Желаю себе, чтобы у меня была мать

Желаю себе, чтобы у меня была мать
- Мама, почему ты меня оставила?..
На ступенях церквушки сидел седой старик. Он молча смотрел на то, как двое
мальчиков дразнят маленькую девочку, родившуюся с сухой ручкой.
- Паоло, Диего, отстаньте от Сары, а то клянусь святой Марией я встану и сломаю
свой костыль о ваши хребты, - крикнул старик.
Мальчишки застыли на месте. Молодые, глупые, но уже достигшие той точки
взросления, когда еще чуть-чуть и начнут пропускать мимо ушей наставления и советы
родителей и окружающих.
Оба подошли к старику.
- Вы зачем Сару обижаете? Она беззащитна перед вами, двумя здоровыми лбами.
Стыдно должно быть. А если у тебя глаз вырвать или нос откусить. Что тогда?.. То-то и
оно.
- Извини, дедушка Ромул, - прошептал виновато Паоло.
- Мы так больше не будем, - поддержал его Диего.
- Эх… а ну-ка сядьте рядом. Я вам расскажу очень поучительную историю.
Услышал я ее от своего деда. Дело было так…
***
Вёсла мерно разрезали зеркальную гладь озера. Плеск эхом разносился над водой,
но тонул в шорохе волн. Ни один житель в деревне не слышал шума. Слишком далеко
сегодня заплыл рыбак Янош.
Каждый день он брал немного еды, старый, доставшийся от деда керосиновый
фонарь и отправлялся в море ставить или снимать сети.
Чёрная вода с шорохом касалась бортов деревянной лодки. Фонарь висел на
крюке, на корме и, раскачиваясь в такт гребкам рыбака, слабо освещал воду, чуть-чуть
разгоняя мрак.
Порой рыбак пропадал в море до глубокой ночи. Жена спрашивала у Яноша,
почему он возвращается так поздно. Но Янош молчал, не отвечал своей Нинель, а лишь
уходил в другую комнату их маленькой хибарки, стоящей на берегу озера.
Иногда Янош возвращался под утро. Уставший, голодный и…замкнутый. Он не
разговаривал с Нинель весь следующий день, а то и два. Зачастую брал баркас и уходил в
море, либо раскуривал трубку, брал из коробки старые детские рисунки и часами их
рассматривал.
Сегодня рыбак вновь взял на кухне буханку ржаного хлеба, несколько луковиц,
пару вяленых карасей и бутылку воды. Тепло оделся и молча вышел из хижины. Лишь
тоскливо скрипнула входная дверца.
Но в этот раз Нинель не захотела оставаться дома. Она решила твёрдо для себя: она
узнает, куда уходит муж. К любовнице – так к любовнице. Уйду, и пусть остаётся с ней. В
кабак, играть в карты – так в кабак. Пусть играет, лишь бы только не проиграл хижину и
лодку.
…Весла мерно разрезали водную гладь. Лодка плавно плыла среди зарослей
камыша и озёрной травы, вымахавшей на три-четыре метра в высоту. Янош не боялся. Он
знал, что никто его не увидит. Никто не проследит. Соседи по четвергам играют в карты и
пьют грог. Нинель слишком боится, не то, что за ним проследить, а даже повысить голос в
его присутствии.
Рыбак вытер выступивший на морщинистом лбу пот. Плюнул на ладони и вновь
налёг на вёсла. До цели оставалось совсем немного.
- Мама, где ты?.. Почему ты никогда не являешься ко мне?.. Порой только во сне я
вижу твой образ. Далёкий…размытый…как в тумане. Ты медленно подходишь ко мне.
Гладишь волосы и целуешь в лоб. «Спи спокойно, сыночек» - нежно шепчут твои губы. Но
лицо?.. я не вижу лица. Стёрлось в памяти, совсем, навсегда, до скончания веков. Твой
образ сгинул из моей головы. Как родимое пятно на лбу, срезанное поцелуем ножа.
Мама, где ты?..
Лодка коснулась дном мели, по инерции прошла ещё пару метров и остановилась.
«Приплыл» - подумал рыбак, окинув взглядом до боли надоевший островок.
Маленький клочок суши, навсегда затерявшийся среди широкой глади моря, неровных
скалистых берегов, скрывших его от любопытных глаз.
Янош привязал лодку к деревцу, взял сумку с едой, снял с кормы фонарь и
двинулся в глубь острова.
Мама, зачем ты меня бросила, я не могу так больше, пальцы скользят по песку, но
зачерпывают лишь боль, ужас и страх. Каменный пол стены и решётка вот и весь мой
дом. Я один, покинут навсегда. Никто не спрашивает, как я себя чувствую, хочу ли есть,
пить, ЖИТЬ! А я не хочу. Я всего лишь хочу к тебе…к ТЕБЕ МАМА!!!
Едва за зарослями перестал виднеться огонёк фонаря, Нинель выбралась из-под
одеяла, под которым пряталась всё это время. Вылезла из лодки и поспешила вслед за
мужем, непонятно зачем приплывшим на этот заброшенный островок. Её ноги тонули в
грязи, стопы резали камни. За платье цеплялись ветки и колючки, как будто старались не
пускать её вглубь острова, вслед замужем.
Ветер свистел в ветвях: «Остановись, Нинель…остановись…».
Луна, показавшаяся из-за туч, прошептала: «Остановись, Нинель». Но жена рыбака
упорно шла вслед за мужем.
Мама, я не буду плакать, я только улыбнусь. Я не хочу, чтобы тебе было больно и
грустно. Не плачь, ты же видишь: со мной все хорошо. Я цел и невредим. Ну и что, что я
взаперти? Я привык. Я останусь тут навсегда, ты только приди ко мне…Мама. Я не
буду тебе причинять хлопот, не буду просить игрушек и одежду. Я отучу себя от
жажды и желания кушать. Только приди и забери меня отсюда мама. Я буду стараться
разучиться дышать, лишь бы только тебе было больше воздуха, любимая мама. Только…
Только забери меня отсюда!..
Рыбак недвижимо стоял на краю ямы и смотрел в чёрный провал, закрытый
толстой решёткой, намертво вбитой в камень и закрытой на задвижку.
Ветер трепал волосы, по щёкам, сквозь щетину и бороздки морщины текли скупые
слезы.
Сквозь солёную воду, застлавшую глаза Янош не сразу увидел движение за
решёткой. На дне ямы в лунном свете появился перепачканный грязью с исцарапанными
руками и грудью одноглазый мальчик. На вид лет двенадцати. Он отрешённо смотрел
мимо рыбака, куда-то вверх. Бормоча что-то нечленораздельное себе под нос. Казалось,
он не видел или старался не обращать внимания на Яноша, но всё же не уходил со света,
чего-то ожидая.
- Здравствуй, сынок, - прошептал рыбак, захлёбываясь слезами.
- Мама!.. Мама!.. – крикнул мальчик и, обхватив голову правой рукой, вытянул
левую и указывал куда-то за спину рыбака.
- Здесь нет мамы, только папа… - рыбак упал на колени и, вцепившись себе в
волосы, завыл.
Нинель стояла за кустами. По её щёкам слёзы катились градом, страх и ужас
колотил её словно в лихорадке.
«Как? Как он мог скрывать это от неё все это время?! КАК?
Мама, ты снова пришла. Ты такая красивая. Жаль я тебя не вижу, но я слышу
твой голос. Ты самая хорошая, самая любимая, самая умная. Пожалуйста, можно я
погуляю? Можно? Пожалуйста! Мама! Ну, пожалуйста! Я буду самым хорошим и
послушным ребёнком на свете! Мама, возьми меня с собой! Возьми…Я не могу здесь
жить…Мама!..
Янош не переставая всхлипывать, достал железную тарелку из сумки, налили в неё
воды из бутылки, и поставил её на край решётки.
Мальчик, не глядя на тарелку, подошёл к краю ямы и дрожащими пальцами, как
драгоценность взял посудину. Стараясь не пролить ни капли, поднёс к высохшим губам и
жадно припал к краю железной тарелки. Кадык заходил вверх вниз. Мальчик пил, пил и
пил. Вода текла мимо рта по шее и животу, капала на пол. Не загнутый острый край
тарелки резал губы, и кровь вперемешку с водой стекала по шее.
Мама…родная, дорогая. Я так ждал тебя. Я так долго ждал тебя и, наконец, ты
пришла. Ты самая красивая, самая умная, самая-самая… Я люблю тебя, мама…
***
- Тужься, Нинель, тужься. Уже показалась головка.
Крик полный боли и отчаяния вырвался за покосившиеся ставни рыбацкого
домика. Вопль роженицы, подхваченный морским бризом, долетел до площади, где
растворился среди торговых палаток в шуме сотен голосов. Лишь слепой нищий, одиноко
сидящий на ступенях церкви святой Марии поднял изможденное, лицо к небу.
- Мальчик, - прошелестели его губы.
Нинель лежала на постели и не могла двинуться от бессилия. Роды, начавшиеся
ночью, закончились только к обеду следующего дня. Сквозь пелену усталости, находясь в
полуобмороке, она протянула руку к повитухе, которая должна была передать ей сына, но
до сих пор почему-то стояла молча.
«Видимо омывает ребенка», - улыбнулась про себя Нинель.
- Хайма, где мой сын? – прошептала роженица.
В комнате раздался всхлип.
- Что такое?.. Хайма, - обеспокоено повторила Нинель. – Где мой сын?
- Прости, Нинель, прости, - раздались всхлипы пожилой повитухи. Хайма всучила
маленький копошащийся сверток Нинель и выбежала из хижины, не прекращая что-то
шептать себе под нос.
- Что же ты?.. - произнесла Нинель и дрожащими руками развернула сверток.
Дверь распахнулась, скрипнув давно не смазанными петлями. В хижину вбежал
Янош – муж Нинель, только что вернувшийся из плавания. В руках он сжимал цветы. На
лице его застыла счастливая улыбка, глаза светились гордостью и любовью.
Нинель держала в руках младенца, завернутого в тряпицу, и растерянно смотрела
на мужа, протягивая ему сына. Янош собрался подбежать и схватить ребенка, выскочить с
ним на улицу, чтобы показать всем, каждому, пусть знают какой у него красивый,
любимый, самый лучший на свете сын. Но, сделав только пару шагов, застыл на месте как
вытесанная из мрамора скульптура. На руках Нинель лежал и тряс кулачками одноглазый
младенец.
…Шесть лет спустя…
- Дай руку, Рамон, - протянула свою руку Нинель.
Сын отдернул свою и зло посмотрел на мать.
- Не бойся, сынок, я только хочу знать зачем ты избил соседского ребенка. Зачем
ты это сделал?
- Ар-х, - что-то неразборчиво крикнул Рамон и резко вскочив с постели, побежал в
угол хижины, где залез в деревянную бочку, которую Янош, использовал для соления
рыбы. Рамон часто в ней прятался. От отца, который в последнее время стал много пить и
часто, приходя домой, поколачивал его и мать. Иногда он прятался от матери, которая
ругала его и шлепала. Но чаще всего прятался от соседских детей…
… -Одноглазый урод, словно рыба лишь открывает рот, на циклопа похож, но
больше с коровьей лепешкой схож…
Рамон прибавил шаг и почти бегом стремился пересечь площадь, пряча лицо за
капюшоном. Но дети, завидев его, еще издалека начинали обзываться и петь обидные
песенки. Рамон хотел ответить, но не мог вымолвить и слова. Сколько не пытался.
Порой, сидя на скалистом берегу озера, высматривая королевские фрегаты с
красно-желтыми испанскими флагами, вслушиваясь в крики чаек, он старался произнести
хоть слово. Но из его уст лишь вырывалось мычание, хрип и неразборчивое бормотание.
Задумавшись, Рамон не заметил, как наткнулся на чью-то спину в толпе.
- Куда бежишь, урод?
Мальчик, чуть поднял капюшон. На него смотрел пьяный пекарь. Высокий толстый
мужчина в белом переднике. Сизый нос, лицо, усыпанное прыщами и оспинами,
выглядело отвратительно.
Рамон, попытался обойти пьяницу, но тот схватил его за плечо и стал пригибать к
земле.
- Каждый уродец, даже такой отвратительный как ты должен проходя мимо меня
кланяться, - еле ворочая языком от выпитого, бормотал пекарь.
Рамон всхлипнул и попытался вырваться, но пьяница сжал плечо до хруста. Боль
резко накатила, как вспышка молнии. Слезы брызнули из глаз. Он принялся стучать
маленькими кулачками по толстой волосатой руке пекаря. Но тот, казалось, не замечал его
жалких потуг высвободиться.
Вокруг пьяницы и мальчика-уродца стал толпиться народ. Кто-то поддерживал
пекаря, мол, нечего калек плодить по свету, нормальным людям и так проходу нет.
Другие смеялись и улюлюкая требовали ударить уродца посильнее и бросить в колодки.
Несколько женщин и старух охали и ругали пекаря, но помогать ребенку не спешили.
Видимо решив, что от их причитаний мальчику будет легче.
Рамон зубами вцепился в указательный палец пьяницы, прокусив его до крови. На
секунду хватка ослабла, мальчик рванул к толпе, на ходу сплевывая кровь, попавшую в
рот.
Внезапно в толпе мелькнуло знакомое лицо. «Папа» хотел крикнуть Рамон и
подбежать к отцу, надеясь, на то, что он защитит его от злого пекаря. Но кто-то с силой
рванул его назад, отвесив затрещину. «Папа» несколько секунд смотрел на то, как пьяница
бил Рамона. Мальчик ждал, что вот-вот отец кинется к нему на помощь. Побьет старого
пьяницу и прогонит толпу. Но его лицо, прикрытое капюшоном, исчезло на миг. И только
знакомая сутулая спина в новом кафтане, через несколько мгновений, исчезла в толпе.
Рамон застыл, забыв о боли, ударах, криках толпы и обреченно закрыл глаза, отдаваясь на
волю сошедшим с ума людям.
***
- Рамон, пойдешь сегодня со мной сети снимать? – спросил Янош, сидя на
корточках перед сыном.
После драки на площади прошло всего несколько дней, но Рамон не мог обижаться
на отца всю жизнь. Он коротко улыбнулся и кивнул.
- Вот и отлично, - Янош вытер о штаны вспотевшие ладони. – Собери пока поесть –
на озере пообедаем.
- Рамон схватил сумку, в которую отец обычно складывал еду, отправляясь на
рыбалку, и подбежал к матери.
- Держи, мой хороший, - улыбнулась она, протягивая ему хлеб.
Через несколько минут, Рамон уже бежал к лодке по дорожке серой отмели. Над
головой кричали чайки. Белыми стрелами он парили в низких облаках. То поднимаясь в
высь, то пикируя к воде. Порой, касаясь клювом кромки озера, они собирали мелкую
рыбешку или рачков. С озера, подхваченные ветром, в лицо летели мелкие капли воды.
У рыбацкого домика стоял Янош и с отрешенным видом сматывал веревку. Из
раздумий его вырвал Сивер, смотритель маяка.
Он несколько секунд стоял молча, перекатываясь с носка на пятку. Потом сказал,
как будто размышлял вслух:
- Облака низко. Погода испортится. Да и чайки встревожены.
Янош уже смотав веревку, продолжал ее нервно крутить в руках.
- Не ходил бы ты сегодня, - протянул смотритель.
- Чего тебе надо, - процедил рыбак в ответ.
Сивер тяжело вздохнул и, глядя в небо, тихо спросил:
- Может не сегодня? Может, подумаешь хоть немного?
Янош перекинул смотанную веревку через плечо и зашагал к лодке, где его ждал
сын.
- Одумайся, Янош, - чуть громче сказал Сивер.
Рыбак не останавливаясь, бросил:
- Я всё решил для себя…уже давно решил.
К вечеру над озером разыгралась гроза. Как и предсказывал смотритель маяка,
казавшиеся безобидными барашки облаков превратились в черных свинцовых гигантов,
грохочущих на все веси и плюющихся яркими белыми росчерками молниями. Волны
вздымались на некогда спокойной глади гигантского озера. И раньше неспокойное,
сейчас, оно напоминало жестокое море, готовое уничтожить каждого, случайно
попавшегося ему в цепкие смертельные объятия.
Нинель несколько раз выходила из дома с керосиновым фонарем. Она
всматривалась в ночь, стараясь разглядеть хотя бы силуэт баркаса. Но среди высоких волн
во мраке не видно было даже остова маяка, стоящего на скале. Лишь одинокий луч фонаря
блуждал по волнам взбесившегося озера, в поисках обреченных мореплавателей.
Сквозь бурю дождя и стук холодных струй по крыше пронесся как спасительный
звон колокольчика скрип половиц. Нинель от страха и волнения задремавшая сидя у
стола, тут же встрепенулась. Дверь хижины отворилась. В тот же миг ураган влетел в дом
и, раскидывая утварь, принялся метаться по дому. Ливень ворвался в дом и пол стал тут
же скользким от воды. На пороге стоял Янош. С его волос и одежды ручьями стекала
вода. Лицо было измождено, глаза впали, а скулы стали настолько острыми, что казалось,
были готовы порвать кожу. В руках рыбак сжимал курточку сына.
Янош шагнул к Нинель, у которой по щекам катились слезы. Крепко обнял ее и
тихо шепнул:
- Прости. Я не смог его спасти.
***
- … Пей, сынок, - всхлипнул рыбак и, завязав сумку, пошёл прочь.
Он отвязывал лодку от дерева, когда на него с кулаками накинулась Нинель.
- Как ты можешь? Как? Что же ты натворил, Янош!?
Она кричала и била его по лицу. Рыбак, недвижимо стоял и смотрел в небо, где
медленно проплывали тучи.
- Сволочь, как ты можешь?..
- Успокойся, - глухо произнёс он, перехватив её руки.
- Его надо вытащить оттуда! – вырвалась Нинель.
- Нет!.. никогда мы не возьмём его к себе.
- Выпусти!
- Бессмысленно, он и так скоро умрёт.
- Почему?
Янош отвёл взгляд в сторону и тихо прошептал сквозь слёзы:
- Я… устал от всего этого, на протяжении шести вёсен я стараюсь, как можно чаще
сюда приплывать. Но с меня хватит. Пусть лучше мне будет в сто крат тяжелее. Но
каждый раз видеть этого беспомощного искалеченного жизнью ребенка для меня сверх
сил. Я… отравил воду.
- Не-е-ет!
Нинель вырвалась из ослабевших рук мужа и побежала к яме, где сидел мальчик.
Янош проводил взглядом убегающую Нинель. Его рука скользнула в сумку. Чпокнула
пробка и отлетела в сторону, упав в траву. Бутыль опрокинулась, и кадык рыбака заходил
вверх вниз, проталкивая в желудок отравленную воду.
…На коленях рыдающей Нинель лежало бездыханное тело мальчика.