человек - семья

реклама
Б. Л. Васильев,
писатель (Москва)
ЧЕЛОВЕК — СЕМЬЯ — КУЛЬТУРА
Доклад на Конгрессе российской интеллигенции
Москва, 10-11.12.1997
Выступать перед таким представительным форумом мне трудно. В
этом докладе было 52 страницы, сейчас осталось 15, потому что я
вычеркивал все то, что мне казалось необязательным, вторичным, и
стремился отказаться от риторики вообще.
Я принадлежу к тому, увы, уже немногочисленному поколению,
которое помнит жаркие споры, громкие споры, споры шепотом при
наглухо закрытых форточках и, наконец, молчание. Нет, не семейные (мне
посчастливилось родиться в семье, в которой вообще никогда не
повышали голоса), споры о главном: о пути, выбранном Россией. Ее шаги
в неизвестность с болью и страхом ощущались очень многими семьями.
В 1931 году мы жили под Миллерово в тесном и плохо утепленном
вагончике. Зима выдалась морозная и ветреная, и в вагончике постоянно
топилась буржуйка. Днем огонь поддерживала мама, а ночью отец и мать
вставали по очереди, чтобы подбросить полешек в раскаленный зев печки.
И однажды в эту огненную прорву полетели какие-то бумаги и наши
семейные фотографии. А я проснулся и смотрел, как, корчась, сгорают
толстые дореволюционные паспарту, и молчал, потому что все понял. Мои
родители сжигали свое прошлое.
На следующий день я получил несколько категорических запретов.
Никогда не говорить о том, что я бывал и подолгу жил в имении деда
Высокое в 22 верстах от Ельни; никогда не упоминать о золотых погонах
отца; отныне и навсегда во всех видах анкет в графе "социальное
происхождение" писать: "сын военнослужащего". Наша семья вовсе не
была такой уж уникально осторожной: так поступало большинство
провинциальных дворянских семей, далеких не только от титулованной
знати, но и вообще от известных столичных фамилий. И эта
предусмотрительность спасла многих, поскольку советские карательные
органы не знали истории собственного народа да и не интересовались ею.
Каждая семья в Советском Союзе выживала в одиночку, и эти способы
выживания не повод для укоров, а повод для горьких размышлений. Люди
отрекались от корней своих во имя спасения собственных детей.
До чего же хрупка, до чего же беззащитна оказалась нравственность
всего нашего народа! Дворяне жгли документы и фотографии, дети
раскулаченных крестьян брали иные фамилии, убегая в города, евреи
меняли в паспортах национальность своих детей... Нет, не все, разумеется,
не все: я говорю лишь о тенденции, но именно тенденция в конечном счете
и определяет народную нравственность. Маргиналам и люмпенам всех
сословий России не требовалось ничего менять — так не их ли
представления о нравственности торжествуют и сегодня в нашем
обществе?
В детстве мне внушали, что культура — среда обитания человека,
как природа — среда обитания зверей; искусство — способ познания этой
среды; интеллигенция — понятие нравственное, а религия — голос твоей
совести, на тревожные сигналы которой ты ищешь ответы либо с помощью
молитвы, либо копаясь в собственной душе. В школе моего времени
культурой именовали запас знаний, искусством — наиболее осмысленное
заполнение досуга, понятие "интеллигенция" из нравственного
превратилась в профессиональное, а религия — в опиум для народа. Таким
образом, все координаты были перекошены ради их упрощенного
классового восприятия, но только ли в этом была цель их сознательного
перекоса?
В словаре В. И. Даля нет существительного "отдых", есть лишь
глагол "отдыхать". Существительное принесла советская власть и
поначалу — с размахом. Семичасовой (а на тяжелых производствах — и
пятичасовой) рабочий день; "пятидневка", то есть пять дней рабочих,
шестой — выходной, даже если он выпадал на среду; двадцатидневный
отпуск и бесплатные дома культуры и отдыха. Под них были переданы
уцелевшие усадьбы, а культура олицетворялась служащим в особой
должности, именуемой "культурник". Как-то родители на лето сняли
комнату у завхоза такого "оазиса", и перед моими глазами прошли две
смены отдыхающих. Люди дружно выбегали по грохоту рельса, в который
бил "культурник", добровольным строем шагали в столовую, скандируя
лозунги, и весь день оглушительно хохотали. Раз в неделю приезжала
кинопередвижка, и каждый фильм встречался жизнерадостным смехом,
даже если на экране сходил с ума несчастный герой, двадцать лет
отсидевший в одиночке. Это был какой-то неистовый, животный восторг
бытия.
Вспоминаю об этом, потому что сам, собственными глазами, видел
материальную силу идеи, физиологически восчувствованную толпой. И
вскоре выяснилось, что подобный энтузиазм заразителен, а его
коллективная мощь способна как строить до небес, гак и разрушать до
основания.
Россия встретила уходящий век, опираясь на два уровня культуры:
христианско-деревенский и дворянско-городской. Мерки "лучше—хуже"
здесь неприемлемы, равно как образование или социальные завоевания:
строительство печей само по себе не дает тепла, и советская власть так и
не создала единого гражданского общества. Стирания граней между
городом и деревней, столицей и усадьбой не произошло, что сегодня
отражается в некоем странном двоевластии: одержав победу в крупных
промышленных центрах, демократия отдала коммунистам власть над
людскими душами во многих иных регионах. Почему это произошло?
Небольшое отступление. «"Только плодов с древа не ешьте, ибо
умрете", — сказал Господь. "Не умрете, — усмехнулся змий. — Не умрете,
а познаете самих себя и станете, как боги". И Ева вкусила, а вкусив,
протянула Адаму, и тот тоже вкусил. И вдруг увидели они, что наги,
ощутили стыд и сделали себе опоясание из листьев смоковницы».
Стыд ощутили, а что сие значит? А то и значит, что осознали себя
людьми: зверям стыд неведом. И заметьте — не Адам Еве, а Ева Адаму
протянула яблоко. Не потому ли, что женщина более всего нуждается в
защите как от внешней, так и от внутренней агрессии: противопоставление
Добра Злу подразумевает защиту Добра от Зла. Впоследствии эта
биполярность разовьется: Бог и дьявол, рай и ад, Христос и антихрист, но в
основе этого противопоставления навсегда останутся Мужчина и Женщина
— то есть семья человеческая, которой и адресованы постулаты Нагорной
проповеди: "Не убий", "Не укради", "Не прелюбодействуй", "Мирись с
соперником твоим, пока ты еще на пути с ним"... Основы нравственности,
фундамент самой культуры хранятся в семье и передаются детям матерью,
поскольку отцу определено изыскивать хлеб в поте лица своего. И любая
подмена нравственности государственной целесообразностью всегда била,
бьет и будет бить по семье, а ведь только в ней учат как осознавать себя
человеком, так и видеть в людях человеческое.
Я очень рад, что на телевидении появился наконец канал культуры,
однако мне кое-чего в нем не хватает. По России катится эпидемия поиска
умиротворения души. Множество отчаявшихся людей ищут утешения,
увы, вовсе не в церкви, что, по крайней мере, хотя бы отвечало традициям.
Но традиции утрачены, и ищущие бросились в объятия шарлатанов,
агрессивных сектантов, авантюристов и обманщиков. Необходимо
восполнить то, чего мы были лишены три четверти века: изучения истории
мировых религий, знакомства с Библией, Кораном и Евангелиями и их
анализа, доступного широкому пониманию. Последнее мне представляется
особенно важным, так как подавляющее большинство поспешно надевших
крестики "новых православных" вовсе не являются таковыми, оставаясь
язычниками по сути, в душе своей. Суеверие, то есть верование всуе, без
мысли, попусту, есть проявление воли толпы, а не выбора личности; моды,
а не собственной совести; соображений скорее политических, нежели
этических. Нательный крестик стал ныне знаком причастности к некоей
идеологии, заменив собою партийный билет, а то и попросту дополнив его.
Боюсь, что в противном случае мы получим дружно смеющихся
отдыхающих моего детства.
К сожалению, история России агрессивна, как агрессивно и ее
изложение. Нам куда ближе и понятнее по-настоящему варварские методы
Петра I в его борьбе с "варварством", нежели постепенные реформы
Александра II — единственного правителя нашего, озаботившегося
проблемами культуры: вспомним хотя бы судебную реформу и реформу
образования. В результате первой Россия получила гласный
состязательный процесс, суд присяжных и презумпцию невиновности,
которую и сегодня никак не могут усвоить ни средства массовой
информации, ни наши законодатели, ни даже высшие представители
исполнительной власти. А реформа образования (единственный раз в
истории России!) предусматривала государственную востребованность
завтрашней образованной молодежи. Шел великий ремонт обветшавшего
здания российской государственности, крестьянство стало свободным, на
глазах рождалась буржуазия. Государя-ре- форматора ожидала на столе
конституция, но... Но мы на собственном горьком опыте знаем, во что
обошлась бомба Гриневицкого.
Каков ямщик, туда Русь и скачет, поскольку в руках его и вожжи, и
кнут, и торба с овсом. И через полстолетия загрохотали тачанки,
заметались конные лавы, засверкали шашки и загремели выстрелы
гражданской войны. И самым страшным ее результатом оказались не
людские потери, не растоптанная нравственность, не культурные утраты, а
усвоенный опыт управления огромной страной с разноплеменным
населением, почитавшим разных богов. Он был прост и удобен для
захвативших власть безграмотных и безнравственных большевистских
горлохватов, не представлявших дня завтрашнего, но отлично усвоивших,
что наган есть самый убедительный аргумент. В чем же состояла сущность
этой власти, куда простирались ее вертикали и горизонтали?
Властная вертикаль всегда строилась только из назначенных
проверенных адептов. Горизонтальное обеспечение — опора на люмпенов
и маргиналов как в городе, так и на селе. Произошли замена гласных судов
военными трибуналами без права на защиту и приравнивание приказов и
распоряжений к указам и законам. Был введен запрет на собрания,
митинги, манифестации и на все виды печати, кроме официальной,
возникло поощрение доносительства как доказательства личной
лояльности, шел постоянный поиск врагов вплоть до материализации их из
лозунга и тому подобное. Принимая во внимание, что основой этой власти
был неограниченный террор как в центре, так и на местах, вся
совокупность методов подобного правления делает эту власть весьма
схожей с властью организованного криминального сообщества. Особенно
если учесть, что вся взбудораженная революцией и гражданской войной
Россия опиралась только на материализованную идею избирательного
неравенства, отраженную в возбужденном физиологическом энтузиазме ее
полуграмотного населения.
Именно этим гогочущим энтузиазмом были сокрушены церкви и
храмы, монастыри и обители. Хорошо помню крепкого парня с кувалдой
на куполе церкви села Волково. Смачно хакая при каждом ударе, он бил и
бил кувалдой по кресту. Крест гнулся, купол гудел под ногами вандала, а
вокруг молча стояли прихожане, тайком утирая беззвучные слезы. И если
бы одни церкви да монастыри: об этом мы, по крайней мере, хотя бы
вспоминаем. А кто вспомнил о повальном ограблении склепов и могил
наших предков практически на всех городских кладбищах? Подобного
санкционированного кощунства не знала ни одна страна в мире.
Известный историк П.А.Зайончковский, могилу предка которого —
знаменитого адмирала Нахимова — тоже разграбили черноморские
морячки, рассказывал мне, что пытался вместе со своими учениками
составить списки оскверненных захоронений, однако масштаб содеянного
превосходил возможности. Списка нет, и я приведу всего один пример из
того невеселого разговора.
В 18 километрах от Смоленска расположено старинное село
Талашкино, проданное в 1893 году князю Тенишеву. Супруга князя Мария
Клавдиевна Тенишева, почетный гражданин города Смоленска, превратила
село в художественный и культурный центр не только губернии, но и
России. Были созданы художественные мастерские, художественная школа
для крестьянских ребятишек, музей крестьянского быта, где была собрана
уникальная коллекция. Талашкино навещали Репин, Бенуа, Врубель,
Дягилев, Трубецкой, Рерих, Стравинский, Коровин, Малютин. В 1903 году
в Париже скончался князь Вячеслав Николаевич Тенишев —
предприниматель, общественный деятель, ученый, на средства которого и
существовал этот уникальный центр крестьянской культуры. Тело его
было доставлено в Талашкино, где и предано земле в подклети фленовской
церкви Святого Духа. А через два десятка лет раздетый догола
набальзамированный труп оказался сидящим в роще с цигаркой во рту и
газетой "Рабочий путь" в руках. Ночью труп исчез, и где закопан,
неизвестно, но представьте себе всю эту глумливую безнравственность!
Нет, большевики взрывали не могилы, а саму нашу память, не
покой усопших, а само понятие греховности. Рядом с созиданием набирало
темпы и уничтожение: храмов, могил, памятников, людей, культуры,
нравственности. Созидание и уничтожение шагали в ногу, и советское
искусство уже суетливо помогало им строить и разрушать. И об этой
странной триаде тех времен мы не вправе забывать и сегодня.
Едва из лозунга "Долой кулака-мироеда!" материализовался враг,
тот же энтузиазм, не отмыв рук от праха предков наших, ринулся
сокрушать деревню. Подобной варварской жестокости и дичайшей
несправедливости не позволяли себе никакие оккупанты: полистайте
историю. Уничтожался самый многочисленный класс России, ее кормилец
и защитник, а сложившаяся триада продолжала действовать. Она будет
действовать и далее, являясь идейной опорой бесконечной гражданской
войны, поиска врагов и оправдания террора, будь то партийные разборки
тридцатых годов, депортации целых народов или государственный
антисемитизм сороковых. И только гражданская совесть Н. С. Хрущева
сорвет с нее идеологическую тогу, так и не решившись, впрочем,
затронуть уже проросших корней.
Параллельно с коллективизацией деревни шла национализация в
городах. Столь же бессудно и жестоко отбирались дома, квартиры,
имущество, золото, произведения искусства, существенная часть которых
была за бесценок продана на заграничных аукционах. Все, решительно все
переходило отныне в руки одного хозяина в лице самого государства. Оно
начисляло жалование для прокорма, оно оплачивало нашу "бесплатную"
медицину, образование, пенсии, страховки, премии и т. п. Да и продукты
можно тогда было продавать ниже себестоимости, как то было с молоком,
мясом, овощами. Страна была поделена на две зоны: с бесплатным трудом
— за колючей проволокой и с минимальной оплатой — вне ее, зато с
мертвым якорем прописки в городах и лишением паспортов в колхозной
деревне.
А что же оставили гражданину "страны рабочих и крестьян"? Ему
оставили только личную собственность. Телогрейку, сапоги, ушанку и два
предмета роскоши: велосипед и ламповый приемник с заблокированными
диапазонами. Весьма характерно, что в начале войны лишили и этого:
велосипеды и приемники приказано было сдать на хранение до окончания
войны, но я не знаю ни одной семьи, которой возвратили бы отобранную у
нее личную собственность.
Миру известно лишь два способа добычи средств к существованию:
либо заработать, либо отнять. И в тени всякого человеческого сообщества
всегда скрывается его уродливая копия: общество паразитическое,
построенное по упрощенной схеме. У нас его построили по отработанной
схеме постоянного военного положения: отнимали все, а выдавали лишь
малую часть, только бы мы не померли с голоду. Оставьте в покое идею
построения социализма в одной отдельно взятой стране: это — химера,
обозначенная линия горизонта, которой невозможно достичь ни в каком
поколении. И уж тем паче в стране, так и не создавшей единого
гражданского общества, зато построившей аж две зоны: одну — за
колючей проволокой, другую — на мертвом якоре постоянной приписки к
месту проживания.
Кладбищенскими и кандальными тропами вошла страна наша в
период индустриализации. Общечеловеческая мораль существовала в ту
пору подобно оазисам в мертвой пустыне: в понятиях порядочности, веры
в добро, в брезговании ворованным, нетерпимости ко лжи, сквернословию;
в уважении к женщине, к старости, к человеческому достоинству. Она
существовала на уровне семьи в заветном шепоте матери, в скупых словах
отца, в слезах бабушки и угрюмом ворчании деда.
В конечном и печальном итоге рухнула и эта семья —
хранительница народной нравственности. На селе — как следствие
коллективизации, повлекшей за собой обессмысливание крестьянского
труда; в городе — в результате индустриализации с ее насильственными
переселениями сотен тысяч людей. У подавляющего большинства
переведенных, перемещенных и переселенных просто не стало дома. С
бабкой и дедом, с традициями и воспоминаниями, с отметками роста
сынков и дочек на притолоках. Вместо отчего дома оказалась
жилплощадь, а вот жить — просто жить: любить, рожать детей,
воспитывать их — оказалось негде. И на этой казенной жилплощади,
лишенной любви и счастья, и выросли все мы. Все. Исключения редки, как
самородки.
И на это всем было наплевать, чему свидетельством служат и
доселе сохранившиеся бараки да времянки. Только не учли, что семья
никогда не обманывает детей своих, выпуская из объятий как завтрашних
счастливых отцов и матерей, так и не ведающих, что есть счастье
человеческое: она строго воспроизводит то, чем является сама. Но коли
прервалась в роду ее нить ариадны, коли нечего оказалось передавать
детям своим, то либо упрутся они в глухие тупики, либо рухнут в
смрадные подвалы лабиринта, либо угодят в мохнатые лапы самого
мундирного минотавра. Криминальная власть сама воспроизводила
криминал ежечасно, ежедневно и в массовом порядке. Рождение
современного преступного мира — там, в нашей горькой истории, в
условиях бесконечной гражданской войны и сопутствующего ей
беспредельного террора как осознанной и восчувствованной несвободы.
Да, но зато были индустриализация, космос, великая держава...
Сослагательность непозволительна в истории, где случай не имеет такого
влияния, как в человеческой жизни, но мы размышляем не об истории
нашего народа, а о его биографии. А в биографии человека, в семейных
отношениях, в судьбах людей пересечение причинных рядов приобретает
порою решающее значение: это — сфера творчества, а не строгой науки.
Если бы не встретились когда-то наши родители, то и нас бы не было на
свете. Если бы я не споткнулся о минную растяжку 16 марта 1943 года под
Вязьмой, я бы не стоял сейчас перед вами. Если бы большевики не
захватили власть под спекулятивным лозунгом "Вся власть —
Учредительному собранию!", судьба всего российского народа сложилась
бы по-иному. Вплоть до того, что не было бы Второй мировой войны, ибо
Гитлера привели к власти политические игры Сталина, а летчиков,
подводников и танкистов для вермахта готовили на наших полигонах.
Теперь о поголовном уничтожении русской интеллигенции. К
интеллигенции на Руси всегда относились настороженно, но только
большевики ненавидели ее с открытым издевательским хохотом. В
фильмах моего детства интеллигенты изображались хилыми очкастыми
недотепами, то ли уже изменившими, то ли всегда готовыми к измене.
Едва ли не первым фильмом, в котором заговорили об интеллигенции в
несколько ином ключе, был "Ленин в 18-м году". Там Горький, придя к
Ленину, напоминает ему (напоминать пришлось!): "Интеллигенцию
кормить надо, Владимир Ильич. А то помрут писатели. И ученые —
помрут". Так возникла ЦЕКУБУ (Центральная комиссия по улучшению
быта ученых), которой сегодняшние наследники коммунистов пытаются
бить все доказательства противного, как бьют туза шестеркой в детской
карточной игре в "пьяницу". Увы, как раз Владимир Ильич и ненавидел
интеллигенцию пуще всех своих соратников, не утруждая себя даже
подбором выражений. Обратите внимание на его записки: в них звучит
какая-то заматерелая, подкорковая обида фрейдистского оттенка. И этот
странный фрейдистский комплекс вождя пройдет сквозь всю нашу жизнь,
пока не выльется в открытый и злобный террор в последних деяниях
Сталина: борьба с космополитами и особенно "дело врачей". Стоя на краю
могилы, он тащил за собою лучших представителей советской
интеллигенции. И это — после победоносной войны, принесшей ему лично
мировое признание и авторитет.
Как-то в одной деревне Клинского района местная учительница
показала мне бережно хранимые реликвии: три пары простеньких
железных очков. Все, что сохранила земля от ополченцев 1941 года. В
черных драповых пальтишках остатки русской интеллигенции гибли в
белоснежных полях под Москвой. Гибли, жизнью своей расплачиваясь за
кровавый итог авантюрной советской политики, исполнив до конца свой
долг перед народом, о котором забыла собственная власть. Впрочем, она
забыла даже предать земле павших, еще раз проявив уникальное
святотатство, свойственное только уголовному миру.
Русская интеллигенция явила себя в начале реформы Александра II.
Предшествующий нигилизм как естественная реакция отрицания всего и
вся был ею решительно отринут, поскольку возникла острая
необходимость в положительной позиции. Радикальная часть разночинцев
утверждала, что сам термин "интеллигенция" не связан ни с профессией,
ни с сословиями, что интеллигенция стоит над классами и выше всяких
сословий. Она определяла интеллигентов как критически мыслящих
личностей, способных направлять исторический процесс и вести за собою
народные массы. Почему теоретики русской разночинной интеллигенции
столь горделиво вознесли ее над профессиями, классами и сословиями?
Что они имели в виду, подчеркивая ее особую исключительность?
Прежде всего "чувство неоплатного долга только перед народом",
что сразу же закрепило за русской интеллигенцией обязанность
критического отношения ко всякой власти, навсегда определив ее особую
позицию в расстановке общественных сил. Из державной тройки
("православие — самодержавие — народность") интеллигенция дерзко
выпрягала самого коронованного коренника, а заодно и православную
пристяжную, провозгласив свободу совести как естественную свободу
человека. А если вспомнить и тезис о равенстве всех культур
("цивилизаций", как они говорили), то можно утверждать, что русской
интеллигенции оказался по силам прорыв к нравственности
общечеловеческой, поскольку ее позиция во многом предрекла появление
"Всеобщей декларации прав человека".
К сожалению, рывок к цели и достижение ее совпадают в нашем
отечестве весьма редко: лихо стартуя, мы порою забываем о финише.
Русская интеллигенция с энтузиазмом ринулась в народ, поскользнулась,
наиболее упрямая часть ее отправилась в американский Канзас, где — для
наглядного примера — начала строить трудовую коммуну по рецепту
Фурье, но и там потерпела фиаско. А тем временем служивая
интеллигенция — врачи, учителя, инженеры, техники, юристы, — взяв на
вооружение тезис неоплатного долга перед народом, продолжала спокойно
трудиться, преуспев в очень и очень многом.
Не могу удержаться от цитаты:
"Вот так все и делается в России: никогда начатое дело не
доводится до конца, не простирается за пределы абсолютной
необходимости конкретного момента. Когда же нужда миновала,
начатое дело бросается на полпути, на произвол судьбы — вместо того,
чтобы поддержать, довести до конца, пополнить, продолжить,
завершить... Нельзя понять — тем более при современном уровне
цивилизации и культуры — эту одновременную и равную потребность в
захвате чужого и беспечность в сохранении и улучшении собственного"
(Александр Дюма-отец).
Это наблюдение писателя, очарованного и широтой русской души,
и — в особенности — отвагой ее солдат и офицеров. Сказано с досадой, но
с досадой искренней: "Что же вы, ребята, делаете?..". А то и делаем, что
меняем цель по пути движения к ней. То ли разуверяемся в самой цели, то
ли запутываемся в дорогах, то ли начинаем коней на переправе менять.
Похоже, что движение для нас ценно само по себе, поскольку пейзаж за
окном создает иллюзию достижения цели. Мы — созерцатели по натуре
своей. Созерцаем очередное сотрясение ветвей власти, очередной скандал
в верхах, очередную перетасовку в правительстве. Возможность
созерцания — последний бастион демократии: гласность и избирательное
право — всего лишь поля битв политических группировок за место на
облучке. Кто на облучок взберется, туда и поскачем. Мы — страна
полумер, полудемократии, полурынка, полузаконов, полуневежд,
полунищих. Все — полу-, и ничего — полностью, за исключением
проедания наследства наших внуков и правнуков. Мы настолько заражены
советской психологией, что по каплям ее уже не выдавишь: нужно личное
переосмысление судьбы собственного народа. В нас живет не только тоска
по былому статусу сверхдержавы — этакому банку всемирной агрессии, на
проценты которого существуют многие ультралевые партии и движения и
сегодня. В нас живет и великое множество мифов и предрассудков, густо
возросших на духовной целине, в большинстве так и не тронутой плугом
семейного воспитания. И любое обучение здесь бессильно: государство
готовит специалистов, а интеллигентов — только семья. Но нынешняя
семья — внуки и правнуки первого поколения советских граждан,
переполненных как "чувством законной гордости", так и убеждением, что
вчерашняя молодость лучше сегодняшней старости. Равенство бедности не
требует душевных затрат, тогда как неравенство вызывает массу
негативных эмоций. И не только зависть, но и острейшее чувство обиды,
вызванной социальной несправедливостью, поскольку власть наша сегодня
просто не в состоянии выполнить своей коронной обязанности — защиты
малоимущих и обездоленных.
Говорят о необходимости всеобщего согласия как гарантии
стабильности и последующего прорыва к всеобщему благополучию. Да,
без единого гражданского общества в разодранной на части, утратившей
смысл собственного существования стране нам грозит долгое топтание на
месте, опасное шараханьями в любую сторону. Но — с чем согласие? С
преступной советской идеологией кремлевских "Сусаниных", затащивших
нас в болото распавшейся народной нравственности? С фашиствующими
молодчиками со свастикой на рукавах? С воинствующими нацпатриотами
с их зоологическими лозунгами всеобщей ненависти? Подобное согласие
вновь привело бы нас к необходимости загнать внутрь собственную,
только-только начавшую пробуждаться гражданскую совесть, а подобное
состояние саморазрушения мы уже проходили. Несогласие внутри куда
опаснее несогласия снаружи, это — динамит с постоянно тлеющим
бикфордовым шнуром. Только полная ясность понимания реальной
опасности вчерашних иллюзий может стать основой стабильности и
согласия.
Упаси бог, я не призываю к погромам, разгромам, процессам и
охоте на ведьм. Но мне сдается, что с братскими объятиями с идейными
наследниками большевиков и преданием прошлого забвению во имя
сегодняшней тактической цели надо обождать, неторопливо и
основательно подумав, например, о том, что сначала необходимо
решительно разорвать цепочку передачи подрастающему поколению
заново отлакированных мифов о безгрешном большевистском правлении и
светлом царстве социализма. А заодно и о том, что двенадцать веков
Россия существовала по формуле: "Народ для государства". Ныне в
перспективе замаячила диаметрально противоположная концепция:
"Государство ради народа". Ради его благополучия, нравственного и
физического здоровья, укрепления семьи, предоставления подрастающим
поколениям максимальных возможностей для реализации своих дарований
и осмысленного потребления всех скопленных человечеством духовных
богатств. И такая перспектива будущего России представляется мне куда
менее утопической, нежели вторичная попытка строительства социализма
с любыми прилагательными.
Интеллигенция является единственной общественной силой,
способной исполнить свой долг перед народом не по должности, не с
корыстной целью, не по политическим мотивам, а по зову совести своей. И
здесь мои надежды адресованы не столько интеллигенции столичной,
чересчур политизированной и слишком уж оторванной от реальностей
современной России. Я уповаю прежде всего на интеллигенцию других
городов и весей нашей Родины. Именно она продолжает в каждодневных
трудах своих следить за пульсом аритмичной народной жизни, изыскивая
собственные лекарства от усталости, равнодушия и отчаяния. Позвольте
один пример.
Я живу в Солнечногорске, неподалеку от совхоза, где имею много
друзей и даже крестников. Преподавательница биологии в совхозной
школе, Людмила Андреевна, каждое лето организует экскурсии для
старших школьников. Ее ученики проехали по Золотому Кольцу, побывали
в Новгороде, Пскове и Пушкинских горах, посетили Брестскую крепость и
Волгоград, не говоря уже об обеих столицах. И сейчас, когда совхоз уже не
в состоянии оплачивать даже дорогу, она упорно ищет спонсоров и
меценатов. И дети ждут этих поездок, готовятся у ним, подбирают
литературу и материалы: я им два часа рассказывал о Смоленске, когда
они решили познакомиться с этим древнейшим городом Руси.
Провинциальная
интеллигенция
делом
вычеркивает
советское
существительное "отдых" как из своей нелегкой жизни, так и из своего
лексикона.
А способна ли интеллигенция вообще на какую-либо организацию
даже неформального свойства? Честно скажу: не уверен. Каждый русский
интеллигент — личность, а личности очень не любят шагать в строю,
скандируя лозунги. Но России сегодня так трудно, что завтра станет
невмоготу. Такое уже случалось в ее истории, но тогда в Нижнем
Новгороде на Торгу выступил Гражданин. Звали его Кузьма Минин.
Я упрямо верю, что и ныне мы сдюжим, и очень огорчусь, если в
очередной раз подтвердится самый емкий и точный афоризм наших дней:
"Хотели как лучше, а получилось как всегда".
Скачать