Платон и античный мир: тексты и история интерпретаций Р. В. Светлов ПТИЧНИК ИЛИ СВИНОПАС? ЖИВОТНЫЕ В «ПОЛИТИКЕ»

Платон и античный мир:
тексты и история интерпретаций
Р. В. Светлов
ПТИЧНИК ИЛИ СВИНОПАС? ЖИВОТНЫЕ В «ПОЛИТИКЕ»
И В КНИГЕ ЛЕВИТ1
Данная статья посвящена проблеме истолкования упомянутой в платоновском
диалоге «Политик» «Чужеземцем из Элеи» «хорошо известной шутки» (266с), которая
может рассматриваться как парадигмальный пример сложностей, испытываемых современным читателем и переводчиком Платона. Хорошо понятные современникам
смысловые и литературные контексты в наше время утеряны, и их реконструкция
является необходимой задачей, от выполнения которой зависит наше понимание
философских стратегий Платона, в том числе природы диерезы. Два варианта толкования, которые будут предложены в статье, в данном случае не самоцель — а скорее
иллюстрация проблемных полей, возникающих при чтении.
1. Экспозиция
В диалоге «Политик» элеец и юный Сократ, используя метод разделения, уже известный читателям по диалогам «Теэтет» и «Софист», пытаются выяснить природу
политика и политического знания. Господствующая во всей первой половине диалога
парадигма «пастыря стад» (принятая как бы между прочим, по умолчанию) приводит
к разделению видов пастушества в зависимости от предмета заботы. Общий порядок
деления можно представить следующей последовательностью (охватывает 258с–266d;
1
Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (проект № 11-63-00601 «Материалы
и исследования по иудейской и христианской экзегетике в эпоху поздней Античности и в Средние
века»).
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2013. Том 14. Выпуск 3
45
правая составляющая этих пар отбрасывается собеседниками как не содержащая
в себе политика):
1) знание познавательное — знание производительное;
2) отдающая приказы часть познавательной науки — судящая;
3) отдающая собственные приказы — передающая чужие;
4) направленная на взращивание животных — на неживое;
5) забота о стадах — об отдельных существах;
6) домашние — дикие;
7) сухопутные — водные;
8) пешие — пернатые;
С этого момента (265а) Чужеземец анонсирует начало «длинного пути» поиска
политика.
9) безрогие — рогатые;
10) несмешанные — смешанные (при этом отклонен вариант с делением на имеющих разделенные копыта — имеющих копыта цельные);
11) двуногие — четырехногие.
В последнем пункте происходит заминка. Приведем ключевую цитату:
«Чужеземец. Впрочем, не видим ли за всем этим хорошо известную шутку (c), к которой привело наше разделение?
Сократ-мл. Какую же?
Чужеземец. Что человеческое наше племя получило тот же удел (συνειληχός) и оказалось соединено с самым родовитым (γενναιοτάτῳ) и в то же время самым распущенным
(εὐχερεστάτῳ) родом из всех существующих.
Сократ-мл. Вижу и согласен, что это неуместно.
Чужеземец. В самом деле? Разве то, что медленнее всего (ὕστατα), не приходит
последним?
Сократ-мл. Совершенно верно, это именно так.
Чужеземец. Но не подумаем ли мы, что гораздо более смешным будет казаться
царь, который бежит среди стада и составляет пару тому, (d) кто более всего достоин
распущенной жизни2.
Сократ-мл. Конечно, подумаем» (266с).
Вслед за этим Чужеземец демонстрирует нам «краткий» вариант выявления предмета политического пастырства (отметим, что выше по тексту диалога он предостерегает
от такого пути как поспешного и чреватого травмами3).
Короткий путь (266е):
9) двуногие — четырехногие;
10) бесперые — пернатые4.
2
То есть свинопасу. Возможно, Платон играет здесь с образом «божественного» свинопаса
Евмея из «Одиссеи», приютившего своего господина по возвращении того на Итаку, но поначалу
не узнавшего его (XIV, 3 и далее).
3
Plato. Politicus. 262b: «Прекрасно, когда разыскиваемое сразу отделяется от остального, если,
конечно, разделение проведено правильно… Но, дорогой, тонкая отделка ведь небезопасна: гораздо
вернее будет вести разрез прямо посередине, благодаря чему легче обнаружить идею».
4
Возможно, возвращение «в глубь» текста более решительно, и перед нами 8-й и 9-й шаги
деления.
46
Завершается этот вариант пути фразой: «…заметив же, что человеческому роду
достался тот же удел (συνειληχός), что и крылатому, надо вновь разрезать двуногое
стадо на бесперых и пернатых» (266е).
Человек оказывается среди пеших-двуногих-бесперых существ, что напоминает
некую прекрасно известную историю (см. раздел 2 данной статьи). Это вызывает, казалось бы, естественную интерпретацию предшествующей «шутки»: самое родовитое
и распущенное (вариант перевода С. Я. Шейнман-Топштейн: «благородное и беззаботнейшее») «племя» в таком случае понимается как род пернатых.
Наконец, ниже Чужеземец дает сумму пройденного пути (267а–с):
1) отдающая приказы часть познавательной науки — судящая;
2) отдающая собственные приказы — передающая чужие;
3) направленная на взращивание животных — на неживое;
4) взращивание стад — взращивание отдельных особей;
5) руководство пешими — руководство пернатыми;
6) руководство безрогими — рогатыми;
7) знание о выпасе несмешанных пород — смешанных;
8) двуногое стадо людей — от четвероногих.
Отметим в скобках, что пернатость опять отсекается на более ранних периодах
деления. К слову всего в трех этих разделах мы обнаруживаем 21 деление — возможно
здесь Платон на пифагорейский лад играет с цифрами: 21=3×7.
2. Птичник
Давайте вернемся к «известной шутке». Рассмотрим аргументы в пользу традиционного для отечественных переводов толкования «бегущего среди стада» царя как
птичника.
Первый аргумент можно обнаружить в логике деления — точнее, в нарушении
некоего здравого смысла, как представляется, вызванного методологией диерезы.
Разделение идет в соответствии с признаком, который избирается Чужеземцем
и юным Сократом как решающий. Подчеркивая это, Чужеземец рекомендует проводить разрез «посередине». Разделение на сухопутных и пернатых происходит на
8-м шаге деления. Критерием различия выступает среда обитания. Отметим в скобках,
что такое разделение не является у Платона новостью. Так, в «Тимее» он делит всех
живых существ на четыре рода: небесный (боги), воздушный (пернатый), водный
и сухопутный/пеший5.
Однако на 12-м шаге возникает двусмысленная ситуация. Порассуждав о геометрических метафорах, через которые можно прояснить отношение между природами
двуногой и четырехногой, Чужеземец упоминает «хорошо известную шутку». Возможный вывод, следующий отсюда: среди двуногих мы обнаруживаем не только людей,
но и домашних пернатых созданий — как минимум гусей и журавлей6, а, вероятно,
и «того самого» петуха из анекдота о Платоне и Диогене Синопском. Получается, что
формальный признак, по которому делит виды живых существ основатель Академии, приводит к содержательной путанице. Именно на этом настаивал Аристотель
5
6
См.: Tim. 40b.
О гусиных и журавлиных фермах Платон говорит выше — см. с. 264.
47
в трактате «О частях животных». Критикуя метод дихотмического деления, Стагирит
утверждает: «Одушевленные существа не следует разделять по общим свойствам души
и тела, как, например, в указанных здесь подразделениях на бегающих и летающих:
ведь существуют некоторые роды, которым свойственно и то и другое, как, к примеру,
роду муравьев. Нельзя также производить деление по признаку дикости и прирученности: таким образом, очевидно, можно расчленить один и тот же вид»7. Согласно
Аристотелю нужно делить не по одному признаку, но выявлять все, необходимые
для определения конкретного рода, то есть идти не от общего к частному, но наоборот. С аристотелевской точки зрения, платоновские деления «научному» мышлению
не нужны. Отметим, что основное различие между методикой классификации живых
существ у Аристотеля и Платона заключается в том, что Стагирит пытается нащупать
видовой признак в физиологии животного, а его учитель — в «экологии вида»: в среде
его обитания, образе жизни, отношении к человеческой ойкумене. Но тогда двуногость человека и петуха действительно приобретает некоторое над-биологическое
значение!
Напомним же «птичий» анекдот: Диоген Лаэртский говорит: «Когда Платон
дал определение, имевшее большой успех: “Человек есть животное о двух ногах,
лишенное перьев”, Диоген ощипал петуха и принес к нему в школу, объявив: “Вот
платоновский человек!” После этого к определению было добавлено: “И с широкими
ногтями”»8.
На это понимание шутки ориентировались не только отечественные переводчики. B. Jowett в своем переводе дает определение искому виду как «freest and airiest»
и комментирует это таким образом: «Men and birds alone remain, and the bird-catcher
is running a race with the king»9.
Прибавим еще одно наблюдение над текстом анализируемого места из «Политика». Обратим внимание: ссылаясь на «известную шутку», Чужеземец продолжает:
«Человеческое наше племя получило тот же удел (συνειληχός) и оказалось соединено…»
с искомым нами родом домашних животных. Ниже, давая краткий вариант разделения, Чужеземец использует тот же оборот: «...заметив же, что человеческому достался
тот же удел (συνειληχός), что и крылатому, вновь разрезать двуногое стадо на бесперых
и пернатых» (266е). Только ли стилистически созвучны между собой эти близко друг
к другу находящиеся фрагменты? Или же Платон, писавший для значительно более
внимательных читателей, чем люди, живущие в наше время, так указывает на «двуногого бесперого с плоскими ногтями»?
Отметим еще одно возможное косвенное подтверждение данной гипотезы, которое
обнаруживается в творчестве Аристофана. Аристофановские комедии, безусловно,
были «на слуху» у афинян IV в. до н. э., а значит, их отлично знали тогдашние «ака7
Aristot. De Partibus Animalium. I. 3, 643a–b. (Здесь и далее перевод Карпова В. П.) Отметим,
что подобные, «делящие пополам», способы определения животных были широко используемы
в школьных классификациях платоновской школы. Несколько выше, критикуя «дихотомистов»,
Аристотель говорит: «Далее, не следует разрывать каждый род, например птиц, помещая одних
в одно, других — в другое подразделение, что до сих пор имеет место в “Письменном разделении”,
где, например, одни птицы попадаются среди водных животных, а другие причисляются к другому
роду» (Ibid. I. 2, 264b).
8
См.: Diog. Laert. De vita… VI, 40 / Пер. Гаспарова М. Л. Ср. также: Plato. Oroi. 415а.
9
Plato. Dialogues. Vol. 4 — Parmenides, Theaetetus, Sophist, Statesman, Philebus [1892] (The Online
Library of Liberty) Р. 490.
48
демики». Поэтому степень присутствия аллюзий и скрытых цитаций из Аристофана
в текстах Платона значительно выше, чем мы обычно полагаем. Комедия Аристофана
«Птицы», быть может, стимулирует нас именно к «птичьему» решению проблемы
«хорошо известной шутки».
Одним из ее персонажей является Удод, царь птиц, который в своей «прошлой
жизни» был фракийским царем Тереем, более всего известным благодаря его драматической истории, рассказанной Софоклом. И вот как звучит ответ Удода на один
из первых вопросов, который обращают к нему путешественники Эвельпид и Писфетер.
На вопрос «Где же перья?» тот отвечает «ἐξερρύηκε» — «повылезли»10. На античной
сцене Аристофан демонстрирует нам двуного бесперого Удода-Терея задолго до платоновского «животного о двух ногах, лишенного перьев»11.
И вновь вернемся к аристотелевскому трактату «О частях животных». Не на платоновский ли «Политик» намекает Стагирит, когда пишет: «…немыслимо, чтобы существам различного вида был присущ один какой-нибудь вид сущности, неделимый
и единый, но всегда они будут иметь различия, как птица и человек (ведь двуногость
бывает иной и различной)»12?
3. Свинопас
Несмотря на убедительность приведенной интерпретации «шутки» Платона,
существует и другое, радикально иное ее понимание.
Начнем с общих суждений. Платон отделил обитателей воздушной стихии еще
на 8-м шаге деления. Обратим внимание: отделяются не просто «птицы вообще»,
но одомашненные пернатые (отделение домашних от диких уже произошло во время
6-го шага). То есть уже отсечены не только вполне летающие цапли и гуси, но и едва
летающие куры. «Шутливое» возвращение к ним кажется как раз странным: в той
части, где собеседники ищут грань между двуногими и четвероногими, их быть
не должно.
9-м шагом на «длинном» пути становится разделение безрогих и рогатых домашних пеших животных. Среди безрогих остается не так и много видов — ведь
лошади и ослы — по той причины, что они способны смешиваться, вероятно, могут
быть отделены от родов, которых «осталось всего лишь два» (266а). Затем отмечается,
что собаки не имеют стадной природы (т. е. они отделены уже на 5-м шаге), и кто же
остается? Если мы соглашаемся с отделением лошадей и ослов, то перед нами появляются люди и свиньи (кролики, судя по всему, одомашнены лишь во времена римлян…
Слоны, жирафы, верблюды? — не слишком ли экзотично это для Платона?). И те
и другие (люди и свиньи) стадные, «домашние», пешие, безрогие, несмешивающиеся.
А отличаются только числом конечностей для ходьбы…
Да и среди какого опаздывающего стада может «бежать» царь, похожий в таком
случае на свинопаса?
Уже Льюис Кэмбелл в своем классическом издании «Политика» говорит о том,
что род, по поводу которого шутит Платон, — это свиньи, а царя, оказавшегося по10
11
12
Aristophan. Ornithes, 104.
«Царское прошлое» Удода может прояснять «родовитость» искомого рода у Платона.
Aristot. De Partibus Animalium. I. 3, 643a.
49
среди стада, сравнивает с «божественным свинопасом» (δῖος ὑφορβὸς) из «Одиссеи»13.
В 1917 г. М. Шори возвращается к этому толкованию, развивая его на основе анализа
эпитета εὐχερεστάτῳ (266с: «распущенный», но никак не «легкомысленный»), которым
Чужеземец называет таинственный род. На основании наблюдений за употреблением
этого слова в античных текстах («Филоктет» Софокла, диалоги Платона «Алкивиад I», «Государство», «Законы») М. Шори полагает, что он указывает в данном случае
на свойство свиней и человеческое сообщество при последнем делении Чужеземца
уподобляется свиному стаду — в этом-то и шутка14.
В наше время мы также встречаем «свиноводческое» понимание данного места.
В издании, посвященном «Политику», Ст. Розен отмечает в исследуемом нами фрагменте слово ὕστατα (медленнее всего) — и говорит, что здесь «некоторые исследователи»
обнаруживают звуковую игру («ὕσ» значит «кабан»), считая ее дополнительным аргументом в пользу того, что «самый родовитый» (γενναιοτάτῳ) род — это свиньи15.
Добавим несколько своих заметок на ту же тему. Начнем с «родовитости» искомой
части домашних животных. В «Софисте» γενναία σοφιστική — «родовитая софистика»,
которая очищает человека от всех неистинных мнений16. Если и существует перекличка
между этими двумя местами из «Софиста» и «Политика», то она — совершенно точно
не в пользу «птичьего» понимания искомого рода. «Лучшая» софистика, с которой
часто отождествляется ирония Сократа, никак не может быть проиллюстрирована
возвышенным беспамятством пернатых. А вот «родовитость» великолепно себя подававших аудитории софистов вполне могла стать предметом насмешки со стороны
Платона. Действительно, иронично понятая «родовитость» связана скорее не с легкомыслием пернатых, а с «материализмом» свиней.
Если дать волю некоторой исторической фантазии, то можно вспомнить известную латинскую пословицу (видимо, кальку греческой) «Sus Minervam docet»17 (Свинья
учит Минерву). Ее смысл — нелепо, когда невежа поучает знатока, — вполне подходит
для критического подтекста бесед Сократа с софистами. И если «свиноводческая»
гипотеза верна, то царское пастырство над «родовитым племенем» свиней выглядит
еще более неуместно.
Помимо своей «родовитости» таинственное племя еще и распущенно, но ведь
распущены и свиньи (и именно свиньи согласно греческим представлениям — те,
кто были важнейшей составляющей их мясного рациона, те, кому посвящено так
много сладострастно-гастрономических пассажей у Афинея, — являлись для эллинов
одновременно и символом похоти). Распущены они, конечно, в разных смыслах. Так,
Афиней сообщает, что Аристотель говорит в «Об опьянении» «Среди бессловесных
животных пьянеют свиньи, поевшие виноградного жома». Кроме них склонны к вину
только обезьяны, слоны и некоторые из птиц18.
Однако главное свойство свиней все-таки половая распущенность. «Поросячьими песенками» (κολάβρος) в Античности называли непристойные стишки. Женские
13
Homer. Odyss. XVI, 1. См.: Campbell L. The Sophistes and Politicus of Plato. Oxford, 1867. Politicus,
Р. 31–33.
14
См.: Shorey P. A Lost Platonic Joke // Classical Philology, 1917. P. 308–310.
15
См.: Rosen St. Plato’s Statesmen. The Web of Politics. Yale. P. 34.
16
Plato. Soph. 231b.
17
Ср.: Cicero. Academica. I, 5, 18.
18
См.: Athenaeus. Deipnosophist. X, 34.
50
гениталии неоднократно иносказательно называли «поросятами». В «Лисистрате»
спартанский вестник сообщает афинянину, что лакедемонские женщины поклялись
не подпускать к себе мужчин19. То, что в русском переводе стыдливо названо «смоковницами», в оригинале звучит как «ὑσσάκων» — слово, имеющее вполне определенное
содержание и, опять же, созвучное с обозначением свиней. В подобные игры кое-где
играет и Платон. Во второй книге «Государства», когда собеседники отказываются
всерьез принимать рассказ Сократа о «буколическом» существовании в деревенской
политии, они сравнивают жителей оной со свиньями20. Ряд деталей в предшествующих
словах Сократа подсказывает, что это сравнение вполне могло иметь характер соленой
эротической шутки в духе Аристофана21.
Приведенные аргументы показывают достаточно серьезную вероятность того,
что неназванный в «Политике» род — это все-таки свиньи, а царь в этом случае уподобляется свинопасу.
Книга Левит
Как известно, Ветхий Завет включает в себя жесткие пищевые ограничения,
к которым древние израильтяне приучались еще с детства. Запрет налагался и на потребление свинины — возможно, именно из-за убеждения в распущенности — и вместе с тем из-за какой-то странной близости людям этого животного. Конечно, книга
Левит объясняет это запрет по-своему, и совсем по-другому объясняют систему табу
современные богословы, религиоведы, историки, антропологи22.
Однако 11-я глава книги Левит (как, собственно, и 14-я глава «Второзакония»)
имеют одну черту, роднящую их с разделениями животного мира Платона и радикально
отличающую от систематизации животных, осуществленной Аристотелем. Разделения
проводятся дуальным образом (хотя и на другой основе — чистое-нечистое, разрешенное-табуированное). Различие оснований и целей деления не должны скрыть
от нас некоторого единства сознания Платона и религиозно-мифологического подхода
к olam’у древнееврейсих богооткровенных книг. В чем-то Платон (как и философия
в глубинном смысле этого слова) ближе к ним, чем к «позитивизму» Аристотеля.
Не ставя перед собой цели проанализировать характер диерезы 11-й главы
книги Левит, мы остановимся только на двух деталях. Во-первых, в пищу дозволено
потреблять лишь то, что оперено (даже если под оперением подразумевать шерсть
тельца и чешую или плавники у щуки). Все, что утеряло перья, становится греховным
и относится к более низкому рангу существования — подобно «полинявшей» душе
из «Федра». Заметим, что в отношении птиц, которые как раз «оперены», в книге Левит существует едва ли не больше запретов, чем в отношении других классов живых
существ. Это вызвано тем, что значительная часть пернатых трактуется как хищники,
19
Aristophan. Lysistr. Стр. 1000–1001.
См.: Plato. Republic. 373 d.
21
См.: O’Connor D. K. Rewriting the Poets in Plato’s Characters // The Cambridge Companion to
Plato’s «Republic». Cambridge, 2007. P. 84–85.
22
Система пищевых запретов, вероятно, связана и с системой жертвоприношений, установленных Моисеем. См.: Тантлевский И. Р. История Израиля и Иудеи до разрушения Первого Храма.
СПб., 2005. С. 113–117.
20
51
или как падальщики, и они явно не могут быть отнесены к тем, что находятся рядом
с человеком, и составить «таинственный» последний род деления.
Вторая деталь — это запрет на поедание свинины. Свинья обладает раздвоенным
копытом, а потому, казалось бы, должна войти в число «дозволенной» пищи. Однако
она — нежвачное животное, и именно это ставит ее «вне закона».
«Раздвоенность» копыта — в данном случае очень важная деталь. Упоминание
ее в Левит, так же как и в предложенном, но не проведенном, делении на 10-м шагу
диерезы, показывает, что для архаической классификации живых существ она была
очень важна. Косвенным подтверждением тому является и Аристотель, который
много говорит о расщепленных копытах как в «О частях животных», так и в «Истории
животных».
Но раздвоенными копытами из всех «несмешивающих породы», безрогих, нежвачных, и в то же время стадных существ, известных Платону, могут обладать только
свиньи. И с этой точки зрения они оказываются вновь естественными «соседями» людей вполне в соответствии с классификацией в разбираемых фрагментах «Политика».
Л И Т Е РАТ У РА
1. Campbell L. The Sophistes and Politicus of Plato. Oxford, 1867.
2. O’Connor D. K. Rewriting the Poets in Plato’s Characters // The Cambridge Companion to
Plato’s «Republic». Cambridge, 2007.
3. Plato. Dialogues. Vol. 4 — Parmenides, Theaetetus, Sophist, Statesman, Philebus. London,
1892.
4. Rosen St. Plato’s Statesmen. The Web of Politics. Yale.
5. Shorey P. A Lost Platonic Joke // Classical Philology, 1917. P. 308–310.
6. Тантлевский И. Р. История Израиля и Иудеи до разрушения Первого Храма. СПб., 2005.
С. 113–117.