Коржевский Лекция 4
реклама
Коржевский Лекция 4 Смирение Поговорим сегодня о самом кратком и, значит, самом легком пути спасения. Кому не хочется узнать о самом легком пути? Мы всегда ищем легких путей в жизни, где меньше всего препятствий. Поговорим о добродетели, которая на этот путь ставит. Мы говорили с вами о муке, о тесте, сегодня поговорим о хлебе. Я говорю с вами притчами. Господь, когда учил, говорил притчами. Ученики спросили Его, почему Он говорит притчами. Он ответил, что им дано знать тайны Царствия Божия, а всем прочим внешним не дано, потому что они, слыша, не слышат, видя, не видят, не разумеют. А мы с вами собрались рассматривать легкий путь спасения. Об этом не всем можно рассказывать, поэтому я с вами заговорил притчами, чтобы ничего не было понятно. Или здесь нет внешних? То есть тех, кто не желает достичь спасения? Раз нет, то поговорим. Этот путь самый легкий, потому что самый краткий. Пророк Давид высказал его: «Смирихся, и спасет тебя Господь». Я говорил с вами о муке, тесте и хлебе. Мука – это покаяние, которое душу нашу истончает, стирает как порошок. Когда мука смешивается с водой – слезами, получается тесто. Когда душа, истонченная покаянием, «смешивается» с Богом, то получается тесто. Получая от Бога… это тесто пропекается и получается добродетель смирения, которое уже не возносится – тесто не поднимается, становится хлебом, вкусным и необходимым для жизни. Впрочем, я вас сильно-то не обрадую, потому что, как о смирении говорит Иоанн Лествичник, «никакое слово не может изъяснить его качество». Это качество безымянное. Если кто-нибудь хлеб не пробовал, то как объяснить ему вкус хлеба? Или вкус меда? Иоанн Лествичник пишет: «Кто думает одним сказанием своим просветить и научить не вкусивших сего самим делом, тот делает нечто подобное человеку, вознамерившемуся словами и примером дать понять сладость меда тем, которые никогда его не вкушали». Поэтому говоря о добродетели смирения, приходишь в затруднение, нет слов, чтобы ее описать. Что делать? Смиряться. Одно понятно, что эта добродетель для спасения необходима. Авва Дорофей в поучении о смиренномудрии пишет: «Некто из старцев сказал: «Прежде всего нам нужно смиренномудрие, чтобы быть готовым на каждое слово, которое слышим, сказать «прости», ибо смиренномудрием сокрушаются все стрелы врага и сопротивника». Давайте исследуем это слово. Почему старец сказал, что прежде всего нужно смиренномудрие? Почему не сказал, что воздержание? Апостол Павел пишет: «Подвизайся, от всех воздержится». Или почему не сказал, что первое – это страх Божий? «Начало премудрости – страх Господень». Или милостыня, или вера, ибо сказано «милостыней и верой очищаются грехи». Апостол говорит: «Без веры невозможно угодить Богу». Итак, если без веры невозможно угодить Богу, милостыней и верой очищаются грехи, если страхом Господним уклоняется всяк от зла и начало премудрости страх Господень, подвизающийся от всего должен воздерживаться, то как же старец говорит, что прежде всего нужно нам смиренномудрие и оставил все столь нужное? Старец хочет показать, что ни самый страх Божий, ни милостыня, ни вера, ни воздержание, ни какая-либо другая добродетель не может быть совершенна без смиренномудрия». То есть все остальные добродетели без смирения ничего не значат, поэтому прежде всего нужно человеку смиренномудрие. Или в другом месте он пишет: «Как корабль нельзя построить без гвоздей, так и спастись нельзя без смиренномудрия». «И для совершенства в добродетели опять же нужно смирение и святые, преуспевая, естественно приходят к смирению, как я всегда говорю вам, что чем более кто приближается к Богу, тем более видит себя грешным». Ни одна добродетель не может быть без смирения спасительной. Святой Иоанн Лествичник пишет, что многие «поучились спасению без прорицания, осияния, знамения и чудес, но без смирения никто не внидет в небесный чертог. Если увидим или услышим, что кто-нибудь в продолжение немногих лет приобрел высочайшее бесстрастие, верь, что такой… не иным путем, но сим блаженным и кратким». Тоже называет этот путь кратким. В чем состоит трудность объяснения этой добродетели? Человек постоянно совершает добрые дела, живет по-христиански, и он, конечно же, не может не видеть себя добродетельным. Как он может при этом видеть себя грешным, как он может смиряться и считать себя хуже всех, хуже всякой твари и прочее? Хуже даже бесов может ли он себя считать? Трудность состоит в том, что невозможно понять, как это происходит. Однажды к авве Зосиме пришел софист (философ, образованный человек). Софисты хорошо знали Священное Писание. Он задал ему вопрос несколько с иронией: «Скажи мне, как ты считаешь себя грешным? Разве ты не знаешь, что ты свят, что имеешь добродетели, не видишь, как ты исполняешь заповеди? Как же ты, поступая так, считаешь себя грешным?» Старец не находил ответа, только говорил, что не знает, что ему сказать, но считает себя грешным. Старец был прост, не учен, ему было трудно подобрать слова. Софист же настаивал на своем, тогда старец, не находя, как ему объяснить, начал говорить ему со святой простотой: «Не смущай меня, я подлинно считаю себя таким». Видя, что старец недоумевает, как отвечать софисту, я ему сказал, говорит авва Дорофей, не то же ли самое бывает и в софистическом и врачебном искусстве? Когда кто хорошо обучится искусству, занимается им, то по мере упражнения в оном, врач или софист приобретает некоторый навык, а сказать не может и не может объяснить, как он стал опытен в деле». Предположим, кто-то будет с вами говорить о живописи, рассуждать, как надо рисовать, научитесь вы рисованию? Нет, нужно делать, рисовать, тогда приобретается навык. Сначала плохо получается, потом лучше, но вы всегда остаетесь недовольны, так? Есть чувство несовершенства, хотя если сравнить с тем, что было вначале, может быть, это небо и земля. Итак, приобретается навык. Но как он приобретается, можно сказать? От делания. Так и смирение. От исполнения заповедей бывает некоторая привычка к смирению. Привыкает смиряться. Исполняет заповеди, видит свое несовершенство и постоянно смиряется, это входит в привычку. Это один из путей достижения смирения. Когда авва Зосима услышал объяснение аввы Дорофея, он обрадовался, обнял его и сказал: «Ты постиг дело. Так и бывает, как ты сказал». Софист, услышав эти слова, остался доволен и согласен с ними. Из муки и воды делается тесто, а из него хлеб. Смирение тоже заключает в себе три качества: покаяние, слезы и смирение по сути одно и то же, но имеют разные качества, свойства. Мы не можем сказать по существу, что такое смирение, также как не можем сказать, что такое Бог, потому что Он непостижим. А смирение – это именно Божия добродетель. Игнатий Брянчанинов так и называет ее – «евангельская добродетель, совокупляющая в себе силы человека воедино с миром Христовым, и она превыше постижения». Саму добродетель узнаем опытно, по мере приобретения ее, но и по приобретении она бывает непостижима. Ученик недоумевает, почему так, почему непостижима? Потому что божественна. Смирение есть учение Христово, свойство Христово, действие Христово. По этой причине невозможно объяснить по существу, но мы можем говорить о свойствах Божиих, поэтому можем сказать и о признаках смирения. Само их описание помогает человеку ступить на этот путь. Как научиться смирению? Вообще эту добродетель поймет только тот, кто ее приобретет. Пока не приобрел, не поймет, что это такое. По мере опытного ее познания человек понимает, что это такое. Где можно учиться смирению? Иоанн Лествичник пишет, как можно научиться. Он приводит слова Спасителя «Научитесь не от ангела, не от человека, (не из книги, не в университете, добавим мы), но от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем». Вот уже и секрет раскрыт. Как все просто. От Него можно научиться смирению, то есть если Господня благодать в человека вселяется, то Он его невидимо, незаметно научит смирению. Больше никто этому не научит. Следствие этого – «яко обрящете покой душам вашим», мир в душе, спокойствие, хоть кол на голове теши. Как говорил один старец, если даже небо соединится с землей, смиренный не смутится. Он будет спокоен, даже глазом не моргнет. Вот что такое смирение. Смирение – добродетель, присущая только православным. Его не может иметь еретик, человек вне Церкви, то есть человек, не соединяющийся со Христом. Человек, идущий против Церкви, не знающий Христа, не может иметь этой добродетели. Об этом говорил Иоанн Лествичник: «Смирение нельзя найти в еретиках, как невозможно пламени происходить от снега, еще более невозможно быть смиренномудрию в иноверном или еретике. Исправление этого принадлежит одним православным, благочестивым и уже очищенным». Значит, учение о смирении всяких Францисков Ассизских, который о себе так писал, разных Терез, католических святых, тем более сектантов, приверженцев восточных религий неверно – в них этого нет. Качество только православное, и то не у всех бывает. Как писал Иоанн Лествичник – у благочестивых и уже очищенных, только они могут иметь эту добродетель. Одно дело совершать смиренные поступки и казаться смиренным, другое дело – быть смиренным на самом деле, в сердце. Есть как бы некоторые степени смирения. Например, Симеон Новый Богослов пишет: «иное есть говорить смиренные слова, иное – иметь смиренное мудрование, иное опять есть смирение, а иное – цвет смирения, иное – год его, иное есть красота плода его, а иное – сладость его, а иное действие, бывающее от плода сего. Это есть дар Божий». Может ли человек иметь в себе смирение, легко ли ему эту добродетель иметь? Путь этот легкий, но вся трудность в том, чтобы на этот путь встать. То есть когда человек приобрел смирение, тогда уже больше делать нечего. Святые отцы говорили: «Покаяние восставляет согрешившего, плач стучится во врата, а смирение отверзает оные». Врата царства небесного. Смирение прямо вводит в царство небесное. Иоанн Лествичник поясняет: «Не постился я, говорит царь Давид, не бдел, не лежал на голой земле, но смирихся и спасе меня Господь». То есть если человек приобретет смирение, ему уже эти подвиги и не нужны. Но человеку действительно трудно приобрести эту добродетель. Григорий Нисский замечает со скорбью: «Никто да не почитает нетрудным и удобоприобретаемым преуспеяние смирения. Напротив того, какое дело труднее всякого какого бы то ни было добродетельного предначинания и для естества нашего нет другого такого же зла, как недуг, производимый гордостью. Страсть превозношения прерождена почти всякому, кто принадлежит человеческому роду. Всякий, кто имеет человеческое естество, по сути своей горд». И даже авва Макарий высказал такую мысль, что даже у самых совершенных есть нечто гордостное, то есть даже самые святые не могли полностью избавиться от этого порока. Поэтому смирение трудно приобретается. Как же ступить на этот путь? Есть ли какие-то правила, чтобы достичь смирения? Хотя духовную жизнь нельзя полностью регламентировать, но все, что содействует смирению, нужно использовать. Иоанн Лествичник называет «жилы» смирения. Воспитанию смирения помогает, первое, нестяжательность, второе – уклонение от мира, дальше – утаение своей мудрости, простота речи («Простите! Благословите!», больше ничего не надо), прошение милости, изгнание дерзости (например, грубые, резкие слова, обращение на ты, по имени, толкать – Амвросий Оптинский сказал: «толкнул кого-то пальцем – десять поклонов», кричать, вырывать из рук, в глаза смотреть бесстыдно), удаление многословия. Еще святой Иоанн называет телесные труды (посуду мыть, пол мыть), благочиние в поведении внешнем (чтобы не было манерной походки, не сидеть нога на ногу – так в Египте сидели блудницы, на ноге у них была цена, сейчас многие привыкли так сидеть. У Арсения Великого была привычка сидеть нога на ногу, хотя он уже был отшельником. К нему пришли отцы, а он так сидит. Им неудобно ему об этом сказать, а отучить надо. Тогда они договорились: один ученик так сел, а старец его отчитал при Арсении, и Арсений перестал так сидеть. Но в лицо ему не говорили. Никогда не надо обличать человека в лицо). Главное же выделяет Иоанн Лествичник – это послушание и право сердца, когда совесть человека не упрекает ни в чем по отношению ко всем – людям, себе, вещам. Послушание – главное, что приводит к смирению. Не только начальству, но и равным, и низшим себе. Отсечение воли очень содействует смирению. А самый легкий путь к смирению – самоукорение. Святые отцы много этим занимались. Человек, который себя укоряет, обычно других не укоряет. У аввы Дорофея есть целое учение о том, чтобы укорять не других, а только самого себя. Он рассказывает случай. Однажды пришли к нему два брата, скорбевшие один на другого. Старший говорит о младшем: «Когда я говорю ему чтолибо сделать, он скорбит, а я тоже скорблю, думаю, что если бы он имел ко мне доверие, любовь, то принимал бы мои слова с уверенностью». Младший отвечает: «Прости, авва. Он говорит мне вовсе не со страхом Божиим, но повелевает, как властелин. Я думаю, потому и не располагается к доверию сердце мое». Заметьте, они друг друга не укоряют. Или другие двое, скорбели друг на друга и, поклонившись один другому, не успокоились. Бывает ссора, говорят друг другу «прости», но в сердце не простили. Двое таких пришли к авве Дорофею. Один говорит: «Он не от сердца поклонился мне, и потому я не успокоился». Другой оправдывается: «Так как он не был приготовлен любовью ко мне, когда я у него просил прощения, то потому я и не успокоился». И авва Дорофей пишет: «Видишь ли, господине, какое смешное суждение. Бог знает, как я ужасаюсь, что и сами изречения отцов наших мы потребляем сообразно с лукавой волей нашей для погибели душ наших. Каждому из них надлежало возложить вину на себя самого, и один должен был сказать: «Так как я не от сердца поклонился брату моему, то поэтому Бог не расположил его ко мне. Другой: так как я не был приуготовлен любовью к брату моему прежде нежели он просил прощения, то посему-то Бог не расположил его ко мне. То же первые. Один должен был сказать: «Я говорю властительски, поэтому Бог не располагает брата ко мне». А другой должен был помышлять: «Брат мой со смирением и любовью приказывает мне, но я не послушен, не имею страха Божьего. По этой причине, что они друг друга не укоряли, они укоряли других. Видели причину скорби в другом и не имели успокоения, не получали пользы». Это болезнь – мы всегда требуем исполнения заповедей от других по отношению к нам. «Он должен меня любить, он должен был сделать так, а он не сделал». А от себя мы обычно не требуем исполнения заповедей по отношению к другим. Видите, нужно все наоборот делать, самому идти навстречу первому, а не ждать этого от других. Нет самоукорения. Также отцы учат не оправдываться никогда, даже если не виноват. Если виноват, не оправдывайся. Апостол Павел пишет, «ибо то угодно Богу, если кто, помышляя о Боге, перетерпит скорби, страдания несправедливо, ибо что за похвала, если вы терпите, когда вас бьют за проступки. Но если дело добро и страдаете, тогда это угодно Богу». Если ругают ни за что и в это время смиряться, тогда это заслуга. …Был какой-то Ефрем-эконом, она с ним соблудила, а вину свалила на Ефрема Сирина. Принесла ребенка и указала, что он отец его. Ефрем Сирин взял ребенка, у всех прощения попросил и пошел с ребенком. И ходил с ним несколько месяцев, потом уже впоследствии он вышел на амвон и сказал ребенку: «Прорцы, кто твой отец». И ребенок двухтрехмесячный говорит: «Ефрем-эконом» и после этого умер. Вот пример, как человек взял на себя вину, которой не имел. Таких примеров много. Макария Египетского тоже обвинили в том же: «У тебя есть жена, ты плетешь корзины с утра до вечера, чтобы прокормить семью, детей». Отцы никогда не оправдывались, если их обвиняли в чем-то. Но если это касалось Православия, если их обвиняли в еретичестве, тогда они не молчали. Это единственный случай, когда нужно защищаться. Когда дело касается вероучения. Про авву Агафона известный случай. Пришли к нему некоторые, услышав о великой его рассудительности, желая испытать, не рассердится ли он. «Мы слышали о тебе, Агафон, что ты блудник и гордец». Он отвечал: «Да, это правда». Они опять спрашивают: «Ты, Агафон, пустослов и клеветник» – «Я, точно». «Ты, Агафон, еретик» – «Нет, я не еретик». Потом у него спросили, почему он с первыми обвинениями согласился, а с последним – нет. Он отвечал: «Первые пороки я признаю за собой, ибо это признание полезно душе моей, а быть еретиком значит быть в этом учении не от Бога, а быть в этом учении не от Бога я не хочу». Нельзя сказать, что первые проступки он не имел – на деле не имел, а в помыслах все равно имел, страсти его мучили, тем более если человек подвизается, он, не делая уже грехов, в помыслах постоянно видит эти страсти и в многочисленном количестве (блудные помыслы, осуждения и пр.). Чем человек святее, тем больше он эти помыслы замечает, и он говорит, что он такой есть на самом деле. Здесь ведь не уточняется степень блуда. Поэтому он на себя не клевещет, он действительно блудник. Известно изречение Василия Великого, этого столпа Православия. Ефрему Сирину в видении было показано, каков есть Василий Великий, - огненный столп от земли до неба. Его даже при жизни называли богом. Так он про себя говорил: «Я жены не познал, но я не девственник», то есть человек постоянно в себе видит поражение нечистых мыслей. Он видит себя грешником и этим приобретает смирение. Как узнать, достиг ли человек смирения, каковы признаки? Тихон Задонский пишет о знаках смирения: первое – познать истинное свое окаянство, бедность, признать это сердцем; второе – не презирать никого и самого подлейшего, не осуждать не только словом, но и мыслью; чести, славы не искать, хоть и подается; терпеть без роптания охотно всякое презрение, бесчестие; доброхотно и усердно повиноваться… не токмо высших, но и равных, и меньших (смирение, как любовь, ко всем склоняется); с низшими обходиться как с равными себе и не почитать себя за высшего и лучшего от них; окаяннейшего в себе иметь и грешнейшего паче прочих. Примечается также смиренному непрестанная алчба и жажда Божией благодати. Иоанн Лествичник тоже говорит о признаках смирения. Он называет три степени смирения. Первое – если в истинном чувстве души будем думать, что каждый ближний наш превосходнее нас, то милость Божия недалека от нас. Еще больше смирения имеет тот, кто, будучи укорен другим, не уменьшает к нему любви, но меньшую степень смирения проявляет тот, кто только сам себя укоряет, ибо кто не стерпит поношения от себя самого. То есть сам себя человек всегда может укорить, а когда другой укоряет, тогда труднее. Другая степень – если же кто говорит, что он ощущает благовония сего мира и во время похвал, хотя мало движется сердце (то есть не отвращается от похвал), то да не прельщает себя. Никакого смирения в нем нет. Если человек выше подавается, то начинает ненавидеть тщеславие, перестает видеть чужие прегрешения (он не видит зла в других, все ему кажутся святыми). Есть поучение: Антоний Великий молился в келье, ему был глас: «Антоний, ты еще не пришел в меру кожевника, живущего в Александрии». Антоний всю жизнь подвизался в пустыне, постился, молился днями, ночами. Услышав это, старец встал рано утром, взял посох и пошел в Александрию. Когда он пришел к указанному мужу, тот крайне удивился, увидев у себя Антония. Антоний говорит ему: «Поведай мне твои дела, потому что из-за тебя пришел я сюда». Кожевник отвечал: «Не знаю за собой, когда я сделал что-либо доброе. По этой причине вставал я рано с постели, прежде чем выйду на работу, сам себе говорю: «Все жители этого города от большого до малого войдут в царство Божие за свои добродетели. Я один пойду в вечную муку за мои грехи». Эти же слова повторяю в своем сердце, прежде чем лягу спать». Услышав это, блаженный Антоний отвечал: «Поистине, сын мой, ты, как искусный ювелир, сидя спокойно в своем доме, стяжал царство Божие. А я, хоть всю жизнь провожу в пустыне, но не стяжал духовного разума и не достиг меру сознания, которую ты выражаешь своими словами». Видите, человек, даже занимаясь обычным делом, достиг совершенства такого, как авва Антоний. Такой же случай был и у Макария Великого. Ему тоже был глас о том, что он не достиг того, чего достигли две женщины. Он тоже пошел к ним, спросил, как они живут. Женщины хотели уйти в монахини, но мужья их не отпустили, и они в семье достигли такой степени смирения, что их поставили в пример авве Макарию. Единственной добродетелью – смирением. Смирение может без других добродетелей человека спасти, без остальных подвигов. Не постихся, не бдех, а смирихся и спасе тебя Господь. Каковы еще признаки смирения? Смиренный не тщеславится, не гордится, не установляет собственной своей воли, прекословия, повинуется истине, смирение не завидует успеху ближнего, напротив, радуется сорадующемуся, плачет с плачущими, почитает не только высших, но и низших, не ссорится, если услышит выговор, не ропщет. Если будет заушен (по затылку получит), не выйдет из терпения, потому что он ученик Претерпевшего за нас крест. Ненавидит самолюбие, не домогается первенства. Смирение состоит в том, чтобы человек считал себя грешником, неправедным и настаивал на своем слове, отсекал свои похотения, очи опускал долу, переносил обиду, ненавидел честь, покой и всем говорил: «Прости мне». Но нужно отличать, братья и сестры, смирение от смиренничания. Есть ложное смирение. «Простите, благословите», а на самом деле иное. Сейчас многие христиане держатся такой заповеди: «Зачем смиряться самому, если можно смирить другого и этим доставить ему пользу?». Признак смирения – смиренный никогда не считает себя смиренным. Один премудрый старец духовно увещевал гордящегося брата. Говорит ему: «Ты гордый, смиряйся». Тот ему говорит: «Прости мне, отче, я не гордый». Мудрый старец возразил: «Чем же яснее ты можешь доказать, сын мой, что ты горд как не тем, что говоришь – «я не горд». Другой старец примерно ту же мысль высказывал, правда, несколько шутливо: «Если монах говорит, что у него есть смирение, у него его нет. Если он говорит, у меня нет смирения, оно у него есть. Вот у меня, например, нет никакого смирения». Исаак Сирин пишет: «Кто истинно смиренномудр, тот, будучи обижен, не возмущается, не говорит ничего в свою защиту о том, в чем он обижен, но принимает клеветы как истину, не старается уверять людей, что он оклеветан, и просит прощения. Иные добровольно накликали на себя название блудных, не будучи таковыми. Другие терпели наименование прелюбодеев, будучи далекими от этого. Иные, чтобы не прославляли их за превосходные правила жизни, соблюдаемые ими в тайне, представлялись в образе юродивых, быв растворены божественной солью и не поколебимы в своей тишине, так что на высоте совершенства своего святых ангелов имели провозвестниками своих доблестей. Ты думаешь о себе, что есть в тебе смирение, но другие сами себя обвиняли, а ты, другими обвиняемый, не переносишь всего и провозглашаешь себя смиренномудрым. Если хочешь знать смиренномудрие, ты испытай себя в сказанном, не приходишь ли в смятение, когда тебя обижают». Исаак Сирин здесь говорит, что некоторые даже представлялись в образе юродивых, чтобы не видели их смирения. Есть такой случай. К авве Симону, одному из великих египетских отцов, должен был прийти кто-то из начальства. Братья предупреждают: «Авва, приготовься», то есть приберись в келье, оденься и так далее. Он говорит: «Ладно, приготовлюсь». «Надев на себя платье, сшитое из многих разноцветных лоскутков, взяв в руки хлеб с сыром, авва сел у двери и ел (для отшельника сыр – то же, что для монаха мясо есть)». Пришел начальник со свитой, посмотрели на старца с презрением и сказали: «Это-то отшельник, о котором мы слышали?» и тотчас удалились. Человек скрыл свою добродетель. О ложном смирении. Смиренный не видит себя смиренным, будет считать себя тщеславным, гордым – это признак истинного смирения. У Игнатия Брянчанинова есть статья «О истинном и ложном смиренномудрии». Он пишет: «Ложное смирение видит себя смиренным, хвалится своим состоянием». Есть ли в Священном Писании такие примеры? Пример того, как смирением человек спасается, – это мытарь и фарисей. За что фарисей воздает хвалу Богу? За свое самодовольное состояние – за то, что он не такой, как все. Это прикрытая форма хвастовства. Куда он вышел? На середину храма. Грудь, наверное, колесом. Лицо горе поднял. Встал впереди. Зачем? Чтобы все видели и брали с него пример, учились. Он должен показывать, как надо молиться, креститься. Он же для пользы людей встал. Так оправдывает себя тщеславие. Как мытарь зашел? Он даже в храм не прошел, встал у входа. Поза у него, отцы говорят, была согбенная, очи не может поднять – не то, что на Бога, а на фарисея: тот добродетельный, а он – нет. Мытарь знает, что у него одни грехи. Он лишь одно произнес: «Боже, милостив буди мне, грешному». А фарисей многое перечисляет – он действительно много доброго делал, но не имел смирения – единственное, и все – его дела были неугодны Богу. А мытарь ничего не имел, кроме смирения, и за это спасся. У Чехова есть рассказ об экзекуторе Червякове. Тот сидел раз в театре и смотрел спектакль и чувствовал себя на верху блаженства. Но вдруг лицо его поморщилось, глаза подкатились, дыхание остановилось. Он отвел глаза от бинокля, наклонился и…чихнул. Чихать никому нигде не возбраняется. Червяков утерся платочком и огляделся вокруг себя – не обеспокоил ли он кого своим чиханием. И тут он увидел, что старичок впереди него старательно вытирает свою лысину и шею и бормочет что-то. В старичке Червяков узнал статского советника Брюзжалова, служащего по ведомству путей сообщения. «Я его обрызгал, - подумал Червяков, - не мой начальник, чужой, но все же неловко. Извиниться надо. Извините, ваше-ство, я вас обрызгал, я нечаянно». – «Ничего, ничего». – «Извините, ради Бога, я ведь не хотел». – «Ах, сидите, пожалуйста, дайте слушать». Червяков сконфузился, стал глядеть на сцену. Глядел, но блаженства больше не чувствовал. Его начало мучить беспокойство. В антракте он подошел к Брюзжалову, походил возле него и, поборов неловкость, пробормотал: «Я вас обрызгал, ваше-ство, простите, я ведь не то чтобы…» «Ах, полноте, я уже забыл, а вы все о том же», - сказал генерал и нетерпеливо шевельнул нижней губой. «Забыл, забыл, а у самого ехидство в глазах, - подумал Червяков, подозрительно поглядывая на генерала, - и говорить не хочет. Надо ему объяснить, что я вовсе не желал. Это закон природы. А то подумает, что я плюнуть хотел. Теперь не подумает, так после подумает». Придя домой, Червяков сказал жене о своем невежестве. Жена, как ему показалось, слишком легкомысленно отнеслась к происшедшему. Она только испугалась, а потом, как узнала, что генерал чужой, успокоилась. «А все-таки ты сходи, извинись, - сказала она. – Подумает, что ты себя в публике держать не умеешь». – «То-то ведь и есть – я извинялся, но он как-то странно, ни одного слова путного не сказал, да и некогда было разговаривать». На другой день Червяков натянул мундир, постригся и пошел к Брюзжалову объяснить. Войдя в приемную генерала, он увидел там много просителей, а между ними самого генерала, который уже начал прием. Дошел до Червякова. «Вчера в «Аркадии» не припомните, ваше-ство, я чихнул и нечаянно обрызгал» – «Какие пустяки, Бог знает что! Вам что угодно?» – обратился он к следующему. «Говорить не хочет! - подумал Червяков, бледнея. – Сердится значит. Нет, я ему объясню». Когда генерал кончил беседу с последним просителем и направился во внутренние апартаменты, Червяков шагнул к нему и забормотал: «Ваше-ство, если осмелюсь побеспокоить ваше-ство, то имею чувство раскаяния, ненарочно, сами изволите знать». Генерал состроил плаксивое лицо, махнул рукой: «Да полно, да вы просто смеетесь, милостивый государь» и скрылся за дверью. «Какие уж тут насмешки, подумал Червяков, - генерал, а не может понять. Когда так, не стану больше извиняться перед этим фанфароном. Напишу ему письмо, а ходить к нему не стану, ей-Богу, не стану». Так думал Червяков, идя домой. Письма генералу он не написал, думал-думал, не выдумал. Пришлось на другой день идти самому объяснять. «Я вчера приходил беспокоить вашество, - забормотал он, когда генерал поднял на него вопрошающие глаза, – не для того, чтобы смеяться, как вы изволили сказать. Я извинялся за то, что, чихая, брызнул-с. А смеяться я не думал, смею ли я смеяться. Ежели мы будем смеяться, так никакого и уважения к персонам не будет». «Пошел вон», - гаркнул вдруг посиневший, затрясшийся генерал. – «Чтос?» – шепотом спросил Червяков, белея от ужаса. – «Пошел вон», повторил генерал, затопав ногами. В животе у Червякова что-то оторвалось. Ничего не видя и не слыша, он попятился к двери, вышел на улицу и поплелся. Придя домой и не снимая мундира, он лег на диван и помер. Смирение это или не смирение? Он ведь постоянно говорит «простите, простите». Это похоже на человекоугодие, прощения он просил у высшего чином - генерала. Смирение сравнивают со страстью сребролюбия. Человек сребролюбивый деньги копит-копит, ему постоянно их мало, он считает себя бедным. Чем больше денег, тем больше он видит себя бедным. Смиренный тоже как сребролюбец. Он тоже добродетели копит-копит, а ему все мало, не видит от этого никакого прибытка, никакого богатства. Он считает, что у него ничего нет. Вот признак смирения души человеческой. «Ты познаешь тщеславного по особенной способности его к лести, к услужливости, ко лжи, ко всему подлому и низкому», пишет Игнатий Брянчанинов, как бы комментируя рассказ Чехова. Услужливость была у героя и лесть. Обычно людей судят по наружности. И о смиренности тоже. В миру любят людей смиренных, которые постоянно кланяются, говорят «простите, благословите». Тех, кто имеет смиренный вид, услужливых. Но кто понастоящему имеет смирение, этого не делает никогда. Есть у Игнатия Брянчанинова рассказ про старца, весьма преуспевшего в духовной жизни, который приезжал в монастырь с новоначальным учеником своим. Некоторые благочестивые миряне желали увидеть старца. Он им не понравился, а понравился им ученик, который, входя в богатые знатные дома, поражался земным величием и всем раздавал низкие поклоны. «Какой он смиренный!» – говорили миряне с особенным удовольствием, порожденным в них поклонами. «Старец провел жизнь свою в плаче о греховности своей, - пишет Игнатий Брянчанинов, - он признавал величайшим счастьем человека открытие в себе греховности и с искренней любовью и состраданием к бедному человечеству, равно бедному и в палатах, и в хижинах, с простотою сердца, с необыкновенной проницательностью, доставляемой такою чистотой ума, желал поделиться духовными сокровищами с ближними, вопрошавшими его о спасении, и этим возбудил к себе неудовольствие». Когда человек смиренный, он ведет себя с людьми просто и он никогда не покажет, что он смиренный. Помните, Господь говорил, что добродетели нужно делать втайне. Это относится и к смирению. Его нужно скрывать, не показывать ни словами, ни видом. Но когда оно станет свойством человека, его не будут выказывать, но все равно будет видно, что человек смиренный. Мирской человек этого не может различить, он видит только внешнее смирение. Когда Иисус Христос стоял перед Пилатом, тот Его молчание принял за гордость, хотя перед ним стояло само смирение. Игнатия Брянчанинова тоже считали гордым, в прелести, поскольку он сам жил по себе, почти не имел руководства. «Высокая душа, душа с надеждой небесной, с презрением к тленным благам мира не способна к мелкой человекоугодливости и низкопоклонности. Ошибочно ты называешь эту душу гордой, потому что она не удовлетворяет требованиям страстей твоих», писал он. Иоанн Лествичник пишет: «Находясь между братией твоей, наблюдай за собой, чтобы тебе никак не выказаться в чем-либо праведнее их. В противном случае сделаешь двойное зло: братьев уязвишь своим лицемерством, притворством, себе же непременно произведешь высокомудрие. Будь… в душе, никак не выказывая этого телесно, ни видом, ни словом, ни намеком». Когда человека не хвалят, а ему этого хочется, он начинает на это намекать, потом прямо говорит, что он смиренный, а этого не видят. По этому же поводу Игнатий Брянчанинов пишет: «Некоторый инок рассказывал, что он в новоначалии своем старался упражняться в смиреннословии, полагая в нем, по неведению своему, что-то особенно важное. Однажды он смиреннословил («Я – грешный, братия! Простите меня, пожалуйста!») и слышавшие, вместо того, чтобы признать это ложью и тем ублажить его, согласились с ним. Тогда он огорчился и пришел в негодование. Перед людьми, заключает Игнатий Брянчанинов, должно вести себя осторожно, благоговейно, но просто, молчанием отвечая на похвалы, им же на порицания, кроме тех случаев, когда прошения о прощении при нужде умеренного объяснения могут успокоить, примирить к нам порицающего». Если это поможет успокоить, наладить отношения, тогда можно, и то умеренно, «выяснить отношения». Если этого не требуется, лучше промолчать, ничего не отвечать. Люди, преуспевшие в христианской жизни, желают особенную свободу, простоту сердца, которую не могут не обнаруживать в их обращении с ближними. Они не нравятся миру, он признает их гордыми, как замечает Симеон Новый Богослов. Брянчанинов спрашивает: «Неужели же употребление смиренных слов душевредно? Кажется, оно очень приличествует монаху, очень… мирских людей, которые приходят в умиление, слыша смиреннословие монаха. Если делать с такой целью, то от этого никакой пользы не будет, потому что от зла не может быть добра. Человекоугодие не может быть причиной назидания. Они могут понравиться миру, потому что они всегда нравились миру. Они могут вызвать похвалу мира, потому что они всегда ее вызывали. Могут привлечь любовь, доверенность мира. Мир любит свое. Им восхваляются те, в которых он слышит свой дух». То есть, если человек угождает Богу, его никогда не будут хвалить, мир его будет порицать, укорять, не любить. Если мир превозносит этого человека, здесь что-то не то. В чем состоит смирение? Иоанн Пророк: «Смирение состоит в том, чтобы ни в каком случае не почитать себя за нечто, во всем отсекать волю, повиноваться всем, без смущения переносить то, что постигает отвне. Смиренномудрый не должен выказывать свое смирение смиреннословием. Довольно для него говорить «прости меня и помолись о мне». Не должно также самому вызываться на исполнение низких дел, потому что это ведет к тщеславию, препятствует преуспеянию. Но когда повелят что, не противоречат, а исполняют послушание, и это приводит к преуспеянию». Видите, человек должен почитать себя за ничто. У Тихона Задонского эта мысль хорошо развита: «Как в начале Бог сотворил небо и землю из ничего, так той же Бог и ныне делает все из ничего. Кто мнит себе ничтоже из того нечто, яко всемогущий соделает». Кто признает себя за ничто, тогда Господь начинает из него творить нечто. Здесь ключ. Когда человек, наконец, дойдет до того, что признает, что он ничего не значит, перестанет надеяться на свои добрые дела, тогда Господь начинает творить из него нечто, дает ему дары, даже премудрость. Святые отцы настолько признавали себя ничего не стоящими, что одни говорили, что они еще не начинали покаяния, другие (Ефрем Сирин) считали свое тело недостойным погребения. Они даже считали себя достойными ада. Макарий Египетский, идеал монашества, говорил, что он еще не сделался монахом. Они говорили это от искренности сердца. Ефрем Сирин пишет, что смирение сильнее всех других добродетелей. Приводит пост, нищету, девство, любовь, бдение, но тверже всех смирение, «никакое вражеское оружие не может победить его». Антоний Великий в видении видел сеть распростертую – искушения, страсти, через которую никто не мог бы пройти. Господь говорит ему, что смирение минует эту сеть, даже не коснется ее. Человека смиренного никакие искушения, скорби не могут привести даже в замешательство. Часто отцы ставят такой вопрос: если от одной страсти пал ангел (гордости), то можно ли от одной добродетели вернуться обратно? Можно ли только смирением спастись? Иоанн Лествичник отвечает, что возможно, без других добродетелей. «Возлюбленный знает, что удолия (долина) умножит пшеницу и плод духовный себе. Сия удолия есть душа смиренная, которая посреди гор – трудов и добродетелей – всегда пребывает без возношения и неподвижна». Есть образ у Тихона Задонского в книге «Сокровища, от мира собираемые»: как вода с высоких гор на низкие места течет, так благодать Божия от Небесного Отца на смиренные сердца изливается, а горы остаются бесплодные, холодные, без растительности. Пшеница – тоже образ, чтобы показать смирение. Полный колос обычно бывает в согнутом положении, всех привлекает, все хотят его взять. Другой не имеет колосьев и торчит среди поля, никого не привлекает. К смиренным, полным молитвы, люди тянутся, ощущают их благовоние. Тихон Задонский приводит свойства смирения: «Смиренный сердцем видит в себе грехи свои, всякого тщения, чести, славы убегает, высшим послушание показует. Если кого оскорбит, не стыдится падать перед ним просить прощения…Когда видит согрешающего, не осуждает. Какое добро делает, все Богу расписует. Когда пригласят на обед, на последнее место садится. Лучшего одеяния, лучшей пищи, лучшего дома не ищет». Также в статье «Алфавит» он пишет, как научиться смирению. Смирение – основание христианских добродетелей. Без добродетелей с одним смирением можно спастись, но не так быстро, как с другими добродетелями. Кто соединяет смирение с трудом, тот быстро достигнет цели. Истинный труд всегда сопровождается смирением. Если человек делает доброе дело по Богу, по-христиански, он всегда будет видеть недостаточность его. Если он делает его по своему сердечному велению, уму, тогда он видит, что это дело действительно доброе, смирения у него не будет. Как у фарисея, который делал добрые дела из своего падшего естества, они не доставляли ему смирения. Если человек их делает, исполняя заповеди евангельские, тогда он приходит к смирению.