ГОСПОДСТВО* Отвин Массинг [ФРГ]
реклама
ГОСПОДСТВО* Отвин Массинг [ФРГ] * Данной статьей мы завершаем ознакомление читателей журнала с «Политическим словарем" мюнхенского издательства «Пипер» (см. №№ 4, 5 «Полиса"). Перевод с немецкого и примечания А. Г. Арзаканяна. 1) Если попытаться дать негативное определение господства как права одних властвовать над другими, то суть его сводится к определенному социальному отношению. При этом отношении люди, имеющие право распоряжаться другими людьми, и те, которыми распоряжаются, находятся во взаимной, но асимметрически структурированной связи. Здесь возникают проблемы, давно ставшие дискуссионными в западной правовой философии, а именно: на чем основано это право распоряжаться другими, как и vice versa** — чем объясняется готовность людей подчиняться предписаниям власть предержащих? Как сами люди объясняют и оправдывают свое поведение, мотивы которого, несомненно, следует искать именно в отношениях господства и подчинения? В любом случае фактом остается то, что при всех исторически известных общественных формациях мы наблюдаем и пытаемся теоретически проанализировать некое извращенное соотношение, когда большинство населения той или иной страны как бы обречено на одну и ту же, неизменную социальную участь: оно вынуждено постоянно довольствоваться не только скудостью своих материальных ресурсов, но и ограниченностью социального выбора. И в то же время существует определенное меньшинство, которое какими-то известными лишь ему путями всегда находит возможности и средства избежать жестокой доли большинства. Эта асимметрия, на основе которой и определяется, — кому входить в господствующее меньшинство, а кому не входить, кто обладает властью, а кто ее лишен, и составляет основу структуры господства. Констатация очевидного факта — принадлежности одной части общества к «happy few»***, а другой его части к существующим в специфических рамках социального бытия — не умаляет, конечно, важности научного анализа и классификации взглядов на господство. Такой анализ показывает, что степень и качество наполнения «продуктовой корзины» человека зависит от характера социальной группы, к которой он принадлежит. Вместе с тем эта зависимость сама является выражением властных отношений, исторически сложившегося неравенства в распределении, и факторов, лежащих в основе этого неравенства. ** наоборот (лат). *** счастливому меньшинству (англ. ) 2) В своей социально-философской рефлексии исследователи систематически пытались выразить в точных понятиях рассматриваемое асимметрическое отношение, возникшее и развивавшееся исторически. Политологические теории, в которых анализируются предпосылки, формы проявления и последствия социального господства, отличаются друг от друга степенью моральной решимости и аналитического дистанцирования (т. е. объективности). Указанные качества только и могут удержать исследователей от искушения деисто-ризировать порожденные господством антагонистические отношения в угоду поспешной онтологизации последних или их нормативного, идеологического оправдания с позиций определенной партии. Важен и следующий аспект: готовность исследователей анализировать указанную асимметрию таким образом, чтобы теория рассматривала не только антагонистические отношения, но и оставляла возможность поиска путей выхода из заколдованного круга опредмеченного социального синтеза как из состояния «инфантильности», в котором люди задержались по своей собственной вине. В самом деле, поскольку теориям господства приходится считаться с тем, что любая форма обобществления не может быть интерпретирована как некое creatio ex nihilo*, а самого человека следует рассматривать как zoon politikan** (Аристотель, Фома Аквинский), то отсюда вытекает: развитие отношений господства (подобно его структуре) нельзя изолировать от системы естественного обмена веществ между человеком и природой. Равным образом теории господства нельзя изолировать и от противоречивых отношений человека с себе подобными в процессах производства и воспроизводства на основе (общественного) разделения труда (А. Смит, Д. Рикардо, К. Маркс). Этот обретший в ходе истории специфические черты процесс производства и присвоения структурирован и организован именно средствами господства. Будучи продуктом обмена веществ в обществе, господство одновременно является его катализатором. То, как организовано производство, включая снабжение сырьем и продуктами питания, условия отчуждения результатов труда определяют и структуры, и формы консолидации социальной жизни. 3) Семантика немецкого языка в таких словах, как домовладелец — Hausherr, владетельный князь или суверен — Landesherr, фабрикант — Fabrikherr, отражает процесс становления понятия «владеть»***. Здесь видно, сколь тесно понятие господства вплетено во всеобщую связь исторически сложившихся отношений (общественного) производства и воспроизводства. Они последовательно показывают путь человека: от «механического» (природного, естественного) обобществления — к высокоразвитым формам их «органического» (чистого) обобществления (Э. Дюркгейм) в мировой экономике при доминирующей роли капитализма. (Сравни предложенный Вебером принцип различения по признакам: домашний и наемный труд, помещичье землевладение и господство капиталистического предпринимательства. ) Политологические теории, которые держат в поле зрения процесс производства социального господства, являются, по крайней мере именно в указанном отношении, материалистическими по содержанию, если даже их по недоразумению считают идеалистическими. * Творение из ничего (лат) ** Общественное существо (греч. }. *** Немецкое слово «Herr» означает не столько «владелец», «хозяин», сколько «господин», откуда и термин «Herrschaft» — господство. Сохранить эту связь понятий в переводе невозможно. Сходная семантическая связь в русском языке — в паре «власть — владение». 4) Понимание характера господства как инструмента, организующего разделение труда в производственном процессе и определяющего этот процесс, не было чуждо уже античной философии, особенно если говорить о трактовках значения и полезности господства в налаживании продуктивного труда (Платон, Аристотель, Цицерон). Аристотель, например, создавал свою концепцию господства, опираясь на осмысление типичного для античности института рабства. Данный институт был характерной для того времени противоположностью господства. С помощью органицистской модели «тело — душа» этот мыслитель философски обосновал также необходимость организации общества на основе разделения труда (в аристотелевской версии — по образцу греческого полиса, в котором жил он сам). Подобную метафизику и построенную на ней философию государства можно рассматривать как рационалистическую — в той мере, в какой, путем моделирования «идеальных» действий рассудка и разума, ранний способ рационального структурирования общества объявляется высшей его формой; указанная метафизика рационалистична еще и потому, что она полагала «естественной» существовавшую систему общественного разделения труда, а следовательно, рассматривала в качестве необходимых для производства продукта и для определенного способа его распределения существовавшие властные и командные отношения (... ). 5) В условиях совершенствования натурально-хозяйственных форм удовлетворения потребностей, равно как и форм обобществления, основанных на патримониальном (наследственном) господстве (М. Вебер), в средние века усиливаются симптомы консервирующего влияния на общество государственно-философских воззрений. Начинают односторонне решаться теоретические противоречия, сформулированные еще в естественно-правовых учениях стоиков и их последователей, а также в раннехристианской традиции. Их положения были систематизированы и развиты патристическо-схоластической философией и этикой. Это позволяло идеологам церкви и феодализма, апеллируя к «благим» целям и к «хорошим» порядкам и опираясь при этом на естественно-правовые представления, подвергать критике институт господства. Подобная рефлексия способствовала уже своего рода революционным изменениям (Иоахим Флорский, Марсилио Падуанский, Жан Кидо из Парижа). Однако такие изменения были постепенно и последовательно сведены на нет и преодолены силами репрессивной стабилизации укреплявшихся форм сословного господства и его носителями. Последние, устанавливая принципы «государственного» порядка и дисциплины, как бы растворили эти идеи в идее телеологически упорядоченного мира. 6) Рассуждения о господстве получили идеологическую окраску par exellence* лишь тогда, когда стало возможным рассматривать господство как расплату за грехи (это можно проследить уже в воззрениях Августина и Лютера). Появившееся в мире из-за нашей греховности и для подавления порожденного ею рабского образа мыслей человека господство понималось теперь уже как бич Божий. Из этого, sub specie aeternitatis**, следовало также, что всю систему положительного права с ее принудительными порядками, привилегиями, владыками, судьями и палачами должно было немедленно привести в действие — в качестве инструмента установления порядка и обуздания коррумпированной природы человека и общества. Подобный подход не только развязывал руки централизованной властной силе. Массе верующих, т. е. адресатам этой властной силы, внушался дух покорности, терпения и безропотного послушания даже в случаях совершенно произвольных действий властей как исполнителей какой-то не понятной никому божьей справедливости (правда, вполне земными руками). * По преимуществу, преимущественно (фр. ). ** С точки зрения вечности (лат. ). В этой традиции, выходящей далеко за пределы учения Лютера о двух царствах, в такой же степени радикально разъясняется и легитимируется двойственный характер господства: оно понимается, с одной стороны, как долг по отношению к правлению, устанавливающему порядок, с другой же стороны — как покорность подчиненных. Власти предержащие стремятся внушить этим подчиненным, что такая покорность и есть образец добродетельного поведения. Для тех же, кто по своему служебному положению или по религиозно-церковному сану должен был проводить подобные воззрения в жизнь, последние являлись чисто инструментальными средствами для утверждения «идеальных» целей, ориентированных на всеобщее благо. Представители господствующих сословий, формулировавшие такие цели, рассматривали их как продукт и воплощение своего высокого интеллекта и на этом основании считали, что они могут представлять интересы и стремления всех. Вместе с тем людям, которым господство преподносилось как благо, не отказывали в ожидании хороших времен. Внушалось, что господство как земной и преходящий институт когда-нибудь исчезнет. Для этого необходимо только установление «царства свободы», которое, однако, судя по характеру обещаний, должно было быть отложено до греческих календ. 7) Как известно, Николо Макиавелли в своем произведении «Государь» указанный функциональный аспект феномена господства переосмысливает и излагает как инструкцию, как руководство для управления государством (равно как и Гоббс в «Левиафане», хотя Макиавелли использует другие предпосылки и делает другие выводы). Тем самым был создан определенный теоретический арсенал, которым бессовестно и цинично пользовались все поклонники культа насилия, начиная от Сореля и кончая технологами власти эпохи фашизма и сталинизма с целью теоретического обоснования пропагандировавшихся ими принципов вождизма. Но как только теоретики господства заглянули по другую сторону баррикад, на которых «сражались» подчиненные, и попытались изучить объекты господства, готовность последних к покорности и послушанию оказалась «подлинной загадкой» (Этьен де ла Боэси) и нуждалась в объяснении. За рамками понятия индивидуальной вины, за пределами телеологически морализирующего вывода о наличии какого-то «низшего» и «рабского» начала в сознании несвободных (чему простой антитезой мыслилось сознание господ) произошел «социологический поворот» в понимании института господства. Этот поворот, имевший своей предпосылкой включение в раннекапиталистическое производство широких народных масс в качестве непосредственных производителей, а также вывоз продуктов их труда на формировавшийся тогда мировой рынок, сделал возможным раскрытие диалектического соотношения «господин — раб» (Гегель). Таким образом, более раннюю попытку Руссо разгадать этот ребус (в «Рассуждении о начале и основаниях неравенства между людьми») дополнили новые и важные принципы и измерения. Позднее они были лишь углублены в рамках различных сфер знания, конечно с учетом изменившихся перспектив. Можно указать на психоанализ (Фрейд — «Психология масс и анализ человеческого «Я»» и др. произведения), на социальную психологию и на критическую теорию «структурного насилия» (Йохан Галтунг). Описанному направлению мысли противостоит давняя традиция, отражающая философию «князей» и выдвигающая против теоретиков понятия господства обвинения в «партийности», «предвзятости». Представители указанной традиции не пытаются отмежеваться от старых представлений о господстве и от отвратительной практики господства в прошлом, хотя и готовы признать необходимость некоторого его смягчения и улучшения; вместе с тем они неспособны узреть скрытые основы господства и подчинения. Таким образом, понятие господства, в особенности в его извращенном виде (многообразие форм такой перверсии показал еще Аристотель), издавна привлекало внимание всех теоретиков государства. Но привлекало прежде всего в той мере, в какой господство проявлялось как личное отношение. А это почти без исключения и имело место в действительности, на протяжении многих столетий. (История социально-революционных переворотов и история естественного права свидетельствуют об этом достаточно ярко еще со времен античности.) Поэтому господство как принцип подчинения становится объектом систематической критики лишь с того времени, когда человеку начали объяснять и внушать, что он по своей разумной сущности, а также в правовом отношении свободен, что он по самому своему определению не должен никого признавать «господином» над собой, если даже этот властитель легитимирован, узаконен теологией или облечен какими-то правами. 8) Западноевропейская естественно-правовая мысль не имеет ни малейших заслуг в выдвижении и разработке идеи о различии между личностным, сословно-наследственным господством и абстрактной легитимностью (М. Вебер) (независимо от того, идет ли речь о всеобщей законодательной норме буржуазного (гражданского) общества или легитимности бюрократического государства Нового времени). Необходимый теоретический анализ данной проблемы предприняли раннебуржуазные теоретики (общественного) договора Томас Гоббс, Джон Локк, Жан Жак Руссо и Иммануил Кант. Развитие такого теоретического подхода неразрывно связано с отделением сферы материального производства и капиталистического обращения от определенной уплотняющейся формы социальной сферы. Последняя в качестве политического феномена постепенно обособляется от социального тела как целостности и в качестве «государства» Нового времени принимает на себя функции социального синтеза и интеграции общества. Напротив, сословно-наследственное господство на базе помещичьего и крестьянского производства и воспроизводства развивалось лишь постепенно, исподволь, так как большинство (сельских) производителей из-за доминировавшего принципа «домашнего хозяйства» было приковано к земле. И в условиях появления капиталистического способа производства это большинство остается косным и неподвижным. Центральная политическая власть с помощью реорганизации и дифференциации должностей и функций постепенно, почти автоматически сосредоточивает в себе узлы прямых и обратных связей с обществом. Такое сосредоточение на основании формальных и материальных прав распоряжения и приводит наконец к появлению «государства» как определенной сферы sui generis*. Не случайно поэтому современные политические теории (если они вообще занимаются этим вопросом) наивно отождествляют господство как фундаментальное социальное отношение с политической властью. Наконец, понятие господства отождествляется с государством, понимаемым в качестве некоей нейтральной функции; государство же в свою очередь уравнивается с агентами (действующими лицами) политической и социальной системы. Вместе с тем старый вопрос о «добром правительстве» в рамках «хорошо налаженного порядка» в политическом сообществе (в таком виде он постоянно ставился в традиционной философской этике) не находит никакого отзвука и понимания в управленческих концепциях правителей-технократов. * С всего рода, своеобразный (лат. ) 9) Макс Вебер сделал наиболее радикальные выводы из того обстоятельства, что с самого начала Нового времени в ходе деперсонализации и растущей анонимности когдато весьма конкретных отношений господства само понятие господства стало просто научной абстракцией. Этот автор полностью абстрагировался от характерных особенностей, которыми ранее отличалось отношение господства. Речь идет о барском взгляде на вещи, о наличии крепостных крестьян, крупных земельных владений, о личной преданности, личной зависимости, наследственных отношениях и т. д. Определяя соотношение между господством и властью в том смысле, что с помощью господства как авторитарной командной системы можно умерить всякое сопротивление ему, М. Вебер не только допускает возможность в своей теории «цезаристских» решений. Более того, он строит общую теорию влияния и воздействия господства исключительно бихевиористского типа Наконец, представляют интерес предложенная Вебером абстрактная модель бюрократически структурированного процесса употребления власти и, в данном контексте, определение различных индивидуальных либо групповых мотивов, на основании которых функционирует схема «возбуждение — реакция». Именно здесь причины того, почему создатели теории ролей и теории систем (Парсонс, Мертон, Истон и др. ) в известном отношении восприняли эту концепцию М. Вебера, содержащую волюнтаристские нотки. С неменьшей легкостью веберовская трактовка господства как конкурирующих отношений между носителями авторитарных властных сил использовалась в теории властвующей элиты (Ч. Р. Миллс). Вместе с тем трудно установить, на что именно направлены волевые импульсы этих носителей авторитарных властных отношений, выражают ли они их «материальный», прагматический разум или их безрассудство. Точно так же сложно объяснить связь каких-то условий выполнения приказов и распоряжений властей с условиями жизни подданных, неизбежное сопротивление которых приходится преодолевать. Рациональность целеполагания формируется отнюдь не подданными. Тем самым веберовская социология, несмотря на ее просветительские «жесты», вновь приковывает наше внимание к старым асимметрическим отношениям. 10) С точки зрения стратегии исследования более важным поэтому должен бы показаться появившийся недавно интерес к тем компонентам отношений господства, которые можно описать как способность к повиновению. Стимулируемые социальнофилософскими и психоаналитическими исследованиями, ученые все чаще ставят вопрос о предпосылках, условиях и механизмах, а также издержках и следствиях бюрократического социального контроля. Общество уже ясно осознает как проблему то, что унификация индивидуальных потребностей, личностного поведения, временных и биологических ритмов людей — через приведение их в соответствие с требованиями сложившегося производства и воспроизводства — все больше приближает человека к морали «l'homme machine» (человек — машина). Именно определяемая системой и совершенно чуждая человеческому «Я» трудовая мораль прочно привязывает индивидов к системе общественных потребностей Даже досуг формируется моделью их собственного, овеществленного мира труда, создавая у людей впечатление, будто они бессознательно, тайно «движимы» неким инстинктом смерти (Бодрийяр) 11) Аналогичная теория господства обретает все более четкие очертания и в области международной политики. Данную теорию распространяют на такие отношения, как развитые и неразвитые страны, капитализм и зависимость, система индустриальных стран и третий мир и т. п. Связанная с этим проблематика своеобразной страновой «стратификации» оказалась в центре познавательных интересов ученых Если процесс социальной мобилизации (К. В. Дойч) можно понимать как изменение, переобоснование социальных, экономических и психологических связей и форм поведения (т. е. как процесс трансформации и перехода от традиционных обществ к современным), то в этом контексте господство можно определить в качестве тенденции к безусловному подчинению всепоглощающему капиталистическому мировому рынку даже анклавов слаборазвитых и отсталых стран. Вполне возможные альтернативы указанному процессу как бы заглушаются и гасятся соображениями рационализации. Является ли симбиотическая тенденция к интернационализации пока еще пространственно ограниченных процессов обобществления более сильной, чем обыкновенное «принудительное примирение» (Э. Блох)? Эта проблема могла бы стать предметом размышлений о функциях господства в наши дни.
