На трассе

НА ТРАССЕ
Кубометры, кубометры. Земля, глина, песок. Сгибаешься, разгибаешься. Сначала, вогнав
блестящее лезвие в грунт и набрав полную лопату, выбрасываешь землю подальше
вперед. Потом постепенно опускаешься глубже, насыпь растет, вот она уже выше головы,
и ты бросаешь землю вверх — все выше, выше, пока глубина рва не достигнет трех с
половиной метров.
Чтобы не израсходовать силы в первые же трудовые часы, я подбираю определенный
ритм работы и стараюсь не выходить из него. Все движения точно рассчитаны, ничего
лишнего. Войдя в ритм, можно копать таким образом долго, не ощущая большой
усталости. И только вечером, после работы, чувствуешь, как ноет окаменевшая поясница
и как тяжело двинуть рукой, будто держишь пудовую гирю…
Время от времени я делаю передышку: минуты две-три стою, опершись о древко лопаты.
Смотреть, как работает Оля, — одно удовольствие: она копает легко и красиво, одинаково
ловко всаживая лопату и в податливую землю, и в твердую глину. И хотя сама я тоже
наловчилась быстро орудовать лопатой, перевыполняя норму, все же я никак не могла
угнаться за Олей, нашим бригадиром.
Стояла жара, и мы работали полураздетые. От солнца на голове косынка или какойнибудь лоскут. Единственное платье, в котором каждая из нас приехала из Москвы,
приходилось беречь — должны ведь мы в чем-то возвратиться!
На трассе, протянувшейся на несколько километров, работали сотни девушек. Бригады
соревновались между собой, и первый наш ров был готов раньше, чем намечалось. Дня
через три мы собирались закончить и этот, чтобы копать такую же заградительную линию
в другом месте.
Мы знали, что эти оборонительные полосы должны на какое-то время задержать
продвижение вражеских танков. И с утра до вечера яростно копали. Копали и верили, что
фашистские танки непременно застрянут в наших рвах, если вообще им удастся сюда
прорваться.
До обеда оставалось еще полтора часа. Обычно в это время общий темп работы ослабевал:
действовала жара, сказывалась усталость. Неутомимая Оля была всегда начеку и
старалась подбодрить нас:
— Бабоньки, скоро перерыв! Давайте поднажмем! Вон соседняя бригада обгоняет нас…
И мы «поднажимаем».
Но вот кто-то из девушек радостно кричит:
— Девочки, смотрите, Красотка едет! Наконец-то!
Действительно, вдоль трассы, временами останавливаясь, плетется Красотка. Она везет
огромную бочку с водой для питья. Красотка умная лошадка: на повозке никого нет,
никто ее не погоняет, никто не говорит, когда и где остановиться, — она сама все знает.
Золото, а не животное. Неопределенной масти, с большими печальными глазами под
аккуратно подстриженной светлой челкой, она идет, понуро опустив голову, кивая в такт
каждому шагу, тощая, низенькая, покорная. Мы любим Красотку, которая честно и
добросовестно выполняет свою работу. Красотка это чувствует. Она знает, как нужна нам,
и от сознания этой своей необходимости полна собственного достоинства.
Мы с нетерпением ждем ее.
— По очереди, бабоньки! Не устраивайте столпотворения! — предупреждает Оля, зная,
что сейчас мы все бросимся к бочке.
Для нас Красотка — не только вода, но и случай на несколько минут оторваться от
однообразной работы, хоть как-то переменить обстановку.
— Внимание! — кричит Лена. — На абордаж!
Опа первая выскакивает из рва, но, подбежав к повозке, сначала останавливается возле
Красотки, ласково проводит рукой по морде, по шее лошади, и та, скосив на Лену умные
глаза, приподняв большую влажную губу над крупными зубами, улыбается.
— Красоточка, бедная! Жарко тебе… Лошадка моя хорошая, сейчас я тебя угощу.
Она дает ей кусочек сахара, который специально оставила от завтрака, — половину своей
порции.
Напившись воды, мы с новыми силами беремся за работу.
Однажды, в разгар работы после такого перерыва в небе раздался звук мотора и два
самолета на небольшой высоте выскочили из-за леска. Парой они стали набирать высоту.
— «Мессеры», — сказала я. — Что-то, наверное, задумали…
— По-моему, они улетают, — возразила Лена.
Поглядывая на пару «мессершмиттов», которые, казалось, уходили дальше на восток, не
обратив на нас внимания, мы продолжали копать: уже не раз узкобрюхие истребители,
свободно разгуливая над трассой, кружили и снижались, рассматривая, чем мы
занимаемся. И мы к этому привыкли.
Но «мессеры» не улетели, а, набрав высоту, стали разворачиваться и круто снижаться в
направлении трассы.
— Они пикируют! — воскликнула я.
— Зачем… пикируют? — спросила Лена, никак не предполагая, что самолеты могут
обстрелять нас, безоружных девчонок.
— Расходись! — крикнула изо всей силы Оля. — Живо!
Бросив лопаты, мы кинулись врассыпную, падая на землю где попало, а истребители,
спикировав на траншею и не сделав ни одного выстрела, круто, горкой, ушли вверх,
только земля задрожала от рева.
— Пугают, проклятые… Порезвиться захотели, гады! — сказала Оля.
В это время громко и визгливо заржала Красотка, перепуганная ревом моторов. Став на
дыбы, она дико озиралась, мотая головой, и вдруг бросилась вскачь прямо по полю, куда
глаза глядят. Повозка подскакивала на ухабах, громыхая, бочка качалась из стороны в
сторону, расплескивая воду, пока не свалилась на землю, а Красотка, слыша за собой
грохот повозки, еще больше пугалась и неслась неведомо куда.
— Красо-отка-а! — заорала Лена.
Она вскочила и, забыв обо всем на свете рванулась к лошади, но я вцепилась в нее обеими
руками и не пускала.
— Ленка! Куда?! Видишь — опять заходят…
— Дура! — крикнула Оля. — Лежи, тебе говорят!..
На этот раз «мессеры» выбрали своей мишенью Красотку и пикировали прямо на нее. В
ужасе смотрела Лена на обезумевшую лошадь, а я крепко держала ее за руки, боясь, как
бы она не вырвалась и не побежала…
Истребители снижались, рев моторов нарастал, а бедная Красотка, ошалев от гула,
надвигавшегося на нее откуда-то сверху, заметалась и резко повернула назад, опрокинув
повозку. Лошадь упала на колени и, безуспешно пытаясь встать, снова заржала дико и
протяжно.
Но рев снижающихся самолетов заглушил ее ржанье. Раздались пулеметные очереди, и
Красотка, последний раз дернув головой, рухнула на землю и затихла.
Лена закрыла лицо руками и горько заплакала. Я тоже готова была зареветь и до боли
кусала губы, чтобы не расплакаться.
— Ах, сволочи!.. — со злостью выдохнула Оля.
Низко пролетев над трассой, истребители выпустили еще несколько пулеметных очередей
и скрылись. С тяжелым чувством, жалея нашу бедную Красотку, мы стали подниматься с
земли, отряхиваясь, как вдруг услышали крик:
— Ой, девочки, Веру убили!.. Уби-ли!..
Я оглянулась на крик. Метрах в пятидесяти от нас на земле неподвижно застыла девушка.
Возле нее уже собрались подруги, остальные шли, бежали со всех сторон. Мы тоже
подошли.
Девушка лежала на боку, согнув ноги и повернув лицо к земле. Длинная темная коса
тяжело свисала с плеча. Под косой на затылке растеклось кровавое пятно: пуля попала
прямо в голову…
Все молча стояли, окружив убитую, и не знали, что делать. Я впервые так близко видела
мертвого человека, и у меня было странное ощущение нереальности всего происходящего.
Казалось, вот сейчас девушка встанет и, забросив косу за плечо, с удивлением скажет,
обведя собравшихся глазами: «Что это вы тут столпились вокруг?..»
— Ленка, помоги… — Оля приблизилась к убитой.
Девушку повернули на спину, сложили на груди руки. Я узнала ее — она училась на
втором курсе. Лена закрыла ей глаза и, сняв с головы косынку, прикрыла бледное
заострившееся лицо.
Подошла Зина, бригадир той бригады, в которой работала убитая девушка, и сказала Оле:
— Мы сами все сделаем…
Лена тяжело вздохнула, постояла. Губы у нее вспухли, под глазами оставались грязные
разводы. Сипловатым голосом она произнесла, ни к кому не обращаясь:
— Я пойду туда…
И она зашагала в поле, где одиноко лежала Красотка…