В России социологии нет!

В представлении простого обывателя социологи – это такие люди, которые пристают к
нам на улицах с анкетами, просят ответить на вопросы, собирают и обрабатывают всякого
рода информацию, строят графики. О некоторых особенностях этой профессии мы
решили поговорить с социологом, профессором Высшей школы экономики, бывшим
референтом президента РФ Симоном Кордонским.
– С чего начиналась ваша карьера социолога?
– Учился я в Томском университете, выгоняли меня из него три раза по разным причинам – в
результате получилось 12 лет учебы, ну, и работал я, конечно, все это время. Начинал я как
физик-теоретик, окончил как зоолог-позвоночник. Потом участвовал в полевых работах, был
полевым социологом. Поскольку у меня были несерьезные отношения с властью, меня не
принимали на работу в технические престижные учреждения. И я занимался разной работой, в том
числе исследованиями отравляющих веществ, в Республиканской психиатрической больнице в
Томске реабилитацией психических больных, сектантами. Работал в сельском совете, где достиг
наибольших результатов, и стал специалистом по тому, как устроена сельская жизнь. Когда
началась перестройка, в 1984−85 году, попал в одну экспедицию с Петром Авеном (глава Альфабанка) и Вячеславом Широниным (советник главы Центробанка) – они были настолько впечатлены
увиденным, что привезли меня в Москву в Институт системных исследований. Там я познакомился
с Егором Гайдаром – с одной стороны, с другой – с Глебом Павловским. И вот с 1987 года – в
Москве. Работал редактором в журнале «Век XX и мир», потом занимался информационной
деятельностью агентства «Постфактум», Институт исследований проблем гражданского общества.
Потом меня пригласили работать в Кремль – сначала начальником экспертного управления, потом
старшим референтом президента. Ушел из Кремля на пенсию в 2005 году.
– Как произошел этот неплавный переход от зоолога к социологу?
– Сначала я поступал на ракетный спецфакультет Томского университета. Поскольку поступил
хорошо, то мне предложили пойти в новую группу биофизиков, которая организовывалась
совместно двумя факультетами. Пошел туда, правда, меня оттуда тоже выгнали. В результате же
оказалось, что мне наиболее комфортно в полевой работе, и я стал зоологом. А потом я заболел
энцефалитом, и в поля мне запретили ездить. В то время в какой-то мере разрешили заниматься
социологией, и образовалась лаборатория, в которой требовалась экспедиционная деятельность, и
я пошел туда!
– Сколько социология как наука существует в России?
— Да ни одного года! (Смеется.) В России социологии нет!
– В каком виде тогда она присутствует сейчас?
— При советской власти, при партийно-политической системе не было необходимости в
социологии, поскольку все описания реальности давались партией и правительством. Когда эти
объяснения перестали быть адекватными, потребовались другие. И тогда возник спрос на другое,
непартийное знание реальности. И одним из ученых, который до сих пор, кстати, работает в
«вышке», была создана эта социология, буквально на пустом месте. Но социология все равно
работала в рамках, которые задавали партия и правительство. По заказам работала. Она
исследовала рабочих, крестьян и служащих. Исследовала миграцию, культурный уровень. При этом
люди много читали. У них был выбор между марксистским понятийным аппаратом и импортным. И
они, поскольку были диссидентствующими, выбирали, естественно, импортный, нисколько не
задумываясь о применимости понятийного аппарата заграничной социологии к нашей реальности.
Но при этом возникли институты опроса общественного мнения. Это не социология, это элемент
политической системы, такие перманентные выборы, но они все вышли из социологии. Потом
появились политтехнологи, тоже в основном из социологов, поскольку политтехнология – это в
конечном счете преобразование реальности. А собственно социологии как исследованию реальной
общественной жизни должно предшествовать наблюдение, описание. Так вот описания нашей
реальности фактически нет. Есть штучные коллективы, уникальные, которые занимаются
эмпирическим описанием. Не анкетными опросами, а феноменами, которые есть, именно
исследованиями с описанием. Потому что, собственно, структура современного социологического
знания, которое и нельзя считать знанием, задается анкетными данными: возраст, образование,
происхождение, место жительства, национальность… И все! Но жизнь-то устроена гораздо
сложнее, чем паспортичка анкет! И как она устроена, нельзя узнать по опросам общественного
мнения, поскольку они базируются на паспортичке.
– То есть универсальной анкеты создать нельзя?
– В принципе нельзя! Анкета – это завершающий этап исследования, а не начальный. У
отечественных социологов, к сожалению, начальный этап исследования – анкета, причем
построенная на основании импортированной теоретической модели. Типичный пример – средний
класс! Все ищут средний класс и не могут найти. А в нашей социальной структуре его просто нет и
не может быть!
– Значит, сейчас у нас идет попытка экстраполировать переваренный социологический опыт и
теорию Запада на российские реалии?
– Именно попытка! Мы переварили, и нам это сильно мешает. Мы усвоили какую-то концепцию, и
теперь она довлеет над нами. Как со средним классом – типичный пример. Я своих студентов
просто вывожу в деревню. Это было первое, что я сделал, когда пришел преподавать сюда. Вывез
их в деревню Зуевка – 120 км от города Кирова. Там совершенно другая жизнь! Прямое описание
наблюдения за феноменами обыденной жизни не влезает ни в какие теории. Им нужно было
научиться видеть, а это особая работа, которая переворачивает все внутри. Научиться читать
вывески, например, документы, с которыми нужно работать, научиться разговаривать с людьми. А
по результатам учения во второй или третий приезд, причем в одно и то же место, уже начинается
сбор материала. Первое состояние – это шок, осмысление шока, потом поездка уже с более или
менее трезвыми впечатлениями, а потом набор материала.
– Но если нет теории, а только практика полевых работ, то чему вы учите студентов?
– Видеть и описывать! Задаю им некоторые стандартные описания – я сам работаю, сам пишу, они
осваивают мой язык, изложенный в книжках, – про административный рынок, про сословные
структуры, про территориальное устройство государства. Маленькая школа, может, когда-нибудь
построится, если не помру.
– Есть ли у вас опыт преподавания в западных социологических школах или общения с ними?
– Нет, я этим не интересуюсь. Конечно, если возникнет необходимость, могу обратиться. Но у меня
ощущение, по тому, что я читаю, что они в таком же тупике, как и мы, в части предметного
знания.
То
есть
появляется
какой-нибудь
«романтик»,
который
придумывает
новое
словосочетание, и все тут же кидаются толпой осваивать вот это под названием «предметная
область». Появилась некая социология, которая, в общем-то, и не социология, а социальная
философия, на мой взгляд.
Ошибка была сделана в самом начале становления науки. Социология возникла от Карла Линнея,
из систематики, когда были созданы технология описания реальности и способ фиксации этой
технологии в альбом. То есть, подходя к растению, я могу, зная процедуру, определить, что это за
растение. В социологии этой процедуры сделано не было, хотя многообразие людей гораздо шире,
чем многообразие автоматических объектов. Сорокин, один из основателей социологии, всегда
указывал только на исследовательские пути, а у нас пошли по другому пути – создания
всеобъемлющих теорий. И все так называемые общественные науки в России шли таким же путем.
Например, есть специальные отрасли, в которых реально занимаются наукой, – востоковедение,
которое до недавнего времени развивалось. Есть объект, есть исследователи, связанные с военной
подготовкой, которые действительно проводили исследования и потом строили на них теорию. У
нас была мощная аналитическая география, история, есть правоведы серьезные по западному
праву. Все остальное, с моей точки зрения, высосано из пальца.
– Где же в России можно с достаточной степенью адекватности обучиться на социолога?
– Негде! Как ей можно обучиться?! Ее нужно делать! Можно в любом месте освоить западную
теорию – куча книжек и компиляций на эту тему. Можно почитать эти эмгэушные компиляции,
например, и освоить социологию. Везде учат по западным учебникам. Я не знаю места, где бы
учили по российским. Я провожу выездные занятия в «поле», а существенная часть студентов
выезжает на стажировки за границу в университеты. Ну как же, прошел стажировку в заграничном
вузе! Это просто можно назвать научным туризмом! (Смеется.)
Прежде чем заниматься социологией, нужно изучить статистику. А у нас ее нет! У нас уже три года
не ведется муниципальная статистика. Как только исчезла статья закона, в которой разделены
муниципалитеты и государство, осталась статистика только государственная. Должен был быть
закон, но его не приняли. Поэтому мы уже три года не знаем, что делается в муниципалитетах.
Имеем финансовую, но не имеем производственной статистики!
– Что можете пожелать молодым социологам?
– Скорее студентам, а не социологам! Совершенно неважно, по какой специальности они учатся,
поскольку знаний относительно страны они все равно не получают. Они получают знания о чем-то
другом. Важно не содержание обучения, а социализация в определенных культурах. Если человек
учится на социолога, он входит в социологическую субкультуру. Узнает, кто есть кто, осваивает
язык, то есть происходит сословная социализация. Это основная функция высшего образования.
Если ты окончил Торжокский пединститут, то ты будешь социализирован в торжокской социальной
структуре. Если окончил МГУ, МГИМО или «Вышку», то ты попадаешь в гораздо более высокую
потенциальную социальную среду. У нас образование – это не способ получения знаний, а способ
социализации, некое начало карьеры. Стать государственным служащим, например, не получив
социализации в ВШЭ, достаточно сложно. И не уезжайте учиться на Запад, если собираетесь жить
и работать в России!