Общее и особенное в политико
реклама
Общее и особенное в политико-философских взглядах евразийцев и в концепции Л.Н. Гумилева Шаймерден Г.И. Источник: «Научное творчество Л.Н. Гумилева и история народов Евразии»: современные подходы и перспективы. Труды VIII Международного Евразийского научного форума, посвященного 20-летию независимости Республики Казахстан / Под ред. Е.Б. Сыдыкова. – Астана: Изд-во ЕНУ им. Л.Н. Гумилева, 2011. – 380 с. (С. 222-231) В среде исследователей уже сложилась довольно устойчивая традиция в периодизации евразийства. В его историческом развитии выделяют три этапа: так называемое классическое евразийство 20-30-х гг. XX века, научное творчество Л.Н. Гумилева как «последнего евразийца» и неоевразийство, на которое наследие ученого оказало сильнейшее влияние [1]. Многие положения Гумилевской концепции кочевого государства и его будущего формировались в рамках его евразийских взглядов и несомненно, что евразийское учение определенным образом возродилось в его трудах. Он соглашается с основными политическими и историческими выводами евразийцев, [2, с. 26] однако, полностью не отождествляет себя с евразийством. Л.Н. Гумилев, говоря о евразийцах, утверждает: «Вообще им очень не хватало естествознания. Притом, что евразийская доктрина замышлялась как синтез гуманитарной науки и естествознания, синтез истории и географии»[2, с. 26]. Именно это обстоятельство, по его мнению, помешало евразийцам достаточно успешно осуществить свой замысел. Его учение строится на основе синтеза гуманитарных наук и естествознания. Но он не копирует взгляды евразийцев. Да это было и невозможно сделать, так как в Советском Союзе работы евразийцев не издавались. Это справедливо отмечает исследователь творчества Л.Н. Гумилева С.Б. Лавров, который пишет: ««Выход» на кочевниковедение, на монгольскую тематику евразийцев и Л.Н.Гумилева шёл параллельно абсолютно независимо друг от друга. Евразийцы не могли до 50-х гг. даже знать о его существовании, а он не мог читать труды евразийцев, естественно, не доходившие ни до Ленинграда, ни тем более до лагерей» [3, с. 12]. Но вместе с тем Лавров признаёт: «И, тем не менее, этот параллельный, почти синхронно шедший поиск давал близкие результаты [3, с. 12]. Современный отечественный исследователь евразийства Э. Саудабекова считает, что общими для русских евразийцев начала ХХ века и Л.Н.Гумилева моментами были: принцип полицентризма, который, как она подчёркивает, Л.Н. Гумилев выработал самостоятельно, идею влияния ландшафта на характер этноса, что привело и классических евразийцев и Гумилёва к пониманию специфики культурного мира Евразии и наконец, положительную трактовку монгольского периода в истории Евразии. В то же время она отмечает, что Л.Н.Гумилев не использовал такие ключевые для классического русского евразийства термины как «идея - правительница», «симфоническая личность», «правящий отбор», термин «месторазвитие» у него заменяется термином «вмещающий ландшафт» и если и используется, то крайне редко, под влиянием П.Н.Савицкого. Наконец сама идея влияния пассионарности на процесс этногенеза, признание этого процесса процессом природным, не подчиняющимся законам социокультурного бытия человека является собственным достижением Л.Н. Гумилева [4, с. 31-33]. После знакомства с евразийским учением он разделяет многие евразийские взгляды и оценки. В своей основополагающей работе «Этногенез и биосфера Земли», опубликованной только в 1989 году, Л.Н. Гумилев, подобно П.Н. Савицкому определяет особую роль в этногенезе природного ландшафта, влияние географических и климатических условий на этнические особенности, но при этом биологизируя этнос. Совершенно в духе евразийского мышления Гумилев утверждает уникальность различных культур, отрицает западничество и либерализм, отстаивает взгляд на отечественную историю с Востока. Он развивает евразийскую концепцию культурно-исторического типа Н.С. Трубецкого, встроив ее в этническую иерархию и назвав суперэтносом: «Суперэтносом мы называем группу этносов, одновременно возникших в определенном регионе, взаимосвязанных экономическим, идеологическим и политическим общением… Суперэтнос определяется не размером, не мощью, а исключительно степенью межэтнической близости» [5, с. 110]. В этих глобальных вопросах, в целом, заканчивается идейное сходство концепций Л.Н. Гумилева и первых евразийцев. Разработанная ученым теория этногенеза, этнических циклов, связанных с моделью пассионарности (особого человеческого качества, которое возникает под воздействием солнечной энергии), а также его мысли о слиянии истории, географии и этнографии в единое целое не имеют аналогов в евразийской мысли. В этом своеобразие его теории: единственный из евразийцев, он может рассматриваться вне их идейно-политического контекста. Работы Л.Н. Гумилева продолжали традиции «географического» евразийства П.Н. Савицкого, но при их последовательном рассмотрении они приводят к биолого-историческому детерминизму (сроки рождения и смерти этносов зависят не только от политико-исторических факторов, а в первую очередь от природных, естественных). Таким образом, по Л.Н. Гумилеву, в первую очередь, от биологических и природных механизмов зависит вся история этносов, что прямо противоречит идеям первых евразийцев о главенствующей роли духовно-религиозных факторов при формировании народа как единого целого [6]. Евразийцы создали единственную в своем роде постреволюционную мировоззренческую систему, которая, по их мнению, должна была стать руководством к действию для русской интеллигенции. Евразийская оценка революции требовала построения комплексной идеологии. Евразийство стало такой системой, которая объединила в себе различные политические, философские, теологические, географические и исторические взгляды. Но особое место в этой системе занимает политическая философия. Именно она позволяла им объяснить прошлое и предвидеть будущее России [7, с. 64]. Вообще, следует отметить, что мировоззренческие амбиции евразийства достаточно велики – они претендовали на осмысление многих проблем духа и бытия. Однако, не смотря на широту охвата, в их воззрениях прослеживается один ведущий аспект – это мысль о замкнутом пространстве, носящем название «Россия – Евразия». Это обособленность и особость во всем и в первую очередь в географическом и культурном плане. Весь смысл утверждений евразийцев сводится к тому, что они провозглашали существование особой евразийско-русской культуры. Им уже было недостаточно того культурного самосознания, которое было у славянофилов, хотя они почитали последних как своих предшественников и чтили их как наиболее близких к ним по духу. Поэтому они решительно отвергали существование западничества. Для евразийцев смысл их антизападнической деятельности и направленности их идеологии заключался в поиске функциональной оригинальности Евразии, ее особого миссионерского пути. Политическая философия евразийства, на наш взгляд, покоится на нескольких основаниях. Основания эти есть различные толкования основного для них понятия – «Евразия». В первую очередь, это понятиегеографическое. Термин «Европа» они считали географически нелепым, ибо есть Европа западная и есть Европа восточная, отличающиеся друг от друга коренным образом. Западная Европа имеет изрезанную береговую линию, и сама ее территория есть сложное сочетание гор и равнин. Всю совокупность географических условий здесь можно назвать океаническими. Восточная Европа, напротив континентальна и равнинна. Деление на Запад – Европу, и Восток – Азию также бессмысленно, ибо у Запада есть свой Восток, а у Востока есть свои Юг, Запад и Восток. Более правильным и естественным, по их мнению, является деление на Европу, Азию и Евразию. То есть Евразия – это континентальная равнинная часть Европы и Азии, объединяющая равнины; восточно-европейскую, беломорско-кавказскую, западно-сибирскую и туркестанскую. Вся эта объединенная равнина со всех сторон окружена горами. Исходя из данного географического положения, Н.С. Трубецкой делает вывод о том, что Евразия по природе своей предназначена для государства. Степь есть становой хребет Евразии. Кто завладеет Степью, тот завладеет и Евразией. К примеру, Чингисхан, завладев степью, а стало быть и всей Евразией, выполнил великую задачу, поставленную самой природой Евразии. Преемницей Чингисхана стало русское государство, которое инстинктивно стремилось расширить свои владения до пределов Евразии. И Россия – Евразия, занимая основное пространство земель Евразии, несет на себе миссию объединения всей Евразии [8, с. 212-214]. Это положение позднее конкретизирует Л.Н. Гумилев. По его мнению, «именно новая система поведения, созданная на старой идеологической основе – православии, позволила России сказать свое слово в истории Евразии. Этот континент за исторически обозримый период объединялся три раза. Сначала его объединили тюрки, создавшие каганат… На смену тюркам пришли из Сибири монголы. Затем после периода полного распада и дезинтеграции, инициативу взяла на себя Россия…. Новая держава выступила, таким образом, «наследницей» Тюркского каганата и Монгольского улуса» [9, с. 310]. Значительно позже (в 1991 году) он пишет, что за обозримый исторический срок Евразия объединялась четыре раза. Поначалу ее на короткое время объединяли гунны, потом тюрки, создавшие свой каганат от Желтого до Черного моря. В третий раз континент объединяли монголы под главенством Чингисхана. После битвы при Калке монголы поняли, что им надо или мириться с Россией, или завоевать ее. Они склонялись к последнему решению. Россия вошла в единый улус на равных правах с монголами. Монголы были рады, что Древняя Русь служит буфером между ними и европейскими народами. Татары брали очень небольшую дань - на содержание войска, которое защищало Россию от западных соседей. Четвертым объединением Евразия обязана русским, которые, дойдя до берегов Тихого океана и объединив большую часть евразийского континента, за исключением Монголии и Восточного Туркестана, продлили тем самым традицию монголов. Они опять сделали из Евразии очень сильную страну, и сами стали самостоятельной и весьма развитой культурой [10, с. 3]. Следующим основанием, содержание которого раскрывается евразийцами в цивилизационном аспекте, можно считать их отношение к Западу и Востоку. С одной стороны это отторжение и неприятие западной цивилизации, а с другой стороны, их утверждения о том, что Россия – Евразия есть симбиоз цивилизаций Запада и Востока, но не простая совокупность, а нечто переплавленное в горниле православного славянства. В то же время они указывали на слабость славянофильской доктрины, которая заключалась, по их мнению, в том, что славянофилы упирали на «славянство», не обращая внимания на существеннейший азиатский элемент в русской культуре. Чтобы раскрыть и обосновать историко-культурную самобытность России – Евразии евразийцы вводят понятие симфонической личности. Как пишет Н.С. Трубецкой, «при этом евразийство значительно углубляет и расширяет понятие личности, оперируя не только с частночеловеческой, но и многочеловеческой, симфонической личностью. Так, личностью с евразийской точки зрения, является не только отдельный человек, но и народ. Мало того, даже целая группа народов, создавших, создающих или могущих создать особую культуру, рассматривается как особая личность, ибо культура как совокупность и система культурных ценностей предполагает целесообразное творчество, а такое творчество предполагает личность, немыслимо без личности» [11, с. 105]. Евразийское мышление строилось на признании вполне реального существования общественно-культурных циклов зарождения, расцвета и упадка. При данном подходе культура наделяется всеми признаками личности, что достигается через ее индивидуализацию и совокупность выполняемых ею общественных ролей. Симфоническая личность культуры составляется из комплекса иерархически организованных личностей (класс, сословие, семья, индивид), сосуществующих одновременно, но генетически связанных с предшествующими им прошлыми поколениями. В качестве такого сложного организма культура переживает определенные стадии своего развития в рамках законченного или закрытого культурного цикла. Как считает современный исследователь евразийства А.В. Видершпан, «евразийцы, как и Н.А. Бердяев, главным субъектом своей историософской системы считают личность. Но в отличие от него личностью они считают не только индивидуума, но и социальные группы. Они вводят понятие симфонической личности, понимая под симфоничностью примерно то же, что Вл. Соловьев понимал под всеединством» [12, с. 144]. Огромный вклад в развитие основополагающей для евразийской теории концепции симфонической личности внес Лев Карсавин. Он мыслил симфоническую личность как единство многообразия, в противоположность европейскому индивидуализму, где личность является самодостаточным социальным атомом. Индивид становится личностью в органичном единстве с целым - семьей, сословием, классом, народом, человечеством, которые, в свою очередь, являются симфоническими личностями. Объективацией симфонической личности является культура. Культура - органическое и специфическое единство, живой организм. Она всегда предполагает существование осуществляющего себя в ней субъекта, особую симфоническую личность. В данном случае, по мнению автора, совершено смешение понятий: личностью по определению может быть только индивидуальная субстанция, личностями являются Ипостаси Божественной Троицы, которые являют собой Собор Святой Троицы. Л.П. Карсавин неправомерно расширяет понятие личности на множественные образования, сообщества, которые действительно являют собой живой организм. Другое дело, что человеческий индивидуум становится личностью в той степени, в какой обретает соборное единство с человеческим сообществом: семьей, народом, человечеством. Таким образом, либо соборный живой организм, либо индивидуальная личность [13]. Всякая ошибка не только влечет теоретические заблуждения, но и порождает ложные жизненные установки. Концепция симфонической личности гипертрофирует значение коллективного за счет умаления роли человеческой личности, что дает политическое и морально-этическое оправдание различным тоталитарным теориям. Как отмечают современные исследователи С.С. Колдыбаева и С. А. Колдыбаев, «Евразийцы в духе идей В. Соловьева рассматривали Восток и Запад, как два противоположных типа цивилизаций. С их точки зрения, на Востоке идея единства привела к подавлению личной свободы, к внутреннему единообразию культуры. Это не позволяет восточным обществам реализовать симфоничность как единство в многообразии. На Западе наоборот реализована идея свободы, что затрудняет реализацию единства и тоже не позволяет Западу реализовать симфоническое воплощение культуры. Для евразийцев географический и геополитический Восток представляет собой положительный мир. Запад вызывает неприятие и отторжение в его наиболее существенных аспектах. Такое выделение строгой дихотомии между Западом и Востоком является отличительной чертой евразийства в целом и восходит к формуле князя Н. Трубецкого – «Европа и Человечество», где Европа (Запад) противопоставляется человечеству как агрессивная, претендующая на уникальность, полноту моральной и физической власти, аномалия. В противовес Европе, Россия есть Евразия, сочетающая элементы восточной и западной культур, способна осуществить наиболее полное воплощение симфоничности в эмпирии» [14, с. 14]. Таким образом, евразийцы рассматривают российский культурно-исторический тип как самобытную симфоническую личность. Но более того, эта личность: Россия – Евразия, по их мнению, ни есть периферия Европейской или Азиатской культуры. В ней переплелись черты как Западной, так и Восточной культур и их синтез породил неповторимый культурноисторический тип Евразии. Вся история России рассматривается евразийцами в контексте ее евразийского положения. Ее месторазвитием, по мнению Г.В. Вернадского была цепь равнин: Беломорско - Кавказская, Западно - Сибирская и Туркестанская [15, с. 24-28]. Появление здесь симфонической личности было возможно лишь при объединении всей этой территории. Именно поэтому, считают евразийцы, Древнерусское Киевское государство, находившееся на речном днепровском пути с севера на юг, не могло объединить протянувшуюся с Востока на Запад территорию Евразии. Такое объединение возможно было лишь по степи, а степи в Евразии издревле были освоены кочевниками. Именно кочевники, по мнению евразийцев, вступавшие во время перекочевок в контакты с другими народами намного чаще, чем оседлые земледельцы, были более толерантны к другим культурам и поэтому стали первыми объединителями Евразии. В связи с этим евразийцы говорят о ритмах Евразии или циклах развития культур. Ими выделяются скифский, гунский, монгольский и, наконец, московский периоды в истории Евразии. При этом до монгольской эпохи объединения Евразии происходили стихийно, на основе подсознательного стремления ее народов к единению, и только гений Чингисхана позволил осознать необходимость единения Евразии и осуществить ее объединение. Таким образом, именно в империи Чингисхана евразийцы видят истоки российской государственности. Из указанных выше, логически, по мнению евразийцев, вытекает следующее основание. Это тезис о духовно-психологической общности народов, населяющих Россию – Евразию. По мнению Н.С. Трубецкого, осознание принадлежности к евразийскому братству сильнее и ярче, чем осознание принадлежности к какой бы то ни было группе народов по языковому или религиозному признаку. Он пишет, что «нашими братьями, если не по языку и по вере, то по крови, характеру и культуре являются не только славяне, но и туранцы, и что фактически Россия уже объединила под сенью своей государственности значительную часть «туранского Востока» [8, с. 140]. Этот тезис Трубецкого дополняет и развивает Л.Н. Гумилев, увязывая его с географическим фактором. «Разнообразие ландшафтов Евразии благотворно влияло на этногенез ее народов. Каждому находилось приемлемое и милое ему место: русские осваивали речные долины, финно-угорские народы и украинцы – водораздельные пространства, тюрки и монголы – степную полосу, а палеоазиаты – тундру. И при большом разнообразии географических условий для народов Евразии объединение всегда оказывалось гораздо выгоднее разъединения. Дезинтеграция лишала силы, сопротивляемости, разъединиться в условиях Евразии значило поставить себя в зависимость от соседей, далеко не всегда бескорыстных и милостивых. Поэтому в Евразии политическая культура выработала свое, оригинальное видение путей и целей развития» [9, с. 310-311]. Следующая стрежневая идея евразийской доктрины это представление о тождестве исторических судеб России и Евразии. Идентификация России для евразийцев есть идентификация Евразии. Один из адептов евразийства Г.В. Вернадский формулирует этот постулат следующим образом: «нет естественных границ между «европейской» и «азиатской» Россией. Следовательно нет двух Россий, «европейской» и «азиатской». Есть только одна Россия - Евразийская, или Россия – Евразия…. как особый географический и исторический мир» [15, с. 94]. Как подчеркивают С.С. Колдыбаева и С. А. Колдыбаев, «по мнению теоретиков евразийского учения, Евразия – есть нечто своеобразное, обусловленное территориальными, географическими, историческими, духовными особенностями. В евразийском братстве народы связаны друг с другом не по тому или иному одностороннему ряду признаков, а системно, совершенно отличаясь от Запада» [14, с. 14]. Это отождествление России и Евразии было, для евразийцев, естественно и органично. Для них Россия являлась просто православной вариацией единой евразийской империи, возникшей на базе последнего из прошлых евразийских монолитов – монгольского улуса. Совершенно в духе и русле этой идеи трактуется евразийцами вся история России – Евразии. В частности, господствовавшее долгое время, в качестве западно-европейского заимствования, положение о татаро-монгольском иге. Так кн. Н.С. Трубецкой писал, «приобщение России к монгольской государственности, разумеется, не могло быть только внешним и сводиться к простому распространению на России системы управления, господствовавшей и в других областях и провинциях монгольской империи; разумеется, должен быть воспринят и самый дух монгольской государственности» [8, с. 225-226]. Эти установки развиваются, дополняются в работах его сподвижников и последователей. В «Начертаниях русской истории» Г.В. Вернадского, тезис С.М. Соловьева о том, что основу русской истории составляет борьба леса со степью, получает оригинальное продолжение. На основе этого тезиса, Вернадский создает свою периодизацию русской истории. По его мнению, период Киевской Руси – это период борьбы между лесом и степью. Затем монгольское завоевание кладет предел раздорам степи и леса, оно несет с собой победу степи над лесом. Следующий период – это Московская Русь, которая символизирует победу леса над степью. И последний имперский период, включая и советскую Россию, означает объединение леса и степи. Причем, следует отметить, что евразийцы особо подчеркивают, что объединение это было естественным и органичным, несмотря на завоевательный характер расширения российской империи [15, с. 34-48]. Таким образом, свойственный евразийцам взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока приводит их к закономерному, хотя, на первый взгляд, и парадоксальному, выводу о безусловно плодотворной, органичной роли кочевников Евразии в становлении России. Впрочем, ничего парадоксального, Трубецкой, к примеру, в этом не видит. По его мнению, «свершилось чудо превращения монгольской государственной идеи в государственную идею православно-русскую» [11, с. 227]. Л.Н. Гумилеву импонировали многие положения евразийской идеологии, он всегда был сторонником их взглядов относительно того, что для народов Евразии объединение всегда оказывалось гораздо выгоднее разъединения. В одних вопросах он был не совсем согласен с евразийцами, в других был с ними солидарен и даже более чем, в частности, в чрезмерной идеализации татаро-монгольского нашествия с последующим порабощением Руси и прямом отрицании его негативных последствий. По его мнению, «поход Батыя по масштабам произведенных разрушений сравним с междоусобной войной, обычной для того времени» [16, с. 519]. Сами же евразийцы хотя и считали последствия ига благотворными, все же указывали и на его негативные последствия. Следующим и не менее важным составляющим элементом российской государственности является, по мнению евразийцев, религиозный компонент. Европа, как полагали евразийцы, купила свое научное и техническое совершенство ценой идейного и религиозного оскудения. Над моралью, нравственностью и религией в Европе господствует воинствующий экономизм, гуманизм отвратил европейское человечество от покорности воле Божьей, все это в конечном итоге ознаменовало торжество индивидуализма. В противовес католическому индивидуализму Запада выдвигается византизм, который распадается на две важнейшие составляющие: политическую и религиозную. Евразийцы считали, что православие, соборно единящее всех верующих, является средоточием не только русской, но и всей евразийской культуры. Православная Церковь является подлинно вселенской религией и единственно верным истолкованием христианства, поэтому весь мир призван стать православным. По отношению к Европе Россия есть православие, т.е. истинное христианство по отношению к ереси. Весь смысл противостояния России Европе заключается в призыве последней к покаянию. В Азии же, по мнению Н.С. Трубецкого, нет еретического упрямства, а есть лишь языческая немощь, не искажаемое и естественное развитие которой, способно привести ее к христианству [11, с. 316]. Помимо этого, евразийцы, отправляясь от своего идеала, значительно расширяли тему религиозности, положительно относясь не только к самому Православию, но и к иным евразийским конфессиям – исламу, буддизму, индуизму, ламаизму и т.д. Более того, евразийцы огромное внимание уделяли сектам и, в первую очередь, русским сектам, вышедшим из старообрядчества, так как, и в этом случае они считали, что полноты истины нет ни у никониан, ни у сторонников древнего благочестия, и что в данном случае снова следует искать пути для нового синтеза и духовного преодоления противоположностей. Формула старца Филофея, глубоко импонировавшая евразийцам и есть, собственно, фундамент византизма. Его религиозная и политическая составляющая сводится к тому, что после падения второго Рима – Византии Россия осталась единственным хранителем православия. Именно как хранительница и распространительница света истинной православной веры Россия и должна спасти мир, в этом Филофей усматривает ее историческое предназначение [17, с. 316]. Отношение к православию, толкование его роли и значения в судьбе и будущем России в евразийской идеологии далеко неоднозначное. С одной стороны, евразийцев не удовлетворяло казенное вероисповедание в петровском варианте и они искали глубины истинного православия, стремились к его истокам и основам. С другой стороны, для них был неприемлем классический дуализм романской теологии – идея о «двух Градах», ставшая основой романо-германской религиозности и государственности [18, с. 316]. Им, как нельзя близок был допетровский русско-православный, а ранее византийский идеал «Православного Царства», в котором собственно воплощается политическая составляющая византизма. Имперско-петровское православие, евразийцы считали искаженным и выхолощенным, посему они обращали свои взоры в прошлое, ибо там только видели истинное православие, органически слитое с государем – предстоятелем в единой общей социально-религиозной литургии. На этой основе они и пытались строить политическую концепцию тоталитарно-теократического государства. Имперское православие, по их мнению, не отвечало этой задаче. Петр I превратил православную церковь в один из органов государственного аппарата, что вызвало, как считали евразийцы, ее паралич и мумифицировало русскую жизнь в целом. Православие, по мнению евразийцев, характеризуется стремлением к всеединству, что позволяет ему синтезировать различные идеологические течения – как входящие в рамки данной культуры, так и пребывающие за ее пределами. Причиной падения империи Чингисхана было, по мнению евразийцев, отсутствие в ней духовной доминанты, которая бы позволила спаять народы Евразии не только силой, но и духовно. Такую доминанту они видели в русском православии, пронизывающим все стороны жизни народа. Вместе с тем, евразийцы признают, что религиозная терпимость монголов позволила укрепиться русскому православию, которое и стало духовной основой новой евразийской симфонической личности. В этой связи язычество, по их мнению, можно рассматривать как потенциальное православие, причем в процессе христианизации русское и среднеазиатское язычество создают формы православия, более близкие и родственные евразийской православной традиции, чем европейское христианство [19, с. 316]. Евразийцы считали, что большевики создали форму идеократического государства, а подлинно национальную идею должно дать православие. Они были убеждены, что евразийской национальной идеей является именно православие. Но при этом православие подразумевалось ими не только как национальная идея русского народа, а как национальная идея всех народов евразийского мира. Вследствие этого все не православные, языческие религиозные системы народов Евразии мыслились ими как потенциальное православие. Поэтому их задачей было самим из себя сделаться православными, что позволило бы России – Евразии создать подлинно симфоническую общность и таким образом завершить развитие человечества [20, с. 316]. Утопичность данного взгляда явно очевидна, ибо языческие народы Евразии не спешили добровольно принимать православие. Стремление евразийцев навязать православие, как культурную доминанту, всем народам Евразии противоречило их основополагающим установкам о полицентричности мира и самоценности всех культур и народов. Суть политической философии евразийства есть, собственно говоря, апологетика государства во всех и всяческих аспектах. Евразия, по природе своей, как считали евразийцы, предназначена для государства, но государства великого с особой культурно-исторической миссией. Евразийство – это идеология государственности. Все его геополитические, социокультурные, религиозные и другие аспекты вращаются вокруг проблем власти и государства. Государство почти тождественно культуре и церкви, государство – некий витальный центр, который позволяет идентифицировать Россию – Евразию. Евразийцы считают, что впервые евразийский мир предстал как целое в империи Чингисхана. Монголы сформулировали историческую задачу Евразии, положив начало ее политическому единству и основам ее политического строя. Преемницей монгольского государства и стала Московская Русь. Российская же империя почти закончила государственное объединение Евразийского материка и, отстояв его от посягательств Европы, создала сильные и оригинальные политические традиции. В заключение следует отметить, что Л.Н. Гумилеву импонируют многие постулаты евразийской концепции, он творчески синтезирует евразийские предчувствия и озарения с собственными исследованиями и таким образом превращает евразийство из политической и социальной утопии в достаточно обоснованную научную доктрину. В его учении находят подтверждение такие положения евразийства, как связь этноса с географическим ландшафтом, идея единства народов Евразии, отрицание линейного прогресса и утверждение идеи развития, положительная оценка монгольского периода, отрицание западничества. Но, при этом, необходимо указать на то, что теория этногенеза, этнических циклов, связанных с моделью пассионарности, как и идеи Гумилева о слиянии истории, географии и этнографии в единое целое имеют весьма отдаленное отношение к евразийскому наследию. Научное творчество Л.Н. Гумилева несводимо только к евразийству, оно гораздо богаче, глубже и шире, но признание и понимание его теории естественным образом ведет к признанию и пониманию евразийства. Исторический опыт евразийства как политического и идеологического течения весьма показателен и поучителен в том плане, что слепое заимствование западноевропейских инноваций в области политической и экономической жизни может привести к серьезным катаклизмам. Адепты евразийства предупреждают, что копирование чуждых элементов Запада является противоестественным процессом. Западноевропейские инновации не всегда приживаются в Евразии, они становятся инородным телом в системе чуждых ему структур. Казахстан – это мир Евразии, мост между Западом и Востоком. Казахстан является евразийским государством и поэтому политическое завещание евразийцев актуально для современного казахстанского общества и государства. Литература 1. Вандалковская М.Г. Историческая наука российской эмиграции: «Евразийский соблазн». – М.: Памятники исторической мысли, 1997. – 350 с. 2. Гумилев Л.Н. Скажу вам по секрету, что если Россия будет спасена, то только как евразийская держава //Основы евразийства. – М.: 2002. – 582 с. 3. Лавров С.Б. Гумилев и евразийство/Гумилев Л.Н. Ритмы Евразии: эпохи и цивилизации. – М.: Экопрос, 1993. – 576 с. 4. Саудабекова Э.К. Евразийство Гумилева и классическое русское евразийство // Мысль, 1997, № 8. С. 30-34. 5. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. – М.: ТОО «Мишель и К», 1994. –504 с. 6. Евразийство в экономической и этнополитической истории Казахстана. Учебное пособие/ Под ред. К.А. Берденовой. – Алматы: Экономика, 1997. – 244 с. 7. Аубакирова А.А. Геополитические и географические факторы в формировании внешнеполитической стратегии Республики Казахстан: Монография/Под ред. Н.К. Мамырова. – Алматы: Экономика, 2003. – 272 с. 8. Трубецкой Н.С. Верхи и низы русской культуры// Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана. – М.: Аграф, 1999. – 560 с. 9. Гумилев Л.Н. От Руси к России. – М.: ООО «Издательство АСТ», 2002. – 392 с. 10. Гумилев Лев. В Горбачеве я вижу Августа// «Союз», N 18, май 1991, Гумилев Л., Панченко А. Чтобы свеча не погасла: Диалог. – Л.: Сов. Писатель, 1990. – 128 с. 11. Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык./Общ. ред. В.М. Живова; Вступ. ст. Н.И. Толстого и Л.Н. Гумилева. – М.: Издательская группа «Прогресс», 1995. – 800 с. 12. Видершпан А.В. Цивилизационные волны интеграции и евразийство/ Современные проблемы образования и науки в начале XXI века. Материалы международной научно-практической конференции, посвященной 10-ти летию независимости Республики Казахстан. – Петропавл, изд. КазГЮУ, 2001. – С . 142-149. 13. Карсавин Л.П. Философия истории. С-Петербург, АО «Комплект», 1993, 352 с. 14. Колдыбаева С.С., Колдыбаев С.А. Проблемы властно-правовых отношений. (исторический опыт Казахстана). – Костанай: изд. КГУ, 2005. – 88 с. 15. Вернадский Г.В. Начертание русской истории/Предисловие С.Б. Лаврова, А.С. Лаврова. – М.: Айрис-пресс, 2002. – 368 с. 16. Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая Степь. – М.: Товарищество Клышников, Комаров и К, 1992. – 512 с. 17. Из послания старца Филофея к Великому князю Василию Ивановичу/ Хрестоматия по истории России. – М.: Учпедгиз, 1949. т. 1. – 508 с. 18. Леонтьев К.Н. Византизм и славянство/ Леонтьев К.Н. Поздняя осень России. – М.: Аграф, 2000. – 336 с. 19. Сыздыков М.З. Неоевразийство и его модификации/ Переход от тоталитаризма к демократии: опыт Казахстана. Материалы Республиканской научной конференции 23-24 марта 2000 года. – Астана, 2000. – 286 с. 20. Лавров С.Б. Завещание великого евразийца//Гумилев Л.Н. От Руси к России. – М.: Айрис-пресс, 1994. – С . 301-310.
