слова отно­
сятся главным образом к сфере письменного языка, который
и зародился у славян прежде всего для выражения веры, т.е. духо­
вного содержания, которое сначала у них передавалось другим
(старославянским) или вообще даже чужим (латинским) языком.
Выражение чего-либо высокого или возвышенного у славян, та­
ким образом, проходит путь от использования самостоятельного,
но чужого языка до растворения в своем собственном литератур­
ном языке, где высокие слова выступают одним из основных
средств эстетизации текста. „Патетическое слово и его образ­
ность, - пишет Бахтин, - родились и сформировались в далевом
(от слова даль) образе и органически связаны с ценностно-иерар­
хической категорией прошлого” (Бахтин 1975, с. 207). На связь
выражения категории высокого с прошлым указывают также
чешские стилисты, которые отмечают, что нормы, сформиро­
105
вавшиеся, например, в поэтическом языке, складывались на про­
тяжении веков (Chloupek a kol. 1990, с. 240).
Формирование средств выражения высокого чувства, припод­
нятости духа происходит в языке каждого народа под воздействи­
ем того, что видят его носители вокруг себя. Это прежде всего окружающая природа. „Живя в гармонии с окружающей приро­
дой, - отмечает исследователь Гусев, - народ-автор заимствует
у нее наиболее значимые элементы в качестве образов и симво­
лов - средств создания художественной реальности” (Гусев 1995,
с. 146).
В общественном духовном сознании чехов широко отражен,
например, растительный мир окружающей их природы и прежде
всего лес.
Леса во времена первого чешского хроникера Космы (1045—
-1125) покрывали бульшую часть чешской земли. Они простира­
лись не только по пограничью, но заполняли собой также необъ­
ятные пространства внутри страны, так что для жилья людям
оставались лишь более или менее обширные равнинные участки,
отделенные друг от друга все теми же лесами (Třeštík 1975, с. 10).
Основным средством выражения понятия [ЛЕС] в современ­
ном чешском языке выступает слово les с одним значением
‘единый массив хвойных и лиственных деревьев’, переносным
употреблением в значении ‘много’ и целым рядом устойчивых
оборотов фразеологического и паремиологического характера,
но ... лишенное каких-либо высоких коннотаций. В противопо­
ложность этому современное чешское слово bor является высо­
ким наименованием леса вообще. В основном своем значении
bor - это преимущественно сосновый лес, с чем согласуется и его
форма, связанная с наименованием сосны - borovice. Однако
кроме этого для каждого чеха в настоящее время bor - это не
только сосновый лес или лес вообще, но и национальное
богатство, неотделимое от их существования. В сознании носи­
телей чешского языка слово bor сопряжено с возвышенным чув­
ством, исходящим из высокой оценки леса в их жизни. Выбор
106
оценки субъектом, как считают исследователи, связан с опреде­
ленной шкалой ценностей, принятой в данном обществе, и часто
зависит от менталитета нации и отдельного человека (Миронова
1995, с. 344). Оценка находит отражение в соответствующем дис­
курсе. Закреплению в сознании чехов за словом bor признака вы­
сокости способствовало, по всей вероятности, употребление его
в тексте гимна Чешской Республики, написанного в первой поло­
вине X IX в. их национальным писателем и поэтом И.К. Тылом
(1808-1856): Voda hučí po lučinách, b o r y šumí p o skalinách, так
как самый полный на сегодняшний день законченный истори­
ческий словарь чешского языка, составленный И. Юнгманом,
который выходил в 1835-1839 гг., еще не фиксирует высокой
коннотации у слова bor.
В отличие от bor, которое в значении ‘сосновый лес’ функцио­
нирует и в общеупотребительном чешском языке, использование
слова luh (чаще в форме множественного числа - luhy) в насто­
ящее время ограничено специальными сферами: в двух значе­
ниях ‘луг’ и ‘край, земля, страна’ оно характеризуется как книж­
ное, а в значении ‘лес на болотистой почве’ выступает как бота­
нический термин. В чешском языке, в отличие от русского {луг),
существует также стилистически нейтральное наименование
участка земли, покрытого травянистой растительностью - louka.
Разные, как считают этимологи, по происхождению luh (от *ląg
‘низкое место’) и louka (от *lęk ‘изгиб реки’) (М 341, 343) тем не
менее в процессе исторического развития семантически сбли­
жались, чему способствовала прежде всего близость самих при­
родных объектов, воспринимаемых взором человека, - водного
течения и береговой суши при нем. Вместе с тем уже в древ­
нечешский период, вероятно, намечается и стилистическая диф­
ференциация между luh и louka, так как слово luh чаще, чем слово
louka используется в переводах с латыни, которая была первым
литературным языком у чехов. В чешских переводах наимено­
вание luh выступало эквивалентом слова lücus, которое в латин­
ском языке обозначало священную рощу и могло использоваться
107
как поэтизм по отношению к лесу вообще (Д 603). Наметившаяся
стилистическая особенность слова luh, по сравнению с louka,
нашла отражение в самом древнем памятнике чешской письмен­
ности -Д алим иловой хронике: Ach, běda skutka mého, že jste vy pro
m ě v tej núzi a js ú pro mne váši domové hustí l u z i (ДХ 20).
Увидевшая свет в конце ХШ ъ.,Далимилова хроника в настоящее
время имеет то же значение для чехов, что Слово о полку Игореве
для русских. Памятник проникнут высоким патриотическим ду­
хом чешского народа. На всем протяжении истории к нему обра­
щали чехи свои надежды на спасение в минуты угрозы нацио­
нального порабощения, вследствие чего Далимилова хроника се­
годня изучается в каждой чешской школе.
Таким же высоким пафосом окрашено употребление слова luh
в стихотворении чешского поэта В.Й. Сладека M á vlast (‘моя
родина’): M ůj rodný kraj j e česká zem. M ůj domov - české l u h y .
A kraj ten chovám v srdci svém, ja k v světě žádný druhý. Подобно
Далимиловой хронике, это поэтическое произведение также но­
сит хрестоматийный характер и откладывается в памяти каждого
чеха со школы.
Наконец, классик чешской музыки Бедржих Сметана ввел
слово luh в название одного из своих симфонических произве­
дений - Z českých l u h ů a hajů, в котором он передал звуки
родной природы, услышанные им в чешских лесах и рощах.
Таким образом, в общественном сознании чехов слово luh
ассоциируется с понятием родины, отечества, которое наиболее
ярко передается такими сочетаниями, как české luhy или domácí
luhy для обозначения своей страны и наоборот, cizí luhy как
‘чужбина’. Помимо этого для слова luh, в отличие от louka, харак­
терна его соотнесенность с пространством, со сферой, где проя­
вляются и раскрываются творческие духовные потенции челове­
ческой личности. Данное переносное употребление слова luh
реализуется в таких контекстах, как luhy života, luhy poezie, lite­
rární luhy, что сродни отчасти употреблениям слова нива в рус­
ском языке.
108
По аналогии с luh, вероятно, возвышенная коннотация со
временем распространилась также и на производное от louka lučina, которое, наряду с bor, И.К. Тыл выбрал для своего па­
триотического текста, ставшего вербально-музыкальным симво­
лом его родины: Voda hučí po l u č i n á c h , bory šumí p o skalinách,
что служит также и подтверждением древнейшей смысловой
близости luh и louka.
Чешское слово hvozd сегодня в прямом значении соотносится
с густым лесом. Как высокое книжное наименование оно обоз­
начает лес вообще. В отличие от bor или luh, hvozd не связано
в национальной памяти чехов с каким-то определенным дискур­
сом. Тем не менее в сознании носителей чешского языка оно
живет как стилистически приподнятое, книжное слово. Высокое
чешское слово hvozd обозначает большой густой лес, навеваюший
ассоциации с длительным преодолением препятствий на пути по
такому лесу, что само по себе уже достойно быть возвеличен­
ным и воспетым. Вместе с тем стилистическая высокость у слова
hvozd могла появиться от тематической близости его с другими
словами, имеющими по происхождению отношение к лесу.
Среди таких наименований в чешском языке выделяется преж­
де всего глагол klestit, обозначающий в своем исходном осмы­
слении ‘обрубать, обрезать ветки’. В этом основном первичном
значении глагол klestit соотносится с поведением человека,
проходящего сквозь густой лес и прокладывающего себе дорогу
путем устранения с пути сучьев и ветвей. Перенос этого глагола
из „лесной” сферы в сферу общественной жизни способствовал
появлению у глагола klestit значения ‘прокладывать путь, быть
первопроходцем’, освященного высоким гражданским пафосом,
например, klestit cestu pokroku ‘прокладывать путь прогрессу’.
Как отмечают Дж. Лакофф и М. Джонсон, „наши культурные
ценности существуют не изолированно друг от друга, а образуют
согласованную систему вместе с метафорическими понятиями”
(Lakoff, Johnson 1980, с. 67). Не исключено, что к лесу по своему
происхождению имеет отношение также и другой современный
109
книжный чешский глагол - razit с той же прямой и переносной
семантикой, что и у глагола klestit. Импульсом для прямого
значения razit ‘прокладывать путь в лесу’ могло послужить
существительное ráz в устаревшем в настоящее время значении
‘удар’, т.е. первоначально выражение razit cestu могло соотно­
ситься с прокладыванием пути в лесу ударами топора. Сегодня
для функционирования глагола razit характерно то же самое
переносное употребление, что и для его синонима klestit, напри­
мер, razit cestu nové myšlence ‘пробивать дорогу новой идее’, nový
umělecký směr si razí cestu ‘новое художественное направление
пробивает себе дорогу’ (SSJČ 3, 25). Интересно отметить, что
глагол klestit в представленном выше переносном употреблении
еще не находит отражения в словаре И. Юнгмана, точно так же,
как и razit, раньше которого признак нового абстрактного значе­
ния обнаруживает причастная форма ražený в сочетании ražená
cesta ‘проторенный путь’: Máš c e s t u г a ž е п au, aby se na uměnj
oddal. - Zabloudili gsme, když gsme se z r a ž e n é c e s t y uchýlili
(J 3, 803). Появление двух высоких слов для выражения абстракт­
ного понятия прокладывания пути свидетельствует об актуаль­
ности для чешского народа идеи борьбы за национальное осво­
бождение, волновавшей умы передовой чешской интеллигенции
в середине XIX в., находившей в своем языке оригинальные сред­
ства для ее выражения.
Линия семантико-стилистического развития от темы леса
к выражению идеи борьбы, отмеченная для глаголов klestit и razit,
просматривается в чешском языке также у стилистически высо­
кого приагательного trnitý ‘тернистый’, например, trnitá cesta
‘тернистый путь’.
На связь с растительным миром с целью выражения понятий,
соотносимых с духовной сферой, указывают в чешском языке
и такие книжные наименования, как например, haluz ‘ветвь’,
манифестируемое сочетаниями haluz rodu или haluz národa, býlí
‘сылье’ от býl ‘стебель’ или býlí ‘растение’, třeskot в сочетании,
например, třeskot zbraní ‘звон оружия’, восходящее к звукоподра­
110
жательному třesk, в котором слышится и лесной треск, и хруст,
ср. также tříska ‘репка’, rozštěp ‘раскол’ и др.
Таким образом, изучение прагматики и культурных функций
слов, обозначающих природу, выявляет особенности организа­
ции языковой картины мира, которая показывает, как происходит
приспособление лексикона к объективации духовного мира носи­
телей определенного языка.
Би блиограф и я
Арутюнова Н.Д., Наивные разм ыш ления о наивной картине м ира, [в:] Язык
о язы ке, под ред. Н.Д. Арутюновой, М осква 2000.
Бабушкин А.П., Типы концепт ов в лексико-фразеологической семантике язы ­
ка, их личност ная и национальная специфика. Автореферат докторской
диссертации, Воронеж 1998.
Бахтин М М., Вопросы литерат уры и эстетики, Москва 1975.
Гусев Л.Ю., Метафорическое наименование фольклорного героя как способ
выраж ения эстетического идеала, [в:] Лингвистика на исходе X X века:
Итоги и перспективы, М осква 1995, т. 2.
М иронова Н.Н., Об изучении оценочного дискурса в современной лингвистике,
[в:] Лингвистика на исходе... т. 2.
Радбиль Т.Б., Языковая картина м ира как коррелят классической дихотомии
»язык-речь«, [в:] Лингвистика на исходе..., т. 2.
Яковлев С В., Взаимодействие когнитивного и стилистического компонентов
в значении слова, [в:] Когнитивные аспекты лексики, Тверь 1991.
Chloupek J. a kol., Stylistika češtiny, SPN, Praha 1990.
L akoff G., Jonson М., Metaphors we live by, The University o f Chicago Press,
Chicago-London 1980.
Miko F., Stylové konfrontácie, Edícia Studia literaria, Bratislava 1976.
С ок ращ ен ия
Д
Дворецкий И Х., Лат инско-русский словарь, Москва 1976.
ДХ
Nejstarší česká rýmovaná kronika tak řečeného Dalimila. К vydání připravili
akademik Bohuslav Havránek a doc. Jiří Daňhelka, ČSAV, Praha 1958.
J
Jungmann J. Slovník česko-německý, díl 1-5, Praha 1989.
M
Machek V. Etym ologický slovník ja zyka českého, Praha 1971.
111