Ревин И. A.
реклама
Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 4 (142). История. Вып. 29. С. 13–22. История России и ее регионов И. А. Ревин Социально-исторический статус неказачьего населения станиц Войска Донского (по материалам актов донских церквей 1763‑1868 ГОДОВ) В статье рассматриваются недостаточно изученные в региональной историографии проблемы внутрисословной дифференциации и усиления дисперсивности этнического состава неказачьего населения станиц земли войска Донского в дореформенный период. Отдельное внимание в работе уделяется социальной динамике крестьянства как крупнейшей вневойсковой сословной группы. Ключевые слова: региональная историография, станицы войска Донского, население, проблемы социокультурного взаимодействия, внутрисословная дифференциация, этническая дисперсия, крестьянство, казачество, дореформенный период, неказачье население. Одной из практически неисследованных проблем региональной донской историографии остается изучение положения неказачьего населения войска Донского в дореформенный период, позволяющее понять многогранность и разновекторность социальных процессов в исторически знаковой провинции Российской империи. Существованию такого историографического пробела в определенной мере способствовало стереотипически упрощенное и довольно устойчивое представление о неказачьей социально-этнической страте, которую исследователи традиционно позиционировали в своих трудах исключительно как донское крестьянство. Действительно, в нормативно-правовом отношении все население Дона делилось, прежде всего, на три базовых категории: старшины, казаки и крестьяне. Однако, уже в дореформенный период в донских станицах, как на постоянной, так и на временной основе, проживало большое количество лиц иногороднего происхождения – мещане, крестьяне, купцы, солдаты, иностранные колонисты и пр. Такое фактическое социально-групповое расслоение значительно усложняет вопрос о монолитности донского крестьянства и позволяет нам с достаточной степенью научной определенности говорить о самостоятельной исследовательской проблеме социально-исторического статуса неказачьего населения в станицах войска Донского в дореформенный период. В дореволюционной историографии исследователи акцентировали свое внимание в основном на процессуальных сюжетах за- крепощения коренных донских крестьян и изменении их социально-экономического положения. Признавая ключевой и полезный характер такой исследовательской традиции, все же следует констатировать некоторую научно-методологическую ограниченность применявшихся в то время социально-экономических подходов, ибо вне поля зрения авторов оставались многие вопросы повседневной жизни крестьянского населения края. Более того, оказывались недостаточно изученными такие вопросы как положение и функции сельской общины на Дону, семейно-брачные отношения, этнический состав казачьего и неказачьего населения региона, состояние религиозности различных социальных групп и др. Несомненно, сложившаяся историографическая ситуация во многом объясняется недостаточностью наличествовавшей источниковедческой базы для появления обстоятельных историко-аграрных трудов. Действительно, во второй половине XVIII – начале XIX в. только разворачивается процесс накопления исторического, картографического и статистического материала об южных окраинах Российской империи1. Начиная с 1817 г. войсковыми землемерами велась работа по съемке земель и сбору статистических и топографических карт. Для наблюдения за этой работой на Дон был командирован полковник И. Ф. Богданович (с 19 марта 1820 г. – генералмайор). К топографическим съемкам привлекались губернские землемеры Саратовской, Воронежской и Екатеринославской губерний. Первоначально сбор и обработку статисти- 14 ческих сведений выполнял поручик Павел Вольховский, который очень добросовестно подошел к порученному ему делу. Он разработал специальный план статистического и исторического обозрения земли войска Донского. Согласно этому плану, намечалось проведение долговременного фундаментального исследования исследуемого региона. Так, первая часть обозрения включала сведения о границах, территории, гидрографии, земельных угодьях, полезных ископаемых, климате, торговле и промышленности, занятиях населения (землепашестве, скотоводстве и других промыслах). Отдельно должны были освещаться вопросы просвещения, вероисповедания, одежды и обычаев древних и новых казаков, нравы, геральдика и даже «народные болезни». В ноябре 1820 г. генерал И. Ф. Богданович доложил председателю Комитета по устройству войска Донского А. И. Чернышеву о завершении Вольховским первой части описания. Однако проект фундаментального регионального обзора оказался не завершен и долгое время существовал исключительно в рукописном виде. «Статистическое описание» в свет вышло только в 1891 г., хотя в рукописи им пользовались все позднейшие составители статистических описаний войска Донского2. Автором первого такого описания стал известный донской историк В. Д. Сухоруков. Он разделил всех жителей края на три категории: 1) собственно казаков (коренных жителей); 2) калмыков; 3) крестьян. В рамках предложенной поселенческой дифференциации аккумулировались сводные данные о населении. По распоряжению комитета об устройстве войска Донского в 1822 г. удалось провести общий подсчет и установить точные сведения о народонаселении Дона. Людей казачьего звания русских оказалось 340785 человек, калмыков (вместе с 252 гелюнгами3) – 2997; татар – 133, а всего – 355377 казаков. В войске на тот момент проживало также 153766 крестьян. Сведений об иногороднем неказачьем населении в сводных данных 1822 г. не приводилось. Полученные сводные данные, безусловно, представляют собой ценнейший исторический факт. Однако не менее важны детализация и разностороннее описание установленных статистических сведений. В этой связи для изучения состава и численности неказачьего населения Дона особое значе- И. А. Ревин ние имеют историко-статистические работы В. Б. Броневского, С. М. Ходецкого, И. Ф. Штукенберга, Н. И. Краснова и др., в которых раскрывались в количественном и качественном отношениях история, география, население и хозяйство земли войска Донского4. Историографической особенностью данной группы исследований является наличие в них большого количества статистических сведений о земле войска Донского, с различной степенью полноты и достоверности характеризующих изучаемый нами регион. Порой нынешнему читателю даже кажется излишней такая детализация публикуемых материалов. Тем не менее, названным работам как бы не хватает собственно исторических сюжетов, превращавших бы в случае их использования громоздкий набор скучноватых цифр в более доступное и понятное чтиво для донского сообщества. Однако авторы упоминаемых работ вовсе не ставили перед собой таких исследовательско-познавательных задач: они тогда преследовали, к сожалению, совершенно иные цели - численность населения и его поло-возрастная структура, количество земельных угодий, скота, строевых лошадей, объем торговли и пр. Прежде всего, они хотели представить донскому сообществу обобщенный портрет региона, динамику его развития через презентацию разнообразных количественных показателей, т. е. стремились дать исходный материал для его индивидуального рассмотрения и последующей оценки. С позиции наших дней значительную степень актуализации, несомненно, приобретают широко раскрывавшиеся в те годы вопросы демографии. Так, во многих общероссийских справочно-статистических изданиях содержатся сведения о количестве крестьянского населения земли войска Донского, что позволяет проследить динамику роста его численности5. Для специалистов и для читающей публики это, несомненно, обеспечивало формирование статистически-убразной картины об изменениях в составе населения донского региона и базовых тенденциях в сложных демографических процессах, протекавших в земле войска Донского. Умело реферированный банк демографических данных, с одной стороны, объективно позволял принимать более выверенные управленческие решения, а с другой – формировал вполне определенные представления о важнейшем факторе общественного развития Дона. Социально-исторический статус неказачьего населения станиц ... В советский период основное внимание исследователи сосредоточили на анализе социально-экономического развития региона в дореформенный период, особенно проблеме генезиса капитализма. В этих конкретно-фактологических и методологических рамках рассматривалось и неказачье население Дона, но смысловой объем этого понятия авторы сводили в основном к помещичьим крестьянам и пришлым наемным рабочим6. В 70–80-е гг. XX������������������������������������� в. вышло несколько работ по экономическому развитию края, его заселению и хозяйственному освоению7. Непосредственный интерес для анализа численности малороссийского населения региона представляют работы В. М. Кабузана о народонаселении России XIX в. и его размещении, написанные по материалам ревизского учета8. Важный вклад в изучение социально-экономической истории земли войска Донского внесли работы А. И. Агафонова, Н. С. Коршикова, Э. А. Шульмана9. В частности, А. И. Агафонов рассматривал вопросы сословной структуры населения, детально анализировал деятельность органов местного и сословного управления. При этом крестьянство у него позиционируется преимущественно как экономический субъект. Кандидатская диссертация Н. С. Коршикова существенно дополняет работу А. И. Агафонова в этом плане, а основное внимание диссертант сосредотачивает на анализе общественно-политической жизни донского региона. Генезису земельных отношений и, в некоторой степени, производительных сил края в первой половине XIX в. посвящена монография Э. А. Шульмана. Тем самым, политэкономический характер вышеназванного слоя научной литературы оказался довольно убедительным для своего времени и обстоятельно раскрывал одну из сторон социальной истории Дона. Однако сегодня этого недостаточно, чтобы понять всю глубину социальных процессов, протекавших на территории войска Донского, а соответственно истоков и причин общественной динамики регионального исторического развития. Это заставляет нас разрабатывать иные методологические подходы и использовать исторические источники, позволяющие более эффективно решать данный класс научно-исследовательских задач. Видовая ограниченность источниковой базы самого феодального периода вынуждает искать для проведения исследований все новые и новые варианты в подборе историчес- 15 ких источников. Одним из весьма перспективных видов исходных сведений, по нашему мнению, являются исповедные росписи, позволяющие снять сразу несколько слоев полезной исторической информации. На Дону они в массовом порядке появляются в ���������� XVIII����� столетии, когда в регионе возникло большинство православных церквей и, соответственно, активно формировался постоянный контингент служителей культа, а не избранных их числа мирян-казаков. Священнослужители, кроме своих непосредственных функций, довольно инициативно исполняли в те времена и полицейско-административные обязанности. В частности, в целях борьбы с церковным расколом и политической смутой они должны были скрупулезно отмечать исполнение прихожанами исповеди, непременно штрафовать не исповедовавшихся, а также доносить на них. Приходскому священнику вменялось в обязанность: не допускать уклонения крестьян от переписи и способствовать розыску беглых крестьян. За сокрытие и утайку подобных сведений неизменно следовало жесткое наказание в виде лишения церковного сана и отправки на каторжные работы. Все это, естественно, положительно сказалось на объективности и достоверности информации, содержащейся в церковных документах. Конфессиональный учет являлся важной составляющей частью в общегосударственной системе персонального учета, где использовались различные способы административного контроля за населением. Например, аппарат полицейского ведомства общие сведения о численности населения традиционно черпал из исповедных записей или посемейных списков10. Исповедные росписи являются неоценимым источником при изучении сословной структуры населения в период между проводившимися в те времена ревизиями и переписями. Они красноречиво показывают реальную численность населения и позволяют провести различение по сословному статусу. Для донского региона это особенно важно при определении количества служилых казаков, находившихся тогда в станицах. В тоже время, отчетливо прослеживается информационная ограниченность этой группы источников, поскольку из них a priori выпадает неправославное население казачьих станиц. Что же касается изучения неказачьего населения, то, на наш взгляд, целесообразно, кроме 16 исповедных росписей, также использовать в качестве исторических источников метрические книги и клировые ведомости. Метрические книги представляли собой реестры, в которых регистрировались в те исторические времена акты гражданского состояния. Клировые ведомости содержали сведения о церкви, причте11 (всех церковнослужителях данной церкви, т. е. клира), о церковном старосте и о прихожанах. В своей совокупности метрические книги, клировые ведомости и исповедные росписи позволяют отследить социальные подвижки среди большинства неказачьего православного населения. Объектом настоящего исследования стали метрические книги, клировые ведомости и исповедные росписи церквей, находившиеся в станицах Каменская, Луганская, Калитвенская, Митякинская, Александровская, Заплавская, Аксайская, Бессергеневская, Егорлыкская, Константиновская и др. (всего – 42 документа из архивной коллекции Государственного архива Ростовской области и Новочеркасского музея истории донского казачества). Географические рамки работы охватывают в основном Донецкий и Черкасский округа войска Донского, где численность казачьего и неказачьего (в основанном крестьянского) населения была вполне сопоставима. Хронологические рамки работы охватывают период с 1763 по 1868 г., поскольку он представляет собой целостный исторический этап формирования на Дону самостоятельной и значимой социальной группы неказачьего населения. Дело в том, что во время проведения 3-й ревизии 1763 г. на Дону было официально зафиксировано наличие неказачьего (крестьянского) населения. Ограничение избранного периода верхней хронологической границей связано с законодательной отменой для невойскового населения ограничений на проживание в казачьих областях – 29 апреля 1868 г.12 Здесь же подчеркнем, мы не затрагивали в настоящем дискурсе дворянские узкокорпоративные семейно-брачные отношения, ибо они могут служить объектом отдельного, более углубленного исследования. Изучение актов донских церквей позволяет нам говорить о довольно обобщенном подходе дореволюционной статистики к социально-групповой дифференциации населения войска Донского. В донской дореволюционной статистике все население традиционно И. А. Ревин делили на три сословия: духовное, военное и светское. Согласно первой переписи населения войска Донского 1876 г. демографы выделили 10 социальных групп: потомственные дворяне; личные дворяне; духовенство; казаки; почетные граждане станиц и города Новочеркасска; купцы; мещане; крестьяне; солдаты и члены их семей; а также прочие сословия. Причем, соотношение численности отдельных социальных групп по различным округам в пределах войска заметно колебалось13. Существенный зазор в социально-историческом статусе неказачьего населения обнаруживается при прочтении метрических книг донских церквей. Они содержат сведения о целом ряде иных категорий лиц, явно отличающихся по своему именованию от официальной статистики. Например, в крепостной период на Дону (1795‑1861 гг.) упоминаются такие категории крестьянского населения как «малороссияне», «приписные», «крепостные», «государственные», «обыватели», «казенные», «бурлаки», «крестьяне, отыскивающие свободу» и др.14 Сегодня довольно сложно идентифицировать каждую из этих социальных групп и дать им развернутую и подробную характеристику. Тем неменее, скажем «бурлаки» в России и на Дону интерпретируются по-разному. Если в России XVI–ХIX вв., это наемные рабочие, передвигавшие речные суда вручную с помощью бечевы и весел, то на Дону, как и на Украине, так обычно называли бессемейных казаков, не имевших своего дома и хозяйства. Более того, очевидно, что социально-правовое положение каждой такой социальной группы существенно разнилось. Подробно остановимся на положении станичных малороссиян. В 1763–1764 гг. на Дону была проведена перепись малороссиян, то из 20422 выявленных душ мужского пола (м. п.) 8626 были приписаны к станицам15. После ревизии их стали именовать «приписными» или «сказочными» черкасами. Основным источником существования для станичных малороссиян служила работа по найму и различного рода ремесла. Приписные малороссияне привлекались к исполнению не только многих станичных повинностей, но иногда и к отбыванию некоторых войсковых обязанностей, например, к почтовой службе, которая в ту пору составляла войсковую повинность казаков. Несмотря на разделение с казаками станичных, а часто даже и войсковых тягос- Социально-исторический статус неказачьего населения станиц ... тей, малороссияне в гражданских и семейных правах своих были несколько стеснены. Так, казакам запрещалось выдавать своих дочерей, а казачьим вдовам выходить замуж за малороссиян, равно как и брать у них девиц и вдов в замужество16. Разумеется, однако, что требование далеко не строго исполнялось, и малороссияне вступали с казаками в родство и свойство. Об этом ярко свидетельствует тот факт, что в станице Гундоровской в 1798 г. у 33 казачьих детей восприемниками17 были малороссияне18, что открывало возможность со временем войти в ряды казачества, так как на вступление в казаки требовалось согласие станицы. В казаки переводились в основном те малороссияне, которые уже достаточно ассимилировались, усвоили дух казачества, его привычки и стали годны к выполнению казачьей службы. Таких малороссиян было немного, поэтому за период 1774–1804 гг. в казаки было принято всего 4553 человека19. Массовое причисление малороссиян в казаки связано с деятельностью войскового атамана М. И. Платова. Осознавая трудное положение станичных малороссиян, он возбудил ходатайство «об обращении поселившихся на Дону малороссиян в казачье звание и об исключении оных из подушного оклада». Государственный Совет согласно с мнением Департамента военных дел постановил: «состоящих по войску Донскому за разными станицами малороссиян, коих по ревизии 1795 г. показано 3836 душ (на самом деле их было 3864)20, переименовать в казаки и исключить из подушного оклада». Это мнение Государственного Совета было высочайше утверждено 16 сентября 1811 г.21. В административном отношении станичные малороссияне были подчинены владению станичного атамана, на обязанности которого было следить за отправлением малороссиянами всякого рода казенных, войсковых и станичных повинностей; исправный сбор подушных денег также лежал на ответственности станичных атаманов. С 1788 г. на основании приказа войскового гражданского Правительства малороссияне крупных станиц сами избирали из своей среды атаманов и есаулов, на которых возложили всю ответственность за исправный взнос подушных платежей и за исправность всякого рода нарядов. Малороссийские атаманы и есаулы, набиравшиеся обыкновенно из среды зажиточных малороссиян, получили за исправление своих 17 обязанностей еще и жалование – в Средней станице Черкасска малороссийский атаман получал 60 р. в год., есаул – 32 р., кроме того на разные издержки станичными малороссиянами уплачивалось 50 р. Это было весьма обременительно для них, поэтому они настаивали на уничтожении института атаманов и есаулов22. Однако существование этого института обеспечивало исправный сбор подушных денег и аккуратное исполнение различных нарядов, «какова от станичных атаманов совсем не было», поэтому малороссийские атаманы продолжали избираться и впредь. Ограничение имущественных прав малороссиян проявлялось в том, что казакам запрещалось передавать малороссиянам свои рыбные паи, а разрешалось держать их только в качестве «неводчиков и забродчиков»23. Нельзя сказать, что малороссияне в имущественном отношении были совершенно бесправными. Они могли иметь недвижимую собственность, и даже владеть купленными, но не самостоятельно заселенными хуторами24. В редких случаях малороссиян-должников могли отдать в кабалу частному владельцу, который и принимал на себя все обязательства относительно долга. Причем заложенный освобождался от всех станичных тягостей до тех пор, пока не отработает свои долги25. Отличия в правовом положении казаков и станичных малороссиян проявлялись и в видах наказаний. Так, виновных в преступлениях малороссиян били «кошками» и отдавали на поруки, чтобы они впредь так не поступали, в то время как казаков секли плетьми26. Таким образом, несмотря на некоторые ограничения в правах станичных малороссиян, глубокой социальной пропасти между станичными малороссиянами и казаками не существовало. В актах донских церквей мы подметили еще одну исторически знаковую тенденцию. В конце XVIII в. характерной записью являлась четкая фиксация этнической принадлежности родителей, восприемников, брачующихся – малороссиянин, казак, великоросс. О слабой социальной замкнутости казачества на рубеже XVIII–XIX вв. свидетельствует широкое распространение межсословных (межэтнических) контактов между малороссиянами и казаками. Браки и кумовство позиционировали цивилизационную близость культур и отсутствие непреодолимых социальных барьеров на пути межэтнического взаимодействия. Самым серьезным препятствием на пути эт- 18 нокультурного взаимопроникновения малороссиян и казаков являлись не этнические различия, а внешний фактор – оформление сословной замкнутости казачества, которое юридически закрепляется в Положении об управлении войском Донским 1835 г. После принятия этого Положения межэтнические и межсословные контакты существенно сократились27. С начала XIX�������������������������� ����������������������������� столетия этническая идентификация постепенно уступает место сословной. Казаков все чаще стали упоминать в церковных актах с указанием воинских званий и фиксировать их отношение к службе (служилый или отставной). Крестьян в изучаемых исторических источниках делили на три группы: приписных, помещичьих, государственных. Такие записи вполне определенно отражали присущую степень личной свободы, наличествующее на данный момент экономическое положение, существующую налогово-податную зависимость и административно-территориальную принадлежность крестьян, проживавших в войске Донском. Новая социально-историческая тенденция явилась, на наш взгляд, следствием формирования казачьей дворянской аристократии и усиления процесса закрепощения донских крестьян. Акты донских церквей как лакмусовая бумажка очень четко отреагировали на аграрную реформу середины XIX в. После отмены крепостного права в метриках появляются многочисленные свидетельства об иногороднем крестьянском населении – вольноотпущенных, временнообязанных, государственных крестьянах. Пришлое население не только существенно пополняло ряды сельскохозяйственных рабочих, но и активно стремилось породниться с казаками и коренными крестьянами. По церковным актам прослеживается два варианта установления родственных отношений: первородный брак и вторичное замужество. Вступление в брак впервые с пришлыми людьми подчеркивало существовавшее комплиментарное отношение казаков к неказачьему населению. Так, скажем, в 1864 г. вольноотпущенный крестьянин И. Гребенников 22 лет от роду женился на дочери (21 год) есаула Г. Сорокина28. Кроме того, весьма распространенным социальнобытовым явлением стала женитьба крестьян на овдовевших казачках29, несмотря на то, что детей от такого брака станичное обще- И. А. Ревин ство не признавало казаками. Тем не менее, вторичное замужество не становилось пока предметом жесткого социального осуждения. Например, в 1856 г. в Луганской станице воспитанник Ново-Александровского заводского училища, отставной солдат 23 лет женился на казачьей вдове30. Казаки и крестьяне в численном отношении составляли подавляющее большинство станичных жителей. Однако, в крупных станицах, которые являлись еще и административными центрами округов войска Донского, проживало много лиц иного военного состояния – офицеры, рекруты, солдаты, кантонисты31 и др. Они делились на три группы – служилых, запасных и отставных. Естественно, что в метрические книги попадали в основном отставные военные и члены их семей – солдатские дети, жены и вдовы, ибо они в большей мере были вовлечены в семейнобытовые отношения, четко регистрируемые церковью. Однако встречаются в актах донских церквей и исключения. Так, в станице Калитвенской в 1856 г. служащий в Лейбгвардии конногвардейском полку рядовой А. С. Иванов 38 лет от роду женился первым браком на казачьей вдове Е. П. Плешаковой (32 года)32. Примечательно, что молодые донские казачки не считали для себя зазорным выходить замуж за кантонистов и солдатских сыновей33. Законодательная ликвидация военно-социальных институтов кантонистов (1856 г.) и рекрутских наборов (1874 г.) привела к резкому количественному увеличению подобных браков, так как за отставными военными сохранялись некоторое льготы, например, освобождение от уплаты налогов, денежное пособие, земельный надел и др. Довольно высоким социальным статусом в XVIII – начале XIX в. на Дону наделялась такая категория неказачьего населения как священнослужители. Они пользовались в те исторические времена достаточно серьезными привилегиями. Многие служители культа, также как и донские старшины, имели на своих землях хутора34, т. е. успешно развивали свое собственное хозяйство, обеспечивавшее их высокородное экономическое благополучие. Например, одному из соборных протоиереев35 И. Н. Мерхалеву в начале XIX в. принадлежал хутор в юрте36 станицы Бессергеневской, где он содержал «в зимнее время и летом в значительном числе рогатого скота и конного табуна»37. Социально-исторический статус неказачьего населения станиц ... Особое положение священнослужителей в дореформенный период вовсе не отразилось на их сословной замкнутости, о чем красноречиво свидетельствуют брачные отношения. Конечно же, большинство браков служители культа заключали в рамках своей «религиозной корпорации», но наряду с этим существовало и немало иных вариантов, что позволяет нам говорить о своеобразной «мирской» тенденции в их брачных делах. Речь идет о том, что приходские священники часто являлись выходцами из казачьей и крестьянской среды, поэтому сословные границы оставались для них весьма условными. Более того, само благосостояние приходских священников всецело зависело от величины щедрости и степени благодушия окормляемой паствы, а это заставляло их искать надежных покровителей в миру. Так, иподьякон38 Новочеркасского Вознесенского кафедрального собора Успенский в 1862 г. венчался в Покровской церкви Каменской станицы с дочерью сотника Титова, а в другом случае – в станицу Егорлыкскую за невестой дьячок приезжал из соседней Ставропольской губернии39. О растущих межсословных контактах между мирянами и приходскими священниками свидетельствуют также данные о кумовстве. В крестные младенцу выбирали самых достойных и благочестивых. Сам факт того, что у священнослужителей кумовьями часто оказывались казаки, мещане, купцы и даже малороссияне40 доказывает вторичность сословного признака в нравственно-религиозном вопросе. Следующую категорию неказачьего населения донских станиц составляли приезжие купцы и мещане из других регионов России, главным образом, из близлежащих городов Екатеринославской губернии – Таганрога, Ростова, Азова. Как правило, в станицы их приводили непосредственные деловые интересы в сфере торговли и промышленности. С ростом торгово-экономических связей и расширением ремесленного производства многие из них устанавливали родственные отношения с местным (и не только) населением. Например, в 1862 г. в Калитвенской станице ростовский мещанин А. А. Зинченко, 25 лет от роду, женился на воспитаннице есаула Г. Рудакова, выкрещенной41 из калмыков Екатерине Григорьевне Рудаковой 29 лет42. Воспитание приемных детей и подростков в казачьей среде можно считать, судя по изу- 19 ченным нами актам донских церквей, весьма распространенным явлением. Воспитатели давали воспитанникам свои фамилии и отчества, приданное, завещали им свое имущество. В данном случае, также примечателен сам зарегистрированный факт межэтнического брака. Однако это был вовсе не единичный случай для донских станиц. Так, в 1863 г. датский подданный Иван Васильев Мац 24 лет от роду женился на казачьей вдове станицы Нижне-Новочеркасской М. А. Чуренковой того же возраста 24 лет43, а в 1864 г. поселянин Левтер Сергеевич Глохудере 22 лет, Мариупольского округа греческого селения Ласпы, женился на Егорлыцкой станицы казака В. Я. Рендюкова воспитанной девице Дарье Васильевне Рендюковой 16 лет44. Кроме, вышеотмеченных нами социальных групп, в метрических книгах церквей донских станиц нередко встречаются и довольно «экзотические» страты и этносы. В изучаемых актах мы находим «непричисленных ни к какому сословию», иностранных (например, датских) подданных, мещан с французскими и немецкими фамилиями, приазовских греков, цыган, и др. Все они в совокупности своей создавали поразительный этносоциальный колорит неказачьего населения донского края, существенно дополняя в исследуемый исторический период основной православный компонент жителей. Причем, эти лица не всегда совпадали с коренными донцами по присущему вероисповеданию. В свою очередь, донское казачество как титульный и доминирующий этнос края проявляло по отношению к мигрантам поразительную терпимость. Общую численность неказачьего населения в станицах земли войска Донского установить достаточно сложно, поскольку учет тогда велся только коренного и иногороднего населения в совокупности. Тем не менее, предпринимавшиеся попытки отдельных авторов фиксировать отдельные группы жителей дают возможность нам представить относительную численность неказачьего населения. Например, штабс-капитан Генерального штаба Н. И. Краснов коренное население делил на казаков (дворяне, собственно казаки, торговый класс), духовенство, крестьян, иностранцев и отставных солдат. К 1 января 1860 г. в войске числилось 611969 казаков, 6620 лиц духовного звания, 304399 крестьян, 4200 иностранцев, 5202 отставных солдат45. Что касается иногородцев, то их численность 20 ему определить не удалось, за исключением иногородних купцов, которых в 1859 г. насчитывалось 148 человек46. Исследователь С. Ф. Номикосов, являвшийся автором уникального статистического описания области войска Донского, так объяснял трудности учета неказачьего населения: «точный счет всех иногородних, пребывающих в области, невозможен и мы представляем данные только по отношению к лицам, остающимся в пределах оной на более или менее продолжительное время. Всего в исследуемый период [1861–1884. – И. Р.] прибыло на жительство в область иногородних 141467, а убыло по разным причинам 44598 душ»47. Такое масштабное перемещение населения свидетельствует о том, что Дон по-прежнему выступал регионом не только сезонной, но и транзитной миграции. Вполне естественно, что численность населения в сложившихся условиях не всегда поддавалась абсолютно точному учету. Это еще раз доказывает уникальность и значимость церковных актов для анализа состава и численности сословно-этнических групп донских жителей. Таким образом, Донская земля в XVIII – середине XIX вв. являлась уникальным очагом межэтнического и межсословного взаимодействия, в котором донское казачество, несомненно, играло генерализующую роль. Создавалась своеобразная форумность культур, в результате которой шло взаимное культурное обогащение соседствующих народов и снижалась региональная конфликтогенность. С другой стороны социальная парцелляция разноликих жителей донских станиц формировала необходимую основу для общественного плюрализма, способствовавшего преодолению межгрупповых, межсословных границ, при котором социально-имущественное неравенство не выступало, как это ранее было принято считать, жестким и непреодолимым препятствием для межличностных, социокультурных связей. Реальный уровень межличностной коммуникации отчетливо позиционируют акты донских церквей 1763–1868 гг., позволяющие довольно достоверно и убедительно раскрывать микроисторическую жизненность через реконструкцию сложных исторических картин семейно-бытовых, социально-имущественных, межэтнических отношений. Это, в свою очередь, дает возможность достаточно четко устанавливать социально-историчес- И. А. Ревин кие статусы отдельных категорий неказачьего населения войска Донского в обозначенный исторический период, которые не всегда соответствуют официальной статистике и юридически регламентирующим документам. В результате региональная история все более и более «населяется» людьми с их непростыми и в то же время обыкновенными человеческими судьбами, а главное – реальным повседневным участием в историческом процессе. Примечания Гильденштедт, И. А. Дневник путешествия в Южную Россию академика Гильденштедта в 1773–1774 гг. / И. А. Гильденштедт // Записки Одесского общества истории и древностей. Т. 2. – Одесса, 1879; Паллас, П. С. Путешествия по разным провинциям Российского государства. Ч. 3 / П. С. Паллас. – СПб., 1798; Дон и Нижнее Поволжье в период Крестьянской войны 1773–1775 гг. : сб. док. – Ростов н/Д., 1961. 2 Статистическое описание земли донских казаков, составленное в 1822–1832 годах. – Новочеркасск, 1891. – С. 89–106. 3 Гелюнг (гелюн) – это священнослужитель в буддийской религии. Как указывает В. И. Даль, калмыцкий и монгольский жрец. 4 Ходецкий, С. М. Статистико-хозяйственный очерк земли Донского войска / С. М. Ходецкий. – СПб., 1853; Штукенберг, И. Ф. Описание земли войска Донского и Таганрогского градоначальства / И. Ф. Штукенберг // Статистические труды И. Ф. Штукенберга, издаваемые самим автором. Т. I. – СПб., 1858; Филонов, А. Очерки Дона / А. Филонов. – СПб., 1859; Краснов, Н. И. Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Земля войска Донского / Н. И. Краснов. – СПб., 1863 и др. 5 Атлас к материалам для статистики Российской империи. – СПб., 1839. – Л. XXIX; Законы народонаселения в России : материалы для статистики Российской империи. – СПб., 1841. – С. 98–99; Кеппен, П. Девятая ревизия : о числе жителей в России в 1851 году / П. Кеппен. – СПб., 1857. – С. 199; Тройницкий, А. Крепостное население России по 10-й народной переписи / А. Тройницкий. – СПб., 1861. – С. 85. 6 Рожкова, М. К. Сельское хозяйство и положение крестьянства / М. К. Рожкова // Очерки 1 Социально-исторический статус неказачьего населения станиц ... экономического развития России первой половины XIX в. – М., 1959; Пронштейн, А. П. Земля Донская в XVIII в. / А. П. Пронштейн. – Ростов н/Д., 1961; Ковальченко, И. Д. Всероссийский аграрный рынок ����������� XVIII������ – начала XX в. / И. Д. Ковальченко, Л. В. Милов. – М., 1974. 7 Шульман, Э. А. Формирование капиталистического хозяйства на южных окраинах России : дис. … канд. экон. наук / Э. А. Шульман. – Ростов н/Д., 1972; Дон и степное Предкавказье XVIII – первая половина XIX в. Заселение и хозяйство. – Ростов н/Д., 1977; Пронштейн, А. П. Казачество и крестьянство в заселении и хозяйственном освоении Дона и степного Предкавказья в XVIII – первой половине XIX вв. / П. А. Пронштейн // Место и роль крестьянства в социально-экономическом развитии общества : XVII сессия симпозиума по изучению проблем аграрной истории : тез. докл. и сообщений (Ростов-на-Дону, 21–25 сент. 1978 г.). – М., 1978. – С. 151–154. 8 Кабузан, В. М. Численность и удельный вес украинского населения на территории СССР в 1795–1959 гг. / В. М. Кабузан, Г. П. Махнова // История СССР. – 1965. – № 1; Кабузан, В. М. Народонаселение России в XVIII – первой половине XIX в. : (по материалам ревизий) / В. М. Кабузан. – М., 1963; Кабузан, В. М. Изменение в размещении населения России в XVIII���������������������������������������� – первой половине XIX������������������ ��������������������� в. : (по материалам ревизий) / В. М. Кабузан. – М., 1971. 9 Агафонов, А. И. Область войска Донского и Приазовья в дореформенный период / А. И. Агафонов. – Ростов н/Д., 1986; Коршиков, Н. С. Общественно-политическое движение в области войска Донского : конец XVIII – первая половина XIX в. : дис. … канд. ист. наук / Н. С. Коршиков. – Ростов н/Д., 1987; Шульман, Э. А. Земельные отношения в Подонье и Приазовье в первой половине XIX в. / Э. А. Шульман. – Ростов н/Д., 1991. 10 Борисенко, М. В. Организация и источники персонального учета сельского населения России ХVIII – начала ХХ в. / М. В. Борисенко // Отечеств. архивы. – 2006. – № 4. – C. 61–62. 11 Причт, причет или причёт в данном контексте понимается как духовенство какой-нибудь церкви, клир. 12 Полный свод законов Российской империи (ПСЗРИ). Собр. 2-е. Т. 43, № 45785. 13 Область войска Донского по переписи 1876 года. Кн. 1. – Новочеркасск, 1879. – С. 204– 205, 368–369, 294–295. 21 Государственный архив Ростовской области (далее – ГАРО). Ф. 226. Оп. 19. Д. 691. Л. 3–4; 135–136 об.; Д. 2165. Л. 230–231, 261 об.; 272 об.– 273 об.; Исповедальная роспись Алексеевской церкви станицы Бессергеневской. 1781–1811 гг. // Новочеркасский музей истории донского казачества (НМИДК). РФ 65 (все). 15 История Дона и Северного Кавказа. – Ростов н/Д., 2001. – С. 214. 16 Карасев, А. А. Крестьяне на Дону / А. А. Карасев // Труды области войска Донского статистического комитета. Вып. I. – Новочеркасск, 1867. – С. 78. 17 Восприемник (ца) – лицо при христианском обряде крещения, принимающее на руки ребенка, вынутого из купели, или восприемник от купели, т. е. крестный отец (крестная мать). 18 ГАРО. Ф. 226. Оп. 19. Д. 691. Л. 28–35. 19 Лишин, А. А. Акты, относящиеся к истории войска Донского, собранные генерал-майором А. А. Лишиным. Т. III. № 123 / А. А. Лишин. – Новочеркасск, 1894.– С. 222. 20 ГАРО. Ф. 46. Оп. 1. Д. 198. Л. 15; Сахаров, П. П. Белое рабство на Дону / П. П. Сахаров. – Новочеркасск, 1911. – С. 42. 21 ПСЗ Т. �������������������������������� XXXI���������������������������� . № 24771; Материалы для истории войска Донского : о запрещении принимать на Дону беглых людей и других выходцев // Донские войсковые ведомости. – 1865. – № 34. – С. 239. 22 Марков, К. В. Крестьяне на Дону / К. В. Марков // Сборник области войска Донского статистического комитета. Вып. XIII. – Новочеркасск, 1915. – С. 79. 23 Там же. – С. 78. 24 Сулин, И. М. Материалы к истории заселения Черкасского округа / И. М. Сулин // Сборник областного войска Донского статистического комитета. Вып. VIII. – Новочеркасск, 1908. – С. 27. 25 Марков, К. В. Крестьяне... – С. 84. 26 Сыскные начальства – прообраз нынешних РОВД // Молот. – 2000. – 21 июля (№ 81–82). 27 Ревин, И. А. Межсословные взаимоотношения донских казаков и крестьян в конце XVIII – первой половине XIX в. / И. А. Ревин // Казачество в южной политике России в Причерноморском регионе / РАН ЮНЦ, Азовский историко-археолог. и палеонтолог. музей-заповедник. – Ростов н/Д. : ЦВВР, 2006. – С. 96–100. 28 ГАРО. Ф. 803. Оп. 1. Д. 361. Л. 453 об.– 454. 14 22 29 ГАРО. Ф. 803. Оп. 1. Д. 43. Л. 540 об.–541; Д. 288. Л. 153 об.; Д. 361. Л. 460 об.–461 и др. 30 ГАРО. Ф. 803. Оп. 1. Д. 43. Л. 546 об. 31 Кантонисты (от немецкого Kantonist – военнообязанный), в 1805–1856 гг. в России кантонистами называли солдатских сыновей, числившихся с рождения за военным ведомством. 32 ГАРО. Ф. 803. Оп. 1. Д. 43. Л. 460 об. 33 Там же. Л. 133–145; Л. 328 об.–334. 34 Харламов, В. Очерк из истории отношений войсковой власти к донскому духовенству в XVIII в. // Донская церковная старина. Вып. 1. – Новочеркасск, 1906. – С. 43. 35 Протоиерей – первый или старший из священников. 36 В данном случае юрт понимается как земли, земельное владение. 37 Римский, С. В. Православная церковь и государство в �������������������������������� XIX����������������������������� в. Донская епархия : от прошлого к настоящему / С. В. Римский. – Ростов н/Д., 1998. – С. 277. И. А. Ревин Иподиакон – это церковнослужитель в православной церкви, прислуживающий архиерею (общее название для епископа, архиепископа, митрополита, т. е. регионального церковного руководителя) во время богослужения. В церковной иерархии находится между диаконом и чтецом. 39 ГАРО. Ф. 803. Оп. 1. Д. 288. Л. 162 об.; Д. 361. Л. 273 об.–274. 40 ГАРО. Ф. 226. Оп. 19. Д. 691. Л. 29 об. 41 Выкрещенная, т. е. окрещенная, обращенная в христианство из нехристианской религии. 42 ГАРО. Ф. 803. Оп. 1. Д. 288. Л. 321 об.– 322. 43 Там же. Д. 330. Л. 34 об. 44 Там же. Д. 361. Л. 266 об. 45 Краснов, Н. И. Материалы... – С. 226–227. 46 Там же. – С. 236. 47 Номикосов, С. Ф. Статистическое описание Области войска Донского / С. Ф. Номикосов. – Новочеркасск, 1884. – С. 269. 38
