Кризис среднего возраста

Russian London Courier
N 280, 13 July 2007
Кризис среднего возраста
Вчера был первый день из числа оставшихся
на твою долю, а ты опять его упустил.
Патрик Муррей
Если вы уже достигли определенного возраста, который галантно
называют «средним», то не могли хоть раз не задуматься, что останется после
вас в случае преждевременной кончины. Я не говорю сейчас о вещах
монументальных, таких как пылящиеся в библиотеках диссертации, дети или
невыплаченные кредиты. Я говорю о ситуации, нередкой в мелодрамах, когда
родственникам выносят небольшую пожеванную коробку и говорят с
фальшивой скорбью: «Это его личные вещи»
Вот представьте, ваш дом ограбили, в спешке повывернув содержимое
ящиков и комодов на паркет, а вас самого пришили... ну ладно, предположим,
отвезли в лес и привязали к дереву ждать выкупа. Полиция тем временем
опечатывает ваш дом, а один полицейский, старательный новичок, замешкался
в дверях и бросает последний взгляд из-за клейкой ленты в поисках случайной
улики.
И что же он видит? Бесформенную кучу на полу, которая состоит из
вещей, среди которых вы проводите основную часть жизни, подчинив
оставшуюся часть процессу накопления этой самой кучи. А также повышению
рыночной стоимости ее отдельных ингридиентов.
Ради этой цели вы каждое утро поднимаетесь с постели и, ежась от
омерзения, бредете под дождем к электричке. С тоской ждете конца рабочего
дня. Рабочей недели. Года. Трудоспособного возраста. Ради нее вы учились
долго-долго, кто десять лет, а кто и пятнадцать, ерзали за партами в колючих
колготках, притарачивали «шпоры» к полам пиджака, пили бормотуху по
общагам. И просыпались, просыпались и брели в школу, институт, кафедру под
морозными утренними звездами.
Смотрите, вот рассыпаны смешные маленькие вещицы, которые вы и
ваши друзья привозили из разных стран, «на память». Всякая дребедень вроде
ракушек, малахитовых яиц, статуэток. Выбросить – жаль, откуда взялись – уж
не вспомнить. Эти «прохожие» попутчики не держат памяти о людях и местах.
Они имеют какой-то смысл только на курортных развалах, в компании себе
подобных. И теряют его сразу же после покупки.
Особняком будет лежать семейство электроники: лаптоп, ipod,
мобильный телефон - если, конечно, их не унесут грабители, ведь, между нами,
ничего более ценного для чужих людей в вашей куче нет. Именно они, пожалуй,
способны рассказать о вкусах и привычках хозяина больше, чем самые близкие
родственники. Но, запертые на секретные коды, скорее всего, унесут эту
информацию в братскую ширпотребовскую могилу. Кроме той, что выудят из
нее бездушные профессионалы. Так что – увы! - если вы предусмотрительно не
оставите потомкам списка форумов и паролей, не оценить им ваш тонкий юмор
и изящество слога.
Какой ужас! Как подумаешь, сколько невостребованных объяснений в
любви, просьб о прощении, гениальных стихов, криков о помощи,
стреноженных разнообразными кодами и паролями, бьется во всемирной сети!
То ли дело – книги. В моей куче будет много книг на тарабарском – с
точки зрения британского полицейского – языке, и он, скорее всего, ощутит
легкую неприязнь ко мне заочно. Как к инородному существу, создающему
проблемы. Я их волоку чемоданами из России. Туда – подарки, оттуда – книги.
Токарева, Акунин, Пелевин, Улицкая. Современные любимые авторы – как
друзья. Ты растешь, меняешься и видишь, как меняются они. Каждая новая
книга – разговор о важном, актуальном, обмен опытом. Сверка ощущений. Они
могут быть не всем по душе. Про некоторых говорят – «исписались». Но не
бросать же друзей на пол-пути. Чай, не чужие.
Классика из родительской библиотеки – книжки, нет, фолианты,
знакомые до последнего пятнышка. Родные, так что порой хочется прижаться к
ним щекой, подышать запахом детства, даже лизнуть. Но не решаешься,
потому что они еще и строгие, как учительница литературы. С ними в ваннуютуалет не попрешься, с ними надо чинно сидеть в саду под цветущей вишней.
А есть еще несколько книжек, захватанных-зачитанных, с волнистыми
(от чтения в ванной) и порванными в конце по диагонали (привет от дачного
толчка) листами. Это – даже не друзья, а близкие родственники. Поэтому с
ними и не церемонишься.
Еще в каждой куче много разных тряпочек. У одних – подороже, у
других – подешевле. Хотя далеко не каждый «кучеоценщик» или
«коробкоприниматель» в состоянии определить разницу. Оценить вкус
владельца. Даже, может, с благодарностью надеть и носить дальше. За
исключением уж совсем замечательных вещиц, чужая одежда вызывает легкое
отвращение. Может, потому, что она как раз отлично хранит в своих складках
память, или, как сейчас модно говорить, ауру владельца. Не оттого ли нам
зачастую по сердцу как раз старье, от которого новобранец-полицейский,
наверняка, сморщит свой нос?
Да чего там, порой кажется, что частично наша биография одеждой-то
и создана! Знаком вам феномен, когда висит какая-нибудь рубаха лет сто
пятьдесят в шкафу, ты уж и забыл про нее. А в одно утро стоишь в трусах около
гардероба, потягиваешься-поеживаешься и – бах! - рука сама тянется и
вытаскивает эту самую рубаху из вороха прочих. И с этого самого момента в
голове оформляется какая-то неясная полумысль, полувоспоминание. А чуть
позже ты непременно встретишь какого-нибудь старого знакомого, и вздохнешь
с облегчением – вот оно!- в то время как тот/та скажет: «Смотри-ка! А ты
совсем не меняешься! И рубаха на тебе та же..»
Альбомы с фотографиями. Каждый свежий снимок, особенно
любительский, врасплох - как удар в челюсть. Ужас. Я же совсем не такая! А
лет через пять посмотришь – а ничего я была, хорошенькая. Но и в прошлом, и в
настоящем на фотографии кто-то немножко чужой, не совсем я. Вне контекста с
душой оболочка теряет индивидуальность. Чего ж удивляться, когда дети тычут
пальцем в фотографию твоей первой большой любви, индийского актера
Амитабха Баччана Рекка и интересуются: «А ты здесь крашеная уже?»
Итак, что ценного будет в той куче (или коробке), полученной от нас
кем-то в наследство? Наши дневники с размышлениями, афоризмами,
зарисовками? Но дети не станут разбирать наши каракули, они и русские книгито читают с боем. То, что с каждым прожитым здесь годом становится лично
нам ближе и дороже, ускользает от них все дальше. А уж на внуков-то можно и
вовсе не рассчитывать...
В старых фильмах герои сидят под семейными портретами,
перелистывают пожелтевшие альбомы, и слезы тихой радости струятся по их
щекам. Отчего образ скачущего на коне папеньки наезжает на вальсирующую
фигуру матушки. На героине – матушкино платье, на стене висит папенькина
шпажонка. Каждая вещь переживала несколько поколений, обрастала
легендами.
В моей семье долгие годы по выходным лепили огромное количество
пельменей, и среди них непременно один – «бабушкин обманный», с солью и
перцем. А образ геройского деда, падшего на войне, затмевал лики и УльяноваЛенина, и страшного Бармалея. Есть анекдот: «выйти замуж за немца отомстить за дедушку». Шутки в сторону, это был «фриц проклятый с
деревянной ногой», которым мы пугали друг друга, лежа в детских кроватках. В
коммунистическую же партию верили безоговорочно, тут бабушка шуток не
допускала.
Жизнь состояла из догм и предметов простых и понятных.
Передающихся по нисходящей. Любая вещь из бабушкиного сундука была
знакома с младенчества и горячо желанна. К каждому отрезу стояла длинная
очередь наследников. Столовые сервиз и серебро были распределены еще при
жизни, без обид. Бабушка заранее подписала все книжки. Она как будто заранее
приручала свои вещи к новым хозяевам.
А вот как распорядиться мечтами, сомнениями, опытом? Наши старики
скармливали их нам в виде сказок на ночь. Как передать рецепты от глупых и
неизбежных ошибок? Ток-шоу поставили нынче это дело на поток. А где
хранить любовь, чтобы она нашла своих адресатов, а не ссохлась между
страницами полицейских протоколов или историй болезней? Да и надо ли? Не
лучше ли тратить все это добро щедро и безоглядно, проживая каждый день как
последний? Ведь кризис среднего возраста – это всего лишь иллюзия, как все,
что связано со временем. Или, как сказал Том Стоппард: «Завтра, согласно
моему опыту, будет точно такой же день».