This paper describes the word order in ... (XVIIth century). This investigation proves that animacy / inanimacy of... Позиция атрибута и одушевленность существительного в истории

Позиция атрибута и одушевленность существительного в истории
русского языка
Ключевые слова: порядок слов, позиция определения, одушевлённость
существительного
This paper describes the word order in the Old-Russian business documents
(XVIIth century). This investigation proves that animacy / inanimacy of the noun
influenced on the attribute's position in a phrase. While D. Worth [Ворт 2006]
discovered this dependence in the Old-Novgorodian birchbark letters, we have
found it in Moscow and Pskov letters which proves that it was not only
Novgorodian peculiarity.
В
древнерусском
языке
положение
определения
относительно
определяемого слова было нефиксированным и могло определяться
несколькими факторами, такими, например, как часть речи определения или
лексическое значение определяемого слова. Д. Ворт [Ворт 2006] обнаружил в
новгородских берестяных грамотах еще одну закономерность: зависимость
от одушевленности / неодушевленности определяемого существительного:
при существительном, обозначающем живое существо, определение тяготело
к постпозиции (чаще всего это были термины родства, например, брат мой),
а при существительном, обозначающем предмет, — к препозици. Д. Ворт
предположил, что данная особенность, возможно, не была общерусской.
Попробуем установить, имелась ли эта зависимость в текстах, написанных
по-русски в XVII веке на разных территориях. К анализу были привлечены
документы, отражающие псковские, елецкие и смоленские говоры и язык
центра великорусской территории.
В псковских челобитных XVII в. обнаружена зависимость позиции
атрибута
от
одушевлённости
/
неодушевлённости
существительного
(исследовались рукописи РГАДА, фонд 1209, опись № 1253, ст. № 23349
1626 г., № 23350 1627 г., № 23351 1628 г., 23351а 1632 г.). Здесь её сохранили
притяжательные местоимения мои, свои, его: дядю моего № 23351а, л. 8, 9,
10; жена моя № 23351а, л. 8, но моег поместья № 23350, л. 120, по моему
челобитью № 23350, л. 204; № 23349, л. 48, 49; с дочерю своею № 23350, л.
100, но своеи дачи № 23350, л. 9; дети ево № 23350, л. 164, но ево дачею №
23350, л. 206. То, что позиция именно притяжательных местоимений зависит
от одушевлённости определяемого, возможно, объясняется тем, что
местоимения меньше, чем другие определения тяготеют к препозиции,
следовательно,
свободно
располагаются
после
определяемого
существительного.
В елецких челобитных (исследование велось по изданию [Памятники
1990]) и текстах сходного содержания, написанных в Смоленске (были
изучены материалы из издания [Памятники обороны Смоленска]), подобная
закономерность не найдена:
Елецкие тексты: маих бобылеи № 113, бабылишкавъ маих № 28; бестью
моему № 69, в моем бесчести № 69 и т.д.
Смоленские тексты: моих (государь) крестьянишак № 76, крестьян
моих № 76 (2 раза), у своего пана № 74, от пана своего № 74 (2 раза) и т.д.
В грамотах Василия Шуйского, цитируемых в сочинении XVII в., не
имеющем оригинального названия и озаглавленном исследователями по
первым словам «Иным сказанием» (примеры приводятся по изданию
[Русская историческая библиотека]), обнаружены остатки зависимости
положения определения (притяжательных местоимений нашь, мои) от
одушевлённости определяемого слова:
Постпозиция: боляромъ нашимъ С. 68, прародителей нашихъ С. 69, по
колѣнству нашему С. 69, бояре наши С. 70, бояре наши с.75, бояромъ
нашимъ с. 76, бояромъ нашимъ с. 76, бояромъ же нашимъ с. 76, бояръ
нашихъ с. 82, богомолцы наши С. 83, бояре наши С. 83, измѣнникъ мой с. 79,
волю мою (с.81, прародители мои С. 71.
Препозиция: наши грамоты С. 71, по нашему указу с.75, за нашъ грѣхъ
С. 66, (будетъ) моя воля С. 78, по моему хотѣнiю С.80.
Конечно, можно заметить однообразие примеров с постпозитивным
местоимением нашь (в основном, это словосочетание бояре наши) и
недостаточное количество примеров для местоимения мои. Но другие части
«Иного сказания», близкие к разговорной речи обнаруживают подобную
закономерность: в прелестных грамотах Лжедмитрия, которые
были
написаны во время осады Мурома и Москвы, бóльшая часть постпозитивных
притяжательных местоимений стоит с одушевлённым существительным (14
из 24), а препозитивные местоимения (10) употребляются только с
неодушевлённым существительным: боляре наши с. 48, нашего гнѣву с. 44,
(помня) свои души с. 44.
Похожая закономерность есть и в договоре Лжедмитрия с поляками,
цитируемом Василием Шуйским (или его соратником): из 13 примеров с
постпозитивным
притяжательным
местоимением
8
примеров
—
с
одушевлённым существительным, и 4 из 5 препозитивных местоимения
употребляются с неодушевлённым существительным: попы своя (держати)
с.91, своею рукою с.91. Следовательно, в XVII веке зависимость позиции
атрибута от одушевлённости / неодушевлённости определяемого слова еще
существовала и была представлена, по крайней мере, в псковском и
центральном регионах (южнорусские тексты её не демонстрируют).
Литература
Ворт 2006 – Д. Ворт. Одушевлённость и позиция прилагательного:
случай новъгородьскъ. Опыт микроисследования // Очерки по русской
филологии. М., 2006.
Памятники обороны Смоленска – Памятники обороны Смоленска 160911 гг. / Под редакцией и предисловием Ю. В. Готье, М. 1912.
Памятники 1990 – Памятники южновеликорусского наречия конца XVI
– начала XVII в. Челобитья и расспросные речи. / Под ред. С. И. Коткова, М.
1990.
Русская историческая библиотека – Русская историческая библиотека,
издаваемая Археографической комиссиею. Т. 13. Изд. 2-е, СПб, 1909.