В данной статье рассматривает музыкальная культура

⇒ Искусствознание
М
УЗЫКАЛЬНЫЕ ТРАДИЦИИ МОНГОЛОВ
В СИСТЕМЕ РЕГИОНАЛЬНОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ
УДК 784
Ул з и й б а а т а р А р и у н б о л д
Московский государственный университет культуры и искусств
В данной статье рассматривает музыкальная культура Монголии, её музыкальные традиции. Показаны
истоки их развития. Выявляется специфика вокального жанра, вбирающего в себя элементы народной
монгольской культуры.
Ключевые слова: Центральная Азия, Монголия, музыкальные традиции, вокальный жанр.
Ulziibaatar Ariunbold
Moscow State University of Culture and Arts
MUSICAL TRADITIONS OF MONGOLS IN SYSTEM OF
A REGIONAL CIVILIZATION OF CENTRAL ASIA
This article describes the issues that reveal the musical culture of Mongolia. Disclosed musical traditions.
Showing the origins of their development. Revealed specific vocal genre, incorporates elements of folk,
Mongolian culture.
Keywords: Central Asia, Mongolia, musical traditions, vocal genre.
Монголия — сердце Центральной Азии, в
географическом и культурном значениях.
Сегодня это едва ли не единственное место
на Земле, где в столь ярком, можно сказать,
«классическом» варианте и в столь крупных масштабах сохранился весь комплекс
черт кочевой культуры. Условно можно выделить следующие слои музыкальной практики монголов: звуковой аспект охотничьей
и скотоводческой деятельности; музыкальная сторона семейно-бытовой и социальной
жизни; военная и путевая музыка; звуковое
содержание традиционных культов и шаманской практики; музыкальная основа эпоса
и других нарративных традиций; музыкаль1997—0803
ная практика ламаизма; придворная музыка и церемониальные традиции; городская
и традиционно популярная музыка; жанры
и виды монгольской музыкальной классики;
классическая музыка западного типа; популярная музыка западного типа.
Наиболее архаичные образцы звукового
творчества центральноазиатских кочевников можно найти в их традиционной охотничьей и скотоводческой практике. Это разнообразные зовы, кличи, напевы, используемые человеком в общении с окружающим
природным миром. Важно подчеркнуть, что
во всех скотоводческих обществах отношения между людьми и животными носят
ВЕСТНИК МГУКИ
4 (54) июль—август
2013
249—253
249
ISSN 1997-0803
♦
Вестник МГУКИ
♦
2013
♦
4 (54) июль–август ⇒
не только практический, но и эмоциональный характер и в значительной мере пропитаны ощущением магического контакта с
природой.
Помимо многочисленных образцов буквального или символического подражания
голосам животных с целью их приманивания, отпугивания или другого управления
их поведением, звуковой опыт кочевника
содержит объёмный, сложно разработанный кодекс голосовых сигналов, наигрышей, мелодий, просто звукосочетаний, которые складываются в особые «языки» общения человека с силами природы. Подобными
«языками» в том или ином объёме пользуются различные охотничьи, промысловые, пастушеские общества, то есть те группы людей, благополучие, а иногда и сама жизнь которых непосредственно зависит от контакта
с окружающей средой, будь это в урочищах
Югры, альпийских ущельях или знаменитых прериях американского Запада. Однако
только в Центральной Азии, как в уникальном «заповеднике» этого ценнейшего человеческого опыта, описываемый пласт культуры остаётся объёмным, внутренне многообразным и жизненно важным для целого
общества.
Подобная чуткость, умение погружаться в
состояние вслушивания неотделимы от способности испытывать особое восторженное
состояние, вызываемое ощущением слитности с природой, растворенности в ней. В подобном состоянии человек, стремящийся излить свою душу в звуках, прибегает, как правило, к нестандартным, необыденным способам высказывания, тем более, если он по
опыту знает реакцию среды и предвкушает
результат.
Удивительна в этом плане традиция так
называемого горлового пения, известная у
монголов под названием хоомий, у башкир —
узляу и особо развитая у тувинцев (имеющая
пять основных видов и множество разновидностей). Любопытный эффект многоголосия, достигаемый исполнителем хоомий,
основан на умелом использовании физической природы звука, его обертоновой струк250
туры. Понятие «пение» в данном виде творчества весьма условно, так как исполнитель
оперирует своим голосом как своеобразным
звуковым устройством, заставляя при помощи особой техники звучать обертоны много
явственнее, чем при обычном пении.
Более того, он умеет управлять этими призвуками, складывая из них порой довольно
сложные по мелодическим контурам напевы, напоминающие по тембру мелодичный
свист или звучание свирели. Всё вместе: эта
«призвучная» мелодия, постоянно тянущийся основной тон и, что уже зависит от
мастерства певца, один, два или более подголосков, едва слышимых, но придающих
звучанию сверкающую окраску, — составляет пленительную по своей тонкости, изяществу и многоплановости звуковую картину. Иногда в этой завораживающей звуковой
игре используется маленькая дудочка цуур,
помогающая усилить верхние обертоновые
мелодии.
Нужно сказать, что в мировоззрении традиционных кочевых обществ, наряду с другими реликтами, остались очень устойчивыми и многие архаические представления
о сверхъестественном происхождении и магической силе звука. Например, одной из
любимых традиций монголов является мелодический свист исгэрэх, известный также
в нескольких своих разновидностях (зубной свист, губной, нёбный, носовой и т.п.).
Однако далеко не во всякой ситуации любитель насвистывать мелодии рискнёт употребить своё искусство. Ведь это — способ
общения с владыкой ветров, и совсем некстати будет обратить на себя его внимание, находясь внутри юрты, или если идёт стрижка
овец, или хозяйки разложили шерсть для изготовления войлока.
Практику использования многообразных
звуковых кодов можно сравнить по значению с даром речи, столь велика её роль во
всём ж изненном устройстве кочевника.
Причём практическая целесообразность
этого опыта тесно смыкается с более специфической стороной жизни традиционного
кочевого общества — его верованиями, куль-
⇒ Искусствознание
тами, религиозными представлениями. К
числу наиболее стойких и значимых в культуре Центральной Азии традиционных культов, бесспорно, относится культ предков,
сыгравший здесь, как и во многих других цивилизациях, роль важнейшей базовой системы мировоззрения.
В течение длительного времени этот культ
определял психоэмоциональную и ментальную структуру сознания кочевых этносов, а
также многие аспекты их жизненного, земного поведения. За многие века существования прамонгольских и монгольских обществ
сформировался довольно сложный, иерархически выстроенный пантеон душ умерших
предков, считавшихся полноправными членами рода и составляющих вместе с живущими единую сакральную общину.
В этот пантеон, чтимый каждой семьёй,
входили духи мифических первопредков:
героя Борте-Чино (Сивого Волка) и его
жены Хо-Марал (Каурой Лани) или, по другой традиции, праматери монгольских родов Алангоа и её сына Бодончара; за ними с
XIII века встал дух Чингисхана, объявленный, по указу Хубилая, «великим предком
рода монгольских хаганов», затем следовали духи ушедших в иной мир членов данного
конкретного рода. Регулярно проводившиеся обряды поминовения предков призваны
были обеспечить на определённый период
поддержку покровителей рода.
Естественно, что все элементы этой акции
носили неслучайный характер: от территориальной точки, выбранной для контакта с
потусторонним миром, до напева-обращения к предкам и инструмента, его сопровождающего. Обряд поминовения предков,
судя по всему, до переломной эпохи XIII—
XIV веков был главной сферой концентрации культурного опыта монголов. Его значение не исчерпывается религиозными или
магическими функциями — длительное время этот обряд играл роль объединяющего начала внутри кочевых этносов, так как
был, во-первых, своеобразной формой осознания обществом своей истории [1, с. 39], а
во-вторых — великим моментом соборности
людей, разобщённых в обыденной жизни.
Совместное участие в обряде, напоминание каждому члену общества о его корнях
цементировали древний социум, заряжая
его мощной энергией родовых тяготений,
давая ощущение опоры, помогающее потом
каждому в одиночку преодолевать тяготы
степной жизни. Будучи своего рода центром
социальной и культурной жизни кочевого
общества Центральной Азии, обряд поминовения предков послужил мощным фактором
развития всей музыкальной культуры региона, так как именно здесь лежат истоки большинства важнейших музыкальных традиций
и типов звуковой экспрессии. В частности,
именно в этом обряде формировался тип
возвышенного, торжественного пения, сопряжённого со специфическим характером
звучания, найденным в поисках контакта с
миром духов, — это звучание стало впоследствии отличительной особенностью ведущего классического вокального жанра монголов уртын-дуу.
Подлинной жемчужиной монгольского
творческого гения, поистине уникальным
по своей самобытности жанром является
тип развернутой вокальной композиции, называемой уртын-дуу (от «уртын» — развитый, длинный, протяженный и «дуу» — голос, зов, звук, напев). Его самая характерная
черта — напряженный, сверкающий, расщепленный на множество сегментов звук, как
бы переливающийся из одной высотной зоны
в другую, рождающий ощущение упоения
красотой жизни. Созданный в звуковой среде степи, этот звук рассчитан на свободный
полет, на долгое любование игрой его многочисленных оттенков.
Общей чертой музыкальных культур кочевников можно считать пристрастие к нескольким определённым образным сферам,
связанным, как считает Дж. К. Михайлов, с
характерными психоэмоциональными комплексами, такими как потребность в периодическом самовосхвалении, тяга к саможалости и, наконец, привычка к регистрации и каталогизации окружающих явлений.
Действительно, музыкально-поэтических
251
ISSN 1997-0803
♦
Вестник МГУКИ
♦
2013
♦
4 (54) июль–август ⇒
форм, воспринимаемых как восхваление, у
кочевников много: это и бедуинский фахр, и
монгольский магтаал, и хвалебные воспевания победителей в соревнованиях, и распространённые по всему Ближнему и Среднему
Востоку разновидности панегирической
касыды.
Но даже в традициях, не прямо предназначенных для хвалебных целей, отчётливо
выражен дух гордости за свою принадлежность к племени воителей, всадников, вольных детей природы (подобное самоощущение отражено, в частности, и в уртын-дуу).
Для многих кочевых обществ жизнь как бы
делится на два главных состояния: «мирпокой» и «поход-война». Именно со вторым
состоянием связаны, как правило, хвалебные песни, отражающие возбуждённость,
мобилизованность общества. Комплекс саможалости также интересен не в буквальных своих проявлениях (плачи, траурные
песнопения), а в потребности кочевника
отождествлять себя с художественным образом сироты, скитальца, всеми покинутого горемыки. Один из самых трогательных в этом плане примеров — уртын-дуу
«Сиротинушка белый верблюжонок».
Привычка к каталогизации окружающих
явлений пронизывает многие жанры и виды
музыкального творчества кочевников. В песнях, сказках, сказах распространены перечисления разного рода примет внешнего
мира (географических объектов, названий
растений и животных, конских мастей, предметов снаряжения героя и т.д.). Указанное
свойство делает подобные образцы важным
источником сведений об истории и культуре
многих кочевых народов.
В уртын-дуу особенно ярко выражен ещё
один психоэмоциональный комплекс, который условно можно назвать «патриотический». Знакомство с большим массивом
музыкально-поэтических образов монголов
убеждает в том, что для данного общества,
традиционно ведущего, казалось бы, такую
неспокойную, непоседливую жизнь, одним
из важнейших мировоззренческих идеалов
является понятие родины, исконной род252
ной земли, к которой привязано сердце кочевника, как бы далеко он от неё ни уходил.
Вся система ценностей, воплощённая в звуковых образах, локализуется в этом ёмком
понятии.
В таком жанре, как уртын-дуу, мы находим несколько иное ощущение родины. Это
результат консолидации монгольских племён, осознания огромными массами людей
своего единства, а также следствие того,
что в эпоху наиболее длительных и далёких походов, многолетней службы воинов в
различных краях гигантской империи, образ родины расширился, вместив в себя всю
Монголию, и наполнился ещё более священным и эмоциональным смыслом.
Отметим ещё один психоэмоциональный
комплекс, вдохновлявший творческий гений многих кочевых народов. Речь идёт об
особом самоощущении кочевника в космическом универсуме, которое позволяет ему
буквально отождествлять себя с Вселенной,
чувствовать дыхание и звучание космоса, не
сомневаться в бессмертии своей души.
Отмеченные особенности музыкальной
культуры Центральной Азии продолжают
существовать и развиваться в наши дни, несмотря на то, что музыкальное мышление
данных обществ в XX веке подверглось немалым испытаниям во взаимодействии с мощным информационным поликультурным потоком, в освоении новых форм музыкальной
жизни.
Вступив в устойчивый контакт с западной
культурой (главным образом, через освоение
её советской модели), традиционные центральноазиатские культуры, оказавшиеся на
территории СССР, МНР, КНР, внешне переструктурировались. В результате вырос новый слой культуры, питаемый запросами новой местной интеллигенции и развитой системой его жизнеобеспечения, — слой классической и популярной музыки западного
типа. Объективно это явление можно было
бы считать ещё одним духовным приобретением данной культуры, если бы оно не оттеснило на позиции фольклора или, как принято было говорить, самодеятельного творче-
⇒ Искусствознание
ства собственное классическое искусство.
В настоящий момент стабилизировались
две взаимосвязанные тенденции: ориентация на дальнейшее вхождение культуры
Центральной Азии в мировую систему через завоевание всё более крепких позиций
в западной музыкальной жизни и, одновременно, активное восстановление исконных
традиций, вынесение заботы о возрождении
традиционных ценностей на государственный уровень. Зачастую эти две тенденции
смыкаются, например, в творчестве композиторов, обученных в западной системе, но
стремящихся воплотить в своих произведениях принципы традиционного музыкального мышления.
Примечания
1. Гумилёв, Л. Н. Поиски вымышленного царства / Л. Н. Гумилёв. — Москва : Наука, 1967.
2. Джангар / [коллектив авторов]. — Элиста : Калмыцкое книжное издательство, 1977.
3. Кондратьев, С. А. Музыка монгольского эпоса и песен / С. А. Кондратьев. — Москва : Советский
Композитор, 1970.
4. Неклюдов, С. Ю. Героический эпос монгольских народов / С. Ю. Неклюдов. — Москва : Наука, 1984.
5. Смирнов, Б. Ф. Монгольская народная музыка / Б. Ф. Смирнов. — Москва : Музыка, 1971.
*
253