Россия и Германия в системе международных отношений
реклама
ПЕТЕРБУРГСКИЙ ДИАЛОГ САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ИСТОРИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ КАФЕДРА ИСТОРИИ СРЕДНИХ ВЕКОВ КАФЕДРА ИСТОРИИ НОВОГО И НОВЕЙШЕГО ВРЕМЕНИ РОССИЯ И ГЕРМАНИЯ В СИСТЕМЕ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ: ЧЕРЕЗ ВЕКА ИСТОРИИ САНКТ-ПЕТЕРБУРГ 2012 Редакционная коллегия: д.и.н., профессор В. Н. Барышников (сопредседатель), д.и.н., профессор А. Ю. Дворниченко, д.и.н., профессор П. А. Кротов, д.и.н., профессор Г. Е. Лебедева, д.и.н., профессор А. В. Петров, д.и.н., профессор А. Ю. Прокопьев (сопредседатель), д.и.н., профессор М. В. Ходяков. Рецензенты: к.и.н., доцент А. В. Лихоманов (Российская Национальная библиотека); к.и.н. А. И. Терюков (Музей антропологии и этнографии РАН). Россия и Германия в системе международных отношений: через века истории. Под ред. В. Н. Барышникова, А. Ю. Прокопьева. СПб.: 208 стр., 2012. Сборник содержит научные статьи, подготовленные на основе материалов докладов международной научной конференции «Россия и Германия в системе международных отношений: через века истории», проведенной в рамках российско-немецкого дискуссионного форума «Петербургский диалог». Книга рассчитанà на всех тех, кто интересуется проблемами истории российскогерманских отношений. Работа выполнена в соответствии с программой Федерального агентства по образованию, Мероприятие № 1 аналитической ведомственной целевой программы "Развитие научного потенциала высшей школы (2006 - 2008 гг.)", тематический план НИР СПбГУ, тема № 7.1.08 "Исследование закономерностей генезиса, эволюции, дискурсивных и политических практик в полинациональных общностях". ISBN 978-5-93449-050-9 © В. Н. Барышников, А. Ю. Прокопьев, сост., 2012. © Издательство ООО «Сезам-принт», 2012. Отпечатано в типографии ООО «Сезам-принт», 191119, СПб, ул. Черняховского, д. 51 литер Г 2 Оглавление 5 ПРЕДИСЛОВИЕ ЧАСТЬ I ГЕРМАНИЯ И РОССИЯ В СРЕДНИЕ ВЕКА: ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ, ВЗГЛЯДЫ И ОЦЕНКИ Ангерман Н. Русско-немецкие культурные связи в Средние века и в начале Нового 10 времени в контексте торговых отношений Шапошник В. В. «Дело» митрополита Филиппа в сочинениях Штадена, Таубе и Крузе 21 Метелкин Е. Н. Документы по истории России в Тайном государственном архиве Прусского культурного наследия 30 Старостин Д. Н. Австразия в системе власти королевства франков (по материалам «Истории» Григория Турского) 33 Василик В. В. Восприятие немцев и шведов в житии Александра Невского 39 Burkhardt S. (Бурхардт С.) Staufische Weltherrschaft? 49 ЧАСТЬ II РОССИЯ И ГЕРМАНИЯ НА ПЕРЕЛОМЕ ЭПОХ Dücker J. (Дюкер Ю.) Zum Schutz von Reich und Christenheit? Formen und Strukturen politischer Willensbildung zur Zeit Friedrichs III. (1440-1493) 62 Возгрин В. Е. Проблема Шлезвиг-Гольштейна в дипломатии Россиè петровской эпохи 73 Родионов Е. А. Немецкое оружие XVII- XVIII вв. в собрании Государственного музея заповедника «Гатчина» 98 Акимов Ю. Г. Российские страницы биографии барона фон Дискау 103 Искюль С. Н. Гольштейн-Ольденбург во франко-российских отношениях начала XIX в. 109 Бодров А. В. Россия и проблема реваншизма в франко-германских отношениях после 1871 г. 125 ЧАСТЬ III ХХ ВЕК - ПРОБЛЕМЫ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ И ПРОТИВОСТОЯНИЯ 132 Фокин В. И. Россия и Германия: диалог культур в ХХ-ом веке Смолин А. В. Немецкие войска в Прибалтике и белое движение в условиях окончания Первой мировой войны 140 Platht Т. (Плат Т.) Verbündeter gegen baltische Unabhängigkeitsbestrebungen oder „Verschrottung unerwünschter Elemente“ - Die russische Minderheit im Baltikum und der deutsche Vernichtungskrieg gegen die Sowjetunion 149 Барышников В. Н. К вопросу о возможности использования Германией финских эсэсовцев в борьбе против Советского Союза на завершающей стадии Второй мировой войны 160 Пленков О. Ю. Эрнст Никиш: попытка синтеза большевизма и прусской этики 174 Лебедева Т. Г. Неолиберальные реформы второй половины XX в. в Германии и России: общее и различия 193 СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ 202 3 4 ПРЕДИСЛОВИЕ Сборник содержит статьи и научные сообщения, выполненные на основе материалов конференции «Россия и Германия в системе международных отношений: через века истории», организованной в рамках российско-немецкого дискуссионного форума «Петербургский диалог», проходившей 7-9 декабря 2011 г. в СанктПетербургском государственном университете. В работе конференции приняло участие свыше 30 видных ученых из Германии и России. Книга состоит из трех частей. В первой части рассматриваются проблемы связанные с историей взаимоотношений Германии и России в эпоху средневековья. Книга открывается статьей профессора профессора Университета Гамбурга Норберта Ангермана. В ней автор, прежде всего, проследил развитие торговых связей Новгорода и Ганзейского союза, начиная с XI в. В статье особо обращается внимание на то, что эти связи носили не только деловой, но и дружеский характер, а Новгород стал своеобразным «окном в Европу» для России своего времени. Изучению источников были посвящены также статьи профессора В. В. Шапошника и доцента Е. Н. Метелкина. При этом Шапошник провел сравнительный анализ мемуаров «немцев-опричников» Г. Штадена и Таубе и Крузе. Он сопоставил их с показаниями князя А. Курбского и Житием Митрополита Филиппа. Автор остановился на совпадениях и разночтениях в этих источниках. По мнению Шапошника, хотя Штаден, Таубе и Крузе не являлись участниками гонений и убийства митрополита Филиппа, они получили эти сведения от тех, кто был непосредственно с убийством связан. По мнению автора, это сделало их свидетельства ценным историческим источником. В свою очередь, Е. Н. Метелкин в своей статье поделился впечатлениями от работы с документами по истории России в Прусском Тайном государственном архиве. Он обратил внимание на те трудности, которые встают перед историками, изучающими рукописи XVIII в. Автор дал представлениå о своей работе по изучению вопроса, связанного с награждениями немцев высшими российскими орденами и, в частности, Орденом Андрея Первозванного. В сборнике также представлена работа российского историка-медиевиста: к.и.н. Д. Н. Старостина и к.филол.н. В. В. Василика. Также проблемам изучения российскогерманских отношений в Средние века поñâÿùåíû работы двух немецких исследователей из Университета Гейдельберга: С. Бурхардта и Ю. Дюкер. В них ученые коснулись вопросов существования в XII – XIII вв. державы Штауфенов и деятельности сословных собраний в Центральной Европе в позднее средневековье. 5 Вторая часть сборника относится к рассмотрению событий в российско-германских отношениях в Новое время. Причем, наибольшее внимание в сборнике уделено раскрытию сюжетов этих отношений в XVIII- XIX вв. Этот исторический период стал временем упрочнения связей между Германией и Россией, чему способствовали, как указывается в статьях, все более многочисленные родственные связи династии Романовых с правящими Домами многочисленных германских государств. Здесь авторы также обратили внимание на то, что «германское направление» получило статус одного из приоритетных для дипломатии Российской империи того времени. В частности, значимую роль в политике России в XVIII- XIX вв. с двумя германскими территориями - Шлезвига-Гольштейн и Гольштейн-Ольденбург, раскрыли статьи профессора СПбГУ В. В. Возгрина и сотрудника Санкт-Петербургского института истории РАН доктора исторических наук С. Н. Исклюля. Конкретно, В. В. Возгрин в своей работе обратил внимание на фактор ШлезвигГольштейна в российско-датских отношениях непосредственно в петровскую эпоху. Герцогство же Гольштейн-Ольденбург, по мнению С. Н. Исклюля, также сыграло заметную роль в противостоянии Александра I и Наполеона I, став в руках российского императора инструментом давления на Францию. Отстаивание Россией прав этого крошечного государства на побережье Балтийского моря, по мнению автора статьи, было способом противодействия «Континентальной блокаде», навязываемой Европе Наполеоном, и элементом дипломатической подготовки к новой войне. К последней трети XIX в. ситуация в Европе полностью перевернулась, и уже сама Франция стала рассматриваться Петербургом в качестве необходимого противовеса «полугегемонии» объединенной Германской империи. В работе же к.и.н. А. В. Бодрова было обращено особое внимание на значимость позиции, занятой российской дипломатией в отношении итогов франко-прусской войны 1870-1871 гг. Официальный Петербург осудил жесткость условий Франкфуртского мирного договора и фактически поддержал устремления французского руководства к мирному пересмотру его отдельных положений - вопреки точке зрения Берлина. Анализу российско-немецкого взаимодействия в эпоху Нового времени также посвящены работы профессора Ю. Г. Акимова и Е. А. Родионова. В третьåé части сборника рассматриваются непростые вопросы российскогерманских отношений в период уже XX в. В частности, проблемам взаимодействия и противостояния двух государств посвящена работа профессора А. В. Смолина «Немецкие войска в Прибалтике и Белое движение в момент окончания Первой мировой войны». В ней автор рассмотрел политику Германии в Балтийском регионе, начиная с Брестского мира и заканчивая выводом немецких войск из этого района в конце 1919 г. В своей статье А. В. Смолин особо подчеркнул, что, несмотря на поражение в Первой мировой войне, 6 Германия старалась сохранить в той или иной степени свое присутствие в Прибалтике, используя для этого русские белые формирования. В статье же профессора О. Ю. Пленкова «Эрнст Никиш: попытка синтеза большевизма и прусской этики», наоборот, раскрыта сложная и во многом противоречивая биография немецкого политика и публициста Э. Никиша – одного из тех, кто пытался соединить прусские традиции с социализмом. По мнению О. Ю. Пленкова, именно политические события, которые выпали на долю Никиша, привели к таким «необычайным изломам» в его мировоззрении. Ряд сборника статей также çàòðàãèâàåò малоизученные аспекты истории Второй мировой войны. Профессор В. Н. Барышников в своей работе коснулся вопроса возможности использования Германией в борьбе против Советского Союза финских эсэсовцев. При этом он, в частности, обратил особое внимание на подготовку в рейхе нацистского заговора 1944 г., направленного против руководства Финляндии, взявшего курс на выход страны из войны. В другой же статье немецкого исследователя из Университета Грейфсвальда Тильмана Плата был уже представлен систематизированный анализ положения русского меньшинства в Прибалтике и показаны особенности «немецкой войны на уничтожение» против Советского Союза в 1941 – 1944 гг., когда происходило искоренение «расово нежелательных элементов». Автор раскрыл целый ряд закономерностей и тенденций в оккупационной политике нацистов в Прибалтике. При этом он коснулся ее особенностей в отношении русского меньшинства и пришёл к важному выводу о ярком проявлении здесь преступных и античеловеческих идеологических установок нацистского руководства. Вопросы развития российско-германских отношений вî второй половине ХХ-го в. в сборнике рассмотрены, прежде всего с точки зрения культурного взаимодействия и анализа экономических особенностей развития двух стран. Эти вопросы наиболее широко были изложены в статье профессора В. И. Фокина. Автор сосредоточил внимание на правовом характере советско-германских и российско-германских отношений. Он продемонстрировал укрепление культурных связей между Советской Россией и Германией, начиная с Рапалльского договора 1922 г., и остановился на вкладе советскогерманского сотрудничества в области культуры в антифашистскую борьбу. Обращаясь к ситуации последних десятилетий, им было отмечено, что ни с одним из европейских государств у России нет таких развернутых отношений в области культурной политики, как с Германией. Вместе с тем, нельзя сбрасывать со счетов, по мнению профессора В. И. Фокина, и неуклонное сокращение преподавания в Германии и России, соответственно, русского и немецкого языков, а также определенное сокращение финансирования проектов двустороннего сотрудничества в условиях мирового экономического кризиса. С 7 другой стороны исследовательница Лебедева Т. Г., постаралась взглянуть на существующóю проблему с точки зрения анализа общего и различного в тех неолиберальных преобразованиях, которые осуществлялись âî второй половинå XX в. в Германии и России и показать особенности данного реформирования в двух странах, что, несомненно, должно было лечь и в основу политических различий. Впрочем, рассмотренные в сборнике вопросы подтверждают уверенность профессора В. И. Фокина, как и всех других авторов, в объективном и временном характере возможных «рецессий», напрямую никак нå связаннûõ с общей государственной политикой двух стран. Она подтверждает также значимость и плодотворность общения российских и германских историков напрямую. Редакционная коллегия сборника 8 ЧАСТЬ I ГЕРМАНИЯ И РОССИЯ В СРЕДНИЕ ВЕКА: ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ, ВЗГЛЯДЫ И ОЦЕНКИ 9 Н. Ангерман РУССКО-НЕМЕЦКИЕ КУЛЬТУРНЫЕ СВЯЗИ В СРЕДНИЕ ВЕКА И В НАЧАЛЕ НОВОГО ВРЕМЕНИ В КОНТЕКСТЕ ТОРГОВЫХ ОТНОШЕНИЙ* Тема моей статьи – отношения между немецкими землями, входящими в Средние века и в начале Нового времени в большинстве своем в состав Священной Римской Империи, и, c другой стороны, Киевской Русью, русскими княжествами периода феодальной раздробленности и Московским государством. Завершается статья 1689 г. – датой начала правления Петра Первого, при котором происходит решительный переход России на западный путь развития. Понятие «культура» употребляется в настоящей работе в широком смысле. Речь пойдет об обоюдном восприятии сторон, на основе которого происходят культурные заимствования, о высоких формах культуры – искусстве и литературе – и о материальной культуре. В течение последних пятнадцати лет отношения между культурами привлекли к себе особое внимание немецких историков. Ключевым понятием при этом является «трансфер». Положительным моментом так называемого «Tрансферфоршунга», который имеет также проблемные аспекты, является то, что особое внимание обращается на преобразования, происходящие в ходе перенесения элементов одной культуры в другую. 1 Но в рамках модного сегодня «Tрансферфоршунга» до сих пор не был внесен заметный вклад в исследование допетровских русско-немецких культурных связей. Но в Германии уже долгое время существуют исследования по этой теме. Особо стоит подчеркнуть биографические работы Э. Амбургера. 2 В последнее время исследовательская работа в этой области концентрировалась на Историческом семинаре Гамбуржского университета. Между прочим вышли две монографии, принадлежащие моим ученицам. В монографии Э. Виммер исследуется переводческая деятельность при дворе новгородского архиепископа Геннадия, 3 а объемное сочинение С. Думшат посвящено врачам-иностранцам в Московской Руси.4 Большими должны быть достижения русских исследователей культурного наследия России: литературоведов в области перевода литературы, историков архитектуры и изобразительного искусства, знатоков вышивки и так далее. Это достижения специалистов, которые историк культурных отношений должен принять во внимание. Из российской исследовательской традиции особенно хочется подчеркнуть работу А. И. Соболевского о переводе западных текстов.5 Среди искусствоведов А. И. Некрасов еще в * Перевод с немецкого языка выполнила М. Овсянкина. 10 первые десятилетия советского времени широко продемонстрировал значение немецкого искусства для России. 6 Позднее В. Н. Лазарев осуществил содержательный обзор свидетельств контактов между востоком и западом в области искусства. 7 Среди сегодняшних историков заслуживает особого внимания В. А. Ковригина как знаток жизни и деятельности иностранцев в России XVII – начала XVIII веков.8 Мне хотелось бы особенно подчеркнуть, что Россия в течение всего времени являлась частью Европы. Бесспорно, сформировавшаяся под влиянием Византии древнерусская культура значительно отличалась от культуры западноевропейских стран. И все же культуры, сформировавшиеся на основе христианства, образуют некое единство по отношению к культурам исламского мира, Китая или Индии. В течение многих веков все христиане Европы находились в соприкосновении с учением о вере и высокими этическими идеалами Нового Завета, а сюжеты и образы Библии являлись первичным источником для христианского искусства как востока, так и запада. Также новые социально-политические идеи всей Европы, например идеи свободы, равенства и братства, покоятся на христианской модели, согласно которой все люди являются детьми Бога. Исходя из этого, реформы Петра I следует рассматривать не как «европеизацию», а как «вестернизацию» России. В действительности «европеизация» России произошла намного раньше – с принятием христианства во время княжения Владимира Святого. В течение долгого времени русская культура в силу ряда обстоятельств не оказывала значительного влияния на культуру западноевропейских стран. Лишь начиная с XVIII в. русские принимают активное участие в совместной духовной жизни всей Европы, а выдающиеся достижения русских в области литературы, музыки, живописи и науки приходятся на еще более поздний период. Так же и немцы лишь начиная с XVIII в. демонстрируют выдающиеся достижения в поэзии, музыке, философии и в науке. Хотя ясно, что на Руси, как и в немецких землях, еще начиная со Средних веков были созданы значительные образцы высокой культуры. Что касается характера русско-немецких культурных связей, то на них свое негативное влияние оказало взаимное противостояние православия и западных форм христианства. Не в последнюю очередь в связи с этим интенсивность культурных отношений между Западой Европой и Россией нередко оценивалась историками скептически. Одной из известных представительниц «скептического» направления является швейцарская коллега Габриэле Шайдеггер. В своей книге «Извращенный Запад – варварская Россия»9 Шайдеггер рассматривает взаимные негативные оценки западных и центральных европейцев и русских в XVI – XVII в., отмечая при этом, что эти оценки дают представление лишь о системе ценностей их авторов. По причине расхождения в 11 системе ценностей шанс у западных европейцев и русских понять друг друга отсутствует. По моему мнению, автор преувеличивает. В источниках, которые Габриэле Шайдеггер не приняла во внимание, приводится немало примеров стремления сторон понять друг друга, а также интерес немцев к произведениям русской архитектуры и живописи; часто русские демонстрировали даже большую степень готовности к освоению форм западноевропейской культуры. Также историк И. Ауэрбах говорит недостаточно в рамках обзора русско-западноевропейских культурных связей до XVIII века: «Допетровская Россия стремилась отгородить себя от Европы, воспринимая только практически полезное для себя или развлекательное.»10 Чтобы продемонстрировать немалое значение допетровских русско-немецких культурных связей, приведем три заслуживающих особенного внимания факта, для начала не касаясь сферы торговых отношений: 1. Рецепция романских и готических архитектурных форм в XII в. во Владимиро-Суздальском княжестве и в XIII – XV в. в Новгороде. Особую роль при этом играли немецкие образцы и деятельность немецких мастеров. 2. Использование многочисленных немецких книг и гравюр при переводческой деятельности при дворе новгородского архиепископа Геннадия или при оформлении русских рукописных и старопечатных книг начиная с конца XV века. 3. Деятельность многочисленных немецких специалистов на службе в России в семнадцатом веке в качестве врачей, переводчиков, ремесленников, офицеров и так далее. Они также принимали участие в обучении молодых русских.11 В культурных отношениях роль играли престиж, но прежде всего практические потребности, особенно носителей власти, а также духовные и художественные интересы. Но, чтобы культурный обмен стал возможен, еще необходимы особые обстоятельства. Русско-немецкие культурные контакты возникали разными путями. Произведения художественного ремесла еще со времен Киевской Руси попадали в качестве дипломатических подарков с Запада на Русь. В рецепции архитектурных форм роль сыграло соседство северо-западной Руси с Ливонией, чья высокая культура сформировалась под влиянием немецкой. Войны едва играли роль в знакомстве с культурой соседей. Исключение составляет Ливонская война (1558-1583), в течение которой из Ливонии было выведено большое количество людей, которые позднее остались в России. Также свою роль сыграло привлечение Московским государством иностранных мастеров на свою службу. Русско-немецкие торговые отношения тоже 12 являются фактором. Стороны, вступающие в торговые отношения, вступают в определенную степень зависимости друг от друга и пытаются избегать конфликтов и столкновений. Таким образом торговля является предпосылкой мирных отношений и культурного обмена. Чтобы лучше понять роль русско-немецкой торговли для развития двусторонних культурных связей, необходимо кратко остановится на ее основных характеристиках. Уже в XI – XII в. мы встречаем многочисленные источники, свидетельствующие о русско-немецких торговых связях. К тому времени существовали контакты между Киевом и Регенсбургом и активная торговля новгородцев на Балтике. В середине XII в. возникает Немецкая ганза, которая вскоре начинает доминировать в торговле с Русью. Для центров северо-западной Руси Новгород, Псков или Смоленск особенно важными партнерами становятся ливонские ганзейские города – Рига, Таллин, Тарту с их немецким купечеством. В Москву в Средние века ганзейские товары попадали через посредничество торговцев северо-западной Руси. В массовом порядке немецкие купцы появляются в столице Русского государства лишь начиная с XVII в. К тому времени активно разворачивается торговля из Архангельска. Здесь, после голландцев и в первой половине века англичан, гамбурãские купцы станоятся третьими, а затем и вторыми по важности торговыми партнерами.12 В рамках нашей темы встает вопрос о характере отношений между русскими и немецкими купцами. Во время расцвета русско-ганзейской торговли в Новгороде могли находитüся одновременно около ста немецких купцов, а иногда их число доходило и до двухсот. Большинство историков полагает, что между русскими купцами и ганзейцами не возникало тесных контактов, так как немцы проживали в Новгороде обособленно – в Немецком и Готском дворах, а позже в Москве и в Архангельске в Гостиных дворах и в так называемых «Немецких слободах». Это так, но лишь отчасти. В Новгороде ганзейцы часто находили себе пристанище во дворах русских. Например, по свидетельству 1450 года нам известно, что в то время на 10 или 12 русских дворах жили немецкие купцы.13 Это же касается и молодых немецких купцов, прибывавших в Новгород и Псков для изучения русского языка, что было обычной практикой в течение веков.14 Вскоре после того, как в Москве в 1652 г. была основана «Немецкая слобода», часть немецких купцов вернулась в русский город. Начиная с позднего средневековья, также и многочисленные русские купцы предпринимали поездки в Ливонию, где находили контакт с немцами. В Дерпте (Тарту), где в Средние века еще не было русского гостинного двора, они останавливались в домах горожан-немцев. Контакты, возникающие при этом между 13 русскими и немецкими купцами, могли приводить как к конфликтам на деловом уровне, так и к взаимопониманию на уровне личного общения. В соответствующих источниках нередко встречается слово «Freund», «друг». В целом нижненемецкое «Frund» означает всего лишь деловой партнер, но в некоторых случаях речь действительно идет о дружественных отношениях. Заслуживает например внимания, что новгородский архиепископ Геннадий называет ревельского купца Готшалка Реммелинкроде своим «большим другом» («groten frundt»).15 Было также распространено, что ганзейцы при заключении русско-немецких торговых договоров следовали русскому обычаю и целовали православный крест.16 Этот факт также противоречит сложившемуся представлению о напряженности руссконемецких отношений. Как уже было сказано, немало ганзейцев изучали русский язык. Это делалось по деловым соображениям и часто ограничивалось лишь разговорной речью, но в любом случае содействовало устанавлению личных контактов. Дошедшие до нас рукописные учебники русского для ганзейских купцов XVI – XVII в., разговорные упражнения которых призваны соответствовать насущным потребностям общения, предлагают нам примеры доброжелательных человеческих отношений между русскими и немцами. Темы диалогов, содержащихся в этих разговорниках, выходят по большей части за рамки «деловых» и касаются также вопросов веры.17 Этому соответствует и то, что в хрониках, составленных горожанами, образ России не настолько негативен, насколько образ, распрастранённый на Западе. Это касается немецких средневековых городских хроник и например хроники ливонского купца Франца Ниенштадта начала XVII в.18 В результате торговых отношений восточнославянским было заимствовано около ста слов из средненижненемецкого языка – языка ганзы. 19 Правда, многие из этих заимствований удержались в языке ненадолго и часто находили лишь локальное распространение. Среди этих слов большую группу образуют слова, обозначающие предметы торговли, с которыми русские познакомились ближе благодаря торговле с ганзой. Среди них – названия сукон, тканей (например bruggisch>brjukiš), а также пряностей (например, anis). Сюда относится также слово Kogge (>koča). В свою очередь, согласно данным, имеющимся до сих пор, в средненижненемецкий было заимствовано от сорока до пятидесяти русских слов. 20 Например, в Ливонии для обозначения лодки определенного типа использовалось происходящее из русского слово Lodie/loddige. На стороне русских «языковые программы» для торговцев не существовали. Однако показательно, что первый русский, посещавший школу на западе, о котором мы знаем, получил свое образование в одном из ганзейских городов Ливонии. Речь идет о будущем 14 переводчике и дипломате Дмитрие Герасимове, происходившим с северо-запада Руси, в восьмидесятые годы пятнадцатого века изущавшим немецкий и латынь в одной из школ Тарту или Таллина. 21 К его дальнейшей деятельности в межкультурной области принадлежит перевод немецких текстов при дворе архиепископа Геннадия в Новгороде. Также он состоял на службе Московского Великого Князя Василия III. Кроме того в конце XV – начале XVI в. в Новгороде и Москве втречается целая группа русских со знанием немецкого и латинского языков. К их числу принадлежат Григорий Истома Малый, Василий Игнатьев и Селия (Селиван).22 Это было исключением для допетровской эпохи, так как несколько позднее иностранцы, главным образом немцы, взяли на себя на царской службе функции переводчиков. Можно предположить, что вышеназванная группа русских, знающих немецкий и латинский языки, также как и Дмитрий Герасимов, получила свои знания, по крайней мере частично, в связи с русско-ганзейской торговлей. Также и первые русские студенты Сильвестр Малой из Новгорода и Георгий Польман из Пскова, начавшие в конце XV в. учебу в ганзейском университете в Ростоке, 23 возможно подготовительные знания для этого получили в Ливонии. Позднее царь Борис Годунов посылал молодых людей на учебу в Любек, который являлся важнейшим торговым партнером России.24 Торговля содействовала освоению денежной системы, а также системы мер и весов торгового партнера. В России в безмонетный период ее истории, в XII – XIV в., при товарном обмене, наряду с мехами и слитками серебра, использовались также и монеты западноевропейской чеканки. Это привело к тому, что Новгород и Псков в начале XV в., наряду с литовскими монетами, использовали ливонские монеты как официальную 25 денежную единицу. После этого в Новгороде и Пскове началась чеканка собственной монеты. Все же ливонские монеты повлияли на содержание серебра и внешний вид новгородских и псковских монет. В свою очередь, русские монеты как средство рассчета использовались в Ливонии. К товарам русско-немецкой торговли принадлежали также и продукты ремесла. Считается, что именно Ганза поставляла ремесленные продукты в Россию. Это соответствует действительности только частично, так как, íапример, известно, что псковские ремесленники производили свой товар для сбыта в Ливонии. Кроме того, псковские ремесленники, следуя торговому пути, селились в Ливонии. Для раннего времени этот факт подтверждается археологическими находками в Тарту и Вильянди. Они свидетельствуют, что псковские гончары, селившиеся там, сохраняли формы своей псковской керамики. 26 В XVI в. в Тарту в достаточно большом количестве селятся Псковские сапожники. Местные сапожники пытаются избавитüся от конкурентов, вытесняя 15 их из страны. Однако городской совет в 1550 г. идет лишь частично навстечу местным мастерам, обосновывая свое решение тем, что только псковские сапожники способны изготовлять изящную дамскую обувь соответствующего качества. 27 Вероятно, в данном случае русские ремесленники переключились на западноевропейскую моду. Наряду с «обыкновенными» товарами рядового потребления с Запада на Русь попадали также и произведения художественного ремесла и искусства. Это, среди прочего, произведения керамики, кольца, ручные зеркала с орнаментом и более тонкие ювелирные работы, 28 отчасти найденные при археологических раскопках в средневековых слоях русских городов. Сюда принадлежат также гравюры на меди и дереве. Нередко нахождение таких вещей в России доказывается только через их использование для русских произведений искусства. Это касается, например, медных гравюр, которые уже в конце XV в., вскоре после их изобретения в Германии, были известны в Москве. Начиная с этого времени позднеготические медные гравюры Мастера Е. С., Мастера Берлинской Страсти, Израеля ван Мекенема и других немецких мастеров используются для украшения рукописных русских книг.29 Так возник «старопечатный стиль», который мы позже можем найти в произведениях первопечатника Ивана Федорова и в других русских книгах XVI – XVII в.30 Художественные формы готики, ренессанса и барокêо выявлены исследователями также в русском серебряном деле, керамике, живописи и вышивке. Западноевропейские работы, которые в данном случае служили образцами, частично попадали на Русь в качестве дипломатических подарков, но большей частью все же в результате торговли Руси с Западом, в которой в целом доминирующей была торговля именно с немецкими землями. Доказуемо, что и ганзейские послы доставляли ювелирные работы в качестве подарков на Русь.31 Послы Любека и Штральзунда вступили даже в 1603 г. в определенный род соперничесòва своими подарками Борису Годунову.32 В этой связи стоит упомянуть, что так же и книги из Германии попадали в руки русских как ганзейские посольские подарки или через другого рода посреднечество русских и немецких купцов. 33 Что касается торговли, то для XVII в. доказуем сбыт ювелирных изделий на Руси гамбурãскими купцами. 34 Интересно при этом, что часть изделий создавались в Германии в русском стиле с расчетом экспорта на Русь.35 Необходимо принять во внимание двусторонние русско-ливонские торговые отношения, которые в позднем Средневековье носили особенно интенсивный характер, чтобы объяснить усвоение западноевропейских форм в архитектуре Новгорода. Заслуживают внимания черты романо-готического стиля церкви святого Николая на Липне, построенной в 1292 г. В случае этого храма исследователями установлены конкретные совпадения со строительными элементами церквей Латвии и Эстонии. 36 16 Примечательно, что группа церквей второй половины XIV – начала XV в. в Новгороде и в Пскове демонстрирует необычное декоративное оформление, причем, Апсиды созданы под влиянием романского искусства, а ступенчатые порталы и окна свидетельствуют, что за образец был взят готический стиль. 37 Хроники свидетельствуют, что в 1433 г. новгородский архиепископ Евфимий II для строительства своего дворца призвал мастеров «из заморя».38 Эта формулировка указывает на мастеров из западной ганзейской области. Начиная с Грановитой палаты, которая была построена немцами вместе с русскими мастерами, и в других сооружениях Новгородского кремля осуществилась рецепция позднеготических архитектурных форм. 39 Если мы в этой связи поставим вопрос о влиянии русских архитектурных форм, то снова будем вынуждены обратить свой взор в сторону Ливонии. Ревельские купцы в XV – XVI в. украшали фронтоны своих домов ложными арками в форме, которая была им знакома по старым новгородским церквям.40 К сожалению, в рамках моего обзора невозможно привести все значимые для темы факты. Хотелось бы еще подчеркнуть, что в XVII в. русские и немецкие купцы участвовали в вербовке западноевропейских мастеров на русскую службу. 41 Среди русских купцов одним из примеров является гость Юрий Иголкин, посланный по причине своего заграничного опыта в 1600 г. в Ригу для вербовки ремесленников.42 В том же самом году жившему в Москве купцу ливонского происхождения Рейнгольду Бекману, доверенному лицу Бориса Годунова, было поручено нанять в Ливонии и северной Германии мастеров разного профиля.43 После середины XVII в. любекский купец Иоганн фон Горен играет большую роль в этом отношении. Он завербовал наряду с военными знаменитых лейб-врачей царей Андреаса Энгельгардта и Иоганна Косторуса. 44 В XVII в. гамбурãские ювелиры образовывали самую большую группу иностранных ювелиров в Москве.45 Связь этого факта c торговлей между Русью и Гамбургом очевидна. О деятельности купцов ливонского и гамбурãского происхождения, проживающих в XVII в. в Москве, имеется большое количество источников. Переселенцы из Гамбурга часто принадлежали к семьям нидерландского происхождения, поэтому не всегда ясно, к какой национальности можно их отнести. Но в любом случае их деятельность также является частью темы отношения между Россией и Германией. Петер Марселис, происходящий из семьи из Брабанта, но родившийся уже в Гамбурге, стал в России владельцем мануфактур. Марселис выполнял разного рода задания по поручению московского правительства. Вместе со своим сыном Леонардом он имел отношение к организации почтового сообщения между Москвой и Вильно. Он исполнял также обязанности дипломатического представителя датского короля в России. 46 Ему 47 последовал на этом посту другой Гамбурãский купец Генрих Бутенант. Также и другие 17 немецкие купцы со своими знанием языка и опытом играли определенную роль во внешних отношениях русского государства, среди прочего как курьеры или как закупщики и продавцы товаров по поручению царя. Как пример можно привести знаменитого «московского торгового иноземца» ливонского происхождения Андрея (Генриха) Келлерманна, который по поручению царей Михаила Фёдоровича и Алексея Михайловича ездил три раза только в Англию. 48 Купцы из Германии, поселившиеся в результате своей торговой деятельности в России, также становились владельцами мануфактур, производящих железо, порох, стекло и шелк.49 Живущие в России купцы из Гамбурга, Глюкштата на Эльбе и Ливонии принадлежали к кругу близких знакомых молодого царя Петра. Обобщая, можно сказать, что русско-немецкая торговля предоставляла разнообразные возможности для завязывания личных и культурных контактов и что деятельность русских и немецких купцов для сферы культуры, в широком смысле, была чрезвычайно важна. Этот вывод распространяется на всю допетровскую эпоху, начиная с Киевской Руси. Достоинство европейской культуры – готовность к заимствованию – как мы видим, было присуще, с определенными ограничениями, и культуре допетровской Руси в лице Московских государей, отдельных представителей духовенства, зодчих, серебряных дел мастеров и других. Ограниченный материал статьи подтверждает, что уже в рассматриваемое время остальная Европа вовсе не была чужда России. 1 См. напр. Das eine Europa und Vielfalt der Kulturen. Kulturtransfer in Europa 1500-1850 / hg. von T. Fuchs, S. Trakulhun. Berlin, 2003; Hybride Kulturen im mittelalterlichen Europa. Vorträge und Workshops einer internationalen Frühlingsschule / hg. von M. Borgolte, B. Schneidmüller. Berlin, 2010. В современном «трансферфоршунге» отчасти заметны принцип «транснациональной истории» и тенденция к повышению роли иудаизма и ислама в истории европейской культуры. 2 Amburger E. Die Anwerbung ausländische Fachkräfte für die Wirtschaft Russlands vom 15. bis ins 19. Jahrhundert. Wiesbaden, 1968. 3 Wimmer E. Novgorod – ein Tor zum Westen? Die Übersetzungstätigkeit am Hofe des Novgoroder Erzbischofs Gennadij in ihrem historischen Kontext (um 1500). Hamburg, 2005. 4 Dumschat S. Ausländische Mediziner im Moskauer Russland. Stuttgart, 2006. 5 Соболевский А. И. Переводная литература Московской Руси XIV-XVII веков. Библиографические материалы. СПб., 1903. 6 Некрасов А. И. Очерки по истории древнерусского зодчества XI-XVII века. М., 1936; Его же. Древнерусское изобразительное искусство. М., 1937. 7 Лазарев В. Н. Искусство средневековой Руси и Запад (XI-XV века) // Византийское и древнерусское искусство. Статьи и материалы. М., 1978. С. 227-296. 8 Ковригина В. А. Немецкая слобода Москвы и её жители в конце XVII- первой четверти XVIII вв. М., 1998. 9 Scheidegger G. Perverses Abendland – barbarisches Russland. Begegnungen des 16. und 17. Jahrhunderts im Schatten kultureller Missverständnisse. Zürich, 1993. 10 Auerbach I. Der Westen und die russische Kultur bis zum Beginn des 18. Jahrhunderts // Dieselbe. Der hessische Löwe und der russische Bär. Die Beziehungen zwischen Hessen-Kassel und Russland. 16.-20. Jahrhundert. Marburg, 2003. S. 35. 11 См. кроме упомянутых в данной статье публикаций: Воронин Н. Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XIIXV веков. Т. 1-2. М., 1961-1962; Angermann N. Deutsche Künstler im Alten Russland // Kirche im Osten. Bd. 20. 1977. S. 72-89. 18 12 Goetz L. K. Deutsch-russische Handelsgeschichte des Mittelalters. Lübeck, 1922; Рыбина Е. А. Торговля средневекового Новгорода. Историко-археологические очерки. Великий Новгород, 2001; Martens A. Hamburger Kaufleute im vorpetrinischen Moskau. Lüneburg, 1999; Kotilaine J. T. Russian’s Foreign Trade and Economic Expansion in the Seventeenth Century. Windows on the World. Leiden/Boston, 2005. 13 Hanserezesse. Abt. II. Bd. 3. Leipzig, 1881. Nr. 599. S. 452. 14 Bruchhäuser H.-P. Zur mittelalterlichen Auslandslehre deutscher Kaufmannssöhne in Novgorod. // Die deutsche Berufs- und Fachschule. Jg. 75. 1979. S. 657-669; Пушкарёв Л. Н. Начальный этап в изучении иностранцами русского языка (втрая половина XVI-XVII в. // Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия. Вып. 3. М., 2006. С. 221-231. 15 Hanserezesse. Abt. III. Bd. 3. Leipzig, 1888. Nr. 433. S. 342. 16 Squires C. Die Hanse in Novgorod: Sprachkontakte des Mittelniederdeutschen mit dem Russischen. Mit einer vergleichenden Studie über die Hanse in England. Köln/Weimar/Wien, 2009. S. 86, 88. 17 Хорошкевич А. Л. Из истории русско-немецких торговых и культурных связей начала XVII века // Новое в прошлом нашей страны. Памяти академика М. Н. Тихомирова. М., 1967. С. 200-217; Pickhan G. „Wan ich frolich sy so hebbe ich dy gerne.“ Grundmuster der interkulturellen Alltagskommunikation zwischen Deutschen und Russen im Gesprächsbuch des Tönnies Fonne (1607) // Jahrbuch der Berliner Wissenschaftlichen Gesellschaft. 2003. S. 167-185. 18 Wiegаnd G. Berichte über Osteuropa in spätmittelalterlichen deutschen Stadtchroniken // Rußland und Deutschland / hg. von Uwe Liszkowski. Stuttgart, 1974. S. 15-37; Spelge L. Das Rußlandbild der livländischen Chroniken des 17. Jahrhunderts // Deutschland – Livland – Russland. Ihre Beziehungen vom 15. bis zum 17. Jahrhundert / hg. von N. Angermann. Lüneburg, 1998. S. 184-186. 19 Thomas G. Middle Low German Loanwords in Russian. München, 1978. 20 Bielfeldt H. H. Die Wege der Wortentlehnungen aus dem Russischen ins Niederdeutsche // Derselbe. Die slawischen Wörter im Deutschen. Ausgewählte Schriften 1950-1978. Leipzig, 1982. S. 223-233. 21 Казакова Н. А. Дмитрий Герасимов и русско-европейские культурные связи в первой трети XVI века // Проблемы истории международных отношений. Сборник статей памяти академика Е. В. Тарле. М., 1972. С. 248-266. 22 Angermann N. Deutsche Übersetzer und Dolmetscher im vorpetrinischen Russland // Zwischen Christianisierung und Europäisierung. Beiträge zur Geschichte Osteuropas in Mittelalter und Früher Neuzeit / hg. von M. Hübner, E. Klug, J. Kusber. Stuttgart, 1998. S. 228-229. 23 Die Matrikel der Universität Rostock. Bd. 1 / hg. von A. Hofmeister. Rostock, 1889. S. 267, 280. Die russischen Studenten sind hier mit den Namensformen Siluester Minor alias Maloy und Georgios Polman verzeichnet. 24 Зверев С. В. Новые материалы о русских студентах в Любеке в начале XVII века // Иноземцы в России в XV-XVII веках. Сборник Материалов конференций 2002-2004 г. М., 2006. C. 260-269. Пример ограничения культурных контактов был запрет со стороны царя и патриарха сыну новгородского купца Петра Микляева изучать немецкий и латинкий языки у Адама Олеариуса в Голштинии. См. Olearius A. Vermehrte Newe Beschreibung der Moskowitischen und persischen Reise. Schleswig, 1656 / hg. von D. Lohnmeier. Tübingen, 1971. S. 221. 25 Молвыгин А. Н. Номиналы мелких монет Ливонии с середины XIII до второй половины XVI века и некоторые вопросы денежного дела Новгорода и Пскова // Eesti NSV Teaduste Akadeemia Toimetised. Üniskonnateaduste seeria. 1963. No. 12. С. 379-389. 26 Tvauri A. Loode-Vene päritolu slaavi keraamika Eestis XI-XVI sajandil // Eesti Archeoloogia ajakiri. 2000. T. 4. С. 91-119. 27 Eesti Ajalooarhiiv. Tartu. F. 995. Nim. 1. Sü. 235. Fol. 111. 28 Даркевич В. П. Произведения западного художественного ремесла в Восточной Европе (X – XIV века). М., 1966; Бочаров Г. Н. Прикладное искусство Новгоргда Великого. М.,1969; Древнерусское искусство. Зарубежные связи. М., 1975. 29 Angermann N. Einwirkungen des frühen deutschen Kupferstichs auf den russischen Buchschmuck // Israhel van Meckenem und der deutsche Kupferstich des 15. Jahrhunderts. Bocholt, 1973. S. 123-129. 30 Киселев М. П. Происхождение московского старопечаного орнамента // Книга. Исследования и материалы. Т. 11. 1965. С. 167-198. 31 Hanserezesse. Abt. III. Bd. 3. Leipzig, 1888. Nr. 433. S. 399. 32 Иванов И. А. Ганзейское посольство в Москву 1603 г.: «игра» репрезентаций // Репрезентация власти в посольском церемониале и дипломатический диалог в XV - первой трети XVIII века. Третья международная научная конференция цикла „Иноземцы в Московском государстве“, посвященная 200-летию Музеев Московского Кремля. M., 2006. C. 56-58. 33 Hanserezesse. Abt. III. Bd. 5. Leipzig, 1894. Nr. 511. S. 651 (Книга в подарок переводчику Власию от ганзейского посланника, 1510); Цветаев Д. В. Протестантство и протестанты в России до эпохи преобразований. М., 1890. С. 75-76 (приобретение брошюры о Тридцатилетней войне живущим в России купцом Генрихом Келлерманном в Дании, 1640/41. Брошюра была переведена в Посольском приказе для царя.); ЦГАДА Ф. 50. 1660. Д. 3. Л. 12 (Новгородский Гость Пётр Микляев приобретает в Любеке по заказу царя книгу «о золотой и серебряной руде» и «книгу пушечново и огнестрельново строю», 1660); Кудрявцев 19 И. М. «Издательская» деятельность посольского приказа (К истории русской рукописной книги во второй половине XVII века) // Книга. Исследования и материалы. Т. 8. M., 1963. С. 225 (Проживаюший в России гамбуржский купец Конрад Нордерманн продаёт Посольскому приказу за десять рублей иллюстрированную Библию, которая предназначалась для царя, 1675). 34 Aнгерманн Н., Мартенс A. Гамбург и Москва в XVII веке: связи в области серебрянного дела // Декоративно-прикладное искусство Западной Европы / Составитель А. Г. Кудрявцева. М., 2006. С. 70-72, 76. 35 Там же. C. 72. 36 Ядрышников В. А. Иноземные заимствования в архитектуре церкви Николы на Липне // Ежегодник новгородского государственного объединенного музея-заповедника. 2000. Великий Новгород, 2002. С. 36-40. 37 Максимов П. Н. Зарубежнûе связи в архитектуре Новгорода и Пскова XI – начала XVI веков // Архитектурное наследство. Т. 12. М., 1960. С. 36-37. 38 Полное собрание русских летописей. Т. 3. СПб., 1841. С. 111, 238. 39 Антипов И. В. Новгородская архитектура времени архиепископов Ефимия II и Ионы Отенского. М., 2009. C. 131-140. 40 Вага В. Я. Средневековая архитектура Эстонии. Диссертация на соискание степени доктора искусствоведения. Тарту, 1964. С. 369-370. 41 Большую вербовку немецких специалистов по поручению московского правительства предпринимал уже в 1540-х годах госларский купец Ганс Шлитте. На это он получил согласие императора Карла V, однако переселению набранных специалистов в Россию помешал Любекский совет, который действовал в интересах ливонских властителей, которые в свою очередь опасалаись увеличения военной мощи России. См. [Фречнер, Р.] «Дело Шлитте» // Сигизмунд Герберштейн. Записки о Московии. T. 2. M., 2008. C. 132147. 42 Amburger Е. Указ. соч. S. 24. 43 Там же. 44 Angermann N. Johann von Gohren. Ein Lübecker Rußlandkaufmann des 17. Jahrhunderts // Zeitschrift des Vereins für Lübeckische Geschichte und Altertumskunde. H. 64. 1984. S. 102-103, 106- 109. 45 Cм. Aнгерманн Н., Мартенс А. Указ. соч. C. 73-77. 46 Amburger E. Die Familie Marselis. Studien zur russischen Wirtschaftsgeschichte. Gießen, 1957. 47 Коваленко Г. М. О деятельности датского резидента Генриха Бутентата в Рссии // Вопросы истории европейского севера. Петрозаводск, 1976. С. 180-187. 48 Собрание государственных грамот и договоров. Ч. 4. М., 1928. Но. 169. С. 491. 49 Aнгерманн Н. Предприниматели из Германии в Москве в XVII веке // Немецкие предприниматели в Москве. М., 1999. С. 28-43. 20 В. В. Шапошник «ДЕЛО» МИТРОПОЛИТА ФИЛИППА В СОЧИНЕНИЯХ ШТАДЕНА, ТАУБЕ И КРУЗЕ Трагическая судьба митрополита Филиппа, его столкновение с Иваном Грозным уже давно стали объектом пристального внимания отечественных исследователей. 1 Конфликт между высшими представителями светской и церковной власти привел к серьезным последствиям, о чем неоднократно писали историки. 2 Однако изучение событий затруднено состоянием источниковой базы: дело в том, что официальное летописание, основной источник сведений по времени правления первого русского царя, прекратилось, описание происходившего доходит лишь до 1567 г. Ученым приходится опираться в своих построениях на другие источники, в первую очередь на Житие митрополита Филиппа, памятник, появление которого относится к более позднему времени. Кроме того, Житие долгие годы оставалось неопубликованным, 3 имеет несколько редакций, отношение между которыми вызывали споры в литературе, 4 что затрудняло его использование. Сведения о конфликте царя и митрополита находятся в некоторых местных летописях, 5 сочинениях князя А. М. Курбского. 6 Но Курбский находился в Литве и в своих рассказах мог допустить различные неточности. Соловецкий же летописец сообщает в первую очередь о том, что происходило в монастыре. В таких условиях большое значение получают сочинения иностранцев, находившихся в период описываемых событий в России. Это Генрих Штаден, Иоганн Таубе и Элерт Крузе. Их записки давно привлекаются исследователями как важный источник по политической истории России времени правления Ивана Грозного. Их используют и при изучении событий связанных с «делом» митрополита Филиппа. Задача настоящей заметки – постараться определить степень достоверности данных о конфликте между Филиппом Колычевым и царем Иваном, приводимых в их сочинениях с помощью показаний других источников (Жития митрополита Филиппа, летописей, сочинений А. М. Курбского). Что же мы знаем о Штадене, Таубе и Крузе? О жизни Генриха Штадена мы узнаем из его записок. Он был родом из Вестфалии, в силу обстоятельств оказался в Лифляндии, а затем в 1564 году перешел в Россию. Впоследствии, по сообщению самого Штадена, он вошел в опричнину, где кроме него находились еще несколько немцев – И. Таубе, Э. Крузе и Г. Эльферфельд.7 В 1576 г. Штаден покинул нашу страну под видом купца, затем пытался вернуться, но неудачно. В 1577 – 1578 г. он написал свои сочинения, в том числе и план обращения Московии в провинцию Священной Римской империи. 8 Записки Генриха Штадена давно и прочно вошли в число важнейших источников по истории 21 опричнины, содержат много ценíой информации, имеющей большое значение для изучения внутренней политики Ивана IV. Такая роль записок немецкого авантюриста связана с тем, что он, по собственному заявлению, был опричником, участником новгородского похода. Кроме того, Штаден упоминает о том, как в начале 70-х годов ХVI века изменилось отношение царя к опричникам. По его словам, опричнина существовала семь лет, а затем была отменена.9 Некоторая сумбурность, непоследовательность рассказа и возможные преувеличения привели к тому, что в свое время Д. Н. Альшиц пришел к выводу о том, что Штаден в опричнине не служил и некоторые его заявления «не заслуживают ни малейшего доверия».10 Но точка зрения Альшица не нашла поддержки у исследователей, они считают сочинения Г. Штадена важным и заслуживающим внимания источником, так свидетельствами. как многие его данные подтверждаются независимыми 11 Иоганн Таубе и Элерт Крузе – ливонские дворяне, попавшие в плен к русским в первые годы Ливонской войны. Через несколько лет, около 1563 – 1564 г. они перешли на службу к Ивану Грозному, впоследствии оказались в опричнине. Занимались они в основном внешнеполитическими делами, вели переговоры о создании в Прибалтике вассального королевства, вместе с номинальным королем Ливонии герцогом Магнусом участвовали в неудачной осаде Ревеля. Затем, в 1571 г. подняли мятеж в Юрьеве (Дерпте) и бежали в Речь Посполитую. Здесь они написали послание гетману Яну Ходкевичу, в котором старались оправдать свои измены жестокостью Ивана Грозного. Сочинение Таубе и Крузе активно используется исследователями, изучающими эпоху Ивана IV, несмотря на то, что русское издание выполнено много десятилетий назад по неисправному списку.12 Обратимся к текстам. Начнем с сочинения Г. Штадена. Впервые имя митрополита Филиппа появляется в его сочинениях при перечислении руководителей земщины: «Первыми (боярами) и князьями в земщине были следующие: князь Володимир Андреевич … митрополит Филипп с его епископами – Казанским и Астраханским, Рязанским, Владимирским, Вологодским, Ростовским и Суздальским, Тверским, Полоцким, Новгородским, Нижегородским, Псковским и в Лифляндии Дерптским… Все эти епископы ежегодно должны являться на Москву на митрополичий выезд в вербную субботу; потом все монастыри, монахи и попы соборные, т. е. те, которые входят в совет».13 Следует отметить, что действительно митрополит Московский и всея Руси занимал очень высокое положение в Русском государстве и может считаться одним из руководителей земщины в период опричнины. Однако в этом небольшом отрывке 22 находится целый ряд неточностей. Так, при перечислении архиереев названы епископы Владимирский, Нижегородский и Псковский. Однако в то время таких епископий не существовало. Кроме того, Штаден неверно указывает день недели, в который проходил «митрополичий выезд» - речь должна идти не о субботе, а о воскресении. Вероятно, автор не особо разбирался в организационной структуре Русской церкви и ее обрядах. О «деле» митрополита Филиппа Штаден пишет очень кратко, в ходе рассказа о масштабном заговоре в земщине, причем связное повествование прерывается довольно обширной вставкой о планах Грозного сделать бывшего магистра Ливонского ордена Фюрстенберга своим вассалом, правителем Лифляндии. По словам Штадена, после многочисленных казней «у земских лопнуло терпение! Они начали совещаться, чтобы избрать великим князем … Володимира Андреевича … а великого князя с его опричниками убить и извести. Договор был уже подписан». Однако Старицкий выдал царю замысел, монарх «приказал переписать земских бояр, которых он хотел убить и истребить при первой же казни … приказывал приводить к нему бояр одного за другим и убивал их так, как ему вздумается – одного так, другого иначе». Именно в связи с казнями и выступил митрополит, который «не мог долее молчать … Он добром увещевал великого князя жить и править подобно своим предкам. И благодаря этим речам добрый митрополит попал в опалу и до самой смерти должен был сидеть в железных, очень тяжелых цепях. А великий князь вновь избрал митрополита – по своему желанию».14 Не вдаваясь здесь в очень спорный вопрос о существовании заговора в земщине, отмечу, что по рассказу Г. Штадена не понятно, был ли митрополит сам участником этого заговора. Ведь Штаден перечисляет руководителей земщины именно после того, как указывает на то, что у «земских лопнуло терпение» и они решили «убить и извести» Ивана IV и опричников. Что же касается сведений о судьбе Филиппа Колычева, то данные Штадена находят подтверждение в других источниках. О том, что митрополит обращался к царю с увещеваниями пишет, например, А. М. Курбский: «Видев оного царя не по Бозе ходяща … всякие неподобные и скверные дела исполняюще, начал первие молити благовременне … потом претити страшным судом Христовым …». 15 О заключении Филиппа в оковы беглый князь пишет так: «повелевает его по рукам и ногам и по чреслом претяжчайшими веригами оковати и воврещи во ускую и мрачную темницу». Правда, Курбский уточняет, что впоследствии митрополит был заточен в Отроч монастырь, 16 о чем у Штадена сведений нет. О выступлениях Филиппа подробно говорится в его Житии, здесь же находится и рассказ о цепях: «Посем же всадиша его в злосмрадную храмину, и нозе его забиша в кладе со всяцем утвержением … и вериги тяжки, на се уготованны, возложиша на выю добляго страдалца, и десницу стянуша святому оковы железъными».17 23 После свержения митрополита Филиппа, буквально через несколько дней новым первосвятителем был поставлен архимандрит Сергиева монастыря Кирилл, 18 о чем и писал Генрих Штаден, не называя, правда, имя нового митрополита. Таким образом, можно прийти к выводу о том, что сведения о «деле» митрополита Филиппа (не принимая во внимание рассказ о заговоре в земщине), содержащиеся в сочинениях Штадена, подтверждаются другими источниками. Другое дело, что немецопричник не вдавался в подробности этого конфликта, возможно, он о них и не был осведомлен или не считал нужным подробно описывать произошедшее. Гораздо более подробно о конфликте Ивана IV и Филиппа Колычева пишут Таубе и Крузе. Они рассказывают о терроре, развернувшемся в 1568 г., многочисленных казнях и, в связи с этим, замечают, что в то время митрополитом был Филипп Колычев «благородного происхождения от … одного из самых знатных русских родов». Мемуаристы указывают, что он находился в монастыре на Соловках, но был вызван оттуда «по воле великого князя и части духовенства для занятия митрополичьей кафедры».19 О том, что Филипп был поставлен митрополитом из Соловецкого монастыря, говорят многочисленные источники, в том числе и официальная летопись.20 Таубе и Крузе пишут, что митрополит «во всем держал сторону справедливости, не жалея своей собственной жизни» и эти его душевные качества «побудили его уговаривать сперва тайно и наедине великого князя не совершать таких тиранств». Однако Иван 1У считал, что Филипп увещевает его по просьбе населения и бояр и «он решил удвоить свои тиранства в сравнении с тем, что делал прежде».21 О том, что беседы царя и митрополита были, подтверждает сочинение А. М. Курбского.22 Дальше немцы довольно подробно описывают выступление Филиппа Колычева «в церкви Богородицы в присутствии духовенства и всех бояр» и речь, с которой митрополит обратился к Грозному: «до каких пор будешь ты проливать без вины кровь твоих верных людей и христиан? Долго ли будет продолжаться в Русском государстве эта несправедливость? Татары и язычники и весь свет может сказать, что у всех народов есть законы и право, только в России их нет … в России нет сострадания для невинных и праведников. Подумай о том, что хотя Бог поднял тебя в мире, но все же ты смертный человек и Он взыщет с тебя невинную кровь, пролитую твоими руками. Камни под твоими ногами, если не живые души, будут вопиять против тебя и обвинять тебя, и я должен сказать это тебе по приказанию Божьему, хотя бы смерть угрожала мне за это».23 Эта речь Филиппа, произнесенная в Успенском соборе Кремля, тематически очень близка с речами святителя, находящимися в пространных редакциях Жития митрополита. 24 Установлено, что выступления Филиппа, как они приведены в Житии, имеют своим 24 источником «Поучение благого царства» византийского диакона Агапита. Этот памятник был широко известен как на Руси, так и в Западной Европе.25 По словам Таубе и Крузе, публичное выступление митрополита вызвало «такой гнев великого князя, что он ударил своим жезлом оземь и сказал: «Я был слишком милостив к тебе, митрополит, к твоим сообщникам в моей стране, но я заставлю вас жаловаться»». На следующий день, продолжают они, были арестованы и казнены «множество людей благородного происхождения», среди которых мемуаристы называют князя Василия Пронского, И Карамышева и К. Бундова. 26 Однако установлено, что названные лица были казнены не в 1568 г., когда состоялось выступление Филиппа Колычева в Успенском соборе, а в 1566 г., в связи с требованием представителей земщины после Земского собора отменить опричнину.27 Очевидно, Таубе и Крузе в данном случае перепутали события, что не удивительно, так как и в 1566 году, перед тем как стать митрополитом, Филипп выступал против опричнины. 28 Что касается арестов и казней «людей благородного происхождения», то и здесь, возможно, немцы-опричники имеют в виду 1566 года, когда была арестована большая группа земских дворян, вскоре, правда, отпущенных на свободу.29 Советники и приближенные митрополита, по словам И. Таубе и Э. Крузе, были «силой выведены, и затем их, водя по всем улицам, мучили и хлестали железными хлыстами … он (т. е. царь. – В. Ш.) приказал содрать с них живых кожу, вырезывать ремни из кожи, и ничто не было им пропущено из того, что когда-либо испробовала тирания». 30 О чем-то похожем писал Курбский, относя эти казни к моменту уже после смерти Филиппа: «По убиении же митрополита не токмо многих клириков, но и нехиротонисанных мужей благородных околко сот помучено различными муками и погублено». 31 Однако в массовых казнях митрополичьих дворян сомневался такой известный специалист как С. Б. Веселовский, так как многие старые фамилии продолжали и позже служить митрополитам. 32 В Синодике опальных Ивана Грозного содержаться имена четырех казненных митрополичьих старцев.33 Таубе и Крузе упоминают о том, что царь вызвал «ложных свидетелей против митрополита, которые показали, что он ведет неподобающую порочную жизнь». Затем были вызваны «представители всех духовных и светских чинов», от которых Грозный потребовал «чтобы они отрешили от сана порочного митрополита и привлекли его к публичному суду и приговорили бы к смерти».34 О появлении ложных свидетелей против Филиппа упоминает его Житие. Чтец, «научен враги его, начать на блаженнаго Филиппа износити скверныя словеса». Однако эта попытка обвинить митрополита в неподобающем поведении провалилась. 35 Специальная комиссия была отправлена в Соловецкий 25 монастырь для того, чтобы найти доказательства порочной жизни архиерея в бытность его игуменом. Как сообщает Житие, игумен Паисий и некоторые монахи согласились дать нужные показания. О лжесвидетелях пишет и Курбский. 36 Впрочем, некоторые исследователи сомневаются в том, что показания Соловецких монахов устроили монарха, так как все свидетели были разосланы по различным монастырям.37 По рассказу Таубе и Крузе, Филипп еще перед судом явился к царю, обратившись к нему с речью, в которой, среди прочего указал, что ему (т. е. Филиппу. – В. Ш.) 79 лет, а с 53 лет он жил в Соловецком монастыре «честно, правильно, справедливо, так что меня нельзя упрекнуть ни в одном пороке». Кроме того, митрополит хотел оставить посох, свое облачение и удалиться, однако Грозный не допустил этого: «он не желает, чтобы митрополит так быстро уехал, и он не будет судить его прежде, чем обдумает все хорошенько; поэтому митрополит должен вновь одеть свое облачение, и он решил послушать … в день св. Михаила, его богослужение». Филипп дал себя уговорить и вновь одел облачение.38 Здесь неточность, так как митрополит был гораздо моложе, он родился в 1507 г., и в Соловецком монастыре оказался тридцати с небольшим лет. Этот эпизод не находит подтверждений в других источниках. По Житию, еще до суда, до выступления свидетелей, царь с боярами ознакомился с материалами следствия и отправил своего приближенного А. Д. Басманова «Филиппа изгнати из церкви». На святителя одели старое «многошвейное и разодранное» одеяние и отвезли в Богоявленский монастырь «за ветошной ряд». 39 По Новгородской летописи, Филипп перебрался в Никольский 40 монастырь. По Житию, в Никольский монастырь митрополита перевели на восьмой день после суда.41 По рассказу Таубе и Крузе, в церкви митрополичье облачение сорвал с Филиппа по приказу царя Малюта и «другие убийцы», затем «приказал великий князь взять его, положить на деревянные сани и затем заключить в монастырь».42 Вероятно, это известие совпадает с сообщением Жития, только имена исполнителей разные. Кроме того, в течение восьми дней после суда Филипп находился в тюрьме – в «злосмрадной храмине». 43 О том, что митрополит был сведен с «безчестием» сообщает и другой источник.44 Немцы-опричники сообщают, что «через несколько дней» царь «вздумал убить его и сжечь, но духовенство упросило великого князя даровать ему жизнь и выдавать ему ежедневно 4 алтына». Митрополита послали в монастырь в Тверь, «где он прожил со дня св. Михаила до февраля следующего года». 45 День святого Михаила – это 8 ноября. Новгородская летопись указывает, что Филипп был лишен сана 4 ноября 1568 г.46 О том, что Филиппу сохранили жизнь из-за заступничества духовенства, других источников, 26 кроме сообщения Таубе и Крузе, нет. Нахождение Колычева в Твери подтверждается многочисленными свидетельствами, его заключили в Тверской Отроч монастырь, в котором долгие годы провел Максим Грек. 47 Однако опричники явно неправильно указывают, что в Твери Филипп прожил до «февраля следующего года». Получается, что до февраля 1569 года. В действительности, как сообщают источники, смерть бывшего митрополита связана с новгородским походом Ивана 1У, который проходил в декабре 1569 – январе 1570 гг. 48 Подобная неточность вызвана тем, что Таубе и Крузе начало новгородского похода датируют январем 1569 г.,49 соответственно и в Твери опричники появились в феврале 1569 г. По сообщению немцев, в Твери Иван IV остановился в том самом монастыре, куда он сослал митрополита. Царь «приказал … своему высшему боярину или палачу Малюте Скуратову задушить его (Филиппа Колычева. – В. Ш.) веревкой и бросить в воду, в Волгу.50 Смерть Филиппа в Твери не вызывает сомнений. Об этом пишут самые разные источники. По сообщению Жития, митрополит за три дня предвидел свою смерть. Малюта сначала попросил благословения царю на поход в Новгород, но святой понял, зачем в действительности явился Скуратов. Опричник «заять преподобнаго уста подглавием». Так 23 декабря 1569 г. умер Филипп Колычев. Малюта Скуратов объявил монахам, что митрополит умер от зноя в келье. Его похоронили здесь же, в Тверском Отрочем монастыре «за олтарем … церкве пресвятые Троицы». 51 Впоследствии, при Федоре Ивановиче, митрополит был перезахоронен в Соловецком монастыре, 52 а при Алексее Михайловиче его мощи перенесли в Москву. Следовательно, сведения Таубе и Крузе о том, что тело митрополита было брошено в Волгу, не соответствует действительности. На основании сравнения сведений Иоганна Таубе и Элерта Крузе о «деле» митрополита Филиппа с другими источниками (Житием, летописными памятниками, сочинениями А. М. Курбского) можно сделать вывод о том, что их сведения довольно подробны и многие из них подтверждаются другими источниками. Хотя нельзя не отметить некоторые неточности и путаницу в хронологии. Учитывая то, что многие сведения немцев соответствуют действительности, можно предположить, что и оригинальные известия, находящиеся в их сочинении, заслуживают пристального внимания. Таким образом, можно видеть, что рассказы немцев-опричников Генриха Штадена, Иоганна Таубе и Элерта Крузе о «деле» митрополита Филиппа, во многом подтверждаются другими источниками. И если Штаден ограничивается лишь кратким упоминанием о конфликте царя с митрополитом, то Таубе и Крузе рассказывают об этом 27 очень подробно. Создается впечатление, что они или были непосредственными свидетелями многих событий, или получали сведения у тех, кто был свидетелем. Вместе с тем, необходимо учитывать имеющиеся в их рассказе неточности и нарушение хронологии. 1 Смотри, например: Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964. С. 212 – 259; Скрынников Р. Г. Государство и церковь на Руси Х1У – ХУ1 вв. Подвижники русской церкви. Новосибирск, 1991. С. 277 – 314; Шапошник В. В. Церковно-государственные отношения в России в 30 - 80-е годы ХVI века. СПб., 2006. С. 277 – 309; Колобков В. А. Митрополит Филипп и становление московского самодержавия: Опричнина Ивана Грозного. СПб., 2004. С. 10 – 474. 2 Более подробно смотри: Шапошник В. В. Церковно-государственные отношения в России. С. 308 – 309. 3 Тулуповская и Колычевская редакции готовились к публикации В. А. Колобковым, но его трагическая гибель прервала эту работу. В результате тексты были опубликованы как приложение к его книге в том виде, в каком находились на момент смерти исследователя: Колобков В. А. Митрополит Филипп и становление московского самодержавия… С. 543 – 619. Научная публикация всех редакций была осуществлена И. А. Лобаковой: Лобакова И. А. Житие митрополита Филиппа: Исследования и тексты. СПб., 2006. С. 147 – 280. 4 Лобакова И. А. Житие митрополита Филиппа… С. 3 – 146. 5 Корецкий В. И. Соловецкий летописец конца ХУ1 в. // Летописи и хроники 1980 г. М., 1981. С. 236; Новикова О. Л. О второй редакции так называемого Соловецкого летописца // Книжные центры Древней Руси. Соловецкий монастырь. СПб., 2001. С. 247 – 248; Новгородские летописи. СПб., 1879. С. 98; ПСРЛ. Т. 30. С. 158. 6 Курбский А. М. История о великом князе Московском // Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина ХVI века. М., 1985. С. 358 – 364. 7 Штаден Г. Записки немца-опричника. М., 2002. С. 88 – 92. 8 Шокарев С. Ю. Предисловие // Штаден Г. Записки немца-опричника. С. 10 – 11. 9 Штаден Г. Записки немца-опричника. С. 48 – 49, 55 – 56, 70, 102 – 103, 106 – 108. 10 Альшиц Д. Н. Начало самодержавия в России. Государство Ивана Грозного. С. 159 – 176. 11 Смотри, например: Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. С. 78; Скрынников Р. Г. Царство террора. СПб., 1992. С. 60 – 61; Шокарев С. Ю. Предисловие. С. 9 – 10. 12 Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. С. 77; Скрынников Р. Г. Царство террора. С. 58 – 59. В. А. Колобков пришел к выводу, что Таубе и Крузе оказались в русском плену не ранее 1566 г., в декабре этого же года были приняты на московскую службу, а в 1567 г. стали опричниками. См.: Колобков В. А. Митрополит Филипп и становление московского самодержавия. С. 50 – 52. 13 Штаден Г. Записки немца-опричника. С. 45. 14 Штаден Г. Записки немца-опричника. С. 45 – 47. 15 Курбский А. М. История о великом князе Московском. С. 358. 16 Там же. С. 360, 362. 17 Лобакова И. А. Житие митрополита Филиппа. С. 153 – 155, 159 – 160. 18 Шапошник В. В. Церковно-государственные отношения в России в 30 – 80-е годы ХVI века. С. 309; Новгородские летописи. С. 98. 19 Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе // Русский исторический журнал. Книга 8. 1922. С. 42. 20 ПСРЛ. Т. 13. М., 2000. С. 403; Новикова О. Л. О второй редакции так называемого Соловецкого летописца. С. 247. 21 Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе. С. 42. 22 Курбский А. М. История о великом князе Московском. С. 358. 23 Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе. С. 42 – 43. 24 Лобакова И. А. Житие митрополита Филиппа. С. 186 – 188, 189 – 190. 25 Там же. С. 47 – 61. 26 Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе. С. 43. 27 Скрынников Р. Г. Царство террора. С. 294. 28 Шапошник В. В. Церковно-государственные отношения в России… С. 291 – 292. 29 Скрынников Р. Г. Царство террора. С. 294. 30 Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе. С. 43. 31 Курбский А. М. История о великом князе Московском. С. 364. 32 Веселовский С. Б. Феодальное землевладение в Северо-восточной Руси. Т. I. М.; Л., 1947. С. 424 – 425. 33 Скрынников Р. Г. Царство террора. С. 530. 34 Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе. С. 43. 35 Лобакова И. А. Житие митрополита Филиппа. С. 155 – 156. 28 36 Там же. С. 157; Новикова О. Л. О второй редакции так называемого Соловецкого летописца. С. 248; Курбский А. М. История о великом князе Московском. С. 360. . С. 248; Скрынников Р. Г. Государство и церковь на Руси. С. 310. С. Колобков В. А. Митрополит Филипп и становление московского самодержавия. С. 323. 38 Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе. С. 43 – 44. 39 Лобакова И. А. Житие митрополита Филиппа. С. 158. 40 Новгородские летописи. С. 98. 41 Лобакова И. А. Житие митрополита Филиппа. С. 160. 42 Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе. С. 44. 43 Лобакова И. А. Житие митрополита Филиппа. С. 159 – 160. 44 Тихомиров М. Н. Малоизвестные летописные памятники ХУ1 в. // Тихомиров М. Н. Русское летописание. М., 1979. С. 229. 45 Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе. С. 44. 46 Новгородские летописи. С. 98. 47 Лобакова И. А. Житие митрополита Филиппа. С. 160; Новикова О. Л. О второй редакции так называемого Соловецкого летописца. С. 248; Курбский А. М. История о великом князе Московском. С. 362. 48 Лобакова И. А. Житие митрополита Филиппа. С. 160; Новгородские летописи. С. 337 – 345; ПСРЛ. Т. 5. Вып. 1. М., 2003. С. 115 – 116. 49 Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе. С. 47 – 48. 50 Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе. С. 48. 51 Лобакова И. А. Житие митрополита Филиппа. С. 160 – 161; Новикова О. Л. О второй редакции так называемого Соловецкого летописца. С. 248; Курбский А. М. история о великом князе Московском. С. 364. Курбский передает еще, что некоторые утверждают, что митрополита вывезли в Александровскую слободу и там сожгли. 52 Житие митрополита Филиппа. С. 199 – 201. 37 29 Е. Н. Метелкин ДОКУМЕНТЫ ПО ИСТОРИИ РОССИИ В ТАЙНОМ ГОСУДАРСТВЕННОМ АРХИВЕ ПРУССКОГО КУЛЬТУРНОГО НАСЛЕДИЯ Полное официальное название архива, о котором идет речь, - Geheimes Staatsarchiv Preussischer Kulturbesitz. В настоящее время его фонды, лаборатории, библиотека и читальный зал находятся в здании, специально построенном для архива архитектором Эдуардом Фюрстенау (Fürstenau) в районе Берлина Далем. История фондов начинается с документов немецкого княжеского рода Асканиев, правившего в Бранденбурге с XII в. до 1319 г. Первое упоминание в письменных источниках о канцелярии асканского маркграфства относится к 1282 г. Архив получил постоянное место в Берлине в процессе превращения этого города в резиденцию курфюрстов Бранденбурга (этот процесс завершился в 1486 г.). В 1643 г. архивариус Кристоф Шёнбек (Schönbeck) систематизировал порядок расположения и хранения фондов, который сохранялся долгое время. Название, если угодно, почётный титул «Тайный государственный архив» учреждение получило в 1803 г. Название подчеркивало не столько секретность хранившихся там документов, сколько общегосóäарственный характер, характер подчиненность центрального прусским архивного королям из учреждения, династии непосредственную Гогенцоллернов. Слово «государственный» в названии указывало на верховенство над другими архивами Пруссии. Архив располагался вначале в Берлинском Замке (Berliner Schloss), резиденции прусских королей. В 19 веке архив знал и потери, и приобретения. В 1848-1851 гг. из его фондов были изъяты фонды архива королевского двора; в 1874 г. в фонды Тайного государственного архива влились фонды Тайного министерского архива. K этоìó времени архив стал располагаться в огромном здании на Клостерштрассе. К 1914 г. он превратился в главный архив Пруссии. В 1924 г. архив переместился в представленное здание в Берлинском районе Далем, где он находится и в настоящее время. Во время Второй мировой войны, в 1943-1944 гг. большая часть его фондов была вывезена и укрыта в штольнях Саксонии. После разгрома гитлеровской Германии эти спрятанные фонды были обнаружены и оказались в гор. Мерзебург, который с 1949 г. входил в другое государство – Германскую Демократическую Республику. Далемское здание архива оказалось на территории особой 30 политической единицы – Западного Берлина. Архив утратил большую часть своих фондов, поэтому с 1950 г. назывался Берлинским главным архивом. В 1963 г. архив стал одним из учреждений Фонда прусского культурного наследия. Этот фонд был создан в 1957 г. и объединяет деятельность Государственных музеев Берлина, Государственной библиотеки в Берлине, Иберо-американского института и других учреждений. С этого момента архив стал называться Тайным государственным архивом (фонда) Прусского культурного наследия. В 1978-1979 гг. в фонды архива влились документы бывшего государственного архива Кенигсберга, хранившиеся в Геттингене. После объединения Германии в 1990 г. документы из Мерзебурга в 1993-1994 гг. были перемещены в Берлин. Сейчас Тайный государственный прусский архив – это 35000 м архивных полок и библиотека из 185000 томов с 200 наименованиями газет и журналов.1 Документы по истории России содержатся в фондах, относящихся к истории внешних связей Пруссии с другими государствами. Такие связи с Россией отражены в документах, которые охватывают период с 1495 по 1818 гг. Что касается 18-го века, то изучению подлежит периодическая корреспонденция посланников Пруссии в России. Например, сообщения и личные фонды известных прусских дипломатов Густава фон Мардефельда (Mardefeld) (1664-1729) и его племянника Акселя фон Мардефельда (1691 или 1692-1748). Барон Густав фон Мардефельд был прусским посланником в России в ранге уполномоченного министра короля Фридриха Вильгельма I с октября 1717 г. по апрель 1728 г. Его сообщения о России во время правления Петра I, в частности, о деле царевича Алексея, были опубликованы в России и Германии еще в конце 19 в. Племянник Мардефельда-старшего, Аксель фон Мардефельд был прусским посланником в Петербурге в 1728-1746 гг. В фондах архива есть также документы русских послов в Берлине, дела, связанные с паспортами для них. Довольно полно представлены документы, освещающие торговлю Пруссии с Россией, а также таможенную деятельность. В работе с этими фондами и документами 18-го века исследователя ожидает определенная трудность. Документы выполнены неоготическим курсивом, трудночитаемым даже в том случае, когда документ написан не непосредственным его автором, а писарем. В заключение своего сообщения хотел бы поблагодарить за помощь в работе с документами работников архива Ольгу Вебер (Weber) и Клауса Темпеля (Tempel). 31 1 См.: Tektonik des Geheimen Staatsarchiv Preussischer Kulturbesitz, bearb. v. Rita Klauschenz u.a., hrsg. v. Jürgen Kloosterhuis. Berlin, 2011; Mellenborg/Klinke. Geschichte des Geheimen Staatsarchivs vom 15. bis zum 18. Iahrhundert. Berlin, 2011 32 Д. Н. Старостин АВСТРАЗИЯ В СИСТЕМЕ ВЛАСТИ КОРОЛЕВСТВА ФРАНКОВ (ПО МАТЕРИАЛАМ «ИСТОРИИ» ГРИГОРИЯ ТУРСКОГО) Проблема единства королевства франков в меровингскую эпоху является одной из интереснейших при изучении раннего Средневековья. Сложившаяся в период правления Меровингов практика деления королевств (в особенности, разделы 511, 561 и 587 гг.) поднимает перед историками важнейший вопрос о том, как виделось королевство самими франкскими правителями. Эти разделы проходили в весьма неспокойной обстановке и вовсе не являлись окончательными, порождая большое количество трений внутри меровингского рода и споров о правах на отдельные города и регионы Галлии. Об этом свидетельствуют, например, события, последовавшие непосредственно за разделом 511 г., когда король Теодерих I попытался отнять у своего брата Хлотаря I его земли, располагавшиеся к юго-западу от Луары. Этот хорошо известный для историков сюжет позволяет нам задать вопрос о том, насколько наследники Хлодвига воспринимали завоеванные им земли как единое королевство, находящееся под властью одной династии, о чем писали Фердинанд Лот, Шарль Пфистер и Франсуа Гансхоф1. Может ли быть так, что они видели Нейстрию и Австразию как разные королевства и поэтому вели постоянную междоусобную войну, несмотря на связывающие их родственные отношения? Проблема единства королевства франков обсуждалась в историографии, и по этому вопросу сложились разные мнения. Классическая точка зрения, выдвинутая Н. Д. Фюстель де Куланжем и затем поддержанная Ф. Лотом, Ш. Пфистером и Ф. Гансхофом в уже упоминавшейся монографии по истории Средних Веков, подчеркивала единство королевства франков в период правления Хлодвига и его преемников. Однако в середине XX в. появилась другая точка зрения на проблему, выдвинутая Е. Эвигом2. Он предложил разделить историю франкского королевства в VI в. на два периода, принципиально отличавшиеся друг от друга по структурам власти. В частности, Е. Эвиг противопоставил правление Хлодвига и правление его сыновей, считая, что королевство франков претерпело существенные изменения в первой половине VI в. Он подчеркнул, что изначально королевство франков, хоть и было разделено на несколько частей, тем не менее сохраняло единство, пусть и весьма специфического типа. Е. Эвиг считал, что раздел королевства франков в 511 г. имел весьма искусственный характер, и что получившиеся в результате области, не соответствовали исторически сложившимся в Галлии регионам. Многие области по Луаре (Тур, Орлеан и др.) попали в королевство, 33 охватывавшее западную Францию и регион Гаронны, но однако впоследствии эти земли традиционно тяготели к Нейстрии и Парижу. Период между 511 и 561 гг. виделся Е. Эвигу временем, когда деление королевства франков приняло форму, более соответствовавшую реальной ситуации. В частности, он отмечал, что земли, находившиеся в низовьях Луары, постепенно откололись от того королевства, которому они принадлежали по первоначальному замыслу. В первую очередь речь шла, конечно же, о Туре. История отделения этой области великолепно отражена в известном сочинении Григория Турского. К моменту раздела 561 г., как заметил Е. Эвиг, на земли в низовьях Луары все больше прав стал предъявлять король Нейстрии. Таким образом, к концу первой половины VI в. в устройстве франкского королевства все очевиднее стали проявляться территориальные принципы. Благодаря этой точке зрения исследователи смогли пересмотреть свое понимание единства королевства франков и отметить весьма существенные сдвиги в организации власти. Несмотря на то, что в целом наследники Хлодвига сохраняли единство власти, они существенно изменили структуру своих владений, приведя ее в соответствие со своими реальными властными возможностями. Таким образом, ко второй половине XX в. в историографии сложилось два противоположных мнения: первое выражалось в том, что раздел 511 г. продержался без изменений до 561 г., второе выступало в пользу скорого изменения границ этого раздела после смерти Хлодвига. Однако, стоит отметить, что обе точки зрения были основаны на рассмотрении реальной структуры власти. Нам же хотелось бы обратить внимание на другой аспект организации власти в королевстве франков, и задать вопрос, что нам говорят о структуре власти и о единстве королевства образы франкских королей, созданные в исторических сочинениях. История завоевания Хильдериком и Хлодвигом т. н. Суассонского королевства, ставшего впоследствии Нейстрией, а также распространение власти последнего на земли к югу от Луары превратилась на настоящий момент в избитую тему. Поэтому хотелось бы обратить более пристальное внимание на историю королевства Австразия в том виде, в котором ее описывал Григорий Турский. Сюжеты, связанные с этим весьма аморфным в VI в. политическим образованием, привлекали мало внимания историков. Однако представляется, что рассмотрение образа правителей восточно-франкского королевства, который нарисовал епископ Тура, может весьма интересно осветить проблему единства королевства франков. Причина выбора в качестве примера Австразии состоит в том, что Григорий Турский создал во второй части своего труда очень яркий образ короля Австразии 34 Хильдеберта II (570-595). Этот король, сын Сигиберта I и готской принцессы, а затем королевы Брунгильды, стал для Григория Турского своего рода положительной антитезой короля Нейстрии Хильперика (539-584). Если о последнем Григорий Турский написал немало отрицательного, то образ Хильдеберта, наоборот, отличается достаточно большим количеством положительных черт. Во-первых, в отличие от Хильперика, Хильдеберт редко появляется в «Истории», что само по себе показательно, учитывая склонность епископа Тура к описанию драматических событий. Во-вторых, когда король Австразии все-таки появляется в труде Григория, то его образ в целом весьма положителен. Правление Хильдеберта в качестве преемника своего отца Сигиберта I, пусть и под присмотром своей матери Брунгильды, Григорий относит в пятую книгу своего повествования. Это весьма значимый шаг для епископа Тура, потому что именно с пятой книги начинается новая часть "Истории". Закончив повествование о правлении в Нейстрии Хильперика, Григорий в пятой книге подводит конец эпохе раздоров, начиная ее с весьма значимых слов. Он пишет, что ему "опостылело вспоминать о раздорах и мåждуусобных войнах, которые весьма ослабляют франков и их королевство" (перевод мой)3. Первая глава этой книги начинается с рассказа о том, как Гунтрамн спас маленького Хильдеберта, когда был убит его отец Сигиберт, и забрал его у матери Брунгильды, чтобы провозгласить королем4. В дальнейшем Григорий Турский откладывает появление Хильдеберта, начиная пятую книгу с рассказов о епископах и других важных деятелях франкской истории. Первое упоминание о Хильдеберте в качестве короля не является прямым: епископ называет его имя только в связи с определением даты одного из событий 5 . Григорий Турский начинает одну из глав с упоминания о том, что события, описанные в ней, произошли в третий год правления Хильдеберта, и только затем дает датировку по годам правления Хильперика и Гунтрамна. Одно из первых событий, более тесно связанное с этим королем, епископ Тура описывает так, что нам становится ясна его полная поддержка Хильдеберта как правителя Австразии. В частности, он уделяет большое внимание эпизоду с попыткой Хильдеберта овладеть Марселем 6 . Григорий Турский детально описывает перипетии, связанные с этим событием. В частности, он упоминает, что посланником и представителем короля Австразии был Гундульф, дядя матери Григория Турского. В своем рассказе он полностью находится на стороне Хильдеберта и Гундульфа. Перечисленные эпизоды, связанные с именем Хильдеберта, подтверждают мнение исследователей (например, Р. Бухнера) о том, что в целом епископ Тура создает очень положительный образ короля 7 . Хильдеберт является для Григория Турского 35 образцом правителя, потому что он чтит церковь и ведет себя достойнее Хильперика и некоторых других королей более ранней эпохи. Однако в изучении образа Австразии перед нами встает вопрос, насколько Григорий Турский отделяет само это политическое образование от личности Хильдеберта. Иными словами, можно задуматься, была ли Австразия полноценным «королевством» (со всеми оговорками относительно того, что это могло значить во франкскую эпоху), или же для Григория Турского она оставалась лишь придатком Нейстрии и Бургундии. Можно перефразировать и следующим образом: где лежат корни легитимности восточнофранкского королевства, в особом историческом пути земель на среднем Рейне, или же в династическом единстве меровингского рода? Для ответа на этот вопрос стоит рассмотреть историю с Теодорихом I, сыном Хлодвига. Она достаточно проста и выглядит во многом похожей на другие сюжеты, рассказанные Григорием Турским. Описывая действия этого короля, епископ несколько раз подчеркивает жестокость его методов. В особенности интересна глава, повествующая о завоевании Теодерихом Тюрингии (книга 3, глава 7) 8 . В ней Григорий Турский рассказывает об избиении тюрингов у реки Унструт, благодаря которому франки, далее цитирую, «завладели этой страной»9. Этот эпизод рассматривался исследователями только как пример одного из событий, способствовавших распространению власти франков за Рейном. Однако, попробуем рассмотреть этот эпизод в контексте динамики взаимоотношений между представителями меровингского королевского рода. Образ Теодериха I у Григория Турского однозначно отрицателен. В дополнение к эпизоду с победой над тюрингами Григорий Турский рассказывает о захвате Оверни силой, а также о попытках этого короля убить своего брата Хлотаря I и других компрометирующих его эпизодах. Этот образ мог бы рассматриваться как весьма типичный для Григория, в сочинении которого можно найти большое количество отрицательных с его точки зрения представителей меровингской династии. В частности, кажется, что Теодериха можно было бы вполне сравнить с Хильпериком, который также являлся отрицательным героем для Григория Турского. Следовательно, Григорий Турский воспринимал историю Австразии в тех же терминах, что и историю Нейстрии, и видел, что обе эти части франкского королевства переживали кризис власти после ухода Хлодвига. Казалось бы, можно рассматривать Григория Турского как человека, который видел определенное сходство в судьбе Нейстрии и Австразии как наследия завоеваний Хлодвига, чувствовал синхронность их развития, и таким образом, воспринимал их как две части одного неразделенного королевства. 36 Однако нам кажется возможным предложить и другую интерпретацию такого отношения Григория Турского к месту Австразии в системе структур власти королевства франков. Сравним описание деятельности Теодериха с описаниями Хлодвига и Хильперика с целью понять, что хотел этим сказать епископ Тура. Ряд элементов этого описания делают Теодериха похожим именно на Хильперика. В частности, Григорий Турский рассказывает, что Теодерих часто пренебрегал привилегиями городов, доводя их своими поборами до разорения. Но есть в описании действий Теодериха и ряд элементов, которые предполагают его сходство с Хлодвигом. Григорий Турский не зря начинает историю Теодериха с описания его войны против тюрингов. Этот эпизод, как нам кажется, является прямой параллелью с описанием войны Хлодвига против аламаннов, с которой и начинается распространение власти франков за пределы т. н. «Суассонского королевства». Сходны эти истории также и в том, что Григорий Турский не описывает Хлодвига как жестокого тирана в отношении аламаннов и не считает Теодериха лично виновным в избиении тюрингов. Это позволяет сделать предположение относительно того, как Григорий Турский относился к истории Австразии. Думается, что своим рассказом о Теодерихе он подчеркивал, что отдельное существование Австразии в качестве самостоятельного королевства началось только при этом короле. Можно предположить, что епископ Тура считал, что Теодерих сделал для него то же, что Хлодвиг для Нейстрии. Следовательно, этот раннесредневековый историк, возможно, видел историю королевства франков совершенно по-другому, чем могло показаться ряду исследователей. Кажется вероятным, что Григорий Турский явно понимал разницу между Нейстрией и Австразией и использовал это в описании королевств. Королевство франков вовсе не было для епископа Тура столь единым, как это может показаться. Нам представляется, что он изначально почувствовал различие исторических путей этих двух политических образований и своим трудом подчеркнул особый путь Австразии как отдельного королевства в системе династических связей меровингского рода. Таким образом, мы можем ответить на вопрос о долговечности раздела 511 г. С точки зрения Григория Турского, возникшие в его результате границы между различными составными частями королевства франков были весьма условными. Если мы правильно интерпретируем Григория Турского, Австразия нуждалась в своем Хлодвиге, которым для него, возможно, был именно Теодерих, чтобы стать полноценными политическим образованием. 1 Lot F., Pfister C., Ganshof F. Histoire du moyen age. Paris, 1928. Ewig E. Die fränkischen Teilungen und Teilreiche (511-613). Wiesbaden, 1953. (Akademie der Wissenschaften und der Literatur, Mainz. Abhandlungen der Geistes- und Sozialwissenschaftlichen Klasse. 1952, Bd. 9. 2 37 3 Gregorous Turonensis. Historiarum libri decem // Monumenta Germania Historica. Scriptores Rerum Merovingicarum. V. 1 / Edd. B. Krusch. Hannover, 1937. (далее цит. как GT). 5. Praefatio. «Taedit me bellorum civilium diversitatis, que Francorum gentem et regnum valde proterunt, memorare...» 4 GT. 5, 1. 5 GT. 5, 25, 27. 6 GT. 6, 11. 7 Buchner R. Einleitung. S. XXI // Gregor von Tours. Zehn Bücher Geschichte / Hrsg. Von R. Buchner. Berlin, 1967. 8 GT. 3, 7 9 «Ibique tanta caedes ex Thoringis facta est, ut alveos fluminis a cadaverum congeriae repleretur et Franci tamquam per pontem aliquod super eos in litus ulteriore transirent. Patratam ergo victuriam, regionem illam capessunt et in suam redigunt potestatem». 38 В. В. Василик ВОСПРИЯТИЕ НЕМЦЕВ И ШВЕДОВ В ЖИТИИ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО. Тринадцатый век явился для Руси кровавой и переломной эпохой, в т.ч. и в отношении к Западу. Ряд исследователей, таких как отец Иоанн Мейендорф 1 , не без основания считают, что именно ΧΙΙΙ в. стал временем окончательной фиксации религиозного раскола между православным и католическим миром, другие, как Б. Н. Флоря 2 , придерживаются иной точки зрения. Значительную роль в этом сыграл Четвертый Крестовый поход, когда православные христиане с ужасом убедились в том, что защитники Гроба Господня повели себя хищники и святотатцы3. Русь представлялась следующей жертвой после Византии. Следует отметить, что в Христианскую ойкумену Запад XII-XIV вв. не включал Русь. Она стояла для него на одном уровне с татарами, арабами, турками, печенегами, половцами и прочими язычниками. Характерно наставление Франциска Ассизского своим ученикам: «Если кто из вас отправится в страны неверных - проповедывать язычникам, или грекам...» - разницы практически никакой. А вот высказывание Генриха Латыша о Русской Церкви «всегда бесплодная и бездетная» 4 , что равнозначно определению иудейской синагоги. Практически русские весьма редко выступают в западных текстах, как христиане. Характерно высказывание Бернарда Клервосского, о том, что Русская Церковь заражена схизматическими заблуждениями, каковые подобает истребить с корнем5. А в одной из своих булл папа Григорий обобщенно говорит о «Русских, сарацинах и других врагах католической веры»6. В 2010 г. Россия отмечала 790 лет со дня рождения князя Александра Невского, а в 2012 г. исполняется 770 лет со дня Ледового Побоища. Александр Невский не только отстоял северо-запад Руси от шведской и немецкой агрессии, но и совершил политический и духовный выбор между Западом и Востоком, определивший жизнь Руси на века. Для понимания отношения Руси и Запада и значения деятельности Александра Невского 7 необходимо новое прочтение его жития. Оно было составлено не позднее восьмидесятых годов тринадцатого века на основании свидетельств «самовидцев», тех, кто видел и общался с Александром Невским, воевал вместе с ним в Невской битве и на Чудском озере. Некоторые исследователи, как например А. В. Назаренко, упрекают его за риторичность, обилие библейских цитат и образов. На наш взгляд, это достоинство текста, а не его недостаток. Благодаря методу «библейских тематических ключей» 8 и 39 герменевтике библейских цитат мы можем получить качественно иную информацию — и о мировоззрении автора, и об сообщаемым им событиях Очень выразительно в данном случае содержащееся в Житие изречение: «Взоръ его паче инѣх человекъ, и глас его — акы труба в народѣ, лице же его — акы лице Иосифа, иже бѣ поставилъ его египетьскый царь втораго царя въ Египтѣ, сила же бѣ его — часть от силы Самсоня, и далъ бѣ ему Богъ премудрость Соломоню, храборъство же его — акы царя римскаго Еуспесиана, иже б ѣ пл ѣ нилъ всю землю Иудейскую. Ин ѣ где исполчися къ граду Асафату приступити, и исшедше гражане, побѣдиша плъкъ его. И остася единъ, и възврати к граду силу ихъ, къ вратом граднымъ, и посмѣяся дружинѣ своей, и укори я, рекъ: “Остависте мя единого”. Тако же и князь Александръ — побѣжая, а не поб ѣ димъ» 9 . Из приведенного фрагмента можно сделать следующий вывод, что сравнение князя Александра Невского с прекрасным Иосифом связано не только с его впечатляющей внешностью, но и с дарованием ему ярлыка на великое княжение ханом, которого русское общественное сознание осмысляло как неверного, но царя. В результате, также как правление Иосифа, которое послужило на благо не только евреям но и египтянам, князь Александр не только установил мир между Русью и Ордой, но и явился одним из основателей Сарайской епархии — миссионерской по своему назначению. С другой стороны, образ Самсона, героя книги Судей, подразумевает оппозицию «Самсон-филистимляне», одинокий герой и сонмы язычников. Понятно, за кого принимаются шведы и немцы. Однако, в образе Самсона отражается также и одиночество князя Александра, а также и то, что он неоднократно становился жертвой предательства, подобно тому, как Самсон был предан Далилой (Суд.16, 4-21). Мотив одиночества и оставленности ярче всего в этом фрагменте присутствует в рассказе о Веспасиане, которого оставили его воины. Однако, здесь едва ли не важнее другая тема — иудеев и иудейской войны, которая далеко не случайна. В христианской традиции Веспасиана считали бичом Божиим, выполнившим Божественный приговор над неверными иудеями, некогда народ Божий, но распявший Христа и гнавший Его апостолов. Соответственно, им и уподобляются немцы. Ниже мы увидим, что с иудеями сравниваются также изменники-псковичи. Для понимания того, как на Руси относились к захватчикам-шведам, весьма показателен следующие слова Жития: «Слышавъ король части Римьскыя от Полунощныя страны […] таковое мужество князя Александра и помысли в собѣ: “Поиду и плѣню землю Александрову”. И събра силу велику, и наполни корабля многы полковъ своих, 40 подвижеся в силѣ тяжцѣ, пыхая духомъ ратным. И прииде в Неву, шатаяся безумиемь, и посла слы своя, загордѣвся, в Новъгородъ къ князю Александру, глаголя: “Аще можеши противитися мнѣ, то се есмь уже зде, плѣняя землю твою”»10. Здесь очевидно уже многое значимо. Во-первых, наименование шведского короля, точнее его наместника Ульфа Ласси королем страны Римской из «Полуночной земли». Шведы именуются римлянами, что указывает на их чуждость подлинному христианству, поскольку является синонимом «латинянин». В духовном смысле они как бы уподобляются Пилату и распинателям Христа. Нелишне также и напомнить, что в толковании Ипполита Римского на Даниила, известному на Руси, антихрист будет римским императором. Характерно также и упоминание о «Полнощной стране» - вспомним, слова из пророка Исаии, традиционно относимые в христианской экзегезе к Люциферу — Сатане. «Как упал ты с неба, денница, сын зари! разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своем: “взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера”». (Ис. 14, 12-13). И наконец, слова «шатаяся безумием» является аллюзией одновременно на два стиха Псалтири, связанные с безбожием и богопротивлением. Первый - «рече безуменъ в сердце своемъ: “Несть Бог”».(Пс. 13, 1). Второй связан с восстанием язычников и избранного народа против Христа: «Вскую шаташася языцы и людие поучишася тщетным?» (Пс. 2, 1) Однако, наименование шведского короля римским имеет также и политический смысл: показывается его зависимость от римского папы. Возможно, это косвенный намек на то, что поход планировался и координировался римской курией. Еще в 1230 г. римский папа Григорий ΙΧ посылает буллу с призывом шведским рыцарям отправиться в Ингрию и Карелию, чтобы «бороться с жестокими язычниками». Учитывая то, что это были новгородские земли, данная булла означала по сути дела объявление войны Новгороду. Следующая булла 9 декабря 1237 г. бичевала «врагов креста» - новгородцев и корелов, помощников финского племени емь, восставшего против шведов и призывала к «организованному походу против них» 11 . Наконец, в 1238 г. легат папы кардинал Вильгельм Сабинский участвует в подписании Стенбийского договора между Ливонским орденом и Данией, по которому король Вальдемар в случае похода на Восток получал 2/3 завоеванных земель, при этом данные земли находились на территории Новгорода 12 . Соответствено, наместник шведского короля мог рассматриваться как часть римскокатолического (латинского) мира, тем более, что со шведскими войсками был епископ. Но вернемся к тексту Жития: «Александръ же, слышав словеса сии, разгорѣся 41 сердцемъ, и вниде в церковъ святыя Софиа, и, пад на кол ѣ ну пред олътаремъ, нача молитися съ слезами: “Боже хвалный, праведный, Боже великый, крѣпкый, Боже превѣ чный, основавый небо и землю и положивы пред ѣ лы языком, повел ѣ жити не пр ѣ ступающе в чюжую часть”. Въсприимъ же пророческую пѣснь, рече: “Суди, Господи, обидящим мя и возбрани борющимся со мною, приими оружие и щитъ, стани в помощь мн ѣ ”». 13 Здесь молитвы св. князя Александра явно имеют известные соответствия в молитвах константинопольского Евхология в день брани и нападения. Характерна цитата из 34 псалма: «Суди, Господи, обидящих меня и огради от борющихся со мною, возьми оружие и щит и встань на помощь мне». Этот псалом стихословился во время военной опасности. Однако он связан со страстями Господними, потому что он читается на службе Великой Пятницы. Мы увидим ниже, что он играл особую роль в мировоззрении и жизни князя Александра. И, скончавъ молитву, въставъ, поклонися архиепископу. «Епископъ же бѣ тогда Спиридонъ, благослови его и отпусти. Он же, изшед ис церкви, утеръ слезы, нача крѣпити дружину свою, глаголя: “Не в силах Богь, но въ правдѣ. Помянемъ Пѣснотворца, [иже рече: “Сии въ оружии, а си на конѣх, мы же во имя Господа Бога нашего призовемь, тии спяти быша и падоша, мы же стахом и прости быхом”].” Сии рѣк, поиде на нихъ в малѣ дружинѣ, не съждався съ многою силою своею, но уповая на Святую Троицу» 14 . Слова «Не в силе Бог, но в правде» являются личным афоризмом св. князя Александра Невского, однако, он настоен на мудрости Священного Писания. Сравним слова из Притч Соломона: «Правда избавляет от смерти». (Прит. 10, 2) Значима и цитата из 19 псалма: «Сии въ оружии, а си на конѣх, мы же во имя Господа Бога нашего призовемь, тии спяти быша и падоша, мы же стахом и прости быхом”». Во-первых, это предначинательный псалом утрени, что подчеркивает благочестие св. благоверного князя Александра, у которого он был на слуху. Во-вторых, стоит вспомнить окончание этого псалма: «Господи, спаси царя и услыши ны, в онь же аще день призовем тя». Это т. н. ктиторский псалом, который читался в Константинополе в присутствии царя и знаменовал спасение и сохранение Визании — священного Греческого (для Руси) царства, которое, по мнению православных людей средневековья, держалось не столько военной или иной силой, сколько верой и молитвой. Византия в известном смысле явилась образцом для Киевской Руси. Таким образом, выстраивается следующий дискурс: Святая Русь — наследница священного царства сталкивается с безбожным, антихристианским римским королевством и судьбу боя решает не многочисленность войск, а Божие благословение, вера и мужество. 42 Перед боем старейшина корел благочестивый Пелгусий, во святом крещении Филипп, стороживший Невские пределы, сподобляется чудесного видения: «Стоящю же ему при краи моря и стрежаше обою пути, и пребысть всю нощь въ бдѣнии. И яко же нача въсходити солнце, слыша шюмъ страшенъ по морю и видѣ насадъ единъ гребущь по морю, и посреди насада стояща святая мученика Бориса и Глѣбъ въ одеждах чръвленых, и бѣста рукы дръжаща на рамѣх. Гребци же сѣдяху, акы мглою одѣани. Рече Борисъ: “Брате Глѣбе, вели грести, да поможемь сроднику своему князю Александру”».15 Очевидно, что явление святых Бориса и Глеба далеко не случайно. Их убийца, князь Святополк в свое время воспользовался помощью «латинян» — князя Болеслава Смелого и поляков, которые приходом своим осквернили Киев — мать городов русских. Позднее Святополк навел на Русь печенегов, против которых вышел св. Борис перед своей мученической смертью. Ярослав Мудрый явился не только отмстителем за невинную кровь своих собратий, но и защитником Руси от иноверного ига, каковым впоследствии стал князь Александр. Характерно и следующее: как являются св. Борис и Глеб. Руки, положенные на плечах друг у друга, знаменуют княжеское братолюбие, от недостатка которого так страдала Киевская Русь, что, в конечном счете и привело к монгольскому завоеванию. Червленые одежды — символ мученичества, в котором святые князья явили братскую любовь не только к своему недостойному брату Святополку, но и ко всему народу русскому. Тьма, в которой находятся гребцы — символ бед, которые претерпевала Русь в то время, а свет, окружавший святых страстотерпцев — символ будущего избавления. В их явлении есть еще один смысл: 15 июля, день Невской битвы — память великого князя Владимира. Ряд ученых считают, что местная киевская память благодаря победе князя Александра Невского становится общерусской.16 Через своих детей Бориса и Глеба великий князь Владимир, некогда отвергший латинских миссионеров, передает свое благословение князю Александру, сохраняющему его наследие. Здесь также проявляется особая тема апостольства Александра, которую мы рассмотрим немного ниже. Обратимся к рассказу о Невской Битве: « Оттолѣ потщався наеха на ня въ 6 час дне, и бысть сѣча велика над римляны, и изби их множество бесчислено, и самому королю възложи печать на лице острымь своимь копиемъ». Очевидно, что св. князь Александр нападает на шведов в шестой час — время литургии, время распятия Христа. Важно и то, что в восстанавливаемой дружинной терминологии мы практически не найдем (кроме этого примера) выражения «положить печать». Следовательно, можно предположить иной источник для этого выражения, которым мог стать рассказ книги 43 Бытия о постановке Богом печати на чело Каина, «чтобы встретившись с ним никто не убил его» (Быт. 4, 15). Если наша гипотеза верна, то рассказ получает дополнительные смыслы: король являет образ первого братоубийцы Каина, не убитого, но заклейменного проклятием, а шведы в известном смысле становятся каинитами — искусными, активными, агрессивными, хищными. Cтоит заметить и другую деталь в Житии, возможно связанной с библейскими образами – «шестеро храбрых» князя вероятно связаны с «тремя сильными» царя Давида (2 Царств.23, 8-12). Соответственно, образ Александра как нового Давида — борца с филистимлянами — получает дальнейшее подтверждение. Наиболее ярко значение Невской битвы, как и отношение к шведам-католикам показывает следующая библейская аналогия: «Бысть же в то время чюдо дивно, яко же во древьняя дни при Езекии цесари, егда приде Санахиримъ, асурийскый цесарь, на Иерусалимъ, хотя плѣнити град святый Ерусалимъ, внезапу изиде ангелъ Господень, изби и от полка асурийска 100 и 80 и 5 тысящь, и, въставше утро, обрѣтошася трупья мертвы вся. Тако же бысть при побѣдѣ Александровѣ, егда побѣди короля, об онъ полъ рѣкы Ижеры, иде же не бѣ проходно полку Олександрову, здѣ обрѣтоша много множъство избьеных от ангела Господня. Останокъ же их побѣже, и трупиа мертвых своих наметаша корабля и потопиша в мори. Князь же Александръ возвратися с побѣдою, хваля и славя имя своего Творца»17. Таким образом, шведский король, точнее его наместник, уподобляется нечестивому царю Сеннахериму, полководец которого Рабсак поносил Господа Израиля: «Так скажите Езекии, царю Иудейскому: пусть не обманывает тебя Бог твой, на Которого ты уповаешь, думая: “не будет отдан Иерусалим в руки царя Ассирийского”. Вот, ты слышал, что сделали цари Ассирийские со всеми землями, положив на них заклятие; ты ли уцелеешь? Боги народов, которых разорили отцы мои, спасли ли их, спасли ли Гозан и Харан, и Рецеф, и сынов Едена, что в Фалассаре? (Ис. 37, 10-12). Господь обещает праведному царю Езекии: “Я буду охранять город сей, чтобы спасти его ради Себя и ради Давида, раба Моего”». И обещание исполняется: «И вышел Ангел Господень и поразил в стане Ассирийском сто восемьдесят пять тысяч человек. И встали поутру, и вот, всё тела мертвые». (Ис.37, 35-36) Аналогичным образом, совершается чудо во время Невской битвы: шведы были «побиты Ангелом» даже там, куда не могли пройти воины Александра Невского. Показательно, что Русь осмысляет себя как Новый Израиль, князь Александр Невский уподобляется праведному царю Езекии, Пелгусий-Филипп — 44 пророку Исаии, а с другой стороны шведы — безбожным и жестоким ассирийцам, поносящим Бога Израилева18. После Невской битвы происходит, на первый взгляд, малопонятное событие. Князь Александр испытывает людскую неблагодарность, когда гордые и кичливые новгородцы после Невской Победы указывают ему путь из Новгорода. Он смиренно оставляет новгородское княжение и удаляется в Суздаль. Исследователи не без основания видят в этой «крамоле велей»19 происки немецкой партии, которая желала удалить из города полководца, способного противостать натиску ливонского ордена. Это весьма вероятно и соответствует ходу событий: сразу же после ухода князя в августе-сентябре немцы вместе с датчанами и примкнувшим к ним князем Ярославом Владимировичем нападают на Изборск и берут его штурмом. Взятие столь сильной крепости трудно себе представить без измены. Попытка псковичей отбить Изборск обернулась тяжелым поражением с гибелью 600 псковитян, что тоже наводит на определенные размышления. И, наконец, боярин Твердила Иванкович сдает немцам и их ставленнику Ярославу Владимировичу Псков. Показательна роль предательств в этих событиях. Ворота Изборска и Пскова отворили сторонники «немецкой партии»: которая предала общерусское дело ради своих временных выгод, ради возможности свободно торговать с ганзейскими городами и получать прибыль. Из-за этого предательства и оказались возможны поражения и страдания, которые терпели новгородцы и псковичи в 1240-1241 гг. Летопись и житие не рассказывает о расправе немцев с оппозицией во Пскове и зная их методы, можно предположить, что она была достаточно жестокой 20 . Немцы захватили Копорье, Лугу, Тесово. Их разъезды показывались в тридцати верстах от Новгорода, «сея смерть и разрушения». Все это было бы невозможно, или затруднено без деятельности изменников. Новгородцы возвращают князя Александра, он смелым ударом выбивает немцев из Копорья, Изборска и Пскова и 5 апреля 1242 г. выходит на лед Чудского озера. Согласно «Житию», князь Александр Невский рассматривал битву с немцами, как суд Божий: «Князь же Александръ воздѣвъ руцѣ на небо и рече: “Суди ми, Боже, и разсуди прю мою от языка непреподобна, и помози ми, Господи, яко же древле Моисию на Амалика и прадѣду нашему Ярославу на окааннаго Святополка”». Мы видим, что здесь присутствуют тот же 34 псалом, что и в молитве князя перед Невской битвой (см. выше) так же связанный с идеей Божия Суда и сходное сравнение крестоносцев с братоубийцей Святополком Окаянным. Здесь присутствует еще один образ, взятый из Исхода — Моисей и Амалик. С одной стороны князь Александр 45 выступает как защитник Закона Божия и Правды Божией, а крестоносцы уподобляются язычникам-амаликитянам, с другой стороны, уподобляясь Моисею, крестообразно простиравшему руки во время брани, князь Александр является подлинным защитником Креста, в отличие от самозванцев-крестоносцев. Как и в рассказе о Невской битве, автор жития говорит о невидимой ангельской помощи, которая поражала врагов русского войска. Библейский архетип этой помощи понятен: это и та поддержка, которую Бог оказал Моисею в битве Амалику, Иисусу Навину в покорении Земли обетованной и взятии Иерихона, Езекии во время осады Иерусалима. Но для автора жития и его читателей это был отнюдь не литературный топос: для самовидца, рассказавшего об этом событии автору жития, это была сама истина: «Се же слышах от самовидца, иже рече ми, яко видѣх полкъ Божий на въздусѣ, пришедши на помощь Александрови. И тако побѣди я помощию Божиею, и даша плеща своя, и сѣчахуть я, гоняще, аки по иаеру, и не бѣ камо утещи. Зде же прослави Богъ Александра пред всѣми полкы, яко же Исуса Наввина у Ерехона. А иже рече, имемь Александра руками, сего дасть ему Богъ в руцѣ его». Не случайно князь Александр столь любил 34 псалом, поскольку в нем содержатся следующие важные слова: «Да будет тьма окрестъ ихъ и Ангелъ Господень прогоняяй их». (Пс. 34, 8). Его молитва, согласно Житию, была услышана самым непосредственным образом: Божьи Ангелы секли т. н. «Божиих слуг». Некоторым образом, Ледовое побоище прообразовало последнюю битву Слова Божия и ангельских сил с воинством антихриста, о которой рассказывается в Апокалипсисе: «И увидел я отверстое небо, и вот конь белый, и сидящий на нем называется Верный и Истинный, Который праведно судит и воинствует. Очи у Него как пламень огненный, и на голове Его много диадим. [Он] имел имя написанное, которого никто не знал, кроме Его Самого. [Он был] облечен в одежду, обагренную кровью. Имя Ему: “Слово Божие”. И воинства небесные следовали за Ним на конях белых, облеченные в виссон белый и чистый. Из уст же Его исходит острый меч, чтобы им поражать народы. Он пасет их жезлом железным. Он топчет точило вина ярости и гнева Бога Вседержителя». (Откр. 19, 1115). Характерно, как встречают Александра Невского: «И яко же приближися князь къ граду Пскову, игумени же и попове и весь народ срѣтоша и пред градомъ съ кресты, подающе хвалу Богови и славу господину князю Александру, поюще пѣснь: “Пособивый, Господи, кроткому Давыду побѣдити иноплеменьникы и вѣрному князю нашему оружиемь крестным и свободи градъ Псков от иноязычникъ рукою 46 Александровою”». Отметим, что текст этой стихиры в несколько измененном виде находится в службе святому равноапостольному царю Константину (21 мая). Тем самым подразумевается апостольский характер того, что свершил князь Александр и, одновременно, его незримая связь с наследием христианской империи: князь Александр становится духовным наследником равноапостольного императора — защитника христианского царства от варварства и безбожия. Значимы и те слова, которые произносит св. князь в назидание псковичам: «О невѣгласи псковичи! Аще сего забудете и до правнучатъ Александровых, и уподобитеся жидом, их же препита Господь в пустыни манною и крастелми печеными, и сихъ всѣх забыша и Бога своего, изведшаго я от работы изь Египта». Речь св. князя Александра имеет непосредственную аналогию в антифонах Великой Пятницы: «Сия глаголет “Господь иудеом: людие Мои, что сотворих вам? Или чим вам стужих? Слепцы ваши просветих, прокаженныя очистих, мужа, суща на одре, возставих. Людие Мои, что сотворих вам, и что Ми воздасте? За манну желчь; за воду оцет; за еже любити Мя, ко Кресту Мя пригвозидисте. Ктому не терплю прочее, призову Моя языки, и тии Мя прославят со Отцем и Духом, и Аз им дарую живот вечный”» (Антифон 12). Таким образом, предатели-русские сравниваются с неблагодарными иудеями, забывшими своего Бога, изведшего их из Египта и, более того, распявшие его. В итоге, можно прийти к выводу, что XIII век ознаменовался жесткой конфронтацией Руси и Запада, в которой страдательной стороной явилась Русь. Она потеряла почти все свои владения в Прибалтике и Финляндии и лишь ценой огромного напряжения сил, благодаря подвигу Александра Невского, а позднее Довмонта Тимофея и других защитников Руси смогла отстоять свои исконные земли. Кроме того, в самом этом столкновении Запад исходил из доктрины агрессивного прозелитизма и агрессивного миссионерства. В рамках этой доктрины Русь и русских зачастую ставили на одну доску с татарами, арабами, пруссами, литвинами и «прочими язычниками». Христианами их, как правило, не считали. В свою очередь русское население, ужаснувшись жестокости и цинизму крестоносцев — немцев и шведов - относились к ним как к лжехристианам, духовным амаликитянам, филистимлянами и ассирийцам — врагам избранного народа. Немцы и шведы уподобляют каинитам и становятся в некотором смысле духовными потомкам Святополка Окаянного. И немцы, и их пособники сравнивались с «иудеям, распявшим Христа». В результате в борьбе с крестоносцами «сам Бог невидимо посылает свою духовную помощь». Сражение с ними же уподобляется апокалиптической битве и становится Судом Божиим. 47 1 О.Иоанн Мейендорф. Византийское богословие. Минск, 2001. С. 242 2 См.: Флоря Б. Н. У истоков религиозного раскола славянского мира. СПб., 2004. С 120 3 Вот как описывает взятие Константинополя неизвестный автор «Сказания о взятии Царьграда»: «Святую Софию и иные церкви въ градѣ и вънѣ града, и манастыри въ градѣ и вънѣ града пограбиша все, имъже не можемъ числа, ни красоты ихъ сказати. Черньче же и чернице и попы облупиша и нѣколико ихъ избиша, грьки же и варягы изгнаша изъ града, иже бяхуть остали» Повесть о взятии Цареграда // Библиотека Литературы Древней Руси. Т. 5. СПб., 2005. С.72. 4 Генрих Латыш. Хроника Ливонии // Славянские хроники. СПб., 1996. С. 32 5 См. Назаренко А. В. Древняя Русь и славяне. М., 2009. С. 333 6 Флоря. Б. Н. У истоков религиозного раскола. С. 138. 7 Из последних работ см. с полной библиографией: Кривошеев Ю. В., Соколов Р.А. Александр Невский. Эпоха и память. СПб., 2009. 8 Пиккио Р. О библейских тематических ключках // Slavia Orthodoxa. М. 2005. C. 431-465. 9 Житие Александра Невского // Библиотека литературы Древней Руси. Т.5. С. 358 10 Там же. С. 360. 11 Кривошеев Ю. В., Соколов Р. А. Александр Невский. С. 71. 12 Флоря Б. Н. У истоков религиозного раскола С. 145. 13 Житие... С. 360. 14 Там же. 15 Там же. 16 Серегина.Н. С. Песнопения древнерусским святым. СПб. 1994. С. 52. 17 Житие… С. 361. 18 Житие… С. 362. 19 Феннел Дж. Кризис средневековой Руси 1200-1304. М., 1989. С. 144 20 Позднее, когда в 1299 г. немцы осадили Псков, в псковском посаде они вырезали всех — женщин, детей, стариков, монахов Мирожского монастыря, числом 17 человек. 48 Burkhardt S. STAUFISCHE WELTHERRSCHAFT? ‚Weltherrschaft‘ ist ein problematischer Begriff. Schwierig ist seine Definition, unklar sein Bedeutungsumfang.1 Gleichwohl hat die Beschäftigung mit Ideen von Weltherrschaft über die Jahrhunderte, ja Jahrtausende nichts von seiner mitunter dunklen Faszination verloren. Heute wird „Weltherrschaft“ meist als bedrohliche Tendenz verstanden und im religiösen und vor allem im ökonomischen Feld verortet. Der politische Aspekt lebt heute vor allem im Film weiter, etwa in verschiedenen Agentenfilmen – von 007 bis Terminator. Hierin zeigt sich, dass „Weltherrschaftsansprüche“ eng verbunden sind mit der Sphäre der Fiktion, dass sie jedoch gerade auch deshalb der Handlungslegitimation – ihrer Durchsetzung und ihrer Abwehr – dienen können. Mit anderen Worten: Weltherrschaftsansprüche waren und sind selten harmlos, sie sind zum einen Zeichen gesellschaftlicher Krisen und Umbrüche, zum anderen jedoch auch Auslöser von Auseinandersetzungen, die mitunter auch gewalttätig werden. Die frühere Forschung meinte etwa, dass im Mittelalter zwischen dem römisch-deutschen Kaiser und dem französischen König ein Gegensatz bestanden habe: kaiserlicher Weltherrschaftsanspruch traf auf königlichen Widerstand. Im 12. Jahrhundert habe sich dieser Gegensatz vor allem an der Frage entzündet, wer das Papstschisma um Alexander III. maßgeblich entscheiden dürfe. Am staufischen Hof reimte der Archipoeta, ein Dichter aus dem Umfeld Rainalds von Dassel, auf Friedrich Barbarossa: Salve mundi domine, Cesar noster ave! („Kaiser unser, sei gegrüßt, Herrscher hier auf Erden!“) und auch: princeps terre principum, per Dei nutum super reges alios constitutum („Alle Weisen wissen es, dass es Gott vollbrachte, Über alle Könige dich zum König machte“). 2 Der englisch-französische Bischof Johannes von Salisbury ärgerte sich hingegen über die „rohen und unverschämten“ Deutschen und fragte: „Wer hat denn die Deutschen zu Richtern über die Völker gemacht?“3 Diese berühmten Beispiele wurden in Deutschland viel diskutiert. Ich will die Diskussion der Details hier jedoch nicht weiter verfolgen. Stattdessen sollen im Folgenden anhand eines Vergleichs des römisch-deutschen Kaisers und des französischen Königs die Ordnungsvorstellungen und die Herrschaftspraxis von zwei Herrschern des Hochmittelalters vergleichen werden, die Ansprüche auf einen großräumigen Machtbereich erhoben. Es ist zu fragen, wie sich Theorie und Praxis ihrer Regierung glichen und unterschieden, welchen Stellenwert Weltherrschaftsansprüche hierbei hatten und inwiefern sie realisiert werden konnten. 1. Forschungsüberblick 49 Königliche Herrschaft ist stets auf ein regnum, einen bestimmten, mehr oder minder abgrenzbaren Bereich königlichen Wirkens beschränkt.4 „Außen“ und „Innen“ sind hier recht klar zu scheiden 5 , selbst wenn das regnum die Formen eines Imperium im modernen Sinn annimmt. Kaisertum und kaiserliche Herrschaft sind hingegen seit römischer Zeit per definitionem auf ein Imperium bezogen, und einem Imperium ist wiederum die Vorstellung großräumiger Herrschaft inhärent. Diese großräumige Herrschaft kann aber immer noch als Teil eines größeren Ganzen („Welt“) verstanden werden. In ihrer höchsten theoretischen Ausformung wird die Grenze zwischen „Außen“ und „Innen“ jedoch in der Sphäre der Virtualität aufgehoben: Das Imperium umfasst dann in der Theorie die gesamte Welt, der Kaiser übt in seinem Anspruch Weltherrschaft aus.6 Die Verbindung von Römern, römischem Kaisertum in der Nachfolge des Augustus und Weltherrschaft (oder ihre gemäßigtere Form der Universalität) scheint im „Westen“ spätestens seit der römischen Antike tief verwurzelt zu sein und findet eine ihrer klassischen Formulierungen in den Versen Vergils: tu regere imperio populos, Romane. 7 Unbegrenzt in Raum und Zeit schien das imperium sine fine der Römer, der domini rerum, dem Volk in der Toga. 8 Erstaunlicherweise ist diese virtuelle Überhöhung mitunter umso stärker ausgeprägt, je geringer die reale Macht ist.9 Die Probleme bei der Interpretation kaiserlicher Herrschaft könnten darin liegen, dass das Kaisertum zu sehr an diesen virtuellen Ansprüchen gemessen wird. Wichtiger als eine wie auch immer geartete reale Weltherrschaft (im Sinne geschlossener Gebietsherrschaft) scheint für Kaiser oder kaisergleiche Potentaten eher der inszenatorische Charakter großräumiger Herrschaft gewesen zu sein, der sich in der Stellung über viele Könige oder viele Völker auskristallisierte.10 Über die Qualität und Tiefe der Herrschaft, etwa ob sie vereinheitlichende Tendenzen implizierte oder dem Ideal der mehr oder minder freiwilligen Toleranz folgte, ist und wird hiermit nichts ausgesagt. Bereits zu republikanischer Zeit hatte es im römischen Reich die Übergabe besiegter Reiche an Könige von Roms Gnaden gegeben, andere wurden mehr oder minder lose der Herrschaft Roms bei- und untergeordnet. 11 Beide Elemente blieben nicht ohne Folgen: Die Machtausübung Roms im 2. Jahrhundert vor Christus forderte nämlich von den hegemonialisierten hellenistischen Mächten eine enge Abstimmung von deren Außenpolitik, weshalb stets zahlreiche Gesandtschaften vor dem Senat vorzusprechen wünschten. 12 Entsprechend verfestigte sich diese Vorstellung zu einem festen Bild. In der Spätantike war die Vorstellung supragentiler Herrschaft dadurch gestärkt worden, dass die römischen Kaiser Teile der Barbarenverbände innerhalb der Reichsgrenzen als foederati in den bedrohten Grenzregionen ansiedelten.13 Zunehmend konnten diese Verbände die Bedingungen diktieren, sodass die Oberherrschaft des Kaisers in die Sphäre der Virtualität abdriftete. Theoretisch anerkannten die germanischen Königreiche der Völkerwanderungszeit noch längere 50 Zeit die Überordnung des römischen Kaisers, wie sich auch an ihren Münzprägungen ablesen lässt.14 Die byzantinischen Kaiser folgten den spätantiken Traditionen, suchten jedoch die kaiserlichen Ansprüche auf großräumige Herrschaft nicht vollständig in der virtuellen Sphäre zu belassen, sondern zumindest ansatzweise in die Realität zu überführen: Durch Geschenke an umliegende Machthaber wurde das Reich von einem Kranz abhängiger „Klientelstaaten“ umgeben.15 Die inszenierungsfähige Anerkennung der generellen Überordnung des Basileus schien jedoch auch hier weitaus wichtiger zu sein als die reale Machtausübung, die in diesen Modi gar nicht möglich war. Die Kategorie der Grenze wurde so auch hier aufgehoben, ebenso die Frage nach der potestas, wo auctoritas genügt. Wichtig blieb jedoch die klare Kennzeichnung des supraregnalen und supragentilen Ranges des Basileus. Auch im Westen war die Vorstellung einer supraregnalen und supragentilen Herrschaft tief in den Konzeptionen vom Kaisertum verwurzelt.16 Für die Kommune von Pisa scheint Mitte des 13. Jahrhunderts die hegemoniale Stellung eines Königs einer der Hauptgründe, ihm die Kaiserwürde zuzusprechen, denn Alfons X. ist für sie excelsiorem super omnes reges17. In den Herrscherlaudes kommt die Idee der Herrschaft über viele Völker bereits frühzeitig zum Ausdruck.18 Davon blieb auch das Zeremoniell nicht unbeeinflusst: So wird im ersten Gebet der Kaiserweihe „Deus in cuius manu“ der Wunsch geäußert, dass die Herrschaft des Kaisers „alle Königreiche überstrahle“.19 Konrad II. wurde 1027 in Anwesenheit der Könige von Burgund und Dänemark gekrönt.20 Die hegemoniale Position konnte sich auch in anderen Medien und Arenen niederschlagen. Hier sei nicht nur an die Miniaturen ottonischer Herrscher mit den huldigenden Provinzen erinnert. Ebenso versinnbildlichte die Stellung von Hilfskontingenten die kaiserliche Position. Insbesondere bei den Versuchen Friedrichs II., Mailand niederzuschlagen, waren Kontingente „aus aller Herren Länder“ involviert, die den Staufer nicht nur militärisch unterstützten, sondern auch sein großräumiges Einflussgebiet – wenngleich nicht seinen Herrschaftsbereich – zum Ausdruck bringen sollten.21 Ein wichtiger Aspekt supragentiler Herrschaft wurde in der bisherigen Forschung eher weniger berücksichtigt: Die Herrschaft über viele Völker und die Vorstellung großräumiger Herrschaft war nämlich auch mit der Herrschaft über viele Religionen verbunden. Dies musste jedoch nicht automatisch zu einer wie auch immer gearteten Toleranz oder einer Stellung des Herrschers zwischen oder über den Kulturen und Religionen führen.22 Der Kern der Herrschaft blieb meist recht streng „rechtgläubig“ der lateinischen bzw. orthodoxen Kirche verbunden. Die Herrschaft über viele Religionen trug vielmehr, im Gegensatz zu einer realen Machtstellung, ähnlich inszenativen bzw. inszenierbaren Charakter wie die supraregnale Stellung. Der Grund für diesen kaiserlichen Anspruch lag auch hier in der Herkunft aus der römischen Zeit: Die Auswei51 tung des Imperium führte automatisch zu einer Herrschaft über viele Religionen, die durch eine Art „negative Toleranz“ integriert wurden. Mit der Christianisierung kam es zum Zwiespalt: Zum einen blieb die Herrschaft über viele Religionen untrennbar mit dem Kaisertum verbunden, zum anderen jedoch wurde nun vom Kaiser die Sorge um die christliche Religion erwartet. Auch spätere Ausweitungen einer großräumigen Herrschaft im Mittelmeerraum führten zur Herrschaft über und zum Kontakt mit anderen Religionen, brachten die jeweilige Herrscher – wie etwa König Alfons VII. von Kastilien – in Kaisernähe.23 Folgte der jeweilige Leiter der Herrschaftsorganisation jedoch dem römischen Ideal der religiösen Neutralität, setzte er sich – wie die Normannen Siziliens und in ihrem Gefolge auch Friedrich II. – dem Vorwurf aus, kein rechtgläubiger Christ zu sein. 24 Diese zunehmende Verhärtung ist sicherlich eines der Kennzeichen des 13. Jahrhunderts und eine der Folgen der Verfestigung der Papstkirche.25 Trotz dieser Kontinuitätslinien sorgte das Thema „Universalität des Kaisertums“ für zum Teil heftige Diskussionen unter den Mediävisten. Eine kurze Skizzierung ist unerlässlich um zu zeigen, dass viele der Kontroversen erheblich zeitgebunden sind. Bereits um 1900 hatte Konrad Burdach mit seinen griffigen Thesen zur staufischen Theorie des Weltimperiums lebhaften Anklang gefunden. Dies lag sicherlich auch im zeitgebundenen Interesse an dieser Thematik.26 Auch andere Arbeiten stützten die enge Verbindung von Kaisertum und Weltherrschaft.27 Diese Ansätze stießen auf den entschiedenen Widerspruch von Richard Schlierer. Er meinte, dass man weder von Weltherrschaft noch von einem entsprechenden Anspruch des mittelalterlichen Kaisers sprechen dürfe. 28 Schlierer wurde hingegen von Robert Holtzmann kritisiert: Holtzmann wollte das Verhältnis von kaiserlichem Weltherrschaftsanspruch und der vollen Souveränität der westeuropäischen Staaten fassen.29 Nach dem zweiten Weltkrieg lehnte Hans Kirfel die Lehre von staufischen Weltherrschaftsambitionen ab. Er betonte stark die Bündnisse der Kaiser mit den Königen Europas und relativierte somit viele der angeblichen hierarchischen Tendenzen.30 2. Analyse des Konstrukts ‚Weltherrschaft‘ Was aber ist denn nun Weltherrschaft? Welche Aspekte und Nuancen dieses Gedankens lassen sich in den Quellen nachweisen? Grundsätzlich soll unter Weltherrschaft die „Herrschaft über die Welt, beziehungsweise den gesamten Erdteil“ verstanden werden.31 „Hegemonie“ ist hingegen eine Stufe unterhalb angesiedelt. Sie kann man als die Vorherrschaft in einem größeren Teil „der Welt“ ansehen, die mehrere regna überspannt. Mit der Thematik „Weltherrschaft“ ist die Frage nach der „Weltsicht“ verbunden. Hier lassen sich zwei eng verwobene Traditionsstränge unterscheiden: der theologisch-religiöse und der antik-säkulare. Je nachdem, welchem Traditionsstrang der Weltsicht ein mittelalterlicher Autor zuneigte, ergaben sich auch unterschiedliche Folgerungen für die Ausgestaltung der 52 Weltherrschaft. Nach der theologisch-religiösen Denkweise waren Raum und Zeit an den Willen Gottes rückgebunden. Entsprechend habe Gott auch eine Kirche eingerichtet, die als ecclesia universalis oder christianitas vom Stellvertreter Petri geleitet wird.32 Die Stellung der weltlichen Gewalt wird in dieser Sichtweise meist über die Zweigewaltenlehre gefasst.33 Zweitens gab es aber auch noch „antik-säkulare“ Traditionen. Hier finden sich auch einige Begriffe, die Synonyme für „Welt“ darstellen können: orbis, latinitas, mundus usw.34 Gleichwohl sind diese Quellenbegriffe nicht unproblematisch und legitimieren nicht einfach eine kaiserliche Weltherrschaft. Es stellen sich Fragen nach der eindeutigen Ausgestaltung: Wie weit reicht der orbis Romanus? Wie weit die latinitas? Beide Traditionsstränge fanden ihren Kristallisationspunkt in der Idee des Imperium.35 „Welt“ und Imperium waren bereits in der Lehre von den vier Weltreichen und der Denkfigur der translatio imperii verbunden.36 Allerdings war und ist die Auffassung über Reichweite und Kontinuität des Imperium wie bereits angedeutet keineswegs einheitlich.37 Sicherlich sprechen einige Quellenbelege für ein Wissen um die Andersartigkeit des römischen Reiches der Vergangenheit gegenüber jenem des Mittelalters.38 Ein Kaiser konnte de iure immer noch über das Römische Reich in seiner einstigen Ausdehnung herrschen, wenngleich der Bereich realer Macht damit nicht übereinstimmte bzw. von anderen Ansprüchen überlagert wurde. Was von diesen Ansprüchen jeweils gefordert oder was davon auch abgelehnt wurde, war durchaus „Verhandlungssache“; wo und wie schließlich auch reale Herrschaft entfaltet wurde, ist wiederum eine andere Frage. 3. Die dreifache Abhängigkeit der Weltherrschaftsidee Die Idee des Weltherrschaftsanspruchs ist über die Rückbindung an bestimmte Weltsichten hinaus in dreifacher Hinsicht vorgeprägt: Erstens betrifft dies die Quellengattungen. So finden sich zur gleichen Zeit in den Sammelhandschriften des römischen, aber auch des kanonischen Rechts39 häufig Aussagen anderen Inhalts als in Chronistik40, aber auch Urkunden. So kann man in den Urkunden Barbarossas nur wenige Formulierungen feststellen, die Rückschlüsse auf Weltherrschaftsansprüche zulassen: die urbis et orbis gubernacula, 41 die corona urbis et orbis,42 der Romanus orbis,43 die orbis iudicia,44 totus orbis,45 die totius orbis ęcclesiarum tutela.46 Auch die allgemein antikisierende Sprache mancher Diplome steht dem in nichts nach; auf sie kann an dieser Stelle nicht eingegangen werden.47 Das heißt, die Betrachtung unterschiedlicher Quellengattungen führt zu unterschiedlichen Ergebnissen. Zweitens ist die Idee des Weltherrschaftsanspruchs auch ortabhängig. Man wird sicher im Umfeld des Stauferhofes48 andere Aussagen vorfinden als am französischen Königshof oder der Kurie.49 Dies ist keineswegs unbedeutend – besonders die Partei von Papst Alexander III. nährte die Furcht vor einer kaiserlichen Weltherrschaft.50 53 Wie wirksam einzelne dieser Auffassungen werden konnten war drittens auch zeitabhängig.51 Dies betrifft nicht nur die Propagierung auf kaiserlicher Seite, sondern auch die Empfindlichkeit möglicher Adressaten. Manches wurde wohl auch klar als obsolet erkannt: Für die staufische Zeit wurde in der früheren Forschung eine stärkere Orientierung am Ideal der römischen Weltherrschaft angenommen. 52 Gleichwohl finden sich kaum Anhaltspunkte dafür, dass man am staufischen Hof der Überzeugung war, dass „der Kaiser das Recht habe, das Reich in seinem früheren Umfange wiederherzustellen“53, und dies auch ernsthaft zu realisieren suchte. Es zeigt sich: Bereits die Zeitgenossen hatten keine einheitliche Auffassung von der Ausgestaltung der großräumigen Herrschaft eines Kaisers oder Königs. Umso schwieriger wurde die Analyse für die Historiker unserer Tage und führte zu den heftigen Diskussionen mit ihren divergierenden Ergebnissen, die oben skizziert wurden. 4. Kaiserliche Weltherrschaft? Lassen sich aber Belege finden, dass mittelalterliche Monarchen versuchten, ihre Ansprüche zu realisieren? Hiermit sind wir bei der losen Koppelung von Weltherrschaftsansprüchen und Herrschaftspraxis. Grundsätzlich unterschieden sich die Instrumentarien zur Verwirklichung großräumiger Herrschaft nicht von „kleinräumigen“ Herrschaftsmodi. Erstens wurde eine direkte Verwaltung durch „Beamten“ und Gesetzgebung im 12. Jahrhundert erst in Ansätzen realisiert. Für die Idee der Weltherrschaft ist dieser Herrschaftsmodus irrelevant. Wichtiger ist zweitens das Lehnswesen.54 Am staufischen Hof war der Gedanke lebendig: Ins Auge springt etwa die Lehnsnahme durch Richard Löwenherz gegenüber Heinrich VI. in den 1190er Jahren. Ganz zu schweigen von Sardinien, Serbien, Antiochia, Kleinarmenien und Zypern.55 Drittens ist das Konnubium zu nennen. Es war einer der klassischen Wege zur Mehrung von Besitz und Prestige. Barbarossa hatte selbst Beatrix von Burgund geheiratet.56 Spektakulärer war die Folge der Hochzeit Heinrichs VI. mit Konstanze von Sizilien: die unio regni ad imperium. Viertens finden sich eher gering institutionalisierte Anerkennungsverhältnisse, etwa die anerkannte Leitungsfunktion des Kaisers bei gemeinsamen Kriegsunternehmen – etwa Kreuzzügen – oder die Hinzuziehung als allgemein anerkannter Vermittler.57 Diese Denkfigur zeigt sich etwa bei der gleichzeitigen Anrufung Barbarossas durch Ludwig VII. und Heinrich II. von England 1159.58 Einer der delikatesten Punkte kaiserlicher Herrschaft war fünftens die Ausgestaltung der Kirchenvogtei:59 Wer trägt bei einem Schisma die Hauptverantwortung einer Lösung?60 Der Kaiser alleine oder die Fürsten der Christenheit? Ein Zwischenfazit: Der Kaiser übt per se keine reale Weltherrschaft aus. Das Imperium definiert nur einen Möglichkeitsraum, den man anfüllen kann. Hierzu muss der Kaiser auf „herkömmliche“ Herrschaftsmethoden zurückgreifen. Diese kann er jedoch aus zwei Gründen 54 intensiver einsetzen als andere weltliche Herrscher: Sein hoher Rang verstärkt die Wirkung von Lehnsrecht und Konnubium, seine besondere Kirchennähe gibt ihm zusätzliche Handlungsspielräume. Die anderen Könige Europas respektierten graduelle Rangunterschiede und einen „Ehrenvorrang“ des Kaisers; alle Versuche jedoch, diese Unterschiede durch Herabsetzung anderer scharf als „Weltherrschaft“ zu inszenieren, konnten rasch auf energische Ablehnung stoßen. Man denke nur an den Archipoeta und Johannes von Salisbury. Somit ist der Begriff ‚Weltherrschaft‘ etwas unglücklich gewählt, impliziert er doch fast zwangsläufig das Scheitern an einer übergroßen Aufgabe. ‚Hegemonie‘ scheint hingegen die angemessenere Charakterisierung für das Erreichbare. Sie kann man als die Vorherrschaft in einem größeren Teil ‚der Welt‘ ansehen, die mehrere regna überspannte und auch mit einer gewissen inszenierfähigen Machtanballung einherging. 61 In diesem Sinne ist etwa auch die Herrschaft des römisch-deutschen Königs unter dem Begriff der Hegemonie zu fassen.62 Was Hegemonie von ‚Weltherrschaft‘ und Weltherrschaftsanspruch unterscheidet, ist zum einen der Anspruch auf Alleinvertretung, der den Weltherrschaftsanspruch auszeichnet, und zum anderen die Tatsache, dass Hegemonie weitaus stärker als der Anspruch auf Weltherrschaft an die realen Machtmittel rückgebunden ist. 5. Frankreich Was hat nun aber Frankreich mit dem gewählten Thema zu tun? Es ist bekannt, dass ‚Frankreich‘ in der ganzen Bandbreite der Assoziationen im 12. Jahrhundert real genauso wenig existiert wie eine den ganzen orbis umfassende Kaiserherrschaft.63 Kennzeichnend war vielmehr die Spannung zwischen dem tatsächlichen Handlungsspielraum des Königtums, der sich auf ein begrenztes Gebiet im Norden Frankreichs eingeengt hatte, und der „rechtlich unbestritten anerkannte[n] Zusammenfassung der westeuropäischen Vielfalt von Flandern bis nach Barcelona“.64 Was sich in der langen Dauer durchsetzen sollte, war die politische Kultur der Île-deFrance, die in enger Wechselwirkung zum Königtum stand. Das französische Königtum hatte niemals den Anspruch aufgegeben, unter dem monopolisierten Titel eines rex Francorum alleiniger Vertreter der fränkischen Herrschaftsrechte zu sein 65 – ähnlich wie der römischdeutsche Kaiser seine Ansprüche gegenüber dem Erdkreis aufrecht erhielt. Bei deren Durchsetzung half dem französischen König der hohe Rang, der ihm bereits frühzeitig zugesprochen wurde, und darüber hinaus die starke Betonung karolingischer Traditionen. 66 Dieser Rang äußerte sich in der Kleidung – das französische Königsgewand stimmte mit dem kaiserlichen überein 67 –, im Siegelbild und bei Herrschertreffen. 68 Ebenso hatten die ersten Ordines der ostfränkisch-deutschen Königserhebung und der römischen Kaiserkrönung westfränkische Vorbilder.69 Auch vom Westkaiser wurde die hohe Stellung des 55 französischen Königs anerkannt, laut einem Schreiben Barbarossas hatten der französische und der englische König tanti nominis regna inne.70 Die hohe Stellung des französischen Königs und seines Reiches ermöglichte es ihm ganz ähnlich einem Kaiser, aber weitaus effektiver, die Methoden weiträumiger Herrschaft zu nutzen. In der Krondomäne war durchaus der Aufbau einer straffen Verwaltung möglich. Vor allem entwickelte sich aber das Lehnsrecht in den Händen der Kapetinger zu einem wirksamen Instrument – nicht nur um die Stellung der englischen Könige auf dem Festland zu schwächen, sondern auch um später im Rahmen der Albigenserkriege den südfranzösischen Raum peu à peu zu integrieren. Wird im 11. Jahrhundert kaum ein Bewusstsein für eine die Krondomäne transzendierende Lehnshoheit des französischen Königs erkennbar, suchen im 12. Jahrhundert insbesondere normannische und flandrische Quellen die lehnrechtliche Zugehörigkeit ihrer regna zum Bereich des regnum Francorum in exakten Termini zu erfassen.71 In diesem Zusammenhang ist auch das Konnubium zu nennen. Geschickt eingesetzt und um das Lehnrecht ergänzt konnten Eheprojekte zum Herrschaftszuwachs führen. Bedeutender schien aber die hohe auctoritas des allerchristlichsten Königs im Bereich der kirchlichen Herrschaft. 72 Nicht nur hatte sich die gallikanische Kirche zu einem der wichtigsten Fundamente des Papsttums entwickelt. 73 Der französische König stand als durch Wunderkraft besonders begnadeter Herrscher dem auserwählten Volk der Franken vor.74 Er konnte so großen Einfluss auf die päpstliche Politik ausüben, war umgekehrt aber auch zu typisch kaiserlichen Aufgaben – Kirchenschutz und Kreuzzug – verpflichtet. Hier ist wohl auch auf Seite Ludwigs VII. der eigentliche Kern der Auseinandersetzungen mit Friedrich Barbarossa um die Lösung des Alexandrinischen Schismas zu sehen. Zwischen dem französischem Königtum und römischem Kaisertum gab es so eine wichtige Gemeinsamkeit: den hohen, ja im eigenen Herrschaftsbereich höchsten Rang. Dieser Rang erlaubte in weltlicher Hinsicht den Einsatz von Lehnrecht und Konnubium mit herausragender Effektivität. Hinzu trat jedoch beim französischen König in geistlicher Hinsicht die durch und durch auf eigener Sakralität beruhende hohe Stellung, die nicht wie beim Kaisertum durch das Papsttum verliehen und bedroht wurde. Weshalb gelang nun aber den französischen Königen das Anfüllen ihres Möglichkeitsraumes, was den römisch-deutschen Kaisern verwehrt blieb? Beides war um die Mitte des 12. Jahrhunderts durchaus ähnlich wahrscheinlich oder unwahrscheinlich. Neben einer Vielzahl anderer Gründe sind es vielleicht auch die der Zeit angemesseneren legitimierenden Ideen: die Hegemonie eines christlichen Königs war besser als die Weltherrschaft eines eigentlich heidnischen Kaisers. 56 1 Hermann J. Weltherrschaft oder Endkaiser? – Ziele staufischer Politik im ausgehenden 12. Jahrhundert, in: Die Staufer im Süden. Sizilien und das Reich, hg. von T. Kölzer. Sigmaringen, 1996. S. 13-28, hier: S. 13. 2 Die Gedichte des Archipoeta, hg. von Watenphul H., Krefeld H. Heidelberg 1958, IX, 1, 2, 3. Vgl. zum Archipoeta Schieffer R. Bleibt der Archipoeta anonym?, in: Mitteilungen des Instituts für Österreichische Geschichtsforschung 98, 1990. S. 59-79; Fried J. Der Archipoeta - ein Kölner Scholaster? // Ex Ipsis Rerum Documentis. Beiträge zur Mediävistik. Festschrift für Harald Zimmermann zum 65. Geburtstag, hg. von Herbers K., Henning H., Kortüm/ Servatius C. Sigmaringen, 1991. S. 85-90. 3 Nach der Synode von Pavia 1160 hatte sich Johann über die Anmaßung jener bruti et impetuosi homines erregt: Quis hanc Teutonicos constituit iudices nationum? (von Salisbury J. Letters, Bd. 1: The Early Letters (1153-1161), hg. von Millor W. J., Butler H. E. Edinburgh, 1955. Bd. 2: The Later Letters (1163-1180), hg. von Millor W. J., Brooke C. N. L., Oxford, 1979, hier: Bd. 1, Nr. 124. S. 206). Strebte Barbarossa, der Teutonicus imperator, jener tyrannus und Christianorum hostis nicht zusammen mit Rainald von Dassel mittels seiner sogenannten renovatio imperii in Wirklichkeit ein dominium mundi an? (Ebd., Nr. 124, S. 205; Ebd., Bd. 2, Nr. 152. S. 52: Teutonici tyranni; Ebd., Nr. 168. S. 102: Teutonicus tirannus; Ebd., Nr. 240. S. 458: Christianorum hostis). 4 Jäschke K.-U. Zu universalen und regionalen Reichskonzeptionen beim Tode Kaiser Heinrichs VII., in: Festschrift für Berent Schwineköper zu seinem siebzigsten Geburtstag, hg. von Maurer H., Patze H. Sigmaringen 1982. S. 415435; Beumann H. Unitas ecclesiae – unitas imperii – unitas regni. Von der imperialen Reichsidee zur Einheit der regna, in: Ausgewählte Aufsätze aus den Jahren 1966-1986. Festgabe zu seinem 75. Geburtstag, hg. von Petersohn J., Schmidt R. Sigmaringen 1987. S. 3-43. 5 Dies bedeutet nicht, dass durch die Zeitgenossen zwischen Innen- und Außenpolitik geschieden wurde, das Bewusstsein für den eigenen Herrschaftsbereich und den Beginn fremder Herrschaft war gleichwohl da. Vgl. hierzu: Jostkleigrewe G. Auswärtige Politik und interne Öffentlichkeit. Polemik, Propaganda und Persiflage im Diskurs um den Vertrag von Paris (1259), in: Zeitschrift für Historische Forschung 37, 2010. S. 1-36, hier S. 4f. 6 Vgl. zum Komplex der „Außenpolitik“/Außenbeziehungen im Mittelalter exemplarisch Berg D. England und der Kontinent. Studien zur auswärtigen Politik der anglonormannischen Könige im 11. und 12. Jahrhundert, Bochum, 1987. S. 1-17, sowie Berg D. Imperium und Regna. Beiträge zur Entwicklung der deutsch-englischen Beziehungen im Rahmen der auswärtigen Politik der römischen Kaiser und deutschen Könige im 12. und 13. Jahrhundert, in: „Bündnissysteme“ und „Außenpolitik“ im späteren Mittelalter, hg. von Moraw P. (Zeitschrift für historische Forschung, Beiheft 5). Berlin, 1988, S. 13-37; Huffman J. P. The social politics of medieval diplomacy. AngloGerman relations (1066-1307) (Studies in medieval and early modern civilization), Ann Arbor, 2000. 7 Vergilius P. Maro, Aeneis. 5. und 6. Buch, hg. von Binder E. / Binder G. Stuttgart, 1998, lib. VI, v. 851. S. 144. 8 Vergilius P. Maro, Aeneis. 1. und 2. Buch, hg. von Binder E./ Binder G. Stuttgart, 1994, lib. I, v. 278ff., S. 28: his ego nec metas rerum nec tempora pono: imperium sine fine dedi […] fovebit Romanos, rerum dominos gentemque togatam. Vgl. zu Interpretation und Hintergrund Mehl A. Imperium sine fine dedi - die augusteische Vorstellung von der Grenzlosigkeit des Römischen Reiches, in: Stuttgarter Kolloquium zur Historischen Geographie des Altertums 4,1990, hg. von Olshausen E., Sonnabend H. (Geographica historica 7), Amsterdam, 1994. S. 431-464. 9 Vgl. für China etwa van Ess H. Chinesisches Kaisertum, in: Kaisertum im ersten Jahrtausend. Wissenschaftlicher Begleitband zur Landesausstellung „Otto der Große und das Römische Reich. Kaisertum von der Antike bis zum Mittelalter“, hg. von Leppin H., Schneidmüller B., Weinfurter S. Regensburg, 2012. S. 173-189. 10 Eichmann E. Die Kaiserkrönung im Abendland. Ein Beitrag zur Geistesgeschichte des Mittelalters mit besonderer Berücksichtigung des kirchlichen Rechts, der Liturgie und der Kirchenpolitik. Bd. 1: Gesamtbild. Würzburg, 1942. S. 117: „Imperium ist tatsächliche Macht über Völker und Könige“. 11 Meyer-Zwiffelhoffer E. Imperium Romanum. Geschichte der römischen Provinzen (Beck'sche Reihe 2467). München, 2009. S. 19. Vgl. auch Dahlheim W. Gewalt und Herrschaft. Das provinziale Herrschaftssystem der römischen Republik. Berlin-New York, 1977. Etwa S. 272. 12 Meyer-Zwiffelhoffer E. Imperium Romanum (wie Anm. 11). S. 23. 13 Ebd. S. 42. 14 Lilie R.-J. Einführung in die byzantinische Geschichte (Urban-Taschenbücher 617). Stuttgart, 2007. S. 142. 15 Vgl. zu den Geschenken Klaus SCHREINER, Diplomatische Geschenke zwischen Byzanz und dem Westen ca. 8001200: Eine Analyse der Texte mit Quellenanhang, in: Dumbarton Oaks papers 58, 2004, S. 251-282, v.a. S. 265-268. 16 Vgl. etwa zur Zeit Friedrich Barbarossas Töpfer B. Reges provinciales. Ein Beitrag zur staufischen Reichsideologie unter Kaiser Friedrich I., in: Zeitschrift für Geschichtswissenschaft 22. 1974. S. 1348-1358; vgl. zur Kompetenz von Königserhebungen, die sich die Kaiser mit den Päpsten teilen mussten; Hirsch H. Das Recht der Königserhebung durch Kaiser und Papst im hohen Mittelalter (Libelli 85). Darmstadt Sonderausg., 1962. 17 Monumenta Germaniae Historica. Constitutiones et acta publica, Bd. 2; hg. von Weiland L. Hannover, 1896. Nr. 392. S. 491. Bereits die vorherige (Ebd., S. 490f.) Nennung der Königstitel Alfons zeigt, dass er zum Zeitpunkt der Wahl eine supraregnale – praktisch kaisergleiche – Stellung innehatte: dominus Alfonsus dei gratia rex Castelle, Toletus, Legionis, Gallethie, Sibilie, Cordube, Murscie et Gienne. 18 Eichmann E. Die Kaiserkrönung im Abendland. (wie Anm. 10). S. 99. 19 Vgl. etwa die ausführliche Zitation in Die Ordines für die Weihe und Krönung des Kaisers und der Kaiserin, hg. von Reinhard ELZE (MGH Font. iur. Germ. ant. 9), Hannover 1960, Krönungsordo IV, Nr. 1, S. 10: Deus in cuius manu corda sunt regum inclina ad preces humilitatis nostrae aures misericordiae tuae, et imperatori nostro famulo 57 tuo ill. regimen tuae appone sapientiae, ut haustis de tuo fonte consiliis et tibi placeat et super omnia regna praecellat. 20 Wipo, Gesta Chuonradi imperatoris, in: Wiponis opera, hg. von Harry BRESSLAU (MGH SS rer. Germ. 61), Hannover 1915, S. 1-61, hier: S. 36. 21 Matthaeus Parisiensis, Chronica maiora, hg. von Luard H. R. (Rerum Brittanicarum Medii Aevi Scriptores 57,1-7). London, 1872-1883. Аd a. 1238. S. 485f. und 491f. Annales Placentini Gibellini; hg. von Pertz G H. (MGH SS 18), Hannover, 1863. S. 457-581, ad a. 1238. S. 479. 22 Vgl. zur Hinterfragung des Toleranzbegriffs exemplarisch für den normannischen Bereich Houben H. Die Tolerierung Andersgläubiger im normannisch-staufischen Süditalien, in: Die Begegnung des Westens mit dem Osten. Kongreßakten des 4. Symposions des Mediävistenverbandes in Köln 1991 aus Anlass des 1000. Todesjahres der Kaiserin Theophanu, Bd. 4; hg. von Engels O., Schreiner P. (Kongressakten zum ... Symposium des Mediävistenverbandes 4). Sigmaringen, 1993, S. 75-87; Houben H. Möglichkeiten und Grenzen religiöser Toleranz im normannisch-staufischen Königreich Sizilien, in: Deutsches Archiv für Erforschung des Mittelalters 50, 1994. S. 159-198 und Koller W. Toleranz im Königreich Sizilien zur Zeit der Normannen, in: Toleranz im Mittelalter, hg. von Patschovsky A. , Zimmermann H. (Vorträge und Forschungen 45). Sigmaringen, 1998. S. 159-185. 23 Vgl. die Selbstbezeichnung Alfons’ VI. von Kastilien-León als „Kaiser beider Religionen“ und Imperator, constitutus super omnes Hispaniae nationes (Herbers K. Geschichte Spaniens im Mittelalter (vom Westgotenreich bis zum Ende des 15. Jahrhunderts). Stuttgart, 2006. S. 141). 24 Vgl. die Bezeichnung Rogers II. als semipaganus tirannus bei Annalista Saxo, hg. von Georg WAITZ (MGH SS 6). Hannover, 1844. S. 542-777, hier: S. 774. 25 Vgl. etwa Weinfurter S. Politischer Wandel und Wertewandel im frühen 13. Jahrhundert, in: Aufbruch in die Gotik. Der Magdeburger Dom und die späte Stauferzeit, Bd. 1: Essays; hg. von Puhle M. Mainz, 2009. S. 353-361, hier: S. 360. 26 Burdach K. Walther von der Vogelweide. Philologische und historische Forschungen. Bd. 1. Leipzig, 1900, vgl. v.a. S. 175, auf der Burdach davon spricht, dass „sich nach langer Vorbereitung ein gewisses staufisches Reichsprogramm, eine staufische Theorie des Imperium crystallisirt“ habe: „Es ist auf weltlichem und auf kirchlichem Gebiet ein universalistischer Patriotismus, der einen seltsamen nationalen Einschlag enthält. Das römische Kaiserthum deutscher Nation soll im vollen Sinne des Wortes das übertragene alte römische ausüben: es soll die ganze Welt beherrschen und alle anderen Königthümer, auch das Kaiserthum von Byzanz, sollen ihm unterworfen sein“. Vgl. zu Burdach treffend Kirfel H. J. Weltherrschaftsidee und Bündnispolitik. Untersuchungen zur auswärtigen Politik der Staufer (Bonner historische Forschungen 12). Bonn, 1959. S. 17 („Die imperialistischen Tendenzen der Politik jener Tage hatten eine übertriebene Hellhörigkeit für alles, was irgendwie nach Beherrschung und auswärtigem Machtstreben klang, erzeugt“). 27 Hartung J. Die Lehre von der Weltherrschaft im Mittelalter. Ihr Werden und ihre Begründung, Diss. masch. Halle, 1909; Rüsen W. Der Weltherrschaftsgedanke und das deutsche Kaisertum im Mittelalter (von Otto dem Großen bis auf Heinrich VI.). Halle, 1913. 28 Schlierer R. Weltherrschaftsgedanke und altdeutsches Kaisertum. Eine Untersuchung über die Bedeutung des Weltherrschaftsgedankens für die Staatsidee des deutschen Mittelalters vom 10. bis zum 12. Jahrhundert. Tübingen, 1934 (ND Darmstadt 1968). 29 Vgl. Holtzmann R. Dominium mundi und Imperium merum. Ein Beitrag zur Geschichte des staufischen Reichsgedankens //Zeitschrift für Kirchengeschichte. 61, 1942. S. 191-200. 30 Kirfel H. J. Weltherrschaftsidee und Bündnispolitik. (wie Anm. 26). 31 Ebd., S. 19. 32 Vgl. Scheffczyk L. Kirche, II. Theologie, in: Lexikon des Mittelalters 5 (2000), Sp. 1166-1167. 33 Vgl. zum stets bedrohten Gleichgewicht der Gewalten (Hoffmann H. Die beiden Schwerter im Mittelalter // Deutsches Archiv für Erforschung des Mittelalters. 20. 1964. S. 78-114). 34 Vgl. etwa Baumgärtner I. Europa in der Kartographie des Mittelalters: Repräsentationen – Grenzen – Paradigmen, in: Europa im Weltbild des Mittelalters. Kartographische Konzepte; hg. von Baumgärtner I., Kugler H. (Orbis mediaevalis 10), S. 9-28, hier: S. 11-17. Vgl. zur latinitas bei Rentschler R. G. M. Griechische Kultur und Byzanz im Urteil westlicher Autoren des 11. Jahrhunderts, in: Saeculum 31, 1980, S. 112-155, hier: S. 114. 35 Stickler A. M. Imperator vicarius Papae. Die Lehren der französisch-deutschen Dekretistenschule des 12. und beginnenden 13. Jahrhunderts über die Beziehungen zwischen Papst und Kaiser // Mitteilungen des Instituts für Österreichische Geschichtsforschung. 62, 1954. S. 165-212, hier: S. 209. 36 Goez W. Translatio imperii. Ein Beitrag zur Geschichte des Geschichtsdenkens und der politischen Theorien im Mittelalter und in der frühen Neuzeit. Tübingen, 1958; Vgl. hierzu Foerster T. Der Prophet und der Kaiser. Staufische Herrschaftsvorstellungen am Ende des 12. Jahrhunderts // Staufisches Kaisertum im 12. Jahrhundert. Konzepte – Netzwerke – Politische Praxis. Regensburg, 2010. S. 253-276. 37 Werner K. F. Königtum und Fürstentum im französischen 12. Jahrhundert // Structures politiques du monde franc (VI.-XII. siècles). Études sur les origines de la France et de l‘Allemagne; hg. von Werner K. F. (Collected studies series 93). London, 1979. S. V, 177-225, hier: S. X 47. Vgl. auch Grünewald W. L. Das fränkisch-deutsche Kaisertum des Mittelalters in der Auffassung englischer Geschichtsschreiber (800-1273). Frankfurt, 1961. S. 85. 58 38 Vgl. die. Werner B. Königtum (wie Anm. 37), S. 44f./Anm. 1, 2 und 3. Vgl. auch Otto von Freising, Chronica sive Historia de duabus civitatibus, hg. von Hofmeister A. (MGH Scriptores rerum Germanicarum in usum scholarum 45), Hannover-Leipzig, 1912. Lib. IV. Cap. 31. S. 223: Et sicut ibi regno ad Medos translato solo nomine mansit imperium, sic et isto ad Grecos seu ad Francos derivato Urbis tantum antiquae dignitatis ac nominis manet vestigium. 39 Vgl. die Sammlung der Belege aus Legistik und Kanonistik bei Kienast W. Deutschland und Frankreich in der Kaiserzeit (900 – 1270). Weltkaiser und Einzelkönige, Bd. 2 (Monographien zur Geschichte des Mittelalters 9,2). Stuttgart 2., völlig neu bearb. u. stark erw. Aufl. 1975. S. 295-334. 40 So wird Barbarossa in den „Gesta Frederici“ häufig dominator urbis et orbis genannt; vgl. Otto von Freising/Rahewin. Gesta Friderici I. imperatoris, hg. von Waitz G. (MGH Scriptores rerum Germanicarum in usum scholarum 46). Hannover-Leipzig, 1912. Lib. II. Cap. 21. S. 125; Lib. II. Cap. 40. S. 149; Lib. III. Cap. 6. S. 171; Lib. III. Cap. 22. S. 195; Lib. IV. Cap. 5. S. 238; Lib. IV. Cap. 49. S. 289. Berühmt ist auch die durch Otto von Freising stilisierte Auseinandersetzung zwischen Barbarossa und den Stadtrömern; vgl. lib. II, cap. 29. Vgl. zum Themenbereich auch an einer Gattung, aber dennoch umfassend durchdekliniert: Chazan M. L' Empire et l'histoire universelle de Sigebert de Gembloux à Jean de Saint-Victor (XIIe-XIVe siècle). Paris 1999. 41 MGH DFO. 163. 42 MGH DFO. 165. S. 283. 43 MGH DFO. 382. S. 249. 44 MGH DFO. 594. S. 74. 45 MGH DFO. 707. S. 242. 46 MGH DFO. 962. S. 237. 47 Vgl. auch zur allgemeinen Einordnung mit Abwägung der Einflüsse Koch G. Auf dem Wege zum Sacrum Imperium. Studien zur ideologischen Herrschaftsbegründung der deutschen Zentralgewalt im 11. und 12. Jahrhundert. Wien-Köln-Graz, 1972. S. 178-279; Appelt H. Die Kaiseridee Friedrich Barbarossas // Sitzungsberichte der Österreichischen Akademie der Wissenschaft. Philosophisch-historische Klasse 252. 4. Abh. Wien, 1967. S. 332; ND in: Friedrich Barbarossa, hg. von Gunther WOLF (Wege der Forschung 390). Darmstadt, 1975. S. 33-57; ND in: Appelt H. Kaisertum, Königtum, Landesherrschaft. Gesammelte Studien zur mittelalterlichen Verfassungsgeschichte; hg. von Hageneder O., Weigl H. (Mitteilungen des Instituts für Österreichische Geschichtsforschung, Ergänzungsband 28). S. 11-39. 48 Insbesondere innerhalb der Reichskanzlei schien es eine Art „Brainpool“ von Experten mit entsprechender Überzeugung zu geben, aus dem man bei Bedarf schöpfen konnte. Vgl. zum mit der Urkundenausstellung betrauten Personal Appelt H. (Bearb.). Einleitung // Die Urkunden Friedrichs I., bearb. von Appelt H. unter Mitwirkung von Herkenrath R. M., Moduna B. (MGH Die Urkunden der deutschen Könige und Kaiser 10,5: Die Urkunden Friedrichs I. Einleitung. Verzeichnisse). Hannover, 1990. Insb. S. 12-50. 49 Vgl. zusammenfassend Werner, Königtum (wie Anm. 37), S. X 38f. und Kienast, Deutschland und Frankreich (wie Anm. 39). S. 378-536. 50 Für die Berichte des Treffens von Saint-Jean-de-Losne sind dies etwa Saxo Grammaticus (Saxo Grammaticus, Gesta Danorum, hg. von Olrik J., Raeder H. Kopenhagen. 1931. Lib. XIV. Cap. 28. S. 443), Boso (Le Liber Pontificalis, Bd. 2, hg. von Duchesne L. Paris, 1892. S. 353-446, hier: S. 407) und Hugo von Poitiers (Ex Hugonis Pictavini libro de libertate monasterii Vizeliacensis, hg. von Waitz G. (MGH Scriptores 26). Hannover, 1882. S. 143-150, hier: S. 148). 51 Vgl. etwa Werner. Königtum (wie Anm. 37). S. X 38/2 zu Saint-Jean-de-Losne und den reguli: „Hier wird der ‚revolutionäre‘ Charakter in der Haltung Rainalds deutlich, der das Herkommen verletzt und versucht, ein bisher nicht bekanntes Konzept des Kaisertums durchzusetzen“ und Tellenbach G. Kaisertum, Papsttum und Europa im hohen Mittelalter // Historia Mundi, Ein Handbuch der Weltgeschichte in zehn Bänden; hg. von Valjavec F. u.a., Bd. 6: Hohes und spätes Mittelalter. Bern, 1958. S. 9-103; hier S. 59: „ [...] erst unter dem Einfluß einer verwirklichten Universalität der geistlichen Gewalt reift die universale Idee der weltlichen Gewalt und greift auch ihrerseits stärker auf das antike Kaiserrecht zurück“. 52 Vgl. etwa Kienast. Deutschland und Frankreich (wie Anm. 39). S. 270: „Römische Tradition und römische Weltgeltung lebten zu voller Stärke erst wieder auf in der Zeit der Staufer. Ihr in den Faltenwurf der Cäsarentoga gehüllter Imperialismus setzte den immer maßloser werdenden Ansprüchen des zu universaler Geltung aufsteigenden Papsttums, welches nach Unterordnung der weltlichen Gewalten strebte, ebenso überspannte Forderungen entgegen“. 53 Schlierer. Weltherrschaftsgedanke (wie Anm. 28). S. 15. 54 Dilcher G. Der mittelalterliche Kaisergedanke als Rechtslegitimation // Die Begründung des Rechts als historisches Problem. Hg. von Willoweit D. (Schriften des Historischen Kollegs, Kolloquien 45). München, 2000. S. 153-170, hier: S. 154. Vgl. zum Aspekt des Lehnrechtes den Beitrag von Dendorfer J. Roncaglia: Der Beginn eines lehnrechtlichen Umbaus des Reiches? // Staufisches Kaisertum im 12. Jahrhundert. Konzepte – Netzwerke – Politische Praxis. Hg. von Burkhardt S. u.a., Regensburg, 2010. S. 111-132. 55 Kienast W. Deutschland und Frankreich in der Kaiserzeit (900 – 1270). Bd. 1 (Monographien zur Geschichte des Mittelalters 9,1). Stuttgart, 1974. S. 244-249. Vgl. für die Zeit Friedrichs II. Hucker B. U. Der Weltherrschaftsgedanke bei Kaiser Friedrich II // Kaiser Friedrich II. (1194 - 1250). Welt und Kultur des 59 Mittelmeerraums. Begleitband zur Sonderausstellung „Kaiser Friedrich II. (1194 - 1250). Welt und Kultur des Mittelmeerraums“ im Landesmuseum für Natur und Mensch. Oldenburg, hg. von Mamoun FANSA (Schriftenreihe des Landesmuseums für Natur und Mensch 55), Mainz am Rhein, 2008. S. 92-103 mit der Karte auf S. 100. 56 Vgl. Görich K. Friedrich Barbarossa. Eine Biographie. München, 2011. S. 256-262. 57 Leroux A. La royauté Française et le Saint Empire Romain // Revue historique 49. 1892. S. 241-288 spricht auf S. 286 von der „primauté de juridiction“, die dem Kaiser zugestanden habe. Werner. Königtum (wie Anm. 37). S. 51/Anm. 1 negiert eine mögliche schiedsrichterliche Funktion des Kaisers etwas gezwungen und legt die falsche Kategorie an, wenn er ebd. von mangelnder „territorialer Zuständigkeit“ spricht. 58 Nuncii quoque Lodewici regis Francorum et Heinrici regis Angliae, cum post unos mox alii supervenissent, utrique Fridericum in partem ac favorem sui principis inclinare multis verborum delinimentis atque muneribus concertabant. Inter hos siquidem reges ex eo tempore, quo inter Lodewicum et thori sui sociam factum est divortium eaque prefato Anglorum principi superbis adhesit nuptiis, sive occasione dirimendorum inter se finium, sive quodam alio latentiore zelo, continuae simultates et dissensiones ortae sunt, magnumque sibi credidit auxilium accessisse, quisquis eorum sibi Romani principis conciliare potuisset auctoritatem. (Friderici G. (wie Anm. 40). Lib. IV. Cap. 24. S. 267). 59 Vgl. zu diesem Themenbereich auch Schludi U. Advocatus sanctae Romanae ecclesiae und specialis filius beati Petri. Der römische Kaiser aus päpstlicher Sicht // Staufisches Kaisertum im 12. Jahrhundert. Konzepte – Netzwerke – Politische Praxis. Hg. von Burkhardt S. u.a.. Regensburg, 2010. S. 41-73; Johrendt J. Barbarossa, das Kaisertum und Rom // Staufisches Kaisertum im 12. Jahrhundert. Konzepte – Netzwerke – Politische Praxis. S. 75-107. 60 Noch Bernhard von Clairvaux hatte an Lothar III. geschrieben, dass es Sache des Vogts der römischen Kirche sei, gegen Schismatiker vorzugehen. Vgl. den Brief Bernhards von Clairvaux an Kaiser Lothar III. (Bernhard von Clairvaux. Sämtliche Werke lateinisch/deutsch, Bd. 2, hg. von Gerhard B. WINKLER, Innsbruck 1992, S. 335): est tamen, – securus dico –, advocati Ecclesiae arcere ab Ecclesiae infestatione schismaticorum rabiem. 61 Kirfel. Weltherrschaftsidee (wie Anm. 26). S. 85. 62 Ebenso wie der Weltherrschaftsbegriff ist auch der Begriff der „Hegemonie“ nicht unbelastet. Vgl. etwa Triepel H. Die Hegemonie. Ein Buch von führenden Staaten. 2. Neudruck der Ausgabe Stuttgart 1943. Mit einem Vorwort von Gerhard Leibholz aus dem Jahre 1961, Aalen 1974. 63 Werner. Königtum (wie Anm. 37). S. X 4. 64 Ebd. S. X 6. 65 Schneidmüller B. Nomen Patriae. Die Entstehung Frankreichs in der politisch-geographischen Terminologie (10. 13. Jahrhundert) (Nationes 7). Sigmaringen, 1987. S. 20. 66 Werner. Königtum (wie Anm. 37). S. X 10f./Anm. 4. 67 Schramm P. E. Der König von Frankreich. Bd. 1: Text. 2. Aufl. Weimar, 1960. S. 159f. 68 Michael W. Die Formen des unmittelbaren Verkehrs zwischen den Deutschen Kaisern und souveränen Fürsten. Vornehmlich X, XI, XII. Jahrhundert. Hamburg, 1888. S. 126. Vgl. zum Themenkomplex der Herrschertreffen jetzt allgemein: Schwedler G. Herrschertreffen des Spätmittelalters. Formen – Rituale – Wirkungen (MittelalterForschungen 21). Ostfildern, 2008. 69 Eichmann. Kaiserkrönung (wie Anm. 10). S. 244f. 70 Vgl. den Brief Friedrich Barbarossas an Erzbischof Eberhard von Salzburg (D F I. 281. S. 93): Preterea dilectionem tuam volumus non latere, quod iuxta peticionem regis Francorvm venerabilem legatum nostrum Papiensem episcopum prudentem ac discretum magneque sanctitatis virum a curia nostra transmisimus, qui duo tanti nominis regna, Anglorum videlicet ac Francorvm, ipsosque reges ad firmam pacem et stabilem amicitiam vice nostra commoneat, auctoritate reformet et supra firmissimum dilectionis et amicitie nostre fundamentum cum omni plenitudine et integritate stabiliat. 71 Schneidmüller. Nomen Patriae (wie Anm. 65). S. 102. Vgl. auch zur Vorstellung von Karl dem Großen als Lehnsmann des heiligen Dionysius, wie sie in einer Fälschung aus der zweiten Hälfte des 12. Jahrhunderts erscheint ebd. S. 159f. 72 Reinhold Kaiser. Bischofsherrschaft zwischen Königtum und Fürstenmacht. Studien zur bischöflichen Stadtherrschaft im westfränkisch-französischen Reich im frühen und hohen Mittelalter (Pariser Historische Studien 17). Bonn, 1981. S. 630-632. 73 Die Anlehnung an die fränkisch-karolingischen Vorbilder zeigt sich etwa bei Ivo von Chartres, wenn er an Paschalis II. schreibt: Noverit paternitas vestra, quia regnum Francorum prae regnis sedis apostolicae semper fuit obnoxium (MPL 162. Ep. 238. Sp. 245D). Vgl. hierzu Glaser H. Sugers Vorstellung von der geordneten Welt // Historisches Jahrbuch, 80. 1961. S. 114. 74 Vgl. zur Sonderstellung der Franken etwa die in Werner. Königtum (wie Anm. 37),.S. X 55f. zitierte Schrift „De inventione corporis s. Judoci confessoris“ aus der Zeit Roberts II., nach der die Franken als beste Diener von Gott zu Recht reicher als alle anderen Völker beschenkt wurden; ausgezeichnet seien sie durch die Vielzahl an Heiligen und Reliquien. 60 ЧАСТЬ II РОССИЯ И ГЕРМАНИЯ НА ПЕРЕЛОМЕ ЭПОХ 61 J. Dücker ZUM SCHUTZ VON REICH UND CHRISTENHEIT? FORMEN UND STRUKTUREN POLITISCHER WILLENSBILDUNG ZUR ZEIT FRIEDRICHS III. (1440-1493) Im Sommer des Jahres 1471 war es endlich soweit: Friedrich III., der Kaiser und Herrscher über das römisch-deutsche Reich, wurde in Regensburg erwartet, um dort im Rahmen einer Reichsversammlung Diskussionen und Debatten über den Schutz des christlichen Glaubens und seines Reichs vorzusitzen. Friedrich III. selbst erachtete nämlich beides – Christentum und Reich – angesichts des Vordringens osmanischer Truppen in Südosteuropa für ernstlich gefährdet, und so hatte er schon in seinen Einladungen nach Regensburg einen jeden Adressaten dazu aufgefordert, gemeinsam mit ihm und Papst Paul II. gegen die „Türken“ vorzugehen. Er argumentierte darin, dass ein wirksamer Widerstand nur vom Universalherrscher im Handlungsverband mit Reichs- und Kirchengliedern zu organisieren sei – auch deshalb ist der Regensburger Reichstag von 1471 als „Großer Christentag“ bekannt. Indem Friedrich III. den Empfängern der Einladungen bereits im Vorfeld der Versammlung das Szenario einer grundlegenden Gefährdung des Christentums vor Augen führte, zeigte er ihnen die Chance und zugleich ihre Verantwortung auf, sich in Regensburg in einen einheitlichen, nämlich „christlichen“ und von der kaiserlichen Autorität zusammengehaltenen Teilnehmerkreis einzufinden. Mit dieser Propagierung einer Gefahr von außen und der Forderung einer Hilfeleistung im Innern des Reichs reiht sich die Ausschreibung der Regensburger Versammlung argumentativ ganz in jenem inhaltlichen Zusammenhang ein, in dem die Einberufung zahlreicher Reichsversammlungen während der Herrschaft Friedrichs III. (1440-1493) stand. Mit großer Regelmäßigkeit berief der Habsburger Zusammenkünfte nämlich dann ein, wenn er Unterstützung wie z.B. eine finanzielle oder personelle Hilfe für die Organisation eines Kriegszuges benötigte. Zu den am häufigsten verhandelten Themen gehörten die Organisation einer „Türkenabwehr“ oder das militärische Vorgehen in konfliktiven Auseinandersetzungen wie z.B. mit den Königen von Ungarn oder Frankreich. Dabei bemühte sich Friedrich III. stets, die betreffenden Konflikte als vitale Interessen des Reichs darzustellen – schließlich galten Reichsversammlungen als Foren für die Diskussion reichsweiter Fragen und erst vor diesem Hintergrund konnte auch eine Leistungspflicht der Versammlungsteilnehmer geltend gemacht werden. 62 Schon die universale Herrscherrhetorik, derer sich Friedrich III. 1471 bediente, ließ erkennen, welch große Bedeutung er der anstehenden Reichsversammlung beimaß. Überdies zeigte das auch die Ladungspraxis, denn sie erreichte in Bezug auf die Zahl und Mannigfaltigkeit der Adressaten ein für das 15. Jahrhundert beachtliches Ausmaß. Traditionell oblag die Einberufung, Abhaltung und Leitung der Versammlungen, auf denen der König und die Fürsten gemeinsam über die Reichsgeschicke berieten, dem Herrscher: er allein entschied darüber, in welcher Situation er einen bestimmten Personenkreis zu einem festen Termin einlud, und wann und auf welche Weise er sich dabei selbst zeigte. Der Empfang einer solchen königlichen Einladung verpflichtete grundsätzlich zur Teilnahme an der Versammlung und schloss auch die Erwartung eines pünktlichen und persönlichen Erscheinens sowie der Mitwirkung an der Beschlussfassung ein. Folgten die Empfänger der herrscherlichen Ladung, so kommunizierten sie damit auch ihre Bereitschaft, sich an dem Prozess der Willensbildung zu beteiligen. Mit der Teilnahme wiederum war auch eine Verpflichtung auf die getroffenen Entscheidungen verbunden; entsprechend forderte der Kaiser mitunter die Kurfürsten, Fürsten und Grafen, die den Versammlungen ferngeblieben waren oder erst lange nach Verhandlungsbeginn anreisten, persönlich zur Teilnahme auf, um die Geltungskraft der anstehenden Beschlüsse zu gewährleisten. 1471 waren solche Mahnungen kaum notwendig: die Versammlung von Regensburg gehört zu den größten und am stärksten frequentierten Reichsversammlungen des deutschen Spätmittelalters und ist überdies in den Quellen besonders gut dokumentiert. Unter stetigem Rückgriff auf dieses Regensburger Beispiel soll im Folgenden ein knapper Überblick über die Form und Bedeutung von Reichsversammlungen zur Zeit Friedrichs III. gegeben werden. In der Regel besuchten die Kurfürsten im Reich, Fürsten und Grafen, geistliche Herren und Amtsträger, Gesandte und vereinzelt auch städtische Repräsentanten die Reichsversammlungen. Ein entscheidender politischer Einfluss kam dabei sicherlich den Kurfürsten zu, die aus dem Prinzip der gemeinsamen Wahl des Königs eine eigene Verantwortung für das Reich ableiteten und vor allem seit dem 14. Jahrhundert immer wieder als eine Handlungsgemeinschaft agierten. Im 15. Jahrhundert wurden die kurfürstlichen Ansprüche auf politische Teilhabe und die Verantwortung der Reichsgeschicke in verschiedenen Kontexten energisch geltend gemacht – etwa bei der Absetzung König Wenzels 1399/1400, bei der Abhaltung eigener kurfürstlicher Versammlungen und schließlich bei der Einberufung von Reichsversammlungen. Unter Rückgriff auf das Argument, dass die Zugehörigkeit zur Gemeinschaft des Reichs auch das Recht zur Einflussnahme und Gestaltung bedinge, versuchten die Kurfürsten auch zur Zeit Friedrichs III. mehrfach, reichsweite Zusammenkünfte zu initiieren. Indem sie etwa die Reichsordnung als durch Streitigkeiten, Rechtskonflikte oder allzu hohe 63 finanzielle Belastungen erschüttert und den Herrscher somit als nachlässigen Herrscher darstellten, konnte ein Zusammenrücken und Gemeinhandeln seiner Glieder unter Führung der Kurfürsten plausibel gemacht werden – ein Vorgehen, das Friedrich III. freilich stets als Einschränkung seiner Befugnisse verstand. Obgleich eine Einladung zur Reichsversammlung prinzipiell bindend war, beeinflussten unterschiedliche Aspekte die Entscheidung des Einzelnen, ob er persönlich zur Reichsversammlung anreisen solle. Neben logistischen, persönlichen oder organisatorischen Gründen spielte dabei die Frage der Präsenz des Herrschers eine bedeutende Rolle, wie sich erneut am Beispiel der Regensburger Versammlung verdeutlichen lässt. So erschien den Zeitgenossen offenbar weniger die ambitionierte Ankündigung des Kaisers, in Regensburg eine Koalition der Christenheit schmieden zu wollen, spektakulär als vielmehr die Tatsache, dass Friedrich III. selbst die Versammlung besuchen und damit erstmals seit fast dreißig Jahren wieder das Kerngebiet seines Reichs betreten wollte. Freilich hatten auch vor 1471 schon zahlreiche Treffen von Fürsten oder Reichsversammlungen stattgefunden, und Friedrich III. war in diesem Kontext verschiedentlich dazu aufgefordert worden, in das „Binnenreich“ zurückzukehren und sich persönlich dringlicher Fragen annehmen. Der Kaiser indes hatte sich bevorzugt an den Reichsgrenzen und vor allem in seinen österreichischen Stammlanden aufgehalten und diese gegen die sich häufenden Angriffe seitens der Osmanen und später auch Ungarns zu verteidigen versucht; seine Herrschaft über das Reich hatte er auf kaiserliche Räte und Mandate gestützt. In Regensburg rückte die Aussicht auf einen persönlichen Dialog mit dem Kaiser deshalb auch Fragen nach dem Umgang und der Regelung von „innenpolitischen“ Auseinandersetzungen und nach seiner Rolle als Gestalter der inneren Ordnung des Reichs in das Blickfeld der kur- und fürstlichen Teilnehmer. Neben der von Kaiser Friedrich III. propagierten „Türkendebatte“ wurden Bemühungen um die Neuordnung und Regelung des politischen Gefüges so zum zweiten großen Thema des Reichstags. Bereits im Vorfeld zeichnete sich also ab, dass die Reichsversammlung auch als Bühne für die Ausgestaltung und Ordnung des Verhältnisses von Kaiser und Reichsständen fungieren würde. Es vermag deshalb kaum zu erstaunen, dass der Ankunft des Kaisers mit Spannung und sogar Ungeduld entgegen gesehen wurde, die freilich erheblich wuchs, als sich Friedrich III. drei Wochen nach dem ursprünglich anberaumten Termin immer noch nicht in Regensburg eingefunden hatte. In eindringlicher Weise dokumentiert ein Zettel, den ein anonymer Schreiber offenbar am Marktturm von Regensburg anbrachte, wie die Anwesenden zwischen Unsicherheit, Unwillen und Erwartung schwankten. Nach der verärgerten Frage, wann der Kaiser denn nun endlich komme, wurden die Leser nämlich dazu aufgefordert die Reichsversammlung nicht zu versäumen, sondern weiterhin auf Friedrich III. zu warten. 64 Freilich ist zu überlegen, wer hier eigentlich angesprochen wurde. Bezeichnend ist nämlich, dass auch die Kurfürsten, die Mehrheit von Fürsten und Städtevertretern ihre Anreise verzögerten, als sich das verspätete Eintreffen des Kaisers abzeichnete – das Ausbleiben des Kaisers weckte Zweifel, ob die Versammlung überhaupt zustande kommen würde. Erst mit der Ankunft von Kardinal Francesco Todeschini-Piccolomini, dem Legaten Papst Pauls II., stieg auch die Zahl der Besucher merklich an. Todeschini-Piccolomini war von Paul II. damit beauftragt worden, den Vorsitz über die Reichstagsverhandlungen zu übernehmen und Frieden unter den deutschen Fürsten zu vermitteln. In seinen Instruktionen und Weisungen hatte auch der Papst die Vorstellung eines christlichen Gemeinhandelns von Kaiser, Reich und Kirche propagiert und die Entsendung eines Legaten und seine Beauftragung mit dem Versammlungsvorsitz auf den ausdrücklichen Wunsch des Kaisers zurückgeführt, der sich den päpstlichen Bemühungen um die Bekämpfung der Türken angeschlossen habe. Die Voraussetzung für eine solche Beschlussfassung sah er jedoch in der Eintracht unter den Fürsten, welche der Legat notfalls auch unter Anwendung kirchlicher Strafen herbeiführen sollte. Tatsächlich erhielt Todeschini-Piccolomini dazu bald Gelegenheit: die Unzufriedenheit über das Fernbleiben des Kaisers wuchs bei einigen Teilnehmer nämlich derart, dass die ersten sogar demonstrativ wieder abreisten. Um ein Auseinanderfallen der Versammlung zu verhindern, berief der Legat eine Versammlung in das Regensburger Rathaus ein, deren Zusammensetzung und Struktur genau geregelt war: teilnehmen durfte nur, wer eine Aufforderung erhalten hatte, und jeder Teilnehmer bekam gemäß einer nicht näher benannten Vorschrift einen bestimmten Sitzplatz zugewiesen. Auf diese Weise schuf Todeschini-Piccolomini für die anstehende Debatte einen verlässlichen und stabilen Rahmen. Dennoch erklärten sich die anwesenden Kurfürsten, Fürsten und Städte erst nachdem der Legat an die Verantwortung der Anwesenden dem Kaiser und der Agenda des Reichstags gegenüber appelliert hatte, bereit, die Ankunft des Kaisers noch abzuwarten. Offenkundig bildete die Frage der kaiserlichen Präsenz trotz der Bemühungen um Struktur und Ordnung gleichsam den Gradmesser für den Verlauf des Reichstags. Betrachtet man weitere Reichsversammlungen, so ist auffallend, dass sich die eingeladenen Fürsten im 15. Jahrhundert zunehmend gegen die persönliche Teilnahme und für die Beauftragung von Gesandtschaften entschieden, welche ihre Herren zeitweise oder auch für die gesamte Dauer der Reichsversammlungen vertraten. Das hatte nicht nur Einfluss auf die Zusammensetzung der Reichsversammlung, sondern auch auf den Prozess der Willensbildung und Entscheidungsfindung. Welchen Handlungs- und Ermessensspielraum die Gesandten hatten, das bestimmte die Genauigkeit ihrer Vollmachten und Instruktionen; ihre Weisungsgebundenheit zwang sie überdies zu regelmäßigen Rückfragen an ihre Herren. Auf diese Weise konnten auch Verhandlungen erheblich verzögert werden. 65 In Regensburg indes veranlasste die Ankunft Friedrichs III. letztlich zahlreiche Fürsten, Herren und städtische Gesandte zur persönlichen Teilnahme. Hält man sich die energische Rhetorik des Kaisers vor Beginn der Verhandlungen einerseits und den deutlichen Herrscherbezug der fürstlichen und städtischen Debatten andererseits vor Augen, so vermag kaum zu erstaunen, dass Friedrichs Ankunft im Juni 1471 als prachtvoller Auftakt eines universalen Vorhabens inszeniert wurde, gleichsam als Zusammenführung von Kaiser und Reich. So erreichte der Kaiser Regensburg an einem Sonntag und ritt um die Mittagszeit auf einem weißen Pferd, angetan mit edler Kleidung und umgeben von einem großen Gefolge, der Stadt zu. Nach der Begrüßung durch den päpstlichen Legaten, die Kurfürsten und Fürsten ritten alle in einem gemeinsamen Zug in die Stadt ein. Wenige Tage später wurde dort die Reichsversammlung mit einer feierlichen Messe und der ersten Beratung eröffnet. Auch für diese Zusammenkunft gab es eine genaue Sitzordnung, welche den Teilnehmern je nach ihrem Rang einen festen Sitzplatz zuwies. Trotz dieser Rahmenstruktur war es mit der noch bei der kaiserlichen Ankunft und der feierlichen Eröffnung demonstrierten Einigkeit schnell vorbei. Während nämlich alle Teilnehmer ihre Plätze einnahmen, blieben die Gesandten des Herzogs von Burgund einfach stehen. Mit dem ihnen zugedachten Platz – neben den Kurfürsten von Mainz und Köln (bzw. dessen Vertreter) und vis-a-vis des Kaisers – waren sie nicht einverstanden; sie beanspruchten einen besseren Platz. Freilich waren inhaltliche Debatten unter solchen Bedingungen nicht möglich, und so wurde die Problematik in den ersten beiden Sitzungen ausführlich diskutiert. Letztlich behalf man sich mit einer Kompromisslösung: gegenüber dem Kaiser wurde eine „Königsbank“ aufgestellt, auf der neben dem Gesandten des dänischen Königs nun auch die Gesandten aus Burgund platziert wurden. Obgleich damit eine für alle Beteiligten akzeptable Lösung gefunden zu sein schien, hatte die Intensität der Auseinandersetzungen ganz deutlich gemacht, wie bedeutend ein fester Rahmen für alle Sitzungen war - und in welcher Weise Konflikte um Rangordnungen den Ablauf einer gesamten Sitzung beeinflussen oder gar in Frage stellen konnten. Friedrich III. ließ deshalb in der dritten Plenarsitzung einen offenen Brief an die Tür des Sitzungssaals anschlagen, mit dem er weiteren möglichen Rangstreitigkeiten durch ein allgemeines Non-Präjudiz-Edikt für alle folgenden Sitzungen vorbeugte. Bereits anhand dieses Beispiels lässt sich erkennen, dass hierarchische Kriterien bei der Ordnung der Zusammenkunft und des Verhandlungsablaufs eine wichtige Rolle spielten. Feste „Geschäftsordnungen“, welche die Zusammenkunft aller Beteiligten und ihr gemeinsames Handeln verbindlich regelten, gab es für die Reichsversammlungen des 15. Jahrhunderts allerdings nicht. Dennoch lassen sich sowohl hinsichtlich institutioneller Voraussetzungen (z.B. Rahmen der Beratungen, Verfahren der Verhandlung, Entscheidung und Umsetzung) als auch 66 hinsichtlich der Verhaltensweisen, Wahrnehmungen und Ansprüche zeitgenössischer Akteure gewisse Grundmuster und Funktionsmechanismen ausmachen, welche die gemeinschaftliche Willensbildung zumeist prägten. Es wurde bereits verdeutlicht, dass die Definition der organisatorischen Rahmenbedingungen wie etwa der Einberufung und Einladung dem Kaiser oder seinen autorisierten Stellvertretern oblag. Dazu gehörte auch die Auswahl des Tagungsortes, bei der die Größe der Zusammenkünfte und entsprechend logistische oder wirtschaftliche Erwägungen ebenso wie politische Erwägungen relevant waren: war der Tagungsort von vielen Teilnehmern aus unterschiedlichen Gebieten gut und mit geringem Kostenaufwand zu erreichen, so war ein großer Teilnehmerkreis zu erwarten. Zu den größten Herausforderungen gehörte sicherlich die Gewährleistung von Ruhe und Ordnung in der Stadt und vor allem die Unterbringung und Versorgung der angereisten Teilnehmer mitsamt ihrem Gefolge. Bereits hier war die hierarchische Gliederung der Reichstagsteilnehmer ausschlaggebend: der Rang der unterzubringenden Personen sollte von der Größe und der topographischen Lage der Gäste widergespiegelt werden. In der Regel begannen die Reichsversammlungen (wie auch in Regensburg) mit einer Messe im Dom oder einer bedeutenden Kirche der Stadt. Im Anschluss begleiteten die Teilnehmer den Kaiser oder seinen Stellvertreter zu seiner Herberge oder zum Tagungsort. Solche Privatquartiere dienten nicht nur der persönlichen Unterbringung, sondern wurde auch für informelle Gespräche oder Audienzen genutzt. Dagegen fanden die Hauptversammlungen, die „Plenarsitzungen“ vorwiegend im städtischen Rathaus statt. Hier saßen und stimmten die beteiligten Akteure gemäß einer „Rangordnung“ – im gemeinschaftlichen Miteinander waren das Sitzen und der Ort des Sitzplatzes ein deutlicher als Ausweis von Herrschaft; einmal mehr wird verständlich, wieso 1471 die Frage der Sitzplätze geklärt werden musste, bevor Verhandlungen aufgenommen werden konnten. Für die Eröffnung, die Leitung und Beschließung der Verhandlungen war der Herrscher zuständig. Nach dem Verlesen seiner Forderungen (Propositionen) wurden diese in mehreren Schritten diskutiert und verhandelt. Je nach dem jeweiligen politischen Kräfteverhältnis konnten hierzu unterschiedliche Konstellationen gebildet werden – gemeinsame Verhandlungen von Kurfürsten und Fürsten ebenso wie drei separate Kreise, nämlich ein kurfürstliches, ein fürstliches und ein städtisches Gremium, die wohl als Vorläufer der frühneuzeitlichen Reichstagskurien zu betrachten sind. Auch nach getrennter Beratung wurde den kaiserlichen Forderungen in der Regel eine gemeinsame Antwort erteilt, auf die dann erneut eine kaiserliche Replik folgte. Je nach Menge und Komplexität der Verhandlungsthemen konnte sich dieser Dreischritt aus ständischen Stellungnahme, kaiserlicher Replik und ständischer Duplik 67 wiederholen, wodurch entsprechend die Zahl der Plenarsitzungen variierte; 1471 etwa wurden innerhalb von fünf Wochen sechs Hauptsitzungen und zahlreiche Sondersitzungen abgehalten. Für solche Sondersitzungen wurden mitunter auch kleinere Ausschüsse konstituiert, die inhaltliche Details und konkrete Vorschläge zu den erörterten Beschlussvorlagen erarbeiten sollten, die ding zu beslissen. Nach der Annahme wurden die Beschlüsse im Plenum verlesen und an diejenigen gesandt, die nicht an der Versammlung hatten teilnehmen können, und auch sie wurden zur Befolgung der betreffenden Entscheidungen aufgefordert. Die Abwesenheit von einer Versammlung entband nämlich nicht einfach von vereinbarten Entscheidungen. Vielmehr oblagen nach zeitgenössischem Verständnis Entscheidungen von reichsweiter Relevanz nicht allein dem Kaiser, sondern ausschließlich einem Handlungsverband des Kaisers mit den Gliedern des Reichs, einem zur politischen Teilhabe berechtigtem Kreis also. Während man sich durch Abwesenheit zumindest nicht dem Anspruch auf die Geltungskraft getroffener Entschlüsse entziehen konnte, war mit der Frage von Präsenz und Absenz durchaus Kritik oder Dissens mit der gegenwärtigen Politik zu kommunizieren, der etwa durch ein verspätetes Eintreffen, verfrühtes Abreisen, das Entsenden von Gesandten oder gar mit dem gezielten Fernbleiben Ausdruck zu verleihen war – all dies war gleichbedeutend mit einem gezielten Rückzug aus bzw. einer Verweigerung der Handlungsgemeinschaft. Zum „Störfaktor“ vermeintlich etablierter Ordnungen konnte aber nicht nur Abwesenheit, sondern vor allem auch Anwesenheit werden – dies hat das Beispiel des burgundischen Rangstreits 1471 deutlich gemacht. Reichsversammlungen fungierten stets auch als Spiegel der gesellschaftlichen Hierarchie, welche sich im Arrangement der Sitzplätze und dem Modus der Stimmabgabe sichtbar manifestierte. Welchen Rang, welche Position und damit welchen Einfluss der Einzelne in der politischen Gemeinschaft hatte, das wurde erst im Abgleich mit dieser Gemeinschaft erkennbar. Kam diese „politische Gemeinschaft des Reichs“ aus Kurfürsten, Fürsten, Grafen, Herren, städtischen Vertretern oder herrscherlichen Gesandten zusammen, so galt es, den eigenen Rang darin stets aufs Neue darzustellen und zu behaupten. Rangstreitigkeiten, die vor allem auf besonders großen und feierlichen Zusammenkünften entstanden, sind deshalb weniger als Ausdruck grundlegender Kritik am bestehenden Ordnungsgefüge als vielmehr als Ausweis einer akuten Verunsicherung im Hinblick auf bestehende Hierarchien zu interpretieren. Entsprechend spielten auch Verfahrensregelungen in der zeitgenössischen Wahrnehmung eine bedeutende Rolle. Dies belegt die Überlieferung von festen Sitzordnungen eindrucksvoll (allein für 1471 sind drei Ordnungen überliefert), aber auch der Umgang des Herrschers mit situativen Erfordernissen – erinnert sei hier an die rigorose NonPräjudiz-Entscheidung Friedrichs III. in Regensburg. 68 Angesichts dieser ständigen Veränderungen von Gruppen- und Beratungsstrukturen stellt sich freilich die Frage, wie in einem solchen Gefüge Stabilität und eine Vorstellung von gemeinschaftlichem Handeln gewährleistet werden konnten. Eine wichtige Rolle spielten dabei programmatische Kollektivbegriffe und Vorstellungen, auf die vor und während der Verhandlungen Bezug genommen wurde. So versuchte etwa Friedrich III. – sich der Erwartungen, die an seine „Rückkehr“ in das Binnenreich gestellt wurden, sicherlich bewusst – schon vor Beginn der Regensburger Zusammenkunft 1471, eine Verantwortungsgemeinschaft zu schmieden, in die alle Eingeladenen eingebunden wurden und die im Umkehrschluss auch für den Fortgang der Verhandlungen verantwortlich zeichnete. Gerade in Situationen, in denen eine Bedrohung von außen verhandelt wurde, entwickelte das Bild des von allen Gliedern zu schützenden Reichs eine integrative Wirkkraft, denn diskutiert wurde, was des heiligen reichs und Teutscher lannde notdurfft und gemeiner nutze vordert. Gegen Ende des 15. Jahrhunderts wurde der politische Sprachgebrauch im Umfeld der Reichstage durch die Begriffe der „Christenheit“ und der „Nation“ wesentlich erweitert. Sie wurden vor allem dann verwendet, wenn – wie 1471 – das Vorrücken osmanischer Truppen nach Südosteuropa als Angriff auf die gesamte Christenheit zur Sprache kam. Schon im Vorfeld der Reichsversammlungen konnten die Teilnehmer der Reichstage mittels dieser Kollektivbegriffe in eine Handlungsgemeinschaft eingebunden werden, welche unabhängig von den situativen Strukturen und Problemen der Reichsversammlungen Geltung beanspruchte. In den Verhandlungen erleichterten solche Kollektivvorstellungen die Herstellung und Vermittlung einer konsensfähigen Gesamtposition: unentschlossene oder auch divergierende Positionen konnten hier zusammengebracht werden, da die Abgrenzung nach außen sie zusammenhielt. Trotz solcher Bemühungen um die Schaffung eines „Ganzen“, um dessen Integration im Innern und seine Abgrenzung nach außen beurteilten die Zeitgenossen Reichsversammlungen häufig reflektiert und kritisch. Reichstage galten demnach nicht nur als Zentrum der politischen Kommunikation, sondern auch als erfolglose und vergebliche Zusammenkünfte. Als Grund für den Mangel an Beschlüssen wurde zumeist aber nicht das Abhalten von Reichstagen selbst gesehen, sondern ihr offener Ausgang ohne konkrete Beschlüsse oder aber mit dem Vertagen von Entscheidungen. Tatsächlich wurde die Beschlussfassung häufig auf die nächste Reichsversammlung vertagt, etwa wegen einer zu geringen Teilnehmerzahl oder der überwiegenden Teilnahme von Gesandten; mitunter kam es dadurch nachgerade zu einer Häufung von Reichsversammlungen. Zu den prominentesten kritischen Kommentatoren jener Zeit gehörte Enea Silvio Piccolomini, der spätere Papst Pius II. In zahlreichen Dokumenten kommentierte er eben jene Reihung, die Kontinuität von Reichsversammlungen spitz und prägte dabei das spöttische Diktum, dass alle Reichstage fruchtbar seien, da jeder Reichstag bereits mit 69 der nächsten Versammlung schwanger sei. Nicht zu verkennen ist, dass Erinnerungen an frühere Beschlüsse oder Reichstage in Verhandlungen gezielt eingesetzt werden konnten, um konkrete Ansprüche und Vorhaben zu rechtfertigen. 1480 beispielsweise berichtete der Vertreter des Kaisers über die Bedrohung des Reichs durch die Türken und argumentierte, die Türken seien auch dadurch erheblich gestärkt worden, dass bei den vergangenen Reichstagen keine Entscheidungen zur Türkenabwehr getroffen worden seien – so wollte er die Mitglieder des Reichstags zur Beschlussfassung motivieren. Das Bild ergebnisloser Reichstage scheint die zeitgenössische Wahrnehmung aber auch ganz grundsätzlich geprägt zu haben: unnötig anberaumte Versammlungen, überzogene Hilfsforderungen oder ineffektive Beratungen – dies waren gängige Muster zur Bewertung der Reichstage. Trotzdem lässt diese Beobachtung nicht automatisch auf eine geringe Akzeptanz der Versammlungen schließen. Gemeinschaftliche Beratungen, ihre Inhalte und Strukturen wurden von den Teilnehmern und Beobachtern der Reichsversammlungen beständig reflektiert. Die Erinnerung an Vergangenes ermöglichte einen Abgleich mit der Gegenwart und damit auch die Feststellung von Unterschieden oder Unzulänglichkeiten. Wurde auf frühere, vermeintlich erfolgreichere Sitzungen verwiesen, so erinnerte man nicht einfach an die Tagungskontinuitäten im Reich. Vielmehr provozierte dies eine Auseinandersetzungen mit Vorstellungen von Normen und Ordnung, welche der jeweiligen Reichsversammlung ihrerseits Stabilität und Struktur verlieh. Während der über fünfzigjährigen Regierungszeit Friedrichs III. (1440-1493) wurden mit großer Regelmäßigkeit über vierzig Reichsversammlungen geplant, einberufen oder abgehalten. In diesem Rahmen trafen die „Glieder des Reichs“ zusammen, diejenigen also, die der Kaiser als zur politischen Teilhabe berechtigt begriff. Gleichsam in zweierlei Hinsicht fungierten diese Reichsversammlungen als Bühne – für die Diskussion von Angelegenheiten des Reichs ebenso wie für die Demonstration oder Behauptung des eigenen Stellenwertes im Gesamtgefüge. Freilich war die gesellschaftliche Ordnung der beteiligten Personen nicht nur eine „Frage der Ehre“; die sozialhierarchische Struktur manifestierte sich vielmehr auch im Arrangement der Sitzplätze, das wiederum für die Meinungsäußerung und Stimmabgabe ausschlaggebend war. Am Beispiel des Regensburger Rangstreits konnte aufgezeigt werden, dass bei diesem gesellschaftlichen Gefüge keinesfalls verbindlich festgeschriebene Prinzipien zur Geltung kamen, die von vorneherein jeder Zusammenkunft einen unstrittigen Rahmen zu geben vermochten. Vielmehr handelte es sich um eine Ordnung, die dem jeweiligen politischen Kräfteverhältnis entsprechend immer wieder neu auszuloten und sodann öffentlich darzustellen war. Für die politische Willensbildung in einem Kollektiv, für die Herbeiführung und Umsetzung eines Beschlusses in einem Umfeld konkurrierender Interessen und Ansprüche 70 bedarf es freilich gewisser Grundsätze oder Verfahren, die den Zusammenschluss der Beteiligten zu einer Handlungsgemeinschaft ebenso wie ihre Handlungen regeln und ordnen. Dazu gehören, auch das wurde am Regensburger Beispiel deutlich, die Notwendigkeit der Zusammenkunft dieser Personen, ihre personelle und räumliche Ordnung sowie die Vereinbarung bestimmter Verhaltens- und Verfahrensregeln. In modernen Staaten werden die Rahmenbedingungen einer solchen gemeinschaftlichen Ordnung in allgemein gültigen, kollektiv vereinbarten Grundordnungen, in Verfassungen festgelegt; sie gewährleisten zivile und politische Rechte und sichern die Geltung ihrer Gebote durch deren Verschriftlichung und Verrechtlichung. Ein solcher, zunächst scheinbar eindeutiger Bewertungsmaßstab für den Institutionalisierungsgrad einer gesellschaftlichen Ordnung und seiner Beschreibbarkeit ist für das Beispiel mittelalterlicher Reichsversammlungen freilich nicht gegeben. In der Regel waren nämlich – und das wurde 1471 besonders offenkundig – weder die Zusammensetzung solcher Versammlungen noch deren personelle und räumliche Ordnung, die Verfahren und Spielregeln des Prozesses der Willensbildung oder aber die Modalitäten der Beschlussbekanntgabe in allgemein gültigen Grundordnungen verbindlich festgelegt. Stattdessen entstanden solche Ordnungen situativ und der gesellschaftlichen Struktur entsprechend; bei gemeinschaftlichen Zusammenkünften wurden sie immer wieder in Frage gestellt und auch immer wieder neu bestätigt. Während die Verhandlungen, die vor allem über Angelegenheiten des Reichs geführt wurden, stets mit einem Konsens der Mitglieder beschlossen werden sollten, gehörten zugleich Konkurrenz und Konflikt zu den Reichsversammlungen, denn erst in der Gemeinschaft konnten Einfluss und Rang des Einzelnen sichtbar gemacht werden. Um dieser Gemeinschaft angehören zu können, mussten die eingeladenen Teilnehmer persönlich anwesend sein. Alle Anwesenden wurden auf die gefassten Beschlüsse verpflichtet und sicherten damit ihre Befolgung zu. Gleichzeitig wurde in den inhaltlichen Debatten immer wieder das Bild einer Gemeinschaft heraufbeschworen, die sich nach außen abgrenzen konnte. Eine Geltungskraft, die über das jeweilige Ereignis der Reichsversammlungen hinaus wirkte, wurde über die Erinnerungen an politische Traditionen und frühere Reichstage geschaffen. Um also die Regelmäßigkeit der Versammlungen jener Zeit, ihre scheinbar losen Strukturen und ihre vorgeblich endlosen und ergebnislosen Debatten angemessen beschreiben und kontextualisieren zu können, so scheint es nur folgerichtig, über rein institutionelle Voraussetzungen hinaus auch zeitgenössischer Akteure zu die Verhaltensweisen, berücksichtigen. Aus Wahrnehmung dieser und Ansprüche Perspektive erscheinen spätmittelalterliche Reichsversammlungen weniger als „unvollständige“ institutionelle Gebilde. Vielmehr sind sie allgemein als Zusammenkünfte zu beschreiben, zu denen sich bevorrechtigte 71 politische Akteure auf Initiative des Herrschers selbst oder unter Berufung auf seine Autorität zusammenfanden, um über Themen zu beraten, welche für das gesamte Reich relevant schienen. Im Rahmen dieser zentralen Handlungs- und Kommunikationsforen rangen verschiedene Akteure um die Herstellung, Durchsetzung und Kommunikation von Entscheidungen und wussten dabei die Ordnung ihres gemeinschaftlichen Handelns immer wieder zu bestätigen oder neu herzustellen. 72 В. Е. Возгрин ПРОБЛЕМА ШЛЕЗВИГ-ГОЛЬШТЕЙНА В ДИПЛОМАТИИ РОССИè ПЕТРОВСКОЙ ЭПОХИ* События Северной войны 1700-1721 гг., в которые оказался втянут ШлезвигГолштейн, оказали значительное влияние на дальнейшую судьбу этого небольшого государства с датско-немецким населением, расположенного между датскими (Южная Ютландия) и германскими землями. Кроме того, в годы войны именно в герцогствах решалась проблема престолонаследия Швеции и России – во всё более близкой перспективе. Уже в 1713 г. готторпский двор сделал первые шаги к сближению с петербургским (что в конечном счёте приведёт сына герцога Карла Фридриха на российский трон). Это – основной сюжет доклада, но для правильного понимания важнейших его моментов (в частности, датско-немецкого политического конфликта и этно-национальной его составляющей) я счёл целесообразным привести во вступительной части основные сведения об этногенезе населения герцогств и о династических корнях его правителей Использование в исследовании материалов российского и, главным образом, датского государственных архивов предоставляет возможность выявить некоторые мотивы деятельности известных исторических лиц, имевшие немаловажные последствия в истории четырёх государств: Шлезвиг-Голштейна, России, Швеции и Дании. При этом особую ценность представляют материалы секретной переписки датского короля Фредерика IV с его дипломатами при петербургском дворе, а также с Петром I – в частности, в датском Государственном архиве хранятся письма царя, посвящённые голштейн-готторпской проблеме, не отражённые даже в самых полных российских публикациях1. История внешней политики Шлезвига и Голштейна в годы Северной войны – во многом история их отношений с Данией и соседними германскими землями. Эти отношения не в последнюю очередь определялись географическим положением герцогств. Для Дании они были единственным мостом в Европу – экономическим, политическим, культурным, отчего держава с древности заботилась об «исправности» этого моста. И, в первую очередь, – о его принадлежности королевству (на правах суверенного лена), которая неоднократно ставилась под вопрос хотя бы по причине двуязычия датско* Статья подготовлена в развитии научно-исследовательского проекта «Россия и Балтийский мир в средние века и новое время» (Темплан НИР, Меропритие 2,. Шифр ИАС 5.38.62.2011). 73 немецкого его населения. Для Германии герцогства также не были просто береговой пограничной землёй, самой удалённой от виртуального центра расселения немцев на континенте. С одной стороны это была граница между континентальным Востоком и океаническим Западом геополитическими северной системами Европы, с другой скандинавского Севера – и также мостом немецкого Юга между с их национальными культурами и глубоко различными типами этнопсихологии населения. Сама пограничная позиция герцогств носила двойственный характер. В периоды активизации политической жизни соседних народов Шлезвиг и Голштейн неизбежно становились театром военных действий – и расплачивались за это. В промежуточные же времена усталости и покоя они, по возможности, самоизолировались в безбурной, замкнутой жизни, что являлось важным условием развития их многопланового национального своеобразия. В этой связи целесообразно остановиться на особенностях этногенеза шлезвиг-голштинского народа. Начало этого процесса можно отнести к VIII в., когда Шлезвиг заселили датчане, а с юго-востока на территорию будущих герцогств стали проникать фризы, привлечённые плодородием местных земель. Вслед за ними сюда начали мигрировать и голландцы, причём на протяжении весьма долгого времени; позднее голландские переселенцы даже основали свой город на р. Эйдере – Фредериксстад. И лишь в начале XVIII в. в Шлезвиге стали селиться первые немцы – 600 семей перебралось сюда с юга, из Пфальца. Голштейн также осваивали голландцы, которые уже в начале XII в. осушали западное побережье каналами. Одновременно началась вендская (немецкая) и датская иммиграция, в основном на приэльбские илистые марши. Колонисты были заинтересованы в возможно более полной мелиорации переувлажнённых земель своей новой родины и приглашали на север желающих из Голландии, Фрисландии, Вестфалии и даже Фландрии. Жители упомянутых и других областей, страдавших от аграрного перенаселения, приезжали семьями и даже целыми деревнями2. Экономика герцогств традиционно была по преимуществу аграрной, что обусловливалось, среди прочего, их расположенностью на плоской равнине. При неплохой её почве и урожайности, она вполне обеспечивала негустое население герцогств средствами к существованию, являясь материальной основой для стабильности и закрытости государственной системы, которая в немалой степени сохранилась и в XIX веке 3 . Не исключено, что именно такая хозяйственная самодостаточность являлась причиной как неразвитости внешней торговли и мореходства, так и экономической неосвоенности морского берега, который в иных руках мог бы стать поистине золотым. Однако местные немцы и датчане были народом пассивным и непредприимчивым, мало 74 похожим на своих крайне активных соотчичей из Померании, Лифляндии или Зеландии. Скорее их можно было сравнить с другими прибрежными, но не морскими нациями – вроде поляков на протяжении Средневековья и почти всего Нового времени, ингерманландцев той же эпохи или великороссов в довольно длительный период первого, допетровского владения устьем Невы. Однако под столь непрезентабельной внешней оболочкой скромных жителей европейской провинции таились некие духовные достоинства, которые и являлись источником их свободолюбия, нежелания подчиниться датской короне. И эта борьба за независимость шла успешно, завершившись в конце концов, уже в ХХ в., победой. Это тем более удивительно, если принять во внимание, кого герцоги имели в противниках. На исходе XIV в. могучая Маргарита I сковала единой цепью датские острова с Ютландией, а Данию с Норвегией так, что эта скрепа держалась столетиями. А во времена Кальмарской унии Копенгаген диктовал свою волю вообще всем бывшим державам Скандинавии, включая Финляндию и Исландию. Но ни великая Маргарита, ни её преемники на датском престоле ничего не могли сделать с крошечными (по сравнению с огромным Скандинавским полуостровом) Шлезвигом и Голштейном, которые упрямо не желали становиться частью датской монархии. К этому времени на территории герцогств взаимно интегрировались датчане и немцы, принадлежавшие к единому вероисповеданию, носители двух высоких культур, также сплавившихся в единую. И у южных ютландцев с их своеобразным диалектом стало едва ли не больше общего с местными же немцами или фризами, чем с датчанами островной части королевства4. Причину этой удивительной стойкости маленького народа не стоит искать в более общем явлении духовного противостояния так называемых германизма и данизма (Deutschtum и Danskhed) 5 , поскольку население герцогства уже основательно перемешалось. Только основных этносов здесь насчитывалось три – датчане-ютландцы, немцы и фризы с голландцами, а ведь ещё были разноплемённые национальные меньшинства, причём их языки и культуры сохранялись веками. Поглощение Данией Шлезвига, непосредственно граничившего с королевством, бесконечно затруднялось тем, что это датское по своим истоками пограничное герцогство уже в Средние века вошло в особое политическое единство с имперским Голштейном. И тщетно пытались короли и их ленсманы бороться со шлезвигскими герцогами военной силой или присоединить не только Шлезвиг, но и Голштейн. Эта вековая борьба достигла единственного результата: народы двух земель, выжившие благодаря совместному сопротивлению датским королям, осознали спасительность неразрывной связи друг с другом. Причём ещё до того, как их земляк 75 волею судеб очутился на королевском троне под именем Кристиана I и привёл в 1460 г. оба герцогства к личной унии с Данией. А дальнейшие события не только военного характера вроде совместных походов, но и общий труд по сохранению мира в буферной зоне между Германией и Данией продолжали сближать шлезвиг-голштинцев до тех пор, пока они не ощутили своей полной национальной идентичности. Ничего в этом отношении не меняли и попытки разделить их. Так с 1490 г. три сословия, обладавшие избирательным правом (духовенство, рыцари и бюргерство), выбирали, хоть и не всегда единогласно, не одного, а двух или даже трёх герцогов. Но, будучи разделёнными таким образом, Шлезвиг и Голштейн сохраняли своё внутреннее единство. Оно выражалось уже в единообразных системах управления, судопроизводства, законодательства, налогообложения, и, прежде всего, обороны. Одинаковым был и уровень благосостояния основных социальных групп населения, схожими народные обычаи, модели хозяйствования. И это уже не говоря о тех видимых и невидимых нитях, которые связывали соседей в духовных и материальных сферах, совокупность которых мы называем народной культурой. Средоточием иной, высокой культуры и духовной жизни двуединого общества являлся двор герцогов Готторпских6, сам Готторпский замокдворец, расположенный в Шлезвиге и известный своей знаменитой библиотекой и кунсткамерой. Возможно, именно поэтому на шлезвигской земле был в 1665 г. учреждён с помощью местных меценатов Кильский университет. В том же направлении работала система упомянутого сословного представительства. Участники трёхсословных ландтагов обсуждали на этих единых собраниях актуальные местные проблемы и вырабатывали собственные законоположения, отстаивая с твёрдостью и убеждённостью свои права во всех вопросах управления и экономики. Несущую конструкцию сословного представительства образовывало местное дворянство, которое за время, прошедшее с поры занятия земель, превратилось из голштинского в шлезвиг-голштинское рыцарство, крепкое своими правами налогового и судебного иммунитета. Поэтому во многом благодаря этому комплоту всё сословное представительство по праву называли лучшей защитой независимости народа герцогств7. Тем не менее, национальное единство, столь прочное в старину, в XVII веке сильно пострадало. На протяжении почти всего этого столетия герцогства были поражены рядом войн, прокатившихся по их территории. В результате обладатели власти в королевских частях Шлезвига и Голштейна, то есть короли, с одной стороны и герцоги Готторпские, властвовавшие своими частями в обоих землях, с другой, стали всё более расходиться во мнениях о внешней политике, а потом даже враждовать – что случается и между братьями. О формах и результатах этой борьбы речь пойдёт ниже, а здесь стоит отметить, что она не 76 была непрерывной. В ожесточённом, иногда и военном противостоянии соперников случались и мирные промежутки. И тогда короли и герцоги собирались за одним столом и совместно улаживали общие проблемы свободы сословий, юридических нововведений, дорожных и мелиоративных работ и т. д. Такое необычное сотрудничествопротивостояние во многом объясняется историей Шлезвига, Голштейна и Южной Ютландии как части датской монархии. Во всеобщую политическую историю Европы Шлезвиг и Голштейн вошли в форме двух марок, образованных соответственно в 811 и 934 гг. Карлом Великим и его преемниками на имперском престоле. Южная граница будущих герцогств стабильно сохранялась на протяжении столетий, проходя по нижнему течению Эльбы, а северная постепенно сдвигалась в сторону датского королевства: вначале она шла по р. Эйдеру, а при Генрихе Птицелове уже достигла р. Слиен (нем. Шляй). Но датский король Вальдемар I Великий ещё в бытность принцем совершил поход за Эйдер, разбил в 1147 г. войско немецкого графа Адольфа II и получил от короля Свенда титул герцога Голштинского. Позднее этот акт был подтверждён императором Генрихом II, который даровал первому герцогу и его наследникам право на владение всеми землями, расположенными севернее Эльбы – то есть территориями Шлезвига, Голштейна и западного Мекленбурга, включая Гамбург и Альтону8. В XII-XIII вв. герцоги Южной Ютландии (Шлезвига), относившиеся к династии Готторпов, находились в вассальной зависимости от датских королей (эти земли традиционно являлись коронными ленами), от чего стремились освободиться, пользуясь всемерной поддержкой своих голштинских соседей. Однако эти сепаратистские устремления были довольно своеобразными – в первую очередь из-за близких родственных связей, так как все герцоги и короли, по крайней мере, до XV в., являлись потомками одного человека – Вальдемара II Победителя (1202-1241). Так, в 1326 г. один из герцогов даже смог по праву наследования короноваться в Дании под именем Вальдемара III. Однако недовольные этим датские дворяне подготовили закон (Сonstitutio Valdemariana), согласно которому ни один герцог готторпского дома не может быть одновременно королём Дании, и будущему королю пришлось его подписать – после чего он отказался от герцогских прав и титула9. Во второй раз королём был избран в 1448 г. племянник шлезвигского герцога Адольфа, граф Кристиан Ольденбургский, ставший основоположником этой династии на датском троне. Но перед этим он не только должен был подписаться под Сonstitutio Valdemariana, но и отказаться за себя и своих наследников от Шлезвига, который перешёл во владение герцога Адольфа, первого из глав Готторпского дома, объединившего под 77 своей властью Шлезвиг и Голштейн. Это обладание имело не только фискальную ценность. В ситуации, когда германские курфюрсты и короли всё чаще обращали взоры на европейский Север, политическая позиция герцогов обретала огромную важность для Дании. Поэтому уже в начале XVI в. более значимой для будущего была прочность позиции датских королей в Шлезвиге и Голштейне. Они вернули себе титул герцогов Шлезвиг-Голштинских, с чем была связяна их обязанность консультироваться с местным дворянством перед принятием некоторых решений. Однако они не ездили на юг перед каждым очередным восхождением на престол и были поэтому менее связаны законом там, чем в собственном королевстве. Как герцог немецкого Голштейна, очередной датский король автоматически становился и имперским князем (обязанным лояльностью императору), а также членом округа Нижняя Саксония, одного из административных и военных образований, на которые империя разделилась в конце XV века. К этому времени в результате захватов, обменов, продаж или наследований по частям, земли, именуемые для простоты герцогствами Голштейном и Шлезвигом, на самом деле представляли собой область куда более пёструю в этническом и ещё более – в административно-политическом смысле. Первое было членом империи, второе – нет. Вместе же они выглядели как некий пазл, сложившийся из земель, часть которых управлялась королём Дании в качестве герцога Шлезвиг-Голштинского, другие – исключительно герцогами, третьи – различными членами датского дома Ольденбургов, администрация четвёртых осуществлялась совместно королями и герцогами. Поэтому здесь и ниже в докладе прослежена историческая судьба лишь самых крупных государственных образований и их политических лидеров. Отношения между ними по временам менялись от вполне добрососедских до откровенно враждебных. Но вторые преобладали, отчего уже к началу Нового времени датские короли считали герцогов наследственными врагами – и наоборот. Впрочем, как говорилось ранее, выпадали и спокойные полосы, когда в герцогствах царили мир и покой, как например, в период, начавшийся во втором десятилетии XVII в. Он продолжился необычно долго, до середины столетия, когда в Копенгагене впервые стало известно о начавшемся сближении готторпского дома со шведским. Герцог Фридрих III, которому политическое давление короля Кристиана IV казалось чрезмерным, сблизился с Карлом Х Шведским, приняв участие на мирных переговорах в Брёмсебро в 1645 г., где поддерживал его сторону. А затем Карл женился на дочери герцога Хедвиг Элеоноре. И зять его не разочаровал: после очередной войны с Данией, он добился включения в Роскильдский договор 1658 г. статей, расширявших герцогские права – Готторпы стали практически независимыми правителями, в том числе и герцогской части Шлезвига 10 . 78 Впрочем, до полного суверенитета ещё было далеко: Шлезвиг-Голштейн управлялся совместной королевско-герцогской администрацией (Kommunion), и это отягощение самостоятельности Готторпов ликвидировано не было. Но нелёгким оказалось и положение Дании. Отныне в сердце этого государства утвердился политически чуждый анклав, который делал величие и мощь королевства ущербными и неполноценными. Отныне те же шведы могли когда угодно ввести свои войска в основную часть державы – на юг Ютландского полуострова – без согласия королей. В то же время флот, базировавшийся в Стокгольме, постоянно угрожал безопасности датских островов, что представляло собой уникальную в истории Дании, постоянную угрозу. Именно она заставляла Кристиана IV постоянно стремиться изменить это положение силой – у него просто не было иного выхода. Эта опасность стала постоянной для Швеции, да и Шлезвиг-Голштейна тоже. К этому вела и вся «южная политика» датского короля. Очередная датско-шведская война, которую Карл Х начал с целью окончательно подчинить себе Данию, окончилась в 1660 г. победой шведов и Копенгагенским миром, согласно которому Кристиан IV сохранил свой суверенитет. Но и герцог тоже, причём он подтвердил это право в статьях Роскильдского договора 1658 г., которые теперь были гарантированы великими державами Англией, Нидерландами и Францией. С другой стороны герцог Кристиан Альбрехт с ещё большей энергией, чем его отец добивался полной независимости от Дании. Он требовал передачи в герцогскую казну всех доходов и налоговых сумм, собираемых с его подданных, денег, которые по традиции поступали в общую, королевско-герцогскую кассу. В 1675 г., когда был решён вопрос о браке Карла XI Шведского и Ульрики Элеоноры, сестры Кристиана V Датского, политики Копенгагена вновь начинают вплотную заниматься готторпским вопросом. В июле открываются переговоры между герцогом Кристианом Альбрехтом об обмене земли Ольденбурга-Дельменхорста на готòорпские амты Тёндер и Обенро, что должно было округлить владения и герцога, и датского короля. Переговоры были прерваны сообщением о сокрушительном поражении шведских войск в Бранденбурге, под Фербеллином. Воспользовавшись этим ослаблением Швеции, датский король арестовал герцога и принудил его к временной передаче Дании своих войск и крепостей. Кроме того пленник должен был поступиться своим суверенитетом, которого его отец добился по Роскильдскому миру 1658 г. Был заключён особый акт (Рендсборгский рецесс от 10. 07. 1675 г.), согласно которому Кристиан Альбрехт был принуждён отказаться и от других привилегий Роскильдского мирного договора (возобновление герцогского ленного права на своей части Шлезвига). Он также признал 79 право Дании на постоянное нахождение отрядов коронного войска в определённых местах герцогства. Более того, Шлезвиг-Голштейн утратил право на самостоятельную внешнюю политику – ему запрещалось вступать в любые союзы без согласия датского короля, а доходы от герцогств были разделены надвое. Отныне часть их шла в герцогскую казну, часть – в королевскую кассу, находившуюся в Рендсборге11. Затем герцог был выпущен на свободу, внешне примирившись с утратой своих прав. Однако после Рендсборгского мира Кристиан V действительно стал вести себя на готторпской части Шлезвига как самодержавный монарх. Он начал снос укреплений вокруг Тёндера (защищавшего Шлезвиг с севера), подданные герцога были обложены контрибуцией, а его правительство переведено из старой кильской резиденции в Копенгаген. Тогда Кристиан Альбрехт отправился со своим двором в Гамбург, где объявил, что его согласие на уступки в Рендсборге были вынужденными и он отказывается от них. После чего датские войска оккупировали готторпский Шлезвиг, а король освободил местных чиновников (и вообще всё население) от клятвы верности бежавшему герцогу12. Летом 1677 г. Кристиан V начинал войну со Швецией за Сконе и другие провинции, утраченные по Роскильдскому миру. Сконе и Блекинге были отвоёваны, шведы отступили к Смоланду, но союзница шведов Франция объявила Дании войну. Это сделало поражение датчан неизбежным – они оставили Сконе и 23 августа 1679 г. заключили мир в Фонтенбло. Согласно этому трактату все положения Роскильде восстанавливались. Но уже в мае 1684 г. король объявил весь герцогский Шлезвиг принадлежностью короны. Датские войска заняли замок Готторп, а место отсутствовавших готторпских министров заняли датские13. По некоторым данным Кристиан V следовал примеру Людовика XIV в его политике реюньонов и столь же успешно достиг при этом давней цели датских королей. Следует заметить, что впоследствии король всё-таки требовал лишить герцога права иметь собственные крепости и армию. Однако тот отправился за помощью у императору, и его дело рассматривалось на рейхстаге, собравшемся в Регенсбурге. Здесь он получил поддержку Великого курфюрста, озабоченного возрастанием мощи Дании, дело шло к счастливому для герцога завершению, а тут ещё произошла полная перемена ситуации на европейском политическом театре, которая дополнительно укрепила его позиции. В борьбе за равновесие в Европе, нарушенное Францией, сложилась коалиция при участии императора и английского короля (и нидерландского штатгальтера) Вильгельма III Оранского. В то же время ряд германских князей, обеспокоенных политикой датчан в отношении герцогств, стали опасаться дальнейшей экспансии королевства в южном 80 направлении. Для того, чтобы избежать военных действий на севере император созвал в Альтоне посреднический конгресс. Державы, участвовавшие в нём, несмотря на свои внешне миролюбивые цели, проводили в ходе заседаний весьма жёсткую политику, граничившую с «узаконенной» агрессией в направлении Дании. Так, Швеция и Люнебург выступили с совместной декларацией, заявив, что введут войска на датские земли, если та не предоставит к 20 мая 1689 г. полной реституции, то есть не вернёт герцогу его прежние права. Датский король, ставший к тому времени союзником Людовика XIV и уже поэтому опасавшийся императора и морских держав, был вынужден подписать 20 июля 1689 г. Альтонский договор, согласно которому герцог Кристиан Альбрехт объявлялся равноправным королю, восстанавливал все свои владения и суверенные права, в том числе и на ведение самостоятельной внешней политики. Однако его суверенитет и теперь не стал полным. Герцог был вынужден подтвердить так называемые унионы – ряд договоров, подписанных королями и герцогами в XV-XVII вв., лимитировавших количество солдат и мощь крепостей в герцогствах. Кроме того герцог не мог принимать у себя иностранные войска. Этот акт был тем весомее, что его гарантами стали император и два курфюрста – Бранденбурга и Саксонии, а также морские державы 14 . Объявленный в Альтонском договоре суверенитет герцога и содержание унионов были в таком противоречии, что датско-готторпские столкновения стали неизбежны, так как герцог в осуществлении своих прав как суверенного правителя не мог не нарушать пунктов нового соглашения. Таким образом Дания в ожидании очередного конфликта могла надеяться только на поддержку гарантов Альтоны, а герцог – лишь на Швецию. Карл XI Шведский не остался равнодушным к такому повороту в судьбе своего родственника и направил в герцогства, вопреки договору, 1 800 солдат для помощи в возведении новых крепостей. Гаранты договора промолчали. А когда строительство закончилось, и шведы могли возвращаться, то 600 человек из них осталось. С этого эпизода начинается почти постоянное присутствие на шлезвиг-голштинской территории шведских военных, помогавших герцогам, среди прочего, в создании собственных вооружённых сил, против чего теперь не мог возражать и датский король. А в целом в эти годы наблюдается неожиданное потепление в датско-готторпских отношениях, ранее исключительно напряжённых. Теперь король спокойно относился к возведению новых стен и башен в Тёндере и других крепостях близ шлезвигско-датской границы, а Кристиан Альбрехт склонялся к мысли о том, что дружить с Данией выгодней, чем враждовать. Не исключено, что эта перемена объяснялась и нормализацией датско-шведских отношений 81 именно в 1690-е годы: в Европе шла большая война, и оба скандинавских нейтрала заключили пятилетний оборонительный, а затем и торгово-мореходный союзы. Конечно, такая перемена политического климата не была всеобъемлющей, да и странно было бы этого ждать от бывших наследственных врагов. И, конечно, далеко не без политического расчёта герцог вёл переговоры о помолвке своего наследника Фридриха со шведской принцессой Хедвиг Софией – на всякий случай. Очевидно, из тех же соображений он несколько лет не отпускал от себя шведских военных, хотя Карл XI неоднократно требовал их возвращения домой. Не наблюдалось и естественных для союзников датско-шведских выступлений (например, совместных деклараций) по поводу важнейших политических акций европейских держав. Для этого у короля и герцога было слишком мало общих интересов, старые же, нерешённые противоречия оставались весьма глубокими. А после 1694 г. стал понемногу снижаться и уровень отношений между Данией и Шлезвиг-Голштейном. В этом году умер Кристиан Альбрехт, властитель многоопытный и гибкий, умевший чередовать неуступчивость с толерантностью. Новый герцог Фридрих IV, не прошедший тяжёлой политической школы своего отца, был нетерпелив и нетерпим. К тому же он, человек молодой, жаждал воинской славы, отчего былая вражда с северным соседом неизбежно должна была вспыхнуть с новой силой. Для этого воинственного герцога не существовало полутонов. У его небольшой державы был смертельный враг – Дания и близкий друг – Швеция; исходя из этой несложной схемы он и действовал. Герцог уволил старых, осторожных отцовских советников, назначив на их место новых, более решительных. Затем Фридрих возобновил брачные переговоры в Стокгольме, одновременно требуя от будущего тестя вспомогательные войска – и Карл XI шёл навстречу обоим желаниям, изъявив отцовское согласие на брак дочери и выделив для герцога отряд в пять пехотных рот. Тогда же Фридрих созвал ландтаг, где предложил обсудить политическое завещание покойного отца, в котором Кристиан Альбрехт призывал наследника жить с Данией мирно и обновить с ней унию. Однако члены ландтага услышали от его преемника нечто совсем иное. Герцог призывал подтвердить его право на мобилизацию войска по любому поводу, на расширение крепостного строительства и на заключение союзов с любой державой. В то же время он огласил своё твёрдое решение не возобновлять в будущем унию с датским королём 15 . Другими словами, это было воскрешение старинной политики жёсткого противостояния Дании – причём, кажется, без каких-либо поводов со стороны королевства. Однако попробуем выяснить, а имелись ли у герцога какие-то альтернативные политические варианты? Выбор их накануне Северной войны был невелик. То есть, 82 гораздо менее богат, чем для любой более крупной державы. Один путь вёл к полному подчинению шведской стратегии всемерного подавления Дании, к участию герцогств в силовом решении этой задачи. Второй – к отказу от шведской поддержки в традиционном противостоянии герцогов и королей. При этом в дальнейшем можно было рассчитывать лишь на милости Копенгагена, пока и насколько это будет соответствовать целям датчан. На такое превращение своей земли в послушного датского сателлита Фридрих IV пойти не мог, он избрал первый путь как избавлявший герцогства от угрозы лишения их суверенитета датским королём. Между тем плата за свободу оказалась чрезвычайно высокой. Шлезвиг-Голштейн вскоре оказались втянутыми вместе со Швецией в Северную войну, что принесло населению герцогств неисчислимые бедствия. Впрочем, Фридриха IV такой поворот событий врасплох не застал. Осенью 1698 г. состоялась, наконец, его свадьба с сестрой Карла XII, а когда он возвращался из Стокгольма, то с ним ехал генерал-квартирмейстер шведской армии К. Стюарт. В Шлезвиг-Голштейне этот ближайший советник своего короля должен был обследовать состояние вооружённых сил герцога на предмет их боеготовности. Затем под его профессиональным контролем началось восстановление и усиление линии укреплений на датской границе. Великая Северная война была развязана Петром I, создавшим накануне антишведский Северный союз, в который кроме него вошли датский король Фредерик IV и курфюрст Саксонии Август II. Союзники разработали общий план военных действий, в котором на каждого из них была возложена отдельная стратегическая задача. Но Дания начала военные действия раньше определённого ей срока, так как на её южных границах создалось крайне угрожаемое положение: в июле 1699 г. Карл XII ввёл на территорию Шлезвиг-Голштейна 1 200 шведских солдат и расположил их у датской границы, что явилось очередным нарушением Альтонского трактата 16 . Датская сторона никак не отреагировала – Кристиан V лежал на смертном одре. Поэтому перчатку, брошенную Фридрихом IV, поднял его сын, Фредерик IV, хоть и не сразу. Через полгода после смерти старого короля, в марте 1700 г., датская армия в количестве 18 000 человек вторглась в Шлезвиг и осадила главную крепость герцогства, Тённинг, расположенную у устья Эйдера. В ответ с юга на землю Голштейна вступают и соединяются с герцогской армией шведские и союзные люнебургские войска. Фредерик IV вынужден снять осаду крепости и начать сдерживающие бои, стремясь не пропустить противника к датской границе. Между тем Карл XII, воспользовавшись тем, что основные силы датской армии скованы в герцогствах, высаживает своё войско у Хумлебэка, в непосредственной близости от датской столицы, угрожая бомбардировать и сжечь её. Находившийся в герцогствах с основной армией датский король, не видя иной возможности спасти 83 обречённый Копенгаген, заключил 18 августа 1700 г. в голштинском замке Травенталь мирный договор с герцогом. После чего шведы были вынуждены снять осаду столицы противника, вышедшего из войны. Согласно этому акту, Фридрих IV получил подтверждение всех своих суверенных прав и 200 000 талеров в возмещение военных убытков 17 . Собственно, с международно-правовой точки зрения это было повторение основного смысла Роскильдского трактата 1658 г., вплоть до того, что в Травентале был продлён союз герцогств с Данией и возобновлено совместное управление духовенством, рыцарством и городами. Но одновременно герцог получил право набирать собственную армию, основывать новые крепости и вступать в союзные отношения с иностранными державами. После чего Дания на 9 лет, а герцогства – на ещё больший срок были избавлены от ужасов войны. Тем не менее, воинственный Фридрих IV отправился со своим другом Карлом XII в поход против Августа II и пал в битве под Клиссовом (1702). Его вдова Хедвиг София вернулась в родной Стокгольм вместе с двухлетним сыном Карлом Фридрихом, который являлся наследником не только герцогского, но и шведского престола – в случае, если у Карла XII не появится сына. Но малолетнему герцогу с этой стороны конкуренция не грозила – его коронованный дядя всю жизнь избегал женского общества и сошёл в могилу бездетным. А о желательности наследования престола именно герцогом предусмотрительный шведский король неоднократно заявлял задолго до своей смерти18. Пока же верховное управление герцогствами осуществлял другой дядя (брат покойного отца) герцога и его опекун Кристиан Август, носивший высокий чиновничий ранг администратора, а позднее принявший сан и титул Любекского епископа, что придало ему дополнительный политический вес. Как только Карла Фридриха научили подписываться, он скреплял своим автографом важнейшие акты страны, не всегда ещё понимая их смысл. Фактическое же, будничное руководство внутренними делами Шлезвиг-Голштейна находилось в руках тайного советника герцога Веддеркопа, чиновника ответственного и, по всеобщему мнению, преданного герцогскому дому19. Но уже тогда рядом с администратором появляется совсем иная фигура, которой было суждено сыграть в судьбе готторпского дома, да и всего Шлезвиг-Голштейна зловещую роль. Это был некий барон из авантюристов-иммигрантов по имени Г.Х. Гёрц. И, что хуже всего, он был интриганом незаурядным и талантливым, ярким представителем эпохи кабинетной политики. Прошло совсем немного времени после его появления во властной элите герцогства, и он стал плести сети заговора против своего шефа Веддеркопа, пока не добился его отставки и заключения в одной из башен Тённинга, отсудил в 1708 г. его именье, а затем стал настаивать и на казни старика20. 84 К началу фактического правления Г. Гёрца относится так называемый «Фрактурный кризис», очередное ухудшение отношений между герцогствами и королевством, инициированный Фредериком IV. Причиной этого конфликта стала проблема оформления официальных актов державы. Имя короля в них традиционно ставилось на первом месте, герцога – на втором, что всех устраивало. Но теперь Фредерику IV этого стало мало, и он настаивал на выделении своего имени особым шрифтом, так называемой «парадной фрактурой». Барон Гёрц был против – согласно Роскильдскому и Альтонскому трактатам король и герцог в качестве суверенных властителей пользовались равными правами. Переговоры по этому поводу длились 5 лет, но компромисса достичь не удалось, отчего деятельность общего правительства прекратилась, как и заседания совместного датскоготторпского Верховного суда. Появилась и вторая, ещё более серьёзная причина расхождения между официальными Копенгагеном и Готторпским замком. Ещё при жизни прежнего епископа Любекского необходимо было выбрать ему коадьютора, который по закону являлся бы его наследником и преемником всех прав, в том числе и имущественных – а они были немалыми. Голоса капитула Любекского собора разделились между готторпским администратором Кристианом Августом и королевским братом принцем Карлом. Поэтому никакого немедленного решения по этому делу принято не было, но когда в 1705 г. старый епископ умер, то администратор вступил в его права явочным порядком, введя в соседний Любек роту гренадеров. После чего и король направил в епископство свой отряд, который вытеснил голштинцев. Дело шло к вооружённому конфликту, чего не могли допустить гаранты Альтоны. Но тому времени они уже не первый год вели войну за Испанское наследство, которая как раз в 1705 г. вступила в свою решающую фазу. Поэтому морские державы должны были срочно покончить с новым кризисом, не отвлекаясь от военных действий, что они и устроили проверенными денежными средствами. На любекской кафедре остался Кристиан Август, а принцу Карлу Анна Английская и нидерландские Штаты выделили значительную сумму в ежегодную пенсию, чем тот и удовлетворился21. Конфликт был таким образом улажен, но он получил продолжение в совсем иной сфере. Для недопущения впредь подобных административно-имущественных разногласий, угрожавших миру между герцогствами и королевством, шлезвиг-голштинские рыцарство и духовенство в 1708 г. постановили возобновить деятельность общего Верховного суда и совместных правительства и ландтага. Однако в этом вопросе вдовствующая герцогиня и Фредерик IV впервые за весь период регентства нашли общий язык, не желая восстановления старинных прав трёх сословий. Был издан общий для обеих частей державы закон от 31 марта 1709 г., согласно которому вместо рыцарских ландтагов 85 отныне стали собираться лишь их конвокации или советы, в которых могли участвовать рыцарство и прелаты – но не бюргерство 22 . Решения же конвокаций имели на общих правительственных ландтагах лишь рекомендательное или совещательное значение. В том числе и в сугубо внутренних делах герцогств, где ранее сословия располагали законодательным правом. Закон 1709 г. был составлен с живейшим участием барона Гёрца, властные полномочия которого, весьма возросшие после смерти вдовствующей герцогини (1708), теперь стали в Шлезвиг-Голштейне почти единоличными. Этому относительному сближению между королевским и регентским правительствами положили конец события на театре Северной войны. После Полтавы Фредерик IV вернулся в Северный союз и снова вступил в войну со Швецией. В ноябре 1709 г его войска высадились в Сконе, но уже в марте 1710 г. были разбиты местным генерал-губернатором Магнусом Стенбоком. Затем боевые действия перенеслись в обширный регион шведской Померании, где встретились датские, саксонские и российские союзники. Шведские гарнизоны местных крепостей многократно уступали им в численности, и датчанам даже удалось оккупировать провинции Бремен и Ферден, а русские начали длительную осаду Штральзунда. После чего корпус М. Стенбока был переправлен на южный берег Балтики, в битве при мекленбург-шверинском городке Гадебуше 20 декабря 1712 г. наголову разбил Фредерика IV. Однако под давлением многократно превосходящих сил союзников победитель был вынужден двинуться через Мекленбург и епископство Любекское к дружескому Голштейну. Целью шведов теперь становится завоевание Ютландии с помощью герцогских войск, что заставило бы Данию, по расчётам Карла XII, снова выйти из Северного союза23. Однако распутица весны 1713 г. превратила для М. Стенбока путь на север в непроходимые болота, что заставило шведов оставить план о марше-броске и искать убежища в герцогствах. Наиболее мощной крепостью в тех краях являлся Тённинг. Но доступ в него был закрыт в силу давно уже объявленного готторпским правительством нейтралитета в Северной войне – Гёрц лично заверил в этом Фредерика IV сразу после битвы у Гадебуша24. Тем не менее, барон в январе месяце заключил через администратора Кристиана Августа тайное соглашение со шведами о включении в будущий генеральный мирный договор статьи о восстановлениè владетельных прав герцога на Пиннебергский и Сегербергский округа – вопреки планам датского короля, давно на них претендовавшего. В уплату за это обещание Стокгольма Гёрц обязался предоставить Стенбоку убежище в Тённинге, что означало бы, среди прочего, фактический выход герцогств из нейтралитета. Поскольку же комендант крепости Ц. Вольф строго придерживался старых инструкций, ему было предоставлено письменное распоряжение герцога о впуске шведов в крепость, 86 по некоторым данным тут же, без обращения в Стокгольм, сфабрикованное Гёрцем 25 . Когда же и это не подействовало, то администратор лично направил Вольфу соответствующее подтверждение воли герцога – также письменное. Ворота Тённинга были открыты, шведы таким образом спасены, хотя окружение крепости войсками союзников отрезало им путь к возвращению на оперативный простор. В это время Гёрц делает попытки сближения с Северным союзом. В отношении России эта инициатива не находила отклика, пока в армии находился Пётр. Но как только царь возвратился домой, барон нашёл более подходящий объект для своих интриг. Это был оставшийся в качестве командующего экспедиционной российской армией А.Д. Меншиков. Князь благожелательно внимал Гёрцу, излагавшему планы сближения между готторпским и русским дворами. Более того, он первым предложил голштинцу закрепить это сближение помолвкой тринадцатилетнего герцога с дочерью Петра Анной 26 . Посланник Готторпа в России граф Х.Ф. Бассевич позднее сообщил в своих мемуарах, что Гёрц подкупил Меншикова с тем, чтобы использовать влияние князя в своих интересах, – и тот начал втайне от датчан снабжать провиантом осаждённых в Тённинге27. Очевидно, этих неравномерных поставок для 11 000 шведов, запертых в небольшой крепости, всё же не хватало, так как они вскоре начали переговоры об условиях сдачи. В то же время Фредерик IV счёл, что действия Гёрца, администратора и других голштинцев бесспорно доказывают факт нарушения герцогством соглашения о нейтралитете, то есть односторонней помощи их Швеции. Поэтому и король счёл возможным нарушить Травентальский договор, гарантировавший герцогский суверенитет. 13 марта 1713 г. им был издан Патент, обращённый к рыцарям, прелатам и остальным жителям этой земли с заявлением, что они снова в королевской, а не герцогской власти. Соответственно все налоги, сборы и подати должны доставляться не в Готторп, а в шлезвигскую Канцелярию королевской казны в Рендсборге. Таким образом, за герцогом остался только его титул, он превратился во властителя без владений. Символическим актом, завершившим эту драму, стало лишение кунсткамеры наследственного замка его лучшего украшения – уникального Готторпского глобуса, увезённого Петром в Петербург, причём явно с согласия Гёрца28. Очевидно, последние события показали осаждённым в Тённинге всю бессмысленность сопротивления, и 20 мая они согласились выйти из крепости, после чего Стенбок был отправлен датчанами в один из королевских замков (где и оставался до конца жизни). После чего ворота крепости снова закрылись, осада продолжилась: Фредерик IV твёрдо решил снести крепостной пояс этой главной опоры сопротивления герцогств натиску с севера. Та же судьба ожидала и остальные крепости Шлезвига, а 87 ограбление местных городов и сёл шло ещё с зимы. Причём неизвестно, от кого они больше страдали – от короля или его союзников. Особенно досталось при этом герцогским областям Эйдерстеду, Хусуму и Фредериксстаду29. Администратор пытался смягчить гнёт оккупации, в чём ему помогал Меншиков – по указанной выше причине подкупа. Как вспоминал Х.Ф. Бассевич, князь «с жаром держал сторону епископа-регента, несмотря на повеление царя объявить всем дворам, что государь этот (то есть герцог – В.В.) обнаружил к Швеции явное пристрастие, которое оправдывает действия Дании»30. Помощь, которую командующий оккупационной армией Меншиков вопреки воле 31 царя оказывал администратору и Гёрцу, была слишком значительной, чтобы оставить её без внимания. Особенно вызывающими стали выглядеть действия князя после того, как осенью 1713 г. Тённинг пал, и там была обнаружена переписка администратора с комендантом Ц. Вольфом. В ней шла речь относительно впуска М. Стенбока в крепость, подтвердившая враждебность герцогств Северному союзу. Поэтому Фредерик IV направил главе своего посольства в России кабинет-секретарю П. Фальку инструкцию с распоряжением сообщить Петру «как можно более чувствительным образом» о том, что вред, наносимый Меншиковым общему делу «скоро невозможно будет исправить»32. С некоторым опозданием царь узнал и о причастности светлейшего князя к голштинскопрусским переговорам, в ходе которых Гёрц склонял короля Фридриха I к разгрому войск, осаждавших Тённинг. Тогда Пётр во всеуслышание заявил, что будет считать своим врагом каждого, кто откроет враждебные действия против Дании – и это помогло33. Затем он отозвал Меншикова в Россию, предварительно извинившись перед Фредериком IV за действия князя и попросив короля предать их забвению34. Когда же Меншиков явился на глаза разгневанному царю, тот принудил князя написать унизительное «Оправдение…», нечто вроде объяснительной записки, которое приложил к своему очередному письму Фредерику IV35. Однако Гёрц отнюдь не был обескуражен провалом своей попытки вбить клин между северными союзниками. Он отправил в Петербург готторпского кабинет-секретаря Негеляйна с новой миссией. Тот должен был убедить Петра в необходимости новой декларации, которая сделала бы возможной прусскую помощь герцогу против Дании. Но своей цели этот посол, рассчитывавший получить в России поддержку Меншикова, не достиг. Едва избежавший жестокой кары за свои интриги в герцогствах – по сути, во вред России – перепуганный Меншиков избегал даже встреч с Негеляйном36, тем более, что политика Петра в это время была направлена в прямо противоположную сторону. Царь стремился превратить прусского короля в полноценного союзника, а вовсе не ссорить его со своим старым соратником Фредериком IV. После этого в Россию и был послан Х.Ф. 88 Бассевич, на которого Гёрц возлагал куда большие надежды. Новый посланник превосходил Негеляйна по ловкости и опыту, да и миссия его была скромнее. Он должен был всего-то склонить Петра к поддержке юного герцога – ведь царь был единственным, кто мог бы смягчить позицию Фредерика IV по отношению к злосчастному Карлу Фридриху. Кроме того Бассевич вёз с собой предложение помолвки герцога с Анной Петровной 37 . Эта миссия была тем более выполнима, что брак такого рода отнюдь не должен был выглядеть в глазах российского императора каким-то мезальянсом. Напомню, что предполагаемый жених имел прекрасные виды на корону Карла XII, ждать которой оставалось недолго: этот король лично вёл своих солдат в сражения, отчего многие пророчили ему скорую смерть38. Но миссия и этого готторпского посла провалилась, причём сразу по двум причинам. Во-первых, если при петровском дворе никто, кроме князя В.Л. Долгорукова, не знал, что в Шлезвиге Меншиков был подкуплен врагами Северного союза, то приятельские отношения датского посла со светлейшим князем были у всех на виду. Нужно заметить, что у всесильного Меншикова друзей в царском окружении не было. Одни ему завидовали, другие опасались и уж точно злорадствовали по поводу немилости у Петра, в которую по своей вине угодил светлейший. В этой зоне отчуждённости оказался и приятель князя Бассевич, что крайне затруднило его миссию. Во-вторых, больше всех русских вредил голштинцу секретарь датского посольства П. Фальк. Он дольше находился при русском дворе, успев обзавестись влиятельными знакомыми и оттого располагал немалыми возможностями ставить в палки в колёса Бассевичу, в миссии которого не без оснований видел угрозу делу Северного союза. Имело определённое значение и отношение к Меншикову датского короля, которого Пётр считал самым ценным из своих союзников и к мнению которого прислушивался. Фредерик же, не без оснований считавший князя сторонником герцога и имевший к тому немало доказательств, неоднократно побуждал Фалька почаще напоминать царю о былых «в высшей степени вредных компромиссах» (höchst präyuditzirlichen Vergleichе), которые Меншиков допускал по отношению к герцогу в своё время 39 . А поддерживать настороженность Петра по отношению к Меншикову для Фалька не составляло большого труда, поскольку князь и после возвращения в Россию не прекратил своей «великой и безответственной болтовни» в пользу герцога Готторпского40. И в своих посланиях царю король рекомендовал отстранить Меншикова от любого участия в дипломатии Северного союза41. Одновременно Фальк настаивает на удалении голштинского посланника вообще из России. Ему стало известно о начавшейся личной переписке Петра с Бассевичем (они ещё 89 не встречались), и датчанин в беседе с царём выразил своё недоумение: от него, представителя короля-союзника, скрывают сам факт переговоров с враждебной Дании стороной, к тому же пытающейся расколоть Северный союз. Вначале эти представления успеха не имели. Царь попросту запретил Фальку вмешиваться в его дипломатические дела42, чего и стоило ожидать. Однако вскоре в датское посольство пришло сообщение о том, что информация о российско-голштинских переговорах, враждебных Дании, публикуется в голштинских газетах и таким образом используется регентом- администратором с целью опосредованного давления на Фредерика IV 43 . Понятно, что Фальк использовал в своём преследовании Бассевича и эту информацию. А голштинец тем временем продвигал свою матримониальную миссию. Вначале он писал Петру о возможном браке своего герцога не с Анной Петровной, а с одной из царских племянниц. Истинные же намерения готторпского двора посланник вначале открыл лишь одному человеку – канцлеру Г.И. Головкину, чтобы тот осторожно подготовил царя к иному варианту сближения двух династий. А когда об этом стало известно и Екатерине I с Меншиковым, то оба они приняли горячее участие в деле на стороне Бассевича. Причиной здесь были, с одной стороны – низкое происхождение царицы, мечтавшей таким образом возвысить свою дочь в глазах Европы, с другой – старые и небескорыстные симпатии Меншикова к Голштейну. Или, как выразился Фальк: «первая по амбиции – соединить свою дочь с таким знаменитым родом, второй – чтобы укрепить связи, которые он имеет с дворами прусским и готторпским»44. Первые личные встречи Петра с Бассевичем произошли в Риге лишь в феврале 1714 г. На них царю были вручены памятная записка («Мемориал») герцога, где тот предлагал свою дружбу и делал конкретные предложения смягчения, по возможности, датскоголштинских отношений с российской помощью. Содействовать этому было в силах императора, тем не менее Пётр ограничился ни к чему не обязывающимся заверением в готовности поддерживать с герцогом тёплые отношения, а остальные пункты мемориала обошёл молчанием, предложив Бассевичу продолжить переговоры в Петербурге. Итак, царь принял голштинца, предложил ему остаться в России, но переговоры стал явно затягивать. Нетрудно предположить, что на данном этапе он прибег к этой тактике по той причине, что и Фредерик IV, который на международных переговорах в Брауншвейге упорно отвергал любые попытки третьей стороны вмешаться в его готторпские дела, видимо, ожидая результатов осады Тённинга45. К этому времени относится весьма важное сообщение Г.И. Головкина, которое он сделал П. Фальку: Петру, неизменно поддерживавшему Фредерика IV, вовсе не по душе жёсткие меры, которые этот король 90 применяет к Шлезвиг-Голштейну. Об этом посол незамедлительно сообщил одному из ближайших советников своего короля, Сехестеду46. В то же время Пётр был, бесспорно, заинтересован в как можно более скором взятии и разорении Тённинга. Столь долгая осада мощной крепости требовала постоянной ротации датских войск, которые именно по этой причине не могли выполнить важнейшую часть датско-российского стратегического плана. А именно, датчане должны были высадиться в Сконе и, в случае успеха, осадить Стокгольм. Поэтому, когда известие о падении шлезвигской твердыни достигло Петербурга, царь не смог скрыть своего удовлетворения от того, что «этот старый гнойник вскрыт, наконец, одним ударом» 47 . Таким образом, его отношение к голштинской проблеме вполне чётко определилось, и с этим ничего не могли поделать ни Меншиков, ни Екатерина I. Мало того, царь внёс свой вклад и в дальнейшую судьбу далёкого герцогства. В феврале, сразу по получении известия о взятии Тённинга он просит Фалька передать королю своё мнение: крепость должна быть разрушена, а в начале марта повторяет эту настойчивую просьбу48. Судя по всему, участь Тённинга была решена. Впрочем, Гёрц ещё пытался спасти положение, рассылая в иностранные ведомства европейских держав памятные записки, в которых указывал на противоречие международному праву как сам факт осады города нейтрального герцогства, так и планов на разрушение его крепостных стен. Получил такой мемориал через Бассевича и Пётр, но, насколько известно, оставил его без комментариев. По сути, самоустранился единственный политик в Европе, который ещё мог спасти Тённинг – никого иного Фредерик и слушать бы не стал. Положение снова пытался спасти Меншиков. Он уверял Бассевича, что всё ещё можно уладить и советовал посланнику предложить Петру план передачи Тённинга в секвестр какой-либо третьей державе, которая могла бы сохранить как нейтралитет крепости, так и её фортификационные сооружения. Голштинец последовал совету князя, передав царю через Г.И. Головкина два мемориала. В первом было изложено предложение Меншикова, а во втором – очередные уверения в полном нейтралитете герцогства и незаслуженности предполагавшейся кары. Аргументы этих мемориалов были слишком слабы для столь полно информированного политика как Пётр. Поэтому царь отклонил просьбу о вмешательстве, заметив при этом, что готторпский двор «сам навлёк на себя всё, что произошло» (“s’etait affrireé Elle meme tout ce qui est arrive”), и взятие крепости Фредериком – поступок справедливый и правый 49. А через три дня в Петербург пришло письмо В.Л. Долгорукого, в котором посол сообщал о найденных в захваченной крепости письмах администратора к Ц. Вольфу 50 , спасших шведский корпус от разгрома. Эта новость могла лишь убедить царя в правильности избранной им позиции, и он тут же 91 отправил Фредерику послание, в котором не содержится никаких ходатайств о сохранении укреплений, но лишь пожелание окончить «голштинское дело чрез дружебное примирение»51. Своё полное завершение этот эпизод в завязавшихся датско-готторпско-российских отношениях получил ещё через полмесяца. Датский курьер доставил в Петербург копии с тённингских писем. Они были размножены Фальком и переданы не только Петру, но и всему дипломатическому корпусу – ведь это был первоклассный компромат на готторпское правительство, полностью оправдывающий действия датского короля. После чего, сообщает в Копенгаген посол, даже наименее склонные к Дании дипломаты были поражены двуличием и коварством Гёрца. Понятно, что это мнение они распространяли и на весь готторпский двор. Общую реакцию на взрыв этой дипломатической бомбы кратко выразил Пётр, заметив, что «узнаёт в готторпцах добрых шведов»52. Спасти положение вновь пытались Екатерина и Меншиков – каждый по-своему. Однако старания эти успехом не увенчались. Более того, раздражённый ими царь вновь заинтересовался былой деятельностью светлейшего князя в Шлезвиге, отчего тот счёл разумным на какое-то время скрыться с глаз своего патрона, сославшись на болезнь53. Надежды на какую-либо иную поддержку своей миссии Х. Бассевич не имел, она была провалена. Окончательно убедил его в этом российско-датский договор о совместных действиях в летнюю кампанию 1714 г., заключённый в те же февральские дни. В нём герцогства уже упоминались как датскèå земли и база для совместных действий союзников против Швеции. Договор был подписан в Копенгагене послом В.Л. Долгоруким, и как только Пётр получил об этом известие54, он тут же указал Бассевичу покинуть Россию. Таким образом, планы Гёрца на сближение с Россией ради спасения герцогства для его владельца, потерпели крах – во многом из-за твёрдой союзнической (а значит антиготторпской) позиции царя. И едва ли не более того – по вине Гёрца, слишком часто ставившего на одну-единственную, шведскую карту. Ведь ещё в 1713 г, когда шли переговоры о судьбе блокированного в Тённинге войска М. Стенбока, Фредерик IV обещал за его выдачу не претендовать в дальнейшем на герцогскую часть Шлезвига. Но этот вариант перечеркнул Гёрц, о закулисных переговорах которого со шведами и Ц. Вольфом стало известно королю. И тот счёл себя вправе взять своё обещание назад55. В дальнейшем барон как ведущий политик своего герцога получил новые возможности для реставрации старого статуса Шлезвиг-Голштейна. Как только Карл XII вернулся в 1714 г. из Турции, Гёрц прибыл к нему в Штральзунд, где официально вступил в шведскую службу. Администратор Кристиан Август также проявил готовность 92 услужить шведскому королю, передав ему голштинское войско (после чего Фредерик IV оккупировал и епископство Любекское). Гёрц же, быстро продвинувшись на шведской службе и став ближайшим советником Карла XII, постоянно склонял в проблеме герцогств на свою сторону кабинеты ряда держав. В этом ему немалую помощь оказывал Бассевич, для чего он почти постоянно находился в политическом центре тогдашней Европû – Вене. Однако и эта деятельность барона, столь же малоуспешная, через некоторое время прервалась вместе с жизнью. Он оказался на плахе вследствие другой, солдатской смерти Карла XII. Как только не стало его покровителя, Гёрц был обвинён стокгольмской элитой в измене, наскоро допрошен и казнён 2 марта 1719 г., хотя никакой вины его перед шведской короной доказать не удалось – да её и не было. Но уже близилось окончательное поражение Швеции в войне, из которой Дания вышла ранее России. В начале июля 1720 г. в зеландском замке Фредериксборг был заключён мирный договор, согласно которому побеждённые шведы признали, среди прочего, аннексию герцогства Данией и обязались в дальнейшем не протягивать руки помощи готторпскому изгнаннику в его притязаниях на свою часть Шлезвига. А ещё через год Фредерик IV присоединил своим Патентом от 22 августа 1721 г. готторпский Шлезвиг к его королевской части. Другими словами, бывший герцогский Шлезвиг не стал частью датского королевства, он был лишь уравнен в правах с королевской частью, и отныне подчинялся Фредерику IV как своему герцогу, но отнюдь не королю Дании. Да и сам король провозгласил суверенитет Шлезвига, а не его подчинение Дании, пусть даже и ленное. 4 сентября 1721 г. прелаты и рыцарство приносят присягу новому господину в родовом замке Готторпов, а геральдические шлезвигские львы на королевском гербе Дании перемещаются со срединного поля (Herzschild) на главное – бок о бок с символами самой Дании и Норвегии. Что было не совсем законно по вышеупомянутой причине. Ведь Шлезвиг был не более, чем восстановлен в своей средневековой форме, когда его львы находились на державном гербе именно там, где им положено быть. А то, что король при этом получил новый титул, начав именоваться и «суверенным герцогом Шлезвига», ни у кого возражений вызвать не могло – это также было возвращением к старине. Хотя в более современной реальности Дания, конечно, оказалась в выигрыше. За прошедшие века Шлезвиг превратился из культурных задворков Европы в страну со своей интеллигенцией, мастерами искусства и известными в Европе меценатами – всем этим соседняя датская Ютландия тогда похвастаться не могла. Новое значение приобрёл и город-порт Киль, которому уже тогда многие прочили большое будущее как второй 93 военно-морской базе королевства, самой природой более защищённой, чем открытый копенгагенский рейд56. К этому времени датско-российские отношения, уже несколько лет бывшие натянутыми, окончательно испортились. Поэтому безземельный герцог Карл Фридрих искал убежища у Петра. Одновременно он предъявил требование на шведский трон, в чём ему было отказано – но права на корону у него никто отнять не мог. Между тем Фредерик IV стал предъявлять владельческие претензии и на весь Голштейн, давно уже оккупированный датскими войсками. Что, между прочим, противоречило законам империи, частью которой это герцогство (в отличие от Шлезвига) являлось. Участие в судьбе бездомного юноши принял австрийский император Карл VI, выступивший за гарантию сохранности за Карлом Фридрихом, по крайней мере, герцогской части Голштейна. И ему удалось добиться, чтобы существовавшая со времён Кристиана IV глюкштадтская канцелярия, управлявшая обеими, шлезвигской и голштинской, частями герцогств, ограничила свою деятельность исключительно последней. А в 1721 г. по велению Карла VI имперский лен Голштейн был чётко разделён на две части – королевскую и герцогскую. При этом император пригрозил за неисполнение такого решения ввести в герцогство своё войско. Вследствие чего датчане сняли оккупацию, а герцог смог, наконец, вернуться домой57. После этих событий условия дальнейшего существования Шлезвига лишь ухудшались. Его традиционно тесные связи с Голштейном ослабли, а с королевством не наладились, так как старое ленное право, упразднённое в 1658 г., не было теперь восстановлено. В упоминавшемся Патенте 1721 г. прежде всего оговаривались права монарха, а его шлезвигским подданным не было уделено никакого внимания. Поэтому восстановление нормальных административной и экономической функций этого государственного образования значительно усложнилось смешением двух правовых систем – герцогской и королевской. В несколько лучшем положении оказался Голштейн. Но и здесь возникла проблема ужесточения пограничных и таможенных законов, затруднивших сообщение между герцогской и королевской частями этой земли, в частности – традиционного обмена товарами. Подводя итоги затронутым здесь событиям, заметим, что было бы несправедливо возлагать ответственность за наступивший упадок экономической и культурной жизни в герцогствах только на Гёрца или Фредерика IV. Немалое значение имела и вся предыдущая политика датских королей. Под их давлением слабела основная опора свободного развития герцогств – шлезвиг-голштейнское рыцарство. Бурные события периода Северной войны вымыли из этого сословия лучшие силы. В нём не осталось 94 сильных личностей, некогда оказывавших значительное влияние на политику всех северных стран. Ослабло и третье сословие: с постепенной отменой возможности их свободного волеизъявления на земельных ландтагах. Всё чаще законы (в том числе и важнейший – о налогообложении) обсуждались и принимались без их участия. Последний полносоставный ландтаг состоялся в 1675 г., а на следующий, 1711 г., бюргеры, напомню, уже не были допущены. Но сильнейшее противоречие между датской и готòорпской ветвями Ольденбургского дома переросло (как и вполне средневековая по своей сути борьба за Шлезвиг) рамки династического соперничества, и его лишь частично можно объяснить великим кризисом во всеобщей европейской истории первой четверти XVIII в. Порочной была сама система управления датской короной своими частями Шлезвига и Голштейна, тогда как внутренняя жизнь этих анклавов определялась собственной, независимой от Копенгагена администрацией – хоть она и считалàсь датско-герцогской. Поэтому вся королевская политика ограничивалась подавлением суверенитета герцогов, стремлением завладеть и герцогской частью Шлезвига. Напротив, задачей готторпских политиков было стряхнуть с себя самовластье королей, основанное на средневековом ленном праве. Но для столь незначительных государственных образований она могла быть решена лишь с зарубежной помощью, а конкретно – с поддержкой морских держав или Австрии. Но в начале XVIII в. это было неосуществимо ввиду войны за Испанское наследство и послевоенным ослаблением держав всей Западной Европы. В более выгодном положении оказался датский король, поставивший на Восточную Европу. Его расчёт оказался верен, он пользовался поддержкой и Петра I, и Августа II – до тех пор, пока не добился своего. А герцог (точнее, его опекуны) и Гёрц могли лишь пытаться победить в игре, имея в руках негодные карты, полученные от слабевшей Швеции, близившейся к утрате своего статуса великой державы. Так герцогский двор Шлезвиг-Голштейна наказал сам себя. Ослабив из узко эгоистических соображений рыцарское и бюргерское сословия, на которые политическая элита герцогств неоднократно опиралась в годы былых внешних кризисов, он оказался неспособным в одиночку выдержать тяжёлые испытания, которые несла с собой Великая Северная война. 1 Здесь и далее использованы материалы иностранного ведомства Дании, отложившиеся в национальном Государственном архиве, Копенгаген (Rigsarkivet. Tyske Kancellis Udenlandske Afdeling). Далее: RATKUA. 2 Von Land und Leuten in Schleswig-Holstein von F. Pauly // Grenzland Schleswig. Aufsätze zur DeutschDänischen Frage / Herausg. von H.M. Johannsen. Grimmitschau, 1926. S. 16. Далее: Pauly, 1926. 3 Die Vorgeschichte der Schleswig-Holsteinische Erhebung bis zum ersten Jahre Christians VIII. Kapitel I bis IV… vorgelegt von I. Brock. Göttingen, 1913. S. 6. Далее: Brock, 1813. 4 Schmidt-Wodder J. Das schleswigsche Minderheitsproblem // Grenzland Schleswig. Aufsätze zur Deutsch-Dänischen Frage / Herausg. von H.M. Johannsen. Grimmitschau, 1926. S. 66. 95 5 В данном контексте эти явления рассматриваются как бескровная борьба-замещение немецкой и датской культур и этнических психологий в контактных зонах Северной Европы. Конкретно же имеется в виду начавшееся в Средние века продвижение этнических немцев из основного пятна расселения в Центральной Европе в северном направлении. Как известно, значительную роль в этом многовековом процессе сыграли географическое распространение учения Мартина Лютера и торгово-экономическая экспансия Ганзы. 6 Готторпская династия (1544-1773) – младшая ветвь Ольденбургской династии (см. ниже), образовалась после разграничения герцогств, когда часть Шлезвига с замком Готторп досталась сыну датского короля Фредерика I Адольфу (1526-1586). 7 Geistesleben und Politik in Schleswig-Holstein um die Wende des 18. Jahrhunderts von Otto Brandt. Berlin und Leipzig, 1925. S. 368. Далее: Brandt, 1925. 8 Pauly, 1926. S. 17. 9 Die schleswig-holsteinische Frage, ihre Vorgeschochte und Entwicklung bis zur Erhebung der Herzogtümer gegen Dänemark… von Ernst Emol Lohr. Gießen, 1895. S.18-19. Далее: Lohr, 1895. 10 Olmer E. Konflikten mellan Danmark och Holstein-Gottorp. Bind I. Mars 1695-April 1697. Göteborg, 1898. S. 1. Далее: Olmer, 1898. 11 Olmer, 1898. S. 3. 12 Petersen K. Hvornår skete det. Fra istiden til 1960 år for år. København, 1969.S. 208. Далее: Petersen, 1969. 13 Geschichte Schleswig-Holstein’s von der ältesten Zeit bis zum Wiener Freden von Werner Fröhlich. Flensburg, 1896. S. 40. Далее: Fröhlich, 1896. S. 40. 14 Danmark-Norges Traktater. Bd. 11. København, 1949. S. 297-298, 330. Далее: DNT. 15 Geschichte Schleswig-Holsteins bis zum Jahre 1848 von I. Bremer. Kiel, 1864. S. 308. Далее: Bremer, 1864. 16 Herlitz N. Det stora nordiska krigs förhistoria och första år // Karl XII: Till 200-årsdagen av hans död. Stockholm, 1918. S. 104-106. Далее: Herlitz, 1918. 17 DNT. S. 378-401. 18 Bremer, 1864. S. 319-320. 19 Geschichte Schleswig-Holsteins. Ein Grundriß von Dr. Otto Brandt. Kiel, 1926. S. 111. Далее: Brandt, 1926. 20 Bremer, 1864. S. 313. 21 Bremer, 1864. S. 312. 22 Die Herzogtümer Schleswig-Holstein und die Neuzeit von P. von Hedemann-Heespen. Kiel, 1926. S. 361. Далее: Hedemann-Heespen, 1926. S. 36. 23 Petersen, 1969. S. 223). 24 Fröhlich, 1896. S. 42; Bremer, 1864. S. 316. 25 Petersen, 1969. S. 223. 26 Kobbe P. v. Geschichtе der Herzogtümer Schleswig und Holstein… Altona, 1834. S. 73. 27 Записки о России при Петре Великом, извлечённые из бумаг графа Бассевича… М., 1866. С. 14, 43 Далее: Записки. 28 Hedemann-Heespen, 1926. S. 363. 29 Bremer, 1864. S. 318. Шлезвигу приходилось кормить весь русский корпус, это были немалые расходы для небольшого герцогства – только для собственной кухни Меншиков требовал еженедельно 300 ригсдалеров (Frederik IV til Falck, 20 Marts 1713. RATKUA, Rusland C). Кроме того, датские квартирьеры выбрасывали людей из жилищ, предназначенных для оккупационной армии. Жестокие морозы (декабрь 1713 – март 1714 называли «русской зимой») застали многие семьи в чистом поле, дети умирали сотнями. К июлю 1714 г. общий убыток, нанесённый союзниками герцогствам достиг фантастической суммы в 3,5 млн. талеров (Hedemann-Heespen, 1926. S. 363). 30 Записки, 1866. С. 19-20. 31 Точно известно, что Пётр не одобрял защиту Меншиковым интересов герцога в противность политике Фредерика – царь говорил об этом, в частности, Августу II (Falck til Frederik IV, 28 augusti 1713. RATKUA, Rusland B). 32 Frederik IV til Falck, 17 October 1713 (RATKUA. Rusland C. Legationssekretær Peter Falcks Gesandtskabs-Arkiv). Далее: RATKUA, Falcks Arkiv. 33 Эта декларация была сделана по просьбe Фредерика IV (Frederik IV til Falck, 24 october 1713. RATKUA, Falcks Arkiv). 34 Не находя других объяснений странной политической позиции князя, Петр предположил при этом, что их причина – в долгом отсутствии инструкций для Меншикова из Петербурга (Пётр I – Фредерику IV, 1 сентября 1713. Rusland A 1. Breve med Oversættelser til Tysk og til Dels med Koncepter til Svar fra Zar til Kong Frederik IV, 1706-1720. Далее: RATKUA. Breve. 35 Петр I – Фредерику IV, 20 ноября 1713 г. (RATKUA, Breve). 36 Almquist H. Holstein-Gottorp, Sverige och den Nordiska Ligan i den politiska krisen 1713-1714 // Skrifter utgifna av Kungliga Humanistiska vetenskapssamfundet I Uppsala, b. 21. Uppsala, 1918. S. 152 37 План сближения с Петром, частью которого должен был стать упомянутый брак, Герц разработал ещё в 1709 г., включив его в качестве желательного условия в секретную «Записку тайных условий прусского двора с голштейн-готторпским князем в рассуждении Шведской Померании» (РГАДА. Ф. 74. Оп. 96 1709. Д. 6. Л. 1-3) 38 Подробнее об инструкциях Бассевичу см. в: Записки. С. 33-35 39 Frederik IV til Falck, 24 October 1713 (RATKUA, Falcks Arkiv). 40 Букв. «grosse und unverantwortliche Weitläuffigkeit», по словам извещённого об этом из третьих рук Фредерика (Frederik IV til Falck, 18 November 1713. RATKUA. Falcks Arkiv) 41 Frederik IV til Zaren, 27 Februar 1714 (RATKUA. Breve). Это письмо имело Приложение из 5 пунктов, почти целиком посвящённое Меншикову. В нём король дружески советовал Петру ещё раз расследовать интриги князя, может быть даже подвергнуть его опале (пункт 5) и уж, во всяком случае, не удостаивать его своим доверием (“weniger Glauben bey zumessen”), если обсуждаются чисто политические дела. 42 Falck til Frederik IV, 7 Januar 1714 (RATKUA, Rusland B). 43 Falck til Frederik IV, 1 Februar 1714 (RATKUA, Rusland B). 44 “la premiere par l’ambition d’allier sa fille a un si illustre rang et l’autre pour satisfaire aux engagements qu’il a avec les Cours de Prusse et Gottorp” (Falсk til Frederik IV, 1 Februar 1714. RATKUA, Rusland B) 45 На Брауншвейгском конгрессе на повестке дня стоял и вопрос мирного разрешения датскоголштинского конфликта. Фредерик не скрывал от своего посла, что затягивает переговоры единственно для выигрыша времени (Frederik IV til Falck, 21 Februar 1714. RATKUA, Rusland B). 46 Falck til Sehested, 23 Februar 1714 (RATKUA, Rusland B). 47 “donс Elle temoigna etre fort contente… par cette coup guerils d’une vielle aposteme” (Falck til Sehested, 23 Februar 1714 (RATKUA, Rusland B). 48 Falck til Sehested, 12 Marts 1714 (RATKUA, Rusland B). 49 Falck til Sehested, 12 Marts 1714 (RATKUA. Rusland B) 50 В.Л. Долгорукий – Петру I, 9 февраля 1714 г. (РГАДА. Ф. 53. Оп. 1714. № 6. Л. 56) 51 Петр I – Фредерику IV, 27 марта 1714 (RATKUA, Breve) 52 Falck til Frederik IV, 31 Marts 1714 (RATKUA, Rusland B) 53 Как не без ехидства заметил Фальк, «то была болезнь духа, а не тела». Falck til Sehested, 7/17 April 1714 (RATKUA, B). 54 В.Л. Долгорукий – Петру I, 20 февраля 1714 (РГАДА. Ф. 53. Оп. 1714. № 6. Л. 71) 55 Hedemann-Heespen, 1926. S. 364 56 Oakley S. P. War and Peace in the Baltic 1650-1790. L. - N.Y. 1992. Р. 10. 57 Fröhlich, 1896. S. 43. 97 Е. А. Родионов НЕМЕЦКОЕ ОРУЖИЕ XVII- XVIII ВВ. В СОБРАНИИ ГОСУДАРСТВЕННОГО МУЗЕЯ ЗАПОВЕДНИКА «ГАТЧИНА» Собрание охотничьего оружия XVI-XVIII вв. Гатчинского дворца-музея может по праву считаться одним из наиболее ценных в России в своем роде. Сравнительно небольшое по числу единиц хранения (около 1150), оно представляет неоспоримую ценность для исследователей, поскольку многие находящиеся в нем ружья и пистолеты выполнены на высочайшем техническом и художественном уровне того времени и принадлежали тем или иным видным историческим персонажам. Нахождение коллекции охотничьего оружия именно в Гатчине не случайно. Вскоре после переворота 1762 г. Екатерина II подарила поместье, на территории которого располагалась мыза Гатчина, в награду его активному участнику и своему фавориту Григорию Орлову. Здесь в 1766 г. он начал строить свою основную загородную резиденцию. Гатчина в то время была окружена лесами, богатыми дичью, и очень хорошо подходила для устройства охот почти на любой вкус. Специально для этого здесь устраивается зверинец, а граф Орлов собирает коллекцию оружия, которое не только использовалось по своему прямому назначению на охоте, но и служило предметом престижа, наряду с коллекциями живописи, фарфора и скульптуры. Всего оружейное собрание графа Орлова насчитывало 562 единицы длинноствольного оружия и 122 пистолета, из которых примерно 95 % сохранились на сегодняшний день и находится на своем историческом месте, что для частной оружейной коллекции XVIII в. в России само по себе уникально. После смерти Орлова в 1783 г. Гатчину вместе с дворцом и всеми находившимися в нем вещами Екатерина II подарила своему сыну, Павлу Петровичу, будущему императору Павлу I. Новый хозяин охоту не любил, но и он дополнил коллекцию оружия 123 ружьями и 94 пистолетами. К 1793 г. это «орловско-павловское» собрание было сформировано, и на сегодняшний момент почти в неизменном составе представляет собой основу фонда Оружия ГМЗ «Гатчина». Большую часть Гатчинской коллекции оружия составляют ружья и пистолеты, изготовленные в Германии или т.н. «странах германского влияния», где немецкие традиции в оружейном производстве были особенно сильны - Австрии, Богемии и Польше. Им и будет уделено внимание в данном сообщении. Из всех центров оружейного производства Германии в Гатчинском арсенале наиболее широко представлена продукция мастеров Дрездена – более 70 ружей и пистолетов. Самыми ранними датированными экспонатами являются два колесных 98 пистолета (инв. №№ ГДМ-225-IX, ГДМ-226-IX), саксонского типа, т.н. «пуфферы». Их ложи, имеющие характерный угловатый изгиб и крупное шарообразное навершие на рукояти, обильно украшены инкрустацией костью и рогом с гравировкой, в то время как металлические части почти не имеют декора – только достаточно скромная гравировка на курке и крышке затравочной полки и выбитая дата на стволе – «1580». Похоже оформлено и ружье второй половины XVI (инв. № ГДМ-445-IX) - его ложе сплошь инкрустировано изображениями различных животных и гротескных фигур, а ствол и замок не имеют никаких украшений кроме воронения. С начала XVII в. у немецких мастеров акцент в декоре высококлассного оружия начинает смещаться с ложи на металлические части, что хорошо иллюстрирует ружье инв. № ГДМ-382-IX, ствол которого изготовлен в Зуль в 1606 г., а ложа и замок в Дрездене приблизительно в 1610-е гг. Костяной инкрустации здесь уже гораздо меньше, зато ложа украшена резным орнаментом, т.н. «дрезденской чешуей», а на поверхности замочной доски гравированное изображение мушкетера, заряжающего свое оружие, взятое из книги Якоба де Гейна «Упражнение для заряжания ружей», изданной в Гааге в 1607 г. Дрезденское охотничье оружие второй половины XVII - первой половины XVIII в. хорошо представлено несколькими комплексами предметов, созданных ведущими мастерами. В соответствии с принятой в то время стилистикой декоративного оформления оружия, металлические детали, особенно замки, украшали целыми картинами на различные сюжеты, достойными отдельного изучения. Среди них хочется отметить ружья и штуцеры, сделанные представителями знаменитой дрезденской оружейной династии Эртель - Иоганном Георгом (1700-1763) и Иоганном Андреасом (1689-1764). На замочных досках двух штуцеров, составляющих единый комплект (№№ ГДМ-966-IX, ГДМ-619-IX), гравированы охотничьи сюжеты, а на их прикладах инкрустирован слоновой костью с гравировкой эпизод из мифа о Кефале и Прокриде, тоже имеющий прямое отношение к охоте. Другой вариант декора представляет колесный штуцер Иоганна Христиан Мартини (1686-1756), (инв. № ГДМ-435-IX), замочную доску которого украшает изображение батальной сцены, выполненной в технике оброн (рельеф на золоченом фоне). Чрезвычайно редким является штуцер инв. № ГДМ-368-IX, снабженный оптическим прицелом. На его стволе гравировано имя неизвестного по каким-либо другим работам мастера Иоганна Пауля Хейдука (возможно, родственника другого дрезденского оружейника, Мартина Хейдука, работавшего в конце XVII – начале XVIII вв., чье оружие тоже есть в коллекции гатчинского дворца). Его, впрочем, вряд ли можно считать автором прицела, который, скорее всего, был установлен на штуцере позднее. Уточнить, кем, когда и где это могло быть сделано, еще предстоит. 99 Даже самое краткое описание произведений других дрезденских мастеров, хранящихся в Гатчинском дворце, заняло бы слишком много места, поэтому ниже мы приведем только их имена: Фридрих Карлсон (нач. XVIII в.), Иоганн Кристоф Доррис (серн. XVIII в.), Николаус Фихтнер (сер. XVII в.), Иоганн Иосиф Футер (сер. XVIII в.), Георг Тобиас Клетт (1-я пол. XVIII в.), Иоганн Леопольд Милотта (сер. XVIII в.), Иоганн Генрих Морро (нач. XVIII в.), Валентин Ревер (кон. XVII – 1-я пол. XVIII в.), Ванке, Вирсинг, Готфрид Хан (2-я пол. XVII в.). Следующим после дрезденского по количеству, представленному в составе Гатчинского арсенала, идет охотничье оружие из тюрингского города Зуля – более 50 экспонатов. Почти все они по времени изготовления относятся к первой половине и середине XVIII в., лучшие из которых являют собой замечательные образцы немецкого оружия, оформленного в стиле позднего барокко и рококо. Здесь в первую очередь следует назвать гарнитур из кремневых ружья, штуцера и пары пистолетов, изготовленных, скорее всего, Иоганном Штокмаром в 1720-40-х гг. В этом оружии нет ни одного элемента, который бы не был роскошно украшен – на стволе и замке в технике оброн выполнены изображения охотников и животных в окружении элементов рокайльного орнамента, ложи инкрустированы серебряной проволокой и накладками из золоченой бронзы, изображающими романтические развалины, элементы прибора – затыльник приклада, спусковая скоба, замочная личинка – отлиты из серебра, с чеканными изображениями рокайльного орнамента и зверей на золоченом фоне. В гатчинском арсенале есть также семь подписных штуцеров и ружей другого известнейшего зульского оружейника середины XVIII в. – Иоганна Готфрида Кольбе. По сравнению с изделиями Штокмара их декор более сдержан, но тоже выполнен на высшем уровне. Из них хочется особо отметить два парных штуцера (инв. №№ ГДМ-932-IX, ГДМ638-IX) и ружье (инв. № ГДМ-584-IX). Их стволы украшены в технике оброн (сюжет из мифа о Калидонской охоте на стволах штуцеров, изображение охотницы XVIII в. на стволе ружья), на замочных досках и деталях прибора охотничьи сцены, ложи инкрустированы серебряной проволокой, а на шейках прикладов владельческие гербы Генриха Графа Брюля, премьер-министра курфюрста Саксонии и короля Польши Августа III. Также стоит отметить двуствольное кремневое ружье Иоганна Вильгельма Шпангенберга, сделанное около 1760 г. (инв. № ГДМ-547-IX), почти идентичное ружью из Оружейной палаты Дрездена (инв. № G-900)1, стволы у него расположены вертикально, при этом один из них нарезной, а другой гладкий, а замок и детали прибора украшены таушировкой золотом и серебром. 100 Обращает на себя внимание ружье неизвестного зульского мастера середины XVIII в. инв. № ГДМ-616-IX. Оно пневматическое - в его прикладе находится баллон для сжатого воздуха, запаса которого должно было хватить на несколько вполне эффективных выстрелов; в то же самое время, конструкция ружья позволяет стрелять из него и «классическим» способом – можно с помощью специального переключателя перекрыть канал воздуха в казенную часть ствола и заряжать его порохом. Оружейное производство города Визенталь в Гатчинском арсенале представлено работами мастера Иоганна Андреаса Хермана (работал в 1720-40-е гг.). Среди 15 штуцеров, ружей и пистолетов его работы выделяется пятиствольный штуцер с кремневым замком, устроенный таким образом, чтобы выстрелы из всех стволов происходили одновременно (инв. № ГДМ-381-IX). Другое изготовленное им ружье (инв. № ГДМ-578-IX) казнозарядное, со сменным казенником, что позволяет существенно сократить время на его перезарядку. Отдельного упоминания достойны два штуцера, имеющие очень редкую конструкцию – в их основных нарезных стволах находятся дополнительные вкладные стволы, которые можно при желании извлечь таким образом, чтобы из каждого такого штуцера можно стрелять пулями двух разных калибров (кроме Гатчинского арсенала два штуцера такой системы есть только в собрании Оружейной Палаты Московского Кремля). Один из этих штуцеров (инв. № ГДМ-474-IX) изготовлен мастером Генрихом Винком в Бреслау в сер. XVIII века, имеет колесный замок, а на прикладе изображение герба его первого владельца – Антона Кристофа, графа фон Проскау. Мастера, создавшего второй подобный штуцер (инв. № ГДМ-864-IX, илл. 6), установить, скорее всего, невозможно (какие-либо клейма и подписи отсутствуют, а близкие аналоги неизвестны), равно как и место и точную дату его производства, хотя то, что сделан он был в Германии или в ближайших к ней областях, сомнению не подлежит, даже не смотря на явно фальшивую гравированную надпись на замочной доске «Madrit». Небольшая группа ружей, находящихся ныне в Гатчинской коллекции, изначально принадлежала князю Гюнтеру I Шварцбург-Зондерсхаузенскому (1678-1740). Из них четыре ружья имеют характерную особенность – шейки их прикладов изогнуты вправо, так что, прикладываясь к правому плечу, можно целиться левым глазом, что для их первого владельца было насущной необходимостью, поскольку правым глазом он почти не видел (ГДМ-556-IX (Себастьян Хаушка, 1734 г.), ГДМ-546-IX (Себастьян Хаушка, Зондерсхаузен, 1735 г., ГДМ-448-IX). Популярные среди немецких охотников конца XVII – первой половины XVIII в. колесные штуцеры и ружья т.н. «гессен-кассельского» типа также хорошо представлены в 101 гатчинском арсенале более чем 20 экспонатами. На одном таком штуцере (инв. № ГДМ540-IX) владельческий герб Отто фон Брюммера, воспитателя российского императора Петра III. Научное изучение гатчинского собрания оружия началось сравнительно недавно, лишь чуть более двух десятилетий назад 2 , и сохраняется еще множество нерешенных вопросов. Не все производственные клейма, владельческие гербы и вензеля на оружии идентифицированы, в ряде случаев затруднительно сказать, где и когда был изготовлен тот или иной штуцер или пистолет. Несмотря на то, что недавние исследования позволили установить, при котором из хозяев Гатчинского дворца – графе Орлове или Великом князе Павле Петровиче – попал в коллекцию тот или иной экспонат3, почти ничего не известно о том, где, в каких европейских собраниях они находились до того. Тем не менее, поскольку на большей части оружия сохранились «до-гатчинские» инвентарные номера, эта проблема еще вполне может быть разрешена, равно как, будем надеяться, и остальные. 1 Schaal D. Suhler Feuerfaffen. Berlin, 1986. P. 71, 89. Гатчинский арсенал. Составитель Ефимов Ю.Г. СПб., 2001. Родионов Е. А. Оружие графа Г.Г. Орлова в собрании Гатчинского арсенала/Война и оружие. Новые исследования и материалы. Вторая международная научно-практическая конференция 18-20 мая 2011 г. Часть 2. СПб., ВИМАИВ и ВС, 2011. С. 293-304. 2 3 102 Ю. Г. Акимов РОССИЙСКИЕ СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИ БАРОНА ФОН ДИСКАУ Уроженец Саксонии барон фон Дискау (1701(?)–1767) прожил тревожную, бурную и вместе с тем, чрезвычайно интересную жизнь. Ее большую часть он провел на французской службе, где ему удалось дослужиться до генеральского чина. При этом Дискау довелось побывать во многих странах на разных континентах – очевидно, что в первой половине – середине XVIII в. очень немногие могли похвастать тем, что они бывали и в Причерноморских степях, и в девственных лесах на границе Североамериканских владений Англии и Франции. Барон также участвовал в весьма важных исторических событиях и встречался со многими известными людьми своего времени: от прославленного полководца Морица Саксонского до знаменитого философапросветителя Дени Дидро. Немаловажно и то, что Дискау был не просто исполнителем чьих-либо приказов или пассивным наблюдателем, но пытался осмысливать различные события, свидетелем которых он был, что нашло отражение в его эпистолярном и публицистическом наследии. К настоящему времени относительно изученными являются лишь те страницы биографии Дискау, которые связаны с его участием в одном из эпизодов англофранцузского колониального соперничества в Северной Америке в 1755 г.1 Вся остальная карьера барона до настоящего времени практически не привлекала внимания исследователей ни в одной из стран, с которыми она была так или иначе связана. Его письма и записки еще не полностью введены в научный оборот. 2 В настоящей статье, основываясь как на опубликованных материалах, так и на архивных документах, мы постараемся осветить российские страницы биографии Дискау. Йохан-Херманн фон Дискау (Dieskau – на французский манер Жан-Арман де Дьеско, в русском варианте XVIII в. Иоганн Дисков, встречается также Дискан) родился в Саксонии в дворянской семье. По поводу даты его рождения существуют расхождения – наиболее вероятными представляются два варианта – 1701 г. или 1710 г. Еще в Саксонии Дискау достаточно близко сошелся с графом Морицем Саксонским (побочным сыном польского короля и саксонского курфюрста Августа II). Мориц прославился, прежде всего, как выдающийся полководец на службе французского короля, однако в молодые годы он не чурался ни любовных приключений, ни разного рода политических авантюр. Сразу же отметим, что в дальнейшем Дискау был достаточно тесно связан с этим ярким деятелем, который, в свою очередь, старался всегда поддерживать и протежировать барона. 103 В 1726–1727 гг. молодой Дискау впервые выступил в качестве одного из приближенных Морица. Барон оказался втянут в курляндские дела своего покровителя, который тогда предпринял попытку стать Курляндским герцогом, и одновременно посватался к вдовствующей герцогине Анне Иоанновне (будущей российской императрице). 18 июня 1726 г. Мориц получил поддержку курляндского сейма, однако против его воцарения в Митаве разом воспротивились две могущественные соседки герцогства – Речь Посполитая (в вассальной зависимости от которой находилась Курляндия) и Россия, ставшая в петровскую эпоху одним из ключевых игроков в Прибалтике. К последнему надо добавить, что свои собственные виды на герцогство в этот момент имел А.Д. Меньшиков, фактически единолично определявший всю российскую политику при Екатерине I и в начале царствования Петра II. Все это привело к конфликту, который вошел в историю как «Курляндский скандал» или как Война за Курляндское наследство. В итоге через некоторое время Мориц Саксонский был вынужден покинуть Курляндию, командованием П. П. Ласси. куда были направлены русские войска под 3 Очевидно, что все это время при Морице находился Дискау. Когда стало известно, что Польский сейм собирается отменить решение курляндского сейма об избрании Морица герцогом, барон предложил дерзкий и остроумный (хотя, очевидно, и не слишком реальный) план – переодеться и загримироваться под польского шляхтича, явиться на сейм и сорвать голосование, воспользовавшись знаменитым правом liberum veto.4 На следующий год после провала своей курляндской авантюры Мориц Саксонский отправился во Францию. Вместе с ним туда прибыл и Дискау, который, как и многие его земляки, решил поискать счастья на службе у Людовика XV – одного из могущественнейших европейских монархов, армия которого постоянно нуждалась в пополнении, и в то же время при счастливом стечении обстоятельств открывала неплохие перспективы для деятельных и амбициозных молодых людей из мелких германских княжеств. В 1728 г. барон стал кадетом саксонского полка французской армии и начал постепенно продвигаться по служебной лестнице. В 1733–1735 гг. Дискау принимал участие в Войне за Польское наследство – в частности в военных кампаниях на Рейне, где впервые в качестве военного отличился его патрон граф Мориц. Во второй половине 1730-х гг. в биографии Дискау произошел весьма резкий и неожиданный поворот – он отправился в Россию. Скорее всего, барон прибыл в нашу страну в конце 1737 г. Тогда шла очередная русско-турецкая война (1736–1739 гг.), и он попросил направить его в действующую армию. Просьба Дискау была удовлетворена, и в качестве волонтера он принял участие в кампании 1738 г. в составе главных сил 104 (Днепровской армии), которые находились под командованием фельдмаршала Б.К. Миниха. Сама по себе эта кампания была отнюдь не блестящей. Вступившие в Подолию русские войска в итоге были вынуждены отступить к Киеву, понеся значительные потери от болезней и жары. Однако для Дискау эта кампания закончилась вполне благополучно. 15/26 сентября 1738 г. Миних выдал ему сертификат, где говорилось, что барон: «… держал себя наидостойнейшим и благороднейшим манером <…> и во всех действиях и операциях, которые имели мы супротив неприятеля, явил доказательства своей доблести и своих добрых способностей в военном деле…».5 Русский командующий также высоко отзывался о Дискау в своих письмах к Морицу Саксонскому и руководителю французской внешней политики кардиналу Флёри. В одном из них Миних заявлял: «… имея множество возможностей в течение сей Кампании узнать характер господина Барона де Дискау, я обнаружил в нем военный талант и познания в [военном] деле, многую храбрость и старание; посему я бы и сам желал бы, чтобы он захотел поступить на службу в войска Ее Императорского Величества, моей всемилостивейшей государыни, где ему, несомненно, было бы предоставлено преимущество, если бы я не удерживал себя от того, чтобы осмелиться отнимать такого прекрасного офицера у Франции…».6 В общей сложности Дискау пробыл в России почти два года. Документы свидетельствуют о его возвращении на французскую службу только в сентябре 1739 г. В этой связи неизбежно возникает вопрос – каковы были мотивы, заставившие барона совершить столь продолжительный и, в общем-то, небезопасный вояж. Если предположить, что он по каким-то причинам хотел перейти на службу ê Анне Иоанновне и «зондировал почву», то вряд ли он стал бы числиться волонтером. В одном из ходатайств, поступивших к французскому военному министру маркизу де Бретёй от друзей и покровителей Дискау упоминалось о том, что «императрица [Анна Иоанновна] предлагала ему чин полковника на ее службе – предложение, которое он совершеннейшим образом не принял ввиду своей привязанности службе Короля [Франции]» 7 . Кардинал Флёри также получил информацию о том, что тогдашний всесильный фаворит Анны Иоанновны Э. И. Бирон от ее имени предлагал Дискау полк, но тот ответил отказом. Можно предположить, что Дискау выполнял какие-то поручения своего патрона Морица Саксонского, который, во-первых, не оставил надежд заполучить Курляндию (и при этом прекрасно понимал, что без помощи России, он этого добиться не сможет), а вовторых, некоторое время рассматривал возможность заключения брака с великой княжной Елизаветой Петровной. Сразу оговоримся, что у нас нет никаких достоверных сведений о том, чем занимался Дискау во время своего пребывания в России в 1737–1739 гг., помимо 105 того, что основную часть этого времени он был волонтером в армии Миниха. Однако наши предположения о том, что он не ограничивался чисто военными делами, косвенно подкрепляются тем, что спустя несколько лет именно Дискау отправится в Митаву и Санкт-Петербург, чтобы отстаивать интересы Морица. В конце лета 1739 г. Дискау вернулся во Францию и продолжил службу в саксонском полку. Однако в октябре следующего 1740 г. резко изменилась ситуация в России: умерла Анна Иоанновна, вскоре после чего Бирон оказался в опале, а герцогский трон в Курляндии стал вакантным. В такой обстановке Мориц Саксонский немедленно возобновил свои попытки воцариться в Митаве. Стремясь обеспечить благоприятную для себя позицию России, он уже в конце 1740 г. принимает решение отправить в СанктПетербург ко двору Анны Леопольдовны в качестве своего представителя именно барона Дискау.8 16 декабря Мориц писал саксонскому министру графу Брюлю, что отъезд барона должен состояться через несколько дней. При этом Мориц выражал надежду, что Дискау в России окажут поддержку саксонские и французские дипломаты.9 В начале 1741 г. Дискау прибыл в Санкт-Петербург и некоторое время находится в столице Российской империи. Впрочем, появление Дискау не смогло повлиять на позицию русского двора, желавшего видеть в Митаве отнюдь не графа Морица, а деверя правительницы – принца Людвига-Эрнеста Брауншвейг-Вольфенбюттельского – брата Антона Ульриха Брауншвейгского. Тогда барон покинул Петербург и отправился в столицу Курдяндии. 23 июня 1741 г., когда в Митаве собрался сейм для избрания Людвига, Дискау обратился к депутатам с заявлением от имени Морица.10 Однако это не изменило общего хода заседания, и в итоге герцогом был избран русский ставленник. Во второй половине 1741 г. Дискау находился во Франции. Осенью он участвовал в известной Богемской кампании франко-баварских войск в качестве адъютанта Морица Саксонского и находился рядом с ним в ходе боевых операций – в том числе в знаменитом захвате Праги.11 Однако в следующем 1742 г. судьба вновь забросила Дискау в Россию. После очередного дворцового переворота и восшествия на престол Елизаветы Петровны Мориц предпринял еще одну (оказавшуюся последней) попытку разыграть «русскую карту» и лично отправился в нашу страну.12 Естественно в этой поездке его сопровождал Дискау. С 10 июня по 4 июля 1742 г. Мориц находился в Москве, где по случаю коронации находился двор Елизаветы Петровны (именно Дискау, прибывший на день раньше готовил его въезд в Первопрестольную). Императрица приняла своего бывшего жениха чрезвычайно благосклонно, однако в итоге этот визит закончился ничем, и гости отбыли восвояси. 106 После этого сам Дискау больше в Россию уже не приезжал. Он продолжал военную службу и постепенно поднимался по карьерной лестнице. Барон отличился в знаменитом сражении при Фонтенуа, блестяще выигранном Морицем Саксонским и других компаниях Войны за Австрийское наследство. В дальнейшем в его жизни произошел очередной крутой поворот – судьба забросила его в Северную Америку. В начале Дискау был произведен в генералы и назначен командиром французских войск, которые должны были направиться в Канаду (Новую Францию), для действий против англичан. Хотя формально Лондон и Париж тогда еще находились в мире, между их североамериканскими колониями шла фактически необъявленная война. Дискау не повезло – организованная им экспедиция против одного из пограничных английских фортов в верховьях реки Гудзон закончилась поражением. Сам Дискау был тяжело ранен и попал в плен к англичанам, чудом избежав смерти от рук индейцев. Он провел некоторое время в Нью-Йорке, а затем был переправлен в Англию. Находясь в плену, барон создал несколько публицистических произведений, где высказывал свои суждения о внешнеполитических событиях, а также колониальных сюжетах. В 1760 г. он смог вернуться во Францию. Несмотря на последствия ранения, он продолжал вести светскую жизнь, общаться с известными людьми (в частности он был знаком с Дени Дидро, который упоминал его в своих знаменитых письмах к Софи Воллан). Однако российские страницы биографии барона Дискау этим не исчерпываются. После его смерти часть его архива различными путями попала в нашу страну и ныне хранится в Отделе рукописей Российской Национальной библиотеки. Среди бумаг Дискау большой интерес представляют воображаемые «Диалоги» с его патроном Морицем Саксонским, где затрагивается множество самых разных проблем – от причин англофранцузского соперничества на морях и в колониях, до специфики отношений европейцев и индейцев. Есть предположение, что Дискау является также автором «Записки о Канаде» (Mémoire du Canada) – объемной (137 листов) рукописи, где подробно излагаются события, происходившие в североамериканских владениях Франции в первой половине 1750-х гг. и в период Семилетней войны (1756–1763 гг.), когда Канада была окончательно завоевана англичанами. На долю барона фон Дискау выпала весьма необычная судьба, а он сам был отнюдь не рядовым «солдатом удачи» и искателем приключений. Биография барона фон Дискау – и в том числе ее российские страницы – несомненно, представляет большой интерес для исследователя и заслуживает дальнейшего изучения. 107 1 См., например статью о Дискау в подробнейшем Канадском биографическом словаре: Dictionary of Canadian Biography – Dictionnaire biographique du Canada. Toronto; Quebec, 1966. Vol. III. P. 198. Опубликованные письма и документы Дискау см.: Lettres de Doreil // Rapport de l’Archiviste de la Province de Québec pour les années 1944/1945; Documents Relative to the Colonial History of the State of New York / Ed. by E.B. O’Callaghan and B. Fernow. In 15 Vols. Albany, 1853–1887. Vol. XI. P. 340–345; «Сообщите мне какиенибудь сведения о Канаде». Второй диалог между Морицем Саксонским и бароном Дискау на Елисейских полях. Вступительная статья, подготовка текста, перевод, комментарий Ю.Г. Акимова // Американский ежегодник, 2000. М., 2002. С. 295–304. 3 Подробнее о конфликте 1726–1727 гг., связанном с притязаниями Морица на Курляндию см. : Анисимов Е. В. Анна Иоанновна. М., 2002. С. 68–71. 4 Saint-René Taillandier Maurice de Saxe // Revue des Deux Mondes. 1864. T. LI. P. 91. (1er juillet) 5 Российская Национальная библиотека. Отдел рукописей. Fr. F. XVIII. № 15. Л. 25. 6 Там же. Л. 28 об. 7 Lettre à marquis de Breteuil // Service historique de l’Armée de terre (далее SHAT). 3Yd986 (Dieskau). 8 Lettres et mémoires choisis parmis les papiers originaux du Maréchal de Saxe. Paris, 1794. T. I. P. XX. 9 Maurice comte de Saxe et Marie-Josephe de Saxe Daufine de France. Lettre et documents inedits des Archives de Dresde / Publies par M. Le Comte C.Vitzthum d’Eckstadt. Leipzig, Paris, Londre, 1867. P. 370–372. 10 См.: Манштейн Х. Г. Записки о России // Перевороты и войны. М., 1997. С. 177–178 (и примеч. на С. 521). 11 Об участии Дискау в этой кампании см.: Epargnac, Baron d’. Histoire de Maurice, comte de Saxe, duc de Courlande et de Semigalle, Maréchal-Général des Camps et Armées de Sa Majesté Très-Chrétienne. T. I. Paris, M.DCC.LXXV. P. 133–134. 12 О визите Морица см.: Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Т. 21–22 // Соловьев С.М. Сочинения в восемнадцати книгах. М., 1993. Кн. XI. С. 187. 2 108 С. Н. Искюль ГОЛЬШТЕЙН-ОЛЬДЕНБУРГ ВО ФРАНКО-РОССИЙСКИХ ОТНОШЕНИЯХ НАЧАЛА XIX В. Ко времени воцарения Александра I с государствами Священной Римской империи германской нации Россия имела давние и тесные отношения. Наряду с Францией Россия являлась гарантом территориальной целостности и внутриполитической стабильности Империи по Тешенскому договору 1779 г., оказывая в этом смысле немалое влияние на политику имперских фюрстов. Немаловажным фактором этих отношений служило то обстоятельство, что с отдельными из германских государей Российский Императорский дом имел династические отношения, завязавшиеся еще в начале XVIII в. Заметное место в этом смысле играл Гольштейн-Ольденбург, небольшое «фюршество» на северо-западе Германии, выходящее к побережью Немецкого моря, которое со второй половины XVIII в. было предметом территориальных обменов и разделов между Данией и Священной Римской империей с участием России. Так, в 1762 г., когда император Петр III герцог Шлезвиг-Гольштейн-Готторпский был лишен престола, а российско-датская война из-за Шлезвига не состоялась, имел место обмен основной части Гольштейн-Ольденбурга (графств Ольденбург и Дельменхорст) на долю России в гольштейн-готторпских владениях. 22 апреля 1767 г. Екатерина II от имени своего сына, еще не достигшего совершеннолетия, заключила временный договор о таком обмене1, который был подтвержден 27 августа 1773 г., когда по своем совершеннолетии цесаревич Павел «поручил» оба графства своему двоюродному брату герцогу ФридрихуАвгусту принцу-епископу Любекскому. 2 Акт был подтвержден декретом императора Священной Римской империи от 29 декабря 1773 г., согласно которому Ольденбург получил статус герцогства.3 Наследовавший Фридриху-Августу герцог Петер Август Вильгельм в виду душевной болезни оказался неспособным править, и регентом при нем стал принцепископ Петер Фридрих Людвиг, племянник Фридриха-Августа, что было подтверждено семейным договором с Российским Императорским домом. В 1785 г., по смерти герцога, Петер Фридрих Людвиг становится правителем («администратором») ГольштейнОльденбурга. 4 Отношения между Российским Императорским домом и ГольштейнОльденбургом вскоре получили новое развитие, ибо были скреплены родственными узами. Петер Фридрих Людвиг, которого (в то время, когда великий князь был болен и его жизнь подвергалась опасности) Екатерина II одно время рассматривала как своего наследника, и сам цесаревич оказались женатыми на сестрах – дочерях Фридриха-Ойгена герцога 109 Вюртембергского. Супруга Павла I, императрица Мария Феодоровна, всегда принимала близко к сердцу ольденбургские интересы, выполняя разного рода просьбы своего зятя и сестры, также опекала сыновей Петера Фридриха Людвига.5 Как правитель Гольштейн-Ольденбурга последний являлся имперским государем, и с 1801 г., когда в Рейхстаге Империи решался вопрос об «индемнизациях», интересы герцога неизменно поддерживались Россией. Российский министр-резидент в Регенсбурге Ф.А.Клюпфель был проинструктирован на этот счет и, взаимодействуя с российским посланником Ольденбурга. в 6 Берлине М.М.Алопеусом, добивался удовлетворения претензий После Итогового решения Имперской депутации 1803 г. российская дипломатия прилагала усилия, отстаивая целостность и суверенитет герцогства в связи с военно-дипломатической ситуацией вокруг Ганновера.7 Тильзитский мир восстановил суверенитет Гольштейн-Ольденбурга, занятого в результате франко-прусской войны 1806 г. французскими и голландскими войсками (ст. 13 договора о мире и дружбе между Францией и Россией), но в то же время в Тильзите было решено, что французские войска сохранят свое присутствие в ольденбургских морских портах до достижения мира между Францией и Англией. Кроме того, в статье 16 было зафиксировано присоединение к Голландии ольденбургского владения Евер 8 , которое после смерти Фридриха-Августа герцога Гольштейн-Ольденбургского (1793 г.) оказалось под номинальным управлением императрицы Екатерины II, «фюрстины Анхальт-Цербстской,9 и с тех пор продолжало оставаться под юрисдикцией России. То и другое было платой за суверенитет герцогства и одновременно вознаграждением Голландии за участие последней в войне Франции против Пруссии. Для Наполеона «русский союз» представлял собой важнейшее звено во французской внешней политике, и ради него в Тильзите с уважением отнеслись к династическим интересам Александра I. Именно снисхождению к заступничеству российского императора правитель Ольденбурга должен был приписать быструю реакцию в Париже на жалобу Гольштейн-Ольденбурга относительно затянувшегося пребывания там голландских войск.10 Наполеон в письме к брату Луи-Наполеону королю Голландии, вопреки мнению своего посла в Петербурге А. де Коленкура11, предписывал, чтобы тот поддерживал хорошие отношения с «администратором», и передал командовавшему там войсками маршалу Ж.-Б.Бернадоту наставления в том же смысле, подчеркивая, что «Россия питает живейший интерес к этому герцогу».12 Та же формулировка содержалась и в письме императора французов к начальнику штаба французской армии маршалу А.Бертье.13 110 Обратившись с вопросом об удовлетворении своих территориальных претензий в Париж, Петер Фридрих Людвиг получил совет поторопиться с вступлением в Рейнский союз, что вызвало в его стороны обращение в Петербург. В ответ на запрос правителя Ольденбурга российский император лишь выразил пожелание, чтобы все, в конце концов, было так или иначе улажено. В письме канцлера Н.П. Румянцева с резолюцией «Быть по сему» от 28 октября 1807 г., врученном представителю Ольденбурга барону А. фон Мальтцану, содержалось наставление правителю герцогства руководствоваться отношениями дружбы, взаимопонимания и союза, установившимися между Францией и Россией. Отныне «администратор» должен был принимать «это новое положение вещей во внимание при все тех случаях, когда счел бы за нужное предпринять тот или иной демарш ради конечного блага своего государства». Видимо, именно эту часть письма Петер Фридрих Людвиг и должен был расценивать как призыв действовать по своему усмотрению. Вместе с тем, герцог получил заверение, что российский посол в Париже граф П.А.Толстой, проинструктированный насчет жалоб Ольденбурга, получил предписание поддержать территориальные претензии герцогства, в частности, владений Фареля и Книпхаузена. «...Ежели Ваша Светлость найдет средство добиться от французского правительства возвращения сих княжеств, говорилось в письме, - Его Императорское Величество, далекий от того, чтобы создавать трудности, будет только рад подобному успеху...».14 С учетом того, что Александру I приходилось не только самому привыкать к новой для него роли союзника императора французов, но и отстаивать этот свой внешнеполитический шаг, подвергавшийся внутри России критике, то позиция императора в отношении Ольденбурга в это время может быть вполне понятной. Кроме того, в то время происходила смена должностных лиц, «скомпрометировавших себя» прежней политикой, и замена их новыми людьми, подходившими для избранного курса. Во всяком случае, осенью 1807 г. у Александра I были причины устраниться от конкретных рекомендаций Ольденбургу, поскольку для него претензии герцогства пока отступали на второй и даже на третий план. Переговоры о вступлении Ольденбурга в конфедерацию, протектором которой был Наполеон, ольденбургская сторона предполагала провести в Париже, где мекленбургский посол Ф. фон Лютцов, представлявший интересы Ольденбурга, вместе с датским послом Л. фон Драйером и российским послом, должен был поддержать условия предполагавшегося соглашения: по мнению герцога и его министров, вступление в Рейнский союз должно было быть обусловлено возвращением Фареля и Книпхаузена, тем, что численность ольденбургского контингента в Великой армии должна была 111 ограничиться 400-500 солдатами, а также отказом от использования войск герцогства в непредвиденном случае войны с Россией. Однако, неожиданно для дипломатов переговоры перенеслись в Эрфурт, куда «в последних числах сентября 1808 г. из всех германских областей устремились вассалы Наполеона». 15 23 сентября герцог вместе со своим министром Ф. фон Хаммерштейном прибыл в «бедный и жалкий» Веймар, который, по словам Александра I, «казался таким тихим», но на самом деле был также обеспокоен собственной судьбой. 16 Там, у сестры императора, великой княгини Марии Павловны, супруги наследного принца Саксен-Веймарского, не могли не обсуждаться дела, связанные с положением, в частности, Ольденбурга. Беседы императора и Петера Фридриха Людвига, по-видимому, были решающими для принятия решения в интересах герцогства, т.к. никаких видимых препятствий к вступлению Ольденбурга в Рейнский союз более не оказалось. 17 Правда, контингент войск, предоставляемых в состав французской армии, был увеличен до 1000 солдат, но при населении в 160 тысяч человек обременительной мерой назвать было нельзя. После эрфуртского свидания Александра и Наполеона герцог еще более года не мог вступить во владение землями уступленных ему фюршеств Книпхаузен и Фарель. Это стало возможным потому, что правительство Голландии сознательно затягивало переговоры. В ответ на ставшие постоянными жалобы Ольденбурга канцлер Румянцев вручил Коленкуру ноту о поддержке Россией прав правителя Петера Фридриха Людвига на Книпхаузен и Фарель и от имени императора предписал российскому посланнику в Гааге князю С.Н.Долгорукому приложить усилия к окончанию дела о претензиях Ольденбурга, добившись восстановления герцогства в правах на оба владения. При этом Румянцев указывал, что император «желает видеть это дело оконченным», и подчеркивал, что правитель Ольденбурга владеет герцогством в силу «гарантий России», что «он принадлежит к династии наших государей, приходясь дядей Императору, и Его Величество относится к нему как к своему другу...». 18 Посланник передал министру иностранных дел Голландии письмо, выдержанное в тех же выражениях.19 Но голландское правительство, формально заняв позицию беспристрастия, затронув вопрос о принципах, о том, в частности, был ли в свое время передан Голландии сам суверенитет Книпхаузена и Фареля или речь шла только о передаче прав на этот суверенитет. 20 Потребовались энергичные усилия со стороны российских и ольденбургских дипломатов, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. Голландская сторона признала права «администратора» Ольденбурга, сняла голландские гербы, освободив жителей от присяги, и вывела свой гарнизон из Фареля.21 112 Между тем, уже вскоре после свидания в Эрфурте, в 1809 г., Петеру Фридриху Людвигу чуть было не пришлось держать перед императором французов ответ за то, что он не смог предоставить ему хоть сколько-нибудь солдат из тех, что были обещаны им Наполеону в случае, если на Францию или какое-нибудь государство Рейнского союза нападет третья сторона. Этот случай как раз пришелся на 1809 г., когда Австрия открыла военные действия, напав на союзницу Франции Баварию. На правителя Ольденбурга пала тень недоверия и в связи с тем, что пруссаки, пытавшиеся поднять восстание в тылу французских армий, когда шла «Ваграмская» кампания, не встретили никакого препятствия, оказавшись в Ольденбурге, погрузились на корабли и смогли эвакуироваться в Англию. Вряд ли Петер Фридрих Людвиг поступил так из каких-то симпатий в Пруссии, быстрая смена событий – вот наиболее вероятная причина бездействия будущего герцога Ольденбургского. Однако, совпадение этих двух обстоятельств должно было, казалось, обрушить гнев императора французов на голову нелояльного или нерасторопного союзника, тем более, что еще перед этим Наполеон имел все основания для недовольства. Известно, что сначала в Тильзите, а затем и в Эрфурте Александру I был сделан намек на возможные в ближайшем будущем брачные предложения со стороны Наполеона в отношении одной из российских великих княжон. Наиболее вероятной кандидатурой для Наполеона в российской императорской семье в то время была великая княжна Екатерина Павловна. Однако в конце 1808 г. в Петербурге неожиданно дали согласие на обручение великой княжны с младшим сыном правителя Гольштейн-Ольденбургского Георгом.22 Естественно предположить, что Александр I мог настоять на своем, если бы собирался выполнить обещание, данное Наполеону, и обручение Екатерины Павловны не явилось бы для него таким уж непреодолимым препятствием. Но также естественно предположить, что российский император и не думал связывать себя еще и родственными узами с императором французов, уже в 1808 г. собираясь в будущем воевать против своего союзника.23 Если отнестись с недоверием к выводам, сделанным С.С. Татищевым24, все равно сам факт поспешной свадьбы «невесты» Наполеона и принца Георга не может не вызвать вполне определенных предположений. Даже если события и не были ускорены со стороны Александра I, его матерью, называвшей Наполеона не иначе, как «Бонапарт» и «узурпатор», или самой Екатериной Павловной25, так или иначе все равно напрашивается вывод о том, что великая княжна только потому, чтобы не быть выданной за императора французов26, и дала согласие на свое замужество с принцем Ольденбургским, «бедным родственником, младшим сыном весьма не могущественного немецкого владетельного герцога».27 113 В январе 1809 г. состоялось обручение «высоконареченных» жениха и невесты в присутствии двора и дипломатического корпуса, причем Александр I до конца церемонии в Зимнем дворце подчеркнуто оставался простым зрителем, тем самым еще раз подчеркнув приоритет Марии Феодоровны в семейных делах, о котором он не раз говорил французскому послу. Бракосочетание Екатерины Павловны и Георга принца Ольденбургского состоялось в апреле того же года; вместе с рукой великой княжны принц получил титулование «Его Императорского Высочества», генерал-губернаторство Новгородское, Тверское и Ярославское, а также заведование управлением водных путей России. Неудачное сватовство Наполеона могло и не привести в столь близком будущем к серьезным последствиям в отношениях двух стран, но новый брачный проект императора французов, на этот раз в отношении великой княжны Анны Павловны, имел тот же успех, что и первый. Александр I и Мария Феодоровна умело избежали прямого отказа. Но, как и первом случае Александр I оставался в полном согласии со своей матерью и стремился только выиграть время, дав по возможности вежливый и дружелюбный ответ, который вместе с тем означал бы отказ. Даже тогда, когда стало известно, что Екатерина Павловна благожелательно отнеслась к предполагавшемуся проекту брака своей сестры Анны 28 , затруднения не были устранены, и Мария Феодоровна по-прежнему была настроена на отказ. По мнению А.Вандаля, «ее возражения не останавливались на каком-либо одном определенном пункте; они росли до бесконечности и всякий день являлись новые, то серьезные, к которым нельзя было отнестись без внимания, то странные и нелепые»…».29 Поскольку же для Наполеона брак был желателен и как можно скорее, то императрица, в конце концов, дала свое согласие, но с оговоркой – по прошествии двух лет. Что касается Александра I, то портрет Наполеона, который он набросал в разговоре с А. Чарторыйским как раз в это время, подтверждает его в целом негативное отношение к возможному породнению с династией Бонапартов.30 Если российский император, счастливо избежав неугодного ему претендента на руку сестры, стремился в дальнейшем следовать образу действий, принятому им перед Эрфуртом, то Наполеона после неудачи с русским браком уже ничто не могло остановить в осуществлении своих интересов в тех областях, которые оставались еще не вполне подвластны его воле – в северной Германии, всегда имевшей особое значение в продолжавшейся борьбе Франции против Англии. В Тильзите Наполеон довольствовался тем, что гавани Ольденбурга были заняты войсками его брата Луи-Наполеона. Однако, вскоре на смену им были присланы французские 114 таможенные чиновники и военные, которые должны были взаимодействовать с ольденбургскими властями. Они обследовали прибывавшие суда и вели наблюдение за побережьем, так что континентальная блокада выполнялась строго, и конфликтов на этой почве не возникало. Когда же в печати появились обвинения по адресу ольденбургских властей в оказании содействия контрабанде британских товаров, французское министерство иностранных дел заверило правителя Ольденбурга, что французское правительство не придает значения подобной информации. Правда, 18 июля 1809 г. была учреждена еще одна таможенная линия для захвата английских товаров, которым удавалось-таки проникать на континент, но эта линия деликатно обходила территорию Ольденбурга, пересекая от Бремена герцогство Клеве поперек и далее идя через Мюнстер и Оснабрюк. Предупредительное отношение французской стороны к Ольденбургу выразилось, кроме того, в разрешении недоразумения, связанного с захватом ольденбургских судов, который был санкционирован министерством финансов Франции после указа британского кабинета о покровительстве морской торговле ГольштейнОльденбурга, Мекленбурга и Папенбурга. Французский министр иностранных дел Ж.-Б. де Шампаньи энергично вступился тогда перед своим коллегой за правителя Ольденбурга. Так было в 1809 г., но в 1810 г. из-за стремления Наполеона к более жесткому выполнению предписанной им континентальной системы возник вопрос о дальнейшей судьбе герцогства. Тревогу у герцога Петера и среди близких ему лиц первоначально посеяли газеты. «Gazette national ou Moniteur universel» - официоз французского правительства – в номере от 1 января, в «Заметках о речи при открытии Английского парламента», высказался совершенно определенно о том, что последует за присоединением Голландии к Французской империи: «Французское побережье, говорилось в заметке, - будет продолжено вплоть до Эльбы».31 Вторично вопрос об участи Ольденбурга был затронут в «Journal de l’Empire» от 4 февраля, где речь шла о предполагавшемся разделе княжества Байройт. Причем опятьтаки без малейшей тени сомнения, совершенно определенно давалось понять, что «остаток этого княжества будет отдан герцогу Ольденбургскому».32 Статья не уточняла, будет ли эта территория передана герцогу в обмен или просто ее будет предложено присоединить к герцогству. Все это вызывало беспокойство ольденбургского посла в Париже, но его на время успокоили консультации с российским послом князем А.Б.Куракиным и вестфальским послом бароном Ф.-В. фон Винцингероде: оба считали, что при добрых отношениях между Парижем и Петербургом опасаться нечего, но признавалась вероятность напряженности при дальнейшем осуществлении планов императора французов в этой части Европы. Пока происходил этот обмен мнениями, в немецкой франкоязычной печати 115 («Journal de Mannheim») появилось сообщение из Вестфалии о том, что общественное мнение королевства склоняется к уверенности в присоединении Гольштейн-Ольденбурга к Вестфалии, и вслед за этим вскоре французские войска внезапно вступили на ольденбургскую территорию, заняв все опорные пункты на побережье. Это было проведено без какого-либо соглашения с правителем герцогства, даже без простого уведомления, ибо в таком случае хотя бы формально был бы соблюден суверенитет государства, входившего в состав Рейнского союза. Мероприятия герцога по упорядочению континентальной системы в Ольденбурге – строгий надзор за ранее установленным маршрутом перевозок поступавших в герцогство товаров и высылка иностранных купцов – не привнесли никаких положительных перемен. Французские военные продолжали находиться в Ольденбурге, перекрывая все коммуникации на побережье Немецкого моря. Этим был сделан первый шаг на пути к ограничению суверенитета Ольденбурга. Дальнейшие события развивались быстро. В начала июля 1810 г. король ЛуиНаполеон вынужден был отречься от престола. Это не могло не вызвать ответной реакции в Ольденбурге: «...Поелику внезапно посреди Германии я превратился в соседа Франции, то сия разительная перемена не могла не оказать на меня сильного впечатления, и Бог знает, к чему все это еще может привести. Теперешнее мое географическое положение и отношения с различными государствами Севера побуждают меня и далее рассчитывать на поддержку Вашего Императорского Величества...» - писал Петер Фридрих Людвиг Александру I 6 августа 1810 г.33 Одновременно с этим в Ольденбурге узнали об издании так называемого Трианонского декрета и о введении единого пошлинного тарифа для Французской империи. 11 сентября французский представитель при Рейнском союзе барон Т.Ж. де Баше официально известил об этом ольденбургских министров, предупредив при этом, что Берлинский декрет 1807 г. о континентальной блокаде остается в силе. В октябре французские таможенные чиновники начали осуществление декрета от 2 октября 1810 г. о повышении пошлин на всех таможнях побережья, что также ограничивало ольденбургский суверенитет, хотя мероприятия касались только так называемых императорских касс. После присоединения Голландии к Французской империи Ольденбург получил общую границу не только с Францией, но и с королевством Вестфальским, к тому времени только что присоединившим к себе Ганновер. Правитель Ольденбурга сразу же обратился к России, т.к. он хотел возвратить обратно четыре крохотные владения, оказавшихся анклавами внутри Вестфалии, которые были им в свое время получены по 116 договору об «индемнизациях» для владетельных принцев, потерявших свои владения на левом берегу Рейна. Одним из посредников в этом деле был российский император. В своем письме к Румянцеву Петер Фридрих Людвиг просил его снестись с российским послом в Вестфалии Л.А.Яковлевым, чтобы тот сделал необходимые представления вестфальскому правительству. 34 Румянцев выполнил эту просьбу «администратора» и не преминул напомнить об «особой заинтересованности» Александра I в делах Гольштейн-Ольденбурга и об его желании, чтобы переговоры между двумя сторонами «закончились самым дружественным образом...».35 После беседы Яковлева с вестфальским статс-секретарем графом Ле Камю де Фюрстенштейном король ЖеромНаполеон назначил специального комиссара для урегулирования этого дела с комиссаром правителя Ольденбурга36, но эти переговоры вскоре оказались ненужными. Если посмотреть на карту Французской империи 1810-1811 гг., то ясно можно увидеть, что на востоке «французское» побережье так сказать «упирается» в Ольденбург. Узкая полоса территории, зажатая между Ганновером и Фрисландией, прерывала планировавшуюся французскую таможенную и оборонительную линию. Планы французского правительства в то время уже не ограничивалось северным побережьем Европы. «Поступательное движение вперед, положенное Наполеоном в основу своих действий, уже приводило его к поступкам, которые воистину являлись вызовом человеческому разуму и здравому смыслу».37 По свидетельству голландского генерала и бывшего дипломата барона А. де Дедема, «де Бассано (статс-секретарь Наполеона – С.И.) нередко высказывал в то время такие же странные взгляды, что его государь...». В качестве примера де Дедем приводил его высказывание, отражавшее, несомненно, взгляд самого Наполеона: «... России <...> остается сделать выбор и всецело присоединиться к нашей системе, а для того, чтобы мы были в этом вполне уверены, ей надобно предоставить нам Кронштадта...». 38 право разместить таможенных чиновников от Ревеля до Наполеон поручил министру иностранных дел составить доклад о новых присоединениях, в том числе и об Ольденбурге. Доклад был представлен на рассмотрение Наполеону 8 декабря 1810 г. Излишне говорить, что Шампаньи герцог Кадорский, будучи ознакомленным с образом мыслей своего государя, постарался в точности отразить то, что ему было предписано, чтобы на заседании Сената Империи 9 декабря сразу стала понятна суть предлагавшихся Наполеоном мер.39 Перед заседанием архиканцлер Империи Ж.Ж.Камбасарес герцог Пармский огласил сенаторам послание, в котором он настаивал на «новых гарантиях», которые считал необходимыми для более действенной борьбы против британского господства на 117 морях: «... В мире устанавливается новый порядок, а по сему среди потребных мне новых гарантий присоединение устьев рек Шельды, Мааса, Рейна, Эмса, Везера и Эльбы к Империи, установление внутренней навигации с Балтийским морем, представляются мне гарантиями первостепенной важности...».40 В упомянутом докладе Шампаньи речь шла о присоединение ганзейских городов и всего побережья от Эльбы до Эмса. В качестве объяснения предлагалась приемлемая, с точки зрения министра иностранных дел, формула: континентальная блокада всегда будет малоэффективной, если хотя бы клочок европейского побережья не будет полностью подчинен французской таможенной системе. Вместе с тем, в докладе Шампаньи предлагались и другие мероприятия, направленные на поиски путей улучшения внутриконтинентальной торговли, в частности, - строительство каналов, которые соединили бы отдельные районы Европы с запада на восток, что привело бы, по мысли Наполеона, к большей независимости европейских государств от британской торговли. Особой комиссией Сената этот план был признан целесообразным, и 13 декабря 1810 г. в специальном постановлении присоединение северного побережья Европы было охарактеризовано как желательное. Первая статья заключительного решения – «сенатусаконсульта» Империи – гласила: «Голландия, ганзейские города <...> и земли, лежащие между Северным морем и слиянием Липпе с Рейном до Хальтерна, от Хальтерна до Эмса выше Тельгета, от Эмса до того места, где Верра впадает в Везер, и от Штольценау на Везере до Эльбы выше устья Хекеница, должно составить неотъемлемую часть Французской империи».41 Этой статье Ольденбург и был присоединен к Франции, хотя о нем вовсе и не упоминалось. Постановление Сената было принято только исходя из соображений усиления экономической борьбы против английского соперника и без предварительного оповещения об этом России и Ольденбурга. Мекленбургский посол фон Лютцов, представлявший интересы Ольденбурга, все же был поставлен об этом в известность до окончательного решения вопроса, но ни он, ни барон фон Мальтцан не могли помешать его принятию. В ответ Александр I заявил решительный протест. Российский посол в Париже князь А.Б.Куракин должен был официально вручить французскому министру иностранных дел Ж.-Б.Шампаньи «высочайше конфирмованную» 4 января 1811 г. ноту, подписанную императором 6-го, а отправленную 9 января 1811 г. Но сначала Куракину предписывалось просить доложить императору французов о содержании депеши и требовать от него прямого ответа на вопрос об Ольденбурге. «Если в этом ответе будет выражено намерение аннулировать суверенные права герцога Ольденбургского, говорилось в депеше, - то в этом случае вы заявите г-ну герцогу Кадорскому, что вас в 118 высшей степени огорчает решение, столь явно противоречащее содержанию одной из статей Тильзитского договора <…> и что при подобном положении вещей Его Императорскому Величеству не остается ничего иного, как поступить следующим образом: оградить свои права путем заявления протеста…».42 Ноту протеста Куракину велено было представить через два дня после любого неудовлетворительного, в том числе и уклончивого, ответа французской стороны. «Герцогство Ольденбургское своим существованием в качестве суверенного государства обязано Российской империи, – говорилось в депеше канцлера графа Н.П.Румянцева российскому послу, – оно – плод ее великодушия и находиться под ее гарантией…». Куракину предписывалось сообщить французскому правительству, что Александр I посредством официального протеста вступится не только за права герцога, но и за свои собственные, если суверенитет герцогства не будет сохранен.43 В проекте же прилагавшейся ноты вполне очевидно то, что российским император обращался в ней не только к императору французов, но и «ко всей Европе», «ко всем державам». В проекте шла речь об узах родства, связывавших правившую в России династию и герцогов Гольштейн-Ольденбургских, и подчеркивалось, что Ольденбург «не может потерять свою независимость без того, чтобы <…> не были нарушены сама справедливость и его (Александра I – С.И.) суверенные права». В документе его составители задавались вопросом: «Какую цену могли бы иметь союзы, если бы договоры, являющиеся их основой, не поддерживали оные?» И далее следовало декларативное заявление: «… Его Величество, дабы ни в коем случае не подать повод к недоразумению, во всеуслышание заявляет, что его союз с Его Величеством Императором французов продиктован важными политическими интересами. <…> Этот союз интересов обеих империй, заключенный еще Петром Великим, союз, который с тех пор и в последствии преодолевал все препятствия, уже доставил немалые преимущества империи Его Величества и самой Франции».44 Итак, с одной стороны, налицо здесь было желание российского МИД подчеркнуть наличие родственных связей между Россией и Ольденбургом, с другой – заверения в преданности франко-российскому союзу. При этом российское правительство постоянно ссылалось на условия Тильзитского мира, нарушенного французской стороной в результате присоединения Ольденбурга к Франции. Проект ноты не оставляет сомнений в том, что Александр собирался придать этому делу всеевропейское звучание. Таким образом, пропагандистские цели преследовались Александром I с самого начала, т.е. уже тогда, когда о событии только стало известно. Дипломатические же меры, принятые в 119 связи с этим, находились в полном соответствии с тогдашними военно-политическими планами российского императора. Куракин встретился с Шампаньи 8 февраля 1811 г. Он заявил министру иностранных дел, что правитель Ольденбурга Петер Фридрих Людвиг «не имеет права вести переговоры об уступке Ольденбурга, частично принадлежащего России», и «любые переговоры об этом должны вестись только с российским императором». Ссылаясь на верховные права Наполеона как протектора Рейнской конфедерации, Шампаньи возражал, что, напротив, тот имеет право распоряжаться землями своих германских союзников по собственному усмотрению. Шампаньи дал понять, что Наполеон уже связал себя сенатусом-консультом (актом, принятым Сенатом в дополнение к конституции страны – С.И.) и не в праве менять решение. В ответ Куракин указал на нежелание французской стороны признавать «ошибки» и в соответствие с данной ему инструкцией представил от имени российского правительства ноту. Однако вручить ее послу не удалось – Шампаньи, догадываясь о содержании ноты, отказывался ее принять, отстраняя ноту руками. Бороться с ним престарелому Куракину было не под силу, и он покинул министерство, оставив запечатанный пакет на столе у Шампаньи. Вечером того же дня министр иностранных дел привез запечатанную ноту в российское посольство и возвратил ее Куракину, заявив, что Наполеон запретил ему принимать протест, ибо находит его несогласным с чувствами дружбы, которые питает к своему союзнику.45 «…Вы знаете, что я должен был протестовать против всего того, что учинилось в отношении герцога, - писал 29 января 1811 г. Александр I сестре, - следствием того явились неприятные объяснения и те, что результатом своим будут иметь войну. Итак, я не хотел бы, чтобы вы и Георг выступали в роли просителей за герцога и чтобы вам приписывали главную роль в этой ссоре: с тою публикой, какова наша, это более, чем вероятно, и тем более, что на самом деле ваше поведение должно быть трактовано, как в высшей степени деликатное».46 Вероятно, это объяснение уже не имело никакого значения. Династические соображения были неотделимы от интересов империи, и иного развития событий здесь просто не могло быть. 15 февраля 1811 г. последовал ответ императора французов на демарш Куракина. Послу было выражено сожаление, что Наполеон не может, не нарушая конституции Империи, отказаться от принятого решения, но из уважения к императору Александру и желания доставить герцогу полный суверенитет, в качестве решения проблемы предлагает обмен герцогства на город Эрфурт вместе с прилежащими к нему землями. Эрфурт предлагался герцогу еще до того, как в дело вмешался российский император, и Наполеон, 120 зная об отказе Петера Фридриха Людвига рассматривать вопрос о вознаграждении, надеялся, что в Петербурге возобладает более умеренный курс и из-за клочка земли ссориться не станут. Однако герцог отказался от предложенного ему обмена и накануне принесения присяги его подданными новому государю, покинул Ольденбург, направившись в СанктПетербург. 22 февраля император Александр I писал сестре: «По всей вероятности на этот раз речь идет о войне, хотя с нашей стороны не дано было к тому ни малейшего предлога. Можете представить себе, сколь огорчительны для меня подобные виды, но ныне это чувство уступит чувству долга. По крайней мере, меня утешает то, что я сделал все, что совместимо с честью, дабы избежать этой войны: в настоящее время речь идет о том, чтобы мужественно приуготовиться к ней, положась во всем на Бога».47 Герцогство Ольденбургское как независимое территориальное владение прекратило свое существование, став частью Французской империи, но «ольденбургский вопрос» с повестки дня снят не был. Поскольку протест Куракина не состоялся, а французское правительство не собиралось менять что-либо в своих планах, российское правительство прибегло к иной мере; 14 марта 1811 г. оно направило особый циркуляр Министерства иностранных дел в ряд европейских столиц – в Берлин, Дрезден, Кассель, Париж, Вену, Мюнхен, Штутгарт и Карлсруэ. Российским дипломатическим представителям предписывалось довести до сведения правительств, при которых они были аккредитованы, прилагавшееся циркулярное письмо. В циркуляре следовало предписание «ни в коем случае» не принимать отказа министров иностранных дел принять ноту «под каким бы то ни было предлогом». В случае отказа предлагалось поступить так, как уже поступил Куракин: оставить ноту на столе в соответствующем министерстве иностранных дел.48 Циркулярное письмо министра иностранных дел Н.П.Румянцева предназначалось не только «для сведения» своих коллег в европейских столицах. Несмотря на сдержанный тон и общую умеренность выражения, это было нечто большее, чем обычное дипломатическое послание. После краткого изложения «ольденбургских событий», в том числе и упоминания о неудачной попытке Куракина вручить протест (термин «протест» был упомянут), говорилось о решении российского императора «прибегнуть к праву резервации».49 Если рассматривать это циркулярное письмо и ноту протеста с точки зрения франко-российского союза, то становится очевидным, что правительство России перед лицом всего мира возлагало ответственность за свершившееся на французскую сторону. Ведь право резервации означает ничто иное, как отказ признать законную силу за тем или 121 иным действием другой стороны и сохранение за собой права оспорить это действие впоследствии. Циркулярное письмо и нота недвусмысленно давали понять, что между Францией и Россией существуют разногласия, и это было заявлено по дипломатическим каналам третьим странам. Меньше всего это входило в расчеты французского правительства. Александр I отчетливо это сознавал, и именно поэтому он придавал известной огласке это дело. В шифрованном постскриптуме к своей депеше в Вену от 28 февраля (12 марта) 1811 г. австрийский посол в Петербурге граф Ф. де Сен-Жюльен писал в частности: «…Император только что доверительно сообщил мне о том, что весьма недоволен тем, что Куракин забрал назад протест по поводу герцогства Ольденбургского и что он решил направить его ко всем дворам…».50 Огласка была и в самом деле «известной», потому что европейское общественное мнение об этом ничего не узнало, ибо в газеты, в том числе и российские, никаких сообщений, никаких намеков, которые могли бы навести на мысль о существовании каких-либо трений из-за Ольденбурга, не просочилось. Вплоть до открытия военных действий между Россией и Францией «ольденбургское дело» продолжало обсуждаться в кабинетах министерств иностранных дел и в посольствах, оставаясь предметом разного рода спекуляций и интриг. Обе стороны возлагали друг на друга вину за ослабление уз Тильзитского союза: Наполеон не мог простить протест, которому не предшествовали переговоры, Александр I почитал себя оскорбленным с самого начала и полагал себя в праве требовать удовлетворения, не входя в дальнейшие рассуждения. Таким образом, ольденбургское дело как дело чести стал отнюдь не только поводом, как долгое время считали историки, но одной из настоящих причин франкороссийского столкновения в 1812 г. Прав был Николай Иванович Тургенев, известный со временем как «декабрист без декабря» и политический эмигрант, когда писал о том, что «первой причиной» разлада между двумя империями «было занятие герцогства Ольденбургского». 51 Но это явилось лишь внешней стороной дела, ибо, как известно, Александр I еще накануне своего свидания с Наполеоном в Эрфурте осенью 1808 г. в письме к матери высказался в пользу начала подготовки войны против своего союзника. Начало же военных действий в июне 1812 г. вполне могло выглядеть иным, а именно вторжением российских армий на территорию Великого герцогства Варшавского. Наполеон же всегда считал, что никогда не следует давать противнику шанс начать военные действия первому, и в 1812 г. сам нанес превентивный удар союзнику, который с конца 1810 г. вынашивал план наступательной войны против Франции. 122 1 Martens G. F. Recueil des principaux traités d’alliance, de paix, de trêve, de neutralité, de commerce, de limites, d’échange etc. conclues par les puissances de l’Europe. Vol. I. Gottingen. 1791. P. 180-203; см. Kollmann P. Das Herzogtum Oldenburg in seine wirtschaftlichem Entwicklung. Oldenburg. 1893. S. 4-5. 2 Martens G. F. Recueil… S. 315-329. 3 Kohl D. Geschichte des Oldenburger Landes. Bremen. 1925. S. 40. 4 Hübner E. Das Fürstentum Lübeck, Schleswig-Holstein und nordeuropäische Politik im 18. Jahrhundert // Kiel. Eutin. St. Petersburg. Holstein. 1987. S. 23. 5 О брачных проектах великой княгини Марии Феодоровны в отношении своей сестры Фридерики и Петера Гольштинского, в то время ольденбургского наследника, см. Шумигорский Е. С. Императрица Мария Феодоровна (1759-1828). СПб. 1890. С. 126. 6 Архив внешней политики Российской империи (далее АВПРИ). Ф. Канцелярия. 1801-1803. Оп. 468. Д. 9879-9890. 7 Там же. Д. 12668-12669. 8 Внешняя политика России XIX – начала XX вв. Документы российского Министерства иностранных дел (далее - ВПР). Серия I (1801-1815). Т. III. М. 1963. С. 639. Российский посол в Лондоне барон П. А. Николаи в письме к С. Р. Воронцову (8 октября 1807) выражал недоумение в связи с тем, что Александр I все еще продолжает титуловаться «государем Еферским», хотя Евер, находящийся между Фрисландией и Гольштейн-Ольденбургом, был в то время включен в состав Голландского королевства (Архив князя Воронцова. М. 1881. Кн. 22. С. 391). 9 В 1803 г. российский посол в Пруссии М. М. Алопеус, выполняя поручение правителя ГольштейнОльденбургского, сделал запрос в Петербург с просьбой уточнить, перенесли ли великие княгини Елена и Александра Павловны, вышедшие замуж соответственно за Фридриха-Людвига Мекленбург-Шверинского и за австрийского эрцгерцога Йозефа, свои права на владения в Евере в новые свои семьи и останутся ли эти права за Мекленбургом и Австрией после кончины обеих великих княгинь (Берлин, 16 ноября 1803) // АВПРИ. Ф. Канцелярия. 1803. Оп. 468. Д. 12670. № 153. Л. 1-3 об. 10 Герцог Петер Фридрих Людвиг пожаловался не только в Париж, но и в Петербург, в результате чего российскому послу в Париже графу Толстому были посланы инструкции, в которых говорилось о желании Александра I, «чтобы герцогство было как можно скорее эвакуировано иностранными войсками, кои там еще находятся …» (11 января 1808) // АВПРИ. Ф. Канцелярия. 1808. Оп. 468. Д. 12691. № 216. Л. 1 (проект с пометами о подписании и отсылке в Париж). 11 По мнению Коленкура, претензии Гольштейн-Ольденбурга были чрезмерны, ибо речь шла только о тех войсках, которые находились в портах Ольденбурга по Тильзитскому миру (АВПРИ. Ф. Канцелярия. 1808. Оп. 468. Д. 12691. № 217). 12 Napoléon. Correspondance de Napoléon Ier, publiée par l’ordre de Napoléon III (далее – Correspondance de Napoléon). T. XVI. Paris. 1867. N 13573. 13 Ibid. N 13592. 14 Ibid. № 156. лл. 11об.-14. 15 Hammel E. von. Oldenburg von Tilsiter Frieden bis zu seiner Einferleibung in das französische Kaiserreich // Beiträge für die Geschichte Niedersachsens und Westfalens. 1908. Bd. II. Hefte 7. S. 32. 16 Вел. кн. Николай Михаилович. Переписка Императора Александра I с сестрой Великой княгиней Екатериной Павловной. СПб. 1910. С. 17. 17 Договор о присоединении Гольштейн-Ольденбурга к Рейнской конфедерации от 14 октября 1808 // АВПРИ. Ф. Канцелярия. 1808. Оп. 468. Д. 12670. Приложение к № 172. 18 Румянцев – Долгорукову, 7 (19) октября 1808 // АВПРИ. Ф. Канцелярия. 1808. Оп. 468. Д. 12670. № 168. Л. 48. 19 Долгоруков – В.Ф.Рюллю, 24 октября // Там же. № 170. Копия. 20 См. Рюлль – Долгорукову, 31 октября // Там же. № 171; см. экстракт депеши Долгорукова – Румянцеву, 16 (28) ноября // Там же. № 185. л. 82. 21 Долгоруков – Румянцеву, 26 ноября (8 декабря) // Там же. № 189. Лл. 105-105 об. См. также приложенную к депеше ноту Рюлля от 5 декабря 1808 // АВПРИ. Ф. Канцелярия. 1808. Оп. 468. Д. 12670. № 189. лл. 107об.-108. 22 Екатерина Павловна была обручена с принцем Георгом после почти двухлетних поисков подходящих кандидатур в женихи, чем был занят князь А.Б. Куракин, пользовавшийся доверием императрицы-матери (Куракин – Марии Феодоровне, 23 октября (3 ноября), 16 (28) ноября, 22 ноября (4 декабря) 1807 // Русский Архив. 1869. № 3. С. 472-517). Марии Феодоровне предлагались различные австрийские эрцгерцоги, принц Генрих Прусский, сам император Франц, вторично к тому времени овдовевший. Выбор в конце концов остановился на Леопольде принце Саксен-Кобургском и Георге Ольденбургском, которые в конце 1808 г. прибыли в Петербург. Великая княжна отдала предпочтение последнему (Вел. кн. Николай Михаилович. Переписка Императора Александра I с сестрой… С. XXIV-XXV)., и никаких препятствий не оказалось, хотя жених приходился невесте двоюродным братом. 23 См. Александр I – Марии Феодоровне, сентябрь 1808 // Русская Старина. 1899. Т. XCVIII. С. 20. 123 24 «Когда после возвращения Александра, императрица-мать узнала об этом проекте, она поспешила выдать свою дочь за принца Георга Ольденбургского, чтобы та избежала позора разделить брачное ложе с тем, кто был для вдовы Павла I всегда оставался «бесчестным корсиканским узурпатором» // Tatistcheff S. Alexandre et Napoléon d’après leur correspondance inédite (1801-1812). Paris. 1891. P. 520. 25 По мнению неустановленного немецкого автора сочинения о великой княгине Екатерине Павловне, ставшей впоследствии королевой Вюртембергской, «Наполеон стремился породниться со всеми могущественными государями Европы, и великая княжна всерьез опасалась стать предметом искательств с его стороны» (Российская Национальная библиотека. Отдел рукописей. Ф. 543. Д. 33. Л. 23). См. Rehm M. Königin Katharina von Württemberg. Ihr Leben und Wirken nach Selbstzeugnissen und im Spiegel der Zeitgenossen. 1788-1819. Stuttgart. 1968. S. 10-11. 26 Австрийский дипломат граф Ф. де Сен-Жюльен сообщал 28 марта (10 апреля) 1810 г., что «французы изображают Великую княгиню Ольденбургскую (? – С.И.) как честолюбивую принцессу, которая хочет играть роль великой Екатерины своим прилежанием к учению, благодаря чему со временем она собирается вступить на престол; эти господа, - добавлял Сен-Жюльен, - хотели бы убедить тех, кто слушает, в том, что император (Наполеон – С.И.) не простит ему (Александру I – С.И.) ее поспешного замужества с принцем Ольденбургским и что ее принудили выйти замуж, чтобы избежать проекта, задуманного в Эрфурте…» (Вел. кн. Николай Михаилович. Император Александр I. Опыт исторического исследования. Т. I. СПб. 1912. С. 401). 27 Вигель Ф. Ф. Записки… М. 1892. Ч. III. С. 49. 28 Императрица-мать написала об этом в письме дочери в Тверь, т.к всегда дорожила ее мнением. Ответ на это письмо Александр I показывал французскому послу на аудиенции в Зимнем дворце (ДС. Т. IV. С. 247). 29 Вандаль А. Наполеон и Александр I. Франко-русский союз во время Первой империи. СПб. 1911. Т. II. С. 263. 30 Беседы и частная переписка между императором Александром I и князем Адамом Чарторыйским, опубликованные кн. Ладиславом Чарторыйским (1801-1823). Пер. с франц. С. Яковлевой. М. 1912. С. 109110 (беседа от 26 декабря 1809 г.). 31 Gazette National ou Moniteur universel. 31 janvier 1810. 32 Journal de l’Empire. 2 fevrier 1810 (сообщение из Аугсбурга, начинающееся словами: On assure que…). 33 Петер Фридрих Людвиг Гольштейн-Ольденбургский – Александру I, 6 августа 1810 // АВПРИ. Ф. Канцелярия. 1810. Оп. 468. Д. 6099. Л. 3 об.-4. 34 Петер Фридрих Людвиг – Румянцеву, 23 июня // Там же. Д. 12675. № 240. Лл. 1-1 об. 35 Румянцев – Л.А. Яковлеву, 12 июля // Там же. № 241. Лл. 2-2об. 36 Яковлев – Румянцеву, 24 ноября (6 декабря) // Там же. № 245. Л. 19 (экстракт депеши). 37 Вандаль А. Наполеон и Александр I. С. 546. 38 «Из записок барона Дедема» (Mémoires du général baron de Dedem de gelder (1774-1825). Un général hollandais sous le Premier Empire) // Русская Старина. 1900. Т. 103. С. 115-116. 39 Доклад министра иностранных дел Шампаньи – Наполеону, 8 декабря 1810 // Correspondance de Napoléon... T. XXI. N 17197. 40 Moniteur universel. 15 decembre 1810. 41 Journal de l’Empire. 16 decembre 1810. 42 Румянцев – Куракину, 6 (18) января // ВПР. Т. VI. С. 12. 43 Там же. С. 13-14. 44 Нота Куракина – Французскому правительству. 8 (20) февраля 1811 // Архив внешней политики Российской империи. Ф. Канцелярия. 1811. Оп. 468. Д. 12677. Прил. к № 251. Л. 22—23; ср. ВПР. Т. VI. С. 70-71. 45 Шампаньи – Коленкуру, 21 февраля 1811 // Вел. кн. Николай Михаилович. Дипломатические сношения между Россией и Францией по донесениям послов Императоров Александра I и Наполеона. Т. 7. СПб., 1914. С. 276-279. 46 Вел.кн. Николай Михаилович. Переписка Императора Александра I с сестрою великой княгинею Екатериной Павловной. С. 63. 47 Вел. кн. Николай Михаилович. Переписка Императора Александра I с сестрою великой княгинею Екатериной Павловной. С. 65. 48 «Проект циркуляра российским послам за границей», 11 марта 1811 г. // АВПРИ. Ф. Канцелярия. 1811. Оп. 468. Д. 12677. № 258. Л. 77-78. 49 Румянцев – Куракину, 6 (18) января // Внешняя политика России XIX – начала XX вв. Документы Российского Министерства иностранных дел. М. 1962. Т. 6. C. 88--89. 50 Вел.кн. Николай Михаилович. Император Александр I. Опыт исторического исследования. Т. I. СПб. 1914. С. 426 51 Тургенев Н.И. Россия и русские. Т. 1 / Пер. с фр. Н. И. Соболевского; Под ред. А. А. Кизеветтера. М., 1915. С. 7. 124 А. В. Бодров РОССИЯ И ПРОБЛЕМА РЕВАНШИЗМА В ФРАНКО-ГЕРМАНСКИХ ОТНОШЕНИЯХ ПОСЛЕ 1871 Г. Мысль о том, что Франция не смирится с унизительными для себя итогами франкопрусской войны 1870-1871 гг., в последующие десятилетия быстро стала общепринятой. Германский канцлер О. фон Бисмарк уже три месяца спустя подписания Франкфуртского договора в разговоре с французским дипломатическим представителем охарактеризовал соглашение как простое «перемирие», которое, рано или поздно, неизбежно будет Францией нарушено.1 Этот тезис стал не только устойчивым императивом его политики в отношении соседнего государства, но и широко проник в сознание немцев. Французский историк Альбер Сорель верно подметил одну характерную черту в высказываниях о Франции современной ему немецкой прессы: резкий контраст с общим ироничным тоном в отношении соседки тогда, когда газеты обращались к теме французской военной реорганизации и «реванша». 2 Патриотическую веру французов в будущий Реванш при этом питала память об Эльзасе и Лотарингии как о незаконно – вопреки протестам жителей обеих провинций – отторгнутых Германией французских территориях. Положения Франкфуртского мира не были санкционированы никаким международным конгрессом, а, значит, вопрос о признании легитимности германских завоеваний великими державами оставался открытым. Это, безусловно, делало более реальным вопрос ревизии отдельных его положений. В историографии этому вопросу никогда не уделялось должного внимания, а между тем он был весьма актуален в рассматриваемые годы как для французской, так и для германской дипломатии. Безусловно, этот сюжет достоин отдельного и более подробного изложения. Ограничимся здесь самой постановкой проблемы и несколькими яркими примерами, иллюстрирующими позицию в этом вопросе России. Опасения президента Республики Адольфа Тьера относительно того, что Бисмарк может попытаться добиться подтверждения французских территориальных потерь другими европейскими странами, впервые ярко проявились осенью 1872 г. Французское правительство с большой тревогой отнеслось к перспективе заключения какого-либо соглашения, которое могло бы быть обращено против Франции по итогам сентябрьской встречи в Берлине императоров Вильгельма I, Франца-Иосифа и Александра II.3 Но, как известно, эти опасения оказались напрасными: российская дипломатия вовсе не собиралась играть на руку Бисмарку в его антифранцузских маневрах, а само Берлинское свидание, как это метко подметил А. Дж. П. Тейлор, скорее продемонстрировало 125 неспособность трех императоров договориться о чем-либо конкретном. 4 Правда, в следующем 1873 г.сближение между тремя державами будет оформлено договором, вошедшим в историю под громким названием «Союза трех императоров». Но на деле это соглашение носило характер лишь консультативного пакта, в результате заключения которого Германия не получала никаких преимуществ в своем противостоянии с Францией. Несмотря на тесные династические и союзнические узы с империей Гогенцоллернов, Россия с самого начала фактически отмежевалась от германских захватов, что предельно четко было выражено в Отчете МИД за 1871 г. представленном канцлером Горчаковым Александру II в апреле 1872 г. Этот любопытнейший документ позволяет прояснить ту четкую логическую линию, которая была проведена в этом вопросе в здании у Певческого моста. Горчаков отмечал, что Россия «способствовала» заключению перемирия и началу переговоров между Францией и Германией, но «мы не принимали в них никакого участия». Российский самодержец с самого начала высказался в пользу того, что условия мира должны быть умеренными, «чтобы быть прочными», он приветствовал окончание боевых действий, но он «сохраняет полную свободу действий». 5 Горчаков отзывался о германских требованиях по мирному договору в весьма критическом духе: победитель, «безжалостно воспользовавшись правом сильного и продиктовав неслыханные условия [мира], по которым к отторжению территории прибавилось денежное разорение», опрокинул «крушением одного народа и чрезмерным усилением другого» общее равновесие, «кропотливый труд минувших столетий».6 Несколько лет спустя Горчаков открыто признал, что исход франко-прусского противостояния в 1870 году оказался неожиданным и неблагоприятным для России именно в силу «чрезмерного» усиления Пруссии. 7 Объединенная Германия не просто заставляла считаться с собой как с многократно возросшей политической силой, ее армия в считанные месяцы снискала лавры общего признания в качестве лучшей армии в Европе. Россия не стала исключением среди тех, кто, став свидетелями успехов прусского оружия, поспешил ускорить переход к комплектованию массовой армии на основе всеобщей воинской повинности. Все новые свидетельства поразительного развития промышленности на почве Северной Германии, по удачному выражению российского военно-морского агента в Вене контр-адмирала И. Шестакова, еще «не далее предела одной человеческой жизни, производившей только рекрутов», еще более усиливали опасения соседних держав. С прямотой военного это предельно ясно выразил сам И. 126 Шестаков: «Как бы ни были нам полезны мирные пособия Германии, самое промышленное могущество ее наводит на мысль о возможности столкновения».8 Эту возможность, по-видимому, никогда не исключал и прагматик Горчаков. Уже в отчете царю за 1872 г. он позволил себе высказаться о той роли, которую Франция в состоянии сыграть в случае осложнения отношений между Германией и Россией (или Австро-Венгрией и Россией): «единственная услуга, которую Франция сможет нам оказать, - это содействовать тому, чтобы удержать Германию угрозой возможной диверсии».9 Важно при этом отметить, что Горчаков был вполне убежден в неготовности французского общества смириться с недавним поражением. Даже официальный доклад руководителя российского МИД рисовал Францию «побежденной, ослабленной, но трепещущей и жаждущей возмездия» страной.10 Более того, Горчаков считал эту реакцию французов вполне естественной, хотя и не представляющей для Германии никакой немедленной угрозы. Как он заявил в одной из бесед с французским послом в Петербурге Лефло, «если бы я был французом, я бы до последнего вздоха помышлял о несчастии своего Отечества – реванше, но ничто подобное раньше 10, 12 и даже 15 лет невозможно, и всякое беспокойство на этот счет в течение этого времени столь же излишне…».11 Политика Бисмарка в первые годы после объединения, непременными спутниками которой стали шумные газетные кампании и «военные тревоги», похоже, только укрепляли Горчакова во мнении относительно пагубности Франкфуртского договора. В составленном им «Проекте депеши князю Орлову в Париж» от 1 августа 1874 г., который был введен в научный оборот А. З. Манфредом, канцлер вновь возвращался к итогам недавней войны. Этот документ, скрепленный царской резолюцией «быть по сему», содержал следующее чрезвычайно важное суждение: «К сожалению, постоянные зародыши будущей войны были уже заложены в тех территориальных уступках, которые князь Бисмарк, вопреки нашим советам, счел нужным вырвать у Франции под давлением военных элементов, опьяненных тогда победой». 12 Следует согласится с выводом А. З. Манфреда о том, что «в этих трех словах «вопреки нашим советам» <…> была заложена обладавшая огромной динамической силой внешнеполитическая концепция, осуждавшая условия Франкфурта».13 Характерна и беседа между российским канцлером с Лефло, состоявшаяся 12 апреля 1875 г., в разгар «военной тревоги». В ходе этого разговора французский посол выразил надежду, что «капитальный вопрос» об Эльзас-Лотарингии когда-нибудь решится между Францией и Германией «в интересах Европы дипломатическим и мирным путем». Горчаков согласился, что это является «делом времени и удобной возможности <…> по крайней мере в том, что касается Лотарингии; Эльзас, который заключает в себе 127 столько немецких элементов, может представить больше сложностей».14 Рассуждения о возможности мирного пересмотра границ в воцарившемся «веке наций» были обречены на чисто академический характер, и значение этого примечательного разговора не в этом. Суть в самой готовности российского канцлера фактически признать вопрос об утраченных Францией провинциях «нерешенным». Горчаков был слишком искушенным дипломатом и царедворцем, чтобы не отдавать себе отчет в этом. В равной мере он должен был понимать, что франкоязычное население Лотарингии досталось Германии в качестве «довеска» к стратегически важной крепости Мец, и трудно себе представить, что могло заставить победителя отказаться от этого не только удобного плацдарма для угрозы Парижу, но и отныне краеугольного элемента безопасности границ Империи на западе. Летом 1875 г. поднятая Лефло тема мирного возвращения Эльзас-Лотарингии в состав Франции получила свое продолжение во время встречи экс-президента Тьера и князя Горчакова в Швейцарии, где государственный канцлер проводил отпуск. Содержание бесед двух государственных деятелей было сообщено немецкому руководству германским корреспондентом «Kölnische Zeitung» в конце того же года. Помимо прочего Тьер высказал надежду на возможность каким-либо образом «выкупить» Эльзас-Лотарингию у Германии в качестве условия «установления длительных дружеских отношений» между двумя соседками. Узнав об этом, статс-секретарь Бюлов передал послу в Париже князю Гогенлоэ категоричное мнение германского канцлера о том, что сохранение Эльзас-Лотарингии в составе Германской империи – вопрос не «самолюбия», а безопасности от соседа «столь беспокойного характера». 15 Германия самым ясным образом давала понять, что не рассматривает никаких вариантов добровольного отказа от завоеванного. Логика высказываний и действий официального Петербурга подсказывает, что беседы Горчакова с Лефло и Тьером не были просто каким-то дипломатическим курьезом. Российская дипломатия оказывала поддержку французскому руководству не только потому, что не желала дальнейшего ослабления французского противовеса германской мощи, в равной мере ею движило неприятие существующей «полугегемонии» Германии на континенте. Это было той общей почвой, на которой впоследствии возник официальным образом оформленный русско-французский союз. При этом Бисмарк, по-видимому, никогда не исключал возможности обсуждения с Францией некой «компенсации» за Эльзас-Лотарингию, будь то свобода рук в приобретении ею новых колоний или даже приглашение компенсировать свои потери за счет Бельгии. 16 Последнюю идею, однако, трудно расценивать иначе как ту же самую дипломатическую ловушку, в которую в 1867 г. угодил Наполеон III, увлекшись 128 обсуждением с Берлином вопроса о компенсациях за французский нейтралитет в ходе австро-прусской войны. Но Бисмарк действенно побуждал французов (как, впрочем, и все прочие великие державы) к колониальным приобретениям, надеясь превратиться в этих условиях в незаменимого посредника. Еще в начале 1875 года Бисмарк отдал указание своим дипломатическим агентам прекратить противодействие имперским амбициям Франции в Тунисе и других частях Османской империи, которые отвлекали внимание французов от Вогезов и неминуемо обостряли их противоречия с Лондоном.17 Как отмечает британский историк Джеймс Стоун, вышеописанный маневр Бисмарка в отношении Франции был частью более широкой игры германского канцлера, стремившегося открыть «Восточный вопрос» и превратиться в этих условиях в незаменимого посредника между великими державами. Нашумевшая «чрезвычайная миссия» в Петербург одного из доверенных сотрудников канцлера, Й. фон Радовица, прямо увязала поддержку Германией русских интересов решением «французской проблемы». «Ничто так не питает во Франции надежды на реванш, как поддержка России», утверждал Радовиц, в то время как согласие между Россией и Германией является вернейшим залогом мира.18 Далее этой туманной мысли посланец Бисмарка, повидимому, не пошел, и Горчаковым она была понята как предложение полной и абсолютной поддержки Германии «во всем, что касается Востока взамен на одинаково полную поддержку с нашей стороны в том, что интересует Германию на Западе».19 События скоро последовавшей «военной тревоги» заставили многих предположить, что «миссия Радовица» должна была стать дипломатической подготовкой новой войны против Франции. Безусловно, против такой трактовки событий говорит факт очевидной неравноценности «услуг»: война и фактическое уничтожение французского противовеса германской «полугегемонии» на континенте в обмен на эфемерную поддержку на Востоке, где у Германии тогда было мало влияния. Показательно в этой связи то, к чему пришла германская дипломатия летом-осенью 1876 г., в более благоприятных, нежели год назад для Германии условиях торга. Затронутая Радовицем тема была развита в ходе беседы российского канцлера с германским послом Швейницем. Последний заверил Горчакова: «у нас есть все, что нам нужно, и самое большое, чего бы мы могли желать, это оформленных в виде трактата гарантий части из этого [имеющегося]». 20 Бисмарк впоследствии признавал, что речь шла именно о формальном признании ЭльзасЛотарингии за Германией со стороны России и некоем «гарантийном соглашении» относительно новой франко-германской границы. 21 Но, как известно, Горчаков от обсуждения подобных гарантий поспешил уклониться, сославшись на то, сколь малую цену имеют «в наши дни» трактаты. 129 В Берлине, похоже, осознавали все значение некой «неопределенности» правового статуса своих западных границ. В 1870-е гг. Германия последовательно добивалась от России признания ее территориальных приращений. Именно этот шаг не только наносил бы чувствительный удар по надеждам французов на Реванш, но и, по сути, исключал бы в будущем возможность сколь-нибудь прочного военного союза между Французской республикой и Россией. Однако Россия, не поддерживая, как многократно заявлялось Горчаковым, французский реваншизм в понимании его как плохо контролируемого «национального чувства», закрывать для себя «эльзас-лотарингский вопрос», тем не менее, не спешила. 1 Габриак – Ремюза, 14 августа 1871 г. // Documents diplomatiques français (далее – DDF). Vol. I. № 42. P. 62; Gabriac, marquis de. Souvenirs diplomatiques de Russie et d’Allemagne, 1870-1872. Paris, 1896. P. 137. 2 Sorel A. La presse allemande en 1873 à propos de la France // Revue des Deux Mondes. 1873. Avril 1. P. 727–729. 3 См. об этом: DDF. Ser. 1. Vol. I. № 149, 151. Р. 175-182. 4 Тейлор А. Дж. П. Борьба за господство в Европе, 1848-1918. М., 1958. С. 245. 5 Отчет по Министерству иностранных дел за 1871 г. , 11 апреля 1872 г. // Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ). Ф. 137 Отчеты МИД. Оп. 475. Д. 62. ЛЛ. 9 - 9 об. 6 Там же. Л. 14-14 об. 7 См.: Серова О. В. Русско-французские отношения в оценке князя А.М. Горчакова // Россия и Франция: XVIII - XX века. Вып. 3. М., 2000 С. 147-148. 8 Письмо контр-адмирала Шестакова от 16/28 февраля 1874 г. // Российский государственный архив военноморского флота (РГА ВМФ). Ф. 410 Канцелярия морского министра. Оп. 2. Д. 3347. ЛЛ. 52-54. 9 Отчет по Министерству иностранных дел за 1872 г., 31 марта 1873 г. // АВПРИ. Ф. 137 Отчеты МИД. Оп. 475. Д. 64. Л. 2. 10 Отчет по Министерству иностранных дел за 1871 г. , 11 апреля 1872 г. // АВПРИ, Ф. 137 Отчеты МИД. Оп. 475. Д. 62. Л. 26. 11 Лефло – Деказу, 16 декабря 1873 г. // DDF. Ser. 1. Vol. I. № 247. Перевод на русский дан по: Манфред А.З. Образование русско-французского союза. М., 1975. С. 62. 12 Цит. по: Манфред А. З. Образование русско-французского союза. М., 1975. С. 75. 13 Там же. 14 Лефло – Деказу, 20 апреля 1875 г. // DDF. Ser. 1. Vol. I. №. 393. P. 412. 15 Бюлов – Гогенлоэ (Совершенно секретно), 28 декабря 1875 г. // Die grosse Politik der europaischen Kabinette, 1871-1914. Bd. I. Berlin, 1922. № 195. S. 304. 16 См.: Wolter H. Bismarcks Außenpolitik, 1871-1881. Berlin, 1983. S. 184; Lappenküper U. Die Mission Radowitz: zur russland Politik Otto von Bismarcks (1871-1875). Gottingen, 1990. S. 468. 17 Бисмарк – Гогенлоэ, 10 января 1875 г. // Die Grosse Politik… № 195. S. 303; Stone J. The Radowitz Mission: A Study in Bismarckian Foreign Policy // Militärgeschichtliche Mitteilungen. 1992. Bd. 51. Heft 1. S. 57. 18 Цит. по: Wolter H. Bismarcks Außenpolitik… S. 174. 19 Полный текст депеши Горчакова на французском приведен в: Engelberg E. Bismarck. Das Reich in der Mitte Europas. Berlin, 1990. S. 668. 20 Швейниц – Бюлову, 1 ноября 1876 г. // Die Grosse Politik… Bd. II. № 252. S. 80-81. 21 См.: Die Grosse Politik… Bd. III. № 455. S. 28. 130 ЧАСТЬ III ХХ ВЕК - ПРОБЛЕМЫ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ И ПРОТИВОСТОЯНИЯ 131 В. И.Фокин РОССИЯ И ГЕРМАНИЯ: ДИАЛОГ КУЛЬТУР В ХХ-ОМ ВЕКЕ В системе двусторонних культурных связей России с зарубежными странами Германия занимает особое место, она является одним из важнейших партнеров Российской Федерации. Культурным контактам с Германией в международном культурном сотрудничестве России отводится одно из приоритетных мест в рамках развития общеевропейского культурного сотрудничества. Связи России и Германии в области культуры, в основе которых лежат богатые исторические традиции, обширный опыт взаимодействия, взаимный интерес народов двух стран к культурному наследию друг друга, поддержка со стороны правительственных и общественных кругов, обширная нормативно-договорная база, в последнее время характеризуются высоким уровнем развития, динамизмом, широким диапазоном и стабильностью. Сегодня Германия является одним из наиболее важных партнеров России во всех областях сотрудничества. Как отмечено на официальном сайте Министерства иностранных дел Российской Федерации, политический диалог между Россией и Германией носит «системный и интенсивный характер: с 1998 г. ежегодно проводятся двусторонние межгосударственные консультации на высшем уровне с участием членов правительств России и ФРГ, а с июня 2000 г. состоялось более 50 встреч на высшем уровне как в двусторонних, так и в многосторонних форматах».1 Не меньшее значение для сотрудничества Российской Федерации и ФРГ имеет экономическая составляющая. ФРГ по-прежнему остается главным Культурные связи являются поставщиком импортной продукции прекрасным дополнением к в Россию. политическому и экономическому взаимодействию двух стран. Они развиваются на всех уровнях и охватывают широкий круг акторов. Культурные обмены между Россией и Германией развиваются на государственном и региональном уровне, на уровне городов, общественных организаций и фондов, вузов, театров, музеев, библиотек и, конечно, на индивидуальном уровне. Сотрудничество в области культуры в системе внешней политики государства в последнее время приобретает все большее значение. Нормативно-правовой базой российско-германских культурных связей на современном этапе служит довольно обширный и разветвленный корпус двусторонних договоров, соглашений, заявлений и других документов. Они являются важным фундаментом, на котором строится практическое осуществление двусторонних культурных связей между Россией и Германией на современном этапе. 132 Первое юридическое закрепление культурных контактов между Россией и Германией произошло в период Веймарской республики (Раппальский и Берлинский договоры). После Второй мировой войны СССР заключил соглашения о культурном сотрудничестве как с ГДР, так и с ФРГ.2 Договоры периода холодной войны отражали специфику времени, изменения политического климата в Европе и атмосферу политических отношений между СССР и обеими частями Германии. Среди них необходимо отметить Московский договор о дружбе и сотрудничестве между СССР и ФРГ 1970 г., Соглашение между СССР и ФРГ о культурном сотрудничестве 1973 г., Договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи между СССР и ГДР 1975 г. На основе договоров 70-х гг. был заключен ряд межправительственных соглашений по отдельным отраслям культуры и науки в 1989-1990 гг. (переходный период для обоих государств). Среди них можно отметить следующие соглашения: о молодежных обменах; о расширении сотрудничества в области науки и высшего образования; о создании и деятельности культурных центров.3 Фундаментом современных российско-германских отношений является Договор о добрососедстве, партнерстве и сотрудничестве от 9 ноября 1990 г. 4 и Совместное заявление Президента Российской Федерации и Федерального канцлера ФРГ от 21 ноября 1991 г. Эти документы, регламентирующие все направления двустороннего взаимодействия стран, являются базой для формирования других правительственных актов и определяют общий вектор российско-германского сотрудничества на современном этапе. Этот договор, как и все соглашения 1989 года (кроме соглашения о молодежном сотрудничестве) действуют до сих пор (РФ выступает в них как правопреемница СССР). Вопросы культурного взаимодействия регулируþтся Межправительственным Соглашением между Российской Федерацией и Федеративной Республикой Германия о культурном сотрудничестве от 16 декабря 1992 г.5 и Протоколом о заседании Смешанной комиссии по культурному сотрудничеству 2001 г. Эти документы определяþт основные направления российско-германского культурного партнерства и служàт основой для заключения отраслевых документов. Эти документы знаменуют новый уровень отношений между двумя странами, предполагающий создание сети культурных обменов на всех уровнях – «между германскими федеральными землями и российскими регионами, между городами обеих стран, университетами, театрами, музеями, галереями, оркестрами, фондами, общественными организациями и, конечно, между деятелями искусства и другими частными лицами».6 Соглашение о культурном сотрудничестве 1992 133 г. было первым соглашением в этой области разработанным и подписанным суверенной Российской Федерацией и Федеративной Республикой. Эти соглашения являются продолжением общего Договора и направлены на осуществление сотрудничества в более конкретных сферах. Все вместе эти документы составляют правовую базу российско-германского культурного диалога, способствуют межкультурному взаимопониманию между странами, интенсивному гуманитарному обмену, а также конкретизируют более широкие документы. Политическое значение этого документа заключается в том, что он создал прочную договорную основу для культурных отношений между двумя государствами в новых международных условиях. В нем были также обозначены приоритеты двустороннего сотрудничества, как в содержании, так и в расширении географии диалога. Договор предусматривает создание Германо-российской смешанной комиссии по культурному сотрудничеству (ст. 16) и выявляет основные направления сотрудничества на ближайшие годы. На основе Соглашения 1992 г. произошло дальнейшее расширение договорной базы двусторонних культурных связей, в результате чего были заключены соглашения в области изучения языка и молодежных обменов. Эти соглашения определяют правовое поле двух важнейших направлений культурного сотрудничества двух стран, что подкрепляется концепциями внешней культурной политики и России, и Германии Отдельные направления культурного сотрудничества России и Германии регламентируются Межправительственным Соглашением об изучении русского языка в Федеративной Республике Германия и немецкого языка в Российской Федерации от 9 октября 2003 г. 7 и Межправительственным Соглашением в области молодежного сотрудничества от 21 декабря 2004 г., 8 а также рядом межведомственных документов. Кроме того, в ходе визита в Ганновер 10-11 апреля 2005 г. В. В. Путина было подписано Совместное заявление на высшем уровне о стратегическом партнерстве в области образования, науки и инноваций. Межправительственное Соглашение об изучении русского языка в ФРГ и немецкого языка в России вступило в силу в 2003 г.9 Связи в области изучения языка названы в документе эффективным средством, способствующим активизации двусторонних культурных и научных связей и соответствующим давним историческим традициям культурного сотрудничества между Россией и Германией. Обе стороны согласились, что знание языка «будет способствовать расширению сотрудничества и взаимопонимания между Республики Германия». 134 10 народами Российской Федерации и Федеративной В качестве конкретных мер в Межправительственном соглашении предусмотрены различные виды обменами между преподавателями русского и немецкого языков, квалифицированными специалистами и преподавателями для чтения лекций и проведения практических занятий, исследователями для проведения научных изысканий. В качестве другой не менее важной формы сотрудничества в области изучения языков названо сотрудничество в области в области совершенствования методов преподавания русского языка в Германии и немецкого языка в России. Большое значение имеет обмен педагогической документацией, учебными пособиями, «библиотечно-информационными ресурсами и другими материалами, а также обмен опытом и информацией в области современных технологий преподавания иностранных предусматривает также обмен преподавателями русского языков». и 11 Соглашение немецкого языков и литературы с целью научных и педагогических стажировок и повышения квалификации и проведения, а также организацию летних языковых курсов для специалистов, не имеющих специального филологического образования, и молодежи в России Германии (ст. 3). Настоящее направление без преувеличения можно назвать одним из самых актуальных для России и Германии, так как сегодня две страны обеспокоены сокращением ареала присутствия русского и немецкого языков в мире. Значение Межправительственного соглашения состоит в том, что он отражает важнейшие задачи обеих стран в области культурного сотрудничества, связанные с поддержанием языкового плюрализма в мире. Соглашение регламентирует меры по оптимизации изучения русского и немецкого языка, способствует мобильности граждан обеих стран, касающиеся обмена учащимися, студентами, преподавателями, учеными и другими специалистами, которые владеют языком или хотели выучить его или усовершенствовать его знание. Соглашение предусматривает разнообразные формы сотрудничества – от языковых курсов и чтения лекций, до проведения научных исследований и открытия летних школ. Все эти меры призваны способствовать не только изучению языка, но и более глубокому знакомству с культурами обеих государств. В последние годы правительства и России, и Германии стали уделять больше внимания молодежным обменам. Именно поэтому в 2004 г. было заключено Соглашение между правительством Российской Федерации и правительством Федеративной 12 Республики Германия в области молодежного сотрудничества. Соглашение определяет круг важнейших акторов молодежных обменов. К ним, в первую очередь, отнесены молодежные общественные, политические, творческие, спортивные, профессиональные и другие организации, образовательные учреждения всех уровней, общественные объединения по работе с молодежью. Во-вторых, соглашение направлено на развитие 135 сотрудничества среди молодежи, занятой в сфере образования, молодыми людьми, занимающимися волонтерской работой, молодыми политическими лидерами, «молодыми представителями государственных и местных органов власти, в породненных городов» (ст. 2). 13 том числе из В качестве конкретных форм обмена и развития молодежного сотрудничества предусматривается проведение различных мероприятий, способствующих «установлению непосредственного общения молодежи и углублению их взаимопонимания», 14 обмены между вузами, особенно – университетами, проведение совместных мероприятий общественно-политической, исторической, социально- экономической, экологической, правовой направленности. Большое внимание уделяется таким формам сотрудничества, как совместные мероприятия в области культуры, науки, техники и спорта, молодежные обмены по линии породненных городов и регионов России и Германии, совместные мероприятия представителей творческой молодежи и молодых деятелей искусств, совместные практики, направленные на ознакомление с условиями жизни, обучения и труда молодежи государства-партнера, проведение совместных молодежных лагерей и многое др. (ст. 3). Согласно Соглашению, для развития молодежных обменов и координации деятельности в этой сфере создается Российско-Германский совет в области молодежного сотрудничества в целях реализации и развития двусторонних обменов молодежью. В России и в Германии также предусмотрено формирование координационного бюро и Попечительского совета, которые «определяют приоритеты и совместные направления деятельности и формы их взаимодействия» (ст. 4 – 5).15 Значение Соглашения о молодежных обменах состоит в том, что оно направлено на дальнейшую активизацию межкультурного общения России и Германии и адресовано наиболее перспективной и активной части граждан каждой страны – молодежи. В качестве примера соглашений, заключенных на уровне отдельных министерств в сфере культурного сотрудничества отметим подписанное в 1999 г. Совместное заявление о взаимном признании периодов обучения в высших учебных заведениях, документов о высшем образовании, российских ученых степенях и германских академических квалификациях между Министром общего и профессионального образования РФ и Постоянной конференцией министров культуры и образования земель ФРГ и Конфедерацией ректоров германских вузов. 16 Этот документ заметно облегчил образовательный и научный обмен между вузами и научно-исследовательскими институтами двух стран. Важность этого документа определяется еще и тем, что и Россия, и Германия являются участниками Болонского процесса, эти страны связывают давние и крепкие академические связи. Поэтому данное соглашение имеет большое значение для 136 практической реализации культурных связей России и Германии в современных условиях с учетом общеевропейских тенденций. Российско-германские соглашения в области культуры, заключенные в 90-х – начале 2000 гг. после образования новых государств - объединенной Германии и новой России, составили правовое оформление культурных связей двух стран в новых политикоправовых условиях. Соглашение 1992 г. привело правовую основу сотрудничества в соответствии с качественно новыми реалиями, характеризующимися разгосударствлением и децентрализацией сферы культуры в России, а также новой ситуацией, возникшей в результате объединения Германии. Большое значение имеют также Протоколы о заседаниях Смешанной комиссии по культурному сотрудничеству, которые содержат практические рекомендации сторон по развитию культурных связей. Кроме того, был подготовлен ряд новых соглашений (например, о деятельности культурных центров двух стран), которые должны заменить уже устаревшие и не адекватные современной реальности договоры 1989 г. Одно из таких соглашений уже было подписано в 2004 г. (соглашение о молодежном сотрудничестве от 21.12.2004, заключенное сроком на 5 лет и прекращающее действие соглашения 1989 г.). И, наконец, в 2005 г. вступила в силу Совместная декларация по русско-немецкому стратегическому сотрудничеству в области образования, исследований и инноваций, ставшая важной вехой в развитии российско-германских культурных связей и отразившая богатый накопленный опыт взаимодействия в указанных областях. Совместная декларация по русско-немецкому стратегическому сотрудничеству в области образования, исследований и инноваций, подписанная в 2005 г.,17 подчеркнула значимость научно-образовательных связей как важнейшего компонента российскогерманского культурного обмена и как наиболее перспективного его направления на ближайшее десятилетие. В документе была подчеркнута значимость науки и образования как политического и культурного фактора взаимоотношений двух государств. Подчеркивается необходимость дальнейшего расширения контактов между вузами, совместное выполнение рекомендаций Болонского процесса. Ведущим стратегическим направлением партнерства признано сотрудничество высших учебных заведений в форме создания академических союзов. На встрече руководителей двух стран в Дрездене в 2006 г. Ангела Меркель заявила о будущем усилении сотрудничества с Россией в области образования и науки. Значение образовательных связей было подчеркнуто и на встрече высших руководителей России и Германии в марте 2008 г.18 137 Разработка и подписание соглашений идет не только на межправительственнîм, межведомственном и межрегиональном уровнях, а также между отдельными организациями, университетами, обществами, учреждениями культуры. В целом, можно сделать вывод, что нормативно-правовая база российскогерманских культурных связей представляет собой обширный корпус долгосрочных и среднесрочных договоров и соглашений, который включает: общие межправительственные соглашения о двусторонних отношениях, в которых отдельные разделы посвящены гуманитарным связям (Договор 1990 года); соглашения о культурных связях, включающие все вопросы двустороннего культурного сотрудничества (Соглашение 1992 г., являющееся базовым); соглашения по отдельным областям культурного взаимодействия (о молодежном сотрудничестве, об изучении языка, о деятельности культурных центров); межведомственные соглашения, межрегиональные соглашения, соглашения между учреждениями науки и образования, а также искусства (между музеями, театрами и другими учреждениями культуры). Давая общую оценку правовой базе российско-германского культурного сотрудничества, необходимо отметить, что она подробно проработана и включает различные договоры и соглашения практически во всех сферах культурного взаимодействия двух стран, определяет основные направления и формы взаимодействия, важные для каждой стороны. Обширность рассматриваемых вопросов и затрагиваемых тем отражает общую заинтересованность России и Германии в развитии культурных контактов, которые охватывают различные направления совместной деятельности и дают основу для интенсивного и продуктивного сотрудничества в других областях. Однако, в правовой базе российско-германских культурных связей есть и нерешенные вопросы, требующие дальнейшей доработки, в частности, вопросы, касающиеся деятельности культурных центров и общественных организации Германии в России. 1 Российско-германские отношения (справка). 13.02.2009. Департамент информации и печати МИД РФ// www.mid.ru - 05.01.11. 2 Министерство иностранных дел Poccии//www mid.ru - l5.02.11. 3 Министерство иностранных дел Poccии//www mid.ru - l5.02.11. 4 Договор о добрососедстве, партнерстве и сотрудничестве между СССР и ФРГ от 9 ноября 1990 года // Сборник международных договоров СССР и РФ. Выпуск XLV11. М., 1994. С. 27-33 5 Соглашение между Правительством Российской Федерации и Правительством Федеративной Республики Германии о культурном сотрудничестве от 16 декабря 1992 г . //Бюллетень международных договоров. 1993. № 6. 6 Там же. 138 7 Соглашение между правительством Российской Федерации и правительством Федеративной Республики Германия об изучении русского языка в Федеративной Республике Германия и немецкого языка в Российской Федерации от 9 октября 2003 г. (заключено в г. Екатеринбурге 09.10.2003)/Министерство иностранных дел Poccии//www.mid.ru – 15.02.11. 8 Межправительственное Соглашение в области молодежного сотрудничества от 21 декабря 2004 //http://lawru.info/base98/part5/d98ru5530.htm – 17.12.10. 9 Соглашение между правительством Российской Федерации и правительством Федеративной Республики Германия об изучении русского языка в Федеративной Республике Германия и немецкого языка в Российской Федерации от 9 октября 2003 г. (заключено в г. Екатеринбурге 09.10.2003)/Министерство иностранных дел Poccии//www.mid.ru – 15.02.11. 10 Соглашение между правительством Российской Федерации и правительством Федеративной Республики Германия об изучении русского языка в Федеративной Республике Германия и немецкого языка в Российской Федерации от 9 октября 2003 г. (заключено в г. Екатеринбурге 09.10.2003)/Министерство иностранных дел Poccии//www.mid.ru – 15.02.11. 11 Там же. 12 Соглашение между правительством Российской Федерации и правительством Федеративной Республики Германия в области молодежного сотрудничества (заключено в Шлезвиге 21.12.2004)// lawru.info/base98/part5/d98ru5530.htm – 17.12.10. 13 Там же. 14 Там же. 15 Там же. 16 Совместное заявление о взаимном признании периодов обучения в высших учебных заведениях, документов о высшем образовании, российских ученых степенях и германских академических квалификациях между Министром общего и профессионального образования РФ и Постоянной конференцией министров культуры и образования земель ФРГ и Конфедерацией ректоров германских вузов/Департамент международного сотрудничества в образовании и науке Министерства образования и науки РФ//dic.edu.ru/laws_system/1668 – 19.12.10. 17 Совместная декларация по русско-немецкому стратегическому сотрудничеству в области образования, исследований и инноваций//www.mid.ru – 19.12.10. 18 Официальный сайт Правительства РФ//www.kremlin.ru – 01.02.11. 139 А. В. Смолин НЕМЕЦКИЕ ВОЙСКА В ПРИБАЛТИКЕ И БЕЛОЕ ДВИЖЕНИЕ В УСЛОВИЯХ ОКОНЧАНИЯ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ* В результате подписания Брестского мира между Советской Россией и Германией на Северо-3ападе России в зону германской оккупации попали: Ковенская и Виленская губернии, Курляндия, Лифляндия, Эстляндия, а также частично территория Псковского, Островского, Опочецкого и Гдовского уездов Псковской и Петроградской губерний. Управление этими территориями осуществлялось командованием 8-й германской армией и её командующим генерал-фельдмаршалом Г. фон Кирбахом, штаб которого располагался в Ковно.1 Весной 1918 г. в Петрограде открылось германское консульство, при котором имелась Прибалтийская миссия, установившая тайные контакты с русскими монархическими организациями. Несмотря на Брестский мир, в Германии опасались свержения Советской власти, и прихода правительства ориентирующегося на Антанту и возобновления войны на два фронта. В связи с этим, германские представители в Советской России стали налаживать контакты с теми противниками большевиков, которые видели в Германии, своего союзника по антибольшевистской борьбе, чтобы в случае падения правящего режима привести к власти прогермански настроенных лиц. 2 В свою очередь пронемецки настроенные антибольшевистские организации стремились с помощью Германии свергнуть большевиков и восстановить единую и неделимую Россию.3 В феврале – марте 1918 г. русские монархисты посетили Псков и Вильно, где вели переговоры с представителями германского командования о предоставлении военной помощи для восстановления монархии в России. По утверждению одного из исследователей этой проблемы Г.З.Иоффе, эти просьбы встретили понимание. 4 В июне 1918 г. в Финляндии начались переговоры между генералом Р. фон дер Гольцем и представителями правых монархических кругов – товарищем председателя III и IV Государственных дум князем В.М. Волконским, бывшем премьер- министром царского правительства А.Ф.Треповым и великим князем Кириллом Владимировичем для согласования начала сроков наступления на Петроград, которое планировало германское командование в августе 1918 г. В июле Н.Е. Марков 2-й встречался с доверенным лицом * Статья подготовлена в развитии научно-исследовательского проекта «Россия и Балтийский мир в средние века и новое время» (Темплан НИР, Меропритие 2,. Шифр ИАС 5.38.62.2011). 140 генерала П. фон Гинденбурга, но из-за завышенных требований германской стороны о каких либо практических шагах договориться не удалось. 5 Наличие переговоров подтверждали и германские представители в беседах с финляндскими политическими деятелями, которые были напуганы сообщениями о предстоящем восстановлении монархии в России. Однако немцы заявляли, что вопрос о вхождении Финляндии в состав России не поднимался.6 27 августа между Германией и Советской Россией было подписано Добавочное соглашение к Брестскому мирному договору. Согласно этому документу Советская Россия обязывалась противостоять английскому наступлению на Севере, а также выплатить Германии 6 млрд. золотых марок в качестве компенсации за национализированное имущество немецких граждан и аннулированные займы. В свою очередь немецкая сторона отказывалась от наступательной операции против Петрограда, обязывалась возвратить оккупированные территории Петроградской и Псковской губерний, а также препятствовать захватническим устремлениям Финляндии на Кольском полуострове и в Карелии.7 В предназначенных для эвакуации районах, ещё до подписания Добавочного договора, германское командование решило создать зависимые от себя русские воинские формирования. С этой целью в Петроград в конце июля выехал представитель военного командования на Востоке для ведения переговоров с антибольшевистскими организациями прогерманской направленности. Такие контакты были установлены и выработан проект формирования русской армии на Северо-Западе России. В результате этих договорённостей удалось наладить переброску русских офицеров из Петрограда в Псков. Здесь при штабе 5-й германской дивизии открылось русское комендантское управление, которое и занималось обустройством перебежчиков из Советской России и ставшее организационной ячейкой будущего воинского формирования. Однако уже в августе 1918 г., в условиях немецкой оккупации, в Риге, Елгаве, Лиепае, а также в Эстонии открылись вербовочные пункты по приёму добровольцев. После интенсивных переговоров, германское командование согласилось на формирование русских воинских частей. 9 октября в Псков прибыла специальная военная миссия во главе с майором Генерального штаба Э. фон Клейстом, а 10 октября, под контролем немецких офицеров, началось формировании Псковского добровольческого корпуса.8 О том, что германское командование преследовало своекорыстные цели при формировании русских частей, свидетельствует спор, разгоревшийся по поводу места пребывания штаба корпуса. Русские предлагали город Резекне в Курляндии, тогда как немцы настаивали на Пскове, заранее зная, что эти территории придётся оставить. В 141 случае перенесения штаба в Курляндию у русского командования открывалась возможность поставить это край под свой контроль. К тому же он находился на значительном удалении от демаркационной линии с Советской Россией, что давало возможность проводить формирование в более спокойной обстановке. В свою очередь немецкие военные не оставляли надежд сделать Курляндию зависимой от Германии. В этом споре возобладала Германская точка зрения.9 Практически формирование корпуса продолжалось не многим более месяца. Революция в Германии, поражение в Первой мировой войне и заключение Компьенского перемирия привели к падению дисциплины в войсках, солдаты требовали отправки домой, проявляли неповиновение, а часть из них стала стихийно отправляться на родину. 13 ноября 1918 г. ВЦИК РСФСР аннулировал Брест-литовский договор между Германией и Советской Россией. Перед частями Красной Армии была поставлена задача, двигаться за уходящими немецкими войсками. При первых столкновениях с красноармейскими частями Псковский корпус рассыпался на ряд отрядов. Большая часть корпуса, примерно 2300 человек, ориентировавшаяся на Антанту ушла в Эстонию.10 Правительство Эстонии при помощи мобилизационных мер, финляндских добровольцев, русских белогвардейцев и английского флота смогло остановить продвижение красноармейских частей.11 Штаб корпуса, во главе с его начальником ротмистром В.Г.фон Розенбергом и небольшими отрядами, отошли в Латвию. С этого момента начинается второй этап сотрудничества части офицеров Псковского корпуса, ориентировавшихся на Германию. Ситуация в Латвии складывалась несколько по другому нежåли в Эстонии. 18 ноября 1918 г. Народный Совет Латвии провозгласил государственную независимость страны. Во главе с министром – президентом, лидером партии «Крестьянский союз» К.Ульманисом. Однако правительство не располагало ни силами, ни средствами для того, чтобы остановить движение красных латышских стрелков. Видя, что при таком развитии событий большевики захватят всю Прибалтику, Верховный Совет союзников отменил свое решение о скорейшем выводе немецких частей из региона. Союзники потребовали от Германии содержать здесь такое количество войск, которое было необходимо в европейских интересах для сдерживания большевизма.12 В виду того, что регулярные германские войска практически прекратили своё существование единственной военной силой в этих условиях стали добровольческие части германской армии «фрайкоры». На их основе и немецкое командование сформировало VI резервный корпус под командованием генерала Р. фон дер Гольца, который одновременно являлся главнокомандующим всеми оккупационными войсками в Прибалтике и балтийским ландесвером. Таким образом, Германские войска вполне легально получили базу в Литве 142 и Курляндии. Её центром стала Митава - крупный железнодорожный центр на пути из Германии в Россию. Уже в ноябре 1918 г. Балтийский национальный комитет, организация местных этнических немцев, вела переговоры с германским Верховным командованием о найме германских добровольцев для защиты проектировавшегося прибалтийского государства, власть в котором должна была принадлежать этническим немцам «остзейцам». При этом курляндские и лифляндские землевладельцы выделяли треть своих земельных угодий для поселения германских военных колонистов. Таким образом, каждый германский доброволец, подписавший контракт не менее чем на 6 месяцев, получал во владение 80 моргенов(1 морген= 0,25 га) земли для поселения.13 Помимо балтийцев с просьбой о помощи к правительству Германии обратилось и правительство К.Ульманиса. В связи с этим, германский имперский комиссар социалдемократ А.Виннинг 18 декабря 1918 г. заключил с правительством Латвии договор, согласно которому, все солдаты, участвовавшие в борьбе против внешнего врага, после окончания боевых действий получают латвийское гражданство и землю. 29 декабря договор приобрёл законную силу добровольческих формирований. и способствовал численному росту германских 14 Идея колонизации пользовалась широкой популярностью среди добровольцев. В результате этих мер из разрозненных формирований, к началу марта 1919 г. в распоряжении генерала Р. фон дер Гольца насчитывалось около 20000 тысяч штыков. Наиболее боеспособным соединением считалась железная дивизия майора Й.Бишофа, образованная 18 января 1919 г.15 Однако эти меры запоздали и 3 января1919 г. Советские войска заняли Ригу. Правительство К.Ульманиса контролировало только район Либавы, где сосредоточились немногочисленные латышские формирования, русский отряд князя А.Ливена и различные немецкие части. Некоторые русские политики и военные в борьбе с большевизмом рассчитывали на помощь Германии. На её территории находилось большое количество русских военнопленных и русского трофейного оружия, а также около 3000 военнослужащих, вывезенных из Украины при эвакуации германских войск. В феврале - марте 1919 г. в лагере для русских военнопленных Зальцведеле, по согласованию с германским командованием и Антантой, началась вербовка добровольцев. Все расходы по организации отрядов возлагались на германскую сторону. В результате было сформировано три отряда: князя А. П. Ливена и полковников П. Р. Бермондта – Авалова и 143 Е. Вырголича. 14 мая 1919 г. «Совет четырёх» разрешил переброску в Прибалтику и южные районы России русских военнопленных, согласившихся бороться с большевизмом. Летом 1919 г. наметилось сближение русских белогвардейцев пронемецкой ориентации с Германией и балтийскими баронами. Все три стороны проявляли заинтересованность в этом сотрудничестве. Русские белогвардейцы с помощью немцев хотели покончить с большевизмом. Германские военные совместно с белыми хотели ликвидировать большевизм, чтобы затем взять реванш на Западе. Над крупными земельными собственниками, немецкого происхождения, нависла угроза конфискации их земельных владений и раздача их безземельному и малоземельному латышскому крестьянству. В связи с этим они стали поддерживать сторонников единой и неделимой России. Наиболее ярко этот союз проявился во время похода против Советской Латвии и при взятии Риги 22 мая 1919 г. и дальнейших боевых действий против объединённых латышских и эстонских войск.16 Наметившийся русско-германский союз в Прибалтике крайне взволновал союзников, которым это сближение представлялось кошмарным сном. В результате, прибалтийский ландесвер перевели из Митавы на Латгальский фронт и поставили под командование английского офицера. Отряд князя А. П. Ливена на английских кораблях перевезли в Северо-Западную армию генерала Н. Н. Юденича и только П. Р. БермондтАвалов, отказался от перехода под Нарву. К тому же и в самой Северо-Западной армии стали усиливаться прогерманские настроения. 17 Это заставило начальника союзной миссии в Прибалтике английского генерала Г. Гофа, в письме к Н. Н. Юденичу сказать: «Многие русские командиры до такой степени тупоумны или памятью коротки, что уже открыто, говорят о необходимости обратиться за помощью к немцам, против воли Союзных Держав. Скажите этим дуракам, чтобы они прочитали мирный договор. Всё, что Германия имеет, уже ею потеряно».18 Высокомерие английского генерала имело обратный эффект и вызвало раздражение в офицерской среде. В тоже время отряды П. Р. Бермондта-Авалова были переформированы сначала в Западный добровольческий корпус имени графа Ф. А. Келлера, затем в Западную добровольческую армию. Формально она подчинялась Севверо-Западному фронту генерала Н. Н. Юденича. Армия открыто выступала под монархическим знаменем, а её политотдел разработал программу монархистов-демократов.19 В августе 1919 г. британские генералы союзнической миссии в Прибалтике предприняли попытку удалить из Митавы Западную армию. Для этого было решено организовать новый антибольшевистский фронт в Прибалтике. Среди его участников фигурировали Латвия, Литва Польша, Эстония, Северо-Западная и Западная армии. 144 Однако цели участников были настолько разнородны, что затея умерла ещё при рождении.20 Наконец, в июле Антанта предъявила ультиматум войскам генерала Р. фон дер Гольца, предложив покинуть территорию Латвии к 20 августа. Отправка войск началась, но вскоре штаб корпуса сообщил, что местные большевики взорвали три железнодорожные моста и передвижение войск в связи с этим невозможнî. Скорее всего, это была очередная уловка военных, стремившихся затормозить вывод войск. Солдат, возвратившихся в Германию, ждали безработица и крайне неопределённое будущее, и это превращало их в весьма взрывоопасный элемент. В связи с этим демобилизованные одновременно с отпускными билетами получали заграничные паспорта сроком на полтора года. Поэтому многие из мобилизованных возвращались в Латвию и поступали на русскую службу в Западную армию. В этом случае германское правительство обещало жалование солдатам по 10, а офицерам по 40 марок в сутки. После разгрома большевизма полагалась премия в 5 тыс. рублей, русское подданство и наделение землёй.21 Верховный Совет союзников заявил протест на подобные действия. Тогда правительство в Берлине потребовало очищение Курляндии от немецких войск. Однако сами солдаты не спешили возвращаться. В ночь с 24 на 25 августà немецкие солдаты и военнослужащие Западной армии в Митаве разоружили латышский гарнизон, сорвали латышские флаги с государственных учреждений, арестовали чиновников и коменданта города. Затем они прошли по городу с факелами, выкрикивая антилатышские лозунги. Взбунтовавшиеся части потребовали от своих командиров вести их на Ригу, чтобы получить от правительства Латвии обещанную землю. 22 Однако правительство республики аннулировало данное обязательство ещё в апреле 1919 г. 23 На этот раз дальнейших эксцессов удалось избежать, а зачинщиков выступления арестовали. Новый срок вывода германских войск с территории Прибалтики союзники перенесли на 31 августа, но и после этой даты они оставались в этом регионе. Тогда Антанта настояла на закрытии границы со стороны Германии. Это вызвало бурную реакцию со стороны П.Р.Бермондта-Авалова, поскольку поставило его армию на грань катастрофы. Он потребовал от англичан открыть границу. В противном случае полковник угрожал сделать это силой. После переговоров английского генерала Берта с Бермондтом –Аваловым в Риге 9 сентября границу открыли.24 Чтобы успокоить латышей и Антанту, правительство Германии объявило о применении суровых мер к неповинующимся его приказам, подчеркнуло своё негативное отношение к вступлению немецких солдат в русские формирования, а генерала Р. фон дер Гольца отозвали из Прибалтики. Несмотря на официальные заявления, 1919 г. 21 сентября 145 состоялось заключение соглашения между генералом фон дер Гольцем и П. Р. Бермондтом –Аваловым, одобренное военным министром Г. Носке. Согласно этим договорённостям, немецким военнослужащим в Курляндии разрешалось поступать на русскую службу в Западную армию. 25 3 октября все немецкие части в Курляндии по приказу фон дер Гольца перешли под командование Бермондта-Авалова. При помощи этой манипуляции из Курляндии «исчезли» немецкие воинские части, а их место заняла Западная добровольческая армия, численностью в 51 – 52 тыс. человек, из которых 40 тыс. составляли немцы. Начальником штаба армии стал майор Й.Бишоф, бывший командир «Железной дивизии». Все эти пертуðбации происходили с ведома англичан, надеявшихся использовать эти войска в борьбе с большевизмом, но под своим контролем и в своих интересах.26 Матåриально-техническое обеспечение Западной армии осуществлялось за счёт правительства Германии, которое надеялось использовать её в своих интересах при определённых политических условиях. Сам Бермондт-Авалов никогда не скрывал, что получал помощь от Германии, за что публично выражал признательность её правительству. Следовательно, Западная добровольческая армия своим рождением была обязана прежде всего немецким военным, политическим и промышленным кругам.27 Появление столь внушительной военной силы в Курляндии крайне тревожило англичан, и они добивались того, чтобы немецкие солдаты были отозваны из Западной армии. В переброске солдат П. Р. Бермондта – Авалова на Северо – Западный фронт был заинтересован и генерал Н. Н. Юденич, но только после того, как из армии будут удалены германские солдаты. Однако это условие было заранее неприемлемо для Бермонта – Авалова, так как превращало его армию в отряд в 6- 7 тыс. человек. Поэтому все попытки Юденича перевести войска Западной армии под Нарву закончились ничем.28 Сформировав хорошо вооружённую и обученную армию, П. Р. Бермонт-Авалов решил бросить вызов Латвии. 20 сентября он обратился к жителям Митавы с воззванием, в котором говорилось, что он как представитель государственной власти взял на себя защиту латвийской области после оставления её немецкими войсками. После этого обращения столкновение с латышскими войсками стало неизбежным и стороны стали к нему готовиться.29 В штабе Западной армии разработали план, согласно которому на первом этапе её осуществлении следовало захватить Ригу, Северную Латвию и Эстонию, а затем двигаться на Петроград и Москву. В приказах с грифом «не подлежит оглашению» прямо говîрилось, что целью боевых действий является свержение правительства К.Ульманиса и возвращение России незаконно отторгнутых от неё территорий Балтийского побережья.30 146 7 октября 1919 г. П. Р. Бермондт Авалов обратился к премьер-министру Латвии и потребовал немедленно пропустить его войска на фронт для борьбы с большевизмом.31 Поскольку ответа не последовало, то войска армии перешли в наступление. Вначале боевые действия принесли успех Западной армии и она подошла к предместьям Риги. Однако на помощь Латвии пришла Эстония и англо – французская эскадра. К тому же, правительство Германии закрыло границу, и Западная армия осталась без снабжения. Получив подкрепления и переформировавшись, латышская армия перешла в наступление и нанесла поражение Западной армии, а её остатки эвакуировались в Германию. 2 декабря 1919г. Западная армия была упразднена.32 Так, закончилась попытка создания совместного русско-германского альянса для борьбы с большевизмом. Причины неудачи имели как внешние, так и внутренние причины. К внешним следует отнести страх союзников перед возможным русскогерманским союзом и угрозой реванша. Боязнь потери государственной независимости вновь образовавшимися Прибалтийскими республиками. Внутренним причинам следует отнести недальновидную политику лидеров Белого движения, неðешавшихся пойти на заключение мирного договора с Германией. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что формально Россия продолжала находиться в войне с Германией, тогда как союзники подписали с ней мирный договор. Одно время казалось, что взгляд на проблему русско-германских отношений в Омске начал меняться. Так, 20 октября 1919 г. в телеграмме С.Д.Сазонову А. В. Колчак указывал на то, что в дальнейшем не следует игнорировать Германию, а необходимо учитывать большевизмом. Сазонову рекомендовалось её как фактор обеспечить в борьбе с правительство точной информацией о положении в Германии. Для этого предлагалось открыть в Берлине отделение Русского телеграфного агентства, установить прямую связь с немецким правительством, чтобы оформить фактическое прекращение военных действий и выяснить намерения Германии в отношении России.33 Однако вскоре стереотипы взяли верõ над реалиями. «Мы отвергаем всякую мысль от искания германской помощи и продолжаем в этом смысле придерживаться прежней политики», - писал Колчак. 34 Отсутствие политической воли и смелости при решении вопросов внешней политики поставило руководство Белого движения в подчинённое положение к своим бывшим союзникам по Первой мировой войне. В послевоенных реалиях следовало искать новые подходы в решении возникавших проблем, а не следовать потерявшим всякий смысл догмам о верности союзникам. 147 1 Малышев М. О. оборона Петрограда и изгнание немецких оккупантов с Северо-Запада в 1918 г. Л., 1974. С.38. 2 Документы германского посла в Москве Мирбаха // Вопросы истории 1971. №.9. С. 125 – 128; Ботмер К. С графом Мирбахом в Москве. Дневниковые записки и документы за период с 19 апреля по24 августа 1918 г. М., 1996. С. 35, 36, 43, 63, 67, 113; Иоффе Г. З. Великий Октябрь и эпилог царизма. М., 1987. С. 234 – 235. 3 Минц И. И. Год 1918 М., 1982. С. 359. 4 Иоффе Г. З. Крах российской монархической контрреволюции. М., 1977. С. 122; он же Великий Октябрь и эпилог царизма. С. 235, 236. 5 Смолин А. В. Белое движение на Северо – Западе России в 1918 – 1920 гг. СПб.,1999. С.12. 6 Новикова И. Н. «Финская карта» в немецком пасьянсе: Германия и проблема независимости Финляндии в годы Первой мировой войны. СПб., 2002. С. 269 – 270. 7 Там же. С.272. 8 Смолин А.В. Белое движение на Северо – Западе России. С.16 – 22, 29; Екабсонс Э.Латвия и российский Северный корпус (Северо – Западная армия Юденича) в 1918 – 1920гг. // Россия и Балтия: эпоха перемен (1914 - 1924). М., 2002. C. 129. 9 ГАРФ. Ф. 5881. Оп.2. Д. 348. Л.24; Авалов П. В борьбе с большевизмом. Глюкштадт и Гамбург. 1925 С.71, 72. 10 Смолин А. В. Белое движение на Северо - Западе России. С. 58 – 60. 11 Там же. С.50 - 57. 12 Сиполс В. Я. За кулисами иностранной интервенции в Латвии (1918 – 1920) М.,1959. C.163. 13 Акунов В. В. Фрайкоры. Германские добровольческие отряды в 1918 – 1923 гг. М., 2004.С.61 – 62. 14 Там же С. 62; Смолин А. В. Белое движение на Северо – Западе России. С.334 – 335. 15 Акунов В. В. Фрайкоры. С.61, 63. 16 Мусаев В. И. Drang nach Osten и русская реакция: история «Западной русской армии» (1919 г.) // Новый часовой. 1988. № 6 – 7. С. 82; Акунов В. В. Фрайкоры. С. 67 – 78. 17 Смолин А. В. Белое движение на Северо-Западе России. С.315 – 318. 18 Письмо генерала Гоффа – генералу Юденичу от 4 августа 1919 г. // Архив русской революции. Берлин, 1921. Т.1. С. 307. 19 Смолин А. В. Белое движение на Северо-Западе России. С. 338 – 339. 20 Там же. С. 339 – 340. 21 Там же. С.340; Акунов В .В. Фрайкоры. С.62 - 63 22 Бережанский Н. Бермодт в Прибалтике в 1919 г. (Из записок бывшего редактора) // Историк и современник. Берлин, 1922. Т.1. С. 22; Авалов-Бермондт П.Р. В борьбе с большевизмом. Глюкштадт и Гамбург, 1925. С. 169; Пелкаус Э. Бермонтиада. //Латвия на грани эпох. III. Рига, 1988. С. 23; Акунов В. В. Фрайкоры. С. 86 - 87 23 Акунов В. В. Фрайкоры. С. 65 – 66. 24 Авалов-Бермондт П.Р. В Борьбе с большевизмом. С. 170, 179,180, 183. 25 Сиполс В. Я. За кулисами иностранной интервенции в Латвии. С. 160, 161; Акунов В. В. Фрайкоры. С. 87 – 88. 26 Сиполс В. Я. За кулисами иностранной интервенции в Латвии. С. 153, 161, 162, 163; Пелкаус Э. Бермонтиада. С. 27. 28, 29; Федотов Б. Ф. На дальних подступах к Красному Питеру. // Вопросы истории. 1972. № 10. С.115,116; Мусаев В. И. Drang nach Osten и русская реакция. С. 87; Дерябин А. Белые армии в гражданской войне в России. Исторический очерк. М., 1994. С. 9. Акунов В. В. Фрайкоры. С. 89. Акунов относит переход немецких частей на русскую службу к 6 октября 1919 г. 27 Бережанский Н. Бермондт в Прибалтике в 1919 г. С. 38, 57; Самсонов М. Рец. На книгу АваловаБермондта «В борьбе с большевизмом» // Дни. Париж. 1926. 23 мая; Акунов В. В. Фрайкоры. С. 81. 28 Смолин А. В. Белое движение на Северо – Западе России. С. 343 – 344. 29 Там же. С.344 – 345. 30 Архив Гуверовского института войны, революции и мира Стэнфордского университета. США (АГИ) Коллекция Ф.Голдера. Ящ.30 (40) Приказы по Западной добровольческой армии. № 54 от 24 октября 1919 г., № 63 от 3 ноября 1919 г. 31 Бережанский Н. Бермондт в Прибалтике в 1919 г. С.44. 32 Смолин А. В. Белое движение на Северо – Зпаде России. С. 345 – 351; Акунов В. В. Фрайкоры. С. 92 – 102. 33 ГАРФ.Ф.200. Оп.1. Д. 280. Л.28. 34 Там же. Л. 29. 148 Т. Platht VERBÜNDETER GEGEN BALTISCHE UNABHÄNGIGKEITSBESTREBUNGEN ODER „VERSCHROTTUNG UNERWÜNSCHTER ELEMENTE“ - DIE RUSSISCHE MINDERHEIT IM BALTIKUM UND DER DEUTSCHE VERNICHTUNGSKRIEG GEGEN DIE SOWJETUNION Das Baltikum geriet im Zuge des deutschen Angriffs auf die Sowjetunion im Sommer 1941 unter deutsche Herrschaft1. Dieser Krieg war von Beginn an als Vernichtungskrieg gegen die sowjetische Bevölkerung geplant gewesen2. Gleich hinter der vorrückenden Front begannen die Massenerschießungen der jüdischen Bevölkerung und anderer als politisch gefährlich eingestuften Bevölkerungsgruppen durch die Einsatzgruppen des Reichssicherheitshauptamtes und anderer Einheiten von Polizei und Wehrmacht3. Aber auch die russische Bevölkerung sollte sich nach den Plänen der Deutschen um „zig Millionen“ durch Erschießungen und vor allem durch Hungertod verringern 4 . Die russische Minderheit im Baltikum befand sich nach der Eroberung durch die Deutschen dagegen in einer ambivalenten Situation: Einerseits profitierte sie davon, dass diese Region samt ihrer Bewohner in den Plänen der nationalsozialistischen Herrscher vergleichsweise weniger von dem Vernichtungswillen der Deutschen erfasst wurde, da das Baltikum aufgrund politischer und rassenideologischer Gründe in den Plänen der deutschen Angreifer einen spezifischen Platz einnahm5. Auf der anderen Seite waren auch die Russen im Baltikum unter eine Herrschaft geraten, deren rassenideologischen Komponenten auch in dieser Region eine große Rolle für die Praxis der Besatzungspolitik spielten. Diese ambivalente Situation begründete sich aus der insgesamt unklaren Besatzungspolitik der Deutschen im Baltikum und kommt exemplarisch in der Gegenüberstellung zweier Zitate zum Umgang mit der russischen Minderheit im Baltikum zum Ausdruck: So äußerte sich der Gebietskommissar von Dünaburg, Friedrich Schwung, über die Situation der Russen in seinem Verwaltungsgebiet folgendermaßen: „Diese Überlegung schon lässt den Russen in seiner Arbeitsleistung gleichwertig dem Letten erscheinen und er ist es auch. Ja, man kann sagen, dass der russische Bauer sein Land intensiver und besser bewirtschaftet als der lettische“6. Ganz anders klangen die Aussagen auf einer Sitzung zur Frage der „Eindeutschbarkeit der Völker des Ostlandes“, welche über die geplante Zukunft der „rassisch unerwünschten Elemente“, mithin der slawischen Minderheiten, folgende Gedanken umfassten: 149 „Es sei zu erwägen, ob nicht durch die Industriealisierung des baltischen Raumes zweckmäßigerweise die rassisch unerwünschten Teile der Bevölkerung verschrottet werden könnten“7. In Bezug auf diese gegensätzlichen Aussagen möchten die folgenden Überlegungen der Frage nach der tatsächlichen Situation der russischen Minderheit im Baltikum während der deutschen Besatzungszeit nachgehen und die Ursachen dieser Situation klären. Dabei sind zwei Ebenen zu berücksichtigen. Erstens ist nach den deutschen Zielen und Plänen zu fragen und die Besatzungsstruktur im Baltikum samt ihrer Akteure der Besatzungspolitik zu klären. Zweitens ergibt sich daraus die Frage nach den Folgen der spezifischen Besatzungsstruktur mitsamt ihren politischen Zielvorstellungen für die Besatzungsrealität der russischen Minderheiten im Baltikum. Letzteres wird anhand des Beispiels der Zwangsarbeiterrekrutierung verdeutlicht. Durch die deutsche Besetzung des Baltikums im Sommer 1941 gelangten knapp 400 000 Russen unter deutsche Herrschaft. Am größten war die russische Minderheit in Lettland, wo über die Hälfte der Russen des Baltikums lebten und sie einen Bevölkerungsanteil von 12 Prozent erreichten. In Lettland selbst wiederum konzentrierte sich die russische Bevölkerung auf die Hauptstadt Riga, sowie auf das östlich gelegene Gebiet Lettgallen 8 . Auch die russischen Minderheiten in Estland und Litauen lebten in den östlichen Grenzgebieten, wie z.B. in der Petschurregion im Südosten Estlands. Was hatten sie für ein Schicksal von den deutschen Besatzern zu erwarten? Grundsätzlich gilt, dass die deutsche Eroberung des Baltikums nicht losgelöst vom Kontext des deutschen Vernichtungskrieges gegen die Sowjetunion zu verstehen ist. Auch bezüglich dieser Regionen bestanden koloniale Vernichtungsabsichten, wie sie beispielsweise im Generalplan Ost oder dem Generalsiedlungsplan formuliert wurden 9 . Ohne dass jedoch an dieser Stelle auf regionale Unterschiede zwischen den verschiedenen Territorien der besetzten Sowjetunion näher eingegangen wird, soll der Fokus auf ein für die Besatzungspolitik wichtiges Kriterium gelenkt werden: Die angedeuteten kolonialen Phantastereien waren durchaus nicht homogen und einheitlich, sondern wichen erheblich voneinander ab, was dem Umstand geschuldet war, dass die deutsche Besatzungsmacht im Baltikum nicht mit einer Stimme sprach. Wer waren also die verschiedenen Entscheidungsträger, bzw. Akteure der deutschen Besatzungspolitik? Verwaltungstechnisch wurden die drei baltischen Länder, welche ihre Unabhängigkeit bereits durch die sowjetische Besetzung als Folge des Molotov-Ribbentrop Paktes verloren hatten 10 , gemeinsam mit einem Teil Weißrusslands zum sogenannten Reichskommissariat Ostland zusammengefasst 11 . Dieses und das Reichskommissariat Ukraine unterstanden dem Reichsministerium für die besetzten Ostgebiete unter der Leitung von Alfred Rosenberg, der selbst aus Tallinn/Reval stammte 12 . Zum Reichskommissar für das Ostland (RKfO) ernannte 150 Hitler den schleswig-holsteinischen Gauleiter Hinrich Lohse13. Aus den drei baltischen Ländern wurden Generalkommissariate gebildet, welche ihrerseits in Gebiets- und Stadtkommissariate unterteilt waren14. Obwohl Rosenberg die alleinige Zuständigkeit angestrebt hatte, war die Reichweite der Kompetenzen der Zivilverwaltung durch eine Vielzahl anderer Akteure beträchtlich eingeschränkt15. Das lag nicht zuletzt auch daran, dass der deutschen Verwaltung schon rein personell gewisse Grenzen gesetzt waren und sie aus diesem Grunde vor allem in den unteren Verwaltungsebenen auf einheimische Verwaltungskräfte angewiesen war. Demgemäß bestanden in den drei baltischen Generalbezirken sogenannte Landeseigene Verwaltungen, welche zumindest den Schein einer gewissen Selbständigkeit wahren sollten, da die Forderungen der baltischen Politiker nach Wiederherstellung von unabhängigen Staaten überhört wurden. In diesem Sinne gestanden die Deutschen den Landeseigenen Verwaltungen keine Entscheidungskompetenz zu, doch existierten vor allem auf den unteren Ebenen Möglichkeiten, eigene politische Akzente zu setzen16. Neben dieser Einschränkung von einheimischer Seite aus waren die Befugnisse der deutschen Zivilverwaltung auch auf anderen Gebieten beschnitten, da sich in den politischen Entscheidungskämpfen bei Gründung des Ostministeriums in Berlin im Frühjahr und Sommer 1941 konkurrierende Interessen der nationalsozialistischen Führungsriege zu Wort gemeldet hatten. Dies betraf zum einen die unter der Aufsicht von Göring stehende Vierjahresplanbehörde, welche sich die Entscheidungskompetenz in Wirtschaftsfragen sichern konnte, auch wenn die Wirtschaftsverwaltung in die Organe der Zivilverwaltung integriert wurden. Der größte Konkurrent war allerdings der Himmlerische Polizeiapparat, welcher mittels des Höheren SSund Polizeiführers (HSSPF) im Ostland und Nordrussland Friedrich Jeckeln, die exekutive Gewalt im Baltikum nicht an die Zivilverwaltung abgab, auch wenn zumindest formal der HSSPF dem RKfO Hinrich Lohse untergeordnet war17. Schließlich ist nicht zu vergessen, dass auch die Wehrmacht, aufgrund der Nähe der kämpfenden Ostfront Sonderkompetenzen, vertreten durch den Wehrmachtsbefehlshaber für das Ostland Walter Braemer, wahrnehmen konnte18. Welche Auswirkungen hatte diese polykratische Herrschaftsstruktur auf den Besatzungsalltag der russischen Minderheiten, bzw. welche spezifischen Interessen und rassenideologischen Ziele verfolgten die genannten Akteure und wer konnte sich damit durchsetzen?19 Zentral in diesem Zusammenhang ist die Frage, inwieweit eine Unterscheidung zwischen den baltischen Mehrheitsbevölkerungen und den slawischen Minderheiten unternommen wurde. Zwar wurden aus Gründen der praktischen Umsetzbarkeit während des Krieges keine Anordnungen erlassen, welche eine solche Unterscheidung auf normativer Ebene 151 vorgesehen hätte, doch heißt das nicht, dass dieses Thema nicht im Rahmen der langfristigen Planungen sehr wohl eine Rolle gespielt hätte. Betrachtet man die hinterlassenen Denkschriften und Einlassungen der Akteure vor diesem Hintergrund so ergibt sich folgendes Bild 20 : Die Wirtschaftsverwaltung der Vierjahresplanbehörde und die Wehrmacht verfolgten einen stärker pragmatisch orientierten Zugang zu diesem Thema und plädierten dementsprechend nicht für eine starke Unterscheidung oder Benachteiligung der slawischen Minderheiten. Hier betrachtete man die einheimische Bevölkerung indifferent als „die Masse Mensch als Rohstoff“21. Stärkere Impulse für eine solche Differenzierung gingen hingegen ganz entscheidend von der Zivilverwaltung aus. Innerhalb der Zivilverwaltung wiederum besaßen rassenideologische Fernziele und damit eine Unterscheidung zwischen Balten und Slawen in den höheren Stufen der Zivilverwaltung eine größere Bedeutung als bei den stärker mit dem Alltagsgeschäft der Besatzungspolitik behafteten Generalkommissare und vor allem der Gebietskommissare. Diese Differenzierung kam nicht zuletzt darin zum Ausdruck, dass die rassenideologischen Fernziele so streng geheim waren, dass sie nur bis zur Ebene des Reichskommissariats kommuniziert werden durften22. Dass die unteren Organe in stärkerem Maße auf eine pragmatische Politik angewiesen waren und sich infolgedessen zuweilen, wie im Anfangszitat angedeutet, sogar für die russische Minderheit einsetzten, widerspricht jedoch nicht der Tatsache, dass auf diesen Ebenen rassistisches Gedankengut ebenso stark vertreten war, wie in den oberen Organen23. Die rassenideologischen Komponenten der Besatzungspolitik im Baltikum bleiben jedoch unverständlich ohne die Berücksichtigung der Rolle der Landeseigenen Verwaltungen. Es waren die aus der Zeit der Zwischenkriegszeit stammenden Verwaltungsbeamten der Landeseigenen Verwaltung, welche eine Kontinuität antislawischer Politik herstellten24. Immer wieder nahmen die Landeseigenen Verwaltungen in allen drei Ländern die deutsche Besatzungspolitik zum Anlass, gegen die slawischen Minderheiten vorzugehen, was insbesondere die östlichen Randzonen des Baltikums betraf, wo teilweise langjährige ethnische Konflikte das politische Klima geprägt hatten beispielsweise Vertreter der russischen 25 . In diesem Sinne beschwerten sich Minderheit in Litauen über die litauische Selbstverwaltung: „Wir Russen, die wir schon lange in Litauen leben, sind jetzt in eine traurige Lage geraten. Nach der Vertreibung der Kommunisten aus Litauen mussten wir Russen Schlimmes durchmachen. … Die Litauer wollen, dass wir zu Litauern werde, ihre hohe litauische Kultur annehmen. Sie verstehen nicht, warum wir das litauische Äußere nicht annehmen und unsere Ursprünglichkeit nicht ablegen“26. Bemerkenswerter Weise zeigte sich der ansonsten massiv von rassenideologischen Gedankengut durchsetzte Polizeiapparat auf theoretischer Ebene nur mäßig interessiert an einer 152 Unterscheidung von Balten und Slawen. Für die Untermenschen-Ideologen der SS bestanden nur geringe Unterschiede zwischen den verschiedenen Ethnien der besetzten Ostgebiete, was nicht zuletzt daran deutlich wurde, dass die Prozentzahl der einmal „zu germanisierenden“ Bevölkerungsteile in den Gutachten des SS/Polizeiapparats deutlich geringer ausfiel als bei den „Experten“ der Zivilverwaltung27. Die bisher rein statisch vorgenommen Unterscheidung der rassenideologischen Zielvorstellungen der einzelnen Akteure übersieht jedoch, dass insbesondere diese Politik vom erwarteten Kriegsausgang abhängig war. Während der Besatzungszeit, und insbesondere zum Jahreswechsel 1942/1943 vollzog sich ein Wechsel der Prioritäten zwischen Fern- und Nahzielen der Besatzungspolitik28. Schwelgte man in den ersten Jahren noch in kolonialen Träumereien einer germanischen Zukunft des Baltikums, so bestimmte die unmittelbare Ausbeutung aller wirtschaftlichen und physischen Ressourcen für die deutschen Kriegsanstrengungen die Besatzungspolitik in der zweiten Hälfte der Besatzungszeit. Dieser grundsätzliche Wandel veränderte aber auch die politische Vorgehensweise der Akteure gegenüber der russischen Minderheit. Während die rassenideologischen Phantasien der Zivilverwaltung zunehmend nebensächlich wurden und eine von den unteren Organen initiierte Einbindung der russischen Bevölkerung in die deutschen Mobilisierungsbemühungen die Politik der Zivilverwaltung bestimmten, wurden eben diese Bemühungen zunichte gemacht durch eine immer brutalere Vorgehensweise der Polizeiorgane gegen eine angeblich mit dem Feinde im Bunde stehende russische Bevölkerung im Partisanenkampf. Denn insbesondere auf den unteren Ebenen der deutschen Zivilverwaltung hatte sich inzwischen eine weitgehende Enttäuschung über die Zusammenarbeit mit den Landeseigenen Verwaltungen, deren Kontrolle immer schwieriger zu werden schien, breit gemacht, sodass die Beteiligung der russischen Minderheiten in den Verwaltungsprozess die logische Konsequenz zu sein schien und sie so zum strategischen Verbündeten gegen baltischen Alleingänge werden ließ. Vor diesem Hintergrund wurden auf der Ebene der Gebietskommissariate sogenannte russische Vertrauensräte eingerichtet, welche die Interessen der russischen Minderheiten im proportionalem Verhältnis zu ihrem Bevölkerungsanteil vertreten sollten und deren Angelegenheiten in Selbstverantwortung zu verwalten hatten29. Erwartungsgemäß rief diese Maßnahme heftigen Protest der Landeseigenen Verwaltung hervor30. Zwar blieben die Vertrauensräte bestehen, doch aufgrund der niedrigen Verankerung in der lokalen Selbstverwaltung waren diese Organe nach wie vor den Landeseigenen Verwaltungen unterlegen. Noch wichtiger für deren Misserfolg im Hinblick auf eine wirksame Interessenvertretung der russischen Minderheit war indes die Tatsache, dass parallel zur Kriegswende und zu den Versuchen der unteren Organen der Zivilverwaltung, die russische Minderheit stärker einzubinden, die Partisanentätigkeit innerhalb der russischen 153 Bevölkerung zugenommen hatte, was von Seiten der deutschen und baltischen Polizeieinheiten einen brutalen Antipartisanenkrieg zur Folge hatte, welcher seinerseits jedoch langfristig nur eine Verstärkung dieser Entwicklung bewirkte und damit endgültig die Chancen zu einer Kooperation mit den deutschen Besatzern aus Sicht der russischen Bevölkerung untergrub. Beispiele dieser großen Antipartisanenaktionen waren die Aktionen „Winterzauber“, „Sommerreise“ oder „Heinrich“ 31 und ein fortdauernder Krieg in der Wilnaregion, an dem jedoch vor allem auch die dortige polnische Armia Krajowa maßgeblich beteiligt war32. Auch vor der Ermordung ganzer russischer Dörfer schreckten die Polizeieinheiten nicht zurück, wie das Beispiel des in Lettgallen gelegenen Dorfes Audrini und seiner 235 Einwohner bezeugt33. Während somit die Kriegswende das russisch-deutsche Verhältnis mit Blick auf die Akteure Zivilverwaltung und Polizei entscheidend beeinflusste, veränderten die Landeseigene Verwaltung, die Wirtschaftsbehörden der Vierjahresplanbehörde sowie die Wehrmacht nicht ihre rassenideologische Politik in dieser Frage in Abhängigkeit des Kriegsverlaufs. Ein konkretes Beispiel für diese konstatierten Interessen und Zielvorstellungen der Akteure und der daraus resultierenden Politik gegenüber der russischen Bevölkerung im Baltikum stellt die Heranziehung der Bevölkerung zur Zwangsarbeit im Reich dar34. Die massive Benachteiligung der slawischen/russischen Bevölkerung wird hier überaus deutlich, setzt man deren Schicksal in Beziehung zu anderen potentiellen Arbeitskräftegruppen. Dabei sind qualitativ vier Großgruppen zu unterscheiden: Erstens die einheimischen Mehrheitsbevölkerungen, also die Esten, Letten und Litauern. Zweitens die slawischen/russischen Arbeitskräftegruppen, die sich zusammensetzten aus den indigenen Slawen, den Kriegsgefangenen, den auch im Baltikum existierenden „Ostarbeitern“ (in der Regel ehemalige ukrainische Kriegsgefangene) und schließlich die sogenannten „Evarussen“, also den etwa 500 000 Russen, welche ab Frühjahr 1943 von Osten ins Baltikum, teils freiwillig, teils unter Zwang gelangten35. Drittens und viertens seien die hier nicht im Fokus stehenden Gruppen der Juden36 und Roma auf der einen und der Deutschen und anderen vermeintlichen „Ariern“ auf der anderen Seite als die am stärksten benachteiligten, bzw. privilegiertesten Gruppen zu nennen. Betrachtet man nun die Entwicklung dieser Rekrutierungen der einzelnen Gruppen so wird deutlich, dass estnische, lettische und litauische Arbeitskräfte vor allem zu Beginn der Besatzungszeit das Baltikum als freiwillige Arbeitskräfte verließen 37 , oder im Rahmen des Reichsarbeitsdienstes (RAD) ihren Dienst im Reich ableisteten38, um die von den oberen Ebenen der Zivilverwaltung verfolgten Ziele einer zukünftigen Germanisierung einzuleiten. Ausdrücklich ging es nach den Worten der deutschen Zivilverwaltung dabei nicht um die Arbeitsleistung, sondern um „eine Erziehungsleistung … mit dem Ziele, eine Auswahl der 154 einheimischen Jugend einer nationalsozialistischen Organisation zum Zwecke der Eindeutschung zuzuführen“ 39 . Zwar verstärkten sich auch beim RAD im Laufe des Krieges die Zwangsmethoden bei der Rekrutierung, doch blieb bis zum Ende der Besatzungszeit ein deutlicher qualitativer Unterschied zu den sogenannten Sauckelaktionen feststellbar40. Denn die slawischen Arbeitskräfte hingegen gelangten nach der militärstrategischen Wende des Winters 1941/1942 und dem damit verbundenden massiven Ausbau der Zwangsarbeiterrekrutierungen vor allem im Zuge dieser „Sauckelaktionen“ 41 ins Reich. Dabei war es nicht zufällig die Strategie der Landeseigenen Verwaltungen, die geforderten Arbeitskräfte gezielt aus den slawisch besiedelten Grenzgebieten unter unmenschlichsten Bedingungen in der Regie einheimischer Polizeiorgane zu rekrutieren. Allein bei der sogenannten 42 „Lettgallenaktion“ gelangten 8000 Zwangsarbeiter aus Lettland nach Deutschland . Dass diese Initiative auf die Landeseigen Verwaltungen zurückgingen, ist aus den Überlieferungen der Protokolle der entsprechenden Einsatzplanungen eindeutig abzuleiten, wie aus der Planungssitzung der „Lettgallenaktion“ hervorgeht: „Er [Der lettische Generaldirektor Oskars Dankers] machte von sich aus, ohne von deutscher Seite irgendwie darauf hingewiesen worden zu sein, den Vorschlag, die geforderten Arbeitskräfte aus Lettgallen herauszunehmen. Hier sei eine Umschichtung vertretbar, weil dort einmal fremdvölkische Elemente in größerer Zahl vorhanden seien“43. Dieses Phänomen verstärkte sich noch ab 1943, als der als Reaktion auf diese Praxis entstehende Widerstand in den bereits erwähnten „Antipartisanenaktionen“ der Polizei bekämpft wurde, was zugleich als neue Methode der Arbeitskräfterekrutierung genutzt wurde. Auf diese Weise wurden erneut mehrere Tausend Menschen als Zwangsarbeiter nach Deutschland verschickt, wenn Sie das Glück hatten, die tödlichen Angriffe auf ihre Dörfer überlebt zu haben44. Gegen eine solche Verschärfung der Situation der russischen Minderheit vermochte das verspätete Gegensteuern der unteren Organe der Zivilverwaltung nur zu scheitern. Dagegen konnten auch die Beschwerden der unteren Organe der Zivilverwaltung nichts ausrichten, wo die antirussische Politik der Landeseigener Verwaltung als unvorteilhaft für deutsche Interessen bezeichnet wurde, wie ein Bericht über die Arbeitskräfterekrutierungen des Gebietskommissars von Dünaburg belegt: „Die Juden haben wir ihnen ja nun beseitigt, bei den Altgläubigen und Polen gehen ihre Ziele konform mit unseren. Nun kommt das Problem der Russen. Auch diese möchte man nun bei der Gelegenheit aus Lettgallen herausbringen. Es wird von lettischer Seite mit allen Mitteln versucht, dieses Ziel, das ihnen in den 20 Jahren nicht gelungen ist, nun zu erreichen und durchzusetzen mit Hilfe und auf die Kappe der Deutschen“45. 155 Gleichlautende Beschwerden über eine antirussische Politik der Landeseigenen Verwaltungen waren auch aus Estland und Litauen zu hören: In Litauen sahen sich die Deutschen bereits als Beschützer der Russen vor einer übermächtigen litauischen Landeseigenen Verwaltung 46 . In Estland versuchten Organe der Landeseigenen Verwaltung bis zuletzt, Angehörige der russischen Minderheit unter dem Vorwand des „Arbeitseinsatzes“ aus dem Land zu befördern47. Spät erkannten die unteren Organe der deutschen Zivilverwaltung in der russischen Minderheit einen strategischen Verbündeten gegen die Repräsentanten der Landeseigenen Verwaltungen, die mit zunehmender deutscher Schwäche an Macht gewannen. Zu diesem Zeitpunkt hatte die von den oberen Organen der deutschen Zivilverwaltung und von den Landeseigenen Verwaltungen verfolgte antirussische Politik das Verhältnis zu den Deutschen derartig belastet, dass Versuche, die russische Bevölkerung in Verwaltungsprozesse oder militärische Mobilisierungsbemühungen, wie beispielsweise den Russischen Polizeibataillonen48, einzubinden, fehlschlugen. Dies war vor allem deshalb zum Scheitern verurteilt, da zeitgleich die Polizeiorgane erstens an Macht gegenüber der Zivilverwaltung gewannen, und deren Maßnahmen schon aus diesem Grunde von geringer Durchschlagskraft waren, und zweitens die massiven und brutalen Antipartisanenaktionen, die sich nahezu ausschließlich gegen die slawischen Bevölkerungsteile richteten, jeden Versuch der freiwilligen Mobilisierung dieser Bevölkerung zunichte machte. Abschließend lässt sich festhalten, dass die Russen des Baltikums trotz normativer Gleichstellung mit der baltischen Bevölkerung zu keinem Zeitpunkt gleichberechtigt waren, da zu Beginn die oberen Organe der Zivilverwaltung rassenideologische Ziele zu ihrem Nachteil verfolgten und hierbei im Bunde mit den Landeseigenen Verwaltungen standen. Später nach der militärischen Wende des Jahreswechsels 1942/1943 wechselten zwar die Prioritäten der Zivilverwaltung zugunsten der russischen Bevölkerung, zugleich verschärfte sich aber die antirussische Politik der immer mächtiger werdenden Polizeiorgane, sodass sich das Schicksal der russischen Minderheiten deutlich von dem der Mehrheitsbevölkerungen unterschied. Besonders deutlich wurden diese Benachteiligungen bei den Rekrutierungen zur Zwangsarbeit, bei den Repressionsmaßnahmen gegen Partisanen, sowie bei der ineffektiven Repräsentation russischer Interessen in der Verwaltungsstruktur. Setzt man die deutsche Besatzungspolitik im Baltikum jedoch mit anderen Territorien der besetzten Sowjetunion und dem dortigen Schicksal der russischen Bevölkerung in Beziehung, so bilden die unter der Führung der deutschen Besatzungsmacht im Baltikum begangenen Verbrechen gegenüber den russischen Minderheiten nur ein weiteres Beispiel für das Leiden der russischen Zivilbevölkerung im deutschen Vernichtungskrieg gegen die Sowjetunion. 156 1 Zur Eroberung des Baltikums: Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg, Bd. 4, Der Angriff auf die Sowjetunion, hg. v. ANDREAS Hillgruber, 11 (1983). Stuttgart, 1983; Haupt W. Baltikum 1941: Die Geschichte eines ungelösten Problems. Neckargemünd, 1963. 2 Einen historiographischen Überblick dazu: Müller R.-D., Ueberschär G. R. Hitler's war in the east, 1941-1945. A critical assessment. New York 2009. 3 Zum Holocaust im Baltikum siehe u.a.: Benz W. Im Schatten von Auschwitz? Der Holocaust im Baltikum // Reichskommissariat Ostland. Tatort und Erinnerungsobjekt. Hg. v. Lehmann S., Bd. 8, Paderborn, 2012. S. 35–50. Speziell zum Einsatzkommando A im Baltikum: Wilhelm H.-H. Die Einsatzgruppe A der Sicherheitspolizei und des SD 1941/42. Frankfurt am Main, 1996. 4 Zitat in: „Aktennotiz über Ergebnis der heutigen Besprechung mit den Staatssekretären über Barbarossa“, 2. Mai 1941, in: Der Prozess gegen die Hauptkriegsverbrecher vor dem Internationalen Militärgerichtshof, Nürnberg, 14. November 1945 – 1. Oktober 1946 (IMT), Bd. 31, Nürnberg 1948, S. 84, Dok. 2718-PS. 5 Zur Besatzungspolitik im Baltikum zur Einführung: Myllyniemi S. Die Neuordnung der baltischen Länder 1941 1944: Zum nationalsozialistischen Inhalt der deutschen Besatzungspolitik. Helsinki 1973; GRÄFE K. H. Vom Donnerkreuz zum Hakenkreuz: Die baltischen Staaten zwischen Diktatur und Okkupation. Berlin, 2010. 6 Latvijas Valsts Vesture Arhivs (LVVA)-P-69.1a.18 S. 485-497. Gebietskommissar in Dünaburg gez. Schwung, Monatsbericht Mai/Juni 1942. An: GK in Riga. 18.6.1942. 7 Aus einem Protokoll einer Sitzung vom 4.2.1942 bei Dr. Kleist vom RMfdbO über die „Fragen der Eindeutschung, insbesondere in den baltischen Ländern“, abgedruckt in: Heiber H. Generalplan Ost, in: Vierteljahrshefte für Zeitgeschichte, 6, H. 3 1958, S. 281–325. 8 Zahlen aus: Myllyniemi S. Die Neuordnung der baltischen Länder 1941 - 1944. S. 293. 9 Dazu: Ebd. S.157-160. 10 Zur Vorgeschichte der baltischen Länder siehe einführend: Garleff M. Die baltischen Länder. Regensburg, 2001. 11 Zum Reichskommissariat Ostland siehe: Reichskommissariat Ostland. Tatort und Erinnerungsobjekt. Hg. v. Lehmann S. Bd. 8, Paderborn 2012. Zu Estland: Estonia 1940 - 1945: reports of the Estonian International Commission for the Investigation of Crimes Against Humanity. Hg. v. Hiio T. Tallinn, 2006. Zu Lettland:. Felder B. M. Lettland im Zweiten Weltkrieg. Zwischen sowjetischen und deutschen Besatzern 1940 – 1946. Paderborn, 2009; Jüngerkes S. Deutsche Besatzungsverwaltung in Lettland 1941 - 1945. Eine Kommunikations- und Kulturgeschichte nationalsozialistischer Organisationen. Konstanz, 2010; Lumans V. O. Latvia in World War II. New York, 2006. Zu Litauen: Dieckmann C. Deutsche Besatzungspolitik in Litauen 1941 – 1944. Göttingen, 2011. 12 Zu Rosenberg: Piper E. Alfred Rosenberg. Hitlers Chefideologe. München, 2007. 13 Zu Lohse vgl. die Studien von Uwe Danker u.a.: Danker U. Die drei Leben des Hinrich Lohse, in: Demokratische Geschichte, 11 1998, S. 105–114; Danker U. Hinrich Lohse, * 1896 Mühlenbarbek - + 1964 Mühlenbarbek: NSDAP-Gauleiter, Oberpräsident, Reichskommissar, Rentner // Historische Persönlichkeiten. 1999, S. 280–290. 14 Zur Verwaltungsstruktur: Myllyniemi S. Die Neuordnung der baltischen Länder 1941 – 1944. S. 87-96. 15 Zur grundsätzlichen Problematik siehe: Zellhuber A. "Unsere Verwaltung treibt einer Katastrophe zu …". Das Reichsministerium für die besetzten Ostgebiete und die deutsche Besatzungsherrschaft in der Sowjetunion 1941 1945. München, 2006. 16 Zu den rechtlichen Kompetenzen der Landeseigenen Verwaltungen hier am Beispiel Litauen (gleichlautend in Estland und Lettland) siehe: Bundesarchiv-Militärarchiv Freiburg (BA-MA)-RW-30.206 u.p. RMFDBO GEZ. ROSENBERG. Organisationserlaß Ostland Nr. 1: Richtlinien für die Führung der Verwaltung im Generalbezirk Litauen. An: RKO. 7.3.1942. 17 Zellhuber A. "Unsere Verwaltung treibt einer Katastrophe zu …". S. 263-291. 18 Bundesarchiv Berlin (BA)-R-6.209 S. 1, Erlass des Führers betr. Wehrmachtsbefehlshaber. 25.6.1941. 19 Zum Begriff und zur Diskussion einer „polykratischen“ Herrschaft im Baltikum 1941-1944 vgl.: Jüngerkes S. Bürokratie als Stabilisierungs- und Destabilisierungsmechanismus: Das "Reichskommissariat für das Ostland" 19411945 // Der prekäre Staat. Herrschen und Verwalten im Nationalsozialismus. Hg. v. Reichardt S., Frankfurt am Main u.a, 2011. S. 275–298. 20 Siehe beispielsweise: BA-R-6.159 S. 4-7. Dienststelle Rosenberg. Denkschrift zur Behandlung der indigenen Völker. undatiert; LVVA-P-69.1a.9 S. 12.f. RKO ABT. II POLITIK GEZ. BURMEISTER. Rundschreiben betr.: Einheimische Volksgruppen. 27.7.1942; LVVA-P-69.1a.6 S. 186-194. Dr. Speer, Denkschrift zur Frage der Umvolkung in den baltischen Landen. An: GK in Reval / Riga / Kauen. 22.11.1943; BA-R-6.160 S. 98. RMFDBO GEZ. DR. WETZEL, Zur Frage der Eindeutschbarkeit der Esten, Letten und Litauer. RKO. Mai 1943; LVVA-P70.5.89 S. 6-11. DR. LENZ, Denkschrift: Die rassische Zusammensetzung der Letten und ihre Beeinflussung durch die Deutschen. undatiert. 21 Zitat des Generalbevollmächtigten für den Arbeitseinsatz Fritz Sauckels aus: Czollek R. Faschismus und Okkupation. Wirtschaftspolitische Zielsetzung u. Praxis des faschistischen dt. Besatzungsregimes in d. baltischen Sowjetrepubliken während d. 2. Weltkrieges, Berlin, 1974. S. 169. 22 BA-R-6.160 S. 108-110. RMFDBO GEZ. WETZEL, Schreiben betr.: Richtlinien zur Frage der Eindeutschbarkeit der Esten, Letten und Litauer. An: Dr. Leibbrandt. 3.5.1943. 157 23 So bezeichnete der Gebietskommissar von Dünaburg die lokale Bevölkerung als „große Kinder des Ostens“. In: LVVA-P-69.1a.18 S. 168-273. GEBIETSKOMMISSAR IN DÜNABURG GEZ. SCHWUNG, Monatsbericht. An: GK in Riga. 20.4.1942. 24 Dazu: Nationale und ethnische Konflikte in Estland und Lettland während der Zwischenkriegszeit. Hg. v. Henning D., Lüneburg, 2009. 25 Zum Fall Lettgallen/Latgale in Lettland siehe: PLATH T. Die lettische Region Latgale unter deutscher Besatzung 1941 bis 1944. Reaktionen der Bevölkerung, in: Reichskommissariat Ostland. Tatort und Erinnerungsobjekt. Hg. v. Lehmann S., Bd. 8, Paderborn, 2012. S. 101–116. 26 BA-R-6.159 u.p. Auslandsbriefprüfstelle im Wehrkreis I, Schreiben betr.: Russen beklagen sich über die Unterdrückung durch die Litauer - Auszug eines Briefes. An: OKW Amt Ausl./Abwehr. 18.9.1943. 27 Siehe dazu den Artikel „Germanisieren“ im „Schwarzen Korps“, abgedruckt (Lettisch) in: Mēs apsudzam. Dokumenti un materiāli par hitlerisko okupantu un latviešu buržuāzisko nacionālistu ļaundarībām Latvijas Padomju Socialistiskajā Republikā, hg. v. A. KADIĶIS, Rīga 1965. S. 15-17. 28 Myllyniemi S. Die Neuordnung der baltischen Länder 1941 – 1944. S. 206-208. 29 Eesti Riigi Arhiiv (ERA)-R.65.1.43 S. 6. GK ABT. I POLITIK IN REVAL, Schreiben betr.: Russische Vertrauensstelle. An: Stadtkommissar Reval. 1.10.1943; BA-R-6.159 S. 25.f. RKO, Muster für die Satzung einer Vertrauenstellen einer Volksgruppe im Generalbezirk. undatiert. 30 Beispielsweise: LVVA-P-69.1a.29 S. 196. Kreispolizeichef Ludsen, Schreiben betr.: Verwaltungsreform in Lettgallen. An: Generaldirektor des Innern. 21.3.1944. 31 Dazu: KANGERIS K. Latviešu policijas bataljoni lielajās partizānu apkarošanas akcijās 1942. un 1943.gadā // Latvijas Vēsturnieku Komisijas Raksti. 13, 2004. S. 332–357. 32 BA-R-90.125 u.p. Unbekannter Verfasser, Karte der "Bandentätigkeit in Litauen 1944. 8.2.1944; BA-R-6.75 S. 81-85. Sicherheitspolizei und SD, Bericht betr.: Politische Haltung der Polen in Litauen. 1.5.1944. 33 Die Ermordung der Dorfbevölkerung von Audrini erfolgte jedoch bereits Anfang 1942 und legte somit bereits früh den Grundstein für eine erhöhte Widerstandsbereitschaft innerhalb der russischen Bevölkerung. Dazu im Einzelnen: Latvijas Valsts Arhivs (LVA)-101.6.20 S. 5.f. AUßERORDENTLICHE KOMMISSION, Bericht über die Untersuchungen im Gebiet Daugavpils (Russisch); ŠTEIMANIS J. Latgale 1939-1959. Rēzekne, 2003. S. 66. 34 Zum Thema der Zwangsarbeiterrekrutierungen zur Einführung. 35 Zum Phänomen der „Evarussen“ zur Einführung: Müller R.-D. Es begann am Kuban. Flucht-und Deportationsbewegungen in Osteuropa während des Rückzugs der deutschen Wehrmacht 1943/44, in: Flucht und Vertreibung. Zwischen Aufrechnung und Verdrängung. Hg. v. STREIBEL R., ALEXANDER M., Wien, 1994. S. 42–76. 36 Zur Zwangsarbeit von Juden im Baltikum fehlt bislang eine Gesamtdarstellung. Zu einzelnen Aspekten siehe u.a.: Angrick A., Klein P. Die "Endlösung" in Riga. Ausbeutung und Vernichtung 1941 – 1944. Darmstadt, 2006; WeissWendt A. Murder without hatred. Estonians and the Holocaust, Syracuse. N.Y., 2009. 37 Es handelt sich um einige Hundert estnische und mehrere Tausend litauische Arbeitskräfte, von denen viele Litauer später zwangsweise in Deutschland festgehalten wurden. Dazu: Braslauskas J. Okupacine darbo prievoliu politika Lietuvoje 1941-1944 metais // Lietuvos istorijos studijos. 15, 2005. S. 38–59. LCVA-R-626.1.16 S. 28. GK IN KAUEN H.A. III, Schreiben betr.: Einsatz litauischer Arbeitskräfte in Ostpreussen. An: Arbeitsamt Wilna. 26.11.1941. Zu den estnischen Arbeitskräften: BA-MA-RW-30.1 S. 58-89. Rüstungsinspektion Ostland, Monatsbericht September 1941. 28.10.1941. hier: S. 62. 38 LVVA-P-70.3.12 S. 4. RKO ABT. II Politik gez. Trampedach, Schreiben betr.: Meldung von einheimischen Schülern für den Reichsarbeitsdienst. An: RKO Abt. II Wissenschaft. 19.5.1942. 39 Ebd. 40 Benannt nach dem im März 1942 ernannten Generalbevollmächtigten für den Arbeitseinsatz Fritz Sauckel. Zur Person: Raßloff S. Fritz Sauckel: Hitlers "Muster-Gauleiter" und "Sklavenhalter", Erfurt 2008. 41 Zum Ausbau der Zwangsmaßnahmen der deutschen Arbeitskräfterekrutierungen ab Frühjahr 1942 siehe: Herbert U. Fremdarbeiter. Politik und Praxis des "Ausländer-Einsatzes" in der Kriegswirtschaft des Dritten Reiches. Bonn, 1999. S. 157-160. 42 BA-R-70.Sowjetunion.20 u.p. SS und Polizeiführer in Dünaburg, Lage- und Erfahrungsbericht über die Aktion des SD im Gebiet Lettgallen zur Gewinnung von Arbeitskräften. An: Kommandeur der Gendarmerie Lettland. 19.5.1942. Vgl. auch: Swain G. Between Stalin and Hitler. Class war and race war on the Dvina, 1940 – 46. London, 2004. S. 90-93. 43 Institut für Zeitgeschichte (IfZ)-MA.202 S. 1202-1219. GK IN RIGA ABT. III ASO, Vermerk betr.: Sitzung vom 2.5.1942. Gegenstand der Verhandlung: Abgabe von Kräften ins Reich. 4.5.1942. Vgl.: Kangeris K. Nodeva reiham. Latvijas ģenerālapgabala iedzīvotāji darbos Lielvācijā // Latvijas zinātņu akadēmijas vēstis. 12, 1990. S. 34–47. hier: S. 39. 44 Insgesamt befanden sich im Herbst 1944 etwa 130 000 Arbeitskräfte aus den baltischen Staaten in Deutschland, wovon der größte Teil slawische Zwangsarbeiter aus der östlichen Grenzregion des Baltikums waren. Siehe: Ders., Baltische Zwangsarbeiter im Dritten Reich, in: Hitlers Sklaven - Stalins "Verräter". Aspekte der politischadministrativen Repressionen an Zwangsarbeitern und Kriegsgefangenen; Eine Zwischenbilanz, hg. v. Ruggenthaler P., Iber W., Bd. 14. Innsbruck, 2010. S. 43–62., hier: S. 43.f. 158 45 Aus: LVVA-P-69.1a.18 S. 485-497. Gebietskommissar in Dünaburg gez. SCHWUNG, Monatsbericht Mai/Juni 1942 - Kurzer Überblick über geschichtliche Ereignisse zum Verständnis der augenblicklichen politischen Struktur Lettgallens. An: GK in RIga Abt. II z.H. Bönner. 18.6.1942. 46 „Sie [die russische Minderheit] betrachten die Deutschen als ihre Beschützer, sehen aber in vielen Fällen das litauische Übergewicht in der landeseigenen Verwaltung“. Aus: BA-R-6.159 S. 68.f. RKO ABT. I POL. GEZ. TRAMPEDACH, Schreiben betr.: Russische Volksgruppe im Generalbezirk Litauen. An: RMfdbO. 23.5.1944. 47 ERA-R.65.1.43 S. 18. Vertrauensstelle für die russische Volksgruppe im Generalbezirk Estland, Schreiben betr.: Ausweisung von Russen durch estnische Selbstverwaltung. An: Stadtkommissar Reval. 15.11.1944. 48 Dazu: Latvija Otrajā pasaules karā: (1939 - 1945). Hg. v. Bleiere D. Rīga, 2008. S. 347.f.; Zum Phänomen einer russischen Kollaboration im Lettland, allerdings mit Schlussfolgerungen, die der Autor nicht teilt, vgl. auch: Коллаборационализм не имеет национальности. Участие славян в нацистских формированиях на территории оккупированной Латвии 1941-1945 // Материалы международной научной конференции «Вторая Мировая войнв и страны Балтии. 1939-1945 гг.". Рига, 2008. С. 60–64. 159 В. Н.Барышников К ВОПРОСУ О ВОЗМОЖНОСТИ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ГЕРМАНИЕЙ ФИНСКИХ ЭСЭСОВЦЕВ В БОРЬБЕ ПРОТИВ СОВЕТСКОГО СОЮЗА НА ЗАВЕРШАЮЩЕЙ СТАДИИ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ Вопрос о возможности организации в Финляндии «движения сопротивления» после выхода этой страны 19 сентября 1944 г. из Второй мировой войны на стороне Германии и перспектива продолжения борьбы финского населения против СССР уже на завершающей стадии войны серьезно не рассматривалась в российской историографии. Тем не менее, присутствие на севере страны достаточно сильной группировки немецких войск, а также существовавшие на протяжении 1941-1944 гг. весьма тесные контакты финского и немецкого командования указывают на то, что перспективы заговора и попытки неâыполнения Московского соглашения о перемирии все же в Финляндии существовали. Естественно, главной опорой в его реализации могли стать финские сторонники нацизма и, прежде всего, бывшие эсэсовцы, которые в 1941-1943 гг. служили в немецкой дивизии ваффен-СС «Викинг», воевав на восточном фронте - на территории Украины, юге России и Северном Кавказе, но возращенные затем уже на родину. Почему Германия так и не смогла их в полном объеме использовать, чтобы помешать таким образом финскому руководству стать на путь мира с СССР? Ответ на этот вопрос может помочь уже объяснить причину последующих событий, которые происходили в Финляндии после окончания войны, когда эта страна стала выстраивать весьма необычные по тем временам отношения с Советским Союзом и не превратилась в государство «социалистического лагеря». Чтобы разобраться в сложившейся тогда сложной расстановке политических сил, которая сложилась в стране, прежде всего, следует учитывать, что само финское эсесовское движение официально возникло лишь весной 1941 г. Причем, оно прежде всего выразилось в создании финских боевых формированиях в рамках разворачивающихся тогда в рейхе интернациональных эсесовских войск. В результате из финнов был сформирован батальон ваффен-СС. Таким образом, было создано финское подразделение «солдат фюрера». Причем в начале войны в рейхе отнюдь не стремились их направлять на фронт. Они лишь проходили тщательное военное обучение и осваивали азы нацистской идеологиè. Неслучайно, поэтому среди финских эсэсовцев осенью 1941 г. даже существовало полушутливое утверждение, что просто «Гитлер забыл про финнов» в Германии. 160 1 В целом, очевидно, что в рейхе этих эсэсовцев готовили к другому, рассчитывая на вероятный «блицкриг», и, таким образом, боевая деятельность финских эсэсовцев имела для СС скорее политическое или даже идеологическое значение. Что же касается финского руководства, то здесь их эсесовские части, несомненно, являлись неким залогом «дружбы» с рейхом, позволяющим «окончательно укрепить уверенность Финляндии в получении от Германии помощи» в войне против СССР. 2 Однако, когда ко второй половине Великой Отечественной войны, после того, как произошел коренной перелом и немецкая армия начала терпеть неудачи, союз с рейхом становился опасным – в Хельсинки решили от батальона СС просто отказаться. Но до самого последнего момента в Финляндии все же сохранялись условия, при которых эсесовское движение могло опять возродиться. К тому же решение о расформирование финского эсесовского батальона, которое произошло в начале июля 1943 г., оказалось достаточно неоднозначным. Бывшим военнослужащим этого батальона разрешалось вернуться в Германию. 3 С другой стороны, в самой Германии о своих бывших финских военнослужащих, которые теперь уже остались на родине тоже вовсе не забыли. Наоборот, о них продолжали помнить и с ними стремились даже связывать определенные надежды. Как заметил германский посланник в Хельсинки В. Блюхер, после официального роспуска в Финляндии эсесовского батальона рейхсминистр внутренних дел Германии, рейхсфюрер СС Г. Гиммлер «не прекратил свою игру».4 Несомненно, что для нацистского руководства в новых условиях более важным стало скорее, нежели чем, использовать финских эсэсовцев на немецком фронте, сохранять верных и надежных для себя людей в самой Финляндии. Однако война уже клонилась к своему окончанию. В Хельсинки нужно было принимать судьбоносные решения и постараться вывести Финляндию из войны. В результате, 1 августа 1944 г. в Хельсинки было официально объявлено об отставке президента страны Р. Рюти, а затем без обычных выборов президентом стал Маннергейм. К тому же за ним сохранился еще и пост главнокомандующего, что означало сосредоточение в одних руках всего политического и военного руководства страны. Это также указывало еще и на то, что в финской столице готовятся к принятию кардинальных решений, связанных с участием Финляндии в войне. Именно тогда в Хельсинки открыто заявили о своем желании достигнуть с СССР перемирия. Иными словами события начали уже развиваться стремительно. Поэтому в рейхе судорожно стали искать способы не допустить выхода Финляндии из войны. В данной обстановке бывшие финские эсэсовцы и могли как раз непосредственно опять пригодиться нацистскому руководству. В рейхе, как заметил немецкий профессор М. 161 Менгер, «чем больше утрачивалась вера в собственные возможности, тем более масштабным становились безудержные расчеты на коллаборациские круги Финляндии».5 У германского руководства возникла тогда идея - организовать в Хельсинки государственный переворот. Причем моделью для будущего Финляндии мог стать режим, который был установлен нацистами в Норвегии, где страной управлял их ставленник В. Квислинг.6 Опору же в организации и проведении этого переворота гитлеровцы видели, прежде всего, в финских солдатах, прошедших суровую эсесовскую школу. Главным инициатором этой идеи оказался начальник Главного управления СС обергруппенфюрер Г. Бергер. 4 августа 1944 г. он прибыл к Г. Гиммлеру и сообщил ему, что определенные надежды на взаимопонимания с финнами все же сохранились. Как подчеркнул Г. Бергер, - «работа велась в правильном направлении». Конкретно он указал на то, что «командный состав (бывшего – В.Б.) эсесовского батальона был подобран хорошо и имеет в Хельсинки неплохие связи с высшим руководством». Более того, по представлениям обергруппенфюрера, именно «данный факт может быть непосредственно использован для организации профашистского сопротивления».7 Так, иными словами, в эсесовском руководстве принялись обдумывать перспективу нацистского переворота, используя при этом прежних финских «солдат фюрера». Конкретно, 8 августа 1944 г. Г. Гиммлер отдал распоряжение приступить к целому комплексу мероприятий, которые следовало срочно начать с тем, чтобы там «укрепить пронацистские силы» в Финляндии.8 Неслучайно, поэтому тогда прибывает в город Пори на Ботническом побережье страны целая группа немецких эсесовских офицеров, которые вместе с финскими представителями распущенного батальона СС начали уже продумывать план мероприятий по созданию «теневого правительства Финляндии».9 Но для эсэсовцев становилось, прежде всего, важным четко определиться с личностью руководителя планирующегося заговора. Особо разнообразных вариантов в этом отношении в рейхе не было. Свои надежды здесь могли связывать только с представителями высокопоставленных финских генералов и старших офицеров, которые были очень хорошо знакомы немцам по периоду первой мировой войны, поскольку тогда являлись солдатами кайзеровской армии. Непосредственные перспективы в организации переворота стали соединять с именем генерала Пааво Талвела. Тогда он был ближе всего к гитлеровскому командованию, являясь с февраля 1942 г. представителем ставки Маннергейма в рейхе. Надежды подкреплялась еще верой в реальные способности генерала создать в финских военных кругах оппозицию, поскольку считалось, что «между маршалом Маннергеймом и генералом Пааво Талвела проявляются острые противоречия».10 162 Тем временем, 5 сентября 1944 г., т.е. спустя два дня после того, как финское руководство уже официально сообщило Германии о решении выйти из войны, в Берлине перешли к практическим действиям. По распоряжению А. Гитлера, там приступили к реализации идеи подготовки в Финляндии государственного переворота. Эта попытка вначале предполагала осуществление достаточно комплексной по своему характеру системы мероприятий, которые даже учитывала возможность организации покушения на Маннергейма. 11 Естественно, что к решению поставленной задачи были подключены непосредственно именно эсэсовцы. Первоочередной же целью в этом являлась задача приступить к возрождению вербовки финнов в СС, надеясь использовать их для практической подготовки переворота. Тогда же решили обратиться и к генералу П. Талвела. В ночь на 5 сентября 1944 г. с ним лично встретился рейхсфюрер СС Г. Гиммлер. Как свидетельствуют источники, беседа оказалась достаточно дружественной, где рейхсфюрер, откровенно предложил Талвела «возглавить в Финляндии движение сопротивления». 12 . Но Талвела на это предложение заявил, что будет «подчиняться только маршалу Финляндии». 13 Пытаясь разобраться в мотивах такого ответа финского генерала, немецкий историк М. Менгер справедливо заметил, что «ему представлялось все-таки очень трудным выступить против Маннергейма».14 Другой же германский исследователя М. Йонас просто подытожил, что тогда в Финляндии «почти все люди были убеждены, что Германия проиграла войну и у их страны не было уже другого выбора, кроме как идти на соглашение с Россией». 15 Расчетливый политик и хороший военный П. Талвела, очевидно, тоже был тогда такого же мнения. В Берлине беседа с Талвела, которую провел Гиммлер, естественно, получила продолжение. Далее финский представитель имел еще встречу с генерал-полковником А. Йодлем. На ней также обсуждался вопрос относительно перспектив организации «движения сопротивления» в Финляндии. Речь здесь уже шла о налаживании тайных связей между финским и немецким командованием. И хотя П. Талвела тогда тоже заявил, что для этой цели нужен «другой, более молодой генерал», важным оказалось то, что все же договорились, что Талвела установит с Йодлем личную секретную связь, которая должна была осуществляться через немецкого военного атташе в Стокгольме.16 Таким образом эсэсовцы могли надеяться продолжить вести в Финляндии активную работу и как отмечает профессор М. Менгер, Гиммлер даже «ждал успеха в этом вопросе». 17 Командующий, находящейся в Лапландии, 20-й армией генерал- полковник Л. Рендулич тоже считал, что в Финляндии следует установить военный режим, который должен контролироваться службами СС. 18 Конкретно, деятельность по 163 организации в Финляндии «внутреннего фронта сопротивления» возглавил начальник внешней разведки Главного управления имперской безопасности бригадефюрер СС (генерал-майор) В. Шелленберг. Под его контролем в начале сентября сотрудники руководства СС в Хельсинки, а также финские офицеры СС Ю. Итяля и В. Вайнио, имея при себе «значительное количество финской валюты», приступили к работе «по организации добровольцев» для создания финских воинских соединений на базе 6-й дивизии СС «Норд», дислоцируемой тогда в Финляндии.19 Кроме того, эсэсовцы начали планировать формирование т.н. «антисоветского подполья, которые должно было приступить к действиям в случае советского вторжения в страну».20 Непосредственная организация этого пронацистского движения легла на плечи ядра финских активистов, которых возглавил один из руководителей ярко выраженного антироссийского общественного объединения Академическое Карельское общество, выступающего за создание т.н. «великой Финляндии», В. В. П. Хеланен. Он в свое время стоял у истоков нацистских формирований в Финляндии, оказывая весной 1941 г. помощь в создании в стране эсесовских войск. 21 Кроме того к налаживанию предполагаемого финского «движения сопротивления» был привлечен один из создателей «линии Маннергейма» подполковник Й. К. Фабрициус, а также крупный предприниматель П. Форсстрем. 22 который традиционно активно поддерживал нацистов в Финляндии и обеспечивал финансирование разворачиваемого движения.23 Именно эти люди должны были возглавить работу по налаживанию взаимосвязи командования германских войск, размещавшихся в Лапландии, с предполагаемым финским «подпольем». При этом они, естественно, опирались на такую организацию как - Академическое Карельское общество, а также на профашистскую партию Патриотические народное движение (ИКЛ). К разворачиваемой работе также были подключены еще представители правого крыла партии Аграрный союз. Кроме того, идеи вооруженной борьбы с СССР после официального выхода Финляндии из войны также разделяли в руководстве т.н. Союз офицеров резерва, Союз братьев по оружию и других различных профашистских и крайне правых политических организациях.24 В результате, фактически, была предпринята попытка создания своеобразного политического центра будущего подполья. Причем, по мнению финского исследователя Ю. Рислаки, «финское движение сопротивления стремилось распространять свои щупальца по всей стране».25 Благодаря начавшейся энергичной деятельности сторонников нацизма, достаточно быстро была образована целая сеть предполагаемого «сопротивления». Она охватывала главные финские города – Хельсинки, Турку. Также влияние нового формирующегося пронацистского движения затронула еще и провинцию, 164 мобилизуя своих сторонников в таких городах как Вааса, Оулу, Куопио, Лахти, Котка. Наблюдалось распространение разворачивающегося движения и в ряде мелких населенных пунктов страны.26 Тогда же начала переводиться «на практические рельсы» идея с созданием некого финского «правительства в изгнании», которое должно было разместиться в Стокгольме. Поскольку генерал П. Талвела не пожелал возглавить «движение сопротивления», то В. Хеланен теперь принялся обсуждать с нацистами перспективы альтернативных кандидатов на будущее руководство страной. Теперь речь шла либо об экс-президенте Финляндии Р. Рюти, либо о финском посланнике в Берлине Т. Кивимяки.27 Однако больших результатов эта работа не дала. Как вынужден был записать в своем дневнике 8 сентября немецкий генерал при ставке Маннергейма В. Эрфурт: «До сих пор непохоже, чтобы хотя бы один финн был бы готов сражаться в рядах вооруженных сил Германии».28 И это можно было объяснить, прежде всего, тем, что в Финляндии итог войны был уже понятен и большинство населения страны мечтало лишь только об одном – о мире. Поэтому, попытка стремительно организовать с помощью финских сторонников нацизма тайную сеть будущего «движения сопротивления» и организацию государственного переворота мало что реально давала. С другой стороны, советское руководство не планировало оккупации Финляндии. Это делало главную цель нацистского подпольного «движения сопротивления» - борьбы с советским оккупационным режимом достаточно сомнительной. К тому же, финские власти стали проявлять в отношении пронацистски настроенных финнов явную осторожность. В ставке Маннергейма стало известно, в частности, об активизации немецкой разведки направленной против Финляндии и о полученном из Германии приказе доставить в Рейх «топографические карты всей Финляндии». 29 Маршал срочно начал предпринимать контр меры. Вокруг Хельсинки стали сосредотачиваться дополнительные войсковые соединения. С тем, чтобы не допустить неожиданного немецкого десанта с южного побережья Финского залива, было еще решено безотлагательно приступить к созданию финской разведывательной сети в Эстонии.30 В целом, по распоряжению Маннергейма, в Хельсинки «против угрозы диверсий со стороны немцев» явно начали усиливать меры внутренней безопасности.31 Конкретно, они выразились в том, что в начале сентября в сочувствовавших к национал-социализму финнов. Финляндии 32 стали задерживать Это в корне менял характер готовящегося нацистами переворота. Теперь эсэсовцам становилось уже достаточно сложным продолжение начатой до этого работы. Ярким доказательством тому был отказ тогда в выполнении распоряжения нацистского руководства немецкого посланника в 165 Хельсинки В. Блюхера «поднять против политики правительства “национальные силы” сопротивления». Он прямо сообщил в Берлин, что в Финляндии явно отсутствуют какиелибо признаки возможного восстания, причем, как он заметил, «некоторые лица из числа финских национал-социалистов уже арестованы».33 Действительно, в подтверждении этих слов все существовавшие в Финляндии профашистскиå организациè вообще чуть позже были запрещены. Осуществленный в результате комплекс мер не позволил полностью развернуть в стране новое нацистское движение и начать активно использовать прежних финских эсэсовцев для энергичного налаживания решительных действий против тех, кто выступал за окончание войны. Таким образом, попытка организации нацистами стремительного заговора против финского руководства с использованием сторонников нацизма в Финляндии уже на начальной стадии потерпела серьезную неудачу. Не удалась и попытка наладить создание пронацистских финских воинских частей. Как не без горечи заметил затем немецкий генерал В. Эрфурт, «те финны, которые стремились вступить в германский вермахт, представляли собой исключение, большинство же даже и не думало срывать принятый финским правительством политический курс и отказывать маршалу в повиновении». 34 Оказалась неосуществленной и идея активного применения в ходе предполагаемого заговора финских эсэсовцев. Бывшие военнослужащие финского эсесовского батальона составляли в Финляндии очень ограниченное число людей. Они не были объединены в единую армейскую часть, а наоборот были распылены по различным соединениям финской армии. Основная же масса финских солдат гибнуть за идеи национал-социализма очевидно не собиралась. Однако прогерманские настроения в финском руководстве все же сохранялись. Более того, по распоряжению К. Г. Маннергейма, представитель оперативного отдела ставки подполковник У. С. Хаахти 12 сентября прибыл в расположение германского командования на север Финляндии в Рованиеми35 и подписал с начальником штаба 20-й армии строго секретный договор. В нем говорилось о проведении совместной военной операции, получившей кодовое название «Осенние маневры». В результате этого немецкие части получили возможность не только полностью взять под свой контроль стратегические важные районы Лапландии, но еще и сохранить определенные надежды на возможность как-то «склонить часть финской армии к дальнейшей борьбе» на стороне рейха.36 Как по этому поводу записал в своих воспоминаниях бывший военнослужащий 6-й дивизии ваффен-СС «Норд» И. Фосс, «нам казалось невероятным, что наши братья по оружию повернут против нас штыки».37 Действительно, в тот момент Маннергейм отдал достаточно показательный по своей сути приказ. По нему бывшие военнослужащие 166 эсесовского батальона, находившиеся в рядах финской армии, но не желавшие «по соображениям совести» воевать против германских войск, могли в боевых действиях уже не участвовать.38 Тем не менее, с подписанием между СССР и Финляндией 19 сентября 1944 г. соглашения о перемирии финско-немецкий разрыв становился неизбежным. Более того, нацистская Германия явно начала утрачивать прежние рычаги определенного влияния на население Финляндии. После заключения соглашения, финская цензура сразу же отдала органам массовой информации распоряжение, запрещающее публикацию всяких материалов о финско-германском «братстве по оружию», о финском батальоне СС и т.д.39 Радио Финляндии также приступило к активной критике тезиса немецкой пропаганды о том, что «финское население сочувственно относится к Гитлеру», 40 что явно означало стремление более решительно, в идеологическом плане, оторваться от нацизма. В складывающейся неблагоприятной для Германии ситуации эсэсовцам оставалось лишь только одно - пытаться наладить работу своей собственной пропагандистской машины, направленной на формирование в общественных кругах Финляндии взглядов противоположных официально провозглашаемым финскими органами массовой информации. В частности, 23 сентябрь 1944 г. в эсесовском руководстве, определили главные задачи своей пропаганды, которые выражались в стремлении «разжечь у финского населения настроения направленные против мирных условий», а также создать условия для «обеспечения притока новых добровольцев» из числа финнов в немецкие войска на севере Финляндии. Кроме того, считалось необходимым с помощью активной агитации «не допускать столкновения частей армии Маннергейма с немецким вермахтом». Далее СС давала установку по активному развертыванию специальной пропаганды в отношении финских войск, которых следовало всячески призывать к «продолжению борьбы против советской армии и присоединению их к немецким частям» или организации т.н. «партизанской борьбы». 41 Иными словами, со стороны эсэсовцев начала развертываться весьма жесткая пропагандистская работа, направленная против государственного и военного руководства Финляндии. В этом отношении значительную роль стали отводить созданной тогда на территории Германии специальной немецкой радиостанции «Свободное радио Финляндии». Она начала на коротких волнах вещать на всю территорию страны, проводя в жизнь нацистские установки. Главным диктором этой радиостанции стал бывший военнослужащий финского эсесовского батальона унтерштурмфюрер СС (лейтенант) Ю. Пурьо, а на Финляндию посыпались призывы, в которых говорилось: «Защитим каждую пять нашей земли! Сохраним Финляндию от русских! Только такая борьба будет 167 благословлена Богом!».42 Однако дальше звучавших в эфире этих «красивых» лозунгов, лившихся с эсесовской радиостанции, дело не шло. Поэтому и эффективность данной работы была весьма незначительной. Также мало эффективной стала попытка начала нелегального издания для населения Финляндии специального нацистского журнала. Было опубликовано несколько номеров этого прогерманского печатного органа. 43 Однако результативность публикуемых в журнале материалов оказалась также очень небольшой. Свидетельством тому стал факт того, что финнов, желающих продолжать боевые действия на стороне Германии, оказалось весьма не много, всего 68 человек. Причем из числа военнослужащих только 8 имели офицерские звания. 44 Более того, как считают современные исследователи, записавшиеся тогда опять воевать были «в большинстве своем финскими военнопленными или интернированными матросами, целью которых было только, спастись от часто бесчеловечных условий» нахождения в немецком плену.45 Тем не менее, по распоряжению руководства СС, эти последние «братья по оружию» были все же приведены к эсесовской присяге на верность Адольфу Гитлеру. Причем фюрера в клятве финнов именовали не иначе как «лидером всех немцев и покровителем националистской Финляндии».46 Таким образом, к концу 1944 г. СС из финских новобранцев опять могли создать воинское формирование. Однако оно по своей численности даже недобирало и до одной третьи от прежнего количественного состава финского батальона. Эсесовское руководство при желании из новых финских ваффен-СС способно было лишь организовать одно войсковое подразделение, которое по численности было бы менее роты солдат. В итоге, эсэсовцам в Финляндии оставалось только рассчитывать на весьма небольшую часть своих сторонников, которые могли в весьма ограниченном объеме пополнить силы ваффен-СС. Поэтому в эсесовском руководстве их теперь начали готовить, прежде всего, для разведки, а также диверсионной деятельности, которая должна была быть развернута уже против Финляндии.47 С этой целью стали также снимать тех финских эсэсовцев, которые еще воевали на восточном фронте в составе немецких войск и направлять их на север Финляндии в расположение 6-й дивизии ваффен-СС «Норд».48 Их было также не много и они тоже привлекались, прежде всего, к разведки. В частности, эсэсовцы начали организовать прослушивание финских военных радиостанций, поскольку в войсках СС остро требовались теперь «специалисты финского языка». 49 Любопытно, что к разведывательной работе стали еще привлекать также и женщин. Очень небольшая часть поклонниц эсесовского движения из числа финского женского населения смогла с данной 168 целью перебраться в рейх. Их там определили в специальную разведывательную школу.50 Кроме того, в Финляндию нелегально для поддержания возможности действия «движения сопротивления» стали доставлять оружие, которое начали перебрасывать в эту страну при помощи авиации или доставлять к финскому побережью на небольших кораблях.51 Сохранялась еще и идея все-таки образовать «правительство сопротивления». В реализации данного замысла в начале 1945 г. в Германию нелегально на немецкой подводной лодке доставили подполковника финской армии Й. К. Фабрициуса. Он здесь провел серию переговоров с Г. Гиммлером и одним из руководителей карательного аппарата Германии, генералом войск СС Э. Кальтербрунером. Обсуждалась конкретная необходимость образования нового «правительства» Финляндии. 52 Причем, Фабрициус представил высшему эсесовскому руководству отчет о состоянии финских вооруженных сил и просил еще постараться направить в Финляндии до восьми немецких дивизий, которые, по его мысли, должны были обеспечить полный захват страны гитлеровцами.53 В рейхе, в принципе, поддерживали подобные инициативы финских сторонников нацизма, считая, что как само «движение сопротивления», так и альтернативное финскому руководству новое «правительство» поможет общему делу «победы в войне». Фабрициусу предложили установить контакт, прежде всего, с Р. Рюти и Т. Кивимяки и постараться продолжить работу по образованию пронацистского правительства. Более того, ему самому лично посоветовали «возглавить движение сопротивления в Финляндии».54 В результате, в рейхе, наконец, нашли наиболее надежного человека, которого теперь могли представить, как лидера нацистского движения в Финляндии. Поэтому Й. К. Фабрициуса на самолете в конце февраля 1945 г. нелегально доставили в район города Пори, где затем он катапультировался. Но очередной раз организовать «движение сопротивления» Фабрициус так и не сумел. Также как, естественно, нацисты не смогли перебросить в Финляндию дополнительное количество немецких войск, которые бы были в состоянии оккупировать страну. Иными словами, пронацистская работа сторонников Германии среди финского общества продолжалась, но в условиях завершающейся войны и краха фашизма, она уже становилась бессмысленной. Тем не менее, как это очевидно, даже в самом конце войны в Финляндии, все же находились явные сторонники нацизма. Это свидетельствовало, что нацистская идеология непросто существовала, но и находила в определенных слоях финского общества достаточно хорошую питательную почву. Несомненно, в этом четко просматривалась существовавшая еще в 1920-1930-х гг. определенная идеологическая близость к нацистам, которая затем ярко обнаружилась уже в годы войны. Особенно это наглядно можно было увидеть в деятельности финской оккупационной администрации на захваченной 169 Финляндией советской территории. Как справедливо утверждает известный финский исследователь Й. Бэкман, в 1941-1944 гг. в Карелии, «в глазах финского оккупационного правительства, “русские не были людьми”». 55 Это, как раз и соответствовало расовым критериям, которые активно внедрялись в сознание нацистами и очень хорошо подходило эсэсовцам. Однако в Финляндии нацистской идеологии был, безусловно, нанесен сильный удар. Удар, который, прежде всего, был связан не с позицией руководства страны. Он был вызван поражениями немецких войск на восточном фронте. Динамично меняющаяся тогда обстановка требовала изменений и в отношении подхода к нацизму. По мере увеличения числа военных поражений Германии эсесовское движение в Финляндии стало восприниматься с все большей подозрительностью. Это был вполне очевидный процесс и его причины, столь неприятные для Берлина и для эсесовского движения в целом, весьма ярко раскрыл немецкий профессор Манфред Менгер. Он указал, что в конце войны в Финляндии «даже от самых решительных противников Советского Союза не удавалось скрыть, понимания того, что не было совершенно ничего хорошего в продолжении войны на стороне нацистской Германии». И далее он замечает: «Этот объективный факт не мог быть развеян только лишь с помощью размахивания нацистским стягом или знаменем антикоммунизма».56 Неслучайно поэтому эсэсовцев в Финляндии поддержало осенью 1944 г. только очень незначительное количество людей. Лиц, которые не разделяли принятый курс страны на ее выход из войны, оказалось тогда очень мало. Как отмечает немецкий исследователь М. Йонас, лишь только «небольшая группа финских солдат и некоторых старших офицеров бежали из Финляндии или присоединились к немецким войскам в северной Финляндии». Некоторые также постарались воспользоваться эвакуации из Хельсинки в сентябре 1944 г. германских дипломатических представителей и незначительного количества немецкого населения, прожèвавшего на юге страны, с тем, чтобы нелегально проникнуть на немецкие корабли и покинуть Финляндию. Но было «совершенно ясно, что дезертиры составляли лишь крошечную часть» как финской армии, так и вообще финского общества.57 Тем не менее, сам финский народ дорого заплатил за сотрудничество с рейхом. Обострение финско-германских отношений неминуемо привело к началу прямых боевых столкновений между войсками двух стран. К тому же, отходящие на севере немецкие войска, при отступлении начали осуществлять тактику «выезженной земли», подвергая почти тотальному уничтожению населенные пункты на оставляемой ими финской территории. По приказу командующего 20-й горной армии генерал-полковника Л. 170 Рендулича немецкие войска приступили к сплошному разрушению в контролируемой ими части Лапландии шоссейных и железных дорог, мостов, паромных переправ, средства связи, общественных зданий и жилых строений. Были превращены в руины ряд крупных населенных пунктов этого района страны, урон здесь составил до 90 процентов всех существующих там построек. В частности, была тогда полностью уничтожена столица Финляндии – Рованиеми. И хотя, затем финские эсэсовцы утверждали, что произошедшее являлось лишь примером произошедшего «несчастного случая или действиями самих финнов»,58 факт остается фактом - тысячи людей Северной Финляндии остались без крова, имущества и средств существования. Как записал 17 сентября 1944 г. в своем дневнике офицер службы пропаганды финской армии О. Пааволайнен: «Немцы приступили к организованному уничтожению Северной Финляндии! Наше отношение к ним сразу стало резко антинемецким…». Далее же, на следующий день, в его дневнике появилась еще одна выразительная запись: «Я никогда не любил немцев, а теперь я их ненавижу». 59 Таков был финал нацистского движения в Финляндии. В результате эсесовское движение в Финляндии рухнуло. Все это свидетельствовало о том, что само данное движение носило в Финляндии явно поверхностный характер, а финское общество очевидно уже не восприняло его идеологию в полном объеме. В итоге, произошедшее в конце войны в Финляндии оказалось весьма прогнозируемым финалом «братства по оружию», где широкие слои финского населения нацизм не восприняли, сохранив общий иммунитет к фашистской идеологии и пропаганде. Те же, кто беззаветно продолжал служить делу фюрера, фактически, уходили в небытие. В этих условиях существование профашистских и ультраконсервативных финских организаций было уже просто нелепо. Они в Финляндии начали запрещаться. В общей сложности в конце войны было распущено 1100 таких организаций.60 Это происходило уже в соответствии с условиями соглашения о перемирии и после принятия специального закона по данному поводу финляндским парламентом. Что же касается финских эсэсовцев, то их стали срочно демобилизовывать из вооруженных сил, а затем приглашать в финскую полицию для дачи соответствующих показаний, выясняя их конкретную причастность к военным преступлениям нацизма. Причем были даже случаи, когда некоторые из этих финских эсэсовцев арестовывались и затем передавались в качестве заключенных в СССР.61 Кроме того, тех, кто успел на стороне Германии еще повоевать непосредственно против финских войск, отдавали под суд, но уже в самой Финляндии. Им инкриминировалось совершение государственной измены.62 Однако в отличие от других стран эсэсовцев в Финляндии в большинстве своем особо не преследовали, хотя, бесспорно, они были обязаны даже самим фактом 171 добровольного «служения фюреру» разделять определенный груз ответственности, который существовал у всех эсэсовцев, активно совершающих военные преступления на оккупированной Германией территории. Этот груз ответственности, очевидно, должен был быть разделен и руководством Финляндии и, прежде всего, окружением К. Г. Маннергейма и им самим. Финский маршал лично был связан со всей историей финского эсесовского движения, поскольку именно он персонально решал все основные вопросы, связанные с созданием, деятельностью, а затем и роспуском финских эсесовских формирований. Это является абсолютно очевидным фактом и неслучайно, поэтому даже памятный знак, посвященный погибшим бойцам финского эсесовского батальона, находится на главном кладбище финской столицы в непосредственной близости от того места, где похоронен сам К. Г. Э. Маннергейм. 1 См.: Ibid. Jokipii M. Jatkosodan synty. Keuruu, 1987. S. 206. Цит. по: Foreign Relations of the United States. Diplomatic Papers. 1943. Vol. III. Washington, 1963. P. 280. 4 Blücher W. Suomen kohtalonaikoja. Muistelmia vuosilta 1935-44. Porvoo-Hels., 1951. S. 302. 5 Menger M. Deutschland und Finnland im zweiten Weltkrieg. Berlin, 1988. S. 220. 6 Rislakki J. Erittäin salainen. Valkoilu Suomessa. Hels., 1982. S. 290. 7 Menger M. Spekulationen und Bestrebungen um die Errichtung einer profaschistischen finnischen Widerstandsfront im Jahre 1944. // Bulletin des Arbeitskeises „Zweiter Weitkrieg“. 1983. № 3-4. S. 9; Menger M. Deutschland und Finnland im zweiten Weltkrieg. S. 221. 8 Menger M. Spekulationen und Bestrebungen um die Errichtung einer profaschistischen finnischen Widerstandsfront im Jahre 1944. S. 10. 9 Rislakki J. Erittäin salainen. Valkoilu Suomessa. S. 291. 10 Цит. по: Lehmus K. Kolme kriisiä. . Hels., 1971. S. 211. 11 Rislakki J. Erittäin salainen. Valkoilu Suomessa. S. 291. 12 Talvela P. Sotilaan elämä. Muistelmat. S. 483. 13 Brantherg R. Sotakenraalit. Jyväskylä, 1998. S. 215; Menger M. Spekulationen und Bestrebungen um die Errichtung einer profaschistischen finnischen Widerstandsfront im Jahre 1944. S. 12. 14 Menger M. Spekulationen und Bestrebungen um die Errichtung einer profaschistischen finnischen Widerstandsfront im Jahre 1944. S. 12. 15 Jonas M. Kolmannen valtakunnan lähettiläs. Wiper von Blücher ja Suomi. Juva, 2010. S. 408. 16 Menger M. Spekulationen und Bestrebungen um die Errichtung einer profaschistischen finnischen Widerstandsfront im Jahre 1944. S. 13. 17 Ibid. S. 12. 18 Rislakki J. Erittäin salainen. Valkoilu Suomessa. S. 291. 19 Menger M. Spekulationen und Bestrebungen um die Errichtung einer profaschistischen finnischen Widerstandsfront im Jahre 1944. S. 12. См. также: Erfurth W. Sotapäiväkirja vuodelta 1944. Porvoo-Hels., 1954. S. 281. 20 Menger M. Spekulationen und Bestrebungen um die Errichtung einer profaschistischen finnischen Widerstandsfront im Jahre 1944. S. 11. 21 Jokipii M. Panttipataljoona. Suomalaiset SS-pattaljoonan historia. Jyväskylä, 1996. S. 38. 22 См.: Susi E. Oikeiston salaliitot 1944-1945 // Tiedonantaja. 1984, 14. 09. 23 Rislakki J. Erittäin salainen. Valkoilu Suomessa. S. 293. 24 Susi E. Oikeiston salaliitot 1944-1945; Rislakki J. Erittäin salainen. Valkoilu Suomessa. S. 293. 25 Rislakki J. Erittäin salainen. Valkoilu Suomessa. S. 293. 26 Rislakki J. Erittäin salainen. Valkoilu Suomessa. S. 293. 27 Ibid. S. 291. 28 Erfurth W. Sotapäiväkirja vuodelta 1944. S. 281. 29 Mäkelä J. L. Salaista palapeliä. Tiedustelupalvelua ja tapahtumia talvisodan ja jatkosodan vaiheilta. Porvoo-Hels., 1964. S. 258. 30 Ibid. S. 260. 31 Rislakki J. Erittäin salainen. Valkoilu Suomessa. S. 291. 32 Ibid. S. 292. 2 3 172 33 Ibidem. Эрфурт В. Финская война 1941-1944 гг. С. 255. Ursin M. Pohjois-Suomen tuhot ja jälleenrakennus saksalaissodan 1944-1945 jälkeen. Rovaniemi, 1980. S. 20. 36 Menger M. Spekulationen und Bestrebungen um die Errichtung einer profaschistischen finnischen Widerstandsfront im Jahre 1944. S. 10. 37 Фосс И. «Черные эдельвейсы» СС. М., 2009. С. 215. 38 SS-vapaaehtoispataljoona Nordost // http://fi.wikipedia.org/wiki/ (прос. 20.09.2010). 39 Rusi A. Lehdistösensuuri jatkosodassa. Hels., 1982. S. 354. 40 Menger M. Spekulationen und Bestrebungen um die Errichtung einer profaschistischen finnischen Widerstandsfront im Jahre 1944. S. 13. 41 Ibid. S. 14. 42 Ibid. S. 14, 15. 43 Rislakki J. Erittäin salainen. Valkoilu Suomessa. S. 292. 44 Nikkilä-Kiipula E. Suomalainen SS-komppania syntyi uudelleen syksyllä 1944 // Lapin Kansa. 2010, 02.03. 45 Ibidem. 46 Menger M. Spekulationen und Bestrebungen um die Errichtung einer profaschistischen finnischen Widerstandsfront im Jahre 1944. S. 16-17. 47 Rislakki J. Erittäin salainen. Valkoilu Suomessa. S. 292, 293, 295. 48 Kuusela K., Puuperä J. Suomalaispojan seikkailut Saksan länsirintamalla 1945 // Suomen Sotilas // http://www.suomensotilas.fi/artikkelit_lopussavoitto.php (прос. 20.09.2010). 49 Ibidem. 50 Rislakki J. Erittäin salainen. Valkoilu Suomessa. S. 296. 51 Ibid. S. 294. 52 Susi E. Oikeiston salaliitot 1944-1945. 53 Rislakki J. Erittäin salainen. Valkoilu Suomessa. S. 297. 54 Ibidem. 55 См.: Бэкман Й. Отображение оккупации советской Карелии в 1941-1944 гг. в научной, художественной и мемуарной литературе Финляндии // От войны к миру: СССР и Финляндия в 1939-1944 гг. СПб., 2006. С. 309. 56 Menger M. Spekulationen und Bestrebungen um die Errichtung einer profaschistischen finnischen Widerstandsfront im Jahre 1944. S. 17. 57 Jonas M. Kolmannen valtakunnan lähettiläs. Wiper von Blücher ja Suomi. S. 410. 58 Kuusela K., Puuperä J. Suomalaispojan seikkailut Saksan länsirintamalla 1945. 59 Paavolainen O. Synkkä yksinpuhelu. Päiväkirjan lehtiä vuosilta 1941-1944. Hels., 1960. S. 571. 60 Барышников Н.И., Барышников В.Н., Федоров В.Г. Финляндия во второй мировой войне. Л., 1989. С. 295. 61 SS-vapaaehtoispataljoona Nordost // http://fi.wikipedia.org/wiki/ (прос. 20.09.2010). 62 Kuusela K., Puuperä J. Suomalaispojan seikkailut Saksan länsirintamalla 1945. 34 35 173 О. Ю. Пленков ЭРНСТ НИКИШ: ПОПЫТКА СИНТЕЗА БОЛЬШЕВИЗМА И ПРУССКОЙ ЭТИКИ Бисмарк не верил в возможность целостного, всеобъемлющего восприятия и понимания политики, государства, смысла происходящего, он был мудрым прагматиком и верующим человеком: «Что такое наши государства и наша честолюбие перед Богом – это просто муравейник или пчелиные ульи – одни могут быть раздавлены копытом осла, а других настигнет рука пасечника». Помимо таких весьма редких мудрых, здравых людей и правых политиков в истории существовал (и существует) и тип левых (по преимуществу) политиков, которые стремятся, служа народу и государству, реализовать исторически «необходимый» прогресс, какую-либо утопию. Иные из этих добились успеха – Кромвель, Джефферсон, Ленин, Мао. Правда, на деле получалось совсем другое нежели обещали утописты, но то люди выяснили уже задним числом и значительно позднее… Наш герой Эрнст Никиш, как и его антипод Гитлер бесспорно принадлежали ко второму типу политических мыслителей и активистов, смыслом своей жизни сделавшие осуществление собственной утопии. Эрнст Никиш (23.5.1889-23.5.1967) долгое время был почти магической фигурой среди немецких левых, хотя ныне о нем помнят лишь специалисты по новейшей истории Германии. В 1920-60-х гг. Никиш являлся видным левым активистом, политическим мыслителем, уникальной и весьма противоречивой политической фигурой. Как политику ему, впрочем, не удалось стать значимой величиной в специфических условиях формировавшегося после окончания Первой мировой войны массового общества, самыми крайними проявлениями которого были тоталитарные государства. Для того, чтобы сделать политическую карьеру в новые времена нужны были совершенно иные качества, которыми Никиш не обладал. Зато это был искренний и чистый в моральном смысле человек, завораживающий людей своей последовательностью и решительностью в суждениях и действиях, своим, казалось, архаическим и экзотическим для левого политика прусским патриотизмом и преданностью этому, самому устойчивому национальному мифу старой Германии1. Этот миф волшебным образом вновь и вновь притягивает к себе внимание вследствие огромной действенности и этической высоты, немыслимой в современном обществе. В 1799 г. прусский министр Карл Густав фон Штрюнзее (Struensee) сказал одному французу: «Революцию, которую вы совершили снизу, будет постепенно осуществлена в Пруссии сверху. В течение нескольких лет в Пруссии не будет никаких 174 привилегированных классов». И это не были пустые слова. Носительницей этой революции сверху была просвещенная бюрократия, буржуазного или дворянского происхождения. Этой группе выпала роль «всеобщего сословия» (Allgemeinen Standes), роль которого была аналогична роли «третьего сословия» во Франции в революцию 2 . Прусское правосознание и правопорядок сыграли такую же значительную роль в эволюции современной цивилизации Запада как Великая Французская революция или Американская революция и война за независимость. Для эффективного функционирования современных государственных институтов требуется, чтобы они могли сосуществовать с разнообразными «досовременными» культурными навыками общества. Последние могут быть сведены к чувству долга, доверию, взаимодействию, моральным обязательствам людей друг перед другом, ответственности перед обществом – все эти вещи живут традицией, и они не становятся анахронизмом в процессе модернизации, напротив они залог успешного развития. Это великолепно показал Френсис Фукуяма в своей монографии «Доверие» 3 . Именно эти навыки гарантируþт, что поведение людей никогда не будет сводиться к голой максимализации эгоистически понимаемой полезности, о которой твердят либеральные экономисты-рыночники. Поэтому либерализм был одним из излюбленных объектов нападок Никиша. Все эти «досовременные» культурные навыки в европейской традиции ярче всего и последовательнее всех представляла Пруссия, не имевшая ясной национальной идентичности и даже признаков национализма, а бывшая просто воплощением эффективности государства и его институтов. Никиш это превосходно осознавал – в статье «Пруссия как оплот против либерализма» он прямо писал, что «оппозиция Пруссии либерализму не имела никакой замены либеральной идее. Все сводилось к голому и пустому насилию». По всей видимости, с точки зрения Никиша это и сближало прусский дух с революционным насилием, исходившим от народа. В этом отношении примечательно цитирование Никишем Бисмарка (в статье «Империя без идеи»), который перед смертью высказался в том смысле, что его империя едва ли переживет его на 20 лет – это мрачное пророчество сбылось с точностью до года: «Бисмарк понимал, что его империи неведома та полнота жизни, которая исходит от самих народных масс». Ясно, что под «полнотой жизни» Никиш понимал объективные силы исторической эволюции, которые так или иначе должны обязательно реализоваться. Наряду с Освальдом Шпенглером Никиш дал наиболее впечатляющую и живую картину перспективы прусской традиции и сам последовательно воплощал ее в жизнь на протяжении всей своей долгой карьеры публициста и политика. 175 Самые разные люди – от Руди Дучке до Дьердя Лукача высказывали восхищение этим человеком, о нем чрезвычайно высоко отзывался ярчайший немецкий политический публицист Себастьян Хаффнер, известный деятель Сопротивления, большой моральный авторитет для немцев Фабиан фон Шлабрендорф очень высоко ставил его заслуги как патриота и борца Сопротивления, с огромным уважением о нем отзывались Эрнст Юнгер, Карл Шмитт, даже не разделяя полностью его идей. Юнгер, сопоставляя Никиша и Геббельса, встретившихся у какой-то берлинской знаменитости до 1933 г., отмечал в своем дневнике, что Никиш напоминает борца тяжеловеса, а Геббельс, слывший бойким полемистом, всего лишь способен на выступления в категории «легче пера». И тем не менее, имя Никиша постепенно уходит в небытие – о нем едва слышали даже самые радикальные современные левые. Причина – в том, что Никиш прежде всего был патриотом Германии, а современные немцы – это самая космополитическая европейская нация. Никиш это выразил в такой лапидарной фразе, говоря о националбольшевиках: «мы не коммунисты, но ради спасения нации мы способны даже к коммунизму». В современной же Германии под влиянием покаяния за нацизм у немцев ослабилось стремление отстаивать достоинство немецкой культуры и относиться болееменее безразлично к влияниям извне. По сравнению с Францией это сразу бросается в глаза. Понятно, почему Германия стала самой американизированной из стран Европы4. С другой стороны, следует отметить, что Никиш и сам внес определенную лепту в такое развитие: после 1945 г. ни один политик не обращался к немцам столь жестко и безапелляционно, как Никиш. Он указывал, что «Германия в будущем может искать чести только в моральных и культурных деяниях». Несмотря на это, Никиш и после 1945 г. оставался убежденным немецким патриотом – Эрнст Никиш как и Евгений Дюринг, Адольф Штекер, Фридрих Науманн, Вернер Зомбарт, Иоханн Пленге, Артур Меллер ван ден Брук или Освальд Шпенглер пытался соединить в единое целое две категории – нацию и социализм, при преобладающем значении нации5. Идею Никиша о сплаве национального освобождения и социализма в единое целое осуществили позднее Мао, Хо Ши Мин, Кастро, Хоменеи и другие антибуржуазные, антизападные революционные течения. Истинным теоретиком этих движений был не Маркс или Ленин, а Эрнст Никиш6. ХХ век начался с большого взрыва, который произошел в 1914 г., а Великая Октябрьская социалистическая революция была лишь одним из его следствий. Главной политической силой в ХХ веке был не коммунизм, а национализм. В 1914 г. марксизму был нанесен сильнейший удар, от которого он так и не оправился. Маркс, его последователи и преемники, включая Ленина, верили, что классы являются более важной 176 реалией, чем нации (Маркс совершенно не обращал внимания на нации, путая их с государствами), что экономическая мотивация определяет мысли и верования людей. В действительности все оказалось наоборот. В 1914 г. у немецкого рабочего оказалось больше общего с немецким фабрикантом, чем в французским рабочим. В 1914 г. интернациональный социализм сразу растаял под жаром националистических эмоций. Немецкие «идеи 1914 года» означали отказ от либерализма, индивидуализма, демократии, прав человека, от всех ценностей Запада в пользу долга, организации, справедливости – эти ценности могло реализовать только сильное государство. Юный Муссолини ещё двумя годами раньше открыл, что он сначала итальянец, а потом социалист – он был человеком ХХ века, родившийся в тот год, когда умер Маркс (1883). В 1917 г. в России произошла революция, но она не стала международной революцией, как надеялись большевики. Напротив, это был уход России из Европы. Чтобы выжить и победить в гражданской войне Ленину пришлось выбросить международный социализм за борт 7 . Наиболее ярким воплощением национализма был Гитлер, чья бескомпромиссность, чьи идеи и решимость воплотить их в жизнь были более непреклонными, чем у Ленина, Сталина, Мао. Столь же отчетливо, как и Гитлер, формулировал национальные задачи и Никиш. Никиш, как и его главный политический антипод Гитлер, родился в 1889 г. в Силезии. Учился, готовился стать учителем. В Первую мировую войну по зрению не попал на фронт, хотя в армии был. В 1917 г. в возрасте 28 лет он вступил в СДПГ – эта партия была традиционно сильна в среде рабочих из протестантской среды, особенно в Пруссии. После демобилизации впервые принял участие в политике – когда была провозглашена Баварская советская республика, он был среди ее активных деятелей: в ноябре 1918 г. Никиш стал председателем Рабоче-крестьянского совета Аугсбурга. Участие в этом совете и в целом в Баварской Советской республике было первым ярким эпизодом в его политической карьере. Этот эпизод начался 21 февраля 1919 г., когда формальный лидер революции в Баварии Курт Эйснер был застрелен монархистом. После убийства Курта Эйснера в феврале 1919 г. Никиш был избран председателем баварского Совета рабочих, крестьян и солдат в Мюнхене8. Национал-большевик Никиш, в отличие от немецких коммунистов и большевиков устремлялся не к мировой революции, а к государству советского образца. Никиш провозгласил создание Центрального совета Баварской республики, но представленное им правительство было отвергнуто ландтагом. Его депутаты назначили министрпрезидентом социал-демократа Иоханнеса Гофмана. В ответ на это Центральный совет провозгласил Мюнхенскую советскую республику. Первая Мюнхенская республика 177 скоро сделалась объектом насмешек: она «порвала» дипломатические отношения с рейхом, отправила послание Ленину, что пролетариат Верхней Баварии присоединяется к мировой революции, отменило деньги для преодоления капитализма. Никиш пытался выступить посредником между разными фракциями революционеров в Баварии, но тридцатилетний революционер политически был совершенно неопытным и не знал, как действовать против анархистов и леваков. 13 апреля во главе Советов встал коммунист родом из России Евгений Левине. 27 апреля революционеры захватили банки, взяли заложников из состоятельных горожан. Никиш в создание Советской республики участия не принимал, считая это преждевременным, он пытался примирить Советскую республику и бежавшее в Бамберг баварское социал-демократическое правительство Гофмана. Ему не удалось это сделать и удержать фрайкоры за пределами красной Баварии. 3 мая фрайкоры покончили с Советами в Баварии (335 убитых). После подавления революции Никиш отсидел два года в тюрьме. На этом попытки экспорта социалистической революции не закончились. В августе 1923 г. в СССР решили, что настала пора для восстания в Германии. По распоряжению советского руководства 2,3 млн. красноармейцев были готовы помочь немецким рабочим в их революционной борьбе. СССР предоставил немецким коммунистам необходимую финансовую и организационную помощь и поддержку. Народный комиссариат торговли подготовил на западной границе СССР запасы зерна для помощи будущей Советской Германии. Сталин вполне серьезно воспринимал перспективу революции в Германии, для него речь не просто о революции в Германии, но и о мировой пролетарской революции9. Правда это восприятие несколько расходилось с мыслями Никиша – целью Никиша и национал-большевизма была социалистическая революция, которая одновременно выступала и как национальная. В этом его поддерживал известный в Веймарскую республику национал-революционер и блестящий беллетрист, один из самых изысканных немецких стилистов («немецкий Флобер») Эрнст Юнгер, автор знаменитой тогда книги «Рабочий». Рабочий у Юнгера и Никиша – это новый человеческий тип, в его жизненном мире доминирует не индивидуализм, а дисциплина и разделение труда, свобода понимается как наличие работы, возможность творческой деятельности, а не как свобода бездельника-рантье. Рабочий готов подчиниться суровой реальности совместного труда и исполнять приказы тех, кто наделен техническими и организационными талантами. К этому пониманию фигуры рабочего Никиш добавил «прусское начало» (Preussentum), только оно было лишено всякого исторического содержания – остались только дисциплина и способность мобилизации10. 178 Преклонение перед духом старой Пруссии и ее традиции Никиш развил в политический синтез «правых» и «левых» идей, этот синтез, названный «националбольшевизм», что и сделало его известным политиком в Германии между 1926 и 1935 гг. Правильнее было бы назвать этот синтез «национал-социализмом», «государственным социализмом» или прусским социализмом». В тюрьме он отошел от СДПГ большинства и примкнул к более левой Независимой СДПГ. После освобождения из тюрьмы Никиш, наряду с деятельностью депутата баварского ландтага, редактировал газету независимцев «Обозрение» (Umschau), в которой внушал читателям, что ревизия Версальской системы возможна только при опоре на союз с Россией. Версальскую систему Никиш делал ответственной не только за утерю Германией влияния в международной политике, но и за социальную нищету11. Под впечатлением изучениÿ произведений Леопольда фон Ранке, Никиш пришел к убеждению об особой важности внешней политики в жизни нации. Он опасался распространения принципов Французской революции на Германию, полагая, что в основе внешней политики должен лежать принцип аристократии, а не демократии. Никиш считал, что большевистская партийная элита и представляет собой реализацию этого принципа. В персоне Ленина Никиш видел гения ХХ века. Отсюда – его стремление к реализации тесных и устойчивых взаимоотношений с Россией, а также стремление ей подражать: как Россия преодолела марксизм путем возрождения великодержавного мышления, так и Германия, по мнению Никиша, должна преодолеть западный либерализм путем возрождения прусского духа12. Своей симпатией к России, оставшейся после войны у разбитого корыта, как и Германия, и заинтересованной поэтому в ревизии Версальских установлений, Никиш завоевал расположение генералов рейхсвера, особенно Ганса фон Секта. Немецкие генералы хотели этим сотрудничеством разорвать кольцо блокады вокруг Германии. В беседах Никиша с фон Сектом родилась идея тайного вооружения рейхсвера при помощи Советской России. На территории России немецкие солдаты должны были получить возможность развивать и совершенствовать танковые вооружения, а также военную авиацию, что и было затем воплощено в жизнь. Хотя с советским экспертом по Германии Карлом Радеком Никишу удалось лично встретился в Москве лишь в 1932 г., он был причастен практически ко всем контактам в Берлине между офицерами рейхсвера и представителями Советской России. Таким образом, наш герой содействовал заключению этого соглашения – одному из самых скандальных в истории, поскольку гитлеровцы воспользовались итогами этого сотрудничества, но только исключительно в ущерб нашей стране. До какой степени неслыханными были интриги немецких военных с 179 большевиками можно себе представить, если вообразить, что царская Россия стала бы вдруг заигрывать с немецкими революционерами (к примеру, с Карлом Либкнехтом) с целью подорвать военную мощь Германии… Не менее гротескным был союз кайзера с Лениным13. Симпатии Никиша к СССР не смогли уничтожить даже самые негативные отклики о нем, порой кажется, что его симпатии в Советскому Союзу носили более инструментальный, нарочитый характер – уж больно негативными были выступления в немецкой печати о неприглядной советской действительности. Так, бывшие коммунисты, побывавшие в СССР Герберт и Элизабет Вайхман справедливо писали, что в советской повседневности вследствие всеобщей бесклассовой нищеты отсутствует всякая созерцательность и досуг. «мы осознали, насколько спокойней и по-человечески достойней наша жизнь, чем мы это хотим порой представить». Супруги Вайхман тут же после публикации своей книги были объявлены коммунистами «социал-фашистами» 14 . Никиш был совершенно глух к такого рода откликам… Свое мнение он начал менять лишь после подавления рабочего восстания в ГДР 17 июня 1953 года… Между тем, еще 12 февраля 1919 г. в берлинскую тюрьму Моабит был доставлен Карл Радек, которого Ленин в декабре 1918 г. отправил во главе делегации на съезд рабочих и солдатских депутатов Германии. Немецкое правительство не пустило делегатов на территорию Германии, но Радек переодевшись австрийским солдатом, смог пробраться в Германию. В Берлине он принял участие в учредительном съезде КПГ. В октябре 1919 г. Радека выпустили из тюрьмы и он поселился на квартире полковника фон Райбница, офицера разведки Генштаба. В декабре 1919 г. Радек вернулся в Москву, сумев установить контакты с немецкими генштабистами – эти контакты затем вылились в формальные соглашения между «черным рейхсвером» и советской стороной15. Раппальский договор был подписан 16 апреля 1922 г. Его предыстория не до конца прояснена до сих пор – по сути договор был заключен против воли Ратенау и Эберта. И все же речь шла о закономерном событии – две великие державы, проигравшие войну, объединились, взаимно отказываясь от хотя и ненадежных, но принципиальных претензий: русские от 116 ст., а немцы – от компенсаций за национализацию немецкой собственности в России. Страны возобновили дипломатические отношения. Для Запада с подписанием Раппальского договора замаячила новая перспектива международной политики… Брокдорф-Рантцау и Штреземан совершенно не доверяли большевикам, но продолжали раппальскую политику только потому, что положение Германии как великой державы зависело, как казалось, от сохранения возможностей маневра по отношению к странам Антанты. Не случайно, лучшими не коммунистическими друзьями СССР в 180 Германии были, наряду с рейхсвером и «Обществом друзей СССР», промышленники. Некоторые из них, как Петер Клекнер, Эрнст фон Борзиг, Эрнст Пёнсген отправились весной 1931 г. в поездку по России, из которой они вернулись с большими надеждами и ожиданиями, поскольку им было обещано, что Советский Союз будет закупать в больших количествах оборудование для заводов. Правда, как раз эта поездка вызвала резкую критику в немецкой прессе, а международные отношения опять подверглись тяжелым испытаниям, когда СССР заключил в ноябре 1932 г. договоры о ненападении с Польшей и Францией. Это представлялось шагом к укреплению Версальской системы, хотя Сталин принадлежал к ее самым резким критикам16. Стремясь подвести и «теоретическую» базу под соглашения с немецкими правыми, 20 июня 1923 г. Карл Радек произнес в Москве свою знаменитую речь «Лео Шлагетер путешествует в ничто», в которой пытался убедить правых сторонников активного сопротивления Версальской системе в том, что они должны стать на сторону борющихся рабочих, если в самом деле хотят по образцу Гнейзенау и Шарнхорста возглавить национально-освободительное движение. Только когда в этом примут участие простые люди, говорил Радек, дело нации сможет стать делом народа, потому что только тогда возможно возникновение той железной фаланги людей физической и умственной работы, принадлежащих к лагерю труда, а не к лагерю капитала17. Планы Радека в полной мере реализовать не удалось, но некоторый устойчивый дрейф в этом направлении всегда был, поскольку Раппальский договор формально оставался в силе почти 20 лет – до гитлеровского нападения на СССР. Свидетельством тому среди прочего было то, что когда видный немецкий правый политик посол в Москве Ульрих граф фон Брокдорф-Рантцау умер в 1928 г., «Правда» писала о нем с исключительной теплотой. Советским дипломатам в виде исключения было даже разрешено участвовать в отпевании дипломата в протестантской церкви. Но наибольшей сенсацией стал переход к коммунизму Рихарда Шерингера, одного из трех лейтенантов расквартированного в Ульме полка Людвига Бека, ставшего в 1935 г. начальником немецкого Генштаба. Шерингер в 1930 г. был приговорен к тюремному заключению. Во время этого процесса Гитлер дал присягу оставаться в рамках законности. Как раз эту «тактику легальности» яростно отвергал Шерингер, который под влиянием коммунистов понял, что настоящая «политика силы по отношению к западным державам» возможна только в том случае, если сперва будет покончено, в ходе уничтожения капитализма, также с либерализмом, пацифизмом, западным декадансом. Некоторое время КПГ придерживалась с апреля 1931 г. «курса Шерингера», который примерно соответствовал радековскому «шлагетерскому курсу» 1923 г. Это 181 привлекло в КПГ некоторых нацистов и национал-революционеров, в том числе Бодо Узе, капитана Беппо Ремера (одного из видных руководителей фрайкоров), графа ШтенбокФермора. Все они, как и Шерингер, были преисполнены уверенности, что перешли из мниморадикальной партии в подлинно радикальную. При этом не было ни одного коммуниста, который перешел бы с подобным обоснованием к нацистам. Шерингер заявил, что в ЦК КПГ нет ни одного еврея, а в руководстве концерна Гугенберга, с которым сотрудничал Гитлер, их обнаружилось сразу несколько18. Левые нацисты также симпатизировали этой идее более тесного сотрудничества двух «наций-пролетарок». Так, Геббельс в феврале 1926 г. в речи «Ленин и Гитлер», произнесенную им в Кенигсберге, провел параллель между национал-социализмом и большевизмом – двумя революционными движениями ХХ века. Эта параллель была проведена так последовательно, что их противоположность в конечном счете сводилась к тому, что Ленин, спасая мир, хотел спасти и Германию, а Гитлер, спасая Германию, спасти и весь мир19. Эрнст Никиш изначально был категорически против Гитлера и его партии – он видел в нацистах проявление враждебной силы романизации на немецкой земле, которая притупляет остроту борьбы против Версальского договора, урбанизации, буржуазного декаданса и капиталистической денежной экономики, потому, что отрицая большевизм, они отрицали, по мнению Никиша, тот русско-азиатский образ жизни, в котором заключена единственная надежда на освобождение Германии, на ее эвакуацию «с перины английской проституции». Видно, что это не совсем справедливая метафора, но Никиш четко и, по всей видимости, почти инстинктивно изначально придерживался радикальной антинацистской, антигитлеровской позиции. Впрочем, известно и другое его определение: «националсоциализм может стать глубоко врезающимся в почву лемехом плуга, родовыми схватками творческого гения, грозой, способной напоить землю и освежить воздух; но может стать и разрушительным вихрем». Справедливым оказалось второе. Как известно, против Гитлера было предпринято две крупные попытки Сопротивления: коммунистическая «Красная капелла» и прусско-аристократический заговор военных 20 июля 1944 г. С именем нашего героя связана еще одна, синтетическая концепция Сопротивления, охватывавшая оба подхода. В этом утверждении есть толика парадокса, поскольку Никиш был последовательным немецким националистом и в определенном смысле в Веймарскую республику Никиш конкурировал с Гитлером, поскольку на первый взгляд националсоциализм ничем не отличался от национал-большевизма Никиша: оба обращались к 182 молодежи, к ее идеализму, национализму, жертвенности и стремлению к действию, антикапиталистическим настроениям. Историк из ГДР Иоахим Петцольд, используя выражение Карла Оссицкого, писал о том, что Никиш стремился «перегитлерить самого Гитлера» 20 . В определенном смысле фигура Никиша до сих пор является спорной и политически неоднозначной – одни считают его пропагандистом радикального немецкого национализма, а другие – самым упорным борцом Сопротивления. Можно сказать, что Никиша в конечном счете, как и Фауста, одолели те духи, которых он вызвал к жизни своими пророчествами… К достижениям нельзя подходить с моральными мерками, как это делал Никиш, оценивая нацистов в публикуемом в настоящем издании эссе «Гитлер – злой рок Германии»: они могут быть значительными и незначительными, но не плохими или хорошими. В этом отношении Никиш был несправедлив к Гитлеру, как и известный левый публицист Курт Тухольский, который писал о Гитлере: «человека то вовсе нет, есть только шум, который он производит». Нельзя представить более ошибочного суждения, поскольку Гитлер после 1933 г. проявил себя чрезвычайно энергичным, напористым и богатым на идеи политическим деятелем. Гитлер оказался не только ораторским талантом, но и организационным гением, способным создать эффективный аппарат власти и полностью его контролировать. У Гитлера была удивительная способность переигрывать в различного рода интригах и увлекать за собой конкурентов в партии. Партия в предвыборных кампаниях развивала такого рода и масштабов активность, каковой до этого в Германии не видывали вообще. Его творение – армия гражданской войны СА – была на голову выше других партийных армий и по жажде борьбы и по агрессивности, и по организации, и по жестокости. СА в Германии по-настоящему боялись. Этот страх Гитлер сознательно использовал для подавления сопротивления и воли к борьбе. «Ноябрьские преступники» сначала все были заперты в концлагеря, но потом почти все отпущены. Некоторых вообще не тронули. Террор в 1933-34 гг. постепенно сошел на нет, в 1935-37 гг. страна вернулась к нормальному существованию, концлагеря почти исчезли. Казалось, были правы те, кто говорил: «Das sind alles nur bedauerliche Übergangserscheinungen» (все этот только трудности переходного периода). Кроме того, гитлеровское «экономическое чудо» в гораздо большей степени может претендовать на это звание, чем эрхардовское. В 1933 г. было 6 млн. безработных, а в 1936 г. – ноль, причем переход от депрессии к росту был осуществлен без инфляции при стабильных ценах и зарплате – этого не удалось сделать даже Эрхарду21. Экономическое чудо не было единственным достижением Гитлера – столь же значительными были и достижения в перевооружении Германии: если в 1933 г. Германия имела всего 100 тыс. солдат, не 183 имевших современного оружия, то в 1938 г. у Германии была лучшая армия в мире – это можно считать одним из самых значительных организационных достижений в истории ХХ века… Но самым большим достижением Гитлера было завоевание на свою сторону немецкого народа, большинство которого, было против нацистов в 1933 г. На немцев больше действовал не только его напряженный стиль речей (орал, брызгал слюной, надрывался), а более факты. Так, 28 апреля 1939 г. Гитлер сказал: «Я преодолел хаос в Германии, установил порядок, производство во всех отраслях народного хозяйства необыкновенно выросло и стабильно продолжает развиваться. Мне удалось вернуть к работе 7 миллионов безработных. Я объединил немецкий народ не только политически, но восстановил в военном отношении, постепенно преодолел все 448 статей того договора, который представлял собой самое подлое изнасилование, каковому подвергался народ в истории. Я вернул отобранные у нас провинции, я вернул многим миллионам немцев их родину, я восстановил территориальное единство немецкого народа, который некогда был единым целым. Все это мне удалось осуществить без кровопролития, не подвергая ни свой народ, ни другие народы тяготам войны. И это все сделал я – 21 год назад никому не известный рабочий и солдат из народа, собственными силами». Если отбросить эмоции и всякое преувеличение – так оно и было… Все это соответствует истине, или почти все: преодолел хаос без конституции, навел порядок при помощи КЦ. В самом деле Версальский договор превратился в клочок бумаги (кто это мог предсказать в 1933 г.?), Саар и Мемель оказались в составе рейха, Судеты и Австрия – тоже 22 .Колоссальное достижение – объединить вокруг себя весь народ (или почти весь) и объединить не только демагогией, а настоящими достижениями. При этом то, что немцам не нравилось в нацистах, от этого они инстинктивно стремились освободить Гитлера – «Wenn der Führer wüßte» (если бы царь-батюшка знал). Демократия также нуждается в таком снисхождении, внутренне народ должен быть на ее стороне, несмотря на ее частую неэффективность и неэффектность23. Этого как раз катастрофически не хватало Веймарской республике. Что касается ликвидации сословных привилегий, то нацисты открыто выступали за социальное равенство (в этом главное отличие от итальянского фашизма, который хотел законсервировать сословия в корпоративном государстве). По сравнению с социалдемократами нацисты заменили только слова – вместе «бесклассового общества» речь шла о «Volksgemeinschaft» (народной общности). Только тот, кто вслед за Марксом считает, что определяющей чертой социализма является обобществление средств производства, тот будет отрицать нацистский «социализм» 24 . Но в Третьем рейхе придавали главное значение «социализации» человека, то есть по возможности 184 максимально полному его вовлечению в коллектив, дисциплинированию его, при этом огромное значение придавалось социальным гарантиям существования этого человека. Спрашивается, а не является ли именно эта черта важнейшей (вопреки Марксу) чертой социализма? Правильнее было бы считать антонимом социализму не капитализм, а буржуазный, западный по своему происхождению индивидуализм. Очевидно, что национал-социализм и национал-большевизм Никиша были сугубо национально ориентированы, оба были врагами Веймарской республики, оба декларировали необходимость национальной революции. Но это было лишь внешнее сходство, на самом деле это были антиподы, единственное общее у них была враждебность к Веймарской республике. Гитлер стремился к наказанию «ноябрьских преступников», Никиш – к последовательному завершению Ноябрьской революции, то есть Гитлер был контрреволюционером, а Никиш – революционером; Гитлер стремился к антибольшевистскому крестовому походу и порабощению России, а Никиш – к союзу с большевистской Россией против Запада. Гитлер оперировал понятиями расы и пространства, а Никиш – классов и государства. Гитлер стремился вовлечь народ в империалистическую войну, а Никиш привлечь массы к аскетическому прусскому социализму. При этом самая большая тактическая ошибка Никиша состояла в том, что он верил в привлечение правых (или части их) к левой политике – в Германии гораздо проще было привлечь левых к правой политике 25 … На это указывает сотрудничество КПГ с нацистами в 1931-32 гг. По сути после 1933 г. Никиш вплоть до 1937 г. оставался единственным открытым противником Гитлера. Такая продолжительная по времени лояльность нацистов к весьма радикально высказывавшемуся против Гитлера Никишу кажется странной, поскольку гитлеровцы не отличались особой щепетильностью в обращении со своими политическими противниками. Поэтому часто возникает вопрос, почему нацисты так долго терпели Никиша и его окружение, в отличие от других критиков нацистского режима и позволили ему беспрепятственно действовать до 1937 год? Обычно отвечают, что это произошло по причине близких контактов Никиша с прусскими генералами, а также с близкими правящим кругам персонами, которые всякий раз за него заступались. Так, известно, что Никиш назвал Шлейхера «социальным генералом» и благосклонно относился к его проекту обуздать Гитлера путем союза между военными и немецкой левой. Дошло ли дело до конспиративных переговоров между Шлейхером и Никишем не ясно. Даже в партии были люди, симпатизировавшие Никишу – к примеру, шеф СД в Мюнхене, впоследствии известный юрист, Вернер Бест вычеркнул имена Никиша, Юнгера, Церера и Петеля из расстрельных списков по «делу Рема» в 1934 г. Вероятно 185 определенную роль сыграли и многочисленные связи Никиша с заграницей 26 . Кроме заступничества прусских генералов могло сыграть свою роль и то обстоятельство, что в эти годы Никиш довольно интенсивно общался с влиятельными людьми и выдающимися личностями – политиками и мыслителями, такими как Эрнст Юнгер, Карл Шмитт, Йозеф Дрекзель, Пауль Вебер. После 1933 г. Никиш проводил много времени в поездках в Швецию, Норвегию, Данию, Италию. В Англии он встречался с социологом Карлом Мангеймом, в Швейцарии с эксканцлером Йозефом Виртом. У Никиша было много возможностей остаться за границей, но он, будучи патриотом своей страны, не оставлял надежды позитивно повлиять на политическое развитие в Германии. К тому же Никиш во многом был близок национал-социализму и вопрос об его преодолении извне для Никиша не стоял вообще. Никиш и шестьдесят других участников группы «Сопротивление» были арестованы гестапо в марте 1937 г. При обыске гестапо реквизировало рукопись Никиша «Рейх низких демонов», опубликованную только после войны. В этом тексте Никиш в обычной своей манере полемизировал с нацистами и их фюрером. В этой полемике Никиш часто переходил на личности. Гиммлер и Гесс были представлены как «жаждущие крови», Лей как грязная душонка, увиливающая от настоящей работы, Розенберг как «лишившая остатков разума курица», Юлиус Штрайхер – просто «свинья», Геринг – пребывающий в дурмане «берзеркер», Гитлер – как динарско-балканский расовый тип с физиономией сутенера 27 . Как видно, высказывания Никиша о своих мучителях были просто уничтожающими, так в брошюре «Гитлер – немецкий рок» он следующим образом высказывался о нацистском идеализме: «пламя благородного идеализма меркнет в чаду омерзительной продажности». Никиша раздражала даже такая мелочь, как символика и ритуалы нацистов: «После 1923 года у нацистов стало обязательным римско-фашистское приветствие, вместо флагов, словно в прекрасном танце развевающимися по ветру, пришли строгие и мертвые штандарты как в католических процессиях. Отныне нацистское движение строилось по римскому образцу». «Национал-социализм впустую растрачивал приведенную в движение немецкую энергию и тем самым расчищал поле для чужеродного римского господства». По мнению Никиша национал-социалисты впустую растрачивали вызванную к жизни энергию немецкого народа и тем самым расчищали почву для чужеродных элементов. Наиболее жестко звучали тогда строки о том, что как австриец Гитлер никогда не обладал истинным революционным темпераментом. Наибольшую ошибку Гитлера Никиш узрел в том, что Гитлер находился во власти «плоского антибольшевизма». 186 Интересно, что брошюра Никиша про Гитлера бесплатно распространялась избирательным «Комитетом Гинденбурга», а также социал-демократическим правительством Пруссии Отто Брауна во время избирательных кампаний 1932 г. Вследствие этой публикации Никиш прослыл в кругах противников нацистов наиболее жестким и решительным противником Гитлера. Как видно, Никиш в своей брошюре делал акцент на ненемецкий характер нацизма, его католическое, западное происхождение. Таким образом враждебность по отношению к Гитлеру была выражением векового противостояния в Германии «чуждого немецкому духу» католицизма и прусско-протестантского крестьянских сил. Такое отношение к фашизму не помешало, однако, Никишу совершить визит к уважаемому им Муссолини в 1935 г. Этот разговор состоялся при посредничестве немецкого посла в Италии Ульриха фон Хасселя. Никиш предлагал Муссолини создать союз «пролетарских народов Италии, Германии и России, а также Японии». Этот союз по мысли Никиша положил бы конец мировой гегемонии США и Великобритании. Тем не менее, Никиш продолжал считать, что итальянская модель развития неприемлема для Германии. Точно также как и большевистская модель подходит только для России. Это мнение Никиша важно для понимания огромной разницы между национал-социализмом и итальянским фашизмом, которых в современной публицистике путают сплошь и рядом. Никиш указывал, что настоящая национал-революционная политика предполагает крайнюю жесткость государства по отношению к своим подданным и враждебным по отношению к Германии государствам. Эта жесткость по мнению Никиша совершенно отсутствует у Гитлера, который пришел к власти парламентским путем и продолжает придерживаться ложной Веймарской конституции. В этом отношении Никиш совершенно «недооценил» Гитлера, который в марте 1933 г. провел закон о собственных чрезвычайных полномочиях, исключивший из политики парламент, в 1935 г. была введена всеобщая воинская обязанность, в 1936 г. немецкие войска введены в Рейнскую демилитаризованную зону28. Никиш оставался убежденным патриотом Пруссии, почитавшим ее историю и менталитет. Он хотел, чтобы ее добродетели и достоинства распространились на весь рейх. Веймарская республика и Третий рейх не были достойны прусского наследия. Гитлера и национал-социалистическое движение он воспринимал как противоречащие протестантско-лютеранской традиции. После публикации брошюру «Гитлер – злой рок Германии» в 1932 г. и до 1937 г. издавал журнал «Сопротивление», этот журнал дал название всему антинацистскому движению в Германии. В 1937 г. Никиш вместе со своими единомышленниками был арестован. При аресте гестапо нашло его текст, 187 опубликованный впоследствии в 1945 г. под характерным названием «Рейх низких демонов», который содержал резкую критику нацизма. «Народный суд» приговорил Никиша как государственного преступника к пожизненному заключению. Председатель суда, оглашая приговор, сказал, что этим приговором Никиш исключается из состава немецкой национальной общности. Никиш ответил, что принимает с удовлетворением это исключение. В тюрьме Никиш просидел вплоть до освобождения Красной армией в 1945 г. В в тюремном заключении Никиш оставался все таким же бескомпромиссным, прямолинейным и упорным пруссаком с примесью в его мировоззрении марксизма и ленинизма. Он все еще был преисполнен веры в то, что прусское государство было идеальным институтом для Германии – этому государству, как он полагал, первоначально недоставало идеи, которая воплотилась в институте Прусского Генштаба, созданного Мольтке и соединившего власть и дух. Одна из основополагающих политических идей Никиша состояла в стремлении соединить усилия славянства и германцев с целью избежать угрожающего Европе нигилизма. Особые надежды Никиш при этом возлагал на прусское наследие. Разумеется, Никиш сознавал, что прусская система являлась сословно-феодальной, но аскетические черты пруссачества, высокая дисциплина, самоотверженность, свободомыслящий идеализм, непримиримая враждебность к индивидуалистической буржуазности западного образца, к либеральному капитализму. Никиш указывал, что «линия судьбы Пруссии противоречит линии судьбы немецкой буржуазности; Пруссия живет и процветает там, где буржуазный космополитизм вянет и гибнет». Разве это не линия судьбы социалистической революции? Разве она не может победить в Германии, идентифицировавшись с государственной идеей старой Пруссии? Мысли такого рода были однажды высказаны в беседе Бисмарка и Лассаля в 1863 г. Но только Никиш продумал эту линию до логического конца и защищал ее. Поэтому Никиш прежде всего был социалистическим революционером, испытывавшим отвращение к буржуазности как таковой, бывшей причиной поражения революции 1918 г. Но Никиш был и патриотом Пруссии, страдавшим от позора Версальского мира и незаслуженного поражения в войне. Никиш в итоге пришел к выводу, что от оков Версаля можно избавиться только путем революции. Только революционная и социалистическая Германия может в союзе с революционной Россией противостоять буржуазному Западу и победить в этом противостоянии. Точно также как в 1813 г. победила докапиталистическая Пруссия в союзе с докапиталистической Россией. 188 Мысль о «прусской» политике против Версаля, то есть союза с Россией против Запада в тогдашней Германии висела в воздухе. Даже кое-что (Раппальский договор, сотрудничество рейхсвера и Красной армии) было сделано, но в этом союзе было нечто неестественное, по той причине, что Германия была капиталистической страной, а Россия – коммунистической. Никиш чувствовал это противоречие острее других, но он не был практическим политиком, ему не хватало оппортунизма, изворотливости, демагогического таланта, даже элементарной жажды власти, без которой политик не может состояться29. После 1945 г. Никиша вдохновляли слова Дэвида Юма, сказанные в 1748 г.: «Германия, без сомнения, хорошая страна, населенная трудолюбивыми честными людьми, и если бы она была едина, это была бы величайшая держава мира»30. Летом 1945 г. Никиш вступил в КПГ, позднее стал членом СЕПГ, сотрудничая в основном с бывшим социал-демократом Отто Гротеволем (брауншвейгским министром юстиции в 1923-24 гг.) и будущим западноберлинским сенатором по экономике Густавом Клингельхёфером, с которым Никиш был знаком еще по Баварской советской республике, они вместе сидели в тюрьме по этому делу. Находившемуся под практическим контролем советских военных властей берлинскому «Центральному комитету СДПГ» (Zentralausschluss der SPD) противостояло «Бюро Шумахера» в Ганновере в деле восстановления СДПГ. Никиш находился на стороне первого и даже составил для Гротеволя речь на объединительном съезде КПГ и СДПГ советской зоны оккупации. В своей речи на учредительном съезде «Национального фронта» Никиш обвинил Запад и США в разделении Германии. Он провел параллель с 1933 г., указав на свою брошюру «Гитлер – злой рок Германии», сказав, что пришло время писать брошюру «Западногерманское сепаратное государство – злой рок Германии». В этой речи и в своих последующих текстах Никиш старался провести мысль о том, что ГДР должна выступить наследницей Пруссии, переняв миссию последней быть оплотом против западных либеральных веяний. Вполне серьезно Никиш предлагал переименовать ГДР в Пруссию. После 17 июня 1953 г. в памятной записке на имя советского комиссара Владимира Семеновича Семенова Никиш обвинял партийное руководство ГДР в дилетантстве, утере контакта с народом. Никиш в этой записке призывал Семенова к отставке всего правительства ГДР и к созданию способного к реформам нового правительства ГДР. По мнению Никиша, если это не будет сделано, то престиж ГДР упадет и будет нанесен непоправимый ущерб делу объединения Германии. Кроме того, полная зависимость властей ГДР от советской администрации наносит огромный ущерб авторитету власти у 189 населения, что может в перспективе привести к неповиновению. Эта записка Никиша осталась без ответа… С горечью в 1954 г. Никиш указывал: «Наконец до меня дошло, что в Германии у нас осталось быть либо русским, либо американцем. Тот человек, который попытается занять чисто немецкую позицию, рано или поздно попадет в изоляцию». Руководящие фигуры ГДР отказались от всякого сотрудничества с Никишем, но, тем не менее, он был столь значительной фигурой, что они в 1955 г. наградили его «медалью Шиллера» и «медалью Гумбольдта», а в 1965 г. – «медалью за заслуги им. Карла Осситского» за «заслуги в борьбе против немецкого милитаризма, против фашизма и войны». Эти награды свидетельствовали о том, что Никиш у части немецкой элиты попрежнему имел большой авторитет31. Странно, что Никиш столь долго оставался терпимым к сталинизму, ему было известно, что советские историки-эмигранты Михаил Геллер и Александр Некрич называли советскую систему «самой бесчеловечной» из когда-либо существовавших на земле. По мнению Милована Джиласа «не существовало деспота более циничного и жестокого чем Сталин». Николай Толстой отмечал, что Гитлер в сравнении со Сталиным – это почти законопослушный человек. Леонард Шапиро находил сходство между Лениным и Гитлером, выдвигая тезис, что единственным постоянным элементом ленинского мышления была одержимость властью, и что ею объясняется волевое начало его извечной бескомпромиссности. Адам Улам утверждал, что сталинский режим с 1936 по 1939 гг. был самым трагическим на земле32. Впрочем, и на Западе у Никиша не ладилось – против судебных властей ФРГ Никиш вел с 1953 г. до 1966 г. процесс о компенсации своего заключения в концлагере в Третьем рейхе. Первоначально западные власти ему отказывали на том основании, что он содействовал становлению тоталитарного режима в ГДР. Адвокатом Никиша стал в 1954 г. Фабиан фон Шлабрендорф, который сам был участником Сопротивления. В 1966 г. суд наконец признал право Никиша на пенсию в размере полутора тысяч марок и единовременную компенсацию в размере 35 тысяч марок ФРГ. Во время процесса Никиш пользовался поддержкой самых разнообразных политических сил – так, президент бундестага Евгений Герстенмайер от имени немецкого парламента выделил Никишу сумму в 5 тысяч марок. Солидарность бывшему националреволюционеру высказывали видный деятель Св.ДП Томас Делер, который был решительным противником западной ориентации Германии, а также Густав Хейнеманн, Карло Шмид, Генрих Альбертц, Фердинанд Фриденсбург, Эрнст Леммер и другие крупные западные политики. Поддержку Никишу оказали даже социал-демократы. 190 Профессор Вольфганг Абендрот даже предложил Никишу свою поддержку на процессе в качестве эксперта. Получилось так, что узколобые и совершенно зависимые от советского начальства функционеры СЕПГ не переносили самостоятельного политического мыслителя и выжили его из ГДР, а в ФРГ мелочные судьи в течение 12 лет отказывали ему в праве на пенсию. Интересно, что наследие Никиша имеет актуальный интереснее для левых, как говорилось, а для «новых правых», которые считают его важным и авторитетным теоретиком, делая акцент на критике Никишем современной цивилизации33. В 1966 г. в одном из своих последних публичных выступлений Никиш поделился мыслью о спасении Германии путем формирования союза Ульбрихта и наследного принца Прусского Луи Фердинанда. По мысли Никиша этот союз помог бы возродить единую Германию. Старый национал-большевик в конце жизни вновь вернулся к идее, с которой начинал свою политическую карьеру – идее синтеза пруссачества и социализма. В конце концов Никиш разочаровался в ГДР, в которой он первоначально стремился видеть «красный Пьемонт», но СЕПГ обманула все его ожидания. «ГДР – это не красная Пруссия, а красная Саксония»,- печально высказался Никиш незадолго до смерти, намекая на происхождение Ульбрихта.. Наполеон однажды сказал, что «патриот, который лишился родины, должен умереть». Если позволено будет применить это высказывание к Никишу, то можно сказать, что с ним так и произошло. Причем трагичность положения он, по всей видимости, особенно остро осознал перед смертью… 1 См. Пленков О. Ю. Мифы нации против мифов демократии. СПб., 1997. Winkler H. A. Der lange Weg nach Westen. Erster Band. Deutsche Geschichte vom Ende des Alten Reiches bis zum Untergang der Weimarer Republik. München, 2002. S. 43. 3 Фукуяма Ф. Доверие. Социальные добродетели и путь к процветанию. М., 2004. С. 29. 4 Бергер П. Л. Культурная динамика глобализации. В кн.: Бергер П., Хантингтон С. (ред.) Многоликая глобализация. Культурное разнообразие в современном мире. М., 2004. С. 18. 5 Pittwald M. Ernst Niekisch. Völkischer Sozialismus, nationale Revolution, deutsches Endimperium. Köln, 2002. S. 14. 6 Haffner S., Venohr W. Preußische Profile. Königsten/Ts., 1980. S. 258. 7 Лукач Д. Конец двадцатого века и конец эпохи модерна. СПб., 2003. С. 10. 8 Pittwald M. Ernst Niekisch. S. 42. 9 Frank M. Walter Ulbticht. Eine deutsche Biographie. Berlin, 2001. S. 66. 10 Руткевич А. М. Время идеологов. Философия «консервативной революции» // Вопросы философии. 2008, № 4. С. 56. 11 Pittwald M. Ernst Niekisch. S. 46. 12 Ibid. S. 51. 13 Haffner S. Der Teufelspakt. Die deutsch-russischen Beziehungen vom Ersten zum Zweiten Weltkrieg. Zürich, 1994. S. 12. 14 Нольте Э. Европейская гражданская война. Национал-социализм и большевизм. М., 2003. С. 157. 15 Haffner S. Der Teufelspakt. S. 94. 16 Нольте Э. Европейская гражданская война. С. 147. 17 Там же. С. 108. 18 Там же. С. 159. 19 Там же. С. 135. 2 191 20 Pittwald M. Ernst Niekisch. S. 28. Haffner S. Anmerkungen zu Hitler. München, 1978. S. 21. Ibid., S. 36. 23 Ibid., S. 38. 24 Ibid., S. 40. 25 Haffner S., Venohr W. Preußische Profile. S. 254. 26 Pittwald M. Ernst Niekisch. S. 82. 27 Ibid. S. 81. 28 Ibid. S. 77. 29 Haffner S., Venohr W. Preußische Profile. S. 253. 30 Лукач Д. Конец двадцатого века и конец эпохи модерна. С. 81. 31 Pittwald M. Ernst Niekisch. S. 95. 32 Нольте Э. Европейская гражданская война, с. 20. 33 Pittwald M. Ernst Niekisch. S. 18. 21 22 192 Лебедева Т. Г. НЕОЛИБЕРАЛЬНЫЕ РЕФОРМЫ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XX В. В ГЕРМАНИИ И РОССИИ: ОБЩЕЕ И РАЗЛИЧИЯ Главным предметом для написания данной статьи послужил интерес к взаимосвязи двух важнейших явлений, приведших к кардинальной смене векторов развития двух ведущих государств – России и Германии. Одно явление, позже закрепившее за собой название «экономического чуда», стало результатом деятельности новой команды немецких экономистов ордолибералов и политиков, пришедших на смену гитлеровскому аппарату 1 . Другое явление, известное как «реформы правительства Ельцина-Гайдара» случилось в ходе мощнейших либеральных преобразований на территории постсоветской России, итоги которого до сих пор носят весьма неоднозначный характер. Безусловно, невозможно однозначно заявлять об абсолютной схожести условий в обоих государствах в разных сферах на момент начала реформ. Однако невозможно отрицать и то, что сходные тенденции и трудности в рассматриваемый критический момент и в той, и в другой стране все же существовали. И именно о немецком опыте, и притом успешном, говорили в начале 1990-х гг. в Российской Федерации, а книга бывшего министра экономики ФРГ стала бестселлером на постсоветском пространстве. Впрочем, интерес к данной проблематике вызван и другой причиной. Мировое сообщество в 2008 г. столкнулось с проблемой, которая заставила многие государства пересмотреть свой текущий политический и экономический курс. Этот тренд затронул и Россию. Та хрупкая рыночная основа, которая была заложена в 1990-е гг., оказалась колоссом на глиняных ногах перед лицом подобной угрозы. Сегодня проводится масса круглых столов и конференций, посвященных либеральным реформам 20-летней давности. Есть, правда, у них и другой толчок, более трагический – смерть того самого реформатора, рискнувшего взяться за коренные структурные изменения в жизнеустройстве нашей страны в весьма непростой для нее период существования, Егора Тимуровича Гайдара. С кончиной этого известного политика споров по поводу избранного 20 лет назад пути не убавилось, чему свидетельство прошедший недавно очередной «Гайдаровский форум», собравший видных деятелей современности среди представителей власти, бизнеса, экспертов и интеллигенции. Однако, в отличие от Гайдара, Эрхард стал на родине при жизни героем, и до сих пор его методы актуальны и берутся на вооружение лидерами многих государств. Его главная книга, «Благосостояние для всех», явившаяся летописью «экономического чуда», была издана в СССР в 1990 г. – как раз в момент великого перелома, когда хороших книг по реформированию переходных экономик почти не было, явилась «библией» для многих членов будущей политической команды, которая придет к 193 власти после 1991 г. Характерно, что многие лидеры нашей страны и по сегодняшний день публично признают успех великого реформатора. К примеру, на одном из публичных выступлений премьер-министр Владимир Владимирович Путин назвал Людвига Эрхарда одним из тех, кто является для него личностным примером. И действительно, если проследить курс, который был взят им на вооружение «в какой-то мере он (Путин) копирует немецкую экономическую модель, создателем которой был Людвиг Эрхард. Путин не допустит крайностей: ни национализации, ни неоправданной раздачи денег…По сути, одна из мыслей Путина является цитатой из Эрхарда. Немецкий канцлер считал, что экономика, которая не работает на все общество, аморальна и не имеет права на существование»2. Итак, и 1948 г. в Германии, и 1991-1992 гг. в России – это пример либеральных реформ, пришедших на смену жесткой планово-распределительной системе. Но почему один пример оказался положительным, а другой имел столько неприятных последствий? В этом отношении мне кажется полезным и поучительным анализ общего и различного в действиях двух команд. Итак, вернемся на полвека назад, в полуразрушенную союзниками Германию, и сравним эти условия с российскими в начале 1990-х гг., эпохой экономического кризиса, возникшего в результате развала СССР. «Экономика пепельниц» – так после войны стали называть некогда передовую промышленную экономику Германии. Ввергнутая в тотальный дефицит, экономика столкнулась с разросшимся буйным цветом «черным рынком». Сигареты стали основной валютой того времени – это был универсальный товар по сравнению, например, с шелковыми носками (специфика размеров), кофе (необходимо взвешивать) и т.д. "Это было время, когда большинство людей не хотело верить, что опыт валютной и экономической реформы может удаться. Это было то время, когда мы в Германии занимались вычислениями, согласно кото-рым на душу населения приходилось раз в пять лет по одной тарелке, раз в двенадцать лет - пара ботинок, раз в пятьдесят лет по одному костюму»3. Вскоре после начала «Перестройки» схожая картина наблюдается и в Советском Союзе. К примеру, по материалам одного из горкомов мы имеем следующую статистику норм на человека: «Верхний трикотаж — один раз в 3 года, белье мужское — 2 пары в год, колготы женские и детские — 5 пар в год, лезвия — 1 блок в год, холодильники, телевизоры, пылесосы — один раз в 5 лет, ковры и ковровые изделия — один раз в 7 лет». Таким образом, мы видим, что товарный дефицит присутствовал в обеих странах. Черный рынок, о котором было упомянуто выше, не обошел стороной и Россию «послеперестроечного» периода. Неудачи реформы цен в апреле 1991 года привели 194 к развалу потребительского рынка, всеобъемлющему дефициту, неконтролируемой денежной эмиссии. Население активно использовало вместо обесценившейся валюты те же алкоголь, табак, мебель, видеотехнику, импортную одежду и обувь. Чтобы легализовать поток товаров, вводятся карточки и талоны, что было характерно как для Германии, так и для России. Объемы промышленного производства в Германии в 1946 году составляли 33% от довоенного уровня, производство стали уменьшилось в 7 раз, добыча угля – в 2 раза, страна потеряла 25% своей территории, предстояла выплата по репарациям в размере 14 млрд.долларов, ВВП на душу населения меньше своего пикового значения в 1944 году на 44% (и на 30% меньше показателей 1938 года)4. Теперь обратимся к российским условиям: ВВП России в отличие от Германии был на 5,1% своего пикового значения в 1989 году, что было в 7 раз выше немецких показателей в аналогичный период, ВВП на душу населения – в 2,6 раз 5 . Внешний долг России был в 8 раз меньше, чем в ФРГ за сравниваемый период. Объем помощи по Плану Маршалла составил за 1948-1951 гг. 1,5 млрд.долларов, Россия – по данным Минфина 22 млрд.долларов 6 . В добавление стоит отметить, что на момент начала активной деятельности Гайдара в России уже существовал Закон о свободе торговли – Эрхарду же пришлось тратить на восстановление экономических свобод дополнительное время. К моменту начала российских реформ уже имелся опыт хозрасчета и софинансирования, опробованные на примере завода ВАЗ. Но существовали и свои сложности: в Германии даже во времена Гитлера не была искоренена частная собственность. В СССР же частной собственности не было, как не было и реальных денег – вместо них предприятия использовали так называемые «безналичные деньги», которые были своего рода «виртуальной валютой», поскольку не товарноденежные отношения, отношения купли-продажи связывали различные экономические субъекты, а принципы поставки и распределения7. В этих условиях на долю обоих реформаторов выпала редчайшая возможность опробовать на практике свои теоретические воззрения, либерализовать национальные экономики, долгое время находившиеся в тисках плановой системы. Ведь оба реформатора являлись, в том числе и видными деятелями экономической мысли – каждый своей эпохи. В последние годы Второй Мировой Войны Людвиг Эрхард работал в исследовательском центре под эгидой «Имперской Группы Промышленности». Выпустив за пару лет несколько незначительных статей, втайне ученые подготовили огромную папку, в которой описывалась вся экономическая ситуация Германии и пути вывода ее из кризиса плановой экономики. Подобные тенденции наблюдались и в России перестроечного периода – в стенах академических институтов готовились различные планы по выводу страны на рельсы рыночного развития. 195 Эрхарду посчастливилось опробовать свою теорию на практике первым. И без ложной скромности можно сказать, что так или иначе все последующие реформы второй половины 20 века в большей или меньшей степени вышли из «экономического чуда» Эрхарда. Технически произошло следующее: старые рейхсмарки были заменены на новые дойчмарки, с выплатой зарплат по курсу 1:1 (сбережения населения возвращались по курсу: первая их половина 1:10, то есть 10%, вторая половина 1:20, то есть 5%). Однако основная заслуга Эрхарда состоит в том, что он осмелился взять на себя инициативу по либерализации цен. Он сделал это без предварительного согласования с Клеем, бывшим в то время руководителем администрации американской оккупационной зоны, потому что понимал, что люди поддержат реформу только в том случае, если будут думать, что она была осуществлена самими немцами. День был выбран как нельзя более подходящий – 20 июня, 1948 г., воскресенье. Вся администрация находится на отдыхе. Людвиг Эрхард приехал на радио, и объявил о введении новой дойчмарки. Казалось, все шло по заранее оговоренному плану. Однако далее последовало второе заявление, означавшее частичную отмену ценового регулирования. Клей вызвал вольнодумца "на ковер" и поинтересовался, почему тот изменил его предписания. Эрхард хладнокровно ответил: «Я их не изменил, а отменил! Отныне единственным талоном, который будет необходим немцам – это дойчмарка. И они будут тяжело работать, зарабатывая эти дойчмарки. Смотрите, и вы увидите» 8 . Дело в том, что школа ордолиберализма, родоначальником которой был Оппенхаймер, а талантливым реализатором – Эрхард, ставила конкуренцию важнейшим условием рыночной экономики. При наличии продолжавшегося контроля цен и растущей скрытой инфляции новая дойчмарка вскоре потерпела бы неудачи своей предшественницы, рейхсмарки. На следующем этапе для создания благоприятных рыночных условий Эрхард сократил налоговое бремя, государственные расходы (долгое время они поддерживались на уровне 30% ВВП), для решения проблем дефицита проводилась строгая бюджетная политика, остановилось необеспеченное кредитование. Посмотрим, что происходило спустя 30 с лишним лет на востоке от Германии, в постсоветской России. Для выхода из экономического кризиса Гайдару не виделось необходимости в смене валюты, однако, в то же время вводился грабительский НДС для промышленности – 28%, государственные расходы увеличились до 70% ВВП, отсутствовала ограничительная бюджетная политика – в результате дефицит составил 23% ВВП, увеличилось кредитование бюджета Центробанком, одновременно с внебюджетными кредитами на закупки различного сырья, а так же кредитование «коллег по несчастью» на постсоветском пространстве. Размер, к примеру, внебюджетных кредитов вырос в 41 раз. В результате необеспеченной лиебрализаторской политики 196 потребительские цены выросли в 26 раз, оптовые цены – до 62 раз. «Известно, что когда президент ФРГ Конрад Аденауэр и профессор Людвиг Эрхард проводили свои реформы, то уже через три года там многие политики заговорили о «провале реформ», - пишет Л.И. Лопатников в своей книге «От плана к рынку» 9 . То есть, поначалу результаты реформаторской деятельности отрицательно воспринималась и в самой Германии. В бундестаге Эрхарду не давали высказать слова, социал-демократы устраивали жесточайшие обструкции. Журналист Эдвин Хартрич описал следующий диалог, произошедший между Клеем и Эрхардом, когда начальник оккупационной американской зоны вызвал министра экономики к себе: «Господин Эрхард, мои советники говорят, что вы совершаете ошибку». – «Не обращайте внимания, - ответил тот. - Мои советники говорят то же самое»10. О негативном отношении к реформатору пишет и Андрей Нечаев, не понаслышке знающий о либеральных реформах – в 1992-1993 гг. он занимал пост министра экономики: «Людвиг Эрхард ныне в Германии фигура каноническая, почти святой, отец немецкого экономического чуда. А когда он был министром экономики и начинал реформы в разоренной войной Германии, его не клеймил только ленивый. В глазах профсоюзов он был врагом нации номер один. На Эрхарда даже покушения были. История расставляет свои оценки по прошествии времени, иногда очень долгого»11. Однако в сложившейся ситуации Эрхард поступил мудро – он пошел на компромисс. Он понимал, что без введения социального элемента его реформы не будут поддержаны большинством, поскольку при переходе от плана к рынку требуется большая государственная поддержка, направленная на гарантию социальной защищенности, стимулирование занятости и повышение квалификации работников, что в комплексе ведет к повышению производительности в условиях рынка 12 . Ибо при отсутствии роста всеобщего благосостояния человек теряет всякий интерес к вкладу в экономический рост страны. Социальное развитие Германии пошло впрочем, по позитивному сценарию. Доходы населения за период с 1950 по 1956 гг. выросли в два раза. Зарплаты росли в среднем на 5 % за год. В январе 1957 г. был принят закон о пенсионной реформе, в результате пенсия у рабочих выросла на 65 %, у служащих на 72 %13. Шло активное и массовое формирование среднего класса. В 1951 г. был принят закон, закреплявший участие рабочих в управлении производством, вводивший в совет директоров предприятия их представителя. Была создана разветвленная система социального страхования. 5 мая 1955 г. оккупационный режим в Германии прекратил свои полномочия. К тому же позиции Аденауэра были к тому моменту уже весьма крепкие. Благодаря своим действиям Эрхард получил нужную поддержку, население поддержало его реформы и рыночные механизмы заработали. Во многом это произошло благодаря 197 характерному Эрхарду умению убеждать и уговаривать: «Я готов, — отмечал он, — уговаривать каждого отдельного германского гражданина до тех пор, пока он не устыдится, что не поддерживает усилия, направляемые на поддержание устойчивости валюты» 14 . «Стоило Людвигу Эрхарду, — вспоминал лидер ХСС Ф. Й. Штраус, — заговорить о своем любимом детище — рыночном хозяйстве, теме, занимавшей все его помыслы, как в нем просыпался блестящий оратор, увлекающий и заражающий энтузиазмом слушателей… Он владел искусством убеждать, вызывал доверие к себе, завоевывал сторонников…». В отличие от своего западного коллеги Гайдар не был популярен среди русского населения. Безусловно, его громкие речи в поддержку реформ звучали с различных трибун и экранов телевизоров миллионов граждан, но он был реально не готов «уговаривать каждого русского» поддержать изменения. «Про гайдаровскую реформу говорят, что ей не хватило Эрхарда. Это верно, но верно лишь в том смысле, что России хватало профессионалов, однако не было фанатично преданных реформе пропагандистов» 15 . Свысока он смотрел и на депутатов Верховного Совета и членов Съезда Народных Депутатов – конструктивного взаимодействия не получилось и с этой аудиторией. К тому же позиции Ельцина на момент его прихода к власти не были столь прочными, нежели у Аденауэра в сравниваемый период. Политика Егора Тимуровича Гайдара не имела четкой социальной направленности, она была скорее популистской. Однако, «социальное, по свои целям и результатам, рыночное хозяйство невозможно без социального характера распределения экономической власти»16. К тому же в отличие от Эрхарда у российской команды не было четкой цели финансовой стабилизации, а самое главное – выработанного плана, стратегии, хотя у самого Гайдара и было большое личное желание вывести страну из тупика. Отсутствие системности реформ, как мы знаем, привело ко многим плачевным последствиям. Здесь хотелось бы отметить один интересный факт. Накануне реформ в печати и в массах получил распространение документ на 6 листах, называвшийся «Проект радикальной экономической реформы». Но вскоре данный документ был изъят из широкого пользования, подключены были даже органы ФСБ. Что же он собой представлял? Прежде всего, это было именно тем костяком, той основой, которая могла бы стать опорой для зарождавшегося нового экономического порядка. Проект предусматривал коренные изменения во всех сферах экономики, ставка была сделана на «антипостепенность» этих изменений, создавалась предпосылка рыночной и конкурентной деятельности – товарно-денежные отношения, вводилась национальная валюта, предусматривалась жесткая ответственность руководителей. Никакой тотальной 198 приватизации в соответствии с этим планом не предусматривалось17. Однако российские либеральные экономисты 1990-х отложили эту идею под сукно. В результате спустя несколько лет ВВП Германии вырастает в 2 раза, в России – падает на 30 с лишним процентов. В то время как в Германии естественный рост цен составил 10%, в России инфляция приняла галопирующий характер. Вот что писали современники про Германию после 20 июня 1948 г.: «В одночасье страна преобразилась. Мрачные, голодные, серые фигуры людей, блуждающих по улицам в вечных поисках еды, оживали на глазах» 18 . Отменив натуральное государственное планирование, экономическими властями не было введено никакого элемента контроля, а при отсутствии дотирования со стороны бюджета, что было осуществлено в Германии на первых порах, директора предприятий получили карт-бланш на незаконную предпринимательскую деятельность. А Эрхард, хотя и был противником этатизма, но понимал, что работать ему придется в новых реалиях, когда вмешательство государства в экономику становится неизбежным в отличие от «либерального капитализма 19 века», когда без надзорных государственных функций хрупкий механизм конкуренции может быть нарушен, а ведь именно он и является основой социально-рыночного демократического устройства в понимании сторонников ордолиберализма: «Наиболее эффективное средство для достижения и обеспечения благосостояния — конкуренция … усилия могут рассчитывать на успех лишь до тех пор, пока конкуренции не чинятся препятствия или она не устраняется вообще искусственными или юридическими манипуляциями»19. Сам Эрхард в своей книге «Благосостояние для всех» описывал роль государства как «ночного сторожа», его функция – быть арбитром на футбольном поле с игроками – хозяйствующими субъектами. Задача арбитра не вмешиваться в игру, а осуществлять надзор за соблюдением правового порядка, быть «блюстителем оптимального соотношения экономической эффективности и социальной справедливости» 20 . Среди различий в структуре реформ можно выделить так же следующее: Эрхард разорвал с прошлым, введя абсолютно новую валюту, на которую, хоть и с опаской и с некоторым недоверием, присущим во все времена в отношении ко всему инновационному, общество возложило все свои надежды на будущее экономическое процветание. Гайдаровская команда не решилась порвать с рублевой зоной. Думается, что в этом проявляется большая инерционность российского менталитета в отношении всего нового, нежели европейского, в данном случае немецкого, что произошло в силу разных причин, ведь особенности общественного устройства обоих стран складывались на протяжении длительного периода существования обоих государств. Возможно, именно это и послужило причиной провала миссии по реформированию плановой советской экономики в рыночную – ведь в 199 большинстве своем население нашей страны просто не захотело пойти на некие подвижки в общественном жизнеустройстве. Возможно, другим условием было и то, что в России плановую экономику пережили на своем опыте несколько поколений, в отличие от Германии, в которой аналогичная экономическая система была внедрена лишь в 1933 г и пала в 1948 г. План, социализм – эти понятия были привычнее и роднее для любого советского гражданина, нежели наводнившие экономический лексикон незнакомые и непонятные рыночные термины. А благодаря эффективной советской идеологии и пропаганде некоторые люди продолжали верить в светлое будущее, другие же просто боялись вступать в любые контакты с любыми агентами капиталистических экономик, поскольку долгое время это считалось серьезным преступлением. Таким образом, в силу разнообразного набора препон население распавшегося СССР до самого последнего момента сопротивлялось новым веяниям. И продолжало сопротивляться даже тогда, когда рыночная экономика стала действительностью, что и явилось одной из базовых причин неудач реформ гайдаровской команды. Большинством авторов, сторонников неолиберализма, описывается важное условие перехода к сбалансированной рыночной экономике – демократия. В России опыта демократии, подобного европейскому, не было. В 1990-е гг. этот термин был для русского человека призрачен и непонятен. А так как он был непонятен, то и не существовало никаких реальных стимулов поддержать реформаторские начинания. Как следствие российская экономика в результате оказалась в более сложной ситуации, нежели Германия в свое время, в переходных условиях незавершенности реформ. 1 Укоренившийся во многом благодаря СМИ термин «экономическое чудо» сам Эрхард предпочитал так не называть, объясняя, что «чудеса случаются только в сказках, а экономический прогресс строится на твердом научном фундаменте». 2 Вершинин Г. Экономика, которая не работает на общество – аморальна // Тюменские известия, парламентская газета. 2012. №7 (5449). 3 Эрхард Л. Благосостояние для всех. М., 2001. С.29. 4 Maddison M. The World Economy Historical Statistics. Paris, 2003. P.865. 5 Тимошина Т.М.Экономическая история зарубежных стран. М., 2003. С.312-332. 6 Все цены даны в международных долларах Гэри-Кэмиса - условной расчётной денежной единицы, применяемой при сравнении макроэкономических показателей разных стран мира. 7 Гайдар Е., Чубайс А. Развилки новейшей истории России. СПб., 2011. С 29-30. 8 Henderson D. R. German Economic "Miracle" // The Concise Encyclopedia of Economics. Library of Economics and Liberty. 19.04.2008. 9 Лопатников Л. И. От плана к рынку. Очерки новейшей экономической истории России. СПб., 2010. С.27. 10 Hartrich E. The fourth and richest Retch. New York, 1980. P.13. 11 Из цикла публичных лекций Фонда Егора Гайдара «Реформы 1990-х: как это было», выступление А. Нечаева «Реформы Гайдара: правда и вымысел». 12 Кондрашова Т. К. Государство на различных этапах трансформации командно-административной системы в социальное рыночное хозяйство // Вестник Московского университета. 2001. №2. C.45. 13 Страгис Ю. П. История экономики. М.: Велби, 2007. C.416-452. 14 Эрхард Л. Благосостояние для всех. С.63. 15 Травин Д. Людвиг Эрхард. Drang nach Westen // Еженедельник «Дело». 25.11.2002. 16 Херрман-Пиллат К. Социальная рыночная экономика как форма цивилизации // Вопросы экономики. 1999. №12. С. 48. 200 17 Гайдар Е., Чубайс А. Развилки новейшей истории России. С.59-60. Wallich H. C. Mainsprings of the German revival. New Heaven, 1955. Эрхард Л. Благосостояние для всех. C. 352. 20 Мюллер-Армак А. О свободе и социальной справедливости. Предложения по осуществлению социальной рыночной экономики. Социальное рыночное хозяйство // Политэконом. 1996. №1. С.23. 18 19 201 СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ Акимов Юрий Германович, д.и.н., профессор СПбГУ Ангерман Норберт, д.и.н., профессор Университета Гамбурга Барышников Владимир Николаевич, д.и.н., профессор СПбГУ Бодров Андрей Валентинович, к.и.н., СПбГУ Бурхардт Стефан, университет Гейдельберга Василик В. В. к. филол. н., доцент СПбГУ Возгрин Валерий Евгеньевич, д.и.н., профессор СПбГУ Дюкер Юлия, Университет Гейдельберга Искюль Сергей Николаевич, д.и.н., Санкт-Петербургский институт истории РАН Лебедева Татьяна Геннадьевна, СПбГУ Метелкин Евгений Николаевич, к.и.н., доцент СПбГУ Плат Тильман, Университет Грейфсвальда Пленков Олег Юрьевич, д.и.н., профессор СПбГУ Родионов Евгений Александрович, Государственный музей заповедник «Гатчина» Смолин Анатолий Васильевич, д.и.н., профессор СПбГУ Старостин Дмитрий Николаевич, к.и.н., доцент СПбГУ Фокин Владимир Иванович, д.и.н., профессор СПбГУ Шапошник Вечеслов Валентинович, д.и.н., профессор СПбГУ 202
