лодка на аллеях парка - Московский государственный
реклама
На берегу моря играют дети Тагор Вошел я в парк Широкие аллеи Уверенно вели вперед Не зная поворотов и сомнений Неоновая зелень стриженой травы Табличка: «По газонам не ходить!» Там бродят легкомысленные птички Они читать еще не научились Тропинка от аллеи ответвлялась И пропадала в чаще Я шел но ней и в зарослях густых Лосей увидел и косуль Стремглав умчавшихся хруст гравия услышав И вдруг передо мной открылось море Зеркальной гладью простираясь к горизонту И моя лодка как и тысячи других Стремилась в бесконечность Днем доверяясь солнцу А ночью свету звезд Но лодки след Растаял на воде А горизонт так ближе и не стал Когда проснулся я То понял Что был я Лодкой в парке Предисловие к русскому изданию Вы держите в руках русский перевод книги, впервые опубликованной в Швеции в 1985 году. С тех пор она используется как учебник вводного курса социологии или общественных наук в целом во многих университетах и колледжах и выдержала к настоящему времени пять изданий. В данный момент находятся в стадии подготовки английское и испанское издания этой книги, Название «Лодка на аллеях парка» основано на метафоре, с которой я начал работать еще в те годы, когда более пяти лет читал вводный курс на факультете социологии Гётеборгского университета. Сейчас я уже не помню, откуда позаимствовал эту метафору, но с течением времени я совершенствовал ее, приспосабливая к самым разнообразным социальным тенденциям и специфическим явлениям общественной жизни. Если все случаи использования данной метафоры поместить в книгу, то последняя увеличится в объеме как минимум вдвое. Тем не менее эта книга рассматривает не столько само общество. сколько собственно социологию и отчасти социальные науки в целом. Посредством упомянутой метафоры я пытаюсь выразить основную научную проблему общественных наук — отношение между обществом как упорядоченной структурой, или системой, и действующими в ней индивидами. С одной стороны, все свободны. С экзистенциалистской точки зрения люди, как сказал французский мыслитель Жан-Поль Сартр, «приговорены к свободе». В принципе каждый в любой момент может поступить иным образом, чем он или она это сделали. Но, с Другой стороны, индивиды всегда поступают вполне определенным образом. Все индивидуальные действия, взятые вместе, создают некие социальные образцы, паттерны. Эти образцы не есть просто результат действий всех индивидов, они в то же время формируют социальную структуру общества, которая в свою очередь оказывает влияние на поступки входящих в него индивидов. Итак, круг: индивидуальные поступки (то, что создаст) — образцы поведения (то, что формирует) — социальные структуры (то, что оказывает влияние) — индивидуальные поступки — это основная социальная форма, в которой мы, люди, проживаем наши жизни. Осмысление социальной наукой различий между индивидуальными поступками и общественной структурой шло несколькими путями, в результате чего сформировались различные теоретические традиции. Отправившись в путь из этого исходного пункта, можно начать продумывать, с одной стороны, теорию действия и феноменологический подход и, с другой, — системную теорию и структуралистский подход. Различие и взаимоотношение между действием и структурой можно также усмотреть в понятиях «субъект» и «объект», «микро» и «макро» и в более повседневных понятиях «индивид» и «общество». Все эти пары понятий пытаются отразить ту же самую основополагающую проблему социальной науки: существование индивидуальных субъектов, действующих на макроуровне, с одной стороны, и существование объективного общества, состоящего из социальных институтов — с другой. Основополагающая проблема социологии и социальной науки в целом состоит в том, чтобы понять, как эти две формы существования относятся друг к другу , воспользуемся цитатой из одной известной книги: «Как это возможно, что субъектвные представления превращаются в объективные реалии?.. Как это возможно, что человеческая деятельность производит мир вещей?» В предлагаемой вниманию читателя книге эта основополагающая проблема осмысливается в образах лодки и парка. В данной метафоре — лодка в парке - я пытаюсь в общих чертах соотнести друг с другом различные уровни человеческого существования. В то же время в ней указывается, что эти взаимоотношения являются методологической проблемой, и принимается во внимание проблема различных уровней абстракции в изучении общества, что символизируется вертолетом, поднимающимся с земли (на которой все мы живем) к более высоким точкам обзора. Таким образом, я также постарался показать основополагающую проблему социологии с точек зрения различных методологических традиций, толкующих, как следует объяснять, понимать и изменять общество. Небольшой объем книги не позволяет во всех деталях рассмотреть все эти проблемы. Причина, побудившая вынести их на передний план, состоит в том, что, как мне кажется, каждый, кто стремится уяснить специфику понимания социальной наукой человеческой жизни, должен с самого начала не упускать из виду эту основополагающую проблему. В истории социологии существует немало попыток проанализировать и решить эту проблему (см„ например, теорию «интеракции» немецкого социолога Юргена Хабермаса, в которой феноменологическое понятие «жизненного мира» соотносится с понятием системы) и множество дискуссий по ней. Следовательно, поняв метафору «лодка на аллеях парка», можно ухватить суть различных традиций социальной науки. И наконец, само собой напрашивается использование этой метафоры для описания современной ситуации в России и других бывших республиках Советского Союза. Очевидно, что многие социальные институты прежнего общества были сломаны, а новые еще не появились. Это значит, что население живет в состоянии, которое французский социолог Эмиль Дюркгейм назвал аномией т. е. жизнью без легитимизированной системы правил и норм. Но в то же самое время множество отношений и норм, получивших развитие в недрах предшествующего общества (и даже еще в царской России) продолжают существовать, и выражение «ничего не изменилось», возможно, является наиболее частым ответом па мои вопросы а нынешней ситуации в России. Многие объясняют этот факт, ссылаясь на то, что они называют «российской ментальностью», которая есть нечто, заключающееся не в обществе, а в населяющих его индивидах. Таким образом, с точки зрения упомянутой метафоры проблема может быть описана следующим образом: лодки остались теми же самыми, но уже не существует упорядоченного парка, Все бродят туда-сюда без всякого направления, и единственная существующая для них общая цель — получение денег. Люди считают, что этот процесс никак не регулируется и что именно данная ситуация ведет ко множеству преступлений, скандалов и страданий в сегодняшнем российском обществе. Я глубоко убежден в том, что для приведения в порядок существующей хаотической ситуации в российским парке должна быть создана новая сеть дорог и аллей, которые будут служить российским лодкам. Невозможно разбить американский парк для российских лодок, так же как невозможно построить шведский парк для, к примеру, марокканских лодок. В диалектике построения нового общества и состоит для российского народа великая задача текущей ситуации. Как друг России, я от всего сердца желаю вам счастливой судьбы. Пер Монсон Гетеборг, 22 марта 1994 г. Предисловие к шведскому изданию Мысль о написании небольшой книги, посвященной искусству изучения общества, появилась у меня после многих лет преподавания вводного курса социологии. Это было также результатом пятнадцатилетних исследований структуры данного предмета, его истории, научно-теоретической проблематики и, в особенности вопросов классификации в соответствии с различными парадигмами. Поэтому я поставил перед собой в этой книге двоякую цель: во-первых, предложить легко усваиваемое введение в курс социологии и, во-вторых, дать читателю общий обзор глубинных проблем предмета. Это во многом противоречивая задача, поскольку, чем доступнее для усвоения будет текст введения, тем более он рискует оказаться поверхностным и легковесным. Кроме того, более или менее удовлетворительный общий обзор требует охвата многочисленных внутренних связей и тонких нюансов. В процессе преподавания я довольно быстро обнаружил, что метафора «лодка па аллеях парка» дает многим студентам возможность образного восприятия проблемы, служит своего рода отправной точкой и, кроме того, характеризует важнейшую задачу социологии: изучение человека в обществе и изучение общества через человека. Помимо этого может использоваться метафора «полет па вертолете» — для пояснения взаимоотношений между мышлением и действительностью, между теорией и практикой или между абстрактным и конкретным. К сожалению, в силу ограниченности объема книги я не могу подробно осветить эти вопросы, но смежная проблема различных уровней абстракции социологии здесь рассматривается, что позволяет с самого начала понять основной принцип выделения в социологии различных направлений и увидеть общую фундаментальную проблему, кроющуюся за ними. Мой замысел состоял в том, что в тексте должны решаться свои собственные задачи и в то же время книга должна вести дальше, к более углубленному изучению предмета. Реализация поставленной цели позволяет использовать книгу в итоговой дискуссии, когда студентам уже прекрасно известно: все, что написано в качестве вводного курса, можно всего лишь упомянуть мимоходом. Разумеется, возможен и другой подход, если, к примеру, возникнет желание поспорить с теми или иными мнениями, изложенными в книге, Как бы то ни было, выражение «книгу делает читатель» вполне справедливо, но при этом и в «книге» должно содержаться нечто свое, она должна ответить хоть па какие-то «вопросы читателя». Основное назначение этой книги — послужить введением в предмет социологии. Она делится на две части. В первую включены краткий очерк проблемы применимости социологии (гл. 2), небольшой обзор истории предмета (гл. 3), а также изложение дискуссии о границах научных притязаний социологии (гл. 4). Вторая часть начинается с главы, в которой обобщаются главные условия изучения общества и возникающие при этом проблемы (гл. 5). Затем следуют три главы о различных способах изучения общества (гл. 6—8). В заключение мы вновь возвращаемся к основной идее, увязываемой с введенными в первой главе метафорами. Главная идея книги, которую мне хотелось бы донести до читателя, — это то, что не существует исключительного, одного, самого правильного способа изучения общества, не содержащего в себе противоречий и по создающего научных проблем, все зависит оттого, как исследователь понимает общество и какой способ соотношения себя с ним выбирает. Для иллюстрации этой идеи приводятся основные классические теории, а также излагаются некоторые современные подходы. Главный вывод всего анализа: не существует критериев, которые позволили бы окончательно доказать превосходство одного из направлений социологии над остальными, поскольку вопрос о том, к какому знанию мы стремимся и до какой степени это знание применимо, есть экзистенциальный выбор. Системы законов, что управляют формированием и использованием науки, рассматриваются как общественный институт, при этом нечто частное, отдельное может или быть присоединено к этим системам, или отброшено ими. Но сами эти правила, как и другие законы общества, созданы социально и отнюдь не выводимы из какой-то внеобщественной действительности. Это первое — и самое главное, — что должен усвоить любой исследователь, изучающий общество. Это важнейшая информация, которую книга может предложить начинающему социологу. И наконец, я хотел бы поблагодарить моих коллег, друзей и всех, кто интересуется данной проблематикой, за оказанную помощь, высказанные замечания о преимуществах и недостатках использованных метафор и ценные советы. Особую благодарность я хотел бы выразить группе студентов, прочитавших эту работу после окончания курса осенью 1984 года, что позволило мне добавить весьма ценные педагогические и описательные моменты. ну и само собой разумеется, за все написанное в конечном итоге отвечает сам автор. Пер Монсон Гётеборг, февраль 1985 г. 1. Лодка на аллеях парка Представьте себе, что ранним утром вы сидите в вертолете, который только что оторвался от земли. Вы взлетаете над городом. Неподалеку раскинулся большой парк. Вы зависаете над центром парка и внимательно разглядываете его. Там, внизу, под вами видны зеленые газоны, ухоженные рощицы и непроходимые заросли кустарников, маленькие озерца и целая сеть широких асфальтированных аллей, от которых разбегаются более узкие, посыпанные гравием тропинки, тут и там извивающиеся под деревьями. Вдоль широких аллей стоят садовые скамейки для отдыха. Клумбы с цветами радуют глаз. Однако сейчас раннее утро, и парк внизу пустынен и тих. Но вот появляются первые люди. Они быстро входят в парк по самым широким аллеям и торопливо проходят насквозь кратчайшим путем. За ними следуют новые посетители; понемногу публика прибывает и сливается в ровный поток. Большинство продолжает двигаться по широким асфальтовым аллеям, но некоторые сворачивают на боковые тропинки, под деревья, где на некоторое время пропадают из виду. Попадаются и такие, что бредут, спотыкаясь, не разбирая дороги, топчутся прямо по клумбам. Вот опять появляются прохожие,' предпочитающие идти по асфальту. Скамейки заполняются отдыхающими; вскоре образуется очередь из желающих посидеть на лавочке, А кое-где некоторые граждане покидают и широкие аллеи, и узкие тропинки и лезут напролом через заросли кустарника. Большинство из них пропадают из виду и больше не показываются, но отдельные упрямцы все же ухитряются пробиться и выныривают на изрядном расстоянии по другую сторону кустарника, ободравшись и исцарапавшись в кровь об острые ветки шиповника. День проходит, и людской поток, нараставший вначале, становится теперь все меньше. Большинство пришедших в парк в сумерки придерживаются широких асфальтовых аллей и движутся по тропинкам в ожидании наступающей темноты. Наконец вам видны только светящиеся огни полицейских машин, а все, кто в течение дня пропал из виду и затерялся, так и остаются невидимыми, Когда тьма окончательно поглощает парк, он кажется полностью опустевшим. Можно оставить наблюдательный пост и вернуться домой. На следующий день вы снова садитесь в вертолет, но па этот раз полет проходит над морем. Вы удаляетесь от берега настолько, что земля исчезает вдали, и со всех сторон горизонта - только вода. Вновь вы зависаете, выбрав подходящее для наблюдения место. Под вами сверкает море, и единственное, что вы видите, - легкая рябь на воде от небольшого ветерка да буруны над подводными рифами. Через некоторое время на горизонте появляются несколько судов. Они медленно ползут по зеркальной поверхности, проходят под вами и снова пропадают вдали. День разгорается, и судов становится все больше. Одни из них огромные, это океанские лайнеры, они четко различимы; другие - маленькие, настолько маленькие, что кажутся точками. Большинство кораблей следуют по своему собственному курсу. Но скоро вы начинаете замечать, что некоторые движутся по невидимым фарватерам. Отдельные суда почти касаются друг друга бортами, прежде чем их пути разойдутся. Иногда происходят столкновения, другие кораблики спешат на помощь к потерпевшим крушение, экипажи пересаживаются к ним на борт. А вот суденышко налетает на риф и погружается на дно, не оставив после себя никаких следов. Какие-то кораблики мгновенно исчезают, накрытые огромной волной. На невидимых постороннему глазу фарватерах волнение никогда не замирает, а суденышки идут одно за другим. Поэтому на поверхности воды постоянно образуются разнообразные рисунки, узоры, которые все время меняют свой облик вследствие непрерывного движения судов. Неожиданно вы замечаете, что некое судно, уклоняясь от волн, преследует другое. Неподалеку несколько маленьких лодочек буксируют весьма солидное «плавсредство». Но все корабли стремятся дальше, к горизонту, двигаясь в соответствии с существующим у них планом. Этот день тоже приближается к концу; ближе к вечеру фарватеры начинают пустеть, и последние кораблики пропадают из виду в лучах заходящего солнца. Последнее, что вы замечаете, - на судах вспыхивают огни, и ориентироваться там начинают, очевидно, по звездам. Вы не знаете, откуда приплыли эти корабли; вам неизвестна также причина, побудившая их отправиться в путь. Наконец и они растворяются в темноте, и зеркальная гладь моря под вами снова неподвижна. Можно оставить свой наблюдательный пост. Перед тем как выйти из вертолета, воскресите в памяти все, что вы видели, зависнув над парком и над морем. Вспомните и тех людей, которые шли по асфальтированным аллеям, и тех, которые сворачивали на тропинки. Задумайтесь о тех, кто исчез в зарослях кустарника. Представьте себе кораблики в море, вспомните маршруты их движения и рисунок, образуемый волнами. В какое-то мгновение картинки накладываются одна на другую, и вы видите, что, собственно говоря, лодки тоже передвигались по некоему парку. А теперь распрощайтесь с вертолетом и возвращайтесь к обыденной жизни. Образ вертолета, зависшего сперва над парком, а затем над морем, будет символизировать фундаментальную задачу, которая встает перед теми, кто пытается изучать общество. Парк - это символ того, что в социологии именуется социальной структурой общества, или, если короче, общественной структурой. Общественная структура - это организация общества, своего рода канва, заранее установленный порядок, точно так же, как аллеи и тропинки, пруды, деревья и газоны образуют канву парка, или его план, если вы смотрите на этот парк сверху. Со своего наблюдательного поста в вертолете вы разглядывали этот рисунок еще до того, как в парк пришли посетители; вы продолжали его наблюдать и после того, как последние прохожие ушли. Люди, пришедшие в парк, воспринимали его как некий заранее установленный порядок - аналогичным образом человечество воспринимает социальную структуру общества. Большинство пришедших в парк двигались по асфальтированным аллеям, символизирующим то, что в социологии называется социальными институтами. Примерно так же, как можно представить парк в виде канвы, образованной аллеями и тропинками, можно представить и общество в виде канвы из социальных институтов. Основные институты общества - те «аллеи», по которым идет большинство людей, однако имеются менее значительные группы тех, кто «выбирает тропинки». И подобно тому, как в парке встречались посетители, топтавшие клумбы, в обществе есть люди, «спотыкающиеся на ровном месте». Это явление в социологии называется отклоняющимся поведением, и во множестве как теоретических, так и прикладных исследований содержатся попытки объяснить, почему люди определенного сорта непременно будут «вытаптывать клумбы». Однако, важно заметить, что «отклоняющееся поведение» является «отклоняющимся» на фоне «нормального» и, следовательно, отклонения изначально заложены в общественные структуры. Без одного нет другого. В парке были и такие, кто не только не удовлетворился прогулкой по ранее проложенным тропинкам или даже вытаптыванием клумб, а ринулся в непролазный кустарник. Они не признали существующую канву парка и пошли туда, откуда впоследствии нельзя будет выйти. Возможно, они пытались найти кратчайший путь или протоптать новые дорожки, которые - если следом двинутся другие люди - со временем превратятся в широкие асфальтированные аллеи. Посетители парка будут гулять по ним и думать, что эти аллеи были всегда. В таком случае, возможно, прежние аллеи начнут зарастать и вскоре станут непроходимыми. Феномен «протаптывания тропинок» и «зарастания аллей» в социологии обозначается термином социальные изменения. Социальные изменения довольно сложно объяснить с помощью понятия общественной структуры, так как последняя в ближайшей временной перспективе может считаться такой же стабильной, как и структура парка. Поэтому возникает вопрос, почему отдельные индивиды упорно искали кратчайший путь или хотели «протоптать новые дорожки», т.е. создать новые возможности, ранее не существовавшие в социальной структуре. В связи с этим следует рассматривать общественную структуру в диахронической перспективе, т.е. считать ее исторически изменяемой. Обычно социальные структуры рассматривают синхронически, как они возникают и функционируют в ближайшей, непосредственной временной перспективе. В этом случае социальная структура представляется как некий самовоспроизводящийся стабильный порядок, который поддерживается с помощью социального контроля, осуществляемого людьми друг над другом. Наличие этого контроля приводит к тому, что дозволенные и запрещенные пути, возможные и невозможные направления движения отделяются друг от друга и большинство людей продолжает идти по «асфальтированным аллеям». Картина поведения посетителей парка является своею рода моделью и характеризует то направление в социологии, что изучает общество независимо от тех или иных основополагающих образцов поведения, которых отдельный человек придерживается в течение своей жизни. При этом в первую очередь абстрагируются от того, почему индивид выбирает какой-нибудь образец поведения, установленный коллективом. Такой подход называется структуралистским направлением социологии и является, вероятно, одним из наиболее значительных. Основная идея его состоит в том, что общество лучше всего изучать в виде стабильной социальной структуры, отдельные социальные институты которой .по частям дают нам информацию о людях, живущих в данное время. Отдельный человек не может протоптать своей особой дорожки вне существующих общественных структур. Поэтому каждый отдельный человек, независимо от его места в этой системе, более интересен как часть общей картины, даже если сам он считает себя выше ее. Люди не могут или не желают жить вне социальных связей, поэтому жизнь каждого человека осуществляется как процесс выбора направления на перекрестках, предложенных ему обществом. Большинство выбирает прямую широкую дорогу, не задумываясь особенно о том, что скрывается в зарослях. Иных, возможно, и разбирает любопытство, но отпугивают острые колючки. Другой образ, «корабли в море» символизирует восприятие человека как творца своей собственной жизни. Здесь нет видимых глазу путей, однако каждое судно знает, как определить свое направление движения. Это символ человека, обладающего свободой воли. Мы, по выражению Ж.-П. Сартра, «приговорены к свободе». Если мы считаем, что наша жизнь должна идти по определенному пути, пути, заданному извне, значит, мы выбрали несвободу, выбрали отсутствие выбора. Оправдывать нацистских палачей тем, что они «только подчинялись приказам», - значит отрицать их моральную ответственность, присущую каждому свободному человеку: даже перед угрозой расстрела можно выбрать жить дальше или нет, и при этом отвечать за свой выбор. В приведенном примере, таким образом, отправным пунктом являются свобода человека и его ответственность за свою (и чужую) жизнь. Это так называемое экзистенциалистское направление социологии, где общество всегда рассматривается как результат поступков отдельных индивидов, обладающих свободой выбора. В сущности, вне человека пет ничего такого, что принуждало бы его действовать тем или иным образом, также общество в целом должно признавать выбор человека присущим его индивидуальной экзистенции. Точно так же, как спокойно зеркально гладкое морс, социальные структуры «пусты», если не появляются люди, оставляющие за собой «след». Можно заметить, что подобно тому, как большинство кораблей плыли по морю, следуя по определенным фарватерам, большинство людей проживает свою жизнь весьма упорядоченно и относительно предсказуемо. Экзистенциалистски настроенный исследователь должен поэтому суметь объяснить наличие социальной канвы. Если мы опускались на вертолете ближе к поверхности моря, то замечали, что в глубине есть скрытые отмели и впадины. Аналогичным образом можно отыскать определенное количество «скрытых причин», порождающих разнообразные стабильные общественные устои. Для всех людей важным является существование некоторого количества «социоматериальных» факторов, окружающих нас в повседневной жизни и сильно влияющих на нашу теоретическую свободу. Это главным образом «преобразованная материя», начиная с жилья, одежды, автомобилей и стереоаппаратуры и кончая индустрией развлечений, компьютерными терминалами и кожаными креслами. В том, что из этого может быть создано, всегда присутствует определенное намерение, намерение, в значительной степени определяющееся возможностями. Если строится дом, в котором большинство квартир многокомнатные, тем самым облегчается существование больших семей, но при совместном проживании возникают свои сложности, подобные проблемам, возникающим на автострадах, хотя последние строились именно для того, чтобы ездить быстро. Человек поэтому может рассматриваться как «результат своих собственных результатов» (Сартр), и поэтому на каждую человеческую жизнь влияет повседневный выбор, тысячекратно совершаемый другими людьми. Можно сказать, что мы живем в «социоматериальной структуре», которая совершенно очевидна для всех нас, даже если мы ее и не воспринимаем подобным образом. Мы можем также «посмотреть вверх» и заметить, что человечество ориентирует свой жизненный путь еще и по солнцу и звездам. Насколько нам известно, человек - единственное существо, которое осознает, что живет один раз и не всегда будет существовать. Он является единственным экзистенциалистски мыслящим существом, знающим, что смерть неизбежна. Это своего рода «экзистенциальное обрамление» нашей жизни, когда ощущение своего «бытия» и предчувствие «не-бытия» может стать причиной отчаяния и тем самым побудить нас искать смысл жизни. Если же мы, как выразился другой экзистенциалист, «заброшены в мир без какого бы то ни было смысла или цели», то мы обязаны создать себе сами цель, не существовавшую до нас. Поэтому мы рассматриваем жизнь как «сумму проектов», мы загадываем наперед, что-то планируем, ставим перед собой цели, которых хотели бы достичь. И цель, и средства ее достижения могут придать нашей жизни смысл. В то же самое время мои проекты собственной жизни переплетаются с судьбами других людей, а те в своих проектах, наверное, соотносят себя с другими. Когда достаточно много людей создает одинаковые или сходные проекты, возникают социальные институты. Семья, принадлежность к религиозному течению или спортивные пристрастия могут служить примерами проектов, создающих цели, но придать жизни определенное содержание могут и такие важные житейские вещи, как работа и деньги. Мы можем тогда закрыть глаза на вопросы типа «откуда и куда» и ограничить свой кругозор непосредственно наблюдаемым пространством. Поэтому общество может представляться и как своего рода результат наших попыток найти свое место в бытии и как сумма наших (необходимых) жизненных обманов. Следовательно, социальная структура во многом условна к перегружена человеческими условностями. Она всегда является результатом целеполагающей активности человеческой мысли, - это относится также и к исследователю общества, способному освободить разнообразные социальные феномены от этих условностей. Точно так же, как в процессе движения судов складывалась особая картина морской поверхности, так и общественные структуры формируются из человеческих стремлений (как индивидуальных, так и коллективных) к жизненным горизонтам. При таком понимании изучение общества в первую очередь означает изучение человечества как суммы индивидуальных экзистенций и, кроме того, анализ образованной ими общей картины, оставленных ими напластований и следов. Экзистенциалистский анализ общества (и другие близкие к нему направления) в течение долгого времени был гораздо менее распространен в социологии, чем структуралистский подход. Но в последние десятилетия постановка структуралистами проблемы понимания человека дала повод для оживленных дебатов о соотношении «индивида» и «общества» или «действия» и «структуры». Раньше эти столь разные направления сосуществовали параллельно, а теперь все чаще ставится вопрос об их взаимодействии. В этом смысле можно сказать, пользуясь приведенными метафорами, что современная социология все в меньшей степени изучает общество как структурированный «парк» или как «зеркальную гладь моря с плывущими но ней кораблями». Картинки в значительной мере наложились одна на другую, и изучение общества все в большей мере становится изучением модели «лодки на аллеях парка». 2. Что может социология К сожалению, на вопрос, вынесенный в заголовок, не найти простого и однозначного ответа. В последние годы я, как преподаватель данного предмета, все чаще сталкивался с вопросами типа: «Какую пользу я (студент) могу получить от социологии?» Под словом «польза» зачастую подразумевалась «возможность получить хорошую работу». В прежние времена чаще интересовались тем, какую «пользу» приносит социология обществу, и в зависимости от вашего понимания самого общества и подхода к предмету, можно было ответить: «О, огромную!» или: «Решительно никакой!» Разница в формулировке вопроса отражает те реальные изменения, что в Прошедшие годы претерпело как само общество, так и характер образования. Свою роль сыграли реформы системы образования в Швеции, среди которых особое место занимает реформа высшей школы 1977 года, положившая начало четкой направленности профессионального образования. Внутри разделов социологии, изучающих как раз взаимоотношения между (высшей) школой и обществом, сложилось мнение, что главная задача университета в обществе - обучение молодых людей особым профессиям и лишь второстепенная приобщение студентов ко всеобщему стандартному уровню просвещения. Такая трактовка проблемы была даже вынесена в заглавие одной докторской диссертации по социологии, анализировавшей развитие деятельности университетов с исторической точки зрения: «От просвещения к образованию». Можно сказать, что высшая школа в значительной степени «привязывается» как к экономическим, так и к политическим отношениям в обществе, причем привязывается к ним все жестче. Воспользовавшись метафорой из предыдущей главы, можно сказать, что специализация образования все больше напоминает сеть тропинок в парке, именуемом обществом, а не зеркальную гладь моря. Именно для социологии в подобном ходе событий заключались определенные проблемы, поскольку нет какого-либо официального названия профессии, которую приобретают студенты по окончании учебы. Несколько лет назад Шведский союз социологов попробовал ввести звание «дипломированный социолог», но попытка закончилась неудачно. Можно, наверное, поставить себе цель стать преподавателем или ученым, но число рабочих мест для преподавателей весьма незначительно, а средства для научных исследований ограниченны. Изучение социологии не придает большой уверенности соискателю на рынке труда и поэтому влияет на общий кругозор студента, делая его более широким, чем у специалистов в других областях. Предмета с таким никудышным (или замечательным, в зависимости от того, как на это посмотреть) содержанием в его первоначальном варианте теперь уже не существует. Преимущество социологии заключается в том, что она является как общественно-научной, так и научно-практической дисциплиной. Предметом изучения являются не -только всеобъемлющие общественные структуры, но и люди как индивидуальные экзистенции. Поэтому студент, изучающий социологию, может с равным успехом искать свое призвание в таких профессиях, как теоретик социологии и эксперт, и в таких «человечески контактных» профессиях, как администратор по кадрам, социальный работник или специалист по работе с лицами «отклоняющегося поведения». Изучение введения в социологию обязательно для многих специализаций, где основной дисциплиной является какая-либо другая наука, например психология. Возможны самые разные взаимные контакты, и польза от социологии может быть очень значительной. Иногда это всего лишь пятинедельный вводный курс; но подчас он продолжается всю жизнь, заставляя заниматься сложнейшими сопутствующими общественными, социологическими и философскими проблемами. В первом случае польза может выражаться в виде пятерки в зачетке, а во втором может состоять в наполнении своей жизни осмысленным содержанием. Но есть также польза иного рода, которая в значительной степени связана с социологией, понимаемой в более широком плане, чем просто учебный предмет, а именно с образовательным аспектом исследований. Можно сказать, что существует социологическое представление о человеческом способе проживания своей жизни и об общественных институтах. Это представление основано на том, что нет людей, живущих подобно свободно колеблющимся атомам, в неком социальном вакууме. Точно так же, как кораблям в море нужно согласовывать свои маневры друг с другом, так и членам общества надо соотносить свои жизни с другими. При такой перспективе ясно видно, что люди полностью «свободны» лишь на первый, самый поверхностный взгляд. За свободой скрываются влиятельные социальные силы и реально существующие институты, воздействующие на нас. Но ясно также и другое: эти силы и институты являются все-таки только социальными силами и институтами, т. е. они созданы людьми, продолжают существовать благодаря людям и отмирают, когда люди перестают ими пользоваться. В социологической перспективе нельзя индивидуализировать человека, но нельзя также и овеществлять социальные структуры. Относительность свободы индивида и жесткости общественных структур не означает, что подходы типа «индивид свободен» или «общество не должно оказывать влияния...» не интересны в социологическом плане. Напротив, многие исследователи анализировали и причины, и последствия возникновения индивидуалистической культуры столь же успешно, как и жесткие структуры, сохраняющиеся в обществе. Человеческие представления о себе самом и об обществе являются важной областью социологических исследований. В то же время это всего лишь часть научных представлений, поскольку для социолога общество не может быть сведено к сумме мнений всех его членов. Иначе можно было бы провести с помощью компьютерной техники гигантское обследование, и вся извлеченная из анкет правда выплеснулась бы на экраны дисплеев. Разумеется, находились ученые, полагавшие, что именно так и должна проводить исследования социология, но на сегодняшний день это всего лишь одно из многих существующих мнений. Какую же пользу можно в таком случае извлечь, рассматривая людей и общество с релятивистских позиций? Можно сказать, что социологическая перспектива вносит свой оттенок в общую картину ответа на фундаментальный вопрос о том, как и зачем мы живем. Это весьма таинственная область для того, кто хочет исследовать действительность, и в частности социальную действительность, в которой мы, люди, живем - в точке пересечения нашей индивидуальной экзистенции и коллективной жизни. Может показаться, что досконально исследовать эту точку пересечения - бессмысленная или тщеславная затея, но вовсе не обязательно заходить так далеко. Польза социологи!* состоит в установлении более широкого взгляда на вещи, характерного для критического, аналитического способа определения правил игры. Разумеется, существуют и другие мыслительные системы, и нет никаких гарантий, что социологическая перспектива «лучше» других моделей действительности. Многие люди основывают свое мировоззрение на иных мыслительных категориях, например на представлениях о человечестве, почерпнутых из бульварных газет или астрологических прогнозов. Но социология является научным мировоззрением, требующим выяснения «истины» об обществе. Обычно исходят из того, что социологи сообщают нечто более «истинное», чем астрологи или иллюстрированные еженедельники. Но так ли это на самом деле - предмет споров, и зачастую даже между самими социологами. Как бы там ни было, в настоящее время социология - институционализированная общественная наука, и это порождает соответствующее общественное мнение большинство, во всяком случае, верит в то, что выводы социологов истинны. Это может придать определенный престиж обсуждению социальных вопросов, но в то же время может возникнуть впечатление, что чрезвычайно легко стать специалистом в области, где «научные вопросы» излагаются «ненаучно». Социология, таким образом, есть институционализированная общественнонаучная дисциплина, являющаяся частью нашего общества. В то же время это наука, исследующая общество, наука, в которой общество выражает самое себя. В мире иллюстрированных еженедельников или в мифе о свободном индивиде также отражаются общественные отношения, но они не отражают ничего, кроме самих себя, в отличие от того, что делает или должен делать социолог. Речь идет не только о недопустимости «созерцания собственного пупа», но и о необходимости рассматривать самого себя в качестве члена общества, чтобы избавиться от деления последнего на две части: одна часть - это мы, изучающие общество, а другая - те, кого мы изучаем. Проблемы, возникающие внутри общества, затрагивают также и нас. Польза, которую в данном случае приносит изучение социологии, это способность лучше понять функции науки и научного работника в обществе. Это и было основной задачей социологии сразу после ее возникновения как науки - попытаться выявить преобладающие в обществе идеологии; причем сами социологи должны быть предельно внимательны, чтобы не создать какие-нибудь новые. Социологи изучают не только самих себя. Напротив, большинство из них изучает «других», к примеру, в рамках их производственной деятельности (преимущественно в промышленности), в школе, в детском саду, в семье, в различных организациях, а также государство в целом, «отклоняющиеся группы» и т.д. Зачастую изучаются также связи между двумя или несколькими институтами общества. В последнее время многие предпочитают специализироваться в какой-нибудь конкретной области. Можно сделаться, например, экспертом по проблемам домохозяек или по вопросам свободного времени. Во многих случаях специалистам такого рода проще будет найти работу, чем «социологу вообще». Современная наука с момента своего возникновения - несколько сот лет назад, придерживается «критического подхода» по отношению к тому, как знание добыто, и подобный критический подход составляет самоочевидную часть, социологического знания. Часто возникает соблазн «социологизировать» человеческое бытие, так чтобы последнее казалось управляемым исключительно социальными силами. Одна женщина профессиональный социолог - рассказывала, какие трудности возникли у нее в процессе исследования потребности в детских садах в различных районах крупного города. Администрация общины, которая была заказчиком данного исследования, полагала, что достаточно всего лишь провести учет количества детей дошкольного возраста; однако у социолога была идея, что нужно исходить из социальной стратификации, т.е. исследовать возникающие различия в отношении к детским садам в зависимости от уровня образования жителей. В соответствии с теорией неравного доступа к возможностям у различных социальных групп, исследовательница полагала, что потребность в детских садах должна быть выше в районах, где скученность и низкий жизненный уровень были обыденным явлением. Другие, более привилегированные группы должны были, по мнению ученого, сами справляться с воспитанием детей. Так как детские дошкольные учреждения должны были, по идее, сглаживать социальные различия, община приступила к строительству детских садов в местах, указанных социологом. Когда садики были построены, оказалось, что возникли проблемы с их заполняемостью, поскольку (как показало следующее исследование) члены низших слоев общества весьма негативно отнеслись к возможности оставлять своих малышей в детском саду. Все очень просто - они боялись контроля над собой и считали, что власти способны за ними следить. Таким образом, хотя социолог и подошла к делу с самыми лучшими намерениями, она не учла, что эти аутсайдеры - тоже люди, которые пытаются выжить, исходя из своих собственных представлений. Они вовсе не считали, что общество настроено доброжелательно по отношению к ним. Люди зачастую бывают настроен!/ и противоречиво, и парадоксально, и, как правило, учесть это довольно трудно, особенно в масштабных исследованиях. Социологический портрет человека может оказаться во много раз более абстрактным, чем в статистических исследованиях. Поэтому нужно осознавать ограниченность средств социологии у- особенно тем студентам, которые в дальнейшем своими исследованиями смогут воздействовать на жизни других людей. Но это сложная задача. Те, кто принимают решения, едва ли захотят получить обоснование для своих затей типа «с одной стороны... с другой стороны...». Они желают быть уверенными в объективности научного знания и зачастую избегают излишних сложностей. Большинство специалистов-социологов могут столкнуться с подобными проблемами. Социология применима внутри официальных органов, различных институтов и организаций, независимо от того, хотят этого власти или нет, думают об этом хорошо или плохо те или иные представители. В этом смысле социология - «протоптанная тропинка», где практики резонно требуют от научных знаний полезности и применимости, чтобы иметь возможность наилучшим образом управлять обществом, институтом или организацией. Многие социологи балансируют на грани, пролегающей между предметом как социально-реформаторской наукой и независимой социальной действительностью. Поэтому социология не может оставить в стороне вопрос о том, какую пользу можно извлечь, изучая исключительно частные проблемы. На первых порах обучения, во время «введения в предмет», подобный вопрос, наверное, поставить вполне уместно. Однако впоследствии хорошо заметно, что по ходу обучения модель изменяется, студенты как бы «поднимаются над исследуемым объектом на вертолете» и начинают видеть проблему более широко. Они понимают, что сами относятся и принадлежат к особому социальному институту, который определенным образом используется и имеет вполне определенные функции. Можно также заметить, что соответствие университетского образования будущей профессиональной деятельности, на которое была нацелена реформа высшей школы, при ближайшем рассмотрении оказывается гораздо более неопределенным, чем это кажется на первый взгляд. Многие, в том числе и социологи, пытаются предсказывать будущее; но социология учит нас, что будущее в принципе не может быть описано. Поэтому будущий социолог никогда не сможет ответить на вопрос, каким образом он должен будет использовать свои знания. Образование лишь предлагает ему некую карту области возможного будущего применения. Однако можно также руководствоваться лозунгом одной копенгагенской газеты, всегда украшающим ее первую страницу: «Не бойся биться головой о стену. Кто поручится, что стена уцелеет?» Конечно, здесь уместен встречный вопрос: «Кто поручится, что уцелеет голова?» - тем самым открывается возможность более глубокого изучения данной проблемы. В этом, наверное, и заключается главный шарм социологии - она учит нас не столько брать, сколько отдавать. Что изучать в дальнейшем и как затем реализовать - проблема, являющаяся звеном в непрерывной цепи, которой представляется жизнь общества. Поэтому определите, по крайней мере сами для себя, что вы хотите получить от использования своих знаний как социолог, однако в существующей институционализированной области их применения вы сможете выбрать одно из двух: уйти или остаться. 3. Как возникла социология Социология как размышление человека над возникающими в процессе жизни различными взаимоотношениями существовала, конечно, уже на самой заре истории. Так, например, Аристотель описывал политические процессы своего времени, опираясь на теорию всеобщих социальных отношений. Арабский философ XIV века Ибн Хальдун тоже может считаться одним из первых социологов. В течение долгого времени теории общественных отношений состыковывались с религиозными или астрологическими подходами. Однако возникновение той науки, которую мы сегодня называем социологией, относится к началу распада средневековья и переходу к новому времени, т.е. к XV - XVI векам. В это же время зародилось и современное естествознание, основанное на нерелигиозном подходе к изучению природы и связанное в первую очередь с именами Коперника, Ньютона, Галилея и др. Произошли также глобальные экономические и политические изменения - сначала расширение торговли, а затем возникновение современных национальных государств. Эти явления анализировались радикальными философами в нерелигиозных терминах. В процессе секуляризации мышления закладывались основы того, что впоследствии стало социологией. Понятие «общество» со временем несколько изменило свое содержание. Раньше оно обозначало нечто вроде того, что сегодня мы называем «компанией» - некоторое количество людей, встречающихся и обменивающихся мыслями по определенному кругу интересующих их тем. Это первоначальное значение еще сохраняется в английском «society», немецком «Gesellschaft» и французском «societe». В XVIII веке началось отделение «королевской власти», или «государства», от «гражданского общества». Задаваясь вопросом, почему люди присоединяются к тем или иным компаниям, можно поставить аналогичный вопрос о том, почему люди соединяются в общество. В эпоху Просвещения вопрос считался спорным. Некоторые полагали, что общество образовалось в принудительном порядке, в результате действий какого-нибудь короля, завоевавшего данную местность и подчинившего себе ее обитателей. Другие, напротив, считали, что общество образовалось вследствие заключения Людьми «общественного договора» друг с другом и с правителем, чтобы иметь возможность сотрудничать в торговле и быть защищенными от врагов. Если властитель нарушал подобный «контракт» и поворачивался против своего народа, его следовало сместить. Это положение было очень важно для легитимизации повстанческих движений того времени. Одновременно возникло другое важное понятие: «индивид». Это латинский перевод греческого слова «атом», что означает «неделимый». Раньше считалось, что общество состоит из разных сословий и каждый человек должен принадлежать к тому сословию, в котором он был рожден. Утверждалось также, что пытаться изменить этот социальный порядок - грех, поскольку он установлен божественным предопределением. Примерно в то же самое время, когда учение Эмпедокла о возникновении всего сущего из различных комбинаций четырех первооснов - земли, воды, воздуха и огня - начало сменяться мыслью о том, что материя в своей основе состоит из комбинаций похожих друг на друга атомов, зародилось мнение, что общество, по сути, состоит из отдельных индивидов. Стало укрепляться представление, что люди не рождаются неравными - неравными делают их общественные (феодальные) отношения. Французский философ-просветитель Руссо писал: «Человек рожден свободным, однако повсюду мы видим его в оковах». Американская Декларация независимости 1776 года уже в первых абзацах содержала утверждение: «Все люди созданы равными...» Поэтому понятие индивида выражало также новый взгляд на человека и его место в обществе. В феодальные времена жизнь каждого человека определялась по большей части тем, из какой он семьи или рода, принадлежавшими ему земельными владениями или его собственной принадлежностью к определенному цеху или гильдии. Большинство населения едва ли можно было отнести к «свободным индивидам». Миграционная и социальная мобильность были ничтожно малы и приобрели социально значимый характер только в конце данного периода. Обычно же умирали в том самом месте, где родились, наследовали ремесло своих предков и следовали уставам гильдии или цеха, к которому принадлежали. Расшатывание феодальных устоев повлекло за собой, помимо всего прочего, усиление социальной и географической подвижности. Все большее количество людей приходило к пониманию относительности различных социальных отношений. Когда возникли нации и государства, появилось также, хотя и с некоторым запозданием, понятие «общество», обозначавшее традиционные законы, обычаи и правила, соблюдавшиеся людьми в то время как понятие «индивид» обозначало отдельного человека, от природы наделенного такими неоспоримыми правами, как право на благополучие и возможность добиваться своего счастья. Уже в те времена взаимоотношения между «обществом» и «индивидом» воспринимались как весьма проблематичные. Этот тип общества, порожденный промышленной революцией в Англии, политической и социальной революцией во Франции, и стал источником нового образа мышления, получившего название «социология». По мере усиления индустриализации все больше начинала привлекать к себе внимание проблема увеличения количества «неимущих тружеников». Многие радикалы той эпохи желали дальнейшего развития и доведения до конца Великой французской революции; создавалось множество моделей общества, в которых предполагалось торжество политической и социальной демократии. Анализ различных аспектов этой проблемы постепенно приводил к возникновению новой научной дисциплины - социологии. Возникла она во Франции, сотрясаемой в течение долгих лет, начиная с 1789 года, социальными и политическими волнениями. Революции и контрреволюции сменяли друг1 друга. Политические заговоры постоянно угрожали новыми переворотами. Одним из тех, кого волновала нестабильность французского общества и кто пытался создать концепцию правового общества, был граф Анри Сен-Симон (1760-1825). Он исследовал отношения в современном ему обществе и попытался создать теорию того, что порождает социальные беспорядки. Постепенно он пришел к мысли, что старые, дореволюционные институты, такие, как церковь, король, привилегированное дворянство, больше не в состоянии управлять жизнью людей, а в новом обществе еще не успели развиться новые действующие институты. Эта идея была подхвачена бывшим секретарем Сен-Симона Огюстом Контом (1798-1857), который развил ее дальше. Он пытался также создать научный метод для повой дисциплины. Первоначально он назвал свое детище «социальной физикой», опираясь на аналогию с уже признанной наукой, но впоследствии изменил название на «учение о социальном», т.е., другими словами, на «социологию». Открытие, сделанное этими пионерами социологии, заключалось в следующем: не только люди управляют экономическими и политическими отношениями, но в этом участвуют также и незримые «социальные связи». Эти связи - социальные отношения между людьми, и задача новой науки состояла в том, чтобы максимально объективно проанализировать и исследовать их с целью выявления законов, управляющих обществом. В это же время ряд социальных философов предприняли попытки исследовать фундаментальные законы исторического развития человеческого общества. Социальная антропология той поры открыла большое количество «примитивных культур», рассматривавшихся многими учеными как ранние стадии передовых обществ Западной Европы и Северной Америки. Конт позднее назвал их «авангардом человечества». Англичанин Герберт Спенсер (1820-1903), применяя в социологии теорию Дарвина о естественном отборе, считал, что по мере развития общества возрастает его сложность и дифференциация. Либеральный реформатор Дж. С. Милль (1806-1873)^ внес свой вклад в социологию, попытавшись построить науку об обществе на исследовании отдельного индивида, т.е. на психологии. Однако по большому счету социология как наука была неизвестна до последних десятилетий XIX века. Этому, в частности, способствовало вырождение учения Копта в новое религиозное направление, насаждавшее культ «позитивной науки». Последнее обстоятельство очень негативно отразилось на репутации социологии. На рубеже веков, в период примерно с 1880 по 1920 год, социология стала чем-то большим, нежели упражнения отдельных интеллектуалов или просто попытки отыскать объективные законы общественного развития. В этот промежуток времени работало большинство «классиков» социологии: Эмиль Дюркгейм (1858-1917) и Жорж Сорель (18471922) во Франции, Фердинанд Теннис (1855-1936), Георг Зиммель (1858-1918) и Макс Вебер (1864-1 920) в Германии, итальянцы Гаэтано Моска (1858-1941) и Вильфредо Парето (18481923), живший по большей части в Швейцарии. В США социология далеко продвинулась вперед благодаря Лестеру Уорду (1841-1913) и Чарльзу Кули (1864-1929). Начал издаваться ряд социологических журналов, а за несколько лет до начала нового века появилась первая профессура по этому предмету. Социология, таким образом, становилась признанной и уважаемой университетской научной дисциплиной. Изначально социология использовала самые разнородные научные знания и разнообразные методики. Можно отметить некоторые национальные особенности: например, французская социология базировалась на известной теории социального порядка, сформулированной еще Сен-Симоном, и на попытке О.Конта создать правильный научный метод. Немецкая социология использовала методы исторической науки, в которой происходили бурные дискуссии. В Италии на социологию сильное влияние оказывали традиции Н.Макиавелли, анализировавшего «проблему власти», а в США молодая наука тяготела к социально-политической постановке вопросов. Можно назвать еще одного мыслителя, внесшего, по крайней мере косвенно, значительный вклад в новую науку, - это Карл Маркс (1818-1883). Сам он никогда не пытался создать какое-либо «учение о социальном», и в его работах очень немного ссылок на социологов тех лет. Но когда после его смерти многие крупные рабочие партии, и в первую очередь немецкая социал-демократическая партия, начали опираться на его теории, Маркс стал объектом внимания огромного количества современных социологов. Дюркгейм неоднократно выступал с циклами лекций о социализме; Вебер оспаривал правомерность «экономического толкования истории», а Парето пытался представить Маркса «говорливым, ненаучным моралистом». После этой первой встречи с Марксом процесс приостановился до 60-х годов нашего столетия, пока социологи вновь не заинтересовались его теориями. Классиками в этой области стали Дюркгейм и Вебер, которых можно считать основоположниками современной социологии. Дюркгейм; уже в юности сосредоточился на создании полноправной науки об обществе, и Исходным положением он считал независимость общества в целом от отдельных индивидов. Предмет социологии, т.е. «общество», он считал реальностью в себе самой, которая не может быть объяснена действиями отдельных индивидов. Напротив, поступки индивидов следует объяснять влиянием общества. Даже такой сугубо индивидуальный поступок, как добровольное расставание с жизнью, предопределен обществом, пояснял он в своем исследовании самоубийств. Общество, по Дюркгейму, предстает в виде парка с «разрешенными» аллеями и «запрещенными» газонами, который мы наблюдали во вступительной главе. Дюркгейм разработал первую теоретически последовательную методику новой науки, причем его «методические правила социологии» не потеряли своего значения даже спустя сто лет после публикации. Вебер, занимавшийся также историей и политэкономией, испытал на себе сильное влияние дискуссии о возможности получения объективного знания в исторической науке и перенес анализ многих обсуждавшихся проблем в социологию. В ходе этих споров дебатировалось, в частности, существование объективных законов исторического развития и то, насколько реально люди могут судить об иных исторических эпохах и культурах. Для Вебера социология была наукой о «социальных действиях», т.е. о действиях, совершаемых людьми по отношению друг к другу. Согласно Веберу, проблема заключалась не только в отыскании объективных законов, по которым функционирует общество, но и в попытке попять роли людей, действующих в соответствии с их собственными культурными понятиями. Вебер не отрицал существование социальных институтов в обществе, но он настаивал на том, что они должны пониматься как выражение (проявление) человеческих действий и поступков. Все коллективные и институционализированные образования, такие, как «класс», «государство» или «рынок», в конечном счете должны сводиться к объяснимым действиям индивидов. Социология Вебера, таким образом, весьма близка к «идеальному типу» общества, представленного в образе моря с кораблями и лодками. Дюркгейма и Вебера можно считать представителями двух доминирующих течений новой науки. Даже если представить, что оба они изучали «лодки на аллеях парка», делали они это не только с разных точек зрения, но даже с разными намерениями. по Дюркгейму, новая наука в первую очередь должна быть общественно полезной. Если бы это было не так, она не имела бы права на существование, полагал Дюркгейм. Вебер же считал, что наука не может быть ничем иным, кроме как одним из множества возможных истолкований действительности, и поэтому к ней нельзя предъявлять требование абсолютной правоты. Ученый должен стремиться к пониманию культурного смысла разнообразных общественных феноменов, и было бы наивно верить, что с помощью науки можно сформулировать некие принципы, приносящие конкретную пользу обществу. Между этими двумя точками зрения на предмет социологии имеются существенные различия в подходах к пониманию общества и к возможности получения объективных знаний о нем. Мы подробнее затронем эту проблему в следующей главе. И «парковая социология» Дюркгейма, и «социология моря» Вебера были признаны и получили дальнейшее развитие в рамках новой науки. Модель Дюркгейма особенно распространилась в родственных дисциплинах, таких, как социальная антропология и языкознание, а позднее стала основой «структурализма» - одного из важнейших направлений в комплексе наук о человеке и обществе XX века. Отправная точка модели Вебера, в сочетании с близкими философскими и методологическими течениями, также приобрела огромное значение, прежде всего в западноевропейской социологии. Предпринимались и попытки «перекинуть мост» между методами Дюркгейма и Вебера. Одним из первых попытался это сделать американский социолог Толкотт Парсонс (1902-1979)' со своей комбинацией «структурного функционализма» и «теории действия», оказавшей доминирующее влияние на целое поколение обществоведов, особенно американских, хотя оно было велико и в Европе. В Швеции развитие социологии, как и многих других наук, проходило с некоторым запозданием. В XIX веке здесь также ставились «социальные вопросы», в частности, Эриком Густавом Гейером, а политэконом Густав Стеффен организовал в 1902 году в Гётеборгском университете при своей кафедре профессуру по социологии. В 30-е годы нынешнего столетия проводились многие важные исследования (например, «Кризис изучения населения» Альвы и Гуннара Мюрдаль, 1934), в которых использовались социологические теории и методы. Приблизительно в это же время проводились первые социологические семинары в Лунде, примеру которого вскоре последовал Стокгольм. В 1947 году в Стокгольме учреждается первая чисто социологическая кафедра под руководством Торгню Сегешстедта. Не прошло и полувека, как остальные университеты тоже пошли по этому пути. Вначале шведская социология находилась под сильным воздействием американской, где помимо общих идей Парсонса доминировала методологическая направленность исследований. Заниматься социологией означало собирать как можно больше «объективных фактов», обрабатывая их с помощью «социологических методов». В первые годы количество студентов было довольно незначительным, но в связи со «студенческими мятежами» 1968 года выпуски по этой профессии увеличивались лавинообразно. Социология в те годы стала модной темой. Например, в весеннем семестре 1969 года в Социологическом институте Гётеборга насчитывалось более 2000 студентов - для сравнения скажу, что сейчас их количество составляет лишь около 200. В других университетах наблюдалась схожая картина. Вновь пробудилась марксистская социология, но и прочие западноевропейские школы, такие, как феноменология, герменевтика и экзистенциальная социология, также находились на подъеме. Между различными социологическими направлениями бушевали настоящие штормы дебатов. «Объективная социология-строгих-данных» подвергалась резкой критике, а «структурный функционализм» Парсонса многими рассматривался как консервативный. Некоторые считали, что социология прежде всего должна быть ориентирована на индивида, другие что отдельный индивид вообще должен быть исключен из рассмотрения. Резкое пробуждение марксизма привело к тому, что социология приобрела репутацию науки социальных переворотов, а дополнительную подпитку дала группа социологов, изучавшая нарождавшуюся.«демократию предприятия» во время большой шахтерской забастовки на Кирунском разломе зимой 1969 года. Начиная с середины 70-х годов все стало возвращаться в норму. Снизилось количество студентов, регламентация направлений специализации упорядочила предмет, а исследовательские работы вновь стали появляться в печати. Одновременно развивалась так называемая «конкретно-прикладная социология» с достаточно узкой специализацией, например социология рынка труда, социология жилища, социология свободного времени, социология миграции, социология организаций и т.п. В результате большой дискуссии 70-х годов выработался более широкий взгляд на различные направления и традиции. Мало кто отстаивает в настоящее время абсолютное превосходство какого-то направления над остальными, чаще берут, как кто-то выразился, «всего понемногу, как на шведском столе». При этом можно отметить возросший интерес к области, изучающей происхождение науки и научного знания, а также роль науки в обществе. Можно даже, наверное, сказать, что усиление интереса к социологии науки и познания, к теории науки в известной степени связано с реакцией на «штормовые годы» чересчур завышенных требований к социологическим знаниям. Многие социологи теперь очень скромно оценивают свою роль и назначение в обществе. Пройденный социологией путь развития, от исследований пионеров этой науки, через работы классиков и институционализацию к статусу признанной академической дисциплины, связан, разумеется, с глубинными изменениями, происходившими в индустриальном обществе. Начиная с раннего периода революционного зарождения нового общества, через капиталистическую индустриализацию к современному «постиндустриализму», или «позднему капитализму», изменилось большинство общественных отношений - связанные с этим проблемы также изучает социология. Кстати, можно отметить, что эта наука глубоко связана именно с индустриальным обществом, его возникновением и развитием. По выражению шведского социолога Йорана Тербурна, это наука «периода двух революций - буржуазной и пролетарской». Изменениям в рамках этого периода, к примеру, возросшему с 30-х годов значению государства и общественного сектора, соответствовали сдвиги, происшедшие в различных областях социологии. Кроме того, эта наука быстро стала находить применение во все более «неакадемических» сферах. Помимо изучения конкретных государственных проблем, социология в перспективе может применяться в управлении рынком, при создании разнообразных новых организаций, прежде всего в промышленности, как это было, к примеру, при «демократизации предприятий», а также при исследованиях взаимоотношений различных групп населения. Социология всегда имела склонность к «всеядности», и сегодня эта особенность заметна как никогда. По словам ректора одного учебного заведения, «теперь нет времени заниматься переливанием из пустого в порожнее, ведь все больше в почете эффективность и рациональные мероприятия по планированию». Научное содержание социологии проявляется не только при изучении изменений, происходящих в обществе, важным является и отношение к применению социологических знаний. Социологию можно также рассматривать как выражение различных общественных отношений хотя бы потому, что она их изучает, т.е. социология? всегда присутствует внутри общества. |5 сущности, можно представить социологию как саморефлексию и самопознание (возможно, неосознанное) западного индустриального общества. 4. Является ли социология наукой Несколько лет назад один известный бывший парламентарий защищал диссертацию по социологии, где речь шла о шведском риксдаге. Работа базировалась на мемуарах тех лет. Оппонент, профессор социологии, пытался «провалить» диссертацию, назвав ее «скандалом» и «глумлением над социологией как наукой». Несмотря на это, диссертация была защищена, хотя и с минимально возможным перевесом голосов. Бывали и другие случаи, связанные со спорами вокруг защиты диссертаций по социологии, даже попадавшие в ежедневную прессу. Камнем преткновения в этих спорах зачастую являлся вопрос о том, какие требования по точности и логической строгости можно и должно предъявлять к социологическим исследованиям и анализам. Проблема не нова. Она и в самом деле является одной из вызывающих наибольшие споры в рамках данного предмета. С момента своего возникновения социология основывается на разного рода попытках поставить исследование общества на добротную научную основу. И Дюркгейм, и Вебер (и многие другие) немало поработали, чтобы узаконить социологию как науку, хотя они и расходились в вопросе о том, что именно следует считать наукой об обществе. Существует специальный предмет, который традиционно исследует претензии различных дисциплин на научное знание. Этот предмет называется теория науки! он включает в себя теорию различных наук и их связей с действительностью. Можно сказать, что теория науки - это «теория теорий о действительности». Вспомним образ из вступительной главы - зависший в воздухе вертолет - и попробуем описать новую ситуацию следующим образом: на данном этапе нам придется сесть в другой вертолет, который поднимется еще выше, чтобы найти «научно-теоретическую точку обзора». Из этого следует, что теория науки еще более абстрактна, чем исследуемый ею предмет, и это довольно сложно для понимания, поскольку содержит в себе определенное противоречие. Это действительно трудно - мыслить абстрактно, и все же абстракция всегда лишь упрощение действительности. Самое сложное, что есть, - это действительность, конкретная реальность, в которой мы живем и не только познаем ее, но и теоретизируем о ней. Образ вертолета над парком или морем может также помочь нам сформулировать три основных вопроса научно-теоретического характера, касающихся анализа социологии как науки. Во-первых, речь идет о том, что же находится внизу под нами, или, другими словами: что, собственно, мы изучаем? Обычно говорят, что нужно получить представление о природе и свойствах объекта исследования. Этот вопрос касается онтологии, взгляда на природу общества, которого придерживается социология. Можно поставить вопрос короче и лучше: собственно говоря, что такое общество? Во вторых речь идет о том, как мы, сидящие в вертолете, вообще можем утверждать, что мы что-то знаем. Что позволяет нам утверждать, что мы знаем определенные вещи наверняка? При изучении социологии следует задать этот зпистемологический (относящийся к теории познания) вопрос: мы обязаны сказать, на каком основании предполагаем, что смогли получить достоверные сведения об обществе или общественных отношениях, изучаемых нами. Мы просто обязаны иметь основу, опираясь на которую будем строить теории общественных отношений. В-третьих, речь идет об отношении между первыми двумя проблемами, об отношениях между онтологией и эпистемологией. Если предполагается, что есть общество той или иной природы и мы можем получить научное знание о нем, то что нужно сделать для получения этого знания и как убедиться в его правильности? Этот вопрос решается с помощью социологической методологии. Каждая наука должна обладать методами исследований той части действительности, которую она изучает, и эти методы в основе своей должны гарантировать научность предмета. Как уже говорилось, все эти вопросы оживленно дискутировались ца протяжении всего, пока еще недолгого, столетнего существования социологии. Но они касаются не только этой дисциплины. Научно-теоретические споры суть составная часть целого современной науки последних четырехсот лет. Если наука, в том числе и социология, перестанет ставить перед собой подобные вопросы, она быстро превратится в подобие средневековой схоластики, где основополагающие истины считались исходящими от Бога, Вследствие этого определенные истины считались святыми, и невозможно было подвергнуть их сомнению. Вся современная наука, можно сказать, возникла из необходимости подвергнуть сомнению подобную догматическую основу знания. Пока существует критическая, «сомневающаяся» позиция, наука может избежать окаменения и превращения в то, что немецкий социолог Юрген Хабермас называет современной общественной идеологией. То, что подобные вопросы продолжают ставиться, свидетельствует о продолжении развития пауки. Хотя разные направления в социологии по-разному отвечают на эти вопросы, имеется общий исходный пункт, Объединяющий их. Образно мы можем выразить это так: все согласны, что для изучения общества необходимо каждый раз «подниматься на вертолете» и обозревать общество «извне», т.е. абстрактно. Мы должны создать теоретическую концепцию об обществе и его различных проявлениях. Недостаточно только лишь жить в обществе, чтобы иметь возможность утверждать, что общество изучается научно. Но любое понятие - всегда абстракция, упрощение действительности. Многие направления разделяются именно по тому, какие из абстракций в них менее упрощены, или, другими словами, какие из понятий сохраняют наиболее существенные черты того, что изучается. Нет и не может быть какой-то абсолютной науки, которая смогла бы полностью охватить объект познания, не упрощая его. Вся паука базируется на определенных взглядах и способах отношений с действительностью. Их и анализирует теория науки. Важнейшее, по-видимому, из направлений социологии, базирующееся в том числе и на подходе Дюркгейма, представляет общество как сверхличностное единство, действительность «suigeneris» - своеобразную, в себе самой. Общество существует вне или, если сформулировать точнее, над каждым отдельным человеком. Поэтому оно является не только основой поступков отдельных людей, но и канвой поступков и действий, проявляющихся в жизни коллектива. Происходит абстрагирование от субъективного понимания отдельного индивида и его действий, в то время как его объективное значение в общей картине сохраняется. Общество - это самосоздаваемая структура, которая следует своим собственным законам, игнорируя волю отдельного индивида. В соответствии со структурной моделью общества, именно эти законы и должна раскрыть и объяснить социология. Другое направление, приближающееся к веберовскому, считает, что общество является в своей основе культурным единством и Главное - это именно действия и поступки людей. Своими действиями люди непрерывно создают и изменяют картину общества, поэтому общество - сумма действий людей, мотивы которых социология должна понять. Оба эти направления весьма близки к использованным нами в качестве иллюстрации образам: общество в виде парка или моря. Но есть еще третье направление, пытающееся совместить эти два подхода. Мы уже упоминали американского социолога Толкотта Парсонса, предпринявшего подобный синтез. В его модели культурная система общества управляет человеческими поступками таким образом, что социальная канва в виде норм и оценок позволяет людям действовать так или иначе. Но есть иная традиция, чаще связываемая с именем Маркса, когда признается как существование общественных структур, так и значимость индивидов, которые их создают. Можно сказать, что именно отношения между структурами общества и поступками людей являются основной областью исследований в этом направлении. Согласно это» модели, общество представляется в виде непрерывно продолжающихся процессов изменения, где люди в рамках постоянно существующих социальных отношений воспроизводят или преобразуют эти процессы. Попытаться выделить и проанализировать основополагающие структуры и понять, каким образом люди сохраняют или изменяют их, - такова основная задача этого направления науки об обществе. Сама наука при этом воспринимается как часть объекта исследования, упрощая или усложняя своим существованием различные изменения в обществе. Несмотря на наличие общей основы, на которой ученый может строить познание, между этими подходами существуют значительные различия. Первое направление, трактующее общество как нечто, лежащее вне отдельных людей, считает, что основа всех знаний - в непредвзятом наблюдении социальных фактов и на этой основе только и можно создавать представление об объективных отношениях в обществе. Это близко к тому, что в теории науки называется эмпирическим подходом к познанию, в соответствии с которым следует исходить из того факта, что истинное знание должно основываться на том, что может быть понято нашим разумом. Поэтому исследователю общества следует уметь собирать «социальные факты» и строить на них свои теории. Он должен «подниматься в воздух», чтобы иметь возможность широкого обзора и суметь выделить главное, канву, определяющую человеческую жизнь. Другое направление приближается к рационалистической теории познания. При этом принято считать, что познание базируется на возможностях человеческого мозга сконструировать понятие и при его помощи создать взаимосвязь с действительностью. Существует ли эта связь на самом деле, в объективной реальности, мы никогда не сможем узнать. Мы так же не преуспеем в познании объективного «общества-в-себе», как и в постижении «вещи-в-себе», потому что человек всегда конструирует свои понятия о мире, исходя из своей собственной природы. Даже наука является подобной, хотя и рациональной, конструкцией. Полет на вертолете соответствует конструированию понятий, которые на следующем этапе сравниваются с обнаруженными отношениями. Это не означает, конечно, что первое направление пренебрегает теоретическими понятиями, а второе - не придает значения эмпирическим связям. Это подразумевает лишь то, что различны исходные точки для абстрагирования; в первом случае полагают: понятия должны базироваться на объективных непредвзятых фактах; во втором: в природе не существует ничего, что могло бы считаться объективным непредвзятым фактом. Основа третьего направления в целом эмпирическая, но при этом идея понимается как исторически созданная людьми. Для исследователя общества это означает, что абстракции, возникшие в ходе исторического развития, тоже являются объектом критического анализа. Между действительностью и познанием ее человеком постоянно существует диалектическое взаимодействие, и критическая оценка метода означает также критический подход к действительности. Следовательно, можно постоянно колебаться между «анализом объективных отношений» и теориями этих отношений, т.е. иногда анализировать действительность с помощью понятий, а иногда анализировать сами понятия. Необходимо уметь менять уровни абстракций, или, на языке метафор, уметь изменять высоту полета вертолета над землей. Познавательно-теоретический итог данного направления возможность человека перемещаться с одного уровня абстракции на другие. Методологии самых разнообразных направлений строятся на этих онтологических и научно-теоретических подходах. Если общество трактуют как нечто объективно существующее и считают, что познание должно основываться на способности объективно и непредвзято оценить действительность, тогда метод должен строиться на предположении о существовании объективных социальных фактов. Поскольку эти социальные факты воспринимаются исключительно как копни для человеческих поступков, независимая от индивидуальных экзистенций, тогда неизбежным вспомогательным средством станет статистика различных социальных отношений. Можно даже утверждать, что без собирания статистических данных культивируемый этим направлением подход к обществу и возможность получения объективных знаний о нем были бы невозможны. Поэтому при данном социологическом методе много говорят о создании банков данных, об обработке этих данных, об оценке их значения в связи с изучаемым объектом. Все теории должны быть проверяемыми с помощью конкретных данных, чтобы можно было решить, правильны они или нет. Затем с помощью теорий можно будет объяснить взаимосвязи между статистическими переменными и реальной действительностью. Если же общество в принципе представляется как нечто субъективное, зависящее от человеческих идей и поступков, то понятия должны конструироваться с таким расчетом, чтобы исследователь смог понять людей, которых он изучает. Это понимание строится на нашей человеческой способности к эмпатии, к сопереживанию, на нашей способности увидеть другого человека «изнутри». Метод понимания должен помочь в выяснении личных мотивов, которыми руководствовались люди, совершая тот или иной поступок, при этом важно не наделять их нашими собственными представлениями. Метод основан на сходстве между исследователем и людьми, которых он изучает. Без этого сходства, вообще говоря, он не смог бы высказываться о них, и чем больше разница между исследуемым и исследователем в культурном отношении, тем труднее использовать этот метод. Нет и не будет каких-то абсолютных критериев того, что кто-то нашел абсолютное понимание. Вместо этого говорят о правдоподобности, вероятности, в различных смыслах этого слова, человеческих действий. Поэтому «понимающая» наука никогда не сможет утверждать, что найдена объективная истина, поскольку эта истина, т.е. общество, многозначна по своей сути. Методология диалектического подхода строится, соответственно, на сочетании различных методов, в зависимости от того, на каком уровне абстракции идет рассмотрение проблемы. При этом возможно как применение статистики, так и совместное участие в практической деятельности вместе с людьми, которых изучают. Истина устанавливается в практической жизни людей, и подтвердить ее тоже может только практика. Путь от достижения знания к его подтверждению поворачивает человеческую способность абстрагироваться к сути реальности, заставляет анализировать ее, используя связи, выделенные в процессе предыдущей мыслительной деятельности. Познание должно быть практически применимым, конкретным. Чтобы охватить совокупность различных фактов реальной действительности, мы должны «подняться на вертолете». Но чтобы суметь использовать полученные знания, мы должны вернуться на землю. В этом и заключен главный смысл выражения «сознательно перемещаться между различными уровнями абстракции». Здесь, кстати, выявляются некоторые основы научных притязаний социологии. Если общество есть объективная сущность, проявляющаяся в рисунке социальных фактов, то наука об обществе лежит вне объекта своего изучения. При этом можно притязать на объективность, рассматривая общество извне, т.е. предполагается, что общество, как и природа, управляется объективными законами, независимыми от мнений людей. Если же общество описывается как построенное согласно действиям и воззрениям людей, как интерсубъективный феномен, т.е. как разделенная субъективность, то исследователь тоже должен стараться в нее погрузиться,; Он должен взглянуть изнутри, чтобы понять се. Если же, наконец, общество представляется как постоянная «игра в нас» между различными структурами, человеческими действиями и поступками, исследователь должен уметь не только обнаруживать и анализировать эти структуры, но и понимать подоплеку человеческих поступков и, кроме того, использовать свои знания в реальности в лучших марксистских традициях единства теории и практики. Теория без практики такая же бессмыслица, как и практика без теории. Дебаты между различными направлениями в процессе развития социологии были весьма жесткими. Однако важно осознать, что различия, описанные в данной главе, не являются абсолютными, а скорее, выявляются в процессе научно-теоретических дискуссий. Подобно тому как проясняется основа общества, когда мы рассматриваем его в целом, глядя «сверху вниз», так и основные направления социологии проявляются, когда мы рассматриваем этот предмет в целом. Научные понятия и теории - это абстракции, а большинство работающих социологов гораздо «многоцветнее» и многограннее, чем это показано в данной главе. Теория познания тоже должна быть конкретной, чтобы ее можно было применить для пауки. При этом теория общественных наук приводит к пониманию, что не существует единого способа изучения общества, а есть разные подходы, институционализировавшиеся в разных традициях. Социология именно потому и является наукой, что ней есть разные традиции и направления, в рамках которых и благодаря которым можно проводить анализ с онтологической, эпистемологической и методологической точек зрения. Создавая «чистые модели», мы стремимся обменить, понять или изменить отношения вокруг себя (и самих себя тоже). Эти различные подходы строятся либо на дистанцировании от объекта исследования, либо, наоборот, на углублени в него, на сравнении или субъективизации в соответствии с его проявлениями в действительности. Все три подхода вполне правомерны, и исключить какой-либо (или какие-либо) из них означало бы лишить человека одной из возможностей восприятия действительности. Поэтому научно-теоретические дискуссии в социологии будут продолжаться до тех пор, пока людям нужна будет наука. В тот момент, когда эти вопросы покажутся не имеющими отношения к предмету или деструктивными, наука станет подобна средневековой схоластике. В заключение дискуссии о научности социологии хотелось бы сказать следующее: социология является наукой именно потому, что в ней есть место подобным дискуссиям, и она постоянно дает для них повод. 5. Изучать общество Совершенно ясно, что для того, чтобы что-то изучать, надо это сначала увидеть. Тем не менее в этой ясности скрывается важная проблема: необходимо сначала «разглядеть» общество, чтобы получить возможность изучать его. Как получить представление об обществе? Выйти днем на улицу, посмотреть на оживленную толпу и воскликнуть: «Вот - общество!»? Или собрать статистические данные о количестве совершенных преступлений и о росте благосостояния и построить теорию взаимосвязи этих двух статистических переменных? А может, пойти в библиотеку, набрать массу только что вышедших из печати романов о кризисе брака, прочесть их и написать доклад о том, как сегодня воспринимается столь важный общественный институт? На это можно ответить и «да», и «нет», поскольку «общество» присутствует и на улице, и в статистических таблицах, и в писательском воображении. Но чтобы эти «данные» стали социологией, их необходимо поместить, в социологические референтные рамки. Ведь «общество» существует повсюду, где есть люди, его можно увидеть везде, где люди действуют. Однако недостаточно всего лишь непредвзято наблюдать происходящее и затем описывать его другим, - это еще не будет социологией. Социология - нечто большее, это то, что должно быть руководством для изучения общества. Сколько бы мы ни изучали статистические таблицы, сколько бы ни наблюдали совершаемые действия - этого будет недостаточно, чтобы увидеть общество в социологическом смысле. Сегодня, когда слово «общество» вошло в сознание всех, довольно трудно представить себе, что некоторое время назад не существовало этого понятия в его нынешнем значении. Можно сказать, что современная общественная наука возникла именно тогда, когда понятие «общество» начало приобретать свое нынешнее содержание - «сумма людей и их социальных связей». Как это ни парадоксально, именно изменения, происходившие в феодальном обществе, сделали возможным «открытие» общества или, выражаясь точнее, сделали возможным создание понятия «общество». Пока жизнь текла в привычном русле и люди жили в рамках привычных отношений, дававших достоверные (с точки зрения того времени) объяснения происходившего, не было нужды сомневаться в содержании понятий, с помощью которых люди понимают мир, и анализировать их. Однако накапливалось все больше «фактов», не вписывавшихся в тогдашние модели объяснения мира, что побуждало искать новые понятия и создавать новые теории. Первое, что бросается в глаза и что несло угрозу институтам феодального общества, расширение торговли и рост национальных государств. Современные общественные науки анализируют процесс их возникновения при помощи категорий экономических и политических отношений. Но в течение XVIII века предпринимались попытки охватить каким-то единым понятием различные общественные институты и их взаимоотношения. Появилось понимание того, что в экономических и политических отношениях присутствуют также мораль, обычаи и традиции, побуждающие людей жить и действовать определенным образом. Такое представление о неком социальном, что руководит людьми, впоследствии разрабатывалось французскими социологами и развилось в единое учение, прежде всего благодаря Эмилю Дюркгейму. Причина, по которой новые отношения дали толчок возникновению новой общественной науки, кроется в трех способах отношений, с помощью которых люди могут овладеть тем, что их окружает. Одни хотели бы объяснить процесс развития, происходивший у них на глазах. Другие - понять его значение для людей. Наконец, третьи хотели бы изменить новые общественные отношения в еще более радикальном направлении. Были, разумеется, и такие, кто имел и два, и даже все три мотива для своих занятий. В конце концов благодаря этим трем «причинам» возникли различающиеся направления в науке об обществе, разрабатывавшие свои, отличающиеся от других направлений, понятия и теории. Почему эти различающиеся между собой подходы были характерны для тех или иных конкретных личностей - здесь не рассматривается. Это скорее научно-психологический или биографический вопрос. Зато интересно, как эти подходы институционализировались в методах и правилах, т.е. процесс институционализации самой социологии был для нее гораздо важнее прочих процессов институционализации, которые сама социология изучает. Изучать общество с точки зрения социологии - значит изучать его с помощью институционализированпых правил, управляющих предметом. Эти правила тоже являются социально созданными, они поддерживаются людьми. Однако как политик, власть предержащий, так и лидер социологической мысли одинаково мало желают осознать происхождение своей власти. И точно так же, как политик может спрятаться за положительно окрашенным понятием «демократия», исследователь может укрыться за не менее положительно окрашенным понятием «наука». Это не означает, что политики или ученые вводят в заблуждение всех прочих граждан, но следует помнить, что как понятие «демократия», так и понятие «наука» созданы социально. Но социология, как и наука вообще, является не только общественным институтом. Это еще и человеческая любознательность перед лицом неведомого. Если первая точка зрения на науку лучше всего моделируется картиной парка, в котором люди могут гулять по существующим там аллеям и тропинкам (символизирующим установленные правила), то второй больше соответствует море, ограниченное лишь горизонтом. Первая картина символизирует взаимосвязь правил, вторая же - стремление расширить горизонты, нанести на карту доселе неизвестное и поразмыслить о бытии. Точно так же, как и всему в обществе, социологии присуща двойственность конформизма и обновления, воспроизведения уже известного и открытие непознанного. Полностью свободная или полностью зарегулированная социология одинаково немыслима, так же как полностью свободный или абсолютно несвободный человек. Ни полностью свободный от каких-либо связей, ни скованный таковыми - ни один человек не живет вне социальных структур. Нет человека, не имеющего никакой альтернативы. Таким образом, изучение общества - не изучение изолированных индивидов или «пленников системы». Это изучение отдельного индивида в системе или, выражаясь другими словами, «лодки на аллеях парка». Именно этот парадокс «свободных индивидов в тюрьме общества» стал источником и широты социологии, и невероятного разнообразия того, что изучается, как изучается и, не в последнюю очередь, для чего изучается этой наукой. Американский историк науки Томас Кун предположил, что история любой науки (Кун изучает историю естественных наук, но многие используют его теории и по отношению к общественным наукам) начинается с борьбы большого количества теорий между собой; впоследствии побеждает одна особая точка зрения (парадигма), и на какое-то время наука становится своего рода «normal science», т.е. в этой науке более не дискутируются основополагающие онтологические и эпистемологические вопросы. Со временем, однако, накапливается все большее количество фактов, не укладывающихся в объяснения, предлагаемые существующими теориями, и мало-помалу это доводит науку до кризисного состояния. В момент кризиса новые теории и воззрения вступают в борьбу со старыми; если новые теории могут лучше объяснить накопившиеся эмпирические факты, одна из этих теорий побеждает, и наука вновь возвращается в «нормальное» состояние. Любая наука проходит, таким образом, через периоды «уверенности», когда каждый исследователь знает, что и зачем он будет изучать, чтобы способствовать развитию науки, и периоды кризисов и революций, когда возвращаются сомнения. Если воспользоваться теорией Куна применительно к социологии, то легко заметить, что это наука «многопарадигматическая». Поэтому образы, использованные в первой главе, могут символизировать различные парадигмы внутри социологии, и многие социологи пытаются подобрать определения для разных подходов в рамках одного предмета. Иногда это называют «объективистской» и «субъективистской» социологией; иногда подыскивают другие названия, вроде «парадигмы социальных фактов» и «парадигмы социальных определений» или «общественной перспективы» и «индивидуальной перспективы». Расхожими определениями (еще до Куна) были «позитивистская» и, соответственно, «непозитивистская» социология. При этом неизбежно создается впечатление, что между различными подходами к изучению общества лежит глубокая и непреодолимая пропасть. Тем не менее преувеличивать размеры этой пропасти не следует. Она заметна, когда социология изучается «сверху», с обзорной научно-теоретической позиции. Социологи, исследующие как «общество», так и «людей», редко становятся чистыми «парадигматиками», они скорее «прагматики». Различия же, которые тем не менее существуют, должны, видимо, рассматриваться как различия в способах связи ученого со средой исследования. Именно эти различия могут впоследствии институционализироваться в различных направлениях и парадигмах. Уже упоминавшийся ранее немецкий социолог Юрген Хабермас пытался систематизировать эти различия по способу связи (=способу включить себя в отношения) с тем, что изучается, выделяя при этом различные познавательные интересы, которые может иметь наука. Первый, технически-манипуляционный познавательный интерес воспринимает свой объект познания как нечто, лежащее вне самого исследователя, нечто, управляемое «объективными законами» и не зависящее поэтому ни от исследователя, ни от конкретных объектов исследования. Целью исследования при этом является открытие этих законов, с тем чтобы благодаря полученным знаниям можно было бы управлять действительностью, примерно так же, как законы естественных наук применяются в промышленности. Социологом тогда называется человек, стремящийся открыть законы, управляющие общественной жизнью людей, для того чтобы уметь управлять (манипулировать) обществом. Другой интерес, герменевтический (разъясняющий, понимающий), исходит из того, что между естественными и культурологическими науками имеется качественное различие. «Мы объясняем природу, но мы понимаем духовную жизнь», - писал немецкий историк и философ Дильтей в ходе уже упоминавшейся битвы идей в Германии XIX века. Целью культурологической (общественной) науки является не только открытие объективных законов, позволяющих манипулировать обществом, но и построение теорий, дающих возможность лучше понять других людей, другие общества, другие исторические эпохи. Такое углубленное понимание не нуждается в особой легитимизации, ведь все люди стремятся как можно лучше понять существующие взаимосвязи. Наконец, третий, критически-эмансипаторский познавательный интерес исходит из предпосылки, что цель науки - освобождение людей и от скаредности природы, и от угнетающих структур общества. Поскольку природа (по всей вероятности) управляется всетаки объективными законами, к ней больше применим технический познавательный интерес, а «освобождающая» общественная наука в данном случае не применяется. При критическиэмансипаторском подходе рассматриваются в большинстве случаев структуры настолько «застывшие», что люди даже не воспринимают их как созданные и, следовательно, поддающиеся изменениям. Полученные знания впоследствии должны распространиться среди людей, угнетаемых этими общественными структурами, и люди обретают возможность освободить самих себя. Эти три «интереса познания» довольно близки к трем социологическим традициям, выделяемым в этой книге. Но основываются они на способах связи с исследуемым объектом или, выражаясь точнее, на мотивах ученого, исследующего общество. Объяснить общество, понять общество и изменить общество - вот три направления современной социологии, и одновременно это три способа взаимодействия с объектом, которые отдельный исследователь общественной жизни может взять на вооружение. Эти три направления часто кажутся полностью взаимоисключающими, поскольку считается, что основываются они на совершенно разных фундаментальных положениях о том, что такое общество, как оно должно изучаться и почему его следует изучать. Можно попытаться взять все три подхода, сравнить их недостатки и достоинства и сделать теоретический синтез, как уже поступали многие исследователи-практики. Я полагаю, что было бы упрощением выделять эти направления исключительно на научнотеоретическом уровне. Скорее нужно иметь в виду, что каждое направление в своей исходной точке упрощает (абстрагирует) нечто, имеющее принципиальное значение для другого направления. Эти исходные точки, как уже говорилось, находятся на разных уровнях абстракции, но впоследствии каждое из направлений должно вернуться к тому, что было первоначально исключено. Объясняющая социология, таким образом, должна уметь объяснить, почему люди с готовностью движутся именно «по аллеям парка», а понимающая социология соответственно должна суметь понять, каким образом такое количество отдельных людей с самыми разными жизненными понятиями могут создать стабильную социальную структуру. Социология, исповедующая «изменение» общества, столкнувшись с инерционным противодействием своим попыткам, должна поставить вопрос, отчего общественные отношения так трудно изменить и тем, кто ничего о них не знает, и тем, кто прекрасно их осознает. В качестве отправного пункта может появиться модель общества без людей (первая картинка - парк рано утром) при первом подходе; люди вне общества - при втором; и люди в «застывшем» угнетающем их обществе - при третьем. Эти иллюстрации вспомогательные конструкции, которые могут использоваться в познавательных целях различными направлениями. Общество представляют как нечто, о чем в то же время известно, что оно является и чем-то другим. Подобные картинки и метафоры применяются давно, чтобы разъяснить свою позицию и разрабатываемые наукой представления, подобно тому как в течение долгого времени атом представлялся в виде модели Солнечной системы. Однако, несмотря на все различия и споры, имеется нечто, объединяющее всех, кто изучает общество, объединяя тем самым и объекты изучения: последние живут (или жили) в обществе. Сама возможность изучать общество существует исключительно благодаря этому обстоятельству. Простая мысль: необходимо быть частью общества, чтобы иметь доступ к его возможностям, - может быть углублена в гораздо более фундаментальном смысле: если бы не имел место факт существования общества, было бы невозможно иметь какое-либо представление о нем. Как члены общества, мы все в какой-то мере знаем, как общество функционирует, мы обладаем практическим «know-how», касающимся законов общества и наших возможных (и невозможных) способов выжить. Нет нужды даже до конца осознавать эти правила, примерно так же, как не нужно знать грамматические правила, чтобы говорить на своем языке. Человек и так хорошо говорит на нем, или, если перевернуть этот образ, язык говорит с нашей помощью. Социология занимается законами общества с целью изучения и размышления. Жить в обществе - необходимое, но недостаточное условие для того, чтобы иметь возможность изучать его. К этому нужно добавить мотив - стремление изучать его, и этот мотив мы можем подразделить на желание объяснить, понять или изменить общество. Выбранный мотив свидетельствует также о том, какой способ связи с обществом я привношу, что связывает меня с ним. Разнообразные научно-теоретические модели - это не только абстрактные мысленные картины, в которых я каким-либо образом представляю общество. Они являются также символами отношений, в высшей степени конкретных, постоянно действующими способами связи с коллективной жизнью, в которой я существую наравне с другими. Поэтому можно, не осознавая того, искать себя в определенных моделях и интересоваться различными традициями по сугубо личным причинам. Традиции социологии в своей основе не что иное, как институционализация подобных способов связи, какими бы «объективными правилами» они ни казались. Вследствие этого изучение общества означает, но сути, выявление человеческого в социальном институте науки. 6. Объяснять общество Стремление объяснять (в действительности его можно было бы даже назвать инстинктивным стремлением), вероятно, столь же старо, как и способность людей мыслить. Это связано с нашим восприятием и пониманием окружающего мира как структурированной действительности. Она состоит из различных элементов, из вещей и связей между ними, похожих и непохожих и при этом влияющих друг на друга. Долго обсуждался вопрос о том, какими свойствами обладает действительность сама по себе, проистекают ли сходства и различия из «собственной природы вещей» или это исключительно наш способ восприятия порождает их. Один из самых знаменитых философов, немец Иммануил Кант, категорически утверждал, что именно подход людей к пониманию бытия определяет структурированное видение его. «Не разум возникает после феномена, напротив, это феномен возникает после разума», полагал он и называл это коперниканским переворотом в философии. Другие исходили из того, что люди всегда хотят понять, что такое действительность па самом деле, как она есть, поэтому нужно собирать как можно больше чувственных фактов, опираясь на которые можно построить систематическое знание об окружающем мире. В течение долгого времени эта дискуссия касалась человеческих возможностей объяснения природы, но затем она вспыхнула и по вопросу о возможности познания общества и человека. Здесь, однако, возникла проблема, отсутствующая у исследователей, работающих в области естественных наук. Ведь природа существует вне исследователя, и факты, которые нужно понять, не зависят от теорий, имеющихся на этот счет у ученого. Если выявляются расхождения во мнениях относительно верности и применимости какой-либо теории к конкретному факту, можно провести «решающий эксперимент», изучить результат и решить, какая теория применима в данном случае. Если в природе действительно существует объективный закон, с его помощью можно объяснить, например, почему планеты движутся по своим орбитам, почему яблоко упало на землю, почему шар, наполненный водородом, поднимается вверх - с помощью одного и того же закона гравитации. Идеальным было бы наличие минимума законов, которые максимально бы объясняли реальность. Мироздание в таком случае выступает как гигантская машина, все части которой функционируют во взаимодействии друг с другом по совершенно определенным законам. Когда пришло осознание этого, стали предприниматься попытки объяснить устройство Вселенной с помощью механики. В XVIII веке французский ученый Лаплас предположил, что если бы существовал бесконечный интеллект, знающий положение всех частиц в определенный момент времени и законы, по которым эти частицы движутся, то этот интеллект мог бы предсказать будущее всей Вселенной. Многие считали, что этот интеллект тождествен Богу; однако для большинства ученых Богом было то, что однажды вовремя запустило весь механизм мироздания. Но действительно ли человеческий мир был только частью этого механизма? Куда исчезает в таком случае божественная душа человека или его свободная воля, если он не был религиозен? Философы усиленно занимались этой проблемой, и постепенно перед ними обозначились два ответа на этот вопрос. Позднее эти два ответа переросли в целые направления, условно соответствующие «социологии моря» и «социологии парка». Первый ответ гласил: если отказаться от постулата, что люди обладают свободой воли, то дискуссия о морали будет невозможна, вся политическая деятельность бессмысленна, а люди никогда не будут нести ответственности за свои поступки. В таком случае человечество лишь подчинялось бы законам, которые даже не может осознать. Но если свободная воля существует, наука о людях и обществе должна в качестве отправного пункта рассматривать человека, его поступки и мотивы этих поступков. Поэтому исследователь, придерживающийся этого направления, никогда не мог бы высказаться «правильно» или «ошибочно», он только мог попытаться попять, почему люди поступают тем или иным образом. Внешние мотивы действий лежали вне сферы такой науки. Она могла говорить только о моделях и взаимосвязях, которые увидела в способах проживания людьми своей жизни; но никогда она не могла бы говорить о том, как им следует жить. Во втором ответе могло в принципе заключаться согласие с тем, что человек обладает свободой воли; однако считалось, что данная проблема не представляет интереса для науки об обществе. Как индивидуальное существо, человек мог верить, что обладает свободой воли; как общественное существо, он «не определялся по данному параметру». Так как каждый человек живет в обществе (даже отшельник в пустыне представляет собой общество), он должен следовать заповедям и правилам общества. Эти правила не что иное, как коллективное сознание, управляющее поступками людей. Поэтому наука об обществе, вместо того чтобы избегать высказываний о морали, должна изучать именно ее. Ведь коллективная, общая мораль - это именно и есть то «общество», которое «нависает» над каждым человеком. Психология может заниматься индивидом; социология должна исследовать коллективные феномены. При таком подходе к анализу общества мы должны будем, следовательно, изучать коллективную мораль. Она складывается из многих составляющих: существуют правила производственной жизни, политической деятельности, создания семьи, сохранения социального неравенства и т.п. Эти составляющие коллективного сознания не что иное, как социальные институты, которые проявляются, в свою очередь, в доминирующих образцах человеческих поступков. Поскольку предполагается, что люди следуют установленным в обществе правилам и заветам, при анализе институтов можно будет исключить рассмотрение отдельных личностей, абстрагироваться от них и от субъективных мотивов их действий и поступков. Исследователю общества полезно проследить, какие социальные институты имеют место, как они функционируют, а также как они взаимно влияют друг на друга. А проблема свободной воли, как уже говорилось, исключена из анализа общества, рассматриваемого как реальность в себе, независимая от отдельных личностей. Реальность подчиняется своим собственным законам, и социология должна увидеть эти законы и использовать для объяснения общества. Общество не только находится «над» индивидом, оно также существует «вне» отдельного исследователя общества. Поэтому задача исследователя - добывать объективные данные об обществе и создавать теории общества без предвзятых мнений. Но каким образом следует получать эти «объективные данные», которые в сочетании с правильным научным подходом могут гарантировать объективность науки? Эти данные сплетаются в канву, состоящую из множества отдельных фактов и обстоятельств. Единичный случай никогда не может сказать что-либо об «обществе», зато сумма отдельных фактов дает возможность обнаружить каркас общества. Это те образцы, порядки или структуры, которые исследователь должен попытаться найти и объяснить. Далеко не всегда представляется реальным получить полную картину отношений в обществе, но, чтобы иметь представление об общественных отношениях, можно сделать статистическую выборку, подобную тем, что используются при политических исследованиях общественного мнения. На сегодняшний день имеется множество достоверных статистических данных, в том числе в Центральном статистическом бюро. Благодаря им существует возможность говорить о характерных особенностях экономической структуры, о развитии институтов семьи, о количестве детей, попадающих в государственные исправительные заведения, и т.п. За последние десятилетия в банках данных накопилось огромное количество фактов, с разных сторон отображающих жизнь общества. Проблема доступа исследователей к этим данным весьма актуальна сегодня, поскольку это способствовало бы прояснению картины социальных структур в сегодняшней Швеции. Однако проблема прав отдельного человека усложняет процесс «рассекречивания» этих данных, так как в действительности нельзя абстрагироваться от частного так, как это можно сделать в рамках научного исследования. Понимание того, какой каркас составляет основу общества, еще не есть социология. Как общественная наука, она претендует также и па умение объяснить назначение социальных структур. Существует несколько методов объяснения, более или менее чистые типы истолкований. Наиболее употребительны следующие способы объяснения: каузальное (причинное) объяснение (из-за X возникает V); функциональное объяснение (X способствует существованию и равновесию системы 5:н); диалектическое объяснение (X есть следствие событий или процессов, происходящих вследствие противоречия или конфликта между V и 2); и, наконец, целевое (конечное) объяснение (некая личность Р сделала V, т.к. хочет добиться X). В структурной социологии первые три типа истолкований можно использовать без особых проблем, в то время как конечное истолкование, напротив, наиболее проблематично. Когда мы думаем об отдельных людях, мы часто принимаем как данность, что они совершают поступки и действия с определенными целями. Но может ли общественный институт или структура действовать во имя достижения чего-либо? Большинство исследователей в этом сомневается и полагает, что если конечное истолкование можно использовать в социологии, то лишь на уровне индивида, т.е. оно применимо лишь в отношении отдельных людей. «Понимающая» социология даже сделала конечное истолкование человеческих поступков своим доминирующим типом понимания. Это гораздо более удобно, когда хотят понять отдельного человека. Но если нет возможности объяснить социальные структуры, институты или другие коллективные единицы (например, «класс») с целевой точки зрения, то как их следует в таком случае объяснять? Эмиль Дюркгейм в своих «Методических правилах социологии» дал прототипы «социологических объяснений», полагая, что «социальные факты» (т.е. коллективный «рисунок» общества) должны объясняться исключительно в причинной связи с другими социальными фактами или сообразно вкладу явления в существование общества. В своем исследовании проблемы самоубийств он предположил, что различия в частоте самоубийств могут быть объяснены, в частности, степенью социальной сплоченности представителей различных религий: 1. В каждой социальной группе частота самоубийств имеет обратную зависимость от степени социальной сплоченности. 2. Степень сплоченности находится в обратной зависимости от распространенности протестантизма. 3. Следовательно, частота самоубийств впрямую зависит от распространенности протестантизма. 4. В Испании протестантизм практически не распространен. 5. Вывод: частота самоубийств в Испании низка (что подтверждается статистикой). Это хороший пример истолкования, в котором один социальный факт (распространенность протестантизма) используется для объяснения другого (частоты самоубийств). Таким образом, одни социальные факты могут объясняться другими социальными фактами, но никогда - индивидуальными побуждениями. Функциональное объяснение, ранее других разработанное Толкоттом Парсонсом и его последователями, истолковывает общественный феномен или институт с точки зрения его предназначения для общества в целом. Хорошим примером этого является истолкование Дэвисом и Муром проблемы «социального неравенства». Поскольку социальное неравенство встречается во всех известных типах общества, считали эти авторы, оно должно иметь положительное предназначение, способствовать выживанию общества, хотя, вполне возможно, оно отрицательно сказывается на определенных социальных группах. В обществе имеются задачи различной степени сложности, рассуждали они, и с трудными задачами может справиться меньшее количество людей, а с простыми большинство. Поэтому «общество» должно давать меньшинству, которое может справиться со сложными проблемами, большее вознаграждение, чем большинству, решающему простые задачи. Это является причиной более высокой зарплаты и более высокого социального статуса, например, у директора, чем у уборщицы. Социальное неравенство просто-напросто «целесообразно» для общества. Поэтому оно существует. Наконец, диалектическое объяснение, связываемое в первую очередь с именем Карла Маркса и его последователей. Речь идет о восприятии истории и общественных отношений как наполненных конфликтами и противоречиями. Наиболее известное из них, конечно же, противоречие между «классами» общества, и в Марксовом анализе развития Франции в 18481852 годах можно ясно увидеть, как он осуществляет такое истолкование, выдвигая на первый план борьбу между различными классами и классовыми фракциями французского общества. Идея Маркса (и марксистов) о неизбежной гибели буржуазного общества основывалась на том, что основное противоречие этого общества встроено в его структуру. Это противоречие никогда не сможет разрешиться в рамках данного общества. Поэтому капитализм неизбежно должен погибнуть. Это противоречие проявляется, «демонстрирует себя» в большом количестве различных областей. Мы можем привести здесь такие примеры, как забастовки, система политических партий в странах Запада, войны; сюда же можно отнести и «научные споры». Пока общество расколото на классы, противоречия между ними будут самым первым объяснением любых возникающих в обществе конфликтов. Все эти типы объяснения - каузальный, функциональный и диалектический используются в структурной социологии, иногда в качестве дополнения к другим, иногда смешиваясь с ними. Корректность применения этих методов важна в той степени, в какой социология должна использоваться в качестве науки, призванной объяснять социальную действительность. Если этот момент в объяснении отсутствует, социология снижается до уровня дескриптивной, описательной науки. Во всех упомянутых типах объяснений присутствует «объективность». Если объяснение «истинно», то совершенно несущественно, кто давал это истолкование. Та или иная ситуация имеет место в действительности, независимо от того, кто занимается ее изучением. Исследуемая реальность должна быть вне исследователя, или, говоря другими словами, исследователь не должен воздействовать на нее. Из отношений между исследователем и объектом исследования не должно возникать ни фактов, ни обобщающих законов. Исследователь должен их «обнаружить». При этом возникает серьезная проблема в том случае, если хотят подобным образом изучать общество как нечто «внешнее» по отношению к отдельному исследователю. Оно, конечно, находится, скорее всего, «вне», в том смысле, что «факты» независимы от исследователя; однако последний, на свое счастье, зачастую является частью того общества, которое он изучает, и свои понятия и мысли он получил в обществе. Он знает об этом, и знает благодаря обществу. Многие подчеркивают важность «чистоты примеров», когда следует изучать общество «объективно», но в обществе представлены не только личные взгляды и оценки (о которых всегда можно сообщить в своих публикациях) - есть еще и понятия, категории и «факты». Тот, кто хочет изучать общество совершенно объективно, должен будет, говоря словами Маркса, «разделить общество на две части». Одна часть - люди, полностью подверженные воздействию общества, а другая - совершенно независимый от него исследователь. Общество уже существует у него в голове, когда он ставит задачу, оно имеется в собранных фактах, и оно есть в варианте решения задачи, который предлагается исследователем. Поэтому тот, кто хочет изучать общество объективно, должен, как ни парадоксально это звучит, изучать общество, с которым оп совершенно незнаком. Функционалистская модель объяснения особенно часто применялась в исследованиях маленьких «примитивных» обществ в социальной антропологии. При этом открылись большие возможности взглянуть на «общество в целом» с открытыми глазами и непредвзято проанализировать, какие институты (или «обряды», как их часто называют) имеются в этом обществе. Смысл состоит в том, что люди, являющиеся частью общества, в принципе не понимают, что происходит у них перед носом. С этим довольно легко согласиться, когда речь идет о чужих культурах, но, когда функционалистское истолкование не соответствует общепринятым воззрениям на социальный феномен своего «родного» общества, это истолкование может выглядеть шокирующе. Когда, к примеру, Дюркгейм разъяснял, что явление «отклоняющегося поведения» в обществе имеет положительное предназначение, поскольку укрепляет социальные связи, это вызвало ужасный шум. Однако, как полагал Дюркгейм, чтобы общество сплотилось, чтобы возникло ощущение «наших», обязательно должны быть и «ваши», а в некоторых случаях еще и «вообще чужие». Если в обществе отсутствует некий процент лиц с «отклоняющимся поведением», общество позаботится о том, чтобы этот процент создать и даже воспроизвести ради собственного выживания. Аналогичным образом можно рассматривать систему социального обеспечения как институт, воспроизводящий «отверженных». Если бы вся пирамидальная структура этого института, от министра до отдельного районного чиновника, была нацелена на то, чтобы завоевать лавры «спасителей», и реально помогла бы всем подряд без ограничений, вся система социальной помощи рухнула бы. Это, конечно, не значит, что каждый социальный работник умышленно хочет, чтобы люди испытывали нужду, однако именно это вполне целесообразно для института в целом. Чужие страдания могут оказаться мотивом, побуждающим социальные службы к устранению социальной нужды, но это не входит в их функции. Проблема состоит в том, чтобы суметь «деиндивидуализировать» мышление, т.е. не впасть в истолкование общественных отношений, опираясь на индивидуалистские мотивации и точки зрения. Лучший способ - подняться на уровень абстракции, с которого жизнь конкретных людей оказывается достаточно далека. Если вы хотите различить доминирующие черты общества, вам необходимо подняться на такую высоту, чтобы люди казались маленькими точками в парке. Подобный подход к науке об обществе соответствует также фактическим процессам, происходящим в обществе со все более возрастающим количеством «управляющих единиц». Чтобы иметь возможность охватить взглядом их все, нужно абстрагироваться. Споры по поводу противопоставления «отдельного индивида» «обществу», столь ожесточенно ведущиеся сегодня, являются примером классической постановки проблемы в одном из разделов социологии. «Парковая социология» при этом изначально была связана со взглядом власть имущих «сверху вниз», потому что познание общества, предлагаемое социологией, должно применяться теми, кто находится у руля, для улучшения жизни общества. Дюркгейм полагал, что, если бы социология не имела подобного предназначения, на занятие ею не стоило бы тратить ни одного дня. Однако необходимо разъяснить еще кое-что, а именно, почему люди предпочитают идти по протоптанным обществом аллеям и тропинкам. Почему, напротив, многие идут, как им вздумается, ходят по газонам, вытаптывают клумбы, вырубают одни деревья и сажают другие. Эту проблему изучают теории социализации. Социализация означает «вхождение, врастание в общество», и теории эти рассматривают, каким образом дети становятся действующими винтиками в общественном механизме. Существует множество разнообразных теорий социализации, но чаще всего сторонники структурного социологического метода исходят из ролевой теории. Общество нужно представить в виде гигантской рыболовной сети, состоящей из ячеек - социальных позиций, - к примеру, различных профессий, задач, жизненных этапов и т.п. Эти позиции вначале совершенно не заполнены, пусты, как парк на рассвете. Затем сюда приходят люди; при этом выявляются определенные ожидания - как должны себя вести те, кто приближается к той или иной позиции. Сумма ожиданий, относящихся к социальной позиции, и есть социальная роль, которую человеку предназначено играть. С помощью сложной системы поощрений и наказаний маленький ребенок приспосабливается к социальным ожиданиям. Ожидается, что девочка будет вести себя иначе, чем мальчик, и ребенок разучивает свою половую роль. Аналогичным образом все люди должны приспосабливаться к социальным структурам в тех позициях, в которых они обосновались. Разучить эти роли - значит постичь общественную структуру и получить возможность вести себя «правильно» с точки зрения общества. Однако возникает вопрос: разве мы, люди, не есть по своей сути нечто большее, чем просто сумма социальных позиций, на которые нас занесло? Очевидно, что каждый индивид неповторим и являет собой уникальную комбинацию социальных ролей. «Социальное отклонение» может в этом случае объясняться «недостаточной социализацией», и такое объяснение было доминирующим в течение долгого времени. Если в жизни что-то происходит не так, причиной тому «дурное воспитание», и тюрьмы для несовершеннолетних абсолютно правильно называются «воспитательными заведениями». Более того, теперь в Швеции тюремное наказание именуется «присмотром» или «уходом» (так же как и в домах престарелых и инвалидов), и цель его та же приспособить людей к существованию в обществе. Однако если в функционалистской теории «отклоняющегося поведения» есть рациональное зерно, то институты, призванные корректировать поведение, на самом деле воспроизводят отклонения, и при этом возникает совершенно шизофреническая ситуация: вполне очевидно, что тюрьмы не столько «вновь приспосабливают» к обществу людей, сколько делают их профессиональными преступниками. Подобный портрет человечества, стремящегося лишь приспособиться к существующим парковым дорожкам, не имея возможности ни изменить их, ни проложить новые, наводит на размышления. Чего стоит политическая демократия, если риксдаг, политическое учреждение, официально управляющее шведским обществом, на самом деле всего лишь один из многих институтов, что в совместной игре с другими формирует действительность, в которой нам приходится жить? Вероятно, и политические партии можно считать общественными институтами - тогда нетрудно смоделировать ситуацию выборов, представив себе гуляющих по парку человечков: граждане Швеции, если хотят осуществить свое индивидуальное право на участие в политической жизни, могут во время выборов в риксдаг отдать свой голос одной из имеющихся у нас партий. «Протоптать новую дорожку в кустарнике», или попробовать создать новую партию, - задача не из легких в таком институционализированном институте, каким является шведская политическая система. Но такая система одновременно способствует поддержанию шведского общества в состоянии равновесия. Парк начинает приобретать сильное сходство с тюрьмой, где все мы одновременно и охранники, и заключенные. Можно ли найти выход из этой тюрьмы? Я полагаю, что на этот вопрос уже ответил немецкий социолог Ральф Дарендорф. Человека, которого изучают социологи, говорит он, на самом деле не существует. Если мы выбрали достаточно высокую точку для обзора, то нам кажется, что этот человек всегда следует нормам и правилам, уставам и наставлениям, всегда приспосабливается к социальному контролю (ведь даже «отклоняющиеся» приспосабливаются!), он всегда поступает предсказуемо. Он, если можно так выразиться, желанное дитя множества измученных родителей. В действительности, однако, этот человек всего лишь абстрактная модель, Homo Sciologicus, точно такая же, как и Homo Economicus - человек, имеющий доступ ко всем рыночным обстоятельствам и всегда поступающий разумно с экономической точки зрения. В жизни его не существует, Говорит Дарендорф, он всего лишь тень живого человека. 7. Понимать общество В начале 5-й главы мы говорили, что для изучения «чего-либо» необходимо прежде всего суметь это «что-то» увидеть. Социологическая традиция в буквальном смысле вся вытекает из своего научного притязания на подобное видение и полагает, что все объективное знание строится на возможности разума объективно понимать действительность. Сегодня подобный подход не представляется настолько беспроблемным, как это может показаться на первый взгляд. Что значит «увидеть нечто», если речь идет о человеке? Если окружающий мир воспринимается как непрерывный поток «объективных впечатлений», бессвязный и бессмысленный? Нет, его понимают как мир уже структурированный, состоящий из образов, т.е. целое придает смысл и значение отдельным частям. Это означает, что всегда производится определенный отбор из всего потока впечатлений, получаемых человеком. Собственно говоря, никто не может утверждать, что он видит действительность такой, какова она есть на самом деле. Она всегда рассматривается как находящаяся в определенном отношении к тому, кто се рассматривает. «Рассматривать» реальность поэтому означает непрерывно расшифровывать, объяснять ее, сознательно или бессознательно стремиться ее понять. Это двоякое значение слова «рассматривать» сохраняется в английском выражении «I see», которое означает и «я вижу», и «я понимаю». Это понимание не что иное, как способность человека выбирать: продолжать ли стремиться дальше или остановиться на достигнутом? Это часть человеческого экзистенциального отношения к миру. Главный способ понять окружающий нас мир - это объяснить его. При этом подразумевается, что действительность, или, в некоторых случаях, часть ее, состоит из вещей, связанных друг с другом каузально или функционально. Но существует и другой способ понимания, основанный на уникальной возможности человека внутренне соотносить себя с какими-либо явлениями или предметами окружающего мира. Особый случай - когда соотносят себя с собой же, при этом приходится оперировать понятиями, не вытекающими непосредственно из «объективного наблюдения», и нужно стремиться понять их значение. Следовательно, исследователь должен занимать активную позицию, создавать свое собственное понимание в себе самом. Таким образом, данный тип познания содержит в себе изрядную долю субъективности, даже если исследователь об этом не знает и считает мир вполне определенным, предполагая, что он всегда должен воздействовать на наблюдателя именно так. Такой взгляд на проблему приобретает особую важность, когда мы приступаем к изучению общества. То, что при более абстрактном подходе представлялось в виде объективной картины, теперь, на более низком уровне абстракции, может выглядеть как рисунок, созданный людьми и благодаря им наполненный смыслом. Изучить эту картину означает попытаться извлечь ее первоначальное содержание. Без понимания этих первичных значений невозможно понять человеческие действия и поступки, создающие социальный рисунок. То, что люди действуют и обнаруживают при этом не только объективно обусловленное поведение, наверное, важнейший отправной пункт в искусстве понимания общества. Когда люди поступают тем или иным образом, в их «потоке поведения» зачастую присутствует символический смысл. Одно и то же действие, например приветствие при встрече, в различных культурах может выражаться совершенно разными поступками. Соответственно, представители различных культур могут выражать абсолютно разные понятия с помощью совершенно одинаковых жестов, и в некоторых случаях это приводит к веренице недоразумений при подобных встречах. Интерес к «социальным фактам» сдвигается, в связи с этим, от «объективно объясняемого» к «субъективно понимаемому». Причем субъективность присутствует здесь двояким образом: частично - в самом исследователе, частично - в объектах, в людях, которых он изучает. Вопрос о том, каким образом можно состыковать эти две субъективности, является важнейшей методологической проблемой данного направления. Весьма сложен вопрос об отношении субъективности к нашей собственной экзистенции. Французский философ XVII века Декарт утверждал, что осознание нашего собственного существования является отправным пунктом всего познания. Для того чтобы обнаружить надежную основу процесса познания, Декарт решил подвергнуть сомнению абсолютно все; однако он нашел нечто, в чем не смог усомниться. Единственное, что не подлежит сомнению, полагал он, это то, что он думал, даже если и сомневался при этом. Поэтому сам процесс мышления был равнозначен факту его существования. Он полагал, что его знаменитая формула «Cogito, ergo sum» (мыслю, следовательно, существую) является исходным субъективным (пунктом) всей теории познания. При этом, однако, он не решил вопрос о значении человеческого существования. Эта тема стала основой развития традиции экзистенциалистской философии, начиная с религиозного учения, основанного в XIX веке датским пастором Кьеркегором, и вплоть до современного атеистического французского экзистенциализма, важнейшим представителем которого был Сартр. Большая часть этой традиции является чисто философской, т.е. исследователи абстрагируются от общества как области анализа человеческой экзистенции. В сущности, экзистенциализм может считаться гораздо более абстрактным, чем структурная социология. Тем не менее в сочетании с близкими по направленности философскими воззрениями он является основой учения о «социальном бытии», ставшего важной ветвью современной социологии, прежде всего в Европе. Исходный пункт этого направления человеческая субъективность, а основная проблема - возникновение и сохранение человеческой социальности. Социальность, однако, не абстрактное понятие, находящееся над людьми или вне людей. Она существует в людях и между людьми. Социальность - это разделенная субъективность, это интерсубъективный феномен. Понимание человека, таким образом, может осуществляться, по крайней мере, на трех уровнях. На первом из них можно попробовать «нанести на карту» условия и понятия человеческой экзистенции, не зависящие, собственно говоря, от общества. На следующем уровне можно попытаться понять конкретного человека и его поступки, рассматривая их в данном случае как осмысленную деятельность. Чтобы разобраться в человеческих поступках, необходимо уяснить, какие мотивы скрываются за ними. И только на третьем уровне можно предпринять попытку понять, каким образом некоторое количество человеческих экзистенций, суммируясь, создает социальный феномен, который действительно можно рассматривать как нечто «объективное». При этом нужно осмыслить, каким образом субъективность людей в процессе их деятельности становится объективной и создает «инерционное поле деятельности». Важно, однако, помнить, что и общество по своей сути также не является чем-то объективным. Основу его создают интерсубъсктивныс договоренности между людьми, считающими социум (осознанно или неосознанно) «настоящим» только в силу своей «природной предрасположенности». Поэтому слово «объективность» редко применяется в данном социологическом направлении. При изучении общества с подобных позиций чаще говорят об «интерсубъективных» феноменах. Первые два уровня анализа вряд ли имеют отношение к кругу социологических проблем. Они скорее относятся к сфере философии или психологии. Третий же уровень, базирующийся на двух предшествующих, добавляет в рассматриваемые вопросы социальное измерение. Здесь редко можно найти отправной пункт для изучения отдельного индивида: анализируемая единица, «диада», как правило, включает в себя по меньшей мере две персоны. Можно сказать, что люди создают друг друга, что без «тебя» не существует «меня», а без интерсубъективности не будет объективности. Поэтому с точки зрения социологии человеческого существования интерсубъективное предшествует объективному. Аналогично не может быть исходным пунктом «общество» без «человека». Познание общества должно происходить через человека, а не познание человека через общество. Каким же образом можно изучать общество как результат человеческой социальности? Здесь важно осознать, что данная традиция не стремится отыскать какие-то фундаментальные законы, описывающие функционирование общества или назначение социальной структуры. Вместо этого интересуются расшифровкой, истолкованием социального содержания, которое наполняет социальную структуру. Поэтому истолкование - это всегда взаимодействие того, что расшифровывается, с тем, кто это делает (в данном случае - с исследователем); для подобных толкований разработан ряд фундаментальных методов. В этих методах, представляющих собой способ связи (в широком смысле) исследователя с объектом, не менее важны новизна, оригинальность, богатство фантазии в толковании реальной жизни других людей, чем математический и статистический анализ большого количества данных. Социология здесь граничит не только с философией и психологией, но и с литературой и искусством. В самой традиции заложено, что при первом знакомстве с проблемой можно действовать «ненаучно» и давать место «субъективному произволу». При этом, поскольку не принято верить в существование объективных методов и использование объективных законов, уместно скорее рассуждать о степени новизны, присущей данному истолкованию. Аналогичным образом в герменевтике (учении о толковании различных явлений и понятий; термин «герменевтика» восходит к имени Гермеса - вестника богов в греческой мифологии) описываются несколько правил, в соответствии с которыми должно строиться объяснение. Проследив за фактическим ходом процесса объяснения, можно заметить, что объяснение всегда основывается на тех или иных видах предварительного понимания объекта и что объяснение всегда колеблется между пониманием целого и значениями частностей (так называемый герменевтический круг; поскольку это колебание дает возможность нового знания, т.е. более углубленного понимания, его можно назвать герменевтической спиралью). Здесь уместно сравнение со складыванием картинки-головоломки, разрезанной на кусочки произвольной формы. Поначалу имеется множество изолированных фрагментов, форму и цвет которых мы пытаемся уяснить. Затем, когда общий рисунок головоломки начинает проясняться, становится понятным назначение фрагментов в связи с их местом в целой картине, и впоследствии, когда рисунок станет совершенно ясен, будет видно, где какой фрагмент должен находиться. Аналогичным образом можно сказан,, что хорошее разъяснение чего-либо - это истолкование, которое может соединить множество отдельных деталей в понимаемое целое. Однако для общественного феномена зачастую существует более чем одно объяснение, и в таком случае, очевидно, истолкование должно затрагивать взаимосвязи большинства составляющих его элементов, чтобы можно было достичь более углубленного понимания данного феномена. Впрочем, не существует объективного критерия, по которому можно было бы оценить, какое из объяснений - самое лучшее. Методы истолкования герменевтической социологии представляют интерес не только как «методические указания» для исследователя общества. Они демонстрируют, как фактически происходит процесс восприятия и понимания людьми феноменов окружающей действительности. Эта традиция, собственно говоря, не слишком строго отделяет «научное» от «ненаучного» - ведь общество по своей сути - это нечто, чему дают определение сами люди. В своей знаменитой «теореме Томаса» американский социолог У.А.Томас сформулировал это следующим образом: «Если люди определяют какую-то ситуацию как реальную, она действительно становится реальной по своим последствиям». Поэтому, если ставится задача понять людей и их поступки, надо исходить из их собственных определений ситуации, выяснить, как они сами воспринимают окружающую их действительность. Социология не должна «являться в чужой монастырь со своим уставом», считать, что ее собственные понятия «правильнее», «истиннее», чем те, которые она изучает, т.е. «человеческие». В данном направлении существует ряд теорий, описывающих, как люди соприкасаются с действительностью и определяют ее. В особенности это касается всеобщих определений. Без общих определений ситуаций была бы невозможной социальная действительность. В осознанной речи люди редко употребляют общие определения. Обычно используются, совершенно неосознанно, выражение лица, телодвижения и даже паузы в разговоре как выражение согласия или неодобрения в связи с предлагаемыми собеседником определениями. Определение даже общих ситуаций не всегда проходит безболезненно. Зачастую может возникнуть борьба за принятие того или иного определения. Поэтому данное направление рассматривает социальные институты как взаимодействие людей при условии, что заинтересованные стороны заранее признают определение ситуации. Отправиться к зубному врачу и при этом определить данную ситуацию как «флирт на танцах» иногда, возможно, и удается, но гораздо чаще подобное «определение» может привести к полной неразберихе. Подбор определений ситуации происходит чаще всего совершенно неосознанно. В социологии даже разработан особый метод - этпометодологчя, которая исходит из того, что социальная жизнь базируется на неосознанных правилах. Исследователь должен попытаться обнаружить эти невидимые правила, сознательно пойдя па их нарушение, но таким образом, чтобы «жертва» не была поставлена в известность об этом, Если при этом создается запуганная, неловкая ситуация, исследователь может быть уверен, что он отыскал нечто стоящее. Когда осознаешь эту социальную сыгранность, общество предстает как сумма невидимых, неосознанных правил, причем участники социальной игры даже не нуждаются в знании основ этих правил. Однако - и вот тут-то и зарыта собака - правила существуют лишь постольку, поскольку люди им следуют. Слишком частое нарушение правил приводит к тому, что они быстро прекращают свое существование. Социология «понимания общества» выработала еще одну метафору социальной сыгранности людей: общество - огромный театр. «Весь мир - театр, и люди в нем - актеры». В этом театре есть и актеры и зрители, сцена и гримерные, где участники готовятся к спектаклю. Во время разных встреч мы, люди, пытаемся произвести впечатление друг на друга, говорим о том, какие мы, что мы хотим сказать, как именно нас должны понимать другие. Чаще всего это происходит неосознанно. Мы также выбираем роли, которые предлагает нам «театр жизни», наряжаемся определенным образом, принимаем позы, учимся особым способам выражения и используем разнообразные атрибуты - все для того, чтобы суметь произвести нужное впечатление па других. Эти роли, позы и т.п. суть «социальные типичные представления», т.е. символические обозначения интерсубъективиых договоренностей о способе поведения и т.п. Человеческая сыгранность проявляется здесь как одна большая символическая совместная акция, а «общество» - как ряд ситуаций. В этих ситуациях люди взаимодействуют, определяют социальные «типичные представления», производят впечатление и объясняют себе себя и других. Социолог изучает при этом, как говорил американский исследователь Ирвин Гофман, «не только людей и их ситуации, но и ситуации и их людей». Таковы некоторые способы, с помощью которых можно понять социальную сыгранность. Но откуда у людей появляется способность к разыгрыванию этого спектакля? Или, другими словами, как возникает человеческая социальность? Ответ на этот вопрос должна дать теория социализации человека. При этом нужно объяснить, почему люди так послушно следуют «по дорожкам общества-парка» или откуда у нас берется способность «управлять нашими лодками». Вероятно, наиболее разработанный ответ предлагает американский социальный психолог (наверное, можно его даже назвать социальным философом) Дж.Г.Мид в своей теории зарождения человеческого сознания. Согласно этой теории, сознание каждого ребенка вырастает в социальной взаимосвязи, из отношения ребенка к значимым для него людям (прежде всего к родителям). Ребенок учится социальным понятиям по реакции на его поведение родителей и других лиц, имеющих для него значение. Ограничившись только этим, можно было бы сравнить эту теорию с теорией, объясняющей, почему люди движутся именно по аллеям парка, но Мид рассматривает еще одну сторону проблемы: в процессе зарождения сознания развивается также и субъективность ребенка. Сознание всегда амбивалентно: с одной стороны, это тот, кто размышляет, с другой - то, что является предметом размышления. Многие понятия ребенок воспринимает извне, но одновременно с этим процессом у него развивается способность к мышлению, к рефлексии. Поэтому, согласно данной теории, мышление каждого человека социально создано, но не социально детерминировано. К примеру, понятие человека о самом себе не только результат всего того, что о нем говорят другие, но и активная переработка самим человеком своих и чужих представлений о собственной персоне. Мышление - не только пассивное отражение чужих мыслей. Это активное действие по отношению к окружающему миру. Мышление по своей природе имеет направленный характер, оно выявляет самое себя, но при этом есть также способ связи с предметами и явлениями окружающего мира. Поступки каждого человека проистекают из этой направленности, и своей активностью он создает собственную неповторимую индивидуальность в отношениях с другими людьми. Социальность и индивидуальность - две стороны этого процесса, или, как выразился последователь Мида Кули: «Индивид и общество - всего лишь две стороны одной монеты». Человеческое сознание, его возникновение, способ его функционирования и назначение занимают, как наверное легко заметить, ключевое место в данной социологической традиции. Именно в нем и находится источник человеческой субъективности, что вынуждает представителей этого направления проводить множество анализов человеческого сознания, как чисто социологических, так и более философского плана. Установлено, между прочим, что человеческое сознание по своей природе проективио, оно направлено в будущее, которого пока не существует. Люди могут не только воссоздавать, репродуцировать то, что уже существует, но и создавать, продуцировать новое. Без проективной способности развитие человечества было бы невозможно. Разумеется, это вовсе не значит, что будущее, к которому люди стремятся, будет таким, каким оно проектировалось. Напротив, из всех жизненных «проектов» каждого конкретного человека осуществляется только относительно малое количество. Это связано, в частности, с тем, что, по выражению Сартра, «существуют другие, мешающие мне реализовать мою свободу». «Другие» имеют свои собственные планы и проекты, и наши действия, таким образом, накладываются друг на друга, и в конечном итоге может получиться нечто непредсказуемое, не планировавшееся ни одним из конкретных людей. Сумма множества поступков дает непредвиденные последствия, которые, возможно, совершенно противоположны устремлениям отдельных людей. Это указывает на важную проблему, исследуемую в данной традиции: индивидуальный смысл поступка или действия редко бывает идентичен его общественному значению. Отдельный индивид чаще всего не осознает, какой смысл приобретает его поступок в более широкой взаимосвязи. Макс Вебер, создатель «понимающей социологии», указал на это различие в своем знаменитом анализе взаимосвязи возникновения капитализма и кальвинистского течения в христианстве. Если капитализм существует как система, люди должны поступать «капиталистически». Почему это происходит? Чтобы ответить на этот вопрос, Вебер создал «идеальные типы» (чистые мыслительные модели) «протестантской этики» и «капиталистического духа». При сравнении этих двух идеальных моделей Вебер обнаружил, что «капиталистические действия» (получение максимальной прибыли, капиталовложения вместо потребления и т.п.) для этих людей имели, собственно говоря, религиозное значение - как знак того, что человек избран Богом. Ранние капиталисты, таким образом, сами не осознавали, что создают новую экономическую систему - они просто действовали, исходя из своих религиозных убеждений. Вебер отнюдь не считал, что религия была причиной возникновения капитализма. Если бы Дюркгейм проанализировал взаимосвязь между протестантизмом как социальным явлением и современным ему капитализмом, он, наверное, нашел бы, что это именно так и есть. Вебер же пытался понять этих людей, исходя из их собственного миропонимания, а не объяснять их поступки с точки зрения общественных «непредвиденных последствий». Макс Вебер полагал, что «капиталистические действия» касаются не только экономики. Они основываются на разумном, продуманном способе связи с бытием. Подобный рациональный способ взаимоотношений стремится найти объективную взаимосвязь между поставленной целью и доступными средствами. И Вебер, и его последователи в первую очередь подчеркивали, что современное общество все больше и больше руководствуется таким рациональным подходом к взаимодействию с окружающим миром. Мы думаем и действуем более рационально; все больше организаций и предприятий строится на основе рациональных, бюрократических правил; современная наука также базируется на таком рационалистическом взаимодействии. Все большее количество составляющих окружающей действительности делаются понимаемыми, вычисляемыми и предсказуемыми. Подобный ход развития приводит к «разочарованию» (расколдовыванию, демистификации) нашего человеческого бытия. Это увеличивает интерес к иррациональным способам мышления (религия, астрология, восточная философия, космогония и т.п.), которые основываются на иной рациональности, нежели современная западная, «техническая», и данный процесс можно хорошо объяснить реакцией на подобное «разочарование». Основополагающая проблема здесь состоит в том, что, как бы глубоко ни разъясняли нам окружающую действительность наука и рационалистическое мышление, они с трудом приближаются к важнейшим экзистенциальным вопросам о смысле жизни и смерти, о непреклонном ходе времени, о любви и ненависти и других «вненаучных проблемах». Однако, поскольку это соответствует природе человеческого мышления продвигаться дальше «эмпирически незыблемых фактов», человек способен размышлять о неведомом и задавать вопросы, па которые, возможно, никогда не получит однозначного ответа. С социологической точки зрения можно все-таки заметить, что многие из наиболее стабильных социальных институтов занимаются именно такими экзистенциальными проблемами. Самым ярким примером будет, конечно же, религия с ее институционализированными ритуалами для «экзистенциальных поворотных пунктов» крещением, конфирмацией, венчанием и похоронами. Однако и многие современные явления, такие, как популярные «мыльные оперы», фильмы и шлягеры, могут тоже ставить подобные экзистенциальные проблемы, хотя и в легкомысленной упаковке. Таким образом, мы находим в обществе институционализированные ответы на извечные человеческие вопросы, ответы, которые продолжают существовать именно потому, что вопросы эти - вечные. 8. Изменять общество В последних главах мы привели две различных модели общества и, соответственно, два различных способа его изучения. Первая модель представляет общество как самовоспроизводящуюся структуру, где даже нарушители порядка - лишь «отклоняющиеся», а социальные нововведения кажутся необъяснимыми. Во второй модели общество воспринимается как непрерывно продолжающийся созидательный процесс, в котором социальная действительность конструируется человеческим мышлением, поступками и представлениями. Первая модель неизменна, статична, вторая - динамична, изменчива. Это наиболее «чистые» модели общества, так сказать, парк и море. Мы говорили также, что в научном смысле объяснение социального феномена непременно предполагает абстрагирование от отдельного индивида как действующего субъекта. Однако если ставится задача попять разнообразные общественные отношения, то следует рассматривать их как созданные н результате человеческой деятельности и анализировать, какие мотивы при этом были у людей как индивидов. При этом трудно использовать полученные знания для реформирования общества, поскольку все предположения о том, как общество должно быть устроено, в своей основе строятся на вненаучных оценках. Рациональный научный анализ никогда не сможет дать ответ об «истинности» или «ошибочности» этих оценок. Каждый человек исходит из своей системы ценностей, и именно множественность взглядов, критериев и поступков приводит к невозможности высказать что-то истинное об «обществе-в-себе». Первая модель общества представляет его в виде объективной структуры, вторая - в виде результирующей суммы отдельных действий множества людей. Дискуссия между представителями этих двух подходов к изучению общества красной нитью проходит через всю историю социологии. Сторонники первой модели считают, что последователи второй - ненаучны, а те упрекают первых в том, что. прикрываясь священным именем науки, они упрощают и типизируют человеческие жизни. Первые полагают, что вторые позволяют себе субъективный произвол, а те - что первые, исходя из своих абстрактных понятий, манипулируют людьми. Суть дискуссии - в различиях между моделями общества, из которых исходят эти традиции, а также в разногласиях по поводу того, что следует понимать под научным знанием об обществе. Но существует еще третье направление, основная задача которого - дать рекомендации желающим изменить общество. Истоки этого направления можно отыскать в острой критике феодальных общественных отношений философами эпохи Просвещения; но еще в большей степени это направление обязано своим появлением различным революционным движениям, что стремились преобразовать буржуазное общество в XIX веке. Впоследствии, когда выросло рабочее движение и была выработана социалистическая программа, это направление получило возможность институционализации помимо университетов. Несмотря на наличие некоторых изолированных «школ» (например, Франкфуртской), немало воды утекло, пока это направление благодаря возрождению марксизма, вызванному студенческими волнениями 1968 года, присоединилось к социологическим дискуссиям. Одновременно в социологию был привнесен новый момент: наука отныне должна использоваться не только для объяснения или понимания общества, но и для его изменения. Разумеется, уже много лет назад существовали повстанческие движения и предпринимались различные попытки изменить угнетающие общественные отношения. Но по мере своего развития данное «третье» направление привнесло важный фактор научности в направленность общественных преобразований. Революция должна основываться на познании основ буржуазного общества; в ином случае революционеры рисковали позволить индивидуальной воле, а не существующим общественным отношениям, быть главной движущей силой революции, как писал первый представитель этого направления Карл Маркс. В отличие от других теоретиков, просто предлагавших более или менее заманчивые модели «блаженной страны будущего», Маркс полагал, что к социалистической революции приведет естественная закономерность развития буржуазного общества. Поэтому он называл свои теории «научным социализмом», в отличие от разнообразных форм «утопического социализма». Развитие социологии, одновременно исследующей закономерности общественного развития и показывающей общество в широком аспекте, ставит исследователя перед массой специфических задач. Ведь если сами законы общественного развития ведут прямо к революции, то люди ничего не могут с этим поделать. У Маркса же тем не менее указано, что именно люди творят историю, т.е. процесс развития общества. Для сравнения можно вспомнить, что мы представляли общество в виде парка или моря. Мы говорили уже, что общество предстает как «парк», когда мы рассматриваем его с большой высоты, с высокого уровня абстракции. Мы говорили также, что модель «моря» соответствует картине общества, которое создается самими людьми, а исследователь рассматривает ее с более низкого уровня абстракции. Единственный способ, позволяющий одновременно увидеть общество и в виде «парка», и в виде «моря», - изменение уровня абстракции, когда мы, совершая обзорные полеты, можем набирать высоту и снижаться. Примерно таким же образом способность к познанию, по Марксу, может перемещаться между различными уровнями абстракции. Без этого марксовский научный социализм рискует раствориться либо в предопределенности «парковой» теории революции, либо в «мореплавательной» теории революции как результата чьей-то личной воли. К такому выводу придет любой исследователь; если он хочет делать революцию, он должен «приземлиться» и практически действовать вместе с остальными. Но картина общества как самовоспроизводящейся структуры все же не более абстрактна, чем картина общества по Марксу. Он поднялся еще на один уровень и высказался об истории. Историю человечества он представил состоящей из периодов образования более или менее жестких структур, прерывающихся более или менее насильственными и бурными переворотами. Каждая общественная формация, какие бы жесткие структуры в ней ни образовались, со временем отмирала и преобразовывалась в нечто иное, обновленное. Это относилось также и к современной Марксу эпохе буржуазного общества, хотя множество людей, в том числе и обществоведов, полагало, что это общество будет существовать вечно. Подобные взгляды всегда имеют место, отмечал Маркс, приступая к анализу направления развития современного ему общества или, другими словами, «вскрывая законы развития буржуазного общества». Степень жесткости и неизменяемости различных структур - внутренняя особенность каждого конкретного общества. Это касается и структур, созданных буржуазным строем, в частности капиталистической экономики. Вот почему Маркс посвятил почти всю свою жизнь анализу этой структуры. В его анализе люди предстают почти полностью подчиненными экономическим законам. Однако на базе знания этих законов можно, по Марксу, впоследствии сформулировать политическую программу действий, нацеленную на устранение господства законов над людьми, т.е. на аннулирование того, что анализируется. Это кажется непостижимым, если не принимать во внимание, что речь идет об умении менять уровни абстракции, передвигаться между анализом действительности и практической деятельностью в ней. Капиталистическая экономика в анализе Маркса весьма динамичная структура. Единственное, что остается в ней неизменным, - это ее основа, капиталистические отношения между владельцем капитала, который должен свой капитал приумножать, и наемным рабочим, который должен продавать свою рабочую силу для того, чтобы получить возможность выжить. На отношениях между «двумя основными классами буржуазного общества - буржуазией и пролетариатом» - основывается большинство других общественных отношений. Быстрая урбанизация, расширение рынка товаров, развитие коммуникаций и банковских систем, появление профсоюзов и политических партий, изменение характера семейных отношений и возникновение подростковой субкультуры - эти и многие другие явления могут в своей основе объясняться и пониматься в связи с «неутолимой капиталистической жаждой прибавочной стоимости». Однако каким же образом люди смогут изменить эту систему? Капиталистическая экономика, полагал Маркс, по своей природе имеет тенденцию к социализации, к обобществлению. Существует тенденция к концентрации и централизации капитала, и все больше структур общества попадают в зависимость от него. При этом кризисы, являющиеся неизбежными для системы, будут затрагивать все большую часть общества. Все большие группы, чтобы выжить, будут попадать «в зависимость от капитала». Каждый раз, когда общество будут сотрясать экономические кризисы, все большее число людей будет осознавать, что эти кризисы не столько «кризисы общества», сколько «кризисы капитализма», и что для «спасения общества» необходимо «пожертвовать капиталом». Те организации, профсоюзы и политические партии, которые когда-то были созданы наемными рабочими для отстаивания своих интересов перед лицом капитала, будут в конце концов вынуждены перейти границы капиталистической системы, когда она сыграет свою историческую роль. Тогда вновь наступит период быстрых социальных преобразований. Маркс не хотел рассуждать об обществе, которое придет на смену. Он желал «всего-навсего», чтобы рабочее движение признало его анализ и вытекающие из этого анализа политические цели: упразднение наемного труда (и при этом капитала тоже). Для достижения этой цели, полагал Маркс, рабочим следует действовать таким образом, чтобы стало возможным перейти границы внутренних противоречий, заложенных в природе буржуазного общества. Марксовский анализ законов движения капитала должен, таким образом, применяться для упразднения этих законов. Данное обстоятельство не сделало сам анализ менее научным. Напротив, именно благодаря возможности объективного познания общества рабочему движению следует формулировать свою политику, считал Маркс. Когда в конце XIX века его идеи были подхвачены, прежде всего в Германии и в России, их содержание все же претерпело некоторые изменения. Немецкий марксизм носил более реформистский характер, в то время как в России Ленин развивал в первую очередь его революционную сторону. Вскоре марксизм стал для социал-демократического движения совершенно неинтересен; в России же благодаря Сталину он истолковывался все более догматически. В течение длительного времени «марксизм» отождествлялся с «русской политикой», и на Западе только очень немногие теоретики пытались развивать это учение. Однако после смерти Сталина, последовавшей в 1953 году, и особенно в 60-е годы, появилось большое количество разнообразных школ марксистской традиции, которые перечитывали Маркса и давали новые истолкования его трудов. В настоящее время эти школы дебатируют между собой гораздо менее напряженно, чем прочие социологические направления. Многие сделали определенные практические выводы из своего знакомства с Марксом, решив, что нужно действовать, а не продолжать теоретизировать. Следствием чего стала необозримая поросль теоретических школ и политических группировок, неизменно апеллирующих к Марксу. Вопрос о взаимодействии между изучением общества и возможностью его изменения считается на сегодняшний день весьма сложным и спорным. Помимо прочего, проблема заключается еще и в том, что «движение» во многих западных странах не имеет интереса к «теории», а теоретики изолированы от «движения». Кроме того, на Востоке марксизм уже использовался для осуществления социальных преобразований. Можно, конечно, утверждать обратное, что он скорее использовался для того, чтобы воспрепятствовать изменениям в этих обществах. По этому вопросу возник спор с другим направлением науки об обществе, теорией действия, которое интенсивно развивалось прежде всего в 70-е годы; это направление трактовало преобразования не как всеобщий переворот в буржуазном обществе, а скорее как попытку изменить и улучшить жизненные условия для отдельных изучаемых групп, с которыми и работали социологи. Сторонники теории действия поэтому прежде всего ориентированы на определенные группы в обществе, как-то: заключенных в местах лишения свободы, социально отверженных или безработных. Однако с помощью исследований такого рода можно анализировать (с целью разрешения) и проблему рабочих мест, и жилищные проблемы. Главная задача исследователя - не объяснять жизненные взаимоотношения людей и не пытаться понять их побуждения, хотя исследование включает в себя и эти факторы, нет, основная цель состоит в том, что исследователь и его подопечные должны действовать совместно, чтобы изменить наименее приемлемые отношения. Если цели достичь не удается - исследование сводится к одному из традиционных направлений «объяснения» или «понимания». Однако ориентированность на действие не только цель исследования. Это еще и метод приобретения знаний. Существует мнение, что реальное общество не отражается ни в статистических таблицах различных институтов, ни с помощью методов «понимания». Это ясно даже из официальных юридических формулировок законов, служебных документов или из ответов на анкеты. Реальное общество - это человеческие будни, то, как люди живут, работают, в какие контакты с властями вступают, над чем смеются и т.д. Поэтому исследование такого рода должно приближаться к повседневной жизни, особенно когда работаешь с выделенными группами. Исследователи находятся на столь конкретном уровне, что для них даже может оказаться затруднительным дистанцироваться от «объектов их научных интересов», чтобы вообще как-то суметь их увидеть, Все знают, насколько трудно бывает разглядеть то, что находится слишком близко, и поэтому, когда на определенной стадии исследования наблюдатель должен покинуть своих сотоварищей по проекту, чтобы проанализировать полученные материалы, возникает множество «солидаритарных» конфликтов, разочарований и просчетов. Вдруг оказывается, что исследователь должен сделать предметом своего анализа не каких-то отвлеченных индивидов, а людей, с которыми он работал бок о бок. Очень многие сторонники «метода действия» могут рассказать о трудностях «колебаний» процесса между фазами «соучастия» и «наблюдения» в процессе работы. Однако в природе исследования такого рода заложено перемещение от соучастия в общественной жизни к истолкованию последней. Соучастие дает исследователю знание характера действительности, а наблюдение помогает установить более широкие связи этой действительности. Обе стадии вместе должны дать знание, которое сможет привести к преобразующим действиям. К сожалению, в большинстве случаев общественные структуры проявили себя настолько сильными и способными к сопротивлению, что можно насчитать лишь ничтожное количество примеров, когда удавалось осуществить какое-то значительное изменение в сложных социальных отношениях. Все эти проблемы, в частности марксистская попытка изменения действительности, находятся в точке пересечения между изучением общества и жизнью в обществе. Исследователь такого рода обязан хотя бы по несколько часов в сутки или какое-то определенное время вести тот образ жизни, который он изучает. Познание происходит в реальной действительности, а не абстрактно. В то же время задачей исследователя является осуществление теоретического анализа, чтобы таким образом получать то знание, которое нельзя получить из непосредственной жизни в обществе. Если не справляешься с подобной «перепасовкой» между абстрактным и конкретным существует две опасности расщепления проводимого исследования. Одна - когда удовлетворяются объяснением или пониманием, а другая - когда удовлетворяются действиями ради действий. Карл Маркс посвятил свою жизнь попытке перекинуть мостик через пропасть между наукой и преобразованием. Он прекрасно осознавал, какие проблемы скрываются в перемещении между изучением общественной жизни и участием в ней. Точно так же и любой исследователь, да и вообще любой человек, который хочет использовать свои знания в целях преобразования, должен учиться перемещаться между теоретическим анализом и практической деятельностью. На самом деле такое же взаимодействие мыслей и поступков существует у каждого человека, хотя нередко это происходит совершенно неосознанно. Люди мысленно «теоретически анализируют» перед тем, как совершить какой-нибудь поступок, однако теории чаще бывают плодотворными, если на действительность взглянуть свежим взглядом. Зачастую подобные непривычные подходы могут основываться на институционализированных общественных идеологиях. Задача этих идеологий - создавать глобальные постижимые и ясные связи, которые были бы неосязаемы для отдельного человека. Поэтому мнение, что идеологии созданы, чтобы воспроизводить самих себя, правдиво, когда люди им подчиняются. Существует также множество идей, которые, будучи опубликованы и неоднократно воспроизведены, поддерживают сохранение тех общественных отношений, исследованию которых они посвящены. Некоторые утверждают, что большинство разделов социологии состоит в конечном счете из подобных самовоспроизводящихся идеологий. В таком случае следовало бы признать, что такая идеология призвана обслуживать особую общественную группу интеллектуалов и служить для их самолегитимизации, в то время как остальным гражданам она относительно неинтересна. Наверное, многие и в самом деле считают, что социологи заумными словами повторяют прописные истины, давно уже всем известные. Чем меньше социологов осознает, какая это опасность для науки - превратиться в идеологию, тем больше риск, что это произойдет. Еще и по этой причине следует подвергать критическому пересмотру социологические знания, особенно в том случае, если они нацелены на преобразования. Иначе научное знание рискует опуститься до властного фактора в борьбе различных группировок общества, властного фактора, который драпируется в «научную мантию». 9. Жить в обществе Эта глава могла бы открывать нашу книжку об искусстве изучения общества. Кем бы Вы, читатель, ни были, для нас с Вами существует один общий отправной пункт - мы оба живем в обществе. Исходя из этого обстоятельства, я мог бы описать отношения, знакомые нам обоим, и затем попытаться создать для них социологию. Мне хотелось также попробовать описать, что значит жить в обществе (по крайней мере, для меня), и в нашем воображаемом диалоге Вы могли бы сами сформулировать, что сей факт означает для Вас. Затем мы могли бы попытаться приблизиться к тому, что является для нас общим, абстрагировавшись от наших индивидуальных различий. Изучение шведского общества вполне можно начать с познания того, что уже имеется, с тех конкретных впечатлений, которыми мы располагаем, однако подобный подход потребует длительного времени, а также умения выделять «общественное» в наших личных знаниях и переживаниях. В этой же книге такая глава расположена в самом конце, и для этого есть серьезные педагогические и научно-теоретические основания. Структура книги задумана как построение модели сначала процесса абстрагирования, а затем процесса конкретизации. Когда мы совершали наш умозрительный полет над парком и над морем, социология предстала перед нами, с одной стороны, как изучение общества в виде стабильной структуры и, с другой стороны, - человека как творческого (мыслящего) существа. Далее мы рассмотрели индивидуальную и общественную перспективы, прослеживая возникновение социологии в ходе исторического процесса развития общества, и, наконец, обсуждали предмет «сверху», с точки зрения научнотеоретической. Это был высший уровень абстракции, и в последующих главах мы постепенно приближались к «жизни в обществе». В этой главе мы вновь «опустились на землю», но теперь, надеюсь, с большим знанием предмета этой книги. Сменяющие друг друга попеременно процессы абстрагирования и конкретизации - основа любого метода получения знаний о действительности. Он, однако, включает в себя и способы проверки соответствия знаний реальной действительности. Это можно несколько упрощенно проиллюстрировать с помощью «треугольника абстракций»: объяснять понимать изменять жить в Основание треугольника символизирует «действительность», т.е. ту реальность, в которой мы проживаем нашу жизнь. Понятия «объяснять», «понимать» и «изменять» размещены на разном расстоянии от основания и символизируют различные «мысленные дистанции» до действительности. Наконец, вершина треугольника символизирует основополагающие понятия, которые все люди имеют о действительности. Даже не зная ее, каждый человек должен иметь некие фундаментальные представления о том, что что-то существует, а что-то не существует и т.д. Без этого наверняка жизнь была бы только хаотическим потоком впечатлений (это, во всяком случае, одно из моих личных «фундаментальных представлений»). Итак, иллюстрация показывает, что, чем ближе к вершине подходим мы в наших мыслях, тем выше уровень абстракции, а приближаясь к основанию треугольника, наши предположения становятся все более конкретными. Но поскольку все люди одновременно и живут, и думают, мы и конкретны, и абстрактны. Все мы подобны такому треугольнику абстракций. Человеческие отношения, наконец, можно рассматривать и как нечто, связывающее размышления и реальные действия. Это характерно и для общественной реальности, которая таким образом существует для каждого человека и конкретно, и абстрактно. Социология основывает свое познание на изучении и конкретного, и абстрактного общества. Уяснить это - значит понять основу самой возможности изучения общества. В ходе научно-теоретической дискуссии социология оформилась как наука, в которой существуют разнообразные «парадигмы», дискутирующие друг с другом. Но мы уже говорили, что эти различающиеся традиции не следует понимать как полностью независимые друг от друга, они не обязательно находятся в антагонистических отношениях между собой. Их скорее можно рассматривать как институционализированные способы взаимодействия, как различные системы правил, строящиеся на разных предпосылках исследования общества. Эти разнообразные способы взаимодействия различным образом относятся к тому, что является объектом изучения. Если предполагается, что общество - это нечто объективное, живущее по объективным законам, то нужно стремиться дистанцироваться от своего объекта. Тогда можно не обращать внимания на людей как на отдельных индивидов, потому что общественная структура может пониматься только в контексте суммы индивидов как канва для их отношений. Если же, напротив, стремятся исходить из «человеческого фактора», то делают ударение на субъективности людей, на их действиях, сознании или экзистенции. В этом случае общество будет представлено в виде результата множества взаимодействий, результата, который может быть осмыслен только через понимание чего-то специфически человеческого. Поэтому в данном случае нужно соотносить себя с изучаемым объектом, стремиться увидеть его изнутри. В принципе можно также исходить из своих собственных представлений, поступков и переживаний и попробовать увидеть общество, «вынеся мир за скобки». Наконец, если ставят цель изменить общество, то быстро замечают, что необходимо принимать во внимание как всеобъемлющие структуры, так и человеческие действия; искусство же здесь состоит в умении варьировать оба эти подхода, В реальной жизни существуют и стабильные структуры, и люди, которые в своих поступках исходят из собственных целей и проектов; однако каждая теория неизбежно упрощает социальную реальность и тем самым становится некоторым образом «односторонней». Почему, однако, «объяснение общества» следует рассматривать как более абстрактное, чем «понимание общества»? Прежде всего потому, что первое направление исходит из обзора общества в целом, обзора, который не может принимать во внимание индивидуальные особенности разных людей. Людей сравнивают по относительно небольшому числу переменных, как-то: возраст, пол, доходы, место в производстве и т.п. Это не означает, что в реальной жизни все мужчины похожи друг на друга или что все наемные рабочие думают и рассуждают именно так, а не иначе, И «мужчина», и «наемный рабочий» здесь лишь абстрактные понятия, которые упрощают и реальных мужчин, и реальных наемных рабочих. Общественная наука должна оперировать такими надындивидуальными понятиями, как «класс», «государство» или «институт», но необходимо понимать, какому уровню абстракции соответствуют эти понятия. Смешивание абстракции с конкретной реальностью приводит к тому, что действительность должна втиснуться в теоретическую модель самой себя. В таком случае может получиться по Гегелю, любившему повторять: «Если теория противоречит фактам - тем хуже для фактов». Если же абстрактные теории используются для преобразования реальной действительности, реальные люди могут быть насильно подогнаны под свои абстрактные прототипы. Всякие сложности и нюансы будут нарушать стройность теории, и в самом неприятном случае последняя может использоваться для легитимизации насилия, осуществляемого «во имя науки». Попытка понять общество через понимание отдельного человека является столь же односторонней, как и только что описанная. Здесь отталкиваются от «реального человека» в его конкретной жизни (отбросив более глобальные отношения, оказывающие на человека влияние), чтобы встать на его точку зрения и действовать таким же образом, как и он. Принимать в качестве исходной точки человека, являющегося плодом своего общества и принадлежащего обществу, означает поэтому абстрагироваться от общества, чтобы увидеть человека таким, каким он является сам по себе. Однако несметное количество исследований показывает, к примеру, что пол, принадлежность к определенному социальному классу, возраст и уровень доходов в значительной степени влияют на мысли и поступки конкретного человека. Это не означает, что подобное воздействие происходит по легкопостигаемым законам. Это значит лишь, что существует обоюдное воздействие общества и индивида друг на друга, диалектическая «игра в пас» между способами проживания жизни отдельными индивидами. В социологии предпринималось множество попыток определить и исследовать эту «перепасовку», которую может, немного поразмыслив, обнаружить в своей жизни человек. В последние годы социологи особенно часто критикуют как «объективизм», так и «субъективизм» в науке и пытаются развивать социологию таким образом, чтобы можно было совместить оба направления. Предпринимались отдельные попытки взглянуть на человеческие сообщества исторически, т.е. понять процессы возникновения, сохранения и отмирания социальных институтов как результат человеческих устремлений в одном направлении. После того как определенный алгоритм действий институционализировался, он становился нормой для большого количества людей. Поэтому они «выбирали» подобные действия, большей частью неосознанно, хотя бы и имелось множество людей, поступающих альтернативным образом. В то же самое время этот алгоритм действий никогда не бывает абсолютно стабильным, и каждое новое поколение сталкивается с действительностью, выглядящей иначе, чем в момент возникновения данного института. Так, например, за последние сто лет развитие семейных отношений понималось как институционализация семьи-«ячейки», которая в то же время меняла свой облик от буржуазной патриархальной семьи конца XIX века до нынешней семьи с одним или двумя родителями, на которых в среднем приходится 1,6 ребенка. Институт семьи«ячейки», кстати имеющий долгую историю, - это «модель» для многих наших современников, и при этом очевиден тот факт, что в современной действительности многим людям все труднее устроить свою жизнь согласно этой модели. Другое направление, пытаясь изучить взаимодействие между индивидом и обществом или действием и структурой, исследует повседневную жизнь людей, для чего конкретно формулируются правила игры. При этом социальные структуры не представляются чем-то существующим над людьми и определяющим их поведение и поступки. Напротив, они принимаются как существующие в сознании людей, в привычках и повседневных обычаях, в рамках которых большинство людей предпочитает проживать свою жизнь. То есть получается, что мы, люди, конструируем социальные структуры, в которых существуем. Эти привычки и обычаи имеют определенную власть над нами, так что впоследствии они становятся объективными социальными институтами, начинающими в той или иной мере воздействовать на наши поступки. Поэтому социология может исходить из того, что является непосредственным результатом нашей повседневной жизни, наших способов проживания в обществе. Общество, по выражению Маркса, проделает «как абстракция, отчужденная от индивида». Но, продолжает он, личная и общественная жизнь человека не отделены друг1 от друга, на каком бы высоком уровне абстракции человек, в силу обстоятельств, ни проживал свою жизнь. Социология включает в себя все эти точки зрения, традиции и связанные с ними теории. В этом смысле социология действительно является «хаосом фактов», как в свое время Макс Вебер определял общество. Обзор этого хаоса, однако, может оказать определенную помощь при создании или выделении каркаса предмета. Эта книга - попытка такого структурирования, попытка не первая и далеко не последняя. Воспринимать ее следует с определенной осторожностью, как и любые другие попытки структурирования, предпринимаемые для создания или открытия некоего порядка. Легко поверить, что постулаты, в буквальном смысле бросающиеся в глаза, столь же просты в действительности. Поэтому совсем несложно перепутать теорию действительности с реальной действительностью. Сегодня, например, многие считают, что теории Маркса оказались ошибочными, потому что успешные революции в странах Западной Европы так и не произошли. Однако у Маркса трудно найти какие-либо гарантии, что революционерам всегда будут удаваться революции, и тем более у него нет утверждений о том, что революции происходят автоматически. Если бы он сам был уверен в этом или в том, что люди непременно будут счастливы, ему не было бы нужды вмешиваться в попытки раннего рабочего движения самоорганизоваться и принимать политические программы. Критики Маркса просто перепутали разные уровни абстракции и полагают, что Маркс трактовал процесс общественного развития механистически, а не диалектически. Теории должны оставаться тем, чем они являются на самом деле, а именно теориями. Они - результат размышления, в процессе которого считается найденным соответствие между умозрительной структурой и какой-то частью действительности. Это соответствие, характерное для научных теорий, важно и для каждого человека, размышляющего о взаимоотношениях между его мыслями и окружающей действительностью. Нет такого человека, который считал бы свои мнения ошибочными, хотя наверняка любой из нас много раз имел повод усомниться в своей правоте. В этом смысле наука не отличается по какому-либо качественному признаку от «ненаучного подхода». Быть человеком - значит уметь думать, и у большинства людей их повседневные представления вполне применимы в их повседневной жизни. Вопрос о том, как социология соотносится с размышлениями простых людей, также является весьма спорным. Некоторые полагают, что социология должна базироваться на «обычных рассуждениях обычных людей» и что не следует использовать понятия, которые не могут выводиться из подобных рассуждений. Другие заявляют, что социология во имя науки должна отбросить повседневные представления, поскольку те основаны на ненаучных воззрениях. Однако такого рода воззрения все-таки должны рассматриваться как одна из составляющих общества и поэтому могут представлять собой объект научного анализа. Можно, например, рассматривать таким образом доминирующий в обществе образ мыслей как выражение положения различных классов, как классовые идеологии. Эти идеологии усваиваются индивидами в процессе социализации, и поэтому они отражают объективное положение дел, в значительной степени определяющее их образ мыслей. Идеологии, между прочим, порождают у индивидов иллюзии, что их мысли - порождение их собственной мыслительной деятельности, в то время как в действительности они предопределяются общественной структурой. С этой точки зрения можно подойти и к самой социологии (или к другим институционализированным общественным наукам). В течение долгого времени в рамках различных научных дисциплин дискутировался вопрос: что такое наука и что такое идеология? Вопрос очень непростой, если учесть, что многие общественно-научные теории построены на традициях, глубоко и тесно связанных с различными политическими идеологиями. То, что марксизм близко связан с социалистической идеологией, конечно же, хорошо известно, но то обстоятельство, что многие из наиболее укоренившихся в социологии представлений также построены на либеральных или консервативных идеологиях, осознается с большим трудом. Само мнение, что общество есть нечто большее, чем просто сумма индивидов, что это некая более высокая «сущность», по большей части унаследовано из раннего консервативного понимания общества. И напротив, представление об обществе, состоящем исключительно из отдельных индивидов, очень близко к либеральным воззрениям на общество. Можно даже утверждать, что социология в некотором роде выросла как попытка научно осмыслить различающиеся общественные и личные представления разных общественных групп. Поэтому дебаты в социологии представляют собой «наукообразную» дискуссию по вопросам, обсуждаемым также и в обществе. Взаимоотношения между «идеологией» и «наукой» в социологии относятся к наиболее трудным для исследователя проблемам. Эта проблема весьма сложна, поскольку сам исследователь является общественным существом, которое социализировалось в обществе и в общественных идеологиях задолго до того, как стало исследователем. Вопрос в том, насколько в нем укоренились эти представления об обществе и как ему суметь вытряхнуть их из своего сознания, приступая к занятиям общественными науками. Дюркгейм советовал тем, кто хотел бы изучать общество, «избегать фетишизации предвзятых мнений». Однако в то же самое время исследователь должен иметь «предчувствие» того, что он собирается изучать, и это предчувствие зачастую обретается из собственного жизненного опыта исследователя. Поэтому некоторое количество «фундаментальных представлений», которые мы обсуждали в 4-й главе, может скорее являться результатом осознанных, рациональных размышлений, лишь представляющихся наследством тех времен, когда исследователь описывал общество «ненаучно». Такого рода трудности существуют потому, что исследователь часто является частью общества, которое изучает. Есть только два выхода из этого затруднительного положения - либо прекратить изучение общества, либо прекратить жить в нем. Но даже если прекратить изучение социологии, весьма полезно усвоить критический подход по отношению к обществу. Наверное, человек осознает, что многие из принятых им ранее понятий были заучены, когда они были частью традиционного «естественного подхода» по отношению к обществу. Отсюда проистекает стремление освободиться от определенных «отношений», провести экстернализацию в противовес ранее проводившейся интернализации. идей. Вероятно, основное преимущество социологии состоит именно в том, что можно научиться «видеть» общество и тем самым - самого себя как часть общества. Социология провоцирует критическое отношение к прописным истинам, включая и сам предмет, и все связанное с ним. Поэтому изучать общество, в сущности, можно, представляя факт своего проживания в обществе как особый вид отношений. Предмет изучения вызывает постановку вопросов, которые прежде не задавались, однако нет полной уверенности в том, что на них существуют готовые однозначные ответы. Если находятся различные ответы, следует занять по отношению к ним выжидательную позицию, не нужно примыкать к догматической слепой вере в научность предмета. Чем сильнее верят в то, что социология изрекает истины в последней инстанции, тем больше общественная жизнь рискует получить эти истины в виде застывших идеологий. Поэтому вопрос о том, что является наукой, а что - идеологией, в социологии касается не только содержания различных теорий. Это в такой же мере вопрос о способе связи людей, которые работают в области социологии, со своим предметом. Можно относиться к обществу «научно», т.е. критико-аналитически, и равным образом - «идеологически», т.е. без размышлений принимать различные мнения, не беспокоясь о том, насколько они соответствуют истинному положению дел. Соответствующим образом можно вести себя научно или идеологически по отношению к самому научному познанию общества. Научные теории общества должны применяться, а не только воспроизводиться или считаться истинными. В этой книге мы различаем подходы к применению научных теорий, мы говорим, что их можно использовать при объяснении, понимании или изменении общества. Эти способы применения знаний не ограничены тем, что принято называть «наукой», - они есть у всех людей, которые живут и думают. Однако простейший способ воспользоваться знаниями - это все-таки сохранять общество, по мере своего понимания постоянно воспроизводя общественные отношения в своих мыслях и действиях. Мы каждый день ходим в школу или на работу, остаемся дома или едем на дачу в выходные, строим планы на отпуск. Мы «знаем» расписание автобусов, мы «знаем», как следует вести себя при покупке продуктов, «знаем», каким образом надо заводить новое знакомство... Таким образом, все люди более или менее являются «знатоками» общества, даже если большинство из них об этом и не задумывается. Но в то же время многие люди, живущие в обществе, имеют совершенно другие способы отношений с бытием. Один, возможно, изучает античную историю в свое свободное время, чтобы лучше суметь понять настоящее. Другой ищет себя, к примеру, изучая психологические теории, надеясь лучше объяснить свое собственное поведение, и, наконец, третий записывается на специализированные курсы, чтобы попробовать изменить некие отношения у себя на работе. Кроме того, те же самые люди часто чередуют объяснение, понимание и изменение, сами того не осознавая. Точно так же зачастую не осознается, что множество согласованных поступков укрепляет более крупную общественную структуру. Однако не существует общественных структур, которые только воспроизводятся. Им также трудно избежать изменений, как и отдельному индивиду. Если жить вне истории и времени, наши действия, наверное, могли бы содействовать статическому поддержанию социальной структуры. Однако преобразования присущи как экзистенции общества, так и экзистенции индивида, как бы ни пытались абстрагироваться от этого психологические и социологические теории. Поэтому понятие «жить в обществе», в сущности, ничем качественно не отличается от понятия «исследовать общество». Наука об обществе строится на жизни в обществе как субъекта (исследователя), так и объекта (людей). Научный подход к исследованию общества исходит из правил и методов, на которых основываются исследования в других дисциплинах. Эти правила, наверное, выявляются отчетливее, когда кто-то нарушает их, соблюдая все-таки при этом требования научности подхода. Точно так же, как любой ребенок должен социализироваться в обществе, начинающий социолог должен социализироваться в понятиях и правилах, действующих внутри данной дисциплины. Эти правила и взгляды неизменны в той же степени, в какой неизменным является общество. Баланс между приспособлением к этим правилам и нарушением их развивает социологию как науку (впрочем, то же можно сказать и об обществе). Когда дети, говоря словами Тагора, «играют на берегу моря», они могут либо направиться в парк, либо направить свои лодочки в море. Стать социализированным, «принадлежащим обществу» означает поэтому изучение условий функционирования общества и возможностей нарушения его порядков. Научиться представлять общество в виде парка или моря означает начало социализации в социологическом подходе к обществу. Получит ли читатель пользу от этих образов - зависит, конечно, от его интересов, профессии или отношения к факту своего проживания в обществе. Несмотря на то что большинство людей сегодня просто действуют, все-таки существует меньшинство, которое размышляет над тем, что это означает. Социология - та дисциплина, что строится на сознательном изучении данного факта. Как эта небольшая книга, так и вся социология, основываются на допущении, что в действительности существует нечто называемое «обществом», и существует возможность его научного изучения. Однако, порой возникает подозрение, что «общество» это, возможно, и не существует, ведь оно, собственно говоря, неосязаемо. Мы можем наблюдать его проявления в человеческих поступках, в статистических данных или в изменении каких-то привычных понятий. Воздействие общества подобно воздуху, окружающему нас: мы не видим его, но для поддержания своей жизни нуждаемся в нем. Вероятно, с каждым нашим «вдохом» мы «вдыхаем» общество, и точно так же, как воздух исчезает в наших легких, «исчезает» общество, когда мы «усваиваем» его, а затем действуем под его влиянием. Поэтому общество никогда не бывает таким, каким оно было мгновение назад. Однако для того, чтобы его можно было изучать, нам необходимо считать, что оно существует и что оно достаточно стабильно. Этот текучий и невидимый феномен должен быть осмыслен, чтобы сделаться различимым. Поэтому, если есть желание изучить общество, необходимо научиться мыслить абстрактно. Во времена средневековья многие мыслители осмысливали современные им отношения с помощью религиозных понятий. Равным образом сегодня социолог может изучать нечто, используя научные понятия. Изучаться могут даже сходные отношения, хотя понятия претерпели изменения. Однако теперь большинство из нас полагает, что средневековые философы действовали «ненаучно». Те же философы в свое время могли, наверное, охарактеризовать исследования более ранних эпох как «нерелигиозные». И возможно, в далеком будущем научные объяснения станут рассматриваться как не отвечающее новой эпистемологической парадигме. История меняет наши воззрения, а современная наука также совершается в истории, как бы ни было абстрактно это понятие и какие бы «истинные» законы ни намеревались мы найти. Макс Вебер хорошо сформулировал это, когда указывал на относительность наших представлений, в том числе и наиболее фундаментальных: «В век специализации работа в области наук о культуре будет заключаться в том, что, выделив путем постановки проблемы определенный материал и установив свои методические принципы, исследователь будет затем рассматривать обработку этого материала как самоцель, не проверяя более познавательную ценность отдельных фактов посредством сознательного отнесения их к последним идеям и не размышляя вообще о том что вычленение изучаемых фактов ими обусловлено. Так и должно быть. Однако наступит момент, когда краски станут иными – возникнет неуверенность в значении бессознательно применяемых точек зрения, в сумерках будет утерян путь. Свет, озарявший важные проблемы культуры, рассеется вдали. Тогда и наука изменит свою позицию и свой понятийный аппарат с тем чтобы взирать на поток событий с вершин человеческой мысли Она последует за теми созвездиями, которые только и могут придать ее работе смысл и направить ее по должному пути. ...Растет опять могучее желанье Лететь за ним и пить его сиянье, Ночь видеть позади и день перед собой, И небо в вышине, и волны под ногами». (Перевод Н. Холодковского)