Толерантность в современном российском православии

М.В. Силантьева
Профессор МГИМО (У) МИД России
ТОЛЕРАНТНОСТЬ В СОВРЕМЕННОМ РОССИЙСКОМ
ПРАВОСЛАВИИ
Проблема
толерантности
–
термина,
взятого
из
арсенала
новоевропейского переживания социальных последствий религиозных войн в
Европе, - отнюдь не случайно оказывается сегодня вновь и вновь выносимой на
общественное и экспертное обсуждение. Так, на повестке дня высших
государственных инстанций России - вопрос об ужесточении наказания за
оскорбление чувств верующих, инициированный известными событиями в
Храме Христа Спасителя и последовавшей затем бурной публичной дискуссией
в отечественных и зарубежных СМИ, акциями протеста во всем мире. Но
очевидно, дело не только в них. Если говорить по существу, проблема
толерантности оказалась выдвинута в центр общественного внимания не
единичным фактом (пусть даже обладающим большим провокационным
потенциалом). Это – результат значительных изменений в современном
обществе. В том числе, современном российском обществе.
Такие изменения можно анализировать в различных плоскостях, применяя
деятельностный подход («радикальное изменение форм деятельности в
обществе как следствие информационной революции»), функционализм
(«дисфункции общественного организма»), сравнительно-политологический
(«социальная аномия как следствие недостаточно продуманных реформ») и
религиоведческий («кризис ценностей и попытка опереться на сакральные
символы») подходы; социально-философский подход и метод компаративного
анализа
современной
философии
культуры
(«обеднение
смыслового
производства и поиски противоядия от этого») и т.д.
С другой стороны, любая качественная оценка происходящего неизбежно,
- если не прямо выводится, то хотя бы коррелирует, - с оценками
количественными. Пресловутые «100 млн. православных в Российской
Федерации», - пожалуй, наиболее активно критикуемая на сегодняшний день
заявка статистики. Главная претензия специалистов-религиоведов к ней – это
несоизмеримость реально числа воцерковленных православных верующих и
числа «сочувствующих» «за церковной оградой». Это позволило ряду
аналитиков (А.В. Черняев, С.Б. Филатов, С.Ю. Житенев - [См.: 1, 4, 6]) вполне
обоснованно утверждать, что подобные цифры – ни что иное, как «приписки»,
основанные на сознательном размывании понятия «верующий» в целях
форсированного укрупнения такой общественной организации, как РПЦ.
Имея возможность свободно перемещаться из храма в храм для участия в
таинствах (при отсутствии обязательного требования развернутого участия в
жизни конкретного прихода и необходимости строго и документированно, как
это было в царской России, отчитываться о частоте своих посещений храма),
верующие России современной как бы предоставлены сами себе, подотчетны
только Богу и своей совести. Такое положение дел, кстати, не устраивает в
полной мере не только критически настроенных ученых, но и многих
священников.
При этом за последние 5 лет произошло заметное изменение лексики
священнослужителей,
обращенной
к
пастве
(она
стала
заметно
«требовательнее», «в моду» вошло «обличение» (Б.К. Кнорре)). Усложнилась
обрядовая
часть,
касающаяся
процедур
(«треб»),
не
являющихся
обязательными для всех православных и составляющих особенности русского
православия
на
современном
«сочувствующим»
этапе.
православным,
Например,
посещающим
«захожанам»
храм
(т.е.
нерегулярно)
предлагается совершение нужных треб с условием, что они проведут в храме
больше времени, чем они первоначально рассчитывали («хотите освятить
крестик – отстойте молебен, тогда и поговорим»). Ряд священнослужителей
(очевидно,
по
благословению
своего
благочинного)
меняют
ритмику
богослужебных действий, растягивая по времени некоторые части литургии
(«Главы наши Господеви преклоним…»), а также предлагая православным
верующим при чтении утреннего и вечернего Правила (соответствующие
молитвы) «исполнять» его не 10-15 минут (как оно читается «сплошным
текстом», без особых остановок и пауз, выделяемых на внутреннее
осмысление), а в течение 1 часа и более.
Стоит отметить создание при православных храмах большого числа
Воскресных школ, семинаров, кружков и клубов (особенно – для детей,
молодежи и семейных). Здесь приоритет отдается просветительской (духовной
и в некоторой мере научной) работе самих прихожан и священнослужителей.
Изучаются древние языки (греческий, латынь, церковнославянский); основы
психологии и права, навыки хозяйствования (готовка, шитье, уборка и т.д.) и
коллективного творчества ( основы музыкально-хорового и изобразительного
искусства,
театральных
фотожурналистику)) и т.д.
постановок,
журналистики
(включая
Инициативные прихожане, стоявшие у истоков
организации и проведения данных мероприятий в случае успешной постановки
дела, как правило, после ряда лет (от 2 до 10, как сообщают интервьюируемые)
«вымываются» из участия в их работе. Это бывает связано как со сменой их
церковного
руководства,
так
и
с
появлением
«более
достойных»
руководителей, - например, из числа родственников уважаемых в приходе
клириков и мирян. В этом случае, конечно, неизбежны психологические
травмы. Однако сам принцип подобной ротации ничем не отличается от
приемов, характерных для любой другой сферы общественной жизни
современной России. Говорить о толерантном отношении в данном случае не
принято. Напротив, данное поведение описывается в терминах спасения –
человек не должен привязываться к «делу», к «людям» (чтобы не стать
«заложником» земных привязанностей). Переживание разрыва, с этой точки
зрения,
не
только
блокирует
гордость
(самодовольство
от
успешно
поставленного «дела» и «заносчивость» перед другими прихожанами). Оно
также
«заставляет
задуматься»
о
«вещах
невидимых»,
отрывая
от
привязанностей и «обращая к небу».
На епархиальном уровне (особенно в столичных регионах) отмечается
также повышенная активность в организации разного рода курсов, по типу
«повышения квалификации» в деле «организации организаций» - детских и
юношеских движений, катехизации и др. Слушатели - участники этих проектов
(спущенных сверху и выполняемых, за редким исключением, силами молодых
перспективных церковных чиновников) отмечают слабую теоретическую
подготовку преподавательских кадров, отсутствие в их лекционных и
семинарских занятиях действительно полезной и главное новой информации по
организационным, психологическим, собственно духовным и другим вопросам.
Толерантность
в
данной
среде
предстает
в
лучшем
случае
как
политкорректность, а в худшем – как откровенное лицемерие: церковная этика
и дисциплина не позволяет откровенно вслух оценивать эти процессы – ни их
исполнителям, ни их организаторам. Однако «за глаза» охотно называют вещи
своими именами. Дело спасения, в общем, не страдает и тут – если, разумеется,
«хулители» имеют мужество раскаяться в содеянном…
Меньшее число приходов работает со стариками (богадельни) и
тяжелобольными; лицами маргинального типа – психическими больными,
алкоголиками, наркоманами и бомжами. В отличие от протестантских
деноминаций, современная православная Церковь в этом вопросе полагается
исключительно на инициативу отдельных священников, их готовность к
жертвенному служению и способность обратить к подобному служению
некоторых из своих прихожан. Правда, в этом случае часто фиксируется
феномен сильной духовной и психологической усталости, который нередко
переходит у людей, не готовых в духовном и физическом смысле к
систематическому
исполнению
подобной
миссии,
к
проблемам
с
психологическим и соматическим здоровьем. Напомним: дело Церкви –
спасение, а не социальная работа сама по себе. Поэтому в тех приходах, где
названная работа ведется более-менее успешно, существует строгий отбор и
регламентация ее осуществления.
Попытки утверждения практики православной катехизации, правда,
упираются в кадровую проблему (не в меньшей степени, чем готовность
нужного количества людей найти время для прохождения необходимых
курсов).
Отдельным вопросом остается «православное участие» в образовательном
процессе [5]. Сегодня существует немало известных православных учебных
заведений церковного и мирского профиля. В числе последних – сильный, хотя
и весьма специфический Свято-Тихоновский институт, дающий прекрасное
светское и достойное духовное образование. Что, помимо плюсов, имеет и свои
минусы, поскольку предполагает от учащихся выполнения, фактически,
двойной нагрузки и потому требует от них большой психологической и
физической выносливости. Отдельный вопрос – «светская теология», вводимая
пока что на уровне кафедр в качестве структурного подразделения некоторых
вузов
(например,
Московского
государственного
лингвистического
университета (бывш. им. Мориса Тореза) и др.). Специалисты в данной
области,
как
предполагается,
не
будут
иметь
конфессиональной
принадлежности (?). Но ведь подобная постановка вопроса – либо прямой
обман (и тогда предполагается, что они будут православными). Либо – речь
идет о создании некоей «надрелигиозной» структуры. Но тогда – что это за
новая «религия религий»? Первый вариант, однако, более вероятен, знакомство с конспектами лекций, предлагаемых в рамках данного курса в
московских вузах (иногда он оказывается «совмещен» здесь с курсом
философии) показывает, что его читают православные люди, не имеющие
специального
богословского
образования,
но
при
этом
решительно
настроенные в плане осознания собственной духовной и просветительской
миссии. Интересен в этой связи также опыт некоторых школ. В частности, в
старинном русском городе Кострома на базе одной из школ при поддержке
епархии с успехом работает кружок «Юный теолог»(!). Как говориться,
комментарии излишни…
Толерантность (и прежде всего, в классическом смысле веротерпимости),
разумеется, не должна превращаться во всеядность. Знание национальной
культуры,
ее
системных
защищенность
личности,
элементов (включая
–
например,
за
религиозный)
счет
более
повышает
отчетливой
самоидентификации, позволяющей «держать в берегах» свою духовную и
телесную организацию. Но можно ли свести религиозность к набору
информационных констант (скажем, об иерархии ангельских чинов)? Или же
«духовность» имеет «таинственный», как выражались отцы Церкви, элемент, к
подобной информации несводимый?.. В последнем случае религиозность не
равна манипулятивной идеологичности по схеме парткомов из недавнего
советского прошлого – тех, которые, похоже, воспроизводятся на базе
«светской теологии».
Помимо
описанных
процессов
в
педагогико-просветительской
и
воспитательной деятельности Церкви на ниве отечественного светского
образования существует, как известно, два основных «потока». Первый – это
укрепление кадрового состава вузов за счет «православных людей».
рекомендованных
соответствующими
церковными
структурами
и
расставляемых на ключевые в административном аппарате вуза посты (отделы
и другие подразделения). Этот процесс начался не менее 15 лет назад. Однако
его усиление на данном этапе аналитики связывают с беспокойством
воцерковленных чиновников по поводу возможной смены государственной
идеологии,
«крутых
государственных
поворотов»
чиновников,
конфессиональных
закрепленных
сегодня
предпочтений
в
кодексе
их
неформального признания особой идеологической миссии РПЦ в Российском
государстве. Толерантность поведения таких чиновников не подлежит
сомнению. Они, насколько это показывает практика, на сегодняшний день (за
редким исключением) не допускают в своей профессиональной деятельности
никаких дискриминационных заявлений и действий в отношении лиц других
конфессий, представляющих как студенческую, так и преподавательскую
среду. По крайней мере, так обстоит дело на уровне деклараций, – если студент
и отчисляется за принадлежность к «неправильной» религии, это обсуждается в
кулуарах; основанием же его отчисление является не конфессиональная
принадлежность,
а
полученные
оценки.
Впрочем,
понятно,
что
административный ресурс в данном случае вполне в традициях системы
отечественного
управления
перекрывает
возможности
сопротивляться
отчислению исключительно с помощью добытых за годы обучения знаний.
Вытеснение
(или
«пропуск»)
преподавателей,
представляющих
иноконфессиональное мировоззрение, - если они имеют место - также
осуществляется по иным причинам, чем конфессиональная ориентация.
Нередко и в качестве реального психологического основания здесь выступает
не инорелигиозная ориентация сама по себе, а, например, определенные
стереотипы поведения представителей тех или иных конфессиональных сред, а
также особенности восприятия этих стереотипов в преподавательской среде.
Последнее включает в себя клановый характер поведения, отличающий
некоторые - не только этнические, но и конфессиональные - группировки;
отсутствие гендерной и конфессиональной толерантности и т.д.
Второй «поток» деятельности церкви на ниве образования – это прямое
участие в образовательном процессе на уровне школы и вуза, реже – колледжа
(бывшие ПТУ, в основном – медицинского или художественно-прикладного
профилей). Хотя церковь в РФ по-прежнему законодательно считается
отделенной от государства, а школа – от Церкви, в стране проводится политика
насаждения конфессиональных ценностей в образовательном пространстве
школы. Само по себе желание привить детям моральные, эстетические,
культурно-исторические
и
прочие
идеалы
–
здоровое
стремление
жизнеспособного социального организма [Ср.: 2]. Однако на фоне обнищания
значительной массы наших сограждан и неизбежном на этом фоне включении
механизма поиска «врага» во всяком чужом, введение конфессионально
ориентированных
курсов
(вместо
«справочных»,
конфессионально-
нейтральных) - это серьезный вызов как раз идеолого-ценностногму единству
Российской
Федерации,
стране,
как
известно,
всю
историю
своего
существования многонациональной и многоконфессиональной. «Проблема
платка»,
возникшая
в
школах
на
Ставрополье,
–
очередной
«натуралистический» ответ на «провокацию противопоставления», заложенную
в любом педалировании конфессиональной принадлежности того или иного
лица или группы лиц. Закономерно усиление внимания к конфессиональной
принадлежности граждан поликонфессиональной страны как к основе их
человеческой идентификации приведет к противопоставлению групп граждан
по конфессиональному признаку, а не к прагматически корректному
взаимодействию между ними. Особенно это касается детей, - ведь детский и
подростковый возраст отличает склонность к максимализму и радикальным
действиям. Хватит ли у большинства кадров, вовлеченных в преподавание
основ религий в соответствующих регионах элементарной грамотности и
мудрости для того, чтобы такое противопоставление не стало очагом очередной
напряженности? Эксперты отвечали на этот вопрос отрицательно еще 10 лет
назад, когда программа «Основы православной культуры» только стояла на
повестке дня для утверждения Министерством образования (для чего
требовалось одобрение «общественности» - чисто декоративное, как показала
практика).
Наряду с отмеченными печальными явлениями в школе, необходимо
констатировать наличие более оптимистических тенденций в российских вузах.
Предположительно 5-7 лет назад на высоком церковном уровне было, вероятно,
рекомендовано способным священнослужителям «сертифицировать» свои
мирские знания, сделать их «конвертируемыми» со светскими дипломами.
Разумно подобная конвертация не связывалась напрямую с «тратой времени»
на студенческой скамье светских вузов (благо, многие клирики «призыва»
1990-ых – 2000-ых гг. имеют неплохое и даже очень хорошее светское
образование). Косвенное свидетельство тому – определенное количество
способных к наукам пастырей, решивших получить степени кандидатов и
докторов наук по соответствующим гуманитарным направлениям (философия,
культурология, религиоведение, история, филология и т.д.). Диссертационные
исследования, выполненные в этом формате, отличаются в основном высоким
уровнем системного подбора эмпирического материала и, вместе с тем,
конфессионально ангажированным теоретическим его освоением. Появился
даже термин – «православная культурология» (С.А. Чурсанов), что, понятно,
вызвало дискуссии в профессиональной исследовательской среде и повлекло за
собой «парад» сходных терминологических инноваций (включая буддийское
религиоведение и т.д.). Не будем делать поспешные выводы: очевидно, проект
«стерильного» объективистского сознания ученого-гуманитария (сегодня, по
крайней мерке) не работает. Философия науки в 20 века не случайно поставила
вопрос о новом стиле научного мышления и особой форме научности,
отличающей гуманитарные науки от естественных. Вместе с тем, как известно,
была обоснована «неуничтожимость» субъективного фактора в изучении не
только социальных процессов, но и процессов в природе. Таким образом, уж
лучше давать себе отчет о своей конфессиональной (или духовной) ориентации,
чем опираться на нее скрыто, не имея четких представлений о том, куда такая
«опора»
может
завести.
Толерантность
при
изучении
православным
исследователем, например, Корана, предполагает научную честность и
добросовестность, а не спонтанную оценочность суждений. Если же говорить о
толерантности в отношениях с коллегами, здесь можно опасаться усиления в
перспективе «партий» исследователей, принадлежащих к тому или иному
конфессиональному
сообществу.
Чем
ниже
будет
научный
уровень
представителей таких научных сообществ, - тем более заметное и сильное
влияние будет оказывать на научную жизнь (как в собственном, так и в
организационном смыслах) конфессиональная принадлежность коллег.
Если говорить о проявлениях интолерантности в православной церковной
среде, то сегодня резче зазвучали слова в адрес интеллигенции, чья
«образованщина» и «мягкотелость» в очередной раз объявлены препятствиями
на пути спасения «строгого» и «простого» православного мира от суеты и
гордыни «мира сего». Вместе с тем, внутри церковной ограды с конца 1980-ых
гг. существовало (и существует вплоть до нашего времени) мнение, согласно
которому перспективным считается рекрутировать последователей «строгого»
православия именно из среды «средней» интеллигенции. Особенно -
из
учителей, где сравнительно невысокий уровень материального благосостояния
сопряжен с высоким чувством социальной ответственности, привычкой к
послушанию «старшему по званию» и способностью активно влиять на
подрастающее поколение – источник будущего для любой общественной
организации. Благодатной средой считаются также люди творческих профессий
(музыканты, художники и т.д.), имеющие несомненный опыт экзистенциально
окрашенных переживаний и тем самым подготовленных к восприятию
религиозных ценностей самой своей профессией. Кстати, некоторое количество
священнослужителей «призыва» конца 1980-ых - 1990-ых гг. вышло именно из
среды деятелей науки, культуры и искусства. В их числе – известный пастырь,
выпускник МГУ, кандидат психологический наук о. Борис Ничипоров (ныне
покойный). В бытность свою настоятелем Ильинской церкви он окормлял не
только ее прихожан (из числа жителей села Селихова Конаковского района
Тверской области), но также многих видных православных деятелей (среди
которых наиболее известен широкой аудитории, пожалуй, доктор исторических
наук, проф. А.Б. Зубов).
Согласно приходской мифологии, о. Александр,
служивший в 1990-ые гг. в Соборе Спаса Нерукотворного (ныне, как и ранее,
принадлежащего
Заиконоспасскому монастырю) на Никольской улице
в
Москве (храм, куда в бытность учащимся Славяно-греко-латинской академии
хаживал еще Михайло Ломоносов) в прошлом - один из руководителей
Московской филармонии. Отец Дмитрий Смирнов – в прошлом художник,
сокурсник «лианозовца» Оскара Рабина. Протоиерей Алексей Марченко,
настоятель храма Всех Святых г. Перми, - известный
историк,
доктор
исторических наук и.т.д.
Подводя итог, отметим, что политизация религиозных организаций, всегда
раскачивающая амплитуду интолерантности, проявляет себя сегодня в России
все более заметным образом. Не обошла она и православие. При этом баланс,
сохраняющий целостность любой структуры как ассиметричное распределение
центробежных и центростремительных тенденций, оказался существенным
образом нарушен. Эмпирические данные говорят о том, что поддержание
искомого баланса сегодня возможно за счет смещения акцента усилий РПЦ от
противопоставления секулярного и мирского – на противопоставление греха и
раскаяния, о чем неоднократно писал и говорил Святейший Патриарх Кирилл.
Такое противопоставление, конечно, выводит церковь из активного участия в
политическом процессе, делая ее «перпендикулярной» государству. А человека
– интолерантным прежде всего не к другим конфессиям или другим людям (в
том числе, и в рамках «своей» конфессии), а к своим собственным грехам.
Возможно, это и не очень толерантно по отношению к стремлению стать
основой «культурной легитимации» внутренней и внешней политики»
современного российского государства [3, с. 21-51]. Однако это, видимо, и есть
путь христианства, а не его национально-приватизированных вариантов и
прочих симуляций.
Библиографический список
1. Житенев С.Ю. Религиозное паломничество: межкультурные коммуникации и
цивилизационный контекст. Дисс. на соискание ученой степени кандидата культурологи.
М., 2012.
2. Кнорре Б.К. Конфессионально ориентированное образование в светском обществе.
Электронный ресурс: http://www.vob.ru/public/bishop/istor_vest/2000/5-6_9-10/1_21.htm
(дата обращения 02.11.2012).
3. Расторгуев В.Н. Горизонты культурной политики России. Тверь, 1992.
4. Филатов С., Лункин Р. Статистика российской религиозности: магия цифр и
неоднозначная реальность. Электронный ресурс:
http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Sociolog/Article/Fil_StatRossRel.php (дата обращения
02.11.2012). - В статье приводится анализ данных на 2005 г.
5. Черняев А.В. Журнал наука и религия: Церковь переходит в наступление по всем
фронтам. Электронный ресурс: http://www.mosadvent.ru/publications/794--q-q-qq?catid=64%3Asmi (дата обращения 02.11.2012).
6. Черняев А.В. Фальшивое исполнение симфонии // НГ-Религия, октябрь 2012.
Электронный ресурс: http://religion.ng.ru/printed/274499 (дата обращения 02.11.2012).