V. Социальная символика расслоения

Мостовая И.В. Социальная символика расслоения
Источник: Мостовая И.В. Российское общество: социальная стратификация и
мобильность, 1995 г.
Сетевой источник: www.i-u.ru/biblio/archive/mostovaja_ros/04.aspx
V. Социальная символика расслоения
Человек в современном обществе выступает носителем большого числа социальных ролей
и частных стратификационных статусов, которые нередко дезинтегрированы между
собой. Предписанный статус противоречит достигнутому, разные роли складываются в
функциональную дискомпозицию, ожидаемое ролевое поведение рассогласовано с
реальным, формальные позиции - с неформальными, подсознательные ориентиры - с
осознаваемыми, демонстрации - с интенциями, заявленные цели - с латентными
стремлениями. Такой хаос в стандартах социального проявления отдельных людей и их
общностей формирует бесконечно запутанный мир взаимодействий, который совершенно
не поддавался бы никакой концептуализации и интерпретации, если бы не
упорядочивающие "маркеры" общественного пространства. Они не столько раскрывают,
сколько вуалируют параметры социальной действительности - и при этом
парадоксальным образом систематизируют, стандартизируют и алгоритмизируют
коммуникативное пространство общества. <…>
Поскольку люди действуют, исходя из своего понимания знаков социального
пространства (при этом опираясь на общепринятые и личные, стандартные и
оригинальные, подтвержденные и гипотетические представления), мир общественной
символики опосредует практически все формы коммуникативного восприятия, собственно
и являясь для людей миром их специфической действительности. <…> Символ "понимание" и признание - адекватный социальный ответ: таков алгоритм, культурный
инвариант, делающий нашу актуальную жизненную среду более упорядоченной и
предсказуемой.
"Коллективно организованные образцы символических кодов" объективно структурируют
социальное пространство, интегрируя страты, кристаллизуя классы, порождая то, что в
привычном смысле слова называется "обществом" (и в более сложной и уточненной
трактовке "национальным архетипом"). Когда У.Л.Уорнер обобщал свое знаменитое
исследование классовой системы ("Янки-сити"), он выделил нижнюю подгруппу слоя
наиболее высокопоставленных, обеспеченных людей именно посредством описания
социальных аксессуаров их общественного положения. "Многие из них лишь недавно
разбогатели, кичились этим и стремились выставить напоказ свою роскошную одежду,
шикарные драгоценности и автомобили" (Смелзер Н.Дж. Неравенство, стратификация и
класс // Социология). Это очень подходящий способ описания соответствующей
предэлитной экономической страты современного российского общества, причем каждый
индикатор социальной символики точно совпадает. Конечно, здесь в значительной
степени присутствуют социально-психологические мотивы: нужно подтвердить самим
себе достижение новой позиции и притязания на статус, получить специфические
"выигрыши" (поощрения) в виде признания, уважения, зависти, почтения, подчинения
людей их прежнего "круга". По мере закрепления в элите осваивается новая культура и
стиль, гипериндикация теряет социальный смысл. Именно маргинальность новых элит,
как впрочем и новых слоев аутсайдеров, заставляет их представителей действовать в
рамках сложившихся прежде символических стереотипов и смысловых ценностей,
держаться традиционного для них знакового ряда; но процесс легитимизации статуса не
столько связан с отграничением прежнего социального бытия, сколько с символической
инициацией в новой общности. Иначе "представитель высшего класса не примет такого у
себя дома".
В достаточно точном смысле символическая стилизация жизни отдельных общностей и
страт отражает устойчивость соответствующей структуры общества. Определенная
символика, выработанный язык социальной коммуникации, внутренняя культура
(субкультура), очень корректно отграничивающая "своих" от "чужих" конструирует не
только внутреннее, но и внешнее общественное пространство (отношений, связей с
другими субъектами) - тем самым институционализирует страту. Российское общество,
как известно, такими явлениями не богато, хотя мы обоснованно говорим о
дифференцированной структуре современных элит, включающих "старую" и "новую"
подобщности. Но и сложившиеся раньше общественные группы тоже имеют совсем
небольшую историю, многие из них "искусственно формировались на правах
престижных", а их статус "закреплялся особой атрибутикой - ношением специальной
формы одежды и определенными привилегиями" (Комаров М.С. Социальная
стратификация и социальная структура. 1992). Вебер начинает рассмотрение вопроса о
гарантиях статусной стратификации с понятия "стиля жизни, который ожидается от тех,
кто высказывает желание принадлежать к данному кругу людей. Связанные с этим стилем
ожидания представляют собой ограничения "социального" общения..." (Вебер М.
Основные понятия стратификации). Он строго определяет содержание термина
"социальный статус" как реальные притязания на привилегии в отношении социального
престижа, основанного на определенном образе жизни, формальном образовании,
престиже рождения или профессии. <…>
5.1. Встречают по одежке... и редко ошибаются
Сложившаяся в современном обществе сложная, n-мерная ролевая и статусная диспозиция
актуализирует проблему социального различения, поскольку успешная коммуникация и
осознанное поведение требуют узнавания субъектами друг друга. Только после этого
вступают в силу ожидания и оценки, устанавливаются взаимоотношения. В свое время
хиппи вызвали раздражение обывателей тем, что снизили параметры визуального
восприятия одного из самых привычных социальных индикаторов - различения пола
(длинные волосы, незаправленные рубашки и джинсы символизировали новую
молодежную культуру, отрицавшую чопорность и ханжество буржуазного мира). Сегодня
в России вишневые или зеленые (цвета игрального сукна) пиджаки и пальто - такая же
непостижимая, но точная опознавательная индикация совладельцев мелкого и среднего
бизнеса, как шестисотый мерседес - показатель принадлежности к экономической элите (в
более чем миллионном по населению торговом и индустриальном центре, где я живу,
таких машин зарегистрировано 25-30, а количество их по области не превышает сотни).
Кроссовки, спортивный костюм, кожаная куртка; плащ, костюм цвета "мокрый асфальт",
"дипломат"; вязаная шапочка, пальто, хозяйственная сумка-коляска выступают как
униформы, некие символические коды, демонстрирующие окружающим людям
социальное положение их владельцев и часто заранее говорят о сфере их деятельности.
Многие социальные индикаторы можно вспринимать в буквальном смысле с
"завязанными глазами" (а социолингвисты и этнометодологи реставрируют социальные
структуры вообще заочно - по документам), поскольку жаргоны разных страт как бы
закрепляют функциональные различия, а способы обращения сами по себе характеризуют
оценку социальной диспозиции каждой из сторон (субъектов) коммуникации.
В каком-то смысле "всё повествует обо всём" - и, как правило, люди занимаются
самомаркировкой охотно, чтобы "приманивать" тех, в ком потенциально заинтересованы,
отпугивать "паразитов" и "конкурентов", мимикрировать, спасаясь от преследования
"врагов", или, напротив, формировать отношения коменсализма, получая в виде
вознаграждения то, что "перепадет" от их социальных покровителей. <…>
Символы социального положения и успеха, как и общая стилистика жизни разных страт в
определенном смысле являются "дорожными знаками" мобильности, олицетворяющими
правила социальной игры в "монополию": они столь же эффективно разрешают,
запрещают и предупреждают социальные акции других субъектов, как непосредственное
со- или противодействие. <…> Иными словами, люди одного уровня, круга, занимающие
сходную позицию, характеризуются общим образом жизни, а также согласованным
кодексом поведения (М.Вебер. Основные понятия стратификации. 1992).
Статус, таким образом, есть символическое социальное принятие (потому что лично люди
могут при этом враждовать или игнорировать друг друга) "своих" членами сообщества,
группы. Внешнее символическое признание, престиж, является по Веберу индикатором
страты, легитимизации ее социальной позиции и ее потенциальной или реально
используемой монополии "особого рода". Вместе эти характеристики обеспечивают
единство общности "в себе" и "для себя". И, поскольку это так, люди и их общности
вынуждены держаться символического образа, соответствующего социогенной матрице
образца, то есть использовать стандартные, узнаваемые другими людьми социальные
маски - имидж.
Многочисленные социологические исследования в развитых индустриальных обществах
уже пятьдесят лет назад показали, и подтверждают сейчас, что основой статусной
идентификации в них является профессия. Ранжирование профессий в этом смысле
осуществляется очень согласовано представителями самых разных профессиональных
слоев. Профессия, как правило, достигаемая статусная позиция, что соответствует
принципам открытого общества и свободно текущей мобильности.
<…>. При этом престиж профессии может быть очень высок, например, врачи и юристы в
обществах западного типа априорно считаются "миллионерами", и если заменить врачей
на "банкиров", то эта характеристика окажется верна и для России, или, напротив, какието профессии могут котироваться в обществе достаточно низко, но статус будет создавать
систему рангов внутри данной профессиональной группы и соответствующий социальный
антураж профессиональной деятельности продемонстрирует движение этого статуса.
<…> "Ты чей будешь?" - наверное, еще долго однородные социальные смыслы будут
определять стержень социальной оценки. Знаки социальной принадлежности, вообще не
безразличные в любых других культурах, у нас приобретают самодовлеющее значение.
<…>
Интересно, что возраст тоже является индикатором меняющегося социального положения.
Общество от совсем еще недавно господствовавшего концепта "выскочек" (поскольку
статусный рост в стабильных профессиональных общностях традиционно тормозился)
перешло к признанию возрастных привилегий молодежи (что, конечно, не снизило уровня
ювентофобии в целом), поскольку в резко меняющейся общественной ситуации она легче
осваивает новые социальные правила и имеет больше шансов получить от своего
функционального риска определенные "прибыли" (или начать сначала). Если
проанализировать возрастную структуру молодого российского бизнеса, то результаты
прикладных исследований (см. "Россияне о предпринимательстве и предпринимателях",
"Социальный портрет предпринимателя", "Социальный портрет мелкого и среднего
предпринимательства в России" и др.) говорят о его относительной молодости: от 1/4 до
1/3 это люди моложе 30 лет, и 30-40% - в возрасте от 30 до 40 лет. Интересно, что эти
исследования не только подразделяют формирующуюся экономическую элиту на
"старую" и новую", подразумевая разницу в их ценностях и смыслах поддержки образцов
нормативных действий, но и выявляют социокультурные волны текущего формирования
слоя предпринимателей и коммерсантов, которые при небольшой возрастной разнице (5-7
лет) обладают различными ориентирами и ценностными мирами. Самые молодые более
прагматичны, им не присущ интеллигентский флер предыдущих "волн", они обладают
гораздо более низким образовательным уровнем и не стремятся к получению формального
образования, "подучиваясь" по мере необходимости; среди них больше выходцев из
рабочих (как считают в связи с этим исследователи, "представители низшего класса
начинают нащупывать для себя новый канал социальной мобильности"). <…>
Модернизация России как вестернизация общества вносит в символический мир
социальной презентации новую моду - "иностранные наименования чиновничьих
должностей и бюрократических учреждений..., дорогие магазины, ночные клубы, казино и
рестораны..." (Рукавишников В.О. Социологические аспекты модернизации России...
1995). Имя, звание и чин - не важно, "на слух" или на визитке - являются той основой
социальных интерпретаций относительно субъекта и структуры предстоящей
коммуникации, которую можно рассматривать как априорную и притом перманентную
установку. Принадлежность к учреждению, клиентуре, клубной среде также является для
других значимой социальной подсказкой, говорящей о возможностях людей развивать и
поддерживать свой "интерес к культурным событиям", "позволять себе дорогие
развлечения" (Н.Смелзер). Недавно выступая по телевизору, спикер французского
парламента г-н Сагэн сказал, что футбольный матч - это единственное место,
демократично собирающее представителей всех слоев общества; все остальные формы
досуга люди проводят преимущественно среди представителей своего общественного
горизонта.
В современном российском обществе по многим причинам: потому, что открылись новые
каналы социальной мобильности, и поскольку появился доступ к новым ресурсам, и в
силу общей маргинальной нервозности - стал проявляться феномен демонстрации и часто
даже имитации стилей жизни иерархически других социальных групп. С одной стороны,
опросы ВЦИОМ показывают стремление "нижних" стратификационных групп еще более
занизить свои жизненные показатели (и нелогично было бы думать, что эта позиция
проявляется только в одном параметре социальной индикации - косвенных жалобах на
свое бедственное положение); с другой стороны мода жить "богато" очень многих
благополучных и некоторых преуспевающих людей заставляет "чудачить" (очень верное
русское выражение) на пределе социально доступной презентации - в ущерб своему
жизненному стилю. Что-то чарующее, представляющееся символом социального успеха
(это может быть галстук или трехэтажный особняк) приобретается с напряжением всех
ресурсов и - выражает для стороннего наблюдателя потребность, ориентир,
устремленность в новое, пока закрытое для него, социальное пространство.
5.2. Досуг и социальное самопричисление
<…> Пьер Бурдье, проявляющий не только методологическую, но и техническую
изощренность в проведении исследований классовой структуры современного общества,
примерно в то же время выяснил при изучении бытовых фотографий, что сельские семьи
большое внимание уделяют "парадности" фото и присутствию на снимке как можно
большего количества членов семьи: для них это социальная символизация "вечности"
рода; фотографии семей буржуазного слоя, напротив, носят раскрепощенный характер,
люди снимаются в процессе обыденных, часто досуговых, занятий (на рыбалке, в
процессе бритья, за обеденным столом и т.п.) и не придают значения "плотности
человеческого материала" на снимке. Такой изящный результат анализа социальной
индикации разных слоев общества требует проведения самостоятельных серьезных
исследований, а поскольку в рамках данной работы они не были нам доступны,
попробуем обратиться к интерпретации результатов, полученных другими.
Например, возьмем результаты изучения ВЦИОМ массовых представлений о социальной
иерархии. Были сопоставлены профессиональные статусные ранги на основе сравнения
10-ступенчатых оценок рспондентов в 1991 и 1993 годах. "Группировка ответов по
средневзвешенным значениям позволила выделить пять стратифицированных категорий...
распределения 1993 г.:





высший (министр - 9,1; директор коммерческого банка - 8,7; директор крупного
завода - 8,5);
высокий (профессор университета - 7,3; владелец магазина - 6,6);
средний образованный (врач-терапевт, инженер, офицер, соответственно, - 5,6; 5,4;
5,2);
средний без высшего образования (фермер, квалифицированный рабочий - 4,8 и
4,7);
низкий (рабочий совхоза или неквалифицированный рабочий - 3,0; 2,4)."
"Профессор", "фермер" и "квалифицированный рабочий" упали за два года на ранг ниже,
однако авторы исследования делают вывод о том, что эта структура представлений
относительно "общественной лестницы" практически одинакова во всех группах, то есть
высоконормативна, что она "воспроизводит систему ценностей советского общества и
сохраняется в переходный постсоветский период. Набор кодов идентификации (власть,
связанные с нею репродуктивные структуры, советская бюрократия - основные
интеллигентские занятия, дополнительные ко всем ним - деньги, затем - физический
труд), несмотря на некторые новообразования, пока сохраняется" (Экономические и
социальные перемены: Мониторинг общественного мнения. 1994. №2). Тем не менее,
анализируя групповые различия в интерпретации понятия "социальный успех", авторы
выявили, что символами успеха у молодого, до 29 лет, поколения становятся "большие
деньги", а вот "самореализация" заботит "только высокообразованных и развитых в
интеллектуальном и культурном плане людей" (там же).
Разные целевые модели "успеха" преобладают в разных общественных группах: у
молодежи - "образование"; у военных и служащих - "карьера"; у высокообразованных и
особенно финансистов - "собственный бизнес", у предпринимателей и "индивидуалов" "большой доход". <…> Представляется, что оценки профессионального престижа
оказываются на этом фоне более абстрактными и несколько оторванными от реальности
нового состояния общества, поскольку жизненные ориентации людей и выбор пути
социального продвижения (в котором особенно тщательно взвешиваются конъюнктурные
факторы движения общества) показывает смещение ценностных установок в другую
социальную плоскость. <…>
Смелзер, обобщая современные социологические представления о классе, писал в
частности о том, что большинство исследователей отмечают большую поглощенность в
семейные заботы людей из нижних, а не из средних слоев. Он приводит результаты
американских исследований 60-х годов, которые показали, что люди из низшего класса
обычно предпочитают семейные торжества, в то время как рост социального положения
семьи проявляется в предпочтительности приемов, устраиваемых для друзей, а не
родственников. Здесь безусловно просматривается социальное сходство с досуговым
поведением россиян, причем и по этому символическому показателю соотношение
средних и низших классов оказывается столь же неравновесным, как по функциональным
и формальным (см. Беляева Л.А. Средний слой российского общества: проблемы
обретения социального статуса. 1993; Умов В.И. Российский средний класс: социальная
реальность и политический фантом. 1993; Комаров М.С. Социальная стратификация и
социальная структура. 1992; др.) - средний "класс" в условиях социальной поляризации
переходного периода пока еще представляет собой безмерно тонкую "прослойку".
Если посмотреть, через какие каналы текут потоки общественных слухов (Хлопьев А.Т.
Кривые толки России. 1995), то сравнение показывает, что в первую очередь это средства
массовой информации, к которым большинство россиян "припадает" в свободное время, 32%; разговоры с товарищами по работе (тоже такой своеобразный российский "досуг",
перемежающий выполнение профессиональных функций) - более 30%; информация,
получаемая на улице и в транспорте - около 24%; общение с соседями - около 17%;
встречи с приятелями и телефонные беседы с друзьями - 14% и около 15% - в очередях.
Социальный портрет типичных представителей каждого канала восприятия оказывается
при этом дифференцированным по полу, возрасту, сфере занятий, месту проживания
(село, город). Рассматривая их отличительные признаки, мы на самом деле работаем с
определенными идентификационными параметрами, поскольку такого рода групповые
"привязки" к каналам получения высокозначимой и неопределенной социальной
информации показывает те источники и ту среду, которую соответствующие субъекты
считают "своей", причисляют себя к ней и доверяют ей как источнику важных сведений.
Изучение ценностных оснований идентификации (см. статью Климовой С.Г. и др.)
показывает, что по сравнению с началом 80-х годов для россиян значительно
увеличивается эмоциональное переживание проблем витально-мотивационного и
семейно-родственного комплексов. Опрашивая по специально разработанной методике
группы рабочих, инженеров, брокеров и студентов, автор получила вывод об общем росте
значимости материально-бытовой сферы для всех групп. Однако главной жизненной
проблемой материальное благополучие является только для рабочих. "Деньги, став
сильнейшим раздражителем повседневной жизни, не стали стимулом стратегической
активности". Отмечается резкое уменьшение за последние 8-10 лет значимости работы и
ее функций: люди не только не находят психологического удовлетворения и возможности
самореализации, но и не решают проблемы заработка на достойную жизнь. Группы
брокеров и студентов оказались более ориентированными на работу и учебу, а также
заинтересованными в самореализации и высокой личностной автономии. Примечательно,
что молодежь (студенты) очень жестко дистанцируются от социальной культуры
предыдущих поколений, разделяя общество на "совков" и "людей состоятельных", что
также подтверждает формирование новой ценностной системы молодого поколения.
Тем не менее и ориентация на "обеспеченность", и ценности "реализации", смыкаясь на
признании высокой значимости микросоциальных отношений и качества микромира
людей как такового, присущем большинству россиян (по крайней мере, в переломное
время), ведут к повышению роли досуга, который и сегодня выступает важнейшим
символическим индикатором статуса. Объем досуга, его функциональное и качественное
наполнение стали определять социальное положение весьма характерным образом. <…>
И развитие системы досуга является одним из наиболее важных стратификационных
оснований в современном обществе, поскольку именно спонтанно проявляемые
социальные и культурные интересы объединяют людей в общности тогда, когда менее
жесткими становятся вынужденные (в первую очередь, экономические и политические),
"оборонные" причины объединения людей. Эти процессы необходимо тщательно
отслеживать, хотя на первый взгляд пока "клубная жизнь" - безусловная прерогатива
"высшего" общества, и период этот, видимо, продлится достаточно долго.