Рассказы детям 5-7 лет о космосе и Юрии Гагарине В школу К тому времени война пришла на Смоленщину. Уже собирались эвакуировать колхозное стадо. «Эвакуировать» — было новое и трудное слово, которое никому не удавалось произнести, «вкуировать» — говорили со вздохом. И все-таки первый школьный день клушинцы обставляли торжественно. Какое бы ни свирепствовало лихо, этот день должен остаться в памяти новобранцев учебы добром и светом. Школу украсили зелеными ветками и написанными мелом лозунгами, ребят докрасна намыли в баньках, одели во все новое. Анна Тимофеевна с особой теплотой вспоминает, как снаряжала сына в школу. Она напекла ему толстых ржаных блинов и, завернув в газету, уложила вместе с тетрадками и учебниками в самодельный, обтянутый козелком ранец. Дом Гагариных находился далеко от школы, в другом конце длиннющей, с заворотом, деревенской улицы, и Юре даже на большой перемене не поспеть к домашнему обеду. Намытый, наутюженный, с расчесанной волосок к волоску головой, он то и дело спрашивал мать: — Ты все положила? — Все, все, сынок. Надевай-ка свою амуницию. От волнения он никак не мог попасть в лямки ранца. Анна Тимофеевна взяла сынову руку, такую тоненькую, хрупкую, что у нее сердце испуганно захолонуло от любви и жалости, и просунула в ременную петлю. Юра нахлобучил фуражку и решительно шагнул за дверь. — Не балуйся, сынок, слушайся учителей. Анна Тимофеевна вышла на улицу. Школу отсюда не видать, скрыта за церковью и погостом. На стенах церкви, кладбищенской ограде и крыльце соседствующего с храмом сельсовета наклеены плакаты войны. Анна Тимофеевна помнила их наизусть: «Смерть немецким оккупантам!», «Родинамать зовет!», «Будь героем!», «Ни шагу назад!». По другую руку, за околицей, с десяток деревенских жителей призывного возраста под командой ветеранаинвалида занимались шагистикой и разучиванием ружейных приемов. Боевого оружия в наличии не имелось, кроме учебной винтовки с просверленным во избежание выстрела патронником, и ратники обходились гладко обструганными палками. Прихрамывая, подошел Алексей Иванович. Его костистое лицо притемнилось. — Не берут, чтоб им пусто! — проговорил в сердцах. — Как сруб сгонять, так Гагарин, а как Отечество защищать — пошел вон! — Будет тебе, Алеша, — печально сказала Анна Тимофеевна, — не минует тебя эта война. — И то правда! — вздохнул Гагарин. — Люди сказывают, он к самой Вязьме вышел. — Неужто на него управы нету? — Будет управа в свой час. — Когда же он настанет, этот час? — Когда народ терпеть утомится... Незадолго перед окончанием занятий Анна Тимофеевна, гонимая тем же чувством тревоги и печали, пошла к школе. Думала встретить сына по пути, но первый учебный день что-то затянулся. Она оказалась у широких, низких школьных окон, когда конопатая девочка из соседней деревни, заикаясь и проглатывая слова, читала стихотворение про Бармалея. Потом настал черед толстого, молочного мальчика, похожего на мужичка с ноготок. Он вышел к столу учительницы, аккуратно одернул свой серый пиджачок, откашлялся и сказал, что любимого стихотворения у него нету. — Ну так прочти какое хочешь, — улыбнулась учительница Ксения Герасимовна, — пусть и нелюбимое. Толстый мальчик снова одернул пиджачок, прочистил горло и сказал, что нелюбимого стихотворения тоже прочесть не может: на кой ему было запоминать нелюбимые стихи? Он вернулся на свое место, ничуть не смущенный хихиканьем класса, и тут же принялся что-то жевать, осторожно добывая пищу из парты. Ксения Герасимовна вызвала Гагарина. Она еще не договорила фамилии, а Юра выметнулся из-за парты и стремглав — к учительскому столу. — Мое любимое стихотворение! — объявил он звонко. Анна Тимофеевна понимала радость и нетерпение сына. Юра любил стихи про летчиков, самолеты, небо и раз даже выступал в Гжатске на районном смотре самодеятельности и заслужил там книжку Маршака и почетную грамоту. Но он не стал читать стихотворение, принесшее ему гжатский триумф, и Анне Тимофеевне понравилось, что он не прельстился готовым успехом: Мой милый товарищ, мой летчик, Хочу я с тобой поглядеть, Как месяц по небу кочует, Как по лесу бродит медведь. Давно мне наскучило дома... Давно мне наскучило дома... Давно мне наскучило дома... — Что ты как испорченная пластинка? — прервала учительница. — Давай дальше. — Давно мне наскучило дома... — сказал Юра каким-то затухающим голосом. Класс громко рассмеялся. Юра поглядел возмущенно на товарищей, сердито — на учительницу, и тут пронзительно прозвенел звонок — вестник освобождения. — Ну, хоть тебе и наскучило дома, а придется идти домой, — улыбнулась Ксения Герасимовна. — Наш первый школьный день окончен. Ребята захлопали крышками парт. — Не разбегаться! — остановила их учительница. — Постройтесь в линейку!.. По росту. Начинается катавасия. Особенно взволнован Юра. Он мерится с товарищами, проводя ребром ладони от чужого темени к своему виску, лбу, уху, и неизменно оказывается выше ростом. Вот чудеса — этот малыш самый высокий в классе! Со скромной гордостью Юра занимает место правофлангового, но отсюда его бесцеремонно теснят другие, рослые ученики, и он оказывается почти в хвосте. Но и тут не кончились его страдания. Лишь две девочки добродушно согласились считать себя ниже Юры, но, оглянув замыкающих линейку, учительница решительно переставила Юру в самый хвост. Он стоял, закусив губы, весь напрягшись, чтоб не разрыдаться. А во главе линейки невозмутимо высился толстяк, не знавший ни одного стихотворения. Едва учительница произнесла: «По домам!» — как Юра опрометью кинулся из класса и угодил в добрые руки матери. Она все видела, все поняла. — Не горюй, сыночек, ты еще выше всех вымахаешь!.. И как в воду глядела Анна Тимофеевна: выше всех современников вымахал ее сын незабываемым апрельским днем 1961 года. (По Ю.М. Нагибину.) Звездолетчики Хочу летать! Когда у Юрия впервые зародилась мысль стать летчиком, трудно сказать. Мальчишкой он с увлечением мастерил на отцовском верстаке модели самолетов и запускал, правда не всегда удачно. А как- то в школе они сделали модель с бензиновым моторчиком. Вот тот уж полетел так полетел! Потом они с трудом его отыскали. Но все это было еще только забавой. Решение стать летчиком пришло позже. А пока Юра пошел на завод учиться на литейщика. В литейном ему понравилось. Огромная печь пышет жаром, расплавленный металл течет по желобу, брызжет искрами — того гляди, сожжет. А люди не боятся. Они что хотят, то из него и делают. Вы знаете: если песочницу набить полную песка и, перевернув ее, осторожно снять, то на земле останется «куличик» со всеми зубчиками и рисунками, какие были на песочнице. Вот так и у литейщиков. В железном ящике без дна (опоке) Юра делал из земли форму, в нее наливали расплавленный металл, и, когда он застывал, получалась какая-нибудь часть машины — шестеренка, вал. Но как ни хорошо в литейном, а Юре хотелось учиться дальше, и он поступил в техникум. Юрий много читал. Однажды ему попалась книга великого русского ученого К.Э. Циолковского о ракетах, на которых можно будет долететь до Луны, Марса, Венеры. Это было так интересно, что Юра тут же взял в библиотеке все, что там было о полетах в космос. Ему представились космические корабли, мчащиеся далеко-далеко от Земли. Вот Луна. Оказывается, она не такая маленькая, как казалось ему раньше. Вблизи она огромная, с ее горами, высохшими морями... А может, воды на Луне никогда и не было? И воздуха там нет. А как на Марсе? Полететь бы на Марс и узнать, что за полосы видят на нем ученые в телескоп? Каналы? А кто их прокопал? Марсиане? Прочитанные книги не давали Юрию покоя. Ракеты, о которых в этих книгах было написано, еще не были построены. Но в небе каждый день кружили самолеты, и Юрию неудержимо захотелось самому летать. Он поступил сначала в аэроклуб, а затем в летное училище. В небе Научиться летать не просто. Сначала будущие летчики изучают самолет на земле, потом вместе с инструктором поднимаются в воздух, и тот долгое время учит их управлять самолетом. Только после этого им доверяют летать самостоятельно. Юрию особенно запомнились эти первые полеты. Он один в воздухе. Потянул ручку управления на себя — и самолет, задрав нос, лезет вверх. Толкнул ручку от себя — самолет стал опускаться. Положил ручку влево — и самолет послушно повернул налево. Ровно стрекочет мотор, словно песню поет. Внизу, куда ни глянешь, — поля, леса, деревни. Тонкими бечевками петляют речушки, и широкой лентой протянулась Волга. Видно далеко-далеко, дух захватывает! А под крылом самолета — луг, стадо коров, босоногий подпасок, задрав вихрастую голову, неотрывно следит за самолетом. Когда-то и он, Юра, помогал пастуху стеречь колхозное стадо. Тогда и он вот так же, забыв про все, провожал глазами летящий самолет. Теперь он уже почти летчик. А кем станет этот мальчуган? Научившись хорошо управлять учебным самолетом, Юрий перешел на более быстрый — реактивный. Когда пролетает такой самолет, не скоро его и заметишь. Он неслышно, словно птица, промчится над тобой и уже скроется за ближайшим лесом, только после этого донесется грохот реактивного двигателя. Это значит — лететь быстрее звука. Юрий окончил летное училище, и его послали на Север охранять воздушные границы нашей страны. Уже были запущены первые спутники Земли. Сначала с научными приборами, а потом и с собакой Лайкой. Потом высоко в космос взлетели на ракетах собаки Малышка, Альбина, Белянка, Отважная... Летали на ракетах кролики Марфуша и Звездочка, мыши и даже мухи. Юрий тогда не знал еще, что совсем скоро сможет полететь и человек. И огорчался, думая, что это случится, когда он уже будет старым. Но однажды его вызвал командир и спросил: — Хочешь лететь на ракете в космос? — Конечно, — ответил Юрий. Но лететь в ракете хотел не только Гагарин, но и многие другие. Врачи внимательно и придирчиво осмотрели их всех и отобрали лишь немногих — самых здоровых и выносливых. Среди них был и Юрий Гагарин. Необыкновенная школа В отряд будущих космонавтов Юрий Гагарин прилетел на самолете. Ему не терпелось узнать, где и как они будут заниматься. Школ у нас очень много, и все они разные. Есть такие, где учат читать, писать, считать. В классах таких школ стоят парты, на стенах черные доски, на них пишут мелом. Есть школы, где учат разным ремеслам — столярному, слесарному, токарному. В таких школах стоят верстаки, разные станки — сверлильный, строгальный, токарный; разложены инструменты — рубанки, молотки, пилы, напильники. Есть музыкальные школы; там стоят рояли, виолончели, баяны. Ну, а школа летчиков-космонавтов — какая она? Ведь таких школ еще не было. Это была первая. Юрий увидел дома — одни круглые, другие какие-то изогнутые, и на дома-то непохожие. Внутри них стояли огромные и совсем непонятные машины. — Здесь мы будем тренироваться к полетам, — объяснил Павел Романович Попович. Они прошли по всем комнатам и залам. В классах на столах было множество хитрых приборов — их нужно будет все изучить. В шкафах много книг, учебников. В спортивных залах — разные кольца, брусья, батут — сетка для прыжков. Был и бассейн для плавания и вышка. Павел Романович сказал, что придется прыгать не только с этой вышки. Будущим космонавтам надо будет сделать много прыжков с самолета на парашюте. Прыгать придется днем и ночью, опускаться не только на землю, но и на воду... Тренировки Чтобы лететь в космос, надо много знать. И будущие космонавты снова взялись за учебники. Надо было изучить, как работает ракета и все приборы, установленные на ней. Научиться управлять ракетой. Надо было изучить звездное небо, чтобы знать, где какая звезда находится. И многое-многое другое. И надо было очень много тренироваться. Космонавты — народ крепкий, выносливый, все они спортсмены, каждый день занимались гимнастикой, бегали, прыгали, плавали, играли в баскетбол. Но этого мало. Лететь в ракете во много раз труднее, чем на самом быстром самолете. Поэтому еще на Земле летчиков-космонавтов приучали ко всем трудностям полета. Вот представьте, если бы кого-нибудь из вас посадили в бочку или в большущий мяч и стали бы этот мяч быстро-быстро катать. А потом какойнибудь великан взял бы этот мяч и стал перебрасывать из руки в руку, как это делают жонглеры. Что с вами было бы? Будущие космонавты прошли гораздо большие испытания. Их сажали в специальное кресло, пристегивали ремнями, и машина, похожая на карусель, крутила их со страшной быстротой: вверх, вниз, туда, сюда, так что летчиккосмонавт был то на боку, то вниз головой, то не поймешь как — кувыркался как придется. Ракета, когда взлетает, очень сильно дрожит, и, чтобы привыкнуть к этой тряске, космонавты тряслись в «дрожачей» машине-вибраторе, да так, что зуб на зуб не попадал. А когда они пытались говорить, то первое время, пока не привыкли, вместо слов у них получалось какое-то бормотание. А вот и новое испытание. Если бы вас посадили в глубокий подвал, и не всех вместе, а по одному. И в подвале так тихо, что не слышно ни грохота трамваев, ни голосов людей — ну ничего; слышно лишь, как бьется собственное сердце. Вы бы, наверно, посидели с полчаса, и кое-кто дал бы реву, стал бы звать маму, папу... Будущие космонавты взрослые, и они, конечно, не звали маму, но и им было нелегко. Летчик привык к простору, а тут его поместили в тесной комнате, куда не проникал ни один звук, даже часы шли молча. Ведь когда часы тикают, они вроде как живые, и с ними ты уже словно не один, а вдвоем. А этого не полагалось. Дневной свет в комнату не проникал. Горела лампочка. Время шло, а дверь все не открывалась. Так борода могла вырасти и до пояса! И по-прежнему ни звука! Хоть бы мышка пробежала или комарик пропищал. Скучно без друзей, без родных, но ведь и в космосе будешь один, только радио свяжет тебя с Землей. Надо привыкать. «Поехали!» Лететь должен Космонавт-1 — Юрий Гагарин. Проводить его в небывалый полет собрались ученые, конструкторы, инженеры — те, кто создал этот замечательный корабль. Все были очень взволнованы. Каждому хотелось сказать космонавту доброе слово, пожелать удачи. ...В кабине космического корабля было тихо, и все, что осталось там, на Земле, да и сама Земля, стало чем-то очень далеким. Он сел в удобное кресло. Перед ним были приборы, кнопки, ручки управления. Все они были ему давно знакомы. Точно в такой кабине он провел много часов тренировок. Три круглых окошка-иллюминатора были закрыты специальными шторами. Там, наверху, когда он взлетит, он их откроет. По радио сообщили, что до взлета осталось десять минут... пять... две... одна... Взлет! Тысячью голосов взревел двигатель, ракета задрожала... — Поехали! — крикнул Гагарин. Те, кто наблюдал со стороны, видели, как из-под ракеты вырвался огненный вихрь. Пламя окутало почти всю ракету. Она медленно, словно раздумывая, лететь или не лететь, оторвалась от бетонной площадки, потом, как бы решив, что надо лететь, рванулась ввысь и в одно мгновение растаяла в голубой дали. По-прежнему сияло солнце, по-прежнему дул пахнущий весной свежий ветерок, и покрывавшие всю степь тюльпаны — ярко-красные, желтые, оранжевые — трепетали зубчатыми листьями. Тяжело взмахивая крыльями, пролетела ворона и даже каркнула, словно желая сказать, что, кроме птиц, никто летать не смеет. Но бетонная площадка была пуста, и человек улетел. Запомните, ребята: это произошло 12 апреля 1961 года. Первый в космосе Ракета неслась все дальше и дальше от Земли. Юрий Гагарин полулежал в кресле, не в силах даже пошевелиться. Чем быстрее мчалась ракета, тем сильнее прижимало к креслу. Тело вдруг стало невероятно тяжелым. Руки, ноги, каждый палец стали не своими, словно отлитыми из чугуна. Прошла всего лишь минута полета, а Гагарину казалось, что он летит целый час. Грудь сдавило, дышать стало трудно. А с Земли по радио уже спрашивают: «Как себя чувствуешь?» Надо ответить, но сказать хоть одно слово тоже не просто. Трудно даже открыть рот. И все же Гагарин нашел в себе силы: ведь недаром перед полетом он столько тренировался. — У меня все в порядке все в порядке, — передал он, — лечу нормально. Чувствую себя хорошо. По-прежнему тысячью голосов ревел двигатель. Ракета дрожала от напряжения. Она словно изо всех сил спешила взлететь на ту высоту, которую указали ей ученые. И вдруг стало тихо — это перестал работать двигатель. Но корабль попрежнему мчался с огромной скоростью. Кабину больше не трясло, и к креслу прижимало все меньше. Неожиданно Юрий почувствовал, что его приподняло над креслом и тело его ничего не весит. Он поднял руку — она так и осталась приподнятой, поднял ногу — она не опустилась. О некоторых вещах мы говорим, что они легки как пух. Пушинка и в самом деле очень легкая. Даже при слабом ветерке она может пролететь несколько километров. И все же, в конце концов, упадет на землю, потому что даже пушинка хоть немножко, совсем немножко, но весит. А вот в космическом корабле все стало невесомым. Захотел Гагарин записать в бортовой журнал свои наблюдения, посмотрел — а карандаша на месте нет: он плывет по кабине. Подбросил журнал, и тот повис в воздухе. Ни есть, ни пить Гагарину еще не хотелось, но надо было попробовать. Ведь еда в космосе также ничего не весит, и, как знать, сможет ли он ее проглотить? А что если в горле застрянет?! На Земле пробовал есть вниз головой, стоя на руках. Получалось. Ну а тут? Пища у Гагарина была специальная — «космическая». Из тюбика, в каких обычно бывает зубная паста или вазелин, он выдавил прямо в рот мясное пюре. Проглотил. Тогда из другого тюбика выдавил фруктовый джем, а потом смородинный сок. Все проглотил без задержки. Вот только когда он пил сок, нечаянно пролил несколько капель, и они черными ягодками поплыли по воздуху. Он не спеша поймал их — и в рот. Что видно из окошка Глянул Гагарин в окошко на Землю — красота необыкновенная. Теперь корабль летел вокруг Земли, и с высоты в триста километров были видны моря, острова на них, горы, поля и леса — и все разных цветов и оттенков. Глянул в другое окошко — черное небо и звезды яркие-яркие. Скажете: «Как же так, днем — и черное небо, да еще и звезды?» Но ведь голубым небо кажется потому, что воздух голубой. Космический корабль летел очень высоко, где воздуха уже нет, и поэтому небо там совсем черное. Воздух был внизу, у Земли, и с корабля был хорошо виден: по горизонту шла голубая полоса, и чем дальше от Земли, тем она становилась синее, потом стала фиолетовой и, наконец, незаметно слилась с черным небом. Солнце в космосе светит во много раз ярче, чем на Земле: ведь там лучам его не мешает воздух, и Гагарину пришлось прикрыть иллюминаторы предохранительными шторками. Свет сделался мягче. Неожиданно стало совсем темно — это корабль влетел в ночь, в теневую сторону Земли. Глянул Гагарин на Землю — ничего не видно. Зажег свет, посмотрел на глобус. Глобус — словно игрушечный земной шар. Только с ним не играют, а по нему изучают, где какие находятся горы, океаны, реки. В космическом корабле глобус особенный: он все время вертится и показывает, над каким местом сейчас пролетает корабль. А корабль летел над океаном, поэтому в темноте ничего и не было видно. Коротки космические ночи. Не прошло и часа, как Гагарин увидел зарю, ну как бы восход солнца. В космосе заря выглядит не так, как у нас. По краю черной ночной Земли шла ярко-оранжевая полоса, а дальше — все цвета: зеленый, голубой, синий, фиолетовый. Вы когда-нибудь видели радугу? Обычно она бывает после дождя. Тучка уже прошла, и дождь идет где- то в стороне. Вот тогда-то и вспыхивает на небе разноцветная дуга. Красиво? Примерно так и выглядит космическая заря, только горит она на черном небе. Много всяких чудес увидел Гагарин. Обо всем он передавал по радио, записывал в бортовой журнал. Ведь ученым так много надо знать! Снова земля Облетев вокруг Земли, ракета пошла на снижение. Карандаш, бортовой журнал, все, что до сих пор плавало по кабине, мягко легло на пол. И Гагарин уже не висел над креслом. Его, как и при взлете, стало все больше и больше прижимать к сиденью. Корабль летел уже в воздухе и быстро нагревался. Когда-то, очень давно, когда люди жили в пещерах и одевались в звериные шкуры, когда ни спичек, ни зажигалок еще не было, чтобы добыть огонь, люди подолгу терли одну сухую деревяшку о другую. От трения деревяшки нагревались, и вспыхивало пламя. Вот так же от трения быстро летящего корабля о воздух верхняя оболочка корабля раскалилась. Сквозь окошко-иллюминатор Гагарин видел багровый свет пламени, стекло иллюминатора пожелтело, но не лопнуло. Ведь оно, как и поверхность корабля, не боялось огня. Снаружи бушевало пламя, а в кабине по-прежнему было только тепло, как у нас в комнате. Скорость корабля быстро уменьшалась. Приближался конец необыкновенного полета. Гагарин выполнил все, что ему было поручено. Както не верилось: неужто это он, Юрий Гагарин, только что облетел вокруг Земли? А может, ему это все приснилось? Или просто он в кино увидел Землю издалека, черное дневное небо с очень яркими звездами?.. Ну нет! Ведь он сидит в кабине космического корабля. И наяву спускается из пустынного космоса, оттуда, где до него не бывал ни один человек. Юрию представились лица его друзей, конструкторов, ученых, всех, кто провожал его в этот полет и кто теперь с напряженным вниманием ждет благополучной посадки корабля «Восток». А сколько людей по всей стране ждут удачного завершения полета! Внизу бежали поля, перелески. Он сразу узнал Волгу, маленькие, словно игрушечные, домики Саратова... Ведь здесь несколько лет назад он учился летать на самолете. И ему было особенно приятно, что именно сюда он возвращался из космоса. Корабль опустился на вспаханное поле. Земля!.. Вот она — мягкая, пахучая! Ее можно погладить ладонью, обнять. Сколько лет он ходил по ней, а мальчишкой даже сам пахал ее. Но никогда еще она не была ему такой родной, как в эту минуту! Скоро это поле засеют, и вырастет здесь колосистая, в рост человека, пшеница. А пока что ноги вязнут по самую щиколотку, но он шел бы и шел вот так без конца... Первыми, кто увидел приземлившийся корабль и космонавта, были трое жителей деревни Смеловка: шестилетняя Рита, ее бабушка Анна Акимовна и теленок Пятнашка. Глупому теленку было, конечно, все равно, кто спустился с неба, и он остался на месте, но Рита с бабушкой поспешили к кораблю, к удивительному человеку в ярко-оранжевом костюме. Кто он — друг или враг? Они не знали и остановились. А Гагарин отстегнул стеклянный шлем и радостно закричал: — Свой, свой! Анна Акимовна и Рита стояли растерянные. — Да свой я, — повторил Гагарин, — летчик, только что из космоса. — Неужто?! — всплеснула руками Анна Акимовна. Они крепко обнялись и расцеловались. Тут прибежали работавшие в поле трактористы, приехали на автомашине солдаты, прилетели на вертолете еще военные. Все обнимали космонавта, поздравляли. Наперебой спрашивали, как он себя чувствует, как там — в космосе? Страшно было? Что он видел? Кто-то из военных помог Юрию снять скафандр, и он, оставшись в легком голубом комбинезоне, снова стал земным. Маленькая Рита, держась возле бабушки, молча смотрела на улыбчивого дядю. Ей тоже хотелось дотронуться до него, но она стеснялась. А совсем неподалеку стоял космический корабль «Восток» — целый и невредимый, хоть бери его и лети снова. И веселый ручей в овражке пел ему песню победы. Пел звонко, словно и он радовался вместе с людьми. И, кто знает, может, эти весенние воды и до сих пор рассказывают всем рекам, морям и океанам, что и они были свидетелями героического подвига Юрия Гагарина. (Из повести В. П. Бороздина «Звездолетчики».) Дорога в космос Перед полетом В 5 часов 30 минут утра в спальню вошел доктор и легонько потряс меня за плечо. — Юра, пора вставать, — услышал я. — Вставать? Пожалуйста... Я моментально поднялся. — Как спалось? — спросил доктор. — Как учили, — ответил я. После обычной физзарядки и умывания — завтрак из туб: мясное пюре, черносмородиновый джем, кофе. Подошла пора облачаться в космическое снаряжение. Я надел на себя теплый, мягкий и легкий комбинезон лазоревого цвета. Затем товарищи принялись надевать на меня защитный яркооранжевый скафандр. На голову я надел белый шлемофон, сверху — гермошлем, на котором красовались крупные буквы: «СССР». Одним из снаряжающих меня в полет был заслуженный парашютист, обучавший космонавтов сложным прыжкам с парашютом. Его советы были ценны, ведь он уже несколько раз катапультировался из самолетов с креслом, подобным установленному в космическом корабле и также снабженным специальным парашютным устройством. Это было тем более важно, что по программе первого космического полета для большей надежности на случай посадки корабля на не совсем удобной для этого площадке был принят вариант, при котором на небольшой высоте космонавт катапультировался с борта корабля и затем, отделившись от своего кресла, приземлялся на парашюте. Корабль же совершал нормальную посадку. Пришел Главный конструктор. Впервые я видел его озабоченным и усталым, — видимо, сказалась бессонная ночь. И все же мягкая улыбка витала вокруг его твердых, крепко сжатых губ. Мне хотелось обнять его, словно отца. Он дал мне несколько рекомендаций и советов, которых я ещё никогда не слышал и которые могли пригодиться в полете. Мне показалось, что, увидев космонавтов и поговорив с ними, он стал более бодрым. Мы сели в специально оборудованный автобус. Я занял место в «космическом» кресле, напоминавшем удобное кресло кабины космического корабля. Автобус быстро мчался по шоссе. Я еще издали увидел устремленный ввысь серебристый корпус ракеты. Чем ближе мы подъезжали к стартовой площадке, тем ракета становилась все больше и больше, словно вырастая в размерах. Она напоминала гигантский маяк, и первый луч восходящего солнца горел на ее острой вершине. Погода благоприятствовала полету. Небо выглядело чистым, и только далеко-далеко жемчужно светились перистые облака. — Миллион километров высоты, миллион километров видимости, — услышал я. Так мог сказать только летчик. На стартовой площадке находились члены Государственной комиссии по проведению первого космического рейса, руководители космодрома и стартовой команды, ученые, ведущие конструкторы и мои товарищикосмонавты. Всех заливал свет наступающего нового дня. — Какое жизнерадостное солнце! — воскликнул я. Вспомнились первый полет на Севере, проплывающие под самолетом сопки, покрытые розовым снегом, земля, забрызганная синеватыми каплями озер, и темно-синее холодное море, бьющееся о гранитные скалы. Нетерпение росло. Люди поглядывали на хронометры. Наконец доложили, что ракета с кораблем полностью подготовлена к космическому полету. Оставалось только посадить космонавта в кабину, в последний раз проверить все системы и произвести запуск. Я подошел к председателю Государственной комиссии и доложил: — Летчик старший лейтенант Гагарин к первому полету на космическом корабле «Восток» готов! — Счастливого пути! Желаем успеха! — ответил он и крепко пожал мне руку. Я глядел на корабль, на котором должен был через несколько минут отправиться в небывалый рейс. Он был красив, красивее локомотива, парохода, самолета, дворцов и мостов, вместе взятых. Подумалось, что эта красота вечна и останется для людей всех стран на все грядущие времена. Передо мной было не только замечательное творение техники, но и впечатляющее произведение искусства. Перед тем как подняться на лифте к кабине корабля, я сделал заявление для печати и радио. Меня охватил небывалый подъем душевных сил. Всем существом своим слышал я музыку природы: тихий шелест трав сменялся шумом ветра, который поглощался гулом волн, ударяющих о берег во время бури. Эта музыка, рождаемая во мне, отражала всю сложную гамму переживаний, рождала какие-то необыкновенные слова, которые я никогда не употреблял раньше в обиходной речи. — Дорогие друзья, близкие и незнакомые, соотечественники, люди всех стран и континентов! — сказал я. — Через несколько минут могучий космический корабль унесет меня в далекие просторы Вселенной. Что можно сказать вам в эти последние минуты перед стартом? Вся моя жизнь кажется мне сейчас одним прекрасным мгновением... Я сделал паузу, собираясь с мыслями. И вся прожитая жизнь пронеслась перед глазами. Я увидел себя босоногим мальчонкой, помогающим пастухам пасти колхозное стадо... Ремесленником, сделавшим свою первую опоку... Студентом, работающим над дипломом... Летчиком, охраняющим государственную границу... — Все, что прожито, что сделано прежде, было прожито и сделано ради этой минуты, — говорил я то, что передумал за последние дни, когда мне сказали: «Ты полетишь первым». — Сами понимаете, трудно разобраться в чувствах сейчас, когда очень близко подошел час испытаний, к которому мы готовились долго и страстно. Вряд ли стоит говорить о тех чувствах, которые я испытал, когда мне предложили совершить этот первый в истории полет. Радость? Нет, это была не только радость. Гордость? Нет, это была не только гордость. Я испытал большое счастье. Быть первым в космосе, вступить один на один в небывалый поединок с природой — можно ли мечтать о большем? Было тихо. Словно ветерок среди травы, шуршала лента магнитофона. — Но вслед за этим я подумал о той колоссальной ответственности, которая легла на меня. Первым совершить то, о чем мечтали поколения людей, первым проложить дорогу человечеству в космос... Назовите мне большую по сложности задачу, чем та, что выпала мне. Это ответственность не перед одним, не перед десятками людей, не перед коллективом. Это ответственность перед всем народом, перед всем человечеством, перед его настоящим и будущим... На какое-то мгновение я задумался, но быстро собрался с мыслями и продолжал: — Я знаю, что соберу всю свою волю для наилучшего выполнения задания. Понимая ответственность задачи, я сделаю все, что в моих силах... Счастлив ли я, отправляясь в космический полет? Конечно, счастлив. Ведь во все времена и эпохи для людей было высшим счастьем участвовать в новых открытиях... Я глядел поверх микрофона и говорил, видя внимательные лица моих наставников и друзей... — Сейчас до старта остаются считанные минуты, — сказал я. — Я говорю вам, дорогие друзья, до свидания, как всегда говорят люди друг другу, отправляясь в далекий путь. Как бы хотелось вас всех обнять, знакомых и незнакомых, далеких и близких! И, уже находясь на железной площадке перед входом в кабину, прощаясь с товарищами, остающимися на Земле, я приветственно поднял обе руки и сказал: — До скорой встречи! Я вошел в кабину, пахнущую полевым ветром, меня усадили в кресло и бесшумно захлопнули люк. Я остался наедине с приборами, освещенными уже не дневным, солнечным светом, а искусственным. Мне было слышно все, что делалось за бортом корабля на такой милой, ставшей еще дороже Земле. Вот убрали железные фермы, и наступила тишина. Я доложил: — «Земля», я — «Космонавт». Проверку связи закончил. Исходное положение тумблеров на пульте управления заданное. Глобус на месте разделения. Давление в кабине — единица, влажность — 65 процентов, температура — 19 градусов, давление в отсеке — 1,2, давление в системах ориентации — нормальное. Самочувствие хорошее. К старту готов. Технический руководитель полета объявил полуторачасовую готовность к полету. Потом часовую, получасовую. За несколько минут до старта мне сказали, что на экране телевизионного устройства хорошо видно мое лицо, что моя бодрость радует всех. Передали также, что пульс у меня — 64 удара в минуту, дыхание — 24. Я ответил: — Сердце бьется нормально. Чувствую себя хорошо, перчатки надел, гермошлем закрыл, к старту готов. Все команды по пуску передавались также и мне. Наконец технический руководитель полета скомандовал: — Подъем! Я ответил: — Поехали! Все проходит нормально. Взгляд мой остановился на часах. Стрелки показывали 9 часов 7 минут по московскому времени. Я услышал свист и все нарастающий гул, почувствовал, как гигантский корабль задрожал всем своим корпусом и медленно, очень медленно оторвался от стартового устройства. Началась борьба ракеты с силой земного тяготения. Гул был не сильнее того, который слышишь в кабине реактивного самолета, но в нем было множество новых музыкальных оттенков и тембров, не записанных ни одним композитором на ноты, и которые, видимо, не сможет пока воспроизвести никакой музыкальный инструмент, ни один человеческий голос. Могучие двигатели ракеты создавали музыку будущего, наверное, еще более волнующую и прекрасную, чем величайшие творения прошлого. Начали расти перегрузки. Я почувствовал, как какая-то непреоборимая сила все больше и больше вдавливает меня в кресло. И хотя оно было расположено так, чтобы до предела сократить влияние огромной тяжести, наваливающейся на мое тело, было трудно пошевелить рукой и ногой. Я знал, что состояние это продлится недолго: пока корабль, набирая скорость, выйдет на орбиту. Перегрузки все возрастали. «Земля» напомнила: — Прошло семьдесят секунд после взлета. Я ответил: — Понял вас: семьдесят. Самочувствие отличное. Продолжаю полет. Растут перегрузки. Все хорошо. Ответил бодро, а сам подумал: «Неужели только семьдесят секунд? Секунды длинные, как минуты». «Земля» снова спросила: — Как себя чувствуете? — Самочувствие хорошее, как у вас? С «Земли» ответили: — Все нормально. За плотными слоями атмосферы был автоматически сброшен и улетел кудато в сторону головной обтекатель. В иллюминаторах показалась далекая земная поверхность. В это время «Восток» пролетал над широкой сибирской рекой. Отчетливо виднелись на ней островки и берега, поросшие тайгой, освещенной солнцем. — Красота-то какая! — снова, не удержавшись, воскликнул я и тут же осекся: моя задача — передавать деловую информацию, а не любоваться красотами природы, тем более что «Земля» тут же попросила передать очередное сообщение. — Слышу вас отчетливо, — ответил я. — Самочувствие отличное. Полет продолжается хорошо. Перегрузки растут. Вижу Землю, лес, облака... Перегрузки действительно все время росли. Но организм постепенно привыкал к ним, и я даже подумал, что на центрифуге приходилось переносить и не такое. Вибрация тоже во время тренировок донимала значительно больше. Многоступенчатая космическая ракета — сооружение настолько сложное, что его трудно сравнить с чем-либо известным людям, а ведь все познается путем сравнений. После выгорания топлива отработавшая свое ступень ракеты становится ненужной и, чтобы не быть обузой, автоматически отделяется и сбрасывается прочь, а оставшаяся часть ракеты продолжает наращивать скорость полета. Я никогда не видел ученых и инженеров, нашедших легкое и портативное топливо для двигателей космической ракеты. Но мне, взбирающемуся на ней все выше и выше к заданной орбите, хотелось в эту минуту сказать им спасибо и крепко пожать руки. Сложные двигатели работали с точностью кремлевских курантов. Одна за другой, использовав топливо, отделялись ступени ракеты, и наступил момент, когда я мог сообщить: — Произошло разделение с носителем, согласно заданию. Самочувствие хорошее. Параметры кабины: давление — единица, влажность — 65 процентов, температура — 20 градусов, давление в отсеке — единица, в системах ориентации — нормальное. В полете Корабль вышел на орбиту — широкую космическую магистраль. Наступила невесомость — то самое состояние, о котором еще в детстве я читал в книгах К.Э. Циолковского. Сначала это чувство было необычным, но я вскоре привык к нему, освоился и продолжал выполнять программу, заданную на полет. «Интересно, что скажут люди на Земле, когда им сообщат о моем полете?» — подумалось мне. Невесомость — это явление для всех нас, жителей Земли, несколько странное. Но организм быстро приспосабливается к нему. Что произошло со мной в это время? Я оторвался от кресла, повис между потолком и полом кабины, испытывая исключительную легкость во всех членах. Переход к этому состоянию произошел очень плавно. Когда стало исчезать влияние гравитации, я почувствовал себя превосходно. Все вдруг стало делать легче. И руки, и ноги, и все тело стали будто совсем не моими. Они ничего не весили. Не сидишь, не лежишь, а как бы висишь в кабине. Все незакрепленные предметы тоже парят, и наблюдаешь их, словно во сне. И планшет, и карандаш, и блокнот... А капли жидкости, пролившиеся из шланга, приняли форму шариков, они свободно перемещались в пространстве и, коснувшись стенки кабины, прилипали к ней, будто роса на цветке. Невесомость не сказывается на работоспособности человека. Все время я работал: следил за оборудованием корабля, наблюдал через иллюминаторы, вел записи в бортовом журнале. Я писал, находясь в скафандре, не снимая гермоперчаток, обыкновенным графитным карандашом. Писалось легко, и фразы одна за другой ложились на бумагу бортового журнала. На минуту забыв, где и в каком положении я нахожусь, положил карандаш рядом с собой, и он тут же уплыл от меня. Я не стал ловить его и обо всем увиденном громко говорил, а магнитофон записывал сказанное на узенькую скользящую ленту. Я продолжал поддерживать радиосвязь с Землей по нескольким каналам в телефонных и телеграфных режимах. «Земля» поинтересовалась, что я вижу внизу. И я рассказал, что наша планета выглядит примерно так же, как при полете на реактивном самолете на больших высотах. Отчетливо вырисовываются горные хребты, крупные реки, большие лесные массивы, пятна островов, береговая кромка морей. «Восток» мчался над просторами Родины, и я испытывал к ней горячую сыновнюю любовь. Да и как не любить свою Родину нам, ее детям... Будучи мальчишкой, я с упоением читал «Слово о полку Игореве» — этот древнейший русский сборник идей преданности Родине. Я любил на переменах простаивать в классе у географической карты, смотреть на великие русские реки: Волгу, Днепр, Обь, Енисей, Амур, словно синие жилы, оплетающие могучее тело нашей страны, и мечтать о далеких странствиях и походах. И вот он, главный поход моей жизни — полет вокруг земного шара! Я видел облака и легкие тени их на далекой милой Земле. На какое-то мгновение во мне пробудился сын колхозника. Совершенно черное небо выглядело вспаханным полем, засеваемым зерном звезд. Они яркие и чистые, словно перевеянные. Солнце тоже удивительно яркое, невооруженным глазом, даже зажмурившись, смотреть на него невозможно. Оно, наверное, во много десятков, а то и сотен раз ярче, чем мы его видим с Земли. Ярче, чем расплавленный металл, с которым мне приходилось иметь дело во время работы в литейном цехе. Чтобы ослабить слепящую силу его лучей, я время от времени перекрывал иллюминаторы предохранительными шторками. Мне хотелось понаблюдать Луну, узнать, как она выглядит в космосе. Но, к сожалению, ее серп во время полета находился вне поля моего зрения. «Впрочем, — подумал я, — увижу ее в следующем полете». Наблюдения велись не только за небом, но и за Землей. Как выглядит водная поверхность? Темноватыми, чуть поблескивающими пятнами. Ощущается ли шарообразность нашей планеты? Да, конечно! Когда я смотрел на горизонт, то видел резкий, контрастный переход от светлой поверхности Земли к совершенно черному небу. Земля радовала сочной палитрой красок. Она окружена ореолом нежно-голубоватого цвета. Затем эта полоса постепенно темнеет, становится бирюзовой, синей, фиолетовой и переходит в угольно-черный цвет. Этот переход очень красив и радует глаз... Все время пристально наблюдая за показаниями приборов, я определил, что «Восток», строго двигаясь по намеченной орбите, вот- вот начнет полет над затененной, еще не освещенной Солнцем, частью нашей планеты. Вход кораблям тень произошел быстро. Моментально наступила кромешная темнота. Видимо, я пролетал над океаном, так как даже золотистая пыль освещенных городов не просматривалась внизу. В 9 часов 51 минуту была включена автоматическая система ориентации. После выхода «Востока» из тени она осуществила поиск и ориентацию корабля на Солнце. Лучи его просвечивали через земную атмосферу, горизонт стал ярко-оранжевым, постепенно переходящим во все цвета радуги: к голубому, синему, фиолетовому, черному. Неописуемая цветовая гамма! 9 часов 52 минуты. Пролетая в районе мыса Горн, я передал сообщение: — Полет проходит нормально, чувствую себя хорошо. Бортовая аппаратура работает исправно. Я сверился с графиком полета. Время выдерживалось точно. «Восток» шел со скоростью, близкой к 28 тыс. километров в час. Такую скорость трудно представить на Земле. Я не чувствовал во время полета ни голода, ни жажды. Но по заданной программе в определенное время поел и пил воду из специальной системы водоснабжения. Ел я пищу, приготовленную по рецептам, разработанным Академией медицинских наук. Кушал так же, как в земных условиях; только одна беда — нельзя было широко открывать рот. И хотя было известно, что за поведением моего организма наблюдают с Земли, я нет-нет да и прислушивался к собственному сердцу. В условиях невесомости пульс и дыхание были нормальными, самочувствие прекрасное, мышление и работоспособность сохранялись полностью. В мой комбинезон были вмонтированы легкие удобные датчики, преобразовывавшие физиологические параметры — биотоки сердца, пульсовые колебания сосудистой стенки, дыхательные движения грудной клетки — в электрические сигналы. Специальные усилительные и измерительные системы обеспечили выдачу через радиоканалы на Землю импульсов, характеризующих дыхание и кровообращение на всех этапах полета. Так что на Земле знали о моем самочувствии больше, чем знал об этом я. С момента отрыва ракеты от стартового устройства управление всеми ее сложными механизмами приняли на себя разумные автоматические системы. Они направляли рули, заставляя ракету двигаться по заданной траектории, управляли двигательной установкой, задавая необходимую скорость, сбрасывали отработанные ступени ракеты. Автоматика поддерживала необходимую температуру внутри корабля, ориентировала его в пространстве, заставляла работать измерительные приборы, решала много других сложных задач. Вместе с тем в моем распоряжении находилась система ручного управления полетом корабля. Стоило только включить нужный тумблер, как все управление полетом и посадкой «Востока» перешло бы в мои руки. Мне пришлось бы еще раз уточнить по бортовым приборам местоположение стремительно несущегося над Землей «Востока». А затем надо было бы рассчитать место посадки, ручкой управления удерживать ориентацию корабля и в нужный момент запустить тормозную установку. Сейчас всего этого не требовалось — автоматика работала безотказно. Все обдумали и взвесили ученые. Главный конструктор рассказывал нам о борьбе, ведущейся за облегчение веса и габаритов каждой детали космических кораблей, о том, что советские ученые, работающие в области автоматики, создают системы со многими тысячами элементов, делают самонастраивающиеся устройства, способные приспосабливаться к изменяющимся условиям. Все эти воспоминания промелькнули в мозгу в какую-то секунду. А вспомнив все это, я стал думать о Главном конструкторе. Космическим кораблем могли гордиться научные коллективы, вложившие в него свой разум, энергию, труд. Я старался представить себе людей, причастных к строительству корабля. Хорошо было бы увидеть их за работой в лабораториях, в цехах заводов, пожать им руки, сказать спасибо. Ведь самое прекрасное на Земле — это человек, занятый трудом. С душевным трепетом всматривался я в окружающий меня мир, стараясь все разглядеть, понять и осмыслить. В иллюминаторах отсвечивали алмазные россыпи ярких холодных звезд. До них было еще ой как далеко, может быть, десятки лет полета, и все же с орбиты к ним было значительно ближе, чем с Земли. Несмотря на сложную работу, я не мог не думать. Вспомнилась мама, как она в детстве целовала меня на сон грядущий в спину между лопаток. Знает ли она, где я сейчас? А вспомнив о маме, я не мог не вспомнить о Родине. Ведь неспроста люди называют Родину матерью — она вечно жива, она бессмертна. Всем, чего достигает человек в жизни, он обязан своей Родине. Приходили разные мысли, и все какие-то светлые, праздничные. Вспоминалось, как мы, мальчишки, тайком трясли яблони в колхозном саду, как накануне полета я бродил по Москве, по ее шумным, радостным улицам, как пришел на Красную площадь... Одна за другой внизу проносились страны, и я видел их как одно целое, не разделенное государственными границами. В 10 часов 15 минут на подлете к африканскому материку от автоматического программного устройства прошли команды на подготовку бортовой аппаратуры к включению тормозного двигателя. Я передал очередное сообщение: — Полет протекает нормально, состояние невесомости переношу хорошо. Спуск на Землю ...Наступал заключительный этап полета, может быть, еще более ответственный, чем выход на орбиту и полет по орбите, — возвращение на Землю. Я стал готовиться к нему. Меня ожидал переход от состояния невесомости к новым, может быть, еще более сильным, перегрузкам и колоссальному разогреву внешней оболочки корабля при входе в плотные слои атмосферы. До сих пор в космическом полете все проходило примерно так же, как мы отрабатывали это во время тренировок на Земле. А как будет на последнем, завершающем этапе полета? Все ли системы сработают нормально, не поджидает ли меня непредвиденная опасность? Автоматика автоматикой, но я определил местоположение корабля и был готов взять управление в свои руки и в случае необходимости осуществить его спуск на Землю самостоятельно в выбранном мною подходящем для этой цели районе. Система ориентации корабля в данном полете была солнечной, оснащенной специальными датчиками. Эти датчики «ловят» Солнце и «удерживают» его в определенном положении, так что тормозная двигательная установка оказывается всегда направленной против полета. В 10 часов 25 минут произошло автоматическое включение тормозного устройства. Оно сработало отлично, в заданное время. За большим подъемом и спуск большой — «Восток» постепенно стал сбавлять скорость, перешел с орбиты на переходный эллипс. Началась заключительная часть полета. Корабль стал входить в плотные слои атмосферы. Его наружная оболочка быстро накалялась, и сквозь шторки, прикрывающие иллюминаторы, я видел жутковатый багровый отсвет пламени, бушующего вокруг корабля. Но в кабине было всего двадцать градусов тепла, хотя я и находился в клубке огня, устремленном вниз. Невесомость исчезла, нарастающие перегрузки прижали меня к креслу. Они все увеличивались и были значительнее, чем при взлете. Корабль начало вращать, и я сообщил об этом «Земле». Но вращение, обеспокоившее меня, быстро прекратилось, и дальнейший спуск протекал нормально. Было ясно, что все системы сработали отлично и корабль точно идет в заданный район приземления. Высота полета все время уменьшалась. Убедившись, что корабль благополучно достигнет Земли, я приготовился к посадке. Десять тысяч метров... Девять тысяч... Восемь... Семь... Внизу блеснула лента Волги. Я сразу узнал великую русскую реку. Все было хорошо знакомо: и широкие окрестности, и весенние поля, и рощи, и дороги, и Саратов, дома которого, как кубики, громоздились вдали... В 10 часов 55 минут «Восток», облетев земной шар, благополучно опустился в заданном районе на вспаханное под зябь поле... (Из повести Ю.А. Гагарина «Дорога в космос».) 12 апреля 1961 года День 12 апреля начался для меня с сообщения по радио: сын мой — командир космического корабля. Больше я ничего слушать не стала, накинула телогрейку и побежала на железнодорожную станцию. Не помню, как бежала. Уже на вокзале, когда билет взяла, чуть опомнилась: сообразила расписание посмотреть — оказывается, следующего поезда в Москву ждать придется. Сижу. Себя оглянула и ужаснулась — несуразно одета: в халате, в домашних тапках, поверху телогрейка. Ну да ладно, возвращаться не буду, как-нибудь доберусь. Еще чуть посидела, вспомнила, что сдачу в кассе с десятки не взяла, а встать, двинуться, чувствую, сил нет. Рядом со мной девушка на скамейке примостилась, я ее и попросила: — Сходите, милая, объясните кассирше, что позабыла сдачу, да извинитесь, скажите, женщина тут одна совсем растерялась. Она деньги мне принесла, спрашивает: — Вам помочь? — Нет. Все в порядке. А сама сижу, жду — может, по радио что передадут. На вокзале громкая веселая музыка играет, но ничего не сообщается. Отвлечься от своих мыслей все никак не могу: как он там, мой Юра? Пришел поезд, села, поехала. В окно смотрю. Вроде бы на станциях все смеются, но обмануться боюсь. В Москву прибыли, вышла я на площадь у Белорусского вокзала — народу как в праздник, у многих в руках плакаты: «Ура Гагарину!». Люди смеются, кричат: «Приземлился! Ура! Прилетел!» Я заплакала и пошла в метро. Какая-то женщина спросила у меня: — Что с вами? У вас горе? Я улыбнулась — у самой слезы рекой льются — и говорю: — У меня радость! Женщина засмеялась: — У меня тоже. Знаете, человек поднялся в космос! Знаете? — Знаю, — киваю, — знаю. А она все говорит: — Его зовут Юрий Гагарин. Запомните! — Запомню, милая, запомню... Спустилась в метро, доехала до Ярославского вокзала. Оттуда уж электричкой до городка. Нов электричке еще один забавный случай произошел. Я уж тут, как о благополучном приземлении узнала, сдержаться не смогла, сижу, приговариваю: — Сынок! Сынок! — а сама и плачу, и улыбаюсь. Женщины, что сидели рядом, видно, решили, что мне поделиться чем-то хочется, спрашивают, в чем дело. Я сказала, что Юрий Гагарин — мой сын. Сразу люди вокруг столпились, расспрашивать о нем, о семье, о детстве его стали. Я рассказываю, рассказываю, рассказываю... Вдруг одна женщина этак подозрительно на меня посмотрела, вопрос задает: — Вас как зовут? — Анна Тимофеевна. — А мужа вашего? — Алексей Иванович. Мне вначале странными ее вопросы показались, потом я сообразила, что вид-то у меня больно странный: телогрейка, из-под которой халат торчит. А она дальше расспросы ведет: — А детей его как зовут? — Старшую дочку Леночкой, а младшую... не знаю как. При мне еще назвать не успели. Она только 7 марта родилась, а мне к мужу уезжать пришлось, — объясняю. Женщина кивнула, говорит: — Галей ее зовут. — Пусть Галочка, — отвечаю, — имя хорошее. Народ в вагон все прибывает. Видно, слух по поезду прошел. Люди кричат: «Поздравляем! Желаем счастья!» Тут, смотрю, пробирается ко мне кто-то в летной форме. Юрин товарищ — Витя Горбатко. Пробрался, поздоровался, говорит: — Я вам помогу! Я объясняю, что вещей-то у меня нет, в помощи, мол, не нуждаюсь. Он вокруг взглядом обвел: — Посмотрите, что творится! Вам к квартире одной не пробраться! Прав он был. В Звездном мы сошли — людей видимо-невидимо вокруг дома, где Юрина квартира. Такое плотное кольцо, что не протиснуться. Но Витя звучным, командирским голосом как крикнет: — Товарищи! Дайте дорогу Анне Тимофеевне Гагариной! Только так и прошли. В квартире уже народу полно, кто спервоначалу зашел: соседи, друзья, корреспонденты... Следующий день прошел в хлопотах. Утром нам принесли пригласительные билеты на торжественный вечер в Кремль 14 апреля. Алексею Ивановичу вручили конверт с надписью: «Гагарину А.И. с супругой». Он на меня поглядел и головой покачал: — Супруга! — слово ему показалось торжественным. — Вы в чем же в Кремль идти собираетесь, супруга? Я обомлела. Стала прикидывать, успею ли до Гжатска и обратно вернуться. Но распорядитель встречи понял, предупредил: — Предусмотрели. Начальство выделило деньги на экипировку. Перечислите, что нужно. Согласиться было нелегко. Ни разу не пользовались мы тем, что нами не заработано. Но выхода не было: времени было в обрез. День 14 апреля был расписан по минутам. Еще до отъезда из городка нам принесли газеты с Указом Президиума Верховного Совета СССР. Когда я оставалась одна, то брала в руки газету. «За осуществление первого в мире космического полета на ко- раблеспутнике "Восток" присвоить звание "Летчик-космонавт СССР" гражданину Советского Союза, летчику, майору Гагарину Юрию Алексеевичу». И тут же: «За героический подвиг — первый полет в космос, прославивший нашу социалистическую Родину, за проявленные мужество, отвагу, бесстрашие и беззаветное служение советскому народу, делу коммунизма, делу прогресса всего человечества присвоить звание Герой Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали "Золотая Звезда" первому в мире летчику-космонавту майору Гагарину Юрию Алексеевичу и установить бронзовый бюст Героя в городе Москве». Неужели о нашем с Алешей сыне написаны эти высокие слова?! Неужели имя нашего сына известно всем советским людям?! Неужели это он — Герой Советского Союза?! Он — тот самый мальчик, который далеким мартовским днем в половине шестого дня впервые подал голос «у-а», тот, который спустя неделю лежал у меня на руках — крохотным, теплым и беззащитным кулечком — всю долгую дорогу, пока вез нас Алеша из Гжатска в Клушино. Картины, впечатления, воспоминания сменяли друг друга. Да, тот! Но поверить было непросто. (Из повести А.Т. Гагариной «Память сердца».)
