Черкашина Маруся

Мария Черкашина
***
- Счастье в любви – удел избранных! – она сидит напротив. Курит толстые сигареты с
жёлтым фильтром. Она из тех слишком привлекательных девушек, у которых глаза один
хитрее другого, рот полный, но не капризный и обязательно красивые лодыжки. Мы с ней
чокнулись и выпили по глотку. Она не смотрит на меня, тихо напевает грустную мелодию. –
Знаешь, я часто плачу, когда с Алексом. Он обнимает меня, а слёзы ручьём. Ты знаешь, о ком
я думаю.
- Знаю. – Я прикурил папиросу. Я понимаю её.
- Раньше мне казалось, что любви вообще нет. Теперь, конечно, я не могу так говорить.
Кичливо, как раньше, заявлять это! Но как же, как же быть-то! Вымучить себя. И всё равно
осознавать – никогда ничего не будет. Любить – это приковать себя, распять. Я устала.
Ночь была самая тёмная и поздняя. В такие минуты, если тебе плохо – то чаще всего
становится просто невыносимо. Она вытянула ноги на соседний стул, стала заметна маленькая
стрекоза на внутренней стороне правой лодыжки. Я улыбнулся себе. Странные всё-таки люди.
Мы молчали. Тихо. Потом я достал из холодильника сыр, отломил кусочек, она сделала то же.
Казалось, в этом жесте было какое-то наше объединение. Сегодня ночью мы в каком-то
заговоре. Хотя мы так и не определились с форматом наших отношений. Я про себя назвал их
песней. Просто песней на два голоса, потому что друзьями нас назвать трудновато,
эмоциональный окрас однозначно другой. Когда-то я страстно был влюблён в неё. Той
безумной мальчишеской любовью, которая бывает только однажды и только в институте. Она
не ответила мне взаимностью, но и не сделала так, чтобы я возненавидел её. Теперь мы можем
просто сидеть рядом и молчать. И я это ценю.
- Мне так неправильно сейчас… я всегда очень берегла и боролась за это чувство –
того, что всё идёт правильно в моей жизни. А вот сейчас я его утратила. Я ведь ужасно
глупая, никак не определюсь, кем я всё-таки хочу быть: женщиной, которую носят на руках
или с которой обсуждают судьбы человечества. Я говорю - не про всех мужчин, а тех, с
которыми я хочу быть. Всё прокручиваю в голове разные комбинации, и получается, что
ничего не получается. Это всё-таки две разные женщины. Как минимум не с теми мужчинами,
которых я выбираю. Хотя я уже давно думаю, что выбор мой чаще неправильный.
- А как же твоё коронное, «что не убивает, приносит выгоду»?
- Да-да, именно так, - она затягивается очень глубоко, с какой-то даже жадностью. –
Только сегодня мне не до вот всех этих психологических штучек. Мне просто плохо. Знаешь,
как это ужасно, чувствовать себя не на своём месте. Человеку нужно, необходимо быть на
месте. Я – эмоциональный бомж.
- Тебе только двадцать пять, – заметил я. - С чего ты решила, что в этом возрасте все
уже должны найти своё место? К тому же на дворе не чеховское время, когда в двадцать один
– вы уже старые девы.
- Тьфу! – она затушила сигарету быстро и агрессивно. – Да причём тут это. Какой ты
всё-таки зануда. Я тебе говорю о глубоком, о важном, о мучительном. А ты всё сводишь к
ритуалу. Разве это важно? Разве замужество делает счастливой? Я вообще не хочу замуж,
видишь ли!
Я ей, конечно, не верю. Она любит красивые и модные позы по жизни. Кажется, это
одна из них.
- Налить? – она кивнула. Я наполнил ей стакан. Чокнулись. Выпили.
- Знаешь, как я его любила! Зубы сводило. Ничто, никакие слова, никакие образы это не
передадут. Закрывала, как школьница, глаза на все его отрицательные странности. Верила, что
это обманка, маска. Эх, совсем дура. Когда мы только начинали, когда я уже болела, но ещё не
могла в полной мере осознать, во что я впутываюсь, он сказал мне ужасающую,
отвратительную вещь: «Ни одна из женщин, с которыми я был или пробовал быть, меня не
1
развивала». Такая дикая обида. Я даже как будто пообещала себе: ну уж я тебя так разовью,
мало не покажется. Сломаю твой мозг. Ты его, как кубик Рубика собирать всю жизнь будешь.
Это было даже обиднее, чем знать, что я у него не одна. Это гораздо большая степень
исключительности. Это какая-то, пожалуй, высшая суть. Развивать кого-то. Да-да, суть, повторила она, как бы для себя.
- Это глупость какая-то. Как это вообще можно такое сказать? Это его проблема, а не
твоя, – возразил я.
- Да, понимаю я. Всё я понимаю. Сейчас. Я даже думаю, а вообще, какого я должна его
развивать, сам развивайся! Но тогда мне каждая самая банальная его мысль прожигала
сознанье. Я заболевала, если ему не нравилась выбившаяся из причёски прядь волос. Я как
помешанная, как заведённая готова была расстилаться. А он всё искал чего-то лучше. Знаешь,
быть орлом… эти пресловутые несколько сотен, которые в жизни надо успеть. Куда тебе
столько женщин, если ты с одной не можешь справиться. Когда одной тебе много! Конечно,
вслух ему хватало мозгов не рассказывать о других, но я же знала. У меня же везде глаза и
уши! – она рассмеялась нервно и очень постановочно. Потом проговорила, отвернувшись, как
бы опять не мне, со злобой. - Бедный, обиженный мальчик. Кто-то где-то как-то не долюбил
тебя. Или перелюбил, боюсь ошибиться. Разве есть смысл в том, чтобы менять качество на
количество. Это прямо какое-то пубертатство. Слу-ушай! – вдруг резко вскочила со стула и
быстро затараторила. - А поехали в июне в Петроград? А? Поехали? Я тебе крыши покажу на
островах! На Петроградской! Там такой восторг. Там можно всю ночь гулять! Он мне всё там
показывал, он же питерский сам!
Я прищурил глаза:
- Поедем!
Она взвизгнула от восторга:
- Поедем, поедем! Супер!
Я-то знаю, никуда мы с ней не поедем. Просто она теперь такая нервная, что готова
предложить мне что-то и посерьёзнее поездки в северную столицу, лишь бы почувствовать,
что она не одна. Одним махом допила свой стакан и поставила рядом с бутылкой, в ожидании
добавки.
- Зачем тебе Алекс, если ты даже до Питера с ним доехать не хочешь? – спросил я.
Улыбается снисходительно, мерзавка, треплет меня по руке.
- Знаешь, совсем без мужчины тоже невыносимо. Просыпаешься посреди ночи и
думаешь - жив Мао Цзе Дун или нет. А спросить-то не у кого.
Я подавился от смеха.
- Ты серьёзно просыпаешься по ночам от таких мыслей?
- Да, - она улыбнулась и отломила ещё кусочек сыра. Кажется, ей уже удалось слегка
захмелеть и это, к моему ужасу, необыкновенно шло к ней. Мы помолчали. - А вообще, я
теперь с интернетом делю подобные терзания, от Алекса мало толку. - Поразительная
девушка. Мне вдруг стало очень жалко нас обоих. Права она. Нет у нас своего места. В какомто глобальном смысле. Впрочем, если глобально, то есть ли вообще место каждому? Может
оно и в природе не задумано. Люди без мест. По контрамаркам в жизнь. – Надо мне с ним
расставаться срочно. А то это уже не терапия, а самое настоящее б…
- Да, это правильно! – подтвердил я. Мне вообще её мужчины не нравились.
- Я тут, знаешь, к слову о чеховском времени, «Чайку» смотрела, в этаком
постмодернистском ключе. Бред, конечно, дикий, но я первый раз поняла, как там,
оказывается, все глубоко несчастны. Я всегда эту Заречную терпеть не могла, а тут дошло, что
и она ведь ужасно, ужасно страдает. Только бабы так умеют. Точнее, вынуждало их
общество... Мучиться.
Помнишь ещё, там есть место, когда Маша, уже в последнем акте, плачет у матери на
груди, про Костика-то: «Главное, мама, перед глазами не видеть. Только бы дали бы моему
Семёну перевод». Я вот прям сегодня взяла бы и уехала. Мне кажется, раньше сильнее
переживали. Сильнее были условности, от этого больше бестолковых и мучительных
2
запретов. И вообще, я совершенно чеховская героиня. Маша. Только из другой истории. Мне
тоже нужен «самый умный, а не самый добрый»…
Он ведь тогда писал роман. Чёрт бы его подрал, гений плешивый. Наркотики, конечно,
были лейтмотивом всего этого творчества. И текст про них, и они над текстом. Когда я читала
первую главу, мне стало дурно от шокирующей биографичности. Если он такой откровенный
со всеми, кто готов его читать, то для меня его откровенности - фикция… Но пишет он,
Сашка, как же здорово пишет. Он большой автор. К сожалению, я это признаю.
- Да, но давно не печатается, - заметил я.
- Тяжёлый период. И я, как раз попала на излёт этого периода. Он только начинал
выходить в люди. Саш, всего четыре месяца! Четыре месяца! И мне кажется, что он сломал
мне жизнь. Что я от этого никогда не оправлюсь. Что он не уйдёт из моих снов, мыслей,
стихов, что он будет терзать меня. Последний раз мы виделись три недели назад, у него был
день рождения. В крутом московском заведении, всё по разряду, куча знаменитостей, толпы
элитных попрошаек. Я ему книгу в подарок сделала. Из наших воспоминаний. В Тулу
отправляла в типографию, не успевала. Через два дня звоню – как тебе мой подарок!? Лерочка, спасибо, очень-очень… бла-бла… - Ты, говорю, не смотрел. - Смотрел-смотрел! -Что
там? Молчит. Что, говорю там? Что? Что? – она осеклась на высокой ноте. – Он его потерял.
Обгашенный от машины до квартиры не донёс. Тварь. Курить. Курить…
Я протянул ей пачку.
- С самого начала все вокруг твердили мне, что он придурок. Что он плохой, наркоман,
непостоянный. Бабник, зануда жуткий, лицемер, тщеславный до одури… Я не слушала, мне
было не интересно, я не планировала с ним своё будущее, я не собиралась влюбляться,
поэтому мне было совершенно не интересно, какой он в социуме, важно было только, какой
он рядом со мной. А потом, вдруг, без него жизни нет. И тут же всё меняется. И он уже не
такой сахарный. Чёрт! Я его забуду?
- Забудешь. Конечно. Скоро.
- Хе. Скоро…Ну-ну… Скорее сопьюсь. За что мне это?
- За все сердца, что ты разбила, - попытался пошутить я.
- Я? – она даже чуть не выронила стакан. – Это какие это я сердца разбивала?
В моём взгляде явно читалось «не рисуйся», только словом непечатным.
- Да ладно, - она отмахнулась от меня. – Ты никогда меня не любил. Самооценку свою
просто не мог в баланс с реальностью привести. Давай ещё выпьем?
Выпили. Я добавил через паузу:
- Так и ты.
- Не поняла? - она посмотрела на меня своими хитрыми бесовскими глазами.
- И ты самооценкой мучаешься. Ты его не любишь и не любила. Он оказался твоего
уровня, да, но не твоего поля. Ты всегда стремилась к тем. Кого считала выше себя. Но
вспомни, какой он, и посмотри, какая ты, и пойми – не пара вы, и тут даже убиваться не о чем.
- Са-аш! Ты дурак? Ты, блин, что чайник со слоном сравниваешь!
- Злюка. Много ты понимаешь.
Она отвернулась, будто это я её обидел. Вообще, феноменальное умение есть у
женщин, думать, что только их чувства верные и настоящие.
- Хочешь, я тебе тоже историю расскажу?
Хмыкнула неопределённо.
- Так вот, – настойчиво начал я. Мне тоже хмель в голову ударил, и появилось
нестерпимое желание провокационного откровения. – Когда-то, когда я ещё был молод,
прекрасен и непорочен…
- Ну, начинается!
- Да помолчи маленько! Так вот, я влюбился в одну очень-очень красивую девушку. Я
почти год за ней бегал. Но мне совершенно нечего ей было предложить, кроме своих
бесценных чувств. А у неё из таких «предлагателей» была целая очередь. И я мучился, но
довольно тихо, разве что звонил из общаги по ночам и нёс всякую чушь, - она поджала колени
3
и спрятала в них лицо. Я не понимал, как она относится к этим воспоминаниям. – Потом, я
встретил Полю. Точнее не встретил, а заметил. Поля была меня старше, опытнее и видимо
тогда, умнее, выше. К тому же она была полная противоположность моей первой любви, и я
сразу решил – оно! И мы решили жениться очень быстро. Кольца купили. С родителями
познакомились, уехали к ней на родину на какой-то неопределённый срок. Я работал, чтобы
всё ей купить, что она хочет, всё-всё, мне это тогда казалось очень важным, чтобы я за всё сам
платил. Верил в нас. Удивительно, что никогда не замечаешь в какой момент происходит
сбой, что-то в одно утро вдруг начинает идти не по сценарию.
- Это верно, - подтвердила она.
- То ли мелочи накопились, то ли просто я ещё был совсем студент. Но я стал всё чаще
и чаще думать о своей первой столичной мечте. И знаешь, на расстоянии она казалось мне ещё
прекрасней. – Я сделал паузу, выпил несколько глотков, и добавил, не смотря на неё, – Ты
казалась идеальной.
Мне как-то снился сон, что Полина меня провожает на войну. Стоит в косыночке на
перроне. Я уезжаю, воюю, меня там даже ранят, все очень страшно и реалистично, и я весь сон
существую сознанием того, что она меня ждёт и надо выжить. Непременно выжить. А выживу
я опять-таки, если она меня ждёт. И вот я возвращаюсь с фронта в переполненном вагоне.
Выхожу, а встречаешь меня ты! И я был так невероятно счастлив. Я бегу к тебе и кричу:
«Лерочка, ты такая умница, ты меня дождалась!» А в этот момент Полина меня будит. И я
что-то вслух произношу. Она меня переспрашивает, что мол, а я ещё в полусне, и кажется, что
ты меня что-то спрашиваешь? И я ещё раз повторяю, только уже совсем вслух – Лерочка, ты
такая умница, ты меня дождалась. Тут я просыпаюсь. И вижу Полино лицо. Как же она тебя
ненавидела. А я этот сон неделю в голове крутил. И о тебе думал. Она, конечно, это сразу
почувствовала. Она про тебя знала. Собственно, наверное, все мои тогда про тебя знали, - я
даже фыркнул, произнеся это признание. Но Лера уткнулась носом в колени. Никак не
прореагировав на мою речь, я даже на секунду подумал, что она уснула, но всё-таки
продолжил, чтобы дойти до сути истории. - И вдруг рассказывает мне моя Полина, без трёх
минут жена, как изменила, в таких подробностях, красках и картинках, что я даже соображать
пару дней не мог от всего этого. Больно мне было, а потом думаю, слава Богу! Кольца в
ломбард заложил, а мне в этот день родственники звонят поздравлять. Смехота!
Она подняла на меня заплаканные глаза. Как она так тихо плакала, я не понял.
- Вот дрянь она! Она тебя никогда не любила, значит, понимаешь! Если так легко
отказалась от этого!
- Да, дрянь! Но любила, просто разлюбила. Не без моей, конечно, провокации этого!
- Саш! Прости! Это очень банально, но я никогда не хотела сделать тебе больно. Тем
более так, – утёрла кулаком нос, как девчонка совсем. Снова потянулась к бутылке. Я её не
останавливал. Мы сегодня решили напиться в ноль, пока мы ещё на это способны. – Если б ты
был тогда такой, как сейчас…
Я в этот вечер не перестаю улыбаться:
- Ты бы не устояла.
- Не устояла бы, - она тоже улыбнулась. Вышла из кухни, вернулась, укутанная в
огромный черный плед, что-то было в этом от герцогини Альбы, и я вдруг сразу решил, что
это она и есть, а я Гойя. И мы вот такие. Пьём на кухне.
- Хочешь, я твой портрет напишу? – предложил я вдогонку к моей фантазии.
- Звуками?
- Да нет, красками.
- Кажется, порой, что с людьми, в которых ты по жизни нуждаешься, как с музыкой в
машине. Несёшься сто сорок по трассе, слушаешь радио и ждёшь, ждёшь свою любимую
песню! И вот, наконец, она, а тут волна зашипит. Почему-то так происходит всегда. Или, что
ещё обиднее, именно в этот момент позвонит кто-то с незнакомого номера, а тебе покажется,
что это знак, и под твою любимую песню звонит тот самый человек, ты сделаешь звук тихо4
тихо, чтобы поговорить. А окажется, что звонит кто-то, кого совершенно не хочется
слышать… и песня, конечно, успеет кончиться, пока ты попрощаешься.
Ты же музыкант, напиши меня звуками!
- А что мне за это будет, если всё-таки звуками.
Она вдруг резко всем телом подалась к окну, повернулась ко мне, глаза её пьяно и
гневно сверкнули, и с какой-то даже физической злобой в голосе она сказала:
- А я тебя разовью за это, хочешь? А то может и тебя Полина не развивала! Вот и не
вышла у вас ни черта! Вот ты и думал, про других баб! И правильно она сделала, что
разлюбила. Женщина тоже, в своём роде, человек! И ей тоже хочется, чтобы её обожали,
прислушивались к ней, подстраивались под неё, а в чём-то и терпели! Я, например, не хочу от
всех своих тараканов отказываться, я некоторых из них нежно и трепетно люблю. А вы к
этому вынуждаете! Ах, ты чёрт, конкуренция-то у нас больше!
Я вздрогнул от такого напора. Но она резко выдохнула и снова заплакала. Я сел на пол
рядом с ней, и обнял её коленки. Лера крепко сжала мою ладонь.
- А знаешь, ужасно ещё нервирует? То, что даже в своих неудачах и мучениях я такая
омерзительно банальная. И вечно начинаю материться. Просто жуть. Злоба перечёркивает всё.
Если правильно разозлиться, то уже через час смотришь на человека другими глазами. У меня
на этой нервной почве дикая потребность в лирике. Я Цветаеву читала, «Поэму конца».
Рыдала, как по покойнику. Ну, собственно, наверное, так и было, оплакала свою любовь.
- Лер, ну это уже какие-то литературные извращения, кончай! Спать пойду цитат. И
вообще, Тебе надо с поэзией и всем этим бредом как-то закругляться! Это тебя прикончит, а
не твои муки!
- Мне можно, - безапелляционно заявила она, поднимая в воздух указательный палец. Я только что ушла от писателя! Это надо как-то ознаменовать в моей творческой карме. Нет!
На этом, кстати, всё! Никаких больше творческих личностей! Мозг, конечно, эрогенная зона,
но, ну его в туман, такие радости, такие нервы. Инженеры тоже очень умные. Перехожу на
инженеров. И заранее покупаю грабли и кладу поперёк коридора, чтоб наверняка. Не могу я
себе позволить ещё раз так вляпаться. Творческие мужчины – это особая каста, и меня её
представители больше не интересуют! Невротики окуклившиеся!
- А я?
- А ты, прости, но ты личность не творческая!
- Ого, ничего себе, я вообще-то по концерту в неделю даю. И с оркестром и с группой!
- Саш, я имела ввиду, что ты просто Саша. Ты очень талантливый музыкант, но это
меня не трогает. Сечёшь?
- Секу.
Она проглотила ещё пару слезинок, вытерла лицо руками. Кажется, успокоилась.
- Ты потерпи, родная.
- Я терплю, видишь, тут с тобой, а не в больничке. Но как только я начну отпускать, он
мне позвонит и скажет что-то такое, что я опять начну надеяться и не спать.
- А ты не поддавайся на провокации.
- Дело не в том, что я поддамся, я понимаю, что всё это только фантазии и
физиологические потребности, но образ его опять проявится, как в детской советской
раскраске, которой надо было мокрой кисточкой водить по страницам. И слоники и зайцы
становились цветными, но вода всегда растекалась и все цвета смешивались. Получалась
5
грязная мазня. Так и у меня будет, всё сольётся, и я опять забуду, где цвет настоящий, а где
выдуманный. И вообще ничего не смогу разобрать.
- Главное, тебе разобраться в себе! Понять, чего хочешь ты? И что тебе надо от него…
- Ничего не надо!! Ничего! Забыть! Вырвать! Не видеть снов. Не фантазировать, ничего
не планировать, не надеяться. Согрешила – покаюсь! А как покаюсь, так и спасение должно
прийти.
- Да чем же ты согрешила?
- Да разве ты поймёшь!? Согрешила тем, что не удержала его, не стала той самой,
самой необходимой, не родила ему сто детей, не свила ему гнездо. Тем! что тараканов своих, о
которых я говорила тебе, любила нежнее и трепетнее, чем его! Только знаешь, в чём
проблема, это кто-то из великих сказал, что если двое ссорятся, оба всегда виноваты,
перефразирую, если у нас не получилось, мы оба виноваты! Оба грешные! Тут знаешь, как
талант, он либо есть, либо нет. И если тебе дано, то тебе легко, а если не дано, то нужно
бесконечно много трудиться, подавлять себя. Я этого, не сделала, видимо…
- Видимо, не за чем было…
- Видимо…
- Видимо! – и тут я не сдержался и, приподнявшись на колени, потянулся, чтобы
поцеловать её. Она, предупредив моё движение, взяла меня ледяными своими ладошками за
обе щёки.
- Саш! Ты единственная песня в моей жизни, которая не шипит никогда! Даже если
сигнала нет, не шипит, всегда чистая, хоть и странная. Не надо!
Я очень смутился. Я был не трезв. Встал. Вылил последние капли в рот прямо из горла.
Есть песни, которые всегда будут звучать на два голоса, и никогда в унисон, но может лучше
всегда так, чем на пару месяцев - иначе, а потом и вовсе тишина... Бывают такие отношения,
формат которых необъясним. А может и не существует вовсе такого формата.
- Я спать пойду.
- Пойди, - глухо отозвался я. Она подошла и со спины крепко меня обняла.
В унисон никогда, но всегда…
май-сентябрь 2011
6
Стыдно.
(сентябрь 2011)
Жалко и стыдно мне за всех людей на свете. За нашу глупость и грубость. За
потребность делать гадости, за нежелание становиться взрослыми, за неумение оставаться
детьми. Я краснею за человеческую ложь. За подлость, которую называют "уменеем
вертеться", и чуть ли не с добродетелью равняют. А за вечный вопрос "что делать?" мне
людей очень жалко.
Я шла по улице, красивая, в новом плаще, и проходивших мимо буквально
обволакивало моей уверенностью. Уже стемнело, и в воздухе висел мелкий бисерный
дождь. Вдруг из-за стоящих вдоль тротуара машин меня остановила смелая, оживлённая
просьба: " Девушка, помогите, пожалуйста!" В первое мгновение, я подумала, что нужно
подсказать дорогу или время, потом - может что-то человек обронил и потерял. Думая это
я сделала ещё несколько шагов по инерции, потом обернулась, готовая быть полезной. Но
обладательница голоса уже вышла из-за машин. Какая-то вся маленькая, плечи на разной
высоте и шагает такой кривой походкой. Я вздрогнула и глубоко набрала воздух, как бы
боясь задохнуться от такой разочаровывающей неожиданности, а на выдохе почему что
сказала: "И как вам не совестно!"
В паре шагов от меня стояла группка пьяненьких и немытеньких таких людишичек.
Девушка, которая уже осталась у меня за спиной, и о которой я уже успела подумать - а
вдруг она и в правду инвалид и нуждается - как девушка всё так же бодро обратилась к
компании: "Всем сегодня удачи!" Я побоялась повернуться и посмотреть ещё раз на всех
этих просящих. Мне стало плохо и очень-очень стыдно, а новый плащ как-то поблёк и
поник.
Как саднит всегда внутри после таких встреч. Как в области солнечного сплетения
вдруг появляется гирька. Она маленькая, но давит на какое-то точное очень место. И ты не
можешь смотреть людям в глаза, и как-то сложно вдруг выстраивать мысль логически. Не
дала копеечку безрукому прнишке в метро. Да он меня лет на пять моложе, а что ему ещё
делать? Сидеть дома, даже если семья его будет кормить? Может для него это не столько
заработок, сколько связь с социумом. Не настоящая, конечно, но другую ему, наверное, не
так просто найти. А циганята маленькие, которые бегали по вагону электрички и
проныривали в каждое пространство между двух сидушек: один совсем маленький даже
по-ихнему не очень мог, старший - русские слова с трудом, заучено. Ему может семь
будет скоро. Чумазые мордахи. Не скажу, что несчастные, у детей, как будто, не бывает
несчастных лиц. Просто худенькие. Очень даже худые. Голодные даже лица. Во всём
нашем вагоне никто не вложил в крохотную ручку старшего мальчика и одной монетки.
7
Младший даже не просил ничего, он вертелся около брата, как хвостик, стреляя чёрными
глазищами то туда, то сюда, весь похожий собой на маленького волчёнка: и руки ставил
на спинки сидений совсем как-то не по-человечьи. Мы ехали с отдыха. Только сошли с
поезда. Осталась всякая мелочь - немного хлеба, яблоки. Давайте, говорю, отдадим. И
надо было видеть, как "волчёнок" вгрызся в несвежий уже хлеб. Мы вышли из
электрички. Я поняла, что пожадничала для этих детей печенье. Очень расстроилась.
Мама мне сказала, что это дети мафии. Какая, чёрт дери разница? Дети голодные! Всё что
они напопрошаничают они отдадут своим зверским родителям, которые их накормят в
зависимости от вырученного. А если они не соберут столько, сколько положено. Чтобы
поучить пай? Стыдно! Невыносимо стыдно за это мне. Я ничего не могу сделать. Я
смотрю, наблюдаю, болею и бездействую.
Это было ушедшим летом. Казалось, что солнце – это верховный чёрт ада. Город
жарился. Город вспотел. Пот был везде, тело каждого плакало о прохладе. Скорее рыдало.
У одного много пережившего автора славно сказано, что слёзы не пахут. Радосто, что они
не пахнут как пот, тогда, наверное, я совсем перестала бы плакать. Во мне победило бы
существо социальное, эстетическое. Но они не пахнут, и я плачу. Я счастлива тем. Что
хотя бы могу плакать ещё из-за этого. Я заходила в продуктовый за вином, мы шли
пьянствовать жару. Рядом у ступенек, ведущих в кондиционированную прохладу
магазина сидел человек в коляске. Когда я шла мимо, он как бы дёрнулся в мою сторону,
но почувствовав непримиримую брезгливость и жадность мою. Ничего не спросил и не
сказал. Даже не поднял просящей руки. Какой-то пьяный бомж хочет, чтоб я ему помогла.
В честь чего, спрашивается? Я вышла обратно, и увидела-таки протянутую руку, хотела
резко молча развернуться и уйти, но краем глаза заметила, что в протянутой руке были
зажаты мятые грязные купюры. Я посмотрела на мужчину, а он улыбнувшись мне
полубуззубым ртом. Тихо и ласково попросил: «Девушка. Купите мне мороженного.
Пожалуйста». Гирька влетела мне в грудь на скорости, я всегда сбиваюсь с дыханья в
такие моменты. Я рванулась в магазин, но сразу выбежала обратно: « Какого Вам
мороженного?» «А я не знаю», - растерянно и всё ещё улыбаясь пожал плечами он. Я
купила эскимо. Самое мороженное из мороженных. «Возьмите», - и не оборачиваясь
быстро пошла домой. Слёзы стыда без запаха текли по моим щекам. Человек был не
пьяный, просто грязный, и он так давно не ел мороженного, что забыл, какое любил когдато. Он не мог подняться по ступенькам, а заезда для колясок в магазин не было. Я не
видела, обрадовался ли он мороженному, не слышала, сказал ли что-то мне. Стыд обжигал
моё лицо хлестче адского пламени. В моём собственном аду всегда будет невыносимо
стыдно.
8
9