СЛЕПЫЕ

СЛЕПЫЕ
Он стоял у выхода из метро и что-то бормотал. Пробегающие мимо бывшие пассажиры
не слышали его в грохоте и думали, что он просит денег, но, не видя шляпы, не
останавливались. Будним утром народу было как всегда много – сплошной поток спин,
плеч и голов, где таким же скорым шагом поспешал вон из подземного жерла одетый с
иголочки юноша, держащий под мышкой чёрную кожаную папку.
Он поравнялся с бормотуном у выхода, и до него долетело:
– Люди добрые, пожалуйста, проводите до Камаринской, люди добрые, пожалуйста,
проводите до Камаринской, люди добрые, пожа…
Молодой человек полуобернулся, и его тут же толкнули в левый бок. Он отскочил и
оказался лицом к лицу со слепым. Тот мгновенно уловил движение рядом с собой и
заговорил настойчивее.
У него были потухшие глаза под полуспущенными веками, небритый подбородок,
высокий лоб с зачёсанными назад волосами с редкой проседью. Он протянул свободную
руку (другая опиралась на трость), и щеголь с документами почти инстинктивно подал
ему свою; цепкая ладонь ухватила его холёную кисть.
– Вам куда?
– До Камаринской, до Вознесенской церкви, мил человек. Проводи, пожалуйста, будь
добр.
Юноша толкнул стеклянную дверь, и они вынырнули под солнечный свет.
– А где это?
– Надо по проспекту по Петербургскому, а там будет сход налево.
Голос был глухой, с хрипотцой, голова повёрнута в три четверти, взглядом обгоняя
провожатого на шаг, словно он боялся, что речь его пролетит мимо сверхзвукового
собеседника и выбрасывал фразы вперёд, с опережением.
Они вышли на проспект, но в какую сторону сворачивать?
– Иди против машин, – подсказал слепой.
– Тут двустороннее движение.
– Иди по этой стороне. Тебя как зовут?
– Павел.
– А я Николай. Коля. Мы туда ли идём, Пашенька?
– Куда показали, налево по проспекту. Это какой поворот будет?
– Не знаю, Пашенька. Я только третий раз сюда приезжаю. Сказали мне, – продолжал
он уже совсем свойским тоном, – в Вознесенскую пойди. Вот по средам я сюда теперь и
езжу. А ты не местный, что ли?
– Местный. Но Камаринской не знаю.
– Это ничего. Тут рядышком, Пашенька. Нам бы до службы успеть. Вишь, никто не
подходил. Все бегут; а сам я не доберусь, не вижу ничего.
Он помолчал.
– Долго что-то идём мы, Пашенька. Это какой поворот?
– Это Ясеневая.
– Не то, – он вздохнул. – А ту ли сторону мы приняли с тобой, а?
– Всё как вы сказали, – попытался успокоить его юноша. Он чувствовал, что
неожиданное приключение затягивается, к десяти он должен успеть в посольство, благо
отправился из дома загодя, но теперь не будет ни секунды про запас. Где же эта чёртова
Камаринская? Может, слепой ошибся и надо было направо свернуть?
– Вы проспект пересекали?
– Нет-нет! – запротестовал тот. – Тут близёхонько уже, ты не волнуйся, Пашенька.
«Как это он догадался, что я нервничаю?»
Так они брели мимо огромных рекламных щитов на заборе, мимо дворов, утопающих в
летней зелени под высоким июльским солнцем.
– А по пятницам я на Крестной, – опять заговорил слепой как ни в чём не бывало. –
Главное, нам до службы успеть. Можно было бы и дворами пробраться, да не знаю как. А
ты не знаешь ли?
– Я на Камаринской не был; даже не замечал ни разу, что такая есть.
– Есть-есть! Как не быть! – усмехнулся впервые его ведомый, показывая мелкие
желтоватые зубы.
– Сам я с Лисицына. Знаешь, где оно, Лисицыно?
– Деревня?
– Нет, Пашенька. Городок такой небольшой. Пригород. Бывшая деревня, видать… Я
там всю жизнь прожил и сейчас живу… Пенсия маленькая, вот добрые люди и
подсказали, где подают. В Лисицыно-то ни хрена не дадут, сами все как собаки голодные.
Здесь богато, здесь народ в церквы ходит. Это какая улица будет? – прервался он,
выстучав тростью край тротуара.
– Ражая, – прочитал Павел. «Ну и названия! Никогда не обращал внимания». – Знаете
такую?
– Нет, Пашенька, ничего я здесь не знаю.
Юноша опять забеспокоился. Может, слепой здесь впервые и наврал, что бывал в
церкви; ему кто-то рассказал, как ехать, вот и всё. Хотя зачем ему обманывать?
– Тут заборы всё слева, да?
– Да.
– Значит, правильно идём, – повеселел тот. – Ты не переживай, скоро уже доберёмся, а
ты по своим делам успеешь. Бог поможет, что не оставил сироту. Я ведь сирота,
Пашенька. С хлеба на воду…А воздух хороший тут!
Они как раз проходили мимо ветвей старой липы.
– Помню, в детстве вот так на солнышке играешь. Долго, заиграешься… А деревья у
нас во дворе. И потихоньку в тенёк прятаться начинаешь. Там и песочек прохладный, и
полежать можно… А я всё в камушки играл. Собирал камушки и рисунки разные из них
делал.
– Как мозаику?
– Не… Ну солнышко там кру́гом, с лучиками. Деревце. Так… Как воображал его…
Машинку там…
Павел бросил на него быстрый взгляд. На вид собеседнику было далеко за сорок. Он
улыбался,
глядя
теперь
прямо
перед
собой.
Они
шли спокойно, словно отец с сыном на прогулке. Только родитель был одет в пыльную
кацавейку и потёртые штаны, а на сыне блистал английский чёрный костюм-тройка.
Слепой пригрелся; шёл он, опираясь на руку Павла, уже вполне уверенный в
правильности маршрута, трость его постукивала размеренно. Прохожие огибали их за
несколько шагов.
– Сидишь себе так же, заиграешься… Травой тёплой пахнет. А ты камушки
перебираешь. И тут мамкин голос!
Он задрал голову, подставляя лицо солнцу. На сухих губах его блуждали улыбка.
– Громко так зовёт, далёко слышно, протяжно так. Ко-олька! Ко-олька! Я камушки
собираю в карман и иду на голос. А она знает и продолжает звать: «Колька!»
Так мы с ней жили. Недавно померла она, зимою. Вот мне и есть перестало хватать.
Хоть я ведь немного и ем-то… А добрые люди подсказали, спасибо…
Он осёкся, потому что трость просигналила конец тротуара.
– Какая улица?
– Камаринская!
– Слава богу! – он с облегчением рассмеялся.
Они повернули и побрели мимо двора. Улочка была тенистая, здесь обдавало
прохладой, и Павел представил, как в таком же тихом дворике лет сорок назад мальчик
Коленька сидел под деревом и собирал из камушков рисунки.
– А ты в Бога-то веруешь? – обеспокоился вдруг его спутник.
– Верю.
– Хорошо. Бог помогает, – важно ответил слепой, словно заученной фразой,
слышанную от кого-то, с интонацией такой поповской. – Виднёхонька она?
– Кто?
– Церква-то.
– Нет, пока дворами идём.
– Ничего. Скоро уже, ты не смущайся, Пашенька. Всюду теперь успеешь. Бог помогает.
Юноша только крепче сжал свою папку, вглядываясь в конец зелёной аллеи, пытаясь
разглядеть церковь, но вдалеке всё было залито солнечным золотом, это сияние
переливалось волнами тёплого воздуха и подрагивало у склонённых аркадою ветвей.
– Ты в церву-от зайди, Пашенька. Не пренебрегай, – увещевательно обратился к нему
слепой. – Хоть на пять минуточек. А я за тебя свечку поставлю. За здравие раба Божия
Павла.
– Зайду.
– Не пренебрегай, – вздохнул Николай. – Что, видна уже?
– Нет.
– Ах, нам бы до конца службы успеть, как народ выходить станет! А точно
Камаринская это?
– Точно. Здесь никуда не надо сворачивать?
– Не! Прямо, Пашенька, прямо ступай!
Во дворе не было ни души; работающие уже разъехались, а для бабушек и мам с
детьми, видимо, рановато. На деревянной скамейке с облупившейся краской, никем не
тревожимая, лежала большая серо-полосатая кошка. Авто совсем не было; они шли одни,
из
всех
звуков
–
только инвалидная трость, постукивающая по асфальту.
Вдруг деревья расступились, и улочка вылилась в небольшую площадь, во главе
которой высилась скромная на вид белая церковка. На паперти уже стояло несколько
нищих. Площадь была пуста.
– Она! Она! – радостно закивал Николай, словно уже увидел цель их путешествия.
– Маленькая, – заметил его поводырь.
– Невелика. Но подают хорошо. Люди здесь богатые.
Павел подумал, как по-другому звучит это слово в устах просящего подаяния.
Вот они уже приблизились к самым ступеням.
– Обязательно зайди, Паша, – понизив голос, сказал слепой. – А я помолюсь за тебя
здесь. Вот и пришли. Дай бог тебе здоровья.
Он как-то ловко взобрался наверх и занял место между двумя попрошайками, успев
даже кивнуть им. Павел прошагал в отверстую дверь, заметив, как Николай улыбнулся,
доставая из кармана и разворачивая скомканный полиэтиленовый пакет.
Внутри царил полумрак, запах ладана, прохлада и приглушённое пение в глубине за
иконостасом. Прихожан было в рабочий день немного, но не сплошь старушки; Павел
углядел пару неплохо одетых мужчин, группу женщин с детьми и студенток в миленьких
платочках. Он остановился наугад перед какой-то иконой. Постоял, посмотрел, не видя, на
таинственно поблёскивающее в разноцветных огоньках лампадок золото, выжидая какоето время ради приличия. Потом обогнул колонну. Никто не оглядывался, все лица были
устремлены на алтарь. Павел направился к выходу, торопливо выгребая из кошелька всю
мелочь.
На ступенях он резко шагнул к Николаю и ссыпал ему все деньги в мятый
полиэтиленовый пакет, который тот держал теперь двумя руками. Слепой отдал важный
поклон, высвободил правую руку и медленно перекрестился.
Павел сбежал по лестнице и помчался по площади до ближайших деревьев. Теперь
назад! Он кинул взгляд на свой ручной циферблат с мальтийским крестом – ни одной
свободной минуты – и почему-то оглянулся на церковь.
Паперть была в тени, из-за алтаря над маковкой вставало солнце. Оно слепило юношу,
здание маячило тёмным пятном с длинной тенью, в которой он теперь разглядел пару
голубей.
Отступая в зелень, Паша не отрывал взора от сияющей площади с тёмной массой
церкви, поднимающейся от неё к блистающему небу. Глаза его заслезились, он сморгнул
и опустил голову. Чёрные лакированные туфли смотрелись дико в свежей траве.
Он вдруг услышал, как вокруг зудят какие-то насекомые и неподалёку дует в
тоненькую дудку неизвестная птица. И представил себя: будто инопланетянин в своём
гладком с антрацитовым блеском костюме, белой рубашке и тёмно-синем галстуке с
тонкой косой бирюзовой полосой, только что телепортированный со своей космической
базы где-то в беспросветных недрах холодного бездушного океана, сжимающий под
мышкой плоский ледяной прямоугольник – то ли пульт управления, то ли навигатор – он
оказался посреди этой странной, чужой ему сцены, в зарослях нелепых недвижных
существ, среди которых прятались не менее несуразные, неправильные на его
геометрический лад, подвижные существа. Он развернулся и бросился вон из этого мира.
Вскоре, запыхавшись, он уже подходил к стройному ряду посольской ограды.
Мясистый полицейский в будке выставил землистое невыспавшееся лицо. Павел достал
пропуск.
Щёлкнул автоматический замок в железной двери, и раздался ровный зуммер. Павел
толкнул дверь. Территория посольства была пустынна, а само оно напоминало низкий
бетонный зиккурат, поставленный на свою приземистую вершину. Полосы тонированных
стёкол были слепы, но Павел знал, что за ними уже полно служащих. Он ступил на
безлюдную серую дорожку под перекрёстный прострел скрытых камер.
«Вот и мой спейс-шаттл», – подумал он, и в груди у него ёкнуло.